Императорско-королевский рейхсрат после 1907 года

Ему не исполнилось ещё двадцати, — пишет Гитлер в «Моей борьбе», — когда он впервые попал в великолепное здание на Франценсринг — в парламент. Точнее, в палату депутатов Императорско-королевского рейхсрата. Однако на этот раз его интересовало не творение обожаемого им архитектора Теофиля Ханзена, а парламент как политический институт.

Цислейтанский парламент, самый большой в Европе (на 516 мест), с 1907 года привлекал к себе всеобщее внимание. Впервые в истории страны депутатов избрали на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права. Правда, женщин к участию в выборах не допускали, зато допускали всех мужчин старше двадцати четырёх лет, если они не менее одного года прожили на территории своего избирательного участка. Значит, Гитлер не мог участвовать в выборах, он ведь уехал из Австрии в 1913-м — вскоре после того, как ему исполнилось двадцать четыре.

Введение нового избирательного права привело к серьёзным политическим потрясениям. При прежнем куриальном избирательном праве (оно основывалось главным образом на размере налоговых отчислений), бедные слои населения оказывались в крайне невыгодном положении, преимущество было на стороне зажиточных граждан и немцев из буржуазии. При новом праве выбирать мог каждый, голоса стали равноценны, и от этого выиграли партии, представлявшие беднейшие слои. Представительство христианских социалистов, партии мелкой буржуазии и ремесленников, выросло с 25 до 96 мандатов, представительство социал-демократов — с 10 до 86 мандатов. А вот участие пангерманцев под предводительством Георга Шёнерера, самой радикальной из немецких партий, сторонники которой были большей частью из буржуазных слоёв, сократилось с 22 до 3 мандатов.

По коронным землям места распределились следующим образом: Богемия — 130, Галиция и Лодомерия с Великим княжеством Краковским — 106, Нижняя Австрия — 64, Моравия — 49, Штирия — 30, Тироль — 25, Верхняя Австрия — 22, Верхняя и Нижняя Силезия — 15, Буковина — 14, Крайна — 12, Далмация — 11. Каринтия — 10, Зальцбург — 7, Истрия — б, Горицаи Градишка — б, Триест — 5 и Форальберг — 4.

Ни одна из 30 с лишним партий и групп не получила парламентского большинства. Ещё один примечательный факт: несмотря на столь значительное количество партий, ни у одной из них в названии не было слова «австрийская».

Партии и количество мест в Рейхсрате в 1907 году:

96 — христианские социалисты

86 — социал-демократы

31 — Немецкая народная партия, 21 — Немецкая аграрная партия, 17 — Немецкая прогрессивная партия, 12 — Немецкая радикальная партия («вольфианцы»), 3 — пангерманцы («шёнерианцы»)

28 — чешские аграрии, 18 — младочехи, 17 — чешские консерваторы, 7 — старочехи, 2 — Чешская прогрессивная партия («реалисты»), 1 — «вольный» чех, 9 — Чешская национально-социальная партия, самая радикальная группа

25 — польская Национально-демократическая партия, 17 — Польская народная партия, 16 — польские консерваторы, 12 — польские центристы

4 — сионисты и 1 — еврейский демократ

10 — итальянские консерваторы, 4 — итальянские либералы

18 — словенские консерваторы, 5 — словенские либералы

5 — русинские национальные демократы, 4 — старорусины

12 — хорваты, 5 — румыны, 2 — сербы, 1 — русский радикал

1 — свободный социалист, 1 — «самостоятельный социалист», 1 — «социальный политик»

2 — беспартийные.

В 1907 году два места остались вакантными.

Ни у одной из партий не было парламентского большинства, поэтому правительство постоянно находилось в поиске новых партнёров по коалиции. Поддержку оно чаще всего находило у польского клуба, у румын, итальянцев и многих немецких партий. В оппозиции оставались социал-демократы, чехи, словенцы, пангерманцы и остальные. Ввиду политической нестабильности, большинство премьер-министров, назначенных императором и зависимых от парламента, ограничивались тем, что рутинно исполняли свои обязанности. Они всё равно не имели шансов претворить в жизнь собственную политическую программу.

За время пребывания Гитлера в Вене сменилось пять правительств, не считая частой смены министров: с июня 1906 года по ноябрь 1908 года — правительство барона д-ра Макса Владимира фон Бека, с ноября 1908 года по январь 1911 года — правительство барона д-ра Рихарда фон Бинерта, с января по июнь 1911 года — правительство Бинерта (второй раз), с июня по октябрь 1911 года — правительство барона д-ра Пауля Гауча фон Франкентурна (третий раз), с ноября 1911 года — правительство графа д-ра Карла Штюргка.

Точные данные о национальном составе этого парламента представить невозможно, учитывая национально гетерогенное население и разные критерии для определения национальной принадлежности. Согласно критерию, принятому в императорской и королевской монархии (национальность определялась по разговорному языку), состав Рейхсрата выглядел следующим образом: 233 немца, 107 чехов, 82 поляка, 33 русина, 24 словенца, 19 итальянцев, 13 хорватов и 4 румын. Таким образом, 233 немцам противостояло «ненемецкое» большинство — 283 депутата.

Результаты подсчётов — какое количество мест в парламенте занимали представители каждой национальности — получались различными, в зависимости от того, какая партия их проводила и с какой целью, и служили интересам национальной политики. Социал-демократы, например, позиционировали себя в 1907 году как однозначно наднациональную партию, отвергали свою принадлежность к любой нации.

Члены Немецкой радикальной партии не считали «немцами» ни христианских социалистов, ни социал-демократов. Большинство других немецких партий они также не признавали немецкими: «Среди 86 немецких депутатов есть определённое количество евреев, ещё несколько типичных либералов, которые следуют указаниям еврейской прессы, а также ряд умеренных немецких националистов, которые любят печататься в еврейских газетах». При таком подсчёте истинными немцами оказывались только 13 членов Немецкой радикальной партии. Шёнерианцы тут же произвели собственные подсчёты и выяснили, что в парламенте всего три истинных немца, а именно пангерманцы. Аналогичными подсчётами занимались и прочие националисты.

Пожалуй, ни в одном парламенте в истории не было таких жарких споров, какие происходили в Императорско-королевском рейхсрате в короткий временной промежуток с лета 1907 года по март 1914 года, когда парламент закрыли из-за его неработоспособности. Воевали друг с другом не только депутаты различных национальностей. Между парламентариями, представлявшими один «народ», согласия тоже не было. Немецкие партии не ладили друг с другом издавна. «Ненемецкие» партии выступали, правда, единым фронтом против немцев, но внутреннего единства у них тоже не было. У русинов (украинцев) доходило даже до драк. Потому что одна группа была русофильской, другая — украинско-националистической.

Все национальные проблемы империи — будь то конфликты в Словении или Галиции, в Триесте или Лемберге — отражались на работе Рейхсрата. Работу Богемского ландтага парализовали обструкционисты из Немецкой радикальной партии, поэтому бурное обсуждение всех богемских проблем тоже происходило в Вене.

Исключение составляли поляки. Они, как правило, проводили согласованную национальную политику и действовали в интересах сохранения государства. Польские политики были едины во мнении, что им — пока их страна поделена на части и на восстановление независимого государства надежды нет — больше всего подходит австрийское господство. Ведь их соотечественниками в России и в Германской империи приходилось гораздо хуже. От «польского клуба», в котором состояли почти все представленные в Рейхсрате польские партии, в правительство всегда входили несколько министров.

Парламентский регламент не только не смягчал национальные противоречия, но, напротив, обострял их ввиду своего значительного несовершенства. Так и не решили здесь проблему рабочего языка заседаний. В Цислейтании, в отличие от Венгрии, не было государственного языка, потому единого рабочего языка не было и в парламенте. Допускались десять языков: немецкий, чешский, польский, русинский, сербский, хорватский, словенский, итальянский, румынский и русский. Каждый депутат имел право выступать на родном языке. Переводчики, однако, предусмотрены не были.

Впрочем, существовали и ограничения. В 1907 году польский депутат из Галиции попробовал выступить на русском — это расценили как поддержку панславизма и тут же запретили. В то же время д-ру Дмитрию Маркову, «русскому радикалу» из Галиции, разрешалось выступать на русском, потому что это его родной язык. Правда, в большинстве случаев ему не давали говорить украинские националисты.

При таких запутанных обстоятельствах дискуссия о процедурных вопросах длилась порой целыми днями, одно это полностью блокировало работу парламента. Неоднократные предложения немецких партий о назначении немецкого рабочим языком заседаний отклонялись «ненемецким» большинством парламента, которое, в свою очередь, требовало вести протокол на всех разрешённых языках и назначить переводчиков. Эту норму ввели лишь в 1917 году, но практического значения она тогда уже не имела.

В действительности же явное предпочтение отдавалось немецкому. Председатель парламента говорил по-немецки. Стенограммы велись тоже только на немецком. Внеочередные вопросы в повестку дня разрешалось вносить и на родном языке, но с обязательным переводом на немецкий. Выступления на других языках вносили в протокол лишь в том случае, если оратор представлял письменный перевод на немецкий.

Другая проблема состояла в том, что время выступления не ограничивалось. Положение, согласно которому внеочередные вопросы полагалось рассматривать в первую очередь, давало даже самым маленьким фракциям возможность блокировать работу парламента, затягивая на целые дни и даже недели рассмотрение любой мелочи.

Некоторые «ненемецкие» депутаты злоупотребляли отсутствием переводчиков и регламента выступления. Большая часть депутатов их не понимала, их выступления ввиду отсутствия «ненемецких» стенографов в протокол не вносили, и трудно было проверить, о чём они говорили. Действительно ли речь шла о внеочередном вопросе, или они просто декламировали стихи или повторяли одно и то же? Это развязывало руки обструкционистам и замедляло работу. Ежедневные перепалки на десяти языках превратили Императорско-королевский рейхсрат в достопримечательность, известную далеко за пределами страны.

Приезжий из Берлина с удивлением сообщает, что венцы очень любят ходить на заседания парламента. По его мнению, серьёзная работа в цислейтанском парламенте попросту невозможна ввиду большого количества представленных в нём партий, а «местные» туда ходят, чтобы посмотреть на «грызню»: «Там можно развлечься, не платя за вход. Наблюдение за депутатами, нападающими друг на друга, возмещает венцам посещение театра, где надо платить, чтобы попасть на представление. В парламенте они получают удовольствие в течение целого дня «милостью депутатов», а вечером развлекают друзей рассказами за бокалом вина».

Венцы шутили, что четыре квадриги на крыше парламента, устремлённые в разные стороны света, — символ распадающегося государства. Гитлер пишет об этом в «Моей борьбе», однако это не его бонмо, а избитая венская шутка.

 

Гитлер на галерее для зрителей

В Рейхсрате имелись две галереи для зрителей. Первый ярус предназначался для чистой публики, на второй пускали всех желающих. Рано утром выдавали бесплатные пропуска. Август Кубичек удивлялся энтузиазму друга: «Просто поразительно, каким бодрым и активным был Адольф уже в половине девятого утра». В «Моей борьбе» Гитлер пишет, что в ту пору он, будучи свободолюбивым человеком, ни в коем случае не являлся врагом парламентаризма, напротив, восхищался английским парламентом и даже не мог помыслить иной формы правления.

Но увиденное в Рейхсрате разрушило идеальный образ. Проходит совсем немного времени, и это жалкое зрелище вызывает у него лишь возмущение. Он критикует как содержание, так и форму дебатов, ведущихся на разных языках и оттого непонятных. Жестикулирующая, кричащая на все лады, перебивающая друг друга, неистовствующая толпа, и над ней — безобидный старый дядюшка, который в поте лица пытается восстановить порядок, яростно потрясая колокольчиком и выкрикивая что-то, успокаивая и порицая. Мне стало смешно. А в другой день парламент почти пуст, и его не узнать, все там будто уснули.

И всё же Гитлера необычайно занимает всё происходящее в Рейхсрате: Я бежал туда, как только представлялась малейшая возможность, наблюдал за всем молча и внимательно, вслушивался в речи, если их можно было понять, изучал более или менее умные лица народных избранников этого жалкого государства.

Иногда Гитлер тянет за собой друга Кубичека. «Густль» политикой не интересуется и не видит смысла в этих походах: «Когда я спрашивал Адольфа, какое отношение к его образованию имеют мало касающиеся нас проблемы, о которых говорили в парламенте, он отвечал: «Строить можно лишь тогда, когда для этого созданы политические предпосылки»».

Далее Кубичек пишет: «Однажды — Адольф снова вынудил меня туда пойти — какой-то чешский депутат устроил обструкцию, выступал несколько часов. Адольф объяснил мне, что смысл его речи состоит лишь в том, чтобы занять время и не допустить выступления других депутатов. При этом совершенно не важно, о чём этот чех говорит, он может даже просто повторять одно и то же, главное — нельзя останавливаться… Никогда ещё Адольф не удивлял меня так, как в этот раз… Я не мог понять, почему он с таким напряжённым вниманием вслушивается в эту речь, не понимая ни слова».

Кубичека поражают крики депутатов, стук по столам, свист: «И поверх этого ужасного шума звучат ругательства на немецком, чешском, итальянском, польском и бог весть на каких ещё языках. Я взглянул на Адольфа. Разве сейчас не самое время уйти? Но что это вдруг случилось с моим другом? Он вскочил, сжал кулаки, лицо горит от возбуждения».

В 1908 и 1909 годах, когда Гитлер ходил на заседания парламента, градус напряжённости в Рейхсрате был особенно высок — из-за обсуждения юбилейных торжеств и в связи с Боснийским кризисом. Все межнациональные противоречия, а в империи их было немало, проявлялись и даже ещё сильнее разгорались на заседаниях Рейхсрата. Особенно конфликты в Богемии, а также в Лайбахе, где словенцы протестовали против учреждения итальянского университета в Триесте.

Опаснее всего оказалась обструкция, устроенная чешскими национальными социалистами в отместку за то, что Немецкая радикальная партия и пангерманцы парализовали работу богемского ландтага. Агитация этой радикальной партии была антинемецкой, антисемитской и антипарламентской. Большинство в парламенте не имело возможности противостоять террору этого меньшинства.

После введения военного положения в Праге (2 декабря 1908 года) протесты чешских партий окончательно превратили парламент в национально окрашенный шабаш. Когда председатель попытался начать заседание, чешские национальные социалисты Винценц Лиси, Вацлав Фресль и Франтишек Буривал быстрым шагом направились к председательской трибуне, свистя в металлические свистки и дудя в игрушечные горны, в сопровождении других свистящих и кричащих «фу!!!» депутатов. Вооружившись игрушечным горном, депутат д-р Антон Хайн играл военный марш. Пражский депутат от младочехов Вацлав Хоц кричал председателю: «Палач!» Следом Лиси: «Может, вы желаете распространить военное положение и на богемских депутатов в Вене?» И ещё: «Вы не председатель. Вы надзиратель из ратуши!» Хоц: «Обер-кельнер Люэгера!»

«Чешская оппозиция в нашем парламенте». Карикатура в сатирическом журнале «Кикерики», 22 декабря 1910 года

Председатель бессилен. Как писала газета «Кроненцайтунг», «он наблюдал за происходящим в оперный бинокль и приказал записать имена участников оркестра из свистков и горнов. Как говорят в палате депутатов, вместо списка выступающих составили «список свистунов»».

К тому моменту в правительство уже входили три «национальных» министра — по одному от немцев, чехов и поляков. Но правительство не справлялось с ситуацией. И персона старого императора уже не могла даже на время объединить противоборствующие партии: на «торжественном заседании в честь» 60-летнего юбилея правления отсутствовали по самым разным причинам социал-демократы, немецкие националисты, пангерманцы (последние «в связи с враждебной по отношению к немцам политикой австрийского правительства») и радикальные чехи.

Надежды Франца Иосифа на то, что введение всеобщего избирательного права смягчит национальные противоречия и принесёт политическую стабильность, к этому моменту уже давно растаяли. С разочарованием и гневом сказал он председателю венгерского правительства: «Если депутатам больше нечем заняться, кроме бесконечных споров на национальной почве, пусть хотя бы меня в это не впутывают». Правда, чуть раньше, произнося речь по случаю открытия нового парламента, император с волнением говорил о величии минуты и выразил надежду, что депутаты будут руководствоваться «умиротворяющим духом любви к единому отечеству».

Весной 1909 года возмущение вызвал проект закона об официальных языках для богемских земель. Правительство предложило принять компромиссный вариант, основываясь на данных переписи населения, согласно которым 228 из 238 судебных округов в Богемии и Моравии (исключая Прагу) были либо гомогенно чешскими, либо гомогенно немецкими, а лишь десять — смешанными: в пяти из них языковое меньшинство составляло более 20%, в пяти оставшихся — более 10%. Официальный язык планировали утвердить в соответствии с национальным составом населения. Такой компромисс был на руку богемским немцам: таким образом они получали столь желанное национальное отграничение немецкоязычных областей, а главное — Судетской области. С другой стороны, закон гарантировал чехам на территории всей Богемии равноправие обоих языков.

Однако чехов такой компромисс не устраивал. Они отказывались признавать перепись населения основой для закона о языках и продолжали настаивать на своём требовании применять богемское право на всей территории Богемии, подобно тому, как это делалось в Венгрии. Но это означало бы введение официального двуязычия также и в регионах Северной Богемии с чисто немецким населением.

Большинство чешских партий были готовы к диалогу. Но чешские национальные социалисты ответили террором на внесение законопроекта 3 февраля 1909 года. Голос премьер-министра Бинерта, зачитывавшего законопроект, заглушали оскорбительные выкрики и ужасный шум: депутаты стучали крышками столов, дудели в горны и свистели в свистки, звонили в колокольчики и трещали трещотками.

Открывал дискуссию д-р Томаш Г. Масарик, профессор философии из Праги, депутат от фракции чешских либералов, состоявшей из двух человек. Он вышел на трибуну и простоял там полдня, так и не получив возможности заговорить. Радикалы использовали новые шумовые инструменты, «трещотки, которые прикреплялись к крышке стола и производили ужасный шум, когда их приводили в движение при помощи поворотной ручки. Кроме того, в парламент доставили инструмент, воспроизводящий звук дождя, какой обычно используют в театре. От всего этого, включая свистки горнов и звук дождя, в зале стоял такой ужасный шум, что депутаты и зрители на галерее вынуждены были затыкать уши». После обеда раздались громкие звуки «похожего на туманный горн» инструмента.

Масарик, всегда ратовавший за разумные решения и за диалог, призывавший своих соотечественников к умеренности в национальном вопросе и к конструктивной работе, так и не смог выступить. Попытка социал-демократов и христианских социалистов успокоить дебоширов закончилась дракой.

4 февраля дискуссия стала возможной, хотя и ненадолго. Масарик говорил спокойным и деловитым тоном. Выступил против представленного законопроекта, упомянул положение чехов в Вене и потребовал комплексного решения проблемы: «Если этой палате недостаёт мужества представить законопроект с общими нормами для всех народов империи, то ожидать мира не приходится. Даже те, кто придерживается государственно-правовой, автономистской точки зрения, не могут не признать того факта, что в Вене проживают сотни тысяч наших соотечественников. И мы должны пожертвовать ими ради мира с немцами?» По мнению Масарика, «идеальным решением языкового вопроса» может стать повсеместное двуязычие. Это означало, что и Вена, и вся Нижняя Австрия должны стать двуязычными, а именно этого немцы всеми средствами старались не допустить.

Затем выступили ещё несколько ораторов, и атмосфера снова накалилась. Стоял сплошной гул, заседание пришлось прервать. 5 февраля буря поднялась сразу после начала заседания, шум был слышен даже на улице и привлёк внимание зевак. Продолжить дискуссию не сумели.

Правительство вынуждено было прибегнуть к радикальному средству: парламентскую сессию объявили закрытой, что означало и прекращение деятельности палаты депутатов. «Кроненцайтунг» писала: «Сначала послышались аплодисменты. Казалось, все депутаты радостно приветствуют это опрометчивое разрушение народного парламента. Но вскоре к аплодисментам добавились упрёки в сторону чехов, особенно из лагеря христианских социалистов и социал-демократов. Ни один депутат не покинул зала, а зрители на галереях, затаив дыхание, ожидали дальнейшего развития событий».

Дело закончилось потасовками. Газета «Прагер Тагблатт»: «Вдруг посреди этого невероятного шума и драки какой-то христианский социалист затягивает: «Боже, храни, императора». Тут же откликаются чехи: «Где доммой?», социал-демократы отвечают «Гимном труду». Депутат Иро, в одиночестве стоя на своём месте, тоже начинает петь — «Стражу на Рейне»; его высокий голос перекрывает пение остальных депутатов».

Закрытие парламентской сессии означало, что все представленные запросы и законопроекты недействительны, равно как и многомесячные результаты работы комитетов. Депутаты утрачивали неприкосновенность и жалование, что стало для них, как писала «Кроненцайтунг», «тяжёлым ударом: ведь половина депутатов живёт только на те 20 крон, что получает за свою политическую деятельность».

Растерянность и негодование охватили всех, кто сражался за всеобщее избирательное право в надежде, что демократизация законотворчества приведёт к улучшению политической ситуации. Пацифистка Берта фон Зутнер возмущалась: «Свистки, барабаны, туманные горны, одновременное исполнение чешского, германского и австрийского гимнов, воздетые кулаки, оторванные воротники, покусанные пальцы — в самом деле, можно сгореть со стыда… Такое чувство, что парламентаризм решил совершить самоубийство! Почему мы везде — в театре, в отеле, на улице — можем чувствовать себя защищёнными от драк и кошачьих концертов, но только не в этом «высоком собрании», где сочиняют законы, законы, действительные для всех, но, видимо, не для них самих?»

За изменение регламента выступали прежде всего социал-демократы, ведь они десятилетиями боролись как могли за этот «народный парламент». Д-р Вильгельм Элленбоген: «Демократия — не только более прогрессивное, но и более сложное политическое устройство по сравнению с абсолютизмом, потому она нуждается в более тщательно продуманных правилах». Он не понимает, «почему именно австрийский парламент должен быть самым вульгарным в мире. Мы, социал-демократы, сами не прибегаем к хамскому тону, и не позволим другим так с нами так разговаривать, и мы не собираемся терпеть этот отвратительный ребяческий ор». Поэтому он выступает за право председателя на более жёсткую цензуру. Однако изменения регламента добиться не удалось.

Депутат-младочех Франтишек Удржал также призывал прислушаться к здравому смыслу и превозносил идеал многонационального государства: «Все ненемецкие народы — и чтобы утверждать это сегодня, нужно немалое мужество — заинтересованы в сохранении государства, в котором они могут жить как свободные люди и иметь возможность для индивидуального развития. Австрия может стать таким государством. Миссия этой монархии состоит в том, чтобы объединять народы, само собой разумеется, на основе совершенной, идеальной справедливости и равенства. (Аплодисменты и рукоплескания)». Каждый, рассуждающий с точки зрения права, знает, «что в ближайшем будущем необходимо что-то предпринять, чтобы создать здесь такие условия, при которых мы хотя бы могли сосуществовать рядом друг с другом».

Немецкие радикалы сопровождали это выступление грубыми античешскими выкриками, в результате чего Удржал тоже разозлился и сказал, что мировая история знает много примеров, когда «угнетённые народы развивали свои положительные качества в гораздо большей мере, чем их поработители», и что немцы просто отстают от интенсивно развивающихся славян. После этого разумная дискуссия снова стала невозможной.

«О ситуации в парламенте». Надписи (о премьер-министре): «Сидит на крыше старичок, / Ты: «Помоги!», а он — молчок» (карикатура в сатирическом журнале «Кикерики», 24 марта 1912 года)

Хотя — если оценить уровень образования и занятия депутатов — именно в этом созыве было много благородных господ. Наряду с 129 землевладельцами, в парламенте заседали 60 адвокатов, 22 университетских профессора и доцента, 38 священников, 54 писателя и редактора и много чиновников. В частной жизни это были, как пишет прелат и христианский социалист Йозеф Шайхер, «обходительные, любезные люди… предупредительные, деликатные», за исключением «периодов парламентского бешенства, депутатской паранойи». Они подчинялись террористам-радикалам, например, чехи — девяти чешским национальным социалистам. Шайхер пишет: «Это злой дух, подчинивший себе чехов, кучер, кнутом понукающий усталых лошадей снова переходить на галоп». Немцы, в свою очередь, находились во власти пангерманцев и немецких радикалов. Как пишет Шайхер, в парламенте в течение десяти, или даже двенадцати лет, происходило «что-то вроде битвы гуннов с римлянами».

Чтобы заставить Рейхсрат снова приступить к работе, правительство пригрозило применить § 14 Конституции — о чрезвычайном положении. В этом случае правительство превращалось в диктатора, могло принимать законы без участия парламента. Например, одобрить столь необходимое увеличение числа рекрутов.

На открытии новой сессии в марте 1909 года председатель парламента прямо-таки умолял депутатов заняться делом. С большим трудом удалось провести законопроект о рекрутах. Чешские партии проголосовали против — они, мол, не намерены «поставлять пушечное мясо для немецкого мирового господства», о чём озабоченно сообщал в Берлин немецкий посол.

Угроза применения § 14 подействовала ненадолго: в июле 1909 года, после долгих баталий и безуспешных переговоров, сессию опять закрыли. И на этот раз несколько месяцев не удавалось созвать новый парламент. Немецкий посол сообщал, что положение «практически безвыходно»: «Чехи требуют за свою работу в Рейхсрате наладить деятельность богемского ландтага». Но этому препятствует обструкция, которую устроили богемские немцы. При этом, как сообщает посол, все партии желали возобновления заседаний, хотя бы из-за парламентского жалования. В то лето положение осложнялось ещё и национальными конфликтами между немцами и чехами в Нижней Австрии и Вене. (См. Главу 9 «Чехи в Вене»)

Из-за бездействия парламента была приостановлена работа над важными социальными законами — например, о пенсиях по старости и инвалидности. Произошло это в период невероятного роста цен, когда дело дошло даже до демонстраций голодающих. Принятие закона об улучшении положения помощников продавцов тоже затянули, и венские торговые служащие устроили митинг протеста. Служащие почты, также ожидавшие новых законов, заявили, что «население ждёт от парламента плодотворной работы» и «все сыты по горло конфликтом между немцами и чехами». На этом собрании протестное заявление поддержал и вице-председатель Рейхсрата от христианско-социальной партии.

«Чрезвычайный рост цен на продукты питания» — это «всего лишь следствие перебоев в работе парламента. И причина всего этого — национальные противоречия, препятствующие какой бы то ни было работе. Какой прекрасной страной могла бы стать Австрия, каким мощным и деятельным мог бы быть парламент, если бы партии наконец-то забыли о национальных конфликтах и принялись за работу. Весь народ должен подняться в едином порыве и потребовать, чтобы парламент выполнял свою работу». Это выступление заслужило «долгие, бурные аплодисменты».

В тот же день лидер социал-демократов д-р Виктор Адлер выступил на партийном собрании со следующим заявлением: «Все партии должны беречь парламент как зеницу ока, но вместо этого его превратили в игрушку в руках безответственных и бессовестных людей, и теперь там плетутся интриги, демонстрируется дикое, непристойное хамство». В октябре 1909 года во всех районах Вены (общим числом 21) прошли массовые собрания, где от палаты депутатов требовали нормальной работы.

Спустя несколько месяцев Рейхсрат возобновил свою работу, и чешские националисты представили на рассмотрение за один день (15 декабря) 37 внеочередных вопросов. Снова возникла угроза парализации работы парламента. Тогда представители остальных партий решили противостоять обструкции за счёт продления заседаний. Они установили в парламенте походные кровати, запаслись провиантом, наладили круглосуточное дежурство, чтобы при первой же возможности нарушить обструкцию, и даже готовы были остаться на посту в рождественские каникулы.

Первый оратор закончил выступать незадолго до двух часов ночи. Тем самым его 13-часовая речь побила рекорд обструкции, установленный в 1897 году во время кризиса, вызванного законопроектом об официальных языках при правительстве Казимира Бадени. Правда, тогда обструкцию устроил немецкий оратор, он таким образом протестовал против закона, который якобы ставил чехов в привилегированное положение. Рекорд 1909 года был побит в свою очередь летом 1911 года, когда депутат-русин выступал ещё на 12 минут дольше против проекта закона об увеличении расходов на оборону, чтобы добиться создания в Лемберге русинского университета.

Обсуждение второго из 37 внеочередных вопросов (о разведении государственных лошадей) длилось с семи утра до половины девятого вечера. Перед зданием парламента люди собрались на демонстрацию против повышения цен. Газета «Райхспост» писала: «В сторону парламента грозили палками и кулаками». Из толпы раздавались крики о «массовой забастовке» и «революции».

Дипломаты сообщали о происходящем во все концы света. Так, американский посланник писал в Вашингтон, что напряжение в парламенте привело к многочисленным кулачным боям между зрителями и охраной. Он считал основной причиной повсеместного недовольства населения рост цен и налогов.

Тем временем в парламенте продолжал своё выступление Лиси, представитель чешских радикалов. «Кроненцайтунг» писала: «Время от времени он откусывает от бутерброда с ветчиной или делает глоток коньяка, но делает это незаметно, не прерывая выступления. Время от времени оратор стучит по кафедре кулаком, чтобы подчеркнуть, что он продолжает говорить». Затем, не останавливаясь, он просматривает новый номер газеты. Так проходит час за часом. «Кроме Лиси, который по-прежнему попеременно ест, пьёт и говорит, в зале — только председатель, стенографы и один служитель. Галереи для зрителей переполнены, но уже много часов смотреть не на что. Вдруг со второго яруса доносится возглас возмущения. Затем ещё один, и ещё, несколько минут зал наполняют крики негодующих зрителей, протестующих против обструкции. «Тунеядцы», «воры», «ростовщики» — самые мягкие из обвинений, которые льются сейчас на головы Лиси и его приверженцев, тут же собравшихся вокруг него». Председатель отдаёт приказ очистить галерею. «Но даже из коридора доносятся оскорбительные злобные выкрики против чешских аграриев».

Вечером — Лиси выступает уже седьмой час — беспорядки начались и на первом ярусе: «Долой партию обструкции!», «Выгнать их из собрания, за которое мы проливали нашу кровь!», «Воровская шайка!», «В отставку ростовщиков!» «Кроненцайтунг» сообщает: «Зрители топают ногами, пронзительно свистят, на галерее царит такой страшный шум, какого никогда ещё не было». Когда и эту галерею начинают разгонять с применением силы, посетители затягивают «Гимн труду»; «мелодия и текст первой строфы заполняют зал. Когда она отзвучала, стало видно, что служителям приходится применять силу, чтобы удалить зрителей. Некоторых приходится прямо-таки выносить». Репортаж заканчивается в полночь — корреспондент должен сдать материал, но заседание продолжается.

В выпуске газеты «Райхспост» от 18 декабря читаем: «Дышать в зале становится всё труднее, воздух пропитан тяжёлыми испарениями, табачный дым смешивается с пылью и заполняет проходы… В помещении накопилось немыслимое количество обрывков бумаги, грязь и пыль». Невнятные речи продолжаются. На галерее вновь разгорается протест, зрителей опять удаляют. Чешские радикалы кричат хором: «Прочь от Вены!»

В этот день ситуацию спас младочех Карел Крамарж, хотя он и считался радикалом. Договорившись с социал-демократами и христианскими социалистами, Крамарж хитростью заполучил право выступить по следующему внеочередному вопросу, касающемуся изменения регламента. Неожиданно для чешских национальных социалистов он потребовал предоставить председателю парламента право запретить на один год злоупотребление регламентом и на три заседания лишать слова тех депутатов, которые этому решению воспротивятся. Предложение приняли подавляющим большинством голосов — 331 против 72.

Немецкий посол с удивлением сообщал в Берлин: «Господин Крамарж, до сей поры страстный приверженец обструкции, одним махом превратился в спасителя парламента и хозяина ситуации». Так был гарантирован один год нормальной работы.

Поддерживающая христианских социалистов газета «Райхспост» торжествовала: «Палата депутатов, измученная вконец, бесконечно униженная, оскорбляемая враждебной прессой, подвергающаяся насмешкам общественности, вследствие несовершенства регламента отданная на откуп злобной группировке неисправимых радикалов, находящаяся под угрозой наказания со стороны правительства, недолго думая передала своему председателю на срок в один год полномочия абсолютной дисциплинарной власти и таким образом устранила одним мановением руки весь хлам устаревших правил». Вот уж воистину победа «демократии над демагогией»!

Немецкий посол, правда, был недоволен тем, что это решение «стало ещё одним шагом на пути славянизации Австрии и ослабления авторитета правительства и короны в пользу парламента». Собственноручная пометка императора Вильгельма II на полях гласит: «Неслыханно!»

Парламентские эксцессы продолжались к неудовольствию общественности вплоть до марта 1914 года, когда премьер-министр Штюргк всё-таки применил § 14 и распустил парламент ввиду его неработоспособности. А регламент снова не изменили. Так многонациональная монархия и вступила в Первую мировую войну — без парламентского решения и солидарной ответственности в западной части государства.

 

Шёнерианцы и народный парламент

Решительнее всего против нового избирательного права выступали пангерманцы, требуя сделать немецкий язык государственным и изменить административное деление империи таким образом, чтобы обеспечить немцам большинство в парламенте. Теперь они полагали, что неразбериха, возникшая в Рейхсрате в результате введения нового права, подтверждает их правоту и является логическим следствием равноправия и демократии.

Демонстрация перед зданием парламента 2 октября 1910 года

Они обвиняли правительство в том, что именно оно «затеяло всю эту избирательную реформу, чтобы превратить созданное немцами и веками управлявшееся немцами государство в славянское государственное образование и придать ему славянский характер».

По мере того, как многонациональная империя становилась всё менее управляемой, а народный парламент — всё более неработоспособным, пангерманцы всё громче превозносили былую гегемонию немцев и их превосходство над другими якобы отсталыми народами, «народами рабов». Они утверждали, что в те времена, когда немцы, благодаря выгодному для них куриальному голосованию, имели большинство в Рейхсрате, парламент ещё функционировал. Впрочем, это большое преувеличение.

Народный парламент они насмешливо называли «аппаратом по поглощению депутатского жалования». Франц Штайн, соратник Шёнерера по партии, поносил «безвольных, трясущихся от страха народных представителей» и считал, что «всё их геройство — лишь нелепый фарс, достойный театра марионеток».

А депутат-пангерманец Винценц Малик высказался следующим образом: «Уважаемое собрание! Мы находимся на пороге великого хаоса, какого Австрия ещё не знала, и всё это, уважаемые господа, из-за того, что этому многоязычному государству наклеили универсальный пластырь под названием «избирательная реформа»; пластырь этот навязали добропорядочным и благоразумным обитателям нашей империи Хофбург и правительство в союзе с социал-демократами. Господа думали, что избирательная реформа истребит на корню межнациональные конфликты, но господа вляпались в дерьмо. Вот пусть и думают теперь, как выбираться!»

Сходные аргументы встречаем и у Гитлера в «Моей борьбе»: Образование парламентского представительного органа без предшествующего утверждения и закрепления общего государственного языка стало началом конца главенства немцев в монархии. Однако и государство как таковое было с этого момента обречено. Всё последующее стало лишь исторической ликвидацией империи. Наблюдать за этим распадом было столь же устрашающе, сколь и поучительно. В парламенте полного краха удавалось избежать только потому, что немцы в ущерб себе шли на недостойные уступки и исполняли практически любое требование шантажистов. После введения нового избирательного права страна опустилась до уровня возглавляемого парламентом, ненемецкого хаоса.

На посту рейхсканцлера Гитлер не уставал излагать «имперским немцам» австрийскую историю. Например, в 1942 году: Австрийское государство…! Чего там только не было — и тем не менее! Центральная власть не в состоянии удержаться, если вводишь всеобщее равное прямое голосование… А до той поры немецкое меньшинство прекрасно управлялось с остальными, так что нельзя сказать, что это умеют делать только англичане! У немцев это тоже хорошо получалось.

Однако фиаско многонационального парламента было связано не с недостатками демократии и равенства, как победоносно утверждали пангерманцы, а исключительно с несовершенством парламентского регламента. Именно по этой причине нацеленное на работу большинство оказывалось бессильно против радикального меньшинства, терроризирующего парламент. Против чешских национальных социалистов — с одной стороны, и пангерманцев — с другой. Ни в каком другом учреждении молодому Гитлеру не удалось бы настолько хорошо изучить власть террористического меньшинства и бессилие огромного аппарата, как в Императорско-королевском рейхсрате в Вене.

Парламентские речи депутатов-пангерманцев перепечатывались в партийных газетах. Например, газета «Альдойчес Тагблатт» напечатала выступление Карла Иро под придуманным им самим заголовком: «Боже, избавь нас от этого австрийского зла! Аминь». Иро повторяет обычные претензии пангерманцев к правительству, критикует его за бездействие в области социальных реформ, утверждая, что доходы государства «бросают в пасть военного молоха». Но главный объект критики для автора статьи — якобы существующая в государстве «система привилегий для славян и дискриминация немцев». Это выражается, в частности, в вопросе о языке: «Никогда раньше права немцев в том, что касается допуска на государственную службу и продвижения по служебной лестнице, не ущемлялись настолько сильно в пользу славян, и никогда ещё требование немецкого народа вести в немецких областях делопроизводство только на немецком и допускать к рассмотрению дел в суде только немецких судей не отодвигали в сторону так презрительно и непристойно».

«Новый народный парламент с его слепой преданностью и услужливостью правительству во многих отношениях хуже, чем старый, избранный по куриям». Этот парламент — «мнимо-конституционное чучело». И главное: «Героям 1848 года и в страшном сне не могло присниться, что оплот свободы, в борьбе за который они проводили годы в застенках, проливали кровь, рисковали жизнью и свободой, окажется спустя шестьдесят лет таким слабым и чахлым, каким он стал сегодня». «Австрии» угрожает «абсолютное главенство славян, а немцы будут играть роль илотов, платящих налоги, и разделят судьбу саксов Зибенбюргена». Эти устремления «тайно поддерживает и одобряет высшая власть страны» (здесь имеется в виду император).

Пангерманцы настроены «бороться самым решительным образом… против враждебной немцам австрийской системы и готовы посреди этого австрийского беспорядка, в котором нет нашей вины, который возник вследствие корыстолюбивых браков, высоко нести знамя пангерманской идеи до тех пор, пока не придёт время и её можно будет претворить в жизнь». Под «пангерманской идеей» подразумевалось присоединение Немецкой Австрии к Германской империи.

Пангерманские газеты выходили небольшим тиражом и распространялись только в узком кругу партийцев и сочувствующих. Общественность не обращала на них внимания, крупные венские газеты упоминали их разве только для смеха. Любые внеочередные вопросы, поставленные пангерманцами в парламенте, не приносили результата, что только усиливало агрессивность этого сектантского меньшинства.

В «Моей борьбе» Гитлер возмущался замалчиванием пангерманских депутатов Рейхсрата в венской еврейской прессе: Выступать перед таким «форумом» — значит метать бисер известно перед кем. Вот уж правда смысла не было!… Депутаты-пангерманцы могли голос себе сорвать — результата никакого. Пресса или замалчивала их выступления, или преподносила их вырванными из контекста, так что смысл искажался или вовсе утрачивался, и общественность, таким образом, могла составить себе лишь негативное мнение о намерениях нового движения. Было совершенно неважно, что говорили отдельные выступающие, главное — то, что из этих речей потом печатали.

Гитлер полагал, что для пангерманцев лучше было бы создать внепарламентскую оппозицию, а не направлять в Рейхсрат троих депутатов от партии (этот вопрос после 1907 года активно обсуждался и шёнерианцами): Следует ли идти в парламент, чтобы его уничтожить, чтобы его, как принято говорить, «подорвать изнутри», или следует вести борьбу против этого учреждения, нападая снаружи? Они отправились внутрь и проиграли.

Единственный положительный момент во введении всеобщего избирательного права Гитлера видел в том, что оно привело к краху государства Габсбургов: Чем больше языковой хаос разъедал и разрушал парламент, тем ближе был час распада этой вавилонской империи и тем ближе, таким образом, час свободы моего народа — австрийских немцев. Лишь благодаря этому свершится однажды присоединение к родине-матери. Все эти фразы, вплоть до последнего слова, можно было бы переписать из газеты «Альдойчес Тагблатт».

 

Пример: цыгане

Влияние пангерманцев на позднейшую политику рейхсканцлера Гитлера, можно продемонстрировать — приводя цитаты со всей осторожностью и без комментария — на следующем примере. Мы рассмотрим здесь тот особенный способ, при помощи которого шёнерианцы намеревались решить проблему «ненемецких» народов империи (в данном случае — цыган), и преподносили соответствующие идеи в парламенте. Учтём, что в парламенте они вели себя гораздо более сдержанно, чем на «народных собраниях» в пивных. Аргументация шёнерианцев была настолько груба (напомним, речь лишь об одном примере), что остальные парламентские партии сотрудничать с ними не желали.

В июне 1908 года тема «цыганской напасти» обсуждалась во всех пангерманских газетах. Толчком послужил запрос депутата-пангерманца Иро от 5 июня 1908 года, за неделю до юбилейной процессии. Иро потребовал решительных действий по «устранению цыганской напасти». Тему подхватили, как обычно, пангерманские газеты. Это произошло в тот период, когда молодой Гитлер ещё посещал заседания парламента и жил на Штумпергассе, неподалёку от редакции газеты «Альдойчес Тагблатт».

Иро назвал цыган «одной из самых страшных напастей для крестьянского населения». В Венгрии обвиняемые им «цыганки» открыто заявляли, «что живут исключительно воровством». «Их изощрённость в этом деле» поражает. Кроме того, на счету цыган «много отвратительных убийств с целью грабежа».

В 1941 году Гитлер вспомнил о цыганах и назвал их величайшей напастью для крестьянского населения. В цыганских поселениях в Венгрии и Румынии воровство буквально преподают в школах; в 1908 году, на 60-летний юбилей правления Франца Иосифа, тысячи таких карманников заполнили Вену, число только тех, кого удалось схватить полиции, составило три-четыре тысячи. Молодой Гитлер интересовался этой темой уже в 1908 году.

Для борьбы с «этой напастью» Иро предложил Рейхсрату хитроумный план. Самое сложное, считал он, идентифицировать цыган как таковых. «Знание имени имеет необычайное значение для правосудия, ведь любой цыган, если его арестовали, утверждает, что такое случалось с них до сих пор лишь однажды. И ничего нельзя доказать, потому что его настоящее имя неизвестно». Любые способы исправить ситуацию оказались, согласно Иро, недостаточны.

Пангерманцы предлагали «каждого задержанного цыгана маркировать таким способом, чтобы опознать его в любой момент. Например, сделать ему на правом предплечье татуировку с номером, и указать этот номер рядом с именем, которое назовёт цыган». «Каждому окружному суду можно выделить набор номеров, как окружным администрациям выделяются номера для автомобилей (Предписание министерства внутренних дел от 27 сентября 1905 года, Вестник имперских законов № 156, § 26 и 28), которые потом можно использовать для татуировки».

С «бродяжничеством цыган» можно справиться только путём «принудительных поселений»: «И, разумеется, первое время эти цыганские поселения должна сторожить охрана, а каждую ночь их должен контролировать полицейский патруль. Ведь в тюрьмах и исправительных учреждениях существует специальная служба охраны. Нечто подобное следует ввести и для принудительных поселений цыган».

С цыганами следует «обращаться как с лицами, находящимися под полицейским надзором». У тех, «кто не подчинится», можно, например, «забирать детей в возрасте 5–6 лет и отдавать их в школы, воспитывать и обучать различным ремеслам и отпускать из школы лишь в статусе подмастерья. Это будут своего рода исправительные заведения. У всех цыган нужно отобрать лицензии и промысловые свидетельства, если промысел связан с необходимостью перемещения». И ещё: «Молодых, сильных цыган-бродяг следует помещать, если их место жительство неизвестно, в исправительно-трудовые колонии».

Для покрытия потенциального ущерба со стороны цыган, а также для обеспечения довольствия для детей, следует конфисковать имущество цыган. Иро: «Это, конечно, драконовские меры, особенно с детьми», но «более мягкие меры представляются неэффективными».

Предложение трёх пангермацев поддержали ещё 15 депутатов. В том числе несколько чехов, один русин и один поляк, которые в остальных случаях были непримиримыми врагами пангерманцев. Среди сторонников этого проекта оказался и член монашеского ордена д-р Исидор Захрадник, представитель чешских аграриев. Предложение пангерманцев отклонили, как обычно, большинство парламентариев.

Можно примерно подсчитать, на протяжении какого времени Гитлер посещал заседания парламента. Весь первый венский год — 1908-й — он совершенно точно ходил туда довольно часто, что подтверждает и Кубичек. Путь от его тогдашней квартиры на Штумпергассе до парламента можно преодолеть пешком за несколько минут. Гитлер всё ещё хорошо одет, он всё ещё часто ходит в оперу, и его, очевидно, без всяких проблем пускают на галерею для зрителей.

От следующей квартиры в 15-м районе Вены (улица Фельберштрассе расположена неподалёку от Штумпергассе) парламент тоже недалеко. Но осенью 1909 года Гитлер опускается до уровня бездомного и, скорее всего, уже не рискует ходить в туда в своей поношенной одежде. Нет никаких свидетельств, что Гитлер бывал в парламенте, когда проживал в мужском общежитии, да это и маловероятно.

Значит, он посещал Рейхсрат лишь с февраля 1908 года до лета 1909 года, что согласуется с его замечанием в «Моей борьбе»: Одного года спокойных наблюдений оказалось достаточно, чтобы полностью изменить моё прежнее мнение о сущности этого института… теперь я не признавал парламент как таковой. Через несколько страниц упоминается посещение парламента в течение двух лет и: Больше я туда не ходил. Но Гитлер, прилежно читая газеты, по-прежнему оставался в курсе парламентских баталий.

Его мнение о парламентаризме не изменится до конца жизни. В «Моей борьбе» он пишет, что парламентскую теорию, которая на первый взгляд многих увлекает, следует, тем не менее, причислить к проявлениям упадка человечества. Не существует ни одного другого принципа с объективной точки зрения столь ложного, как парламентский. Осуществляя волю большинства, правительство становится просителем, зависимым от этого большинства. Талант государственного мужа в условиях современной демократии сводится к искусству разъяснять стаду баранов гениальность своих проектов, чтобы вымолить у них милостивое одобрение.

Он называет депутатов толпой духовно зависимых нулей и дилетантами, столь же ограниченными, сколь и высокомерными и самодовольными, это духовный полусвет самого низкого пошиба…. Они принимают наиважнейшие решения о будущем целого государства, целой нации, как будто играют в дурака или в тарок и уверены в своей победе.

НСДАП пришла к власти через парламент, однако это не означает, что её лидер поменял своё мнение об этом институте, даже наоборот. В 1928 году Гитлер сказал, что он отправил туда двенадцать депутатов не для того, чтобы там работать, а чтобы ускорить гибель парламентаризма.