Многонациональная метрополия
Гитлер, как известно, не любил Вену, а в особенности — её жителей, однако на протяжении всей жизни отдавал должное обаянию столицы огромной империи: Существует, конечно, нечто, что невозможно создать искусственно, а именно — необычайно сильная одурманивающая атмосфера, которая царила в Вене в прошлые века и сохранилась там до сих пор, это ощущение вечного бидермейера. Воздействие этой единственной в своём роде одурманивающей атмосферы испытываешь каждый раз, когда прогуливаешься по парку Шёнбрунна и т.п. Вена не уступит даже Парижу, утверждал он после французской кампании.
Вена, столица империи и резиденция Габсбургов — символ той значительной роли, какую играла двуединая Австро-Венгерская монархия на международной арене. В 1910 году это государство с населением в 50 миллионов человек было вторым по величине в Западной Европе, уступая лишь Германской империи (65 миллионов) и опережая Великобританию с Ирландией (45 миллионов), Францию (40 миллионов), Италию (34,7 миллиона) и Испанию (20 миллионов).
Однако для Гитлера значение Вены не в том, что она — столица Дунайской монархии. Гораздо важнее историческое значение этого города, который на протяжении многих веков оставался резиденцией императоров Священной римской империи: При встрече с предводителями других германских народностей я всякий раз оказываюсь в более выгодном положении благодаря моей родине: ведь в течение пяти столетий она была огромной могущественной империей, а её столица — резиденцией императоров.
Зная о венском чувстве собственного достоинства, основанном на великой истории, Гитлер после 1938 года всеми силами старался предотвратить соперничество двух метрополий и превратить Берлин в столицу «Великогерманской империи». Задача не из лёгких, и Гитлер понимал это даже в 1942 году: Венца, приезжающего в Берлин, нельзя упрекнуть в том, что он испытывает чувство разочарования, сравнивая сегодняшний Берлин с грандиозными декорациями своего родного города. Жители Вены даже ему лично однажды заявили, что Берлин — это ведь не столица; Вена же превосходит его во всём, что касается культурой жизни, а если говорить о внешнем облике города, то и тут ему с Веной не сравниться. И венцы во многом правы, потому что ни один немецкий город не владеет столь многочисленными сокровищами культуры, как Вена. Однако гордая Вена должна уступить лидерство Берлину: Одной из самых важных задач Третьего рейха является превращение Берлина в действительно представительный город. Всё, начиная с вокзала и подъездных дорог имперских автобанов, должно вызывать восторженные чувства, чтобы даже венец воскликнул: вот она — наша столица!
После 1933 года в Берлине велось крупное строительство с привлечением значительных финансовых средств, а в Вену после 1938 года по политическим соображениям средств не инвестировали: Вене и так свойственна слишком большая сила культурного притяжения. Вложения могут только усилить политическую привлекательность города, а этого никак нельзя допустить. Этому меня научила история. Нового строительства в Вене не велось; якобы потому, что не следовало стремиться превзойти великолепные постройки имперского города.
Бывшую имперскую резиденцию систематически грабили. Как писал Йозеф Геббельс: «У фюрера нет особых планов касательно развития Вены… Наоборот, Вена и так уже владеет слишком многим, и ей не нужно ничего давать, наоборот, можно кое-что и забрать». И далее: «Вену нужно превратить, пусть даже там и миллионное население, в провинциальный городок… Вена, кстати, раньше так плохо обращалась с австрийской провинцией, что уже только поэтому ей никак нельзя доверить играть ведущую роль в империи, или хотя бы в Австрии». И даже 9 апреля 1945 года он пишет: «Фюрер венцев разгадал. Это отвратительный сброд, мешанина из поляков, чехов, евреев и немцев». Их следует «держать в узде».
В Вене разрешалось проводить только очистные работы: Вена будет вести войну против клопов и против грязи. Город нужно очистить. Это задача в области культуры, которая стоит перед Веной в двадцатом столетии; больше делать ничего не нужно. Если Вена справится с этой задачей, она превратится в один из самых красивых городов мира. Под этой задачей в области культуры Гитлер понимал, в том числе, и «чистку» этнически смешанного населения города в соответствии с «народными» критериям, то есть борьбу против «ненемецкого» характера Вены, которая в течение веков была столицей многонациональной империи Габсбургов.
Император
Титул императора Франца Иосифа знали наизусть все школьники Дунайской монархии, в том числе, несомненно, и юный Гитлер в Линце. В этом титуле отражалась многовековая история и сложность устройства этой многонациональной империи, все её многочисленные завоевания, наследства и выгодные браки: «Франц Иосиф I, Божьей милостью император австрийский, король венгерский и богемский, далматский, хорватский, славонский, галицийский, лодомерский и иллирийский; король иерусалимский и проч.; эрцгерцог австрийский; великий герцог тосканский и краковский; герцог лотарингский, зальцбургский, штирский, каринтийский, карниольский и буковинский; великий князь трансильванский; маркграф моравский; герцог Верхней и Нижней Силезии, моденский, пармский, пьяченцский и гуастальский, Освенцима и Затора, тешинский, фриульский, рагузский и зарский; владетельный граф габсбургский и тирольский, кибургский, горицский и градишский; князь трентский и бриксенский; маркграф Верхних и Нижних Лужиц и Истрии; граф Гогенемс, Фельдкирх, Брегенц, Зоннеберг и проч.; государь Триеста, Котора и Вендской марки; Великий Воевода Сербии, и прочая, и прочая, и прочая».
Некоторые титулы сохраняли лишь историческое значение, например, титул «короля иерусалимского». Титулы «герцога тосканского», «герцога лотарингского» и «герцога Силезии», как и титулы, данные по давно утраченным родовым замкам Габсбург и Кибург в Швейцарии, лишь напоминали о былых владениях Габсбургов. Единство Габсбургской империи было столь же обманчивым, сколь и титул императора: с 1867 года — после поражения в войне с Пруссией и «соглашения» с Венгрией — империя делилась на две части и называлась «Австро-Венгрия». Начиная с 1867-го император Франц Иосиф каждый год довольно много времени проводил в Будапеште, резиденции венгерского короля, и осуществлял там правление на венгерском языке, одетый в венгерскую униформу, с венгерскими министрами и венгерским парламентом.
Габсбургская монархия представляла собой в 1867–1918 годах «императорское и королевское» государство. Это обозначение нуждается в расшифровке. «Императорскими и королевскими» назывались учреждения или общественные институты, которые принадлежали государству Австро-Венгрии в целом — например, общая императорская и королевская армия. Слово «императорский» относилось к западной части империи, то есть к Цислейтании, включавшей Богемию, а слово «королевский» — к Венгрии. Если речь шла только о западной части империи, то использовалось обозначение «императорско-королевский» — по титулам императора австрийского и короля богемского. Если подразумевалась только Венгрия, то использовалось обозначение «королевский» — по титулу короля венгерского. Несмотря на кажущуюся сложность, в особенностях данного словоупотребления прекрасно разбирались даже школьники империи.
У Цислейтании и Транслейтании был общий глава в лице Франца Иосифа, общими были также министерство иностранных дел, военное министерство и министерство финансов. Но всё остальное у двух частей империи было разным: разные правительства и разные премьер-министры, разные министры земель и разные парламенты, и внутренняя политика тоже очень сильно различалась. Начиная с 1867 года две части империи всё больше отдалялись друг от друга. С одной стороны — Венгрия, управляемая стабильным большинством, с венгерским языком в качестве государственного, с сильным доминированием мадьярского элемента. С другой стороны — раздробленная, гетерогенная, многоязычная Цислейтания с её зачастую неработоспособным парламентом и недолговечными правительствами. Задача по поиску политических решений, устраивающих равноправные стороны, становилась всё более сложной, даже почти невыполнимой, особенно после того, как в 1906 году в Цислейтании ввели, а в Транслейтании не ввели всеобщее равное избирательное право.
Население западной части империи со столицей в Вене составляло в 1910 году 28,5 миллионов человек: почти 10 миллионов немцев, почти 6,5 миллионов чехов, моравов и словаков, почти 5 миллионов поляков, свыше 3,5 миллионов русин (украинцев), 1,25 миллионов словенцев, почти 800 тыс. сербо-хорватов, 770 тыс. итальянцев, 275 тыс. румын, 11 тыс. мадьяр, и, кроме того, около полумиллиона иностранцев, к которым причисляли, и граждан Венгрии. «Еврейской» нации не существовало, так как принадлежность к нации определялась разговорным языком, а евреи единого языка не имели. Но как религиозное сообщество и как граждане государства они обладали всеми гражданскими правами начиная с 1867 года.
Сформировать сознание государственной общности в многонациональной империи было непросто, в особенности в Цислейтании, жители которой даже не имели единого наименования. Определение «цислейтанец» употреблялось редко. Определение «австриец» употреблялось в немецких частях Цислейтании, не будучи при этом легитимным. Потому что чехи, поляки, итальянцы и другие народы Цислейтании отказывались называть себя австрийцами, считали это дискриминацией и выражением претензий немцев на господство. По этой же причине они не соглашались на утверждение немецкого языка в качестве государственного. Строго говоря, «австрийцев» как таковых не существовало. Выходом из этой сложной ситуации стало ещё одно временное обозначение: западная часть империи получила официальное название по многонациональному парламенту: «Королевства и земли, представленные в Рейхсрате».
Д-р Виктор Адлер, лидер цислейтанских социал-демократов, попытавшись объяснить сложившуюся ситуацию товарищу из Германской империи, не мог скрыть горечи: «У нас, у австрийцев… есть страна, но нет отечества. Такое государство как Австрия не существует».
Оба парламента, в Вене и в Будапеште, работали совершенно независимо друг от друга. Для принятия общих для обеих частей страны законов ежегодно встречались «делегации» — по 60 депутатов от Цислейтании и Транслейтании — и начинался утомительный поиск компромиссов. Местом заседаний по очереди становились Вена и Будапешт, языком заседаний был немецкий.
Переговоры о новом соглашении между двумя частями империи, на которых устанавливался финансовый код общих расходов, проходили раз в десять лет и каждый раз приводили к государственному кризису. Согласно последнему соглашению от 1907 года, Венгрия оплачивала 36,4 процента общих расходов, Цислейтания — оставшуюся, значительно большую часть, что её жители воспринимали как несправедливость.
Благодаря внутреннему единству и старой системе выборов по избирательным куриям (большинство населения до выборов не допускалось), политическая жизнь в Венгрии функционировала гораздо более гладко, чем в Цислейтании, где правительство зависело от враждующих между собой партий. Итак, венгерская половина империи приобретала всё больше влияния и власти внутри общего государства, а это вызывало возмущение в Цислейтании и лило воду на мельницу сторонников отсоединения от Венгрии.
Старый вдовый император имел имидж государя жертвенного, неустанно трудящегося и исполняющего свой долг, управляющего наследными землями в стиле аристократического феодального властителя при строгом соблюдении конституции. Ему сочувствовали из-за постигших его тяжёлых ударов судьбы и одиночества. В 1898 в Женеве итальянский монархист убил любимую жену Франца Иосифа императрицу Елизавету, «ангела Сиси». Кронпринц Рудольф, единственный сын императорской четы, одарённый молодой человек, в 1889 году покончил с собой в возрасте 30 лет в Майерлинге. Вместе с ним совершила самоубийство влюблённая в него 17-летняя Мария Вечера. Это двойное самоубийство стало самой строго охраняемой тайной монархии, позор Майерлинга — тяжким бременем для католического дома Габсбургов и согбенного отца.
Уже будучи рейхсканцлером, Гитлер любил пересказывать расхожие истории об одиноком старом господине в Хофбурге. Например, в дневнике Геббельса читаем: «Фюрер опять говорит о ветхости бывшей Габсбургской империи… О простоте и меланхоличности императора Франца Иосифа. О трагедии в Майерлинге. О прекрасной императрице Елизавете».
Одиночество государя только усугубляли его боязливые попытки сохранить нимб своего величия, несмотря на изменившуюся политическую ситуацию. Правила придворного протокола соблюдались при дворе строже, чем когда-либо, господствующее положение в стране по-прежнему занимала старая знать — близкий круг государя.
Согласно многовековым придворным правилам для заключения брака необходимо безупречное аристократическое происхождение, а национальность второстепенна. Поэтому цислейтанская аристократия, высокопоставленные чиновники и военные представляли собой единый наднациональный слой и были кем угодно, но только не «немцами». Владения, принадлежащие аристократам по праву наследования, располагались по большей части в «ненемецких» коронных землях. На политическом поприще аристократы выступали в интересах своих наследственных земель. Так, князь Андрей Любомирский, граф Адальберт Дзедушицкий, Владимир фон Козловский-Болеста и Казимир фон Обертинский представляли в Рейхсрате польскую консервативную партию, граф Франц фон Беллегард — румын, Аврелий фон Ончуль — румынскую либеральную партию, Николай фон Василько — русинскую национал-демократическую партию, граф Ярослав Тун-Гогенштейн — чешских клерикалов, а граф Адальберт Штернберг не принадлежал ни к одной партии, оставаясь «вольным» чехом.
Франц Иосиф, первый аристократ своей империи, стоял над партиями, в частной жизни не общался ни с кем, кроме аристократов, и мира вне двора не знал. Жалобы по этому поводу не прекращались. Например, депутат Рейхсрата от немецкой либеральной партии Йозеф Бернрайтер писал следующее: «Вал предрассудков отделяет императора от всех свободомыслящих политиков. Монарха ограждают от любого веяния, не только атмосферного, но и политического, обер-гофмейстер и приближенные к нему военные и медики. Бьющая ключом жизнь эпохи доносится до ушей нашего императора как далёкий шелест. Любое подлинное участие в этой жизни ему недоступно, он не понимает наше время, и время проходит мимо него».
С другой стороны, Франца Иосифа считали символом и почти единственным гарантом существования распадающейся империи. Верный габсбургскому идеалу, он старался быть «справедливым отцом своих народов» и одинаково обращаться со всеми подданными, вне зависимости от их национальности. Он давал уверенность, что даже самый бедный русин или еврей из Галиции смогут явиться в случае необходимости в Вену и потребовать у императора защиты своих прав. Пока был жив этот государь, крах Австро-Венгрии казался немыслимым. «Мы не можем так поступить со старым господином», — эта фраза была одной из самых частых присказок в Дунайской монархии.
Подданные идеализировали своего правителя. Вот так, например, поучал экономиста Феликса Сомари его отец: «Эта империя отличается от всего остального мира. Только представь себе, что император и его правительство будут отсутствовать хотя бы год — нации же передерутся между собой. Правительство — это заслон, отделяющий зверинец с дикими животными от внешнего мира, потому что нигде на свете нет такого количества опасных политических бестий, как у нас». И далее: «Габсбургская монархия — это не исторический пережиток, а единственно возможная форма сосуществования восьми наций на самой опасной границе Европы. Те, кто придерживались этого мнения, популярностью не пользовались, считались «карьеристами», «реакционерами» — уничтожающий ярлык в эпоху помешательства на прогрессе… А ведь молодёжь ставила государю в вину именно то, что являлось самой большой заслугой правящего дома: отсутствие агрессивности и надпартийность… О монархии можно говорить что угодно, но здесь, на вулкане, она была необходимым, и даже единственно возможным решением». Императорско-королевскому правительству удавалось «вопреки фанатизму добиться упорядоченного сосуществования и гарантировать представителям всех национальных меньшинств политическую и личную свободу».
Эта прогабсбургская точка зрения, приукрашивающая истинное положение вещей, формально соответствовала законам, принятым после 1867 года. Однако реальность, особенно в сельской местности, этому идеалу не соответствовала. Здесь всё ещё действовал старый порядок, по которому подданные делились на «господ» и «рабов».
Государственные учреждения, насколько возможно, пытались проводить в жизнь принцип равенства граждан как перед законом, так и в других вопросах, даже вопреки недовольству отдельных народов. Представители тех национальностей, которые в течение многих веков считали себя «главными», не признавали введённого равноправия: поляки по отношению к русинам, немцы по отношению к славянам, итальянцы по отношению к словенцам и т.д.
Законодательной базой существования народов западной части империи до 1918 года была статья 19 Конституции 1867 года: «Все народности государства имеют равные права, каждый народ имеет неотъемлемое право на сохранение своей национальности и своего языка и на заботу о них». Строгое соблюдение этого пункта гарантировал лично император Франц Иосиф.
Именно император считался покровителем национального и религиозного равноправия, и патриотизм касался в основном лично его персоны. Притесняемые на протяжении столетий национальные меньшинства — такие как русины, словаки, словенцы — ценили законодательное равноправие и потому были лояльны по отношению к государству. Евреи воспринимали правовое государство как надёжное убежище. Вспоминая о прошлом, Стефан Цвейг писал о довоенной Вене, не скрывая восхищения: «Кто жил и творил там, чувствовал себя свободным от косности и предубеждений. Нигде не ощущал я себя европейцем с такой лёгкостью — и знаю: главным образом этому городу… я обязан тем, что с детства полюбил идею содружества как главную идею моей жизни».
О феномене старого монарха, внушавшего благоговение, Гитлер рассуждает в «Моей борьбе»: В последние годы государство существовало исключительно благодаря фигуре Франца Иосифа, и грядущая смерть этого древнего воплощения монархи и заранее воспринималась широкими массами как смерть всей империи. Ловкие политики, в особенности славяне, умели создать впечатление, что австрийское государство обязано своим существованием только чудесному, единственному в своём роде искусству управления этого монарха; и эта лесть производила в Хофбурге тем более благоприятное впечатление, чем меньше она соответствовала реальным заслугам императора.
И ещё раз в другом месте: Нет ничего хуже состарившихся королей. Попробуй задень такого, тут же протесты. Франц Иосиф, несомненно, был гораздо менее умён, чем его преемник, но устроить революцию против него было просто немыслимо. Его окружал определённый ореол, хотя ему досталось от судьбы гораздо больше ударов, чем любому из когда-либо существовавших монархов. Он позволял событиям происходить, а сам ни во что не вмешивался.
Как и все жители Вены той эпохи, юный Гитлер в некотором смысле принимал участие в жизни двора, особенно на первом году своего пребывания в столице, когда жил неподалёку от Мариахильферштрассе. По этой улице дважды в день проезжал старый император, утром — из Шёнбрунна в город по государственным делам, а вечером — обратно. Вдоль дороги всегда толпились зеваки, они приветствовали государя или дивились на него, как на достопримечательность. Кубичек вспоминал: «При виде императора Адольф не выказывал большого интереса и не говорил о нём, его интересовал не император сам по себе, а государство, которое он представлял: императорская и королевская Австро-Венгерская монархия».
Однако развлечения, предлагавшиеся гостям столицы империи, Гитлеру и Кубичеку были хорошо известны. По воспоминаниям Кубичека, они несколько раз были в капелле императорского дворца Хофбург: вместе с туристами присутствовали на выступлениях Хора мальчиков, а заодно любовались и знаменитой сменой дворцового караула.
Гитлеру довелось увидеть и самое зрелищное появление императора на публике — как участника процессии в праздник Тела и Крови Христовых. Флигель-адъютант Альберт фон Маргутти так описывает этот день: рано утром император в запряжённой шестёркой парадной карете отправился в собор Святого Стефана, «а впереди — эрцгерцоги в парадных каретах, запряжённых четвёрками… Сверкающие золотом застекленные кареты, драгоценная сбруя упряжных коней — великолепных белых испанских жеребцов, кучера, лакеи и коноводы в расшитых золотом чёрных сюртуках в стиле рококо, в белых чулках, туфлях с пряжками, париках и больших украшенных золотой отделкой и страусовыми перьями треуголках и двууголках». По прибытии на площадь перед собором императору отдали честь лейб-гвардейцы, одетые в яркие униформы.
После торжественной мессы состоялась знаменитая процессия. Первыми шествовали члены рыцарских орденов в парадном облачении, духовенство, кардинал князь-архиепископ с дароносицей под балдахином. Сразу же вслед за «небесами» шёл, как смиренный христианин, старый император — с непокрытой головой и свечой в руке, вслед за ним — эрцгерцоги, знать, сановники, бургомистр Вены д-р Карл Люэгер, члены городского совета и многие другие. Все вместе они составляли, по словам Маргутти, «одну из самых впечатляющих достопримечательностей в целом мире».
На молодого человека из Линца произвели самое большое впечатление лейб-гвардейцы и их парадная форма: серебряный шлем с белым султаном из конского волоса, красный мундир, украшенный золотыми галунами, белые брюки и высокие чёрные лакированные сапоги с отворотами. В 1942 году Гитлер вспоминает: Если, конечно, построить лейб-гвардию; как тогда, когда они маршировали перед процессией в праздник Тела, земля сотрясалась, вот это было зрелище! Они были такими безобидными, что им даже революция не причинила вреда. И приходит к выводу: Человечеству необходим предмет обожания… Монархия поступила очень умно: она создала идола. Весь этот театр, вся эта суета имели смысл.
Гитлер не раз описывал съезд карет к придворной опере: Какое это было великолепное зрелище, когда перед началом гала-представления из карет появлялись члены императорского дома, эрцгерцоги в сверкающих золотом униформах и дамы в драгоценностях! И в другом месте: Опера до мировой войны была просто чудом! Какая культура, неслыханная! Женщины в диадемах, сплошное великолепие!… Я ни разу не видел, чтобы в императорской ложе кто-то сидел. Император, видимо, музыку не любил. (Это правда — прим. автора). Однажды Гитлер по иному поводу заявил о бессмысленности наследственной монархии, которая нуждается в помпезном церемониале, чтобы придать коронованным ничтожествам хоть какой-то вес.
Юбилейное посольство германских монархов
В 1908 году, в первый год жизни Гитлера в Вене, мифический ореол вокруг императора создавался с максимально возможной помпезностью: в этот год империя праздновала единственный в истории Габсбургов 60-летний юбилей правления: Франц Иосиф взошёл на трон во время революции 1848 года в возрасте 18 лет.
Усталый, склонный к депрессии император долго противился проведению больших торжеств. Однако любители юбилейных мероприятий приводили веские аргументы: празднества будут способствовать развитию торговли и туризма, снижению безработицы. Но главное — чествование старого императора, чья фигура вызывает почтение, послужит укреплению патриотизма и снизит накал межнациональных конфликтов.
Уже много лет в Вене не проводилось патриотических праздников. Последним стало торжественное шествие по случаю серебряной свадьбы императорской четы в 1879 году; подготовку доверили знаменитому художнику Гансу Макарту. Торжества в связи с 50-летием правления Франца Иосифа в 1898 году не состоялись из-за гибели императрицы. На 70-летний юбилей правления, учитывая возраст императора, вряд ли можно было рассчитывать. Планирование празднеств 1918 года стало уделом персонажей романа Роберта Музиля «Человек без свойств».
Очень поздно, лишь 11 марта 1908 года, император нехотя согласился с аргументами советников и одобрил проведение празднеств. Торжественное шествие посвящалось истории дома Габсбургов; делегации от всех народов монархии будут восхвалять императора. Своим великолепием праздник должен был затмить торжества по случаю 60-летия правления королевы Виктории в 1897 году.
Император Франц Иосиф встречает на вокзале императора Вильгельма II. 1908 год
Франц Иосиф высказал пожелание: за блеском торжеств не забывать о благотворительности. Повсюду спешно составлялись планы мероприятий. Даже самые маленькие школы монархии, все больницы и сиротские приюты, казармы и учреждения, магазины и стрелковые союзы проводили благотворительные мероприятия, собирали пожертвования для социальных учреждений. Это не только приюты для бездомных и сирот или воспитательные дома, но — в знак особого почтения к Францу Иосифу, страстно любившему охоту, — приют для больных охотников из всех коронных земель.
Долгая череда поздравительных визитов иностранных гостей началась в мае 1908 года с политической сенсации. Чествовать Франца Иосифа как старейшего германского правителя в Вену отправилась делегация германских монархов. В делегацию вошли: император Германии Вильгельм II, принц-регент Баварии Луитпольд, короли Саксонии и Вюртемберга, великие герцоги Баденский, Саксен-Веймарский, Ольденбургский и Мекленбург-Шверинский, герцог Ангальтский, князья Липпе и Шаумбург-Липпе, а также единственный представитель буржуазии — бургомистр ганзейского города Гамбурга, которому ввиду его статуса по протоколу полагалось меньше почестей. Великий герцог Гессенский отсутствовал по уважительной причине: он как раз гостил у царской семьи, с которой был связан узами близкого родства, и работал над улучшением российско-германских отношений.
Идея визита принадлежала императору Вильгельму II, и для её осуществления ему пришлось приложить немалые дипломатические усилия. Не все монархи были в восторге от совместной акции и опасались политических конфликтов. Австрийский император, строго говоря, не был «германским» монархом, то есть монархом Германской империи. И даже тот факт, что Дунайская монархия с 1879 года являлась военной союзницей Германии, участницей Двойственного союза, не давал Францу Иосифу права на этот титул. Императорская и королевская монархия была многонациональным государством, её вряд ли можно было назвать «германской».
В течение монаршего визита можно было ожидать любых политических выступлений, прежде всего, со стороны австрийских немцев: рана, нанесённая под Кёниггрецем, ещё не затянулась. Несмотря на лояльность Габсбургам, многие немцы с тоской смотрели в сторону более успешной Германской империи, тем более что влияние славян в Цислейтании увеличивалось, а немцы всё больше теряли власть. Были все основания опасаться, что австрийские немцы расценят этот визит как пангерманскую, «великогерманскую» демонстрацию, а помпезность немецкого гимна и немецких знамён подвигнут их сделать неправильные выводы. Пангерманцы готовились заявить о своём стремлении присоединиться к Германской империи, вывесив черно-красно-золотые, то есть «великогерманские» флаги 1848 года и чествуя «своего» императора — Гогенцоллерна, а не Габсбурга.
Император Франц Иосиф негативно относился к любым проявлениям немецкого национализма в своей империи. Как пишет флигель-адъютант Маргутти, император полагал, что в «немцах Австрии воплощается «австрийскость»», и крайне раздражительно реагировал на любую попытку сближения «его» немцев с Берлином. «Даже самые незначительные, безобидные проявления подобного толка чрезвычайно его расстраивали». Он сразу замечал «своим соколиным взором» черно-красно-золотые знамена, «и его хорошее настроение тут же улетучивалось». «Любое выпячивание немецкости задевало ахиллесову пяту императора, он чувствовал скрывающиеся за этим пангерманские настроения».
Политические выступления «ненемецких» австрийцев также были вполне предсказуемы, и они не заставили себя ждать. Чешские газеты рьяно протестовали против этого визита, который они тоже расценили как проявление пангерманства.
Беспокойство накануне этого единственного в своём роде визита было огромным, а его организация — сложной. Изъявлению немецких националистических настроений должны были воспрепятствовать войска, выстроенные шпалерами. Число черно-бело-красных флагов Германской империи сократили до минимума, а постоянно появляющиеся в толпе черно-красно-золотые «великогерманские» знамёна немедленно удаляли. Многотысячная толпа зрителей приветствовала Вильгельма II на всём пути следования, когда он вместе с императрицей, двумя сыновьями и 54 сопровождающими въехал в Вену и направился в Шёнбрунн. Полиции и придворным пришлось потрудиться: в тот же день прибыли и все остальные германские монархи, чья неизбывная взаимная ревность ни для кого не являлась секретом.
В приветственной речи 49-летний Вильгельм II чествовал австрийского императора как образец для подражания «для трёх поколений германских монархов», включив таким образом Габсбурга в ряд германских государей, как будто и не было Кёниггреца. Он обосновал свою позицию общими династическими интересами, родственными связями и Двойственным союзом.
В создавшейся щекотливой ситуации Франц Иосиф повёл себя тонко и умно. Оставив без внимания национальный аспект высокого визита, он в благодарственной речи подчеркнул аспект династический. Он увидел в нём «праздничную демонстрацию монархического принципа…, которому Германия обязана своей мощью и величием». Затем он принялся превозносить ценность Двойственного союза, заключённого 30 лет назад, «в радостном ожидании, что тот преследует только мирные цели». Волнующий день завершился праздником в дворцовом парке Шёнбрунн, где играли военные оркестры и выступали 8000 певцов. Большой, обычно отрытый для публики парк из соображений безопасности был оцеплен полицией. 10.000 персонально приглашённых гостей находились под постоянным наблюдением.
За границей, прежде всего, в западных державах, в балканских государствах и в России, за визитом монархов наблюдали с опаской. Российские газеты единогласно назвали визит «пангерманской демонстрацией», которая «особенно ярко доказала зависимость Австро-Венгрии от немецкой политики». Знаменитый английский журналист Люсьен Вольф также подчеркнул, что «идея воссоединения Габсбургской монархии с Германской империей ещё не забыта», причём именно в Вене. Берлин же, напротив, не столь заинтересован в присоединении католической Немецкой Австрии, он нуждается в Австро-Венгрии прежде всего как в союзнице против России.
Все жители Вены увлеклись бурной полемикой тех дней, и молодой Гитлер, скорее всего, тоже принимал в ней участие.
Вслед за германскими монархами с поздравительными визитами Вену посетили и другие европейские государи (первым приехал король Швеции), все в сопровождении большой свиты, придворный церемониал каждый раз строго соблюдался. На торжественных приёмах и праздничных обедах прославлялось блестящее будущее монархических государств в целом и будущее Дунайской монархии в частности. Монархи Европы, теснимые демократическими движениями, сплачивали ряды и собирались вокруг своего исполненного достоинства венского дуайена.
Однако в «публике» назревали недовольство, национальные и политические конфликты. 21 мая 1908 года 82.000 венских школьников в парке Шёнбрунн чествовали своего императора, размахивая гирляндами из цветов и исполняя песни перед сотнями тысяч зрителей. В тот же день студенты Венского университета, придерживавшиеся либеральных и пангерманских взглядов, вышли на демонстрацию за «свободу науки», против церкви, клерикализма, а косвенно — и против дома Габсбургов. Вся полиция обеспечивала порядок в Шёнбрунне, и сложилась опасная ситуация. Но в конце концов, всё разрешилось типичным для Вены компромиссом. А страх перед революцией остался.
Юбилейная процессия как зеркало эпохи
Торжественное шествие задумали как демонстрацию гармоничного сосуществования народов империи, но уже на стадии подготовки обнажились все её подлинные проблемы. На этом примере понятно, в каком состоянии находилась тогда Габсбургская империя, какой её увидел Гитлер в начале своего пребывания в Вене.
Сначала спорили о деньгах. Предполагалось, что расходы на гигантский проект окупятся за счёт продажи дорогих билетов на трибуны, но эти надежды не оправдались. Социал-демократы в Венском городском совете протестовали, хотя и безуспешно, против выделения государственных субсидий. Они утверждали, что печальные события, которых немало случилось за время правления Франца Иосифа, — «плохой повод» для столь затратного праздника.
Чтобы упростить организацию — ведь на подготовку оставалось лишь 89 дней — к участию привлекли (в основном для продажи билетов на трибуны), несколько крупных фирм, в том числе и самый большой венский универмаг «Гернгросс», принадлежавший еврейской семье. Против этого выступили, в свою очередь, христианские социалисты: мол, «евреям» нет дела до чествования императора, их интересует только «нажива». Слухи о том, что крупные заказы получили также и берлинские фирмы, не подтвердились.
Художники тоже ссорились в предвкушении значительных заказов. Кому доверят подготовку шествия — традиционалистам или модернистам? В итоге отказались и те, и другие. Как и Альфред Роллер, который подготовил для первой, открывающей шествие группы эскизы в ярких тонах. А вожделенные заказы получили «умеренные».
Далее стали возражать против слишком большого числа аристократов, собиравшихся участвовать в процессии. Организационный комитет приводил в защиту следующий довод: участие аристократов ничего не стоит. Напротив, многие из них готовились выйти на Рингштрассе в костюмах, принадлежавших их знаменитых предкам, за свой счёт снаряжали костюмированные группы, предоставляли драгоценные доспехи и оружие из своих коллекций, оригинальные парадные формы и кареты, лошадей и многое другое. Тем не менее, присутствие аристократии, не соответствующее духу эпохи, воспринималось как провокация: казалось, что двор и знать снова устраивают праздник «для своих» и исключают «народ». Карл Краус язвительно заметил, что в день торжественной процессии социальные проблемы были решены: «Разве могла аристократия отказаться участвовать, буржуазия — платить, а народ — присутствовать?»
Но особенно сложны, как и следовало ожидать, оказались национальные противоречия. Сначала венгры заявили, что не будут принимать участие в торжествах «юбилейного года». Для них, мол, правление Франца Иосифа началось не в 1848-м, а 1867 году, когда он, признав венгерскую конституцию и короновавшись в Венгрии, «примирился» с венгерской нацией. Венгры ссылались на то, что в 1907 году на 40-летний юбилей коронации в Венгрию не приехал ни один официальный представитель Цислейтании. Тогда Франц Иосиф, опасаясь конфликта, даже запретил присылать официальные поздравления из-за границы: «Во-первых, никакого настоящего юбилея и нет, во-вторых, император Франц Иосиф не празднует никаких праздников, кроме мессы в коронационной церкви, а в-третьих, ситуация в Венгрии не особо располагает к торжествам».
В день процессии будапештская газета «Будапэшты Хирлап» пожелала Его Величеству «счастья, благополучия и благословения», при этом заявив: «И всё же никто не хочет принимать участие в праздничной процессии австрийцев», потому что они ведут себя «по отношению к нам грубо и враждебно».
Затем начался скандал с чехами. Поводом стали запланированные в Вене юбилейные гастроли Чешского национального театра, который собирался представить одну моравскую народную комедию, одну русскую и «Гамлета» на чешском языке. Бургомистр Люэгер заявил, что мероприятие не соответствует «немецкому характеру Вены» и предсказал «большие демонстрации и протесты». Вице-бургомистр, под аплодисменты христианско-социальной и немецкой националистической прессы, добавил: «Вена — немецкий город, и таковым останется, а в немецком городе чешская театральная труппа выступать не может».
В знак протеста чехи отменили не только свои гастроли, но и участие в торжественной процессии. Чешские депутаты парламента заявили: «Если чехов вынуждают рассматривать Вену как враждебный им город, то будьте любезны принять к сведению, что отныне слюнтяем будет любой чех, который согласится принять участие в каком бы то ни было юбилейном торжестве, устроенном этими господами, не побоявшимися плюнуть в лицо искусству только потому, что это искусство — чешское». Газета христианских социалистов «Дойчес Фольксблатт» с большим злорадством писала, что и впредь «венцы, которые захотят насладиться «Гамлетом» на чешском, должны будут совершить путешествие в Прагу».
Сценарий шествия давал чехам веский повод для недовольства и без этого скандала: богемская история здесь изображалась как история побеждённых. В начале процессии появится верхом Рудольф I Габсбург, который в XIII веке отвоевал Австрию у её тогдашнего правителя Пржемысла II Отакара. Обидчик крайне популярного среди чехов богемского короля будет окружён тридцатью представителями старейших дворянских фамилий, следующих в алфавитном порядке — от Ауэрсперга до Цедвица, все — в рыцарских доспехах, с копьями в руках, на боевых скакунах, взнузданных по-средневековому, с демонстративной воинственностью. Изображение Тридцатилетней войны, когда католики Габсбурги одержали победу над протестантской Богемией, также растревожило давние глубокие раны.
Потом отказались и итальянцы. Они обиделись, что заключительная группа исторической процессии, составленная из знаменитых участников, чествует не что иное, как героические деяния фельдмаршала Радецкого — разумеется под сопровождение «Марша Радецкого» в исполнении военного оркестра; этот марш стал символом поражения итальянских революционеров в 1848 году. Вероятно, Гитлер имел в виду эти разногласия, когда писал в «Моей борьбе», заигрывая с Италией, будущей союзницей: Боевая слава австрийского войска отчасти базировалась на успехах, которые будут вызывать непреходящую ненависть итальянцев во все времена. И далее: В Вене мне неоднократно приходилось наблюдать, с каким страстным презрением и безграничной ненавистью были «преданы» итальянцы австрийскому государству. Династия Габсбургов, по его словам, столетиями подавляла итальянскую свободу и независимость.
В свою очередь и хорваты не приняли иные пассажи в напечатанной программе шествия, будто бы порочащие их народ. Там говорилось, что хорваты превосходно воюют, но при этом «проявляют особые таланты в приобретении чужой собственности. Например, когда в особых случаях разрешалось мародёрство, их солдатский ранец наполнялся всевозможными вещами: металлоломом, женской одеждой, париками и даже напольными часами, которые станут предметом гордости у них в деревне».
Праздничный комитет вынужден был официально извиниться в прессе, признавая данную картину «клеветой» на хорватов и искажением исторической правды. Хорваты позволили себя уговорить. Однако отсутствие венгров, чехов и итальянцев значительно уменьшило масштаб шествия.
Все эти ссоры лили воду на мельницу пангерманцев, они ведь и без того были противниками многонационального государства. И смеялись над «Австрией, которая страдает юбилейным тупоумием и устраивает праздники, вместо того чтобы подумать, кому собственно она обязана своими несчастьями».
Тем временем возводили трибуны. Вену наполнили мастеровые, подъезжали подводы с древесиной, раздавался стук молотков. Жители возмущались, что город изуродован, не пройти и не проехать. Выяснилось, что за высокими деревянными трибунами почти не видно домов. Одну трибуну возвели даже на крыше парламента. Венцы всё меньше радовались предстоящей процессии. Особенно когда поняли, что трибуны им не по карману, а между огромными деревянными сооружениями не осталось свободных мест для зрителей, желающих полюбоваться процессией бесплатно.
Предстояла огромная организационная работа. В Вене нужно было разместить, обеспечить питанием и одеждой 52.000 иногородних участников и рабочих, на это уходило 78.000 крон ежедневно. Номера в отелях забронировали для туристов, поэтому цены на проживание на частных квартирах выросли невероятно — до 20 крон на человека за ночь, что в свою очередь отпугнуло многих приезжих. В город доставили дополнительно десятки тысяч лошадей, лошаков и других животных, а также многочисленные повозки, запряжённые волами, на которых везли пушки и другие орудия.
За несколько дней до торжественной процессии произошло событие, которое организационный комитет позже с горечью назовёт «кампанией в прессе»: почти все газеты опубликовали сообщение, что рабочие будто бы планируют опрокинуть трибуны. Председатель организационного комитета граф Ганс Вильчек вспоминал: «Это означало провал… Новость донеслась до Мюнхена, Берлина, Парижа. И для всех это звучало как предупреждение: «Не ездите в Вену! Вас там убьют!» С этого момента не купили ни одного билета!»
Тысячи билетов на трибуны остались нераспроданными, хотя их предлагали за одну пятую или даже одну десятую от первоначальной цены. Газеты писали: «В первый ряд можно попасть, просто дав чаевые билетёру», чуть позже билеты начали раздавать, «как поцелуи на благотворительном базаре». В конце концов на Рингштрассе к прилично одетым людям стали обращаться с просьбой бесплатно занять места на трибунах, чтобы те не выглядели такими пустыми.
День 12 июня 1908 года — к радости организаторов — был прекрасным и солнечным. С ночи из предместий потянулись зрители. В три часа утра к своим обязанностям приступили распорядители на трибунах, в пять утра — военные, которые должны были обеспечивать безопасность шествия на протяжении 13 км с обеих сторон дороги. Открылись устроенные специально для этого дня пункты с питьевой водой и полицейские участки. Добровольное общество спасения было готово оказать медицинскую помощь. Союз защиты животных обеспечил корм для животных, участвующих в процессии. Через каждые 50 метров были установлены туалеты и, конечно, стойки с вином. Продавщицы воды и торговцы хлебом, продавцы открыток и программок без дела не остались. Журналисты тоже: жизнь позади трибун подготовила им даже более интересные истории, чем сама процессия.
В течение трёх часов шествовали «народы» перед своим «юбилейным императором»: 12.000 человек, среди которых 4000 — в исторических и 8000 — в народных костюмах, а ещё лошади, волы, транспорт всех родов, пушки. Процессия в исторических костюмах двигалась по Рингштрассе, чьи исторические постройки могли бы стать прекрасными декорациями, если бы их не закрывали почти полностью высокие трибуны.
Франц Иосиф, 78-летний император, стоял на жаре перед возведённой специально для него и украшенной многочисленными флагами императорской палаткой у ворот Бургтор. Неизменно прямая его осанка вызывала восхищение. Форма фельдмаршала, шляпа с пером — он принимал чествования. Рядом находились почётные трибуны. Слева — море зелёных шляп с перьями и серые военные формы. Справа царил чёрный: там сидели — по протоколу, во фраках и цилиндрах — высокопоставленные гражданские лица. Их спутницы — в элегантных летних платьях всех цветов.
Девятнадцать костюмированных групп в первой части процессии представили в хронологическом порядке историю династии Габсбургов — историю побед в блеске военной формы и старого оружия: рыцари эпохи Максимилиана I, солдаты войн с Османской империей, тирольцы в 1809 году, сплотившиеся вокруг Андреаса Гофера, с их старинными пушками. Торговки с венского рынка Нашмаркт очень достоверно изображали маркитанток.
Во второй части шествия 8000 участников представляли современность многонациональной империи; они шли группами в национальных костюмах, в том порядке, в каком коронные земли перечислялись в титуле императора: Нижняя и Верхняя Австрия, Зальцбург, Штирия, Тироль, Форарльберг, Моравия, Богемия, немецкие языковые острова в Иглау, Силезия, Крайня, Галиция, Буковина, Краков, Истрия, Далмация. Каждая группа восхваляла императора на своём языке.
Крупные немецкоязычные газеты, исполняя патриотический долг, превозносили шествие: это воплощённое многообразие и величие империи, это знак любви «народов» к своему повелителю.
«Нойе Фрайе Прессе»: «Это были не национальности, это была Австрия, пёстрая смесь народов во всём её национальном и культурном разнообразии, скреплённая, тем не менее, едиными узами». (48) «Нойигкайтс-Вельтблатт»: «Куда ни бросишь взгляд — иные цвета, иные одежды, иные образы. Звучат все языки страны. Приветствия трепещут на ветру: «Heil!», «Grüaß Gott!», «Zivio!», «Evviva!», «Niech!», «Treasca!», «Zyje!» и т.д. Сразу видно, что Цислейтания — многоязычная империя, мозаика национальностей, которую нельзя сравнить ни с каким другим государством».
Гармония народов, воспеваемая газетами, была иллюзорной: в процессии не принимали участия самые крупные «ненемецкие» этнические группы империи. Немецкие националисты высказались совершенно определённо: для них эта демонстрация наднационального характера империи не имеет никакой ценности. «Остдойче Рундшау», газета немецкого радикала Карла Германа Вольфа, описывала шествие следующим образом: «Когда немцы в рядах зрителей… слышали ненемецкое приветствие, они отвечали мощным криком «Хайль». Раздавались даже выкрики: «Хайль немецкому народу! Хайль единой Германии!»» Представители Каринтии исполнили песню: «О, Германия, будь благословенна!», а когда кто-то из чешских зрителей поприветствовал представителей Южной Богемии на чешском «Ма uzta» («Моё почтение»), те ответили: «Нечего здесь мауцтовать, мы немцы из Будвайса!», и тогда публика закричала: «Хайль Будвайс!» Словенцы шли с панславянскими триколорами — и представители Каринтии и Штирии тут же потребовали выдать им черно-красно-золотые значки для немцев.
Карл Краус писал в «Факеле»: «Австрийские национальности объединились, чтобы вознести хвалу императору, и ссорятся за первенство в оказании почестей».
Количество участников процессии пропорционально не соответствовало реальному национальному и социальному составу империи: число представителей от богатых провинций было невелико, а вот из бедных восточных и юго-восточных коронных земель приехало вдвое больше участников, чем планировалось. Из одной только Галиции прибыли две тысячи человек вместо одной тысячи, а Нижнюю Австрию представляли всего лишь около 70–80 человек.
Возможность побывать в столице хотя бы раз в жизни особенно привлекала беднейших обитателей удалённых областей империи. Ведь организационный комитет оплачивал дорожные расходы, питание, ночлег — по большей части в палатках и на мешках с соломой — а также выдавал каждому участнику процессии по три кроны. Обеспеченным этого было мало. Но бедняки, особенно из Галиции и Буковины, приезжали толпами.
Венцы столкнулись лицом к лицу с чужими им соотечественниками, которые — в немыслимом прежде количестве — робко, неловко и беспомощно передвигались по столице. Зачастую неграмотные, не умели даже толком объясниться. Разница в образовании и благосостоянии в огромной империи была гигантской: 513 тысяч из 730 тысяч жителей Буковины не умели ни читать, ни писать. Доля неграмотных среди русинов, сербо-хорватов и румын того времени — более 60 процентов, среди немцев — всего 3,12 процента, а среди чехов — даже ещё меньше, 2,38 процента.
Незнакомые соотечественники вызвали у венцев не восторг, а ужас. Даже внешне казались они непривлекательными, примитивными, культурно отсталыми; Карл Краус писал о них так: «Если австрийские национальности выглядят именно так, как те их представители, что и сегодня ещё мешают движению на улицах Вены, то думаю, их общим признаком можно считать уродство».
Пауль Штефан, журналист и биограф Густава Малера писал, что процессия из-за её искусственности и фальшивого блеска вызвала «ужас перед распоясавшимся обывателем»: «Эти вышивки, эти блузы, эти золотые украшения — обычно такое видишь только в магазине «Вертхайм» в Берлине», самое дешёвое из дешёвого. «Да, в Австрии живут смирные люди, терпеливые, послушные народы. Они любят своего императора… осталось их только воспитать по-европейски».
Архитектор Адольф Лоос писал: «Несчастно то государство, где культурные различия подданных столь велики… В юбилейной процессии принимали участия народности, которые показались бы отсталыми даже в эпоху переселения народов. Счастлива та страна, где нет отстающих и мародёров. Счастлива Америка!» Карикатуристы, уверенные в поддержке большинства венцев, тоже не обошли вниманием «дикие», «примитивные» народы. «Симплициссимус» опубликовал на целую страницу цветную карикатуру, исключительно унизительную, изображающую участников процессии преступниками и варварами в лохмотьях.
Встреча с этими многочисленными представителями «малоразвитых», «варварских» народов произошла в то время, когда элегантная столица и резиденция монархов испытывала влияние учения Дарвина, согласно которому человечество идёт поступательным путём развития от примитивного состояния доисторических времён до «благородного человека» будущего. Разница в развитии, о которой судили по внешнему виду, поведению, языку и опрятности, давала основания поверить в неравенство людей: «цивилизованные» чувствовали себя в сравнении с «примитивными» людьми лучшего сорта. В Вене «благородным народом» по отношению ко «второстепенным» народностям монархии чувствовали себя немцы.
Даже потом шествие осталось предметом ожесточённых споров, прежде всего в парламенте. Депутат-сионист д-р Бенно Штраухер выступил против дискриминирующего изображения восточноевропейского еврея: позади группы турок, осаждающих Вену, кувыркаясь и дурачась, вызывая всеобщий хохот, бежал мужчина с пейсами, в кафтане и цилиндре — явная пародия. Штраухер: «Мы, евреи, зачастую беззащитны перед лицом преследований, которые принимают порой прямо-таки средневековые и почти всегда отвратительные формы». На реплику из зала, что речь здесь идёт об исторической сцене, он возмущённо возразил: «Позвольте, но к истории это не имеет ни малейшего отношения: во времена осады Вены турками не было евреев в кафтанах и цилиндрах», и евреев в процессии можно было бы показать и в более положительном ключе. Однако его речь потонула в потоке давно известных обвинений: евреи, мол, во все времена — шпионы и предатели родины.
Шествие критиковали и пацифисты. Берта фон Зутнер, лауреат Нобелевской премии мира 1905 года, писала Альфреду Герману Фриду, который станет лауреатом Нобелевской премии мира в 1911 году: «Шествие меня очень рассердило. Это бряцание оружием. Никакого понимания современных настроений. Прославление всяческой дикости». За десять лет до того она ещё надеялась, «что император воспользуется праздником, чтобы создать всеевропейский союз, и таким образом добьётся сокращения вооружений»: «Тогда я ещё верила, что император восприимчив к подобного рода идеям. Сегодня я в это больше не верю». Даже венские гимнасты выступали в процессии воинственно, «прославляя готовое к обороне юношество империи». Шествие замыкали воспитанники дневных групп для школьников, которых подготовили соответствующим образом: одетые в белые костюмы они печатали шаг — и сорвали особые аплодисменты трибун.
Вскоре стали ясны масштабы финансовой катастрофы: на процессии, вопреки ожиданиям, заработать не удалось ничего, а вот убыток составил около миллиона крон. Торговцы и ремесленники напрасно ждали своих гонораров. В итоге государству пришлось возместить дефицит, хотя эти деньги были гораздо нужнее в других областях экономики. Бесславным концом шествия стал в 1909 году судебный процесс о коррупции.
В наследии Гитлера есть только одно замечание о процессии, а именно: венгерские цыгане, мол, подвизались там в массовом порядке как карманники (См. Главу 4 «В парламенте») Но гигантский спектакль произвёл и на него большое впечатление, о чём можно судить по тем шествиям, которые он на посту рейхсканцлера в 1937, 1938 и 1939 годах устраивал в Мюнхене. В эпоху, когда исторические процессии уже устарели, они казались уменьшенными копиями венской юбилейной процессии 1908 года. Зато стали инструментом политической пропаганды, направленной на укрепление патриотизма. Здесь по улицам тоже маршировали герои и воины в исторических костюмах — только вместо солдат войн против Османской империи, великих и немецких магистров и военизированных отрядов школьников шаг печатали костюмированные группы эпохи Фридриха II Прусского наряду с войсками вермахта, СА и СС.
Газета «Фёлькишер Беобахтер» в 1938 году особо отметила группу «Новое время», костюмы которой были выдержаны «в красных и серебряных тонах в честь присоединения Восточной марки». В центре группы двигалась большая повозка, изображающая Дунай, «на ней возвышалась серебряная дунайская русалка. Повозку тянули шесть лошадей, на них верхом — дунайские рыбаки; дунайскую группу обрамляли пейзажи Восточной марки».
Полные пафоса патриотические комментарии в венских газетах 1908 года весьма напоминают отклики газет на мюнхенские шествия: «Нам так часто приходилось защищать самое дорогое! Именно в борьбе стала эта империя тем, чем является сегодня, — великим содружеством народов, каждый из которых идёт собственным путём, но с мыслью о единой судьбе».
Аннексия Боснии и Герцеговины
5 октября 1908 года Дунайская монархия продемонстрировала свою военную мощь, аннексировав — к удивлению европейских держав — турецкие провинции Босния и Герцеговина. По решению Берлинского конгресса 1878 года последние тридцать лет в этом регионе (площадь 51.200 км², население менее двух миллионов человек), крайне бедном и исключительно отсталом как в культурном, так и в экономическом отношении, стояли императорские и королевские войска, они-то и осуществляли административные функции. Но формально эта территория всё ещё входила в состав Османской империи. Австро-Венгрия ликвидировала турецкое господство, присоединив Боснию и Герцоговину уже и официально.
Дипломатические наблюдатели сочли это внезапное проявление великодержавных амбиций попыткой «за счёт решительных шагов во внешней политике оздоровить ситуацию внутри страны, которая становилась всё более критической». Однако истинная причина имела патриотическую подоплёку: завоевание Боснии и Герцеговины задумали как подарок старому императору на юбилей. Ведь за время правления Франца Иосифа империя постоянно уменьшалась в размерах вследствие военных неудач: в 1859 году была утрачена Ломбардия, в 1866 году — Венецианская область и гегемония в Немецком союзе. Так вот, теперь территория империи должна была увеличиться, столь нехитрым, как казалось, способом. Однако о последствиях этого шага для европейской политики никто не подумал, остальные игроки на международной арене не были достаточно подготовлены. Даже союзную Германию проинформировали слишком поздно, а Российскую империю — недостаточно подробно.
Реакция изумлённых европейских держав оказалась весьма бурной. Речь как-никак шла о давнем очаге международной напряжённости, о «пороховой бочке Европы», которая теперь, из-за действий Габсбургов, могла взорвать европейский мир. Англия и Россия готовились оказать Турции военную помощь. А это — непосредственная угроза войны.
Все балканские и граничащие с ними государства находились в состоянии крайней тревоги, а прежде всего — королевство Сербия. Сербия считала себя защитницей южных славян на Балканах и стремилась к созданию «Великосербской империи», в состав которой должны были войти Босния, Герцеговина и другие габсбургские и турецкие провинции на Балканах. В регионе и без того уже ощущалась предвоенная напряжённость, особенно после 1906 года, когда Вена во время «свиной войны» запретила ввоз сербского мяса, что стало причиной краха сербской экономики. Австро-Венгрию в Сербии ненавидели, особенно в сельской местности, где и проживала большая часть населения страны. Первым следствием аннексии стал торговый бойкот Дунайской монархии со стороны Турции. Другие балканские государства последовали этому примеру, и австрийская торговля на востоке понесла большие потери.
Эксперт пишет о настроениях в Сербии: «В некоторых деревнях даже создаются женские вооружённые отряды. Семидесятилетние старики и подростки двенадцати-пятнадцати лет записываются на военную службу. Сербско-австрийско-венгерская война обещает быть столь дикой и кровавой, что мир содрогнётся. Сербы — фанатики, готовые на всё. И у них найдутся союзники, толпы добровольцев из России предлагают Сербии свои услуги. Италия не устаёт заверять Сербию в дружбе. Офицеры и гарибальдийцы предлагают сербскому правительству свои услуги». Это указывало на своего рода партизанскую войну Сербии против габсбургского господства на боснийской земле.
Внутри страны ситуация также обострилась из-за аннексионного кризиса. «Народы» империи были вовсе не рады приращению могущества, как ошибочно полагал министр иностранных дел граф Эренталь. Напротив, угроза войны способствовала подъёму национализма, как со стороны венгров, так и со стороны чехов, итальянцев. И, конечно же, со стороны южных славян и немцев: те снова прибегли к лозунгу об угрозе «славянизации Австрии». Газета «Альдойчес Тагблатт» писала: «Это завоевание — для славян, а не для немцев, и у немцев нет никаких оснований для радости… Любое усиление славянства означает ослабление германства». Населению Австро-Венгрии эти бедные провинции не нужны, аннексия угрожает миру в Европе и выгодна только правящему дому.
Д-р Карл Реннер выступил в Рейхсрате от лица социал-демократов против неверной великодержавной политики: тридцать лет Австро-Венгрия управляла двумя балканскими провинциями на основании европейского мандата за подписью семи великих держав. И вот теперь она подвергает всю Европу опасности войны ни за что, «просто из-за титула», за суверенное право короны. «Причём мы даже не знаем, наша ли это корона, или корона Венгрии, или корона ещё какого-нибудь вице-короля, которого ещё нужно туда отправить… Новый правовой титул с точки зрения международного права просто не существует, мы управляем Боснией по праву штыка, а теперь и на основании нарушения международного права». Реннера поддержал представитель Богемии, пражский профессор философии Томаш Г. Масарик. Аннексия означает дополнительные тяжёлые обязательства для Австро-Венгрии, а прежде всего — обязанность защищать эти провинции «от любого внешнего вторжения и наводить порядок внутри».
Реннер: «И ради этого произведения юридического искусства, ради одного лишь правового титула, который мы получили вместо законного права на основании мандата великих держав, следствием чего стало уменьшение нашего собственного права, из-за юридического кретинизма Эренталя мы пошли на конфликт со всей Европой!» Уже в 1878 году, во время оккупации, говорили, что «мы завоюем Боснию одним оркестром; однако этот оркестр стоил нам пяти тысяч человек». Расходы на мобилизацию и экономический бойкот стали причиной безработицы и принесли «горе тысячам и тысячам семей». Все партии Рейхсрата вне себя: мнения депутатов не только не спросили, их даже не проинформировали об аннексии.
В эти беспокойные месяцы в Вене и без того достаточно конфликтов на национальной почве. Например, в университете — между немецкими и сионистскими объединениями и между итальянскими и немецкими студентами. Дело дошло даже до стрельбы (см. раздел о Карле Люэгере в Главе 8). В результате столкновений между словенцами и итальянцами в Лайбахе два человека погибли, многие были ранены.
Вследствие национальных трений в этот юбилейный год конфликт между немцами и чехами в Праге развивался самым опасным образом. Состоявшийся в Праге летом 1908 года «Панславянский конгресс» вызвал большое неудовольствие в Вене, так как чехи продемонстрировали здесь свою политическую силу.
Организатором конгресса был депутат Рейхсрата, лидер младочехов Карел Крамарж. Он поддерживал личные контакты с русскими политиками, часто выступал против чрезмерно тесной связи Австро-Венгрии с Германской империей и презрительно называл Двойственный союз (венские газеты с удовольствием подхватили это определение) «расстроенным пианино». Немецкие националисты считали Крамаржа душой панславизма и постоянно подозревали, что он в сговоре с русскими и сербами; однако это всего лишь античешская пропаганда того времени.
В период кризиса, вызванного аннексией, беспорядки из Праги перекинулись на другие города — Брюнн, Теплиц, Ольмюц, грозили перерасти в настоящее восстание. На улицах строили баррикады, немецкие магазины громили, полицию забрасывали камнями. Под крики «Долой Австрию!» и «Да здравствует Сербия!» чёрно-жёлтые флаги разрывали на клочки и бросали во Влтаву. Ходили слухи, будто австрийские славяне вступили в сговор с русскими и сербами.
Призывы к умеренности и спокойствию уже не действовали. Ни полиция, ни кавалерия не могли справиться с ситуацией. В Праге пришлось применить крайнее средство, то есть ввести военное положение. Это произошло, как нарочно, 2 декабря, именно в день юбилея. Чрезвычайное положение отменяло все основные гражданские свободы и позволяло судить преступников и даже выносить смертный приговор в ускоренном режиме. В Вене военное положение последний раз вводили во время революции 1848 года, в Праге — ещё и в 1897 году, во время кризиса, вызванного законопроектом о языках при правительстве Бадени, когда беспорядки на национальной почве грозили перерасти в революцию (см. раздел о Карле Вольфе в Главе 8).
Военное положение и применение силы позволили покончить с беспорядками, однако межнациональная рознь и оппозиционные настроения чехов против Вены и императорского дома только усилились. (Военное положение, которое чехи восприняли как позор, оказалось на редкость хорошо задокументировано: все газеты от 2 декабря 1908 года, которые ввиду их роскошного оформления потом хранились и передавались по наследству, писали не только о юбилейных торжествах, но и о беспорядках в Праге, таким образом став документальными свидетельствами — хотя и непреднамеренно — сомнительности патриотического празднества).
10 декабря в кафедральном соборе Белграда отслужили заупокойную обедню по «соплеменникам, погибшим за славянское дело в Праге и Лайбахе», как сообщал в Берлин немецкий посланник в Белграде. Какой-то студент произнёс речь, полную «сочувствия к угнетаемым славянам Австрии, о борьбе против германского врага, о солидарности всех славян и тому подобное». В некоторых газетах Германской империи в свою очередь описывалась «полная страданий мученическая история немецкого меньшинства, оставшегося в этом городе ненависти [Праге — прим. автора]». В статье под названием «Гуситы берут верх!» говорилось, что дело идёт «не просто о победе или поражении, в Праге сражаются не на жизнь, а на смерть».
В этой напряжённой атмосфере, почти по-весеннему тёплым вечером 1 декабря 1908 года, накануне 60-летнего юбилея восшествия на престол императора Франца Иосифа великолепные здания Рингштрассе засияли в свете электрических огней. Так завершился юбилейный год — гигантским фейерверком и роскошной иллюминацией, под звон колоколов всех венских церквей. В конкурсе на самую эффектную подсветку победила ослепительная ратуша.
Огромные потоки людей потекли из предместий во внутренний город. У Внешних крепостных ворот (Бургтор) началась давка и паника. Результат: 4 погибших, 22 тяжелораненых и 84 легкораненых. Юбилейный год закончился днём траура.
Юбилейные тяготы измотали и императора, и его подданных. К высказыванию Масарика в парламенте могли бы присоединиться многие: «Мы должны рассчитывать на династию как на одну из опор Австрии. Что я и делаю. Однако, господа, династия, монархизм — это не то же самое, что византинизм. Мне кажется, я убеждён, что вся эта испанская мишура, которую так любят демонстрировать, особенно здесь, в Вене, скорее вредит монархизму».
29 марта 1909 года немецкий рейхсканцлер Бюлов положит конец Боснийскому кризису, заявив на заседании Рейхстага: Германская империя решила «защищать жизненные интересы Австро-Венгрии». Здесь в первый раз речь зашла о «верности Нибелунгов». Чтобы подтвердить свою преданность Двойственному союзу, кайзер Вильгельм II в мае 1909 года прибыл в Вену и его встретили таким ликованием, «каким не встречали ещё ни одного монарха», как сообщал американский посланник в Вашингтон.
Несмотря на благополучный исход, Боснийский кризис существенно повлиял на европейскую политику: начиная с 1908 года на континенте царило предвоенное настроение. Все страны лихорадочно наращивали вооружения в ожидании грядущей большой войны за Балканы. Зависимость Австро-Венгрии от Германской империи стала очевидной. В связи с этим росло и возмущение «ненемецких» народов Австрии.
Торжества юбилейного года были призваны продемонстрировать могущество многонационального государства и «любовь народов» к правящей династии, однако выявили прямо противоположные тенденции. Национализм не только не ослаб, но и усилился, всё слышнее становились голоса, называвшие Австро-Венгрию анахронизмом. Многонациональная Турция, над которой все потешались как над реликтом ушедшей эпохи и «больным на Босфоре», представлялась не такой дряхлой, как этот «больной на Дунае». Всё больше и больше националистов рассматривали войну как выход из сложившегося положения и не только были готовы к возможному распаду Австро-Венгрии, но и сознательно стремились к нему. Это стремление проявлялось у всех народов — и у чехов, и у итальянцев, постепенно — и у южных славян, и даже у немцев, пусть и в меньшем масштабе — в немногочисленном кругу пангерманцев.
Гитлер о Габсбургах
Гитлер не любил династию Габсбургов, в этом сомнений нет. Ещё обучаясь в реальном училище Линца, он считал, как и пангерманцы, что у австрийских немцев нет будущего в составе многонациональной монархии. Он надеялся на скорое присоединение немецких земель к Германской империи, что означало бы ликвидацию многонационального государства и низложение династии Габсбургов. Поэтому он, опять-таки вместе с шёнерианцами, стоял за скорое начало войны и против того, чтобы Берлин оказывал Австро-Венгрии политическую и военную поддержку в соответствии с концепцией «верности Нибелунгов».
В одном из сочинений 1921 года Гитлер писал (эта мысль будет встречаться у него неоднократно): Безоговорочная, и в горе и в радости, привязанность Германии к этому лоскутному государству Габсбургов была преступлением, за которое тогдашних лидеров немецкой политики следовало бы повесить, даже сегодня… Верность Нибелунгов необходимо соблюдать только по отношению к собственной расе. Перед Германской империей стояла одна-единственная задача: немедленно принять 10 миллионов австрийских немцев в состав империи и низложить Габсбургов, эту самую жалкую из всех династий, которые когда-либо правили на немецких землях. Двойственный союз — это нелепое изобретение, которое на пользу только Габсбургам, но никак не австрийским немцам. Немцы Германской империи, словно ослепнув, оказывали поддержку этому трупу и даже усматривали в проявлениях гниения признаки «новой» жизни. Берлин не видел, что внутриполитическая ситуация в этой империи с каждым часом всё больше приближала её к краху. Чтобы понять, что «ненемецкое» большинство в империи Габсбургов практически не поддерживало Двойственный союз, — так писал Гитлер позже, — достаточно было почитать пражские газеты: Этот «политический шедевр» подвергался там самым мерзким и злобным насмешкам.
Однако Гитлер в роли рейхсканцлера представлял себя наследником Габсбургов (если это обещало политические дивиденды). Особенно охотно он приписывал былые завоевания Габсбургов — Священной римской империи германской нации, будучи уверенным, что мало кто из его слушателей различает эти понятия.
В 1941 году, когда немецкие войска завоевали Белград, он шутил, что его венские земляки всё время спрашивают, неужели им и на этот раз придётся отказаться от Белграда. «Ведь мы его завоёвываем уже в третий раз», пора бы уже оставить его себе!Впервые Белград был завоёван принцем Евгением Савойским в 1717 году, второй раз — во время Первой мировой войны в 1915 году. Планируя создать «имперскую крепость Белград» и «гау принца Евгения», Гитлер также видел себя наследником Габсбургов.
В 1942 году он с похвалой отозвался об умении венцев думать исторически, имея при этом в виду Артура Зейс-Инкварта, рейхскомиссара оккупированных Нидерландов, родом из Австрии. Последний сказал о будущем Бельгии, долго не раздумывая: «Всего 150 лет назад это была наша провинция». Кроме того, все венцы считали, что он, Гитлер, должен поставить на место венгров, столь обласканных австрийцами.
Примеров подобных высказываний множество, все они демонстрируют, что Гитлер по-прежнему мыслил в категориях австрийской истории. Иногда у него даже находилось доброе слово для соотечественников. В 1943 году Геббельс записывает: «Фюрер назвал жителей Восточной марки способными колонизаторами».
Гитлер говорил Гансу Франку: А знаете, то, что вы пишете о принципах австрийского управления в областях, населённых чужеродцами, очень верно. Австрийское управление было лучшим в мире. Австрийский окружной начальник был в своём округе монархом. Это настоящий, отеческий принцип управления. После войны я заведу такой порядок в Германии.
И в 1942 году в застольной беседе: Когда-нибудь венцы всё-таки добьются своего. В тысячах венских кофеен о Венгрии рассуждают следующим образом: «Берлинцы венгров не знают. Это — наша провинция. Мы освободили их от турок. Там все успокоятся, только когда их снова освободят. Так почему же нам их не взять? И словаков тоже, ну и что, что они независимые, но ведь в конечном счёте они же наши!» Венцы рассуждают в великогерманском духе больше, чем все остальные. Их воодушевляет чувство, что у них есть миссия.
Ему кажется, что даже венгры, которых он так ненавидел в венский период, с ностальгией вспоминают общую германскую империю: Когда речь заходит о монархии, венгры вдруг становятся очень сентиментальными. Они до сих пор считают, что являются последним отзвуком былого величия германской империи! Венгрия никогда не входила в состав «первой» Германской империи, а принадлежала с 1526 по 1918 гг. к наследным землям Габсбургов, но вспоминать об этом Гитлеру было невыгодно.
Рейхсканцлер Гитлер неустанно предпринимал попытки легитимировать Третий рейх, представляя его преемником Священной Римской империи германской нации. В 1935 году в Нюрнберге ему подарили копию имперского меча Священной Римской империи, и он поблагодарил за символический знак германской имперской силы. В 1938 году — уже в качестве «фюрера Великогерманской империи» — он приказал перевезти из Венской сокровищницы в Нюрнберг древние имперские инсигнии: корону Карла Великого, имперский крест, имперскую державу, имперский меч, плувиаль Фридриха II Штауфена, Святое копьё и все остальные реликвии, вплоть до коронационных чулок.
Он оправдывал этот приказ ссылкой на традицию. Инсигнии с давних времён хранились в вольном имперском городе Нюрнберге, для коронации их каждый раз доставляли в Ахен или во Франкфурт. В Вену, тогда резиденцию императора Священной Римской империи, их привезли лишь в наполеоновскую эпоху, чтобы укрыть от французских войск. Когда «первая» империя в 1806 году прекратила своё существование, инсигнии остались в Вене в качестве музейных экспонатов.
Идею перевезти имперские инсигнии из Вены в Нюрнберг Гитлер позаимствовал у пангерманцев. Те уже в 1906 году выступили в Рейхсрате с провокационным предложением к имперско-королевскому правительству вернуть имперские инсигнии Нюрнбергу в связи со столетием со дня прекращения существования Священной Римской империи германской нации. Это предложение было высказано вслед за публикацией брошюры «Имперские инсигнии — назад в империю» пангерманца Харальда Арьюна Гревеля фон Иостенооде в 1906 году в брошюре «Остара».
Здесь с большим пафосом воспевалось былое величие империи: «Инсигнии в известной мере представляют «величие всего немецкого народа»». Столетняя годовщина Священной Римской империи — прекрасный повод, чтобы их вернуть: «Пусть герольды Германской империи под звуки труб торжественно въедут в Вену и заберут свидетелей нашей славы. Им место не на периферии, а в самом центре. Их место — в древнем вольном имперском городе Нюрнберге. Здесь они хранились всегда, сюда и должны вернуться». Следствием станет «эпоха сближения и примирения всех племён»: «Север и Юг сольются в единый великогерманский род, как во времена Фридриха Барбароссы».
«Ни Пруссии, ни Австрии! / Германия — да здравствует!
И тогда возвратится героический дух Штауфенов, как вернётся в свой час и Барбаросса, забравший с собой великолепие империи. И наш народ вновь будет владеть Европой».
Гревель пишет, что «благодаря возрождению подлинно германского героического духа» немецкий народ снова станет молод. А Нюрнберг, благодаря силе этих символов, превратится в «святое место паломничества», «средоточие древнегерманского государственного искусства». «Под защитой вновь обретённой императорской короны и благословения древних властителей» в Нюрнберге каждый год будут собираться «все немецкие племена», чтобы «держать совет об общих делах».
Гитлер в «Моей борьбе» прославлял инсигнии так: Хранящиеся в Вене имперские инсигнии былого имперского величия волшебным образом продолжают быть залогом вечного единства. Он полагал, что их перенос в Нюрнберг, где проходили съезды НСДАП, и в церковь Св. Екатерины, которую ещё называли церковью «мейстерзингеров», будет символом передачи могущества от старой империи к «новой империи», призванной стать «Германской империей германской нации». Инсигнии как бы легитимировали «Третий рейх», а значение Вены, бывшей резиденции германских императоров, уменьшалось.