Глава 1

НА ВОЙНУ

И вновь Джека швырнуло на стену, и вновь от нового синяка его спасла вовремя вскинутая рука. Как в океане, так и здесь, между двух речных берегов, «Сильфида», казалось, нарочно искала, куда бы ей провалиться. Если прежде Джек и лелеял слабую надежду, что вход в устье реки сведет качку на нет, то его иллюзии весьма быстро развеялись. Эта канадская водная артерия без труда могла поглотить с десяток таких речек, как Темза, а ее мели и завихрения заставляли чуть ли не с умилением вспоминать плавное колыхание атлантических волн. После отплытия из Старого Света Джек за две долгие недели кое-как научился справляться с приступами морской болезни. Эти навыки ему пришлось вспомнить теперь, спустя пять недель, на самых ближних подступах к Новом Свету. Нельзя же появиться перед новым командованием в облике квелого молокососа с позеленевшим лицом.

С палубы донеслись голоса — смесь кентской брани с карикатурным французским. Похоже, местный лоцман втолковывал капитану, почему заложил столь крутой поворот. Джек, вновь обретая устойчивость, оттолкнулся локтем от переборки и повернулся к щербатому зеркалу, чтобы еще раз с придирчивостью себя оглядеть. Форма, впервые после ухода из Портсмута вытащенная из рундука, сидела на нем далеко не так хорошо, как перед отправкой. Во время плавания он постоянно терял вес, хотя ел очень плотно. Щедрость отца, растроганного покорностью отпрыска, была воистину безграничной. Сэр Джеймс в письме повелел леди Джейн заплатить лишних сорок фунтов за отдельную, «хорошо оборудованную» каюту, а точнее, за тот чуланчик, в котором Джек теперь пребывал. Правда, сделка включала и место за капитанским столом, а Биворы отнюдь не ограничивали себя в пище. Они перешли, как и вся команда, на солонину лишь за три дня до прибытия в порт.

Красный камзол, сиявший золотом пуговиц и отороченный кружевным галуном, свободно свисал с него и, безусловно, нуждался в портновской подгонке, однако бриджи с жилетом Джек все-таки ухитрился ушить. Сам, сзади, несколькими стежками, с помощью нити для парусины и одолженной у матросов иглы. Повертевшись туда-сюда, он пришел к выводу, что в целом выглядит не слишком убого. Его волосы были припудрены и аккуратно уложены тщаниями миссис Бивор. Густой синий цвет собиравшей их ленты прекрасно перекликался с окантовкой мундира. Наряд довершали новехонькие креповые чулки и добротные черные кожаные башмаки.

Бургойн сказал:

— Ты станешь первым из Шестнадцатого драгунского на той стороне океана. Смотри не ударь в грязь лицом.

Разглядывая себя в зеркало, Джек решил, что, возможно, и не ударит, если… если, конечно, в Гаспе отыщется хоть один приличный портной.

Бургойн. Он очень честолюбив и очень переживает, что Шестнадцатый вот уже где-то около полугода не несет настоящей воинской службы, а обретается при дворце в Лондоне. В чем, собственно, полковник сам же и виноват. Он так вышколил свеженабранный полк, что тот сразу сделался украшением всех парадов и учебных маневров, до которых так охоч король Георг. Тот на правах бывшего кавалериста нередко лично принимал в них участие, а иногда прихватывал и жену. И когда мысли его величества наконец прояснились достаточно, чтобы активизировать действия англичан в Новом Свете, честь сообщить об этом командующему британскими войсками в Канаде была, разумеется, предоставлена элитному подразделению, а по закону, установленному в добровольческих формированиях, в подобные командировки автоматически посылался последний зачисленный в полк волонтер. Ибо его отсутствие еще не могло ни на чем ощутимо сказаться, и потому в Америку был отправлен корнет Абсолют.

Бургойн выразил свое сожаление по этому поводу, но ничего поделать не мог и ограничился тем, что вручил Джеку авторский экземпляр им же составленного и только что изданного «Сборника наставлений для молодых офицеров».

— Не ленись, основательно изучи эту брошюру. В ней ты найдешь много полезного для себя. А если на борту обнаружится старый солдат, сведи с ним дружбу, пусть он введет тебя в тонкостти службы в пехоте, ибо на то континенте у нас кавалерии нет.

Джек последовал его совету: то есть постоянно штудировал сборник и даже нашел себе консультанта, известного своим сквернословием капрала из Йоркшира, что на севере Англии, Уильяма Хэнкока. Тот за далеко не умеренную (в пять гиней) плату обучил Джека вполне сносно управляться с мушкетом, правда, с помощью довольно неординарного набора ругательств, проясняющих суть отношений южан со скотом.

Сверху донесся новый взрыв брани, сопровождаемый очередным жутким креном. Вернувшись в вертикальное положение, Джек еще раз кинул взгляд в зеркало и сел к столу. Там, рядом с уже засаленным сборничком наставлений лежали два письма. Читаных-перечитаных и вызывавших у него весьма разные чувства. Первое, например, он не раз порывался порвать.

Его отправили из Герренхаузена за две недели до отхода «Сильфиды». Это было единственное письмо, которое Джек получил от отца, хотя тот регулярно сносился с матерью. Сэр Джеймс коротко сообщал сыну, что вернулся на военную службу, чтобы, встав под знамена Ганновера , опять отличиться в схватках с французами и тем самым, возможно, восстановить свое положение в Англии.

О миссии Джека он был уже извещен.

«Итак, оба Абсолюта отправляются на войну. Я надеялся в первых баталиях быть с тобой рядом. Передавая свой опыт и подавая пример. Но твоя свихнувшаяся мамаша и ее подпевалы, недостойные даже того, чтобы поцеловать меня в зад, задурили тебе мозги до такой степени, что в результате твои глупые выходки лишили нас обоих возможности плечом к плечу выступить против врага. Так что теперь я могу дать тебе только несколько кратких рекомендаций. Они очень просты.

Будь честен перед собой, перед товарищами, перед отечеством, перед своим королем. Два первых пункта — более приоритетны. В бою повинуйся приказам своих командиров, прислушивайся к своим барабанам и не упускай из виду английских знамен. Держи строй, равняясь на Джонни слева и Билли справа. Стой за них, они будут стоять за тебя. Никогда не отступай раньше, чем Билли и Джонни.

Помимо всего прочего, береги наше имя. Ради той славы, которой покрыли его наши предки. Проявляй стойкость, какую ты проявил, стреляясь со своим двоюродным братом. Когда ты вышел к барьеру, я внутренне рукоплескал тебе, сын. В тот миг ты впервые повел себя как мужчина. Не сомневаюсь, что точно так же ты будешь вести себя и в дальнейшем».

Следующий абзац был написан другим пером и другими чернилами. Видимо, после перерыва.

«Теперь еще одно. Война есть война. Со всеми вытекающими отсюда последствиями, а потому я не хочу, чтобы между нами остались неясности. Ночь в Воксхолле была для тебя испытанием духа, однако жизни твоей не грозило ничто. Как и жизни того, с кем ты дрался. Мы с полковником Бургойном, щадя вашу молодость, договорились, что он зарядит пистолеты лишь порохом. Инициатором этой уловки был я, за что и не думаю извиняться. Но поскольку вы оба — и мой племянник, и ты — с честью прошли через этот экзамен, я больше никогда не стану вмешиваться в ваши с ним отношения. Если подобная ситуация сложится вновь, в чем я, учитывая вашу горячую кровь и беспросветную глупость, почти стопроцентно уверен, вы вольны поступать, как вам заблагорассудится.

Впрочем, как ты должен знать, с твоим кузеном разобрались. Так что эту историю теперь можно оставить»

Он скрипнул зубами. Разобрались! Это словечко опять разожгло в нем ярость. С тем, что его так надули с дуэлью, Джек еще как-то мог примириться, но остальное по-прежнему выводило его из себя. Гнуснейшего из мерзавцев просто-напросто лишили субсидий, однако приобрели ему офицерский патент. В пехотном полку. Крестер был, в сущности, отмазан, а не наказан.

«Также твоя мать сообщила мне, что и второе дело улажено. Возможно, не к твоему удовольствию, но лучшим образом для всех прочих. И в особенности для юной леди. Поэтому я настоятельно прошу… нет, даже приказываю: вычеркни ее из памяти. Ваши пути разошлись!»

Прочитав это, Джек испустил горький вздох. Он неоднократно пытался повидаться с Клотильдой, но его больше так и не впустили в дом на Трифт-стрит. Однако впустили его мать, и через неделю после событий Крестер, выбравшись из укрытия, отправился в полк, ордер об аресте молодых Абсолютов был аннулирован, а Клотильда Гвен объявила о своем намерении выйти замуж за Клода Берри, если тот выкупит долю в деле отца и сделается его партнером.

Доля была, разумеется, выкуплена. На золото леди Джейн, обеспечившей также невесте приданое. Едва узнав об этом, Джек немедленно отправился в Сохо и отирался на Трифт-стрит у дома с закрытыми ставнями, пока не кликнули стражу. А накануне его отъезда на Керзон-стрит пришла посылка с его письмами и стихами, а также со всеми безделушками, которые он когда-либо приносил на Трифт-стрит, в том числе и с водяным — теперь почему-то поломанным и увечным. Посылку сопровождала сухая записка с требованием вернуть все, принадлежащее Клотильде. Ошеломленный, совершенно раздавленный, он вглядывался в короткие строчки, не понимая значения слов. А потом, когда из конверта что-то выскользнуло и упало на постель, его охватили совсем другие чувства.

Джек полез за пазуху, ухватился за конец кожаного ремешка и коснулся предмета, висящего на нем. Он провел пальцами по краю половинки монеты. Ему не было нужды ни смотреть на часть серебряного шиллинга времен правления Эдуарда VI, аккуратно отпиленную дочерью ювелира, ни перечитывать слова на клочке бумаги, в которую завернули монету. «La moitie de ma coeur» .

Закрыв глаза и забрав в кулак половинку монеты, он стал молиться, чтобы новоиспеченная мадам Берри столь же благоговейно лелеяла оставшийся у нее амулет.

Потом он принялся паковать ранец и последней взял в руки книгу с золотым тиснением на обложке, гласившим: «Гамлет, принц датский».

Это был переплетенный в зеленую кожу, восстановленный Александром Попом полный текст пьесы. Прощальный подарок матери, врученный ему прямо в порту возле трапа. Несмотря на протесты, леди Джейн отправилась его провожать.

— Поскольку у меня нет ни малейшей возможности не пустить на войну хотя бы кого-нибудь из Абсолютов, — со смехом сказала она, — то я не упущу возможности сыграть сцену прощания дважды. Чтобы еще раз покрасоваться в специально сшитом для того платье!

Оно действительно было великолепным. Легким, пышным, нежно-зеленым. Она продолжала шутить всю дорогу до Портсмунда и стала серьезной, лишь когда солдатам дали команду подняться на борт. В глазах леди Джейн блеснули слезы, и она заставила сына дать ей все те обещания, которых (это было ясно обоим) тот выполнить просто не мог. А когда Джек пошел к сходням, в руке его оказался пакет. Позже, рассмотрев книгу, он решил, что мать таким образом хочет напомнить ему о великолепном вечере, проведенном ими в «Друри-Лейн», и о спектакле с несравненным мистером Гарриком в главной роли. Но потом он прочитал надпись на первой странице, сделанную размашистым косым почерком: «Все истины здесь. Найдите их, принц».

Во время плавания Джек несколько раз перечитал пьесу, получая немалое удовольствие от ее языка и интриги. Но… истины? Он их там не обнаружил и пришел к выводу, что ему больше по нраву не сам герой, а Лаэрт. «Ему я в церкви перережу горло!"Если бы у него появилась возможность, он обошелся бы с Крестером именно так!

В дверь забарабанили.

— Сэр, вы готовы? К борту уже подвалила баржа!

Эта баржа, лавируя между мелями, должна была довезти пассажиров до берега, чтобы 11 сентября 1759 года Абсолют-младший впервые ступил на американскую землю.

Наскоро закрыв ранец и накинув плащ, Джек бросил последний взгляд в зеркало. Отражение состроило гримасу и высунуло язык.

— Да, — отозвался он, выходя из каюты. — Я готов.

Если корнет Абсолют и был готов к встрече с новым начальством, то оно вовсе не отнеслось к нему с ожидаемым пиететом.

— И что это у нас здесь? Обещанное подкрепление от Билли Питта? Или фарфоровая игрушка из Челси? — захохотал чернобровый и, похоже, изрядно наклюкавшийся мужчина, с нескрываемым изумлением пялясь на кавалерийскую форму.

Он полулежал в кресле, забросив ноги на стол, его обывательский камзол был расстегнут. Как и сорочка с пышным, но вылинявшим жабо.

— Генерал Вулф?

Джек остановился у входа в палатку, нервно обшаривая взглядом присутствующих.

— Ты не знаешь, как выглядит Цезарь, мой мальчик? — промычал мужчина, отирая тыльной стороной кисти блестящий от пота лоб. — Погоди, я тебе покажу.

Он сбросил со стола ноги и принялся рыться в стоявшей позади него вместительной кожаной сумке.

— Фу, Джордж, — заметил его лысоватый товарищ. — Оставь парня в покое. Он только что прибыл и еще не в себе.

— Ну так пусть узнает все сразу, а что? Нам ни к чему становиться свидетелями крушения иллюзий.

Третий мужчина, который в отличие от двух других был, по крайней мере, облачен в алый пехотный военный мундир, хотя и без каких-либо нашивок, резко бросил:

— Меррей прав, Тауншенд. Давайте проявим хотя бы минимум почтения к посланнику короля.

Взъерошенный выпивоха окатил его ледяным взглядом, что-то пробормотал и продолжил свои поиски. Офицер в солдатском мундире вздохнул и вновь повернулся к Джеку.

— Заходи, парень. Не стой там столбом! Ты даже можешь снять свою каску. Кавалерия, а? К какому полку ты приписан?

Джек сделал два неловких шага вперед.

— К Шестнадцатому полку легких драгун, сэр.

Продолжавший искать что-то Тауншенд, недовольно крякнув, заметил:

— Никогда о таком не слыхал!

— Кто им командует? — спросил лысоватый.

— Полковник Бургойн, сэр.

Тауншенд поднял глаза.

— А вот о нем я как раз слыхивал. Жалкий писака! Пачкун! Дилетант! — Каждое слово резало Джека, как бритва. — Удиравший, как заяц, от французов в Нормандии, а?

Джек не мог больше молчать.

— Я уверен, сэр, — заметил он сдержанно, — что в этой, затеянной вовсе не им авантюре полковник Бургойн проявил себя много лучше других.

Тауншенд выпрямился.

— Вот как, молокосос? Тогда ответь, кто научил тебя дерзить старшим?

Прежде чем Джек успел ответить, вмешался красный мундир:

— Оставь его, Тауншенд. Задирай равных по чину или займись еще чем-нибудь.

Тауншенд, фыркнув, опять полез в сумку. Офицер улыбнулся.

— Не обращай на него внимания, парень. Он просто обалдел от того, с какой горячностью ты вступился за своего командира. В этих краях подобные чувства столь же редки, как яйца ржанки . — Он улыбнулся еще раз. — А Бургойн — умнейший малый и отличный товарищ. Мы вместе учились. Я хорошо знаю его.

— В Вестминстер-скул, сэр? И я там учился.

— В самом деле?

— Боже, еще один из того же гнезда, — пробормотал Тауншенд.

Проигнорировав его замечание, офицер шагнул к Джеку.

— Вы доставили нам какие-то письма?

— Да, сэр. Но король приказал мне передать их генералу Вулфу. Это вы?

— Нет. Я генерал Монктон. Это генерал Меррей, — лысый худой офицер вяло взмахнул полным стаканом, — и генерал Тауншенд.

Джек в ответ хотел тоже представиться, но тут Тауншенд издал восторженный вопль.

— Нашел! — закричал он, с треском припечатывая к столу листок бумаги. На нем очень тощий английский солдат в драной форме опирался на корявый мушкет. В исходящем из его рта облаке было что-то написано, но слишком мелко, чтобы Джек мог вникнуть в текст.

— Вот, мальчишка! Это наш Александр! — вскричал Тауншенд. — Теперь ты сумеешь узнать его, а?! Несомненно, сумеешь!

Шарж был очень язвительным, даже жестоким. Ошеломленный Джек не знал, что сказать. Его учили, что армия строится на уважении к командирам, а тут…

— А я могу ли взглянуть?

Все обернулись. Возле входа в палатку стоял человек. Джек и вправду узнал его. Это был Джеймс Вулф, командующий войсками его величества в Квебеке.

Простояв так какое-то время и внимательно оглядев всех по очереди, командующий переступил порог и подошел к столу. Уперев в столешницу обе руки, он стал рассматривать карикатуру в молчании, которое не казалось неловким, похоже, ему одному. Однако пауза, в свою очередь, дала Джеку возможность как следует рассмотреть его и сопоставить увиденное с тем, что он ранее о нем слышал. А слышал он многое, ибо о генерале Вулфе говорили везде. В школе, дома, в полку, где, впрочем, Джек пробыл очень недолго. В памяти его всплыли слова Бургойна: «Присмотрись к Вулфу, парень. Он прирожденный военный. Правда, резковат с подчиненными, но это лишь помогает ему».

Это мнение совпадало с отцовским, который как-то, когда тридцатитрехлетнего генерала сделали главнокомандующим английскими войсками на североамериканском континенте, сказал: «Я немного знаком с ним. Мы пару раз сражались бок о бок. Он малость того. — Сэр Джеймс выразительно покрутил пальцем возле виска. — Но знаешь, что ответил король тем, кто протестовал против его назначения? „Бешеный, говорите? Тогда, я надеюсь, он покусает кое-кого из моих генералов я заразит своим сумасшествием их"“.

Джек отметил, что человек, изучавший собственную карикатуру, весьма на нее походил. Маленькие глаза, длинный острый нос, узкий, но раздвоенный внизу подбородок и длинный светлый крысиный хвостик, торчавший из-под простого солдатского головного убора. Единственным, чего карандаш не смог передать, были два лихорадочно-красных пятна, пылавших на бледных и выдающихся вперед скулах.

«Этот человек вовсе не сумасшедший, — подумал Джек. — Он просто болен. И ему с виду скорее за пятьдесят, чем за тридцать».

Наконец Вулф выпрямился.

— Не лучшая из твоих работ, Тауншенд.

Тот спрятал глаза.

— Это просто шутка, сэр… вы понимаете… чтобы развеять скуку.

— Скуку? Что ж, прошу прощения за то, что заставил скучать тебя, Джордж. — Вулф говорил ровно и монотонно. — Но мне кажется, я нашел способ предоставить тебе возможность поработать не карандашом, а палашом. Надеюсь, второй будет столь же остер, что и первый?

При этих словах генералы насторожились, и Монктон, кашлянув, решился спросить.

— Сэр, полагаю, вы имеете в виду те операции, планы которых мы вам представили три дня назад? Благоразумные и осторожные, как вы их назвали?

Слабая улыбка тронула бесцветные губы.

— Благоразумие и осторожность. Верно ли, что на могилах героев чаще всего высекают именно эти слова?

— Сэр, мы…

— Эти планы отличным образом привели бы нас к поражению, а короля — к потере колоний. Сегодня с утра, джентльмены, я предпринял вылазку вверх по реке. И выработал другой план. Совсем не благоразумный. И уж точно не осторожный.

Тауншенд отчетливо пробормотал:

— Боже нас сохрани!

У Меррея отвисла челюсть.

— Н… но, боже, что вы творите, Вулф? Мы же все согласовали и все учли.

— Как оказалось, не все.

— Тогда объясни, что у тебя на уме! — Побагровев, Тауншенд встал. — Поделись с нами, гений!

Никак не отреагировав на явную грубость, командующий повернулся к оцепеневшему от изумления Джеку.

— Будьте любезны, представьтесь! — бросил отрывисто он.

— Я… Дж… Джек… ах, нет, корнет Абсолют, сэр… командующий! Шестнадцатый драгунский полк. Прибыл с посланиями его величества. И… и с другими. — С губ королевского порученца совсем неожиданно сорвался судорожный смешок.

Все уставились на него. Вулф поднял брови.

— Абсолют? Абсолют? Ты, случайно, не в родстве с Бешеным Абсолютом, корнет?

Джек пожал плечами.

— Не думаю, сэр. Моего отца зовут Джеймс…

— Джеймс? — с живостью перебил его генерал. — Он откуда? Из Корнуолла? Драгун?

Джек смущенно кивнул, и лицо командующего осветила улыбка. Ясная, искренняя, почти детская, совершенно переменившая весь его облик.

— Ну да, это он. Бешеный Джейми. Возглавивший контратаку при Деттингене, а под Каллоденом спасший меня от шотландского палаша! — Он обвел взглядом своих генералов. — Будь я проклят, если не предпочту заполучить под начало одного Абсолюта вместо сотни-другой гренадеров. — Взгляд его весело заискрился. — Как я подозреваю, никто мне их и не прислал?

Джек виновато мотнул головой.

— Ну и не надо.

— Сэр, Абсолют этот паренек или нет, ему совершенно незачем присутствовать на штабном совещании, — заявил веско Меррей.

— Совещании? — обернулся Вулф. — И что же вы собираетесь обсуждать?

— Ну… этот новый… ваш план, — сквозь зубы процедил Тауншенд.

Вулф отвернулся, улыбка исчезла с его лица, красные пятна сделались еще ярче.

— Но я ничего обсуждать сейчас не намерен! — отрезал он. — Ибо вы, осовев, кстати, от моего же вина, соизволили тут заскучать в ожидании своего командира. — Он опять просверлил взглядом каждого. — Возможно, в том нет вашей вины, джентльмены. Командир должен командовать, а я, видимо, был нерадив. Но… грядут перемены. — Тут улыбка вернулась на его лицо. — Завтра вы все поймете. С утренним приливом мы еще раз пройдем по реке. Приготовьтесь. И оденьтесь как подобает. — Лица у его оппонентов помрачнели и вытянулись, но Вулф, не смущаясь, продолжил: — Это все. Корнет, задержитесь, остальные свободны.

В последней фразе послышался металл, и, в разной степени выражая неудовольствие, генералы двинулись к выходу из палатки. Как только они ушли, Вулф негромко произнес, обращаясь к выросшему перед ним офицеру:

— Гвиллим! Найди капитанов Дилона и Макдональда. И позови фельдшера, Маклеона.

Адъютант кивнул и ушел. Едва полотно полога опустилось, Вулф рухнул в кресло и зашелся в приступе надсадного хриплого кашля. Белый платок в его руках на глазах стал краснеть. Пребывающий в полном смятении Джек быстро наполнил стакан вином и поднес командиру. Кашель утих. Вулф выпил, сплюнул, выпил снова и облегченно обмяк. Пятна на побледневшем, осунувшемся лице обозначились еще резче.

Когда силы вернулись к нему, он улыбнулся и взмахом руки велел Джеку сесть.

— Как твой отец? С ним все в порядке?

— Да, сэр. Он в Ганновере, сэр.

— Помчался на звуки пушечных залпов? Конечно, конечно. Безумный Джейми просто не мог усидеть в холодке. Жаль, правда, что он избрал то направление, а не это. Дельце, что мной задумано, как раз для него. Ты ведь, я полагаю, всегда знал, что он ненормальный?

— При всем уважении, сэр, — парировал Джек, — отец говорил мне то же про вас.

Он не понимал, как у него это вырвалось, и оробел, ожидая разноса.

Но Вулф, к счастью, рассмеялся, и так весело, что его платок вновь окрасился кровью. Кашель усилился, но тут вошел человек в синем халате, направившийся прямиком к генералу. Деловито ослабив черный шейный платок и расстегнув пуговицы на рубашке, он достал из имевшейся при нем сумки какую-то склянку. Запах камфары наполнил палатку, а Вулф, не имея возможности говорить, ткнул пальцем в ранец королевского порученца. Депеши были моментально извлечены из него и вывалены на стол. Генерал, опекаемый лекарем, принялся разбирать их, отбрасывая одну за другой. Самая толстая, с королевской печатью вызвала у него слабый вздох.

— Король прислал мне очередной трактат по тактике и военной истории, и что с ним прикажете делать? Он, видите ли, намерен руководить ходом кампании за тысячи миль от театра военных действий, надеясь околпачить такого матерого лягушатника, как Монкальм . Как ему это удастся, ежели он ничему не способствовал даже под Деттингемом, отсиживаясь у меня за спиной? Н-да. — Он выудил из стопки знакомый Джеку конверт, сломал печать Шестнадцатого драгунского и побежал глазами по строчкам. Потом поднял взгляд. — Полковник Бургойн высоко отзывается о тебе, отмечая, правда, отсутствие опыта и горячность. Что скажешь?

Джек кивнул.

— Дайте мне лошадь, сэр, и я себя покажу.

Вулф рассмеялся и снова закашлялся.

— Единственный имеющийся у нас пони принадлежит горцу, работающему в литейке. А ты здесь единственный кавалерист. Скажи-ка мне, кстати, скор ли ты на ногу?

— О да, сэр, — ответил без ложной скромности Джек, памятуя о своих успехах в крикете.

— Это может оказаться полезным. — Вулф вновь уткнулся в письмо. — И ты говоришь по-французски, а?

— Сносно, сэр.

— Значит, без сомнения, лучше большинства моих офицеров, включая меня самого. И это тоже может оказаться полезным.

Лекарь, приготовивший чашку тягучей жидкости, вмешался в разговор:

— Генерал, вы должны отдохнуть.

— Не могу, — прошептал Вулф, — не имею возможности. — Он выпрямился на стуле. — Я знаю, ты не можешь вылечить меня, Маклеон. Но хотя бы подштопай меня так, чтобы я мог продержаться в течение нескольких дней. Этого, я надеюсь, мне хватит.

Врач вздохнул, потом поднес чашку ко рту своего строптивого пациента. Тот сделал глоток, выругался и втянул в себя мутную жидкость. Едва он успел сделать это, полог палатки вновь откинулся и в проеме возник адъютант.

— Капитаны Дилон и Макдональд, сэр.

Вошли двое мужчин. Один, в простом алом мундире без каких-либо украшений или нашивок, сразу направился к генералу.

— Как ваше здоровье, сэр? — спросил он, пожимая протянутую ему руку.

— Все так же, Уильям. — Вулф опять откашлялся и сплюнул в платок. — Ну ладно, ладно, мне малость получше. — Он показал на Джека. — Корнет Абсолют, только что с корабля. Капитан Дилон, — он похлопал по руке склонившегося к нему мужчину, — и капитан Макдональд.

Последний, маленький и сердито насупленный, оказался горцем, причем соответственно экипированным. Килт, чулки, клетчатый плед.

— Абсолют? — переспросил он. — Он ведь не родич Безумному Джейми?

— Его сын.

— Боже правый! Старший едва не ухлопал меня под Каллоденом. А щенок, значит, заявился, чтобы довершить начатое?

— Тебе придется простить Макдональда, — улыбнулся Вулф. — На вересковых пустошах он был в рядах повстанцев. А потом вступил в Семьдесят восьмой полк Фрейзера и теперь дерется за нас.

— У меня не было выбора, — проворчал шотландец. -Гнить в тюряге или отправиться в Новый Свет. Заманили проклятые англичанишки!

— Не принимай всерьез болтовню этого старого якобита, парень, — сказал Дилон. — Он лоялен. Почти так же, как мы.

— Или даже почище, — проворчал Макдональд. Тут он заметил карикатуру. — Тауншенд опять развлекается? Вот говнюк. — Бумага была немедленно порвана и брошена в угол.

— И горой стоит за меня, — вздохнул Вулф, — что иногда несколько утомляет. Но такие-то мне и нужны, молодой Абсолют. Здесь и в особенности сейчас, перед завтрашним делом.

Взмахом руки генерал отослал врача прочь. Тот покачал головой, собрал свои вещи и вышел. Дилон наклонился к командующему.

— Ваша разведка, сэр… стоила ли она этой крови?

— Стоила, Уильям, я отдал бы и еще пару пинт крови. За те наброски, что получил. — Вулф показал на лежащий рядом с ним блокнот, потом покосился на Джека. — Теперь, пожалуй, оставь нас, корнет. У меня нет сомнений, что ты не болтун, но до утра я не хочу никого, кроме этих двоих, посвящать в свои планы.

— Конечно же, сэр, разумеется, я…

Джек, обиженно отсалютовав, направился к выходу.

— Остынь, не кипятись. — Дилон придержал его за рукав. — Он не был в бою?

— Нет, — ответил Вулф. — Он еще молод.

— Вот-вот, — подхватил Макдональд. — Молод и глуп. Может, не брать его в дело, чтобы потом не гадать, что двигало им — невежество или трусость?

Джек обмер.

— Это сын Джейми, Дональд, — сказал укоризненно Дилон.

— И говорит по-французски, — добавил Вулф.

— Да ну? — Шотландец подошел к Джеку. — Ou avezvous appris votre francais, mon brave?

— A Londres, месье. Avec une jeune femme de… de…

— De la nuit?

Джек вспыхнул.

— Mais поп, месье. Elle etait la fille d'un ami de mon pere .

Макдональд повернулся к генералу.

— Он изъясняется, как парижская шлюха. Но с божьей помощью натаскается… за пару лет.

— А у тебя есть лишь сутки. Чтобы в достаточной степени отшлифовать этот бриллиант. Разместишь его у себя.

Давая понять, что разговор на эту тему закрыт, генерал зашелестел листами блокнота.

Горец хотел было возразить, но передумал. Придвигаясь к столу, он бросил через плечо:

— Найдешь бивак Семьдесят восьмого, красавчик, и мою палатку. Я скоро приду.

На выходе Джек замешкался и оглянулся. Вид трех мужчин, наклонившихся над столом в тускло мерцающем свете коптилки, и слабый шепот, до него доносившийся, наполнили его душу восторгом. Как ни крути, а, похоже, судьба всей Канады решалась именно здесь и сейчас.

 

Глава 2

КРЕЩЕНИЕ ДЖЕКА АБСОЛЮТА

Он задубел еще до посадки на лодки и теперь, через пару часов, чувствовал себя как кусок сала в леднике. Вначале он пытался скрывать свою дрожь из опасения, что ее примут за страх, но потом, заметив, что и соседи трясутся, махнул на это рукой. Не колотило лишь горца. Шотландец спокойно сидел, завернувшись в клетчатый плед, и дополнительно согревался дымком своей почти не гаснувшей трубки.

Хорошо хоть не моросило. Облака, заволакивавшие небо, рассеялись, и слабый свет звезд позволял кое-что различать в окружающей полумгле. Слева мигнули огни носовых фонарей, и Джек повернул туда голову, в надежде, что моряк, уже дважды обходивший десантников с бочонком рома, опять приближается к трапу. От первой порции он, как дурак, отказался, боясь затуманить мозги, вторую выпил, ненадолго согрелся и теперь жаждал угоститься еще раз, но — увы! — разносчик живительной влаги где-то запропастился, хотя другие матросы то и дело сновали туда-сюда по палубе неспешно движущейся «Швейцарии». На борту этого «заурядного» английского судна все шло обычным порядком: каждые полчаса били склянки, вахтенные несли привычную службу, а часом ранее в низах слышались скрипка, разудалое пение и нестройное топотание ног. Насторожить береговые французские патрули в этом совершающем свой рутинный рейс рейдере ничто попросту не могло.

Если, конечно, они не обладали способностью видеть сквозь дерево. В этом случае им открылось бы нечто весьма любопытное, а именно — восемь больших плоскодонок, попарно притянутых к борту скользящего по реке корабля и идущих слева от «Швейцарии» вне зоны видимости наблюдателей на берегу неприятеля. Каждая из них, мягко покачивающаяся и незримая для французов, вмещала примерно пятьдесят англичан.

С десяток из них были матросами, обязавшимися доставить на берег около четырех десятков солдат, сидевших между гребцами на скамейках, на корточках и прямо на досках, устилающих дно. Джек находился в первой лодке. Вокруг него на крошечном пространстве кормы сидели все ротные офицеры: Макдональд слева, Дилон справа, а напротив рулевого — Уильям Хоу, командир трех рот легкой пехоты, которым было назначено произвести высадку первыми. Когда Джека представляли Хоу, тот хмыкнул и сразу забыл, кто он есть, а потом либо называл его разными именами, либо ограничивался коротким «эй, ты». Макдональд выразился о нем так: «Самый самодовольный болван из всех англичанишек, кроме его собственного, уже погибшего брата, зато очень храбр».

Когда началась погрузка, было еще довольно светло, и десанту не пришлось размещаться на ощупь, тревожа своей возней слух пикетов на неприятельском берегу. Хотя никто точно не знал, где их высадят, все понимали, что это произойдет за полночь, ближе к Квебеку, где-то между первой и второй склянкой, и, когда первая прозвучала, по лодкам пронесся шумок. Переговариваться рядовым было строго-настрого запрещено, однако солдаты задвигались, перехватили мушкеты и вообще стали держаться немного вольней. Посмотрев на этих ребят, Джек вновь поразился их молодости и почти детскому выражению лиц. Когда, еще на берегу, он поделился своим наблюдением с капитаном Макдональдом, тот, вытащив изо рта длинную трубку, спокойно пробормотал:

— Дети будут слепо повиноваться приказам там, где от их исполнения постарается уклониться более опытный человек.

Узнав, что старослужащие за глаза называют этих юнцов «бедолагами Дилона», Джек и вовсе расстроился, ведь он сам был моложе очень многих из них.

Сейчас это чувство несколько улеглось, и его теперь донимал только холод. Лодки, стукаясь друг о друга, скрипели все громче, и с соседней плоскодонки прозвучала команда обернуть их борта солдатскими одеялами. Джек повернулся на голос и с удивлением узнал в человеке, на которого мельком смотрел уже сотни раз, генерала Вулфа. Тот был в обыкновенном солдатском мундире и практически не отличался от остальных рядовых. Как, впрочем, и все офицеры десанта, и Джек теперь знал, почему это так. А просветил его в этом вопросе все тот же Макдональд.

— Канадские стрелки не упускают случая выпалить по кружевам, галунам и нашивкам, — заявил он, помогая молодому корнету спарывать с себя все перечисленное. — Хочешь быть жив, спрячь в карман щегольство.

Джек удивился еще и тому, что генерал тоже глядит в его сторону, он растерянно улыбнулся и неловко мотнул головой. Но еще больше его озадачило то, что командующий встал со своего места и принялся пробираться к нему. Миг, другой, плоскодонки качнулись, и Вулф сел рядом с Хоу.

— Вода что-то медленно поднимается, Билли, — сказал генерал.

— Действительно, сэр. И время уходит, — ответил Хоу с досадой и посмотрел на рулевого. — Долго еще, офицер?

Тот фыркнул.

— Думаю, около получаса. А может, и меньше, как знать.

Хотя разговоры и были запрещены, известие мигом облетело все лодки, и ночь моментально наполнилась словно бы щебетом птиц, который через миг оборвал краткий окрик сержанта.

— Замечательно. — Вулф потер руки. — Просто прекрасная ночь для того, что мы затеяли. Чадз!

— Вижу, вас радует эта чертова темнота, — проворчал моряк. — А вот меня она запросто может сбить с курса. — Заметив тревогу в глазах генерала, он поспешно добавил: — Не сомневайтесь, я приведу вас к берегу, сэр. Не понимаю, почему лягушатники так страшатся коварства здешних мелей. Клянусь, ночью Темза раз в сто опасней.

Послышался приглушенный смех и взрыв кашля. Генерал ухитрялся справляться с ним, пока молча сидел в своей лодке, но оживление усыпило его бдительность, и капли вылетевшей изо рта крови окропили доски настила.

— Извините меня, джентльмены, — прошептал он, прижав к губам платок.

Все молчали. Где-то пронзительно крикнула птица, кто-то, вздрогнув, перекрестился, и Вулф, заметив это, наигранно бодро спросил:

— Ну, ребята, не знает ли кто какой новый стишок?

Чтобы нам не томиться от скуки. С месяц назад я слышал что-то забористое. Накропанное сержантом Ботвудом из сорок седьмого. Кто-нибудь помнит что-нибудь, а?

Капитан Дилон пошевелился.

— Я помню только название, сэр. Стих назывался «Горячее дельце».

— Хорошо звучит, черт возьми. Сорок седьмой, где он у нас? Через две-три лодки, если не ошибаюсь.

Он привстал, вглядываясь в темноту.

— Сэр, — тихо сказал Дилон, — старина Ботвуд убит при Монморанси.

— Что? Ах да.

Вулф, сгорбившись, сел на скамью.

Вновь наступила мертвая тишина. Все прятали взгляды. Ночная птица опять издала жуткий крик. Джек тоже потупился. Он, правда, не участвовал в этой кровопролитной кампании, но от Макдональда кое-что о ней знал. Высадка в Монморанси была самым жестоким уроком из всех преподанных французами англичанам, попытавшимся захватить их столицу в Канаде — Квебек. Несколько безрезультатных попыток прорвать оборону врага и долгие дни прозябания в плохо обустроенных лагерях едва не доконали английское войско. Каждый третий солдат или погиб, или подцепил там чахотку. Вулф стал харкать кровью, а Монкальму только раскисшая от дождей почва не позволила подобраться к противнику, чтобы довершить его полный разгром. Эта безуспешная операция сильно подорвала веру англичан в свои силы, и невольное упоминание о ней ввергло очень многих в уныние, явственно проступавшее теперь на лицах солдат.

— Я знаю кое-какие стихи, сэр, — неожиданно выпалил Джек.

— Ты, парень? — Бледное лицо Вулфа вскинулось. — Надеюсь, не из Вергилия, а? Я его просто не выношу.

— Нет, сэр. — Джек стал прикидывать, не прочесть ли что-то из «Гамлета», но тут же отверг эту мысль. Пьеса была чересчур уж трагичной, а тут требовалось нечто иное, берущее за душу, тихое. Он быстро порылся в памяти и просиял. — Нет, это Томас Грей. Его элегия «Сельское кладбище».

— Томас Грей? У меня есть его книга. — Бледные щеки недужного порозовели. — Это, пожалуй, то, что нам надо. Давай-давай, парень, читай!

Джек перевел дыхание, кашлянул и завел.

Уже бледнеет день, скрываясь за горою;

Шумящие стада толпятся над рекой;

Усталый селянин медлительной стопою

Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.

Он почувствовал, как солдаты в его лодке, да и в соседних, напряглись, прислушиваясь к нему, но не смутился, а напротив, охваченный странным воодушевлением, продолжил чтение, воссоздавая фрагмент за фрагментом картину сумеречного кладбища с простыми могилами и замшелыми, потрескавшимися надгробиями, под какими покоились безымянные сельские труженики, точно такие же, как отцы и матери тех, кто сейчас слушал его. Тех, кто, оставив родительский дом, покинул холмы своего отечества, чтобы сражаться за его интересы на болотистых бурых равнинах, сменив серпы на штыки, топоры на мушкеты, а плуги на пушки. Тех, кого слова замечательного поэта на доли мгновения волшебным образом воссоединили с их близкими и с бесконечно далекой от них родной стороной.

Негромкий голос чтеца проникновенно звучал в тишине лунной ночи, но тут в борт лодки ткнулась волна, потом вторая, третья, вода заплескалась, и, хотя до конца элегии было еще далеко, очередное четверостишие Джек прочел так, словно оно было последним.

На всех ярится смерть — царя, любимца славы,

Всех ищет грозная… и некогда найдет;

Всемощныя судьбы незыблемы уставы;

И путь величия ко гробу нас ведет.

— Да, — встрепенулся Вулф. — Славы! И еще до могилы, заметьте! Что ж, если так все и выйдет, я с превеликой благодарностью улягусь в нее. Это наконец прилив, мистер Чадз?

— Да, сэр, он самый.

— Тогда давайте-ка оседлаем его.

По череде лодок побежала команда рубить канаты; на грот «Швейцарии», сигналя остальным рейдерам, подняли два фонаря. Вулф встал, чтобы перебраться на свою плоскодонку, и для устойчивости оперся на плечо Джека.

— Боже мой, Абсолют, — сказал он. — Наверное, я променял бы воинскую карьеру на возможность писать такие стихи. М-да. — Он подмигнул. — А может, и нет!

И легко перескочил через борт.

Слева послышался вздох, Макдональд согнутым пальцем отер увлажненные веки. Заметив взгляд Джека, он ничуть не смутился и проворчал:

— Этот писака по духу истинный горец. К югу от Инвернесса люди обычно черствы.

Лодки одна за одной отваливали от «Швейцарии», их подхватывало течение вздувшейся от дождей полноводной реки. Капитан Чадз первым направил плоскодонку на север, и взбудораженный новизной ощущений Джек подался вперед. Его осадили — и голосом, и рукой.

— Спокойствие, Абсолют, уж больно ты скор. Нам еще надо пройти несколько миль, а наверху — патрули, их там целая уйма. Сядь и терпи, как и все.

Лодка неслась, словно бы повинуясь одним движениям руля, весла пускали в ход лишь по команде Чадза. Слева темной массой, взбегавшей к звездному небу, высился берег. Дважды там вспыхивали огни, французы размахивали фонарями. Но никто не окликнул плывущих, и они тоже помалкивали, опасаясь выдать себя. Мрак, скольжение, тишина завораживали, ощущение времени притупилось. Они плыли и плыли, потом вдали что-то грохнуло. Джек вскинулся.

— Гром?

— Наши у острова Орлеан, — прошептал капитан Дилон. — Дают там Монкальму прикурить. Он считает, что мы попытаемся высадиться где-то у Бьюпорта, и тянет туда свои силы. Боже, оставь его в этой уверенности на всю эту ночь!

Глухие удары превратились в размеренную канонаду. Неожиданно на берегу вспыхнул фонарь. В густом мраке ночи он показался ярким, как солнце. Долетевший до лодки окрик прозвучал ужасающе громко:

— Qui est la?

Макдональд, склонившись к Джеку, прошептал:

— Начинаем ломать комедию. — Потом отозвался: La France!

— Quel regiment? — раздался еще один окрик.

— De la Marine .

Наступила полнейшая тишина, все затаили дыхание. На берегу что-то стукнуло, створку фонаря подняли, раздули фитиль. Короткая вспышка огня выхватила из мрака бородатое лицо с трубкой и шерстяную шапочку с кистью. Патрульный помахал фонарем и закрыл его. Свет погас.

— Прекрасно, сэр, — выдохнул чуть позже Джек.

— Дело не только во мне, — отозвался Макдональд. — Наша разведка донесла, что сегодняшней ночью лягушатники на приливной волне планируют кое-что перебросить из города. Нас принимают за них.

Капитан Чадз, с трудом разворачивая посудину, сердитым жестом призвал их к молчанию.

— Проклятье! — с яростью прошептал он, напряженно вглядываясь во тьму.

— Что случилось, дружище? — спросил шепотом Хоу.

— Сдается… нас пронесло мимо бухточки Ан-дю-Фюлон.

— Что? — Полковник досадливо дернулся. — Тогда высаживай нас на берег, моряк.

— Я не уверен…

— Высаживай нас! Это приказ. Нам в любом случае надо на землю.

Теперь, чтобы одолеть стремительное течение, понадобились все силы гребцов. Послушная веслам и рулю плоскодонка вскоре вышла на мелководье, и пехотинцы, сидевшие на носу, выпрыгнули из нее. Вода доходила им до пояса, но они все же вытолкнули лодку на берег и потом, уже вместе со всеми, затащили на крутой склон.

Джек, с мушкетом, болтающимся за спиной, вскарабкался на площадку под уходящей вверх кручей, где первая рота уже выстраивалась в боевые ряды. Сзади на свет вспыхнувших фонарей шли еще две лодки. Чадз повернулся к ним, но Хоу схватил его за рукав.

— Ну, моряк! — пролаял он.

Чадз явно тянул время, глазея на поросший подлеском обрыв.

— Ну… мы и впрямь промахнулись, когда уходили от патрулей. Но, на мой взгляд, не слишком.

— И на сколько «не слишком»? — язвительно спросил Дилон.

— Мне кажется, эта долбаная тропа где-то, в задницу, там… в двух сотнях ярдов.

Чадз махнул рукой в темноту.

— Где-то, в задницу… там? — Дилон посмотрел на Хоу. — Нам надо ее разыскать.

Хоу смотрел вверх.

— Полковник?

— Вот ты и ищи, — был ответ. — Забирай своих бедолаг и ступай. Но мы, держу пари, попадем туда раньше. — Он выпятил подбородок. — Заберемся наверх и ударим французикам в тыл.

Дилон в растерянности открыл было рот, но Хоу уже повернулся к Макдональду:

— Вы будете сопровождать меня, сэр. Посмотрим, сумеете ли вы обдурить патрульных еще раз.

Дилон, на которого демонстративно не обращали внимания, пожал плечами и, махнув рукой, повел свою роту во мрак. Хоу с сержантами занялся построением остальных.

— Ты будешь при мне, — сказал Джеку Макдональд. -Как твой французский?

— Никак, — ответил Джек, ухмыляясь. Его почему-то все теперь странным образом веселило. — В голове — полный ноль. — Он посмотрел на обрыв. — А мы сможем тут влезть?

— Парень, ты, очевидно, никогда не был в Гленко .

Вернулся Хоу с отрядом. Как и все, он закинул мушкет за спину и подтянул потуже ремень.

— Вперед, — прозвучал приказ. — Англия на нас смотрит!

Джек припал к склону. Крутизна того мало чем отличалась от крутизны церковного шпиля, однако он в детстве много раз лазал за яйцами чаек и не боялся предстоящего испытания. Правда, гранитные, покрытые водорослями и птичьим пометом корнуолльские скалы имели выступы и выходы других пород. Там было на что опереться и за что зацепиться. Здешний же глинистый сланец был бесформенно-комковатым, нашедший упор ботинок сползал, твердь под руками крошилась. Однако Джек быстро смекнул, как с этим сладить, и сноровисто двигался вверх, прижимаясь к почве всем телом и выталкиваясь согнутыми в коленях ногами. Кроме того, тут росли мелкие деревца, в основном клены и ясени, и хотя скопления скользкой листвы мало чем его радовали, зато корни, выпиравшие из земли, хорошо помогали подъему, а поваленные стволы местами образовывали что-то вроде лестничных перекладин. В основном это было десантникам на руку, но не всегда, порой опора оказывалась трухлявой. Вот и капрал, ползший слева от Джека, вдруг поехал вниз. Он глухо выругался и тут же замолк, повинуясь приказу молчать, хотя вокруг стоял такой дикий треск, словно сквозь заросли продиралось стадо преследуемых медведем оленей. Впрочем, это, возможно, Джеку только казалось, и он упрямо карабкался вверх, стараясь не думать о том, что его там ожидает.

Несмотря на тяжесть мушкета и каверзное поведение штыка, свисавшего с пояса и цеплявшегося за все, что возможно, Джек дополз до вершины обрыва в таком возбуждении, что, несомненно, ринулся бы дальше, если бы не дернувшая его за локоть рука и строгий шепот: «Куда?!»

Джек всхрапнул, как норовистый конь, но послушно улегся рядом с шотландцем, вслушиваясь в хруст корней за спиной и шумы оседающей почвы. Хоу добрался до верха с последними из солдат. Около сотни англичан залегли на гряде, переводя дыхание и настороженно вглядываясь во мрак.

Все было тихо. Потом совсем рядом язвительно расхохоталась какая-то птица. И снова все смолкло. Внезапно полковник и капитан напряглись. Напрягся и Джек, слуха которого коснулось отдаленное бормотание, может быть пение. За кустами возле дальних сопок что-то мигнуло, похожее на отсвет костра, потом мигнуло еще и еще раз.

— Сержант, — прошипел Хоу, — стройте людей. Макдональд, хватит валяться.

— Нам пора, — прошептал шотландец.

Солдаты, вставая, тянулись к оружию. Макдональд обнажил свой тяжелый шотландский палаш с оплетенным эфесом. Джек, подражая Хоу, снял с плеча мушкет и с третьей попытки умудрился примкнуть к нему штык. Но за порохом и пулями никто не полез, выстрел, даже случайный, приравнивался к предательству, и нарушитель был бы незамедлительно умерщвлен.

Джек вдруг вспотел. Ему сделалось жарко, но тут хлынул дождь. Краткий, обильный, он продолжался с минуту, но насквозь пробил мундиры и несколько охладил тела разгоряченных взятием кручи солдат. По мановению руки Хоу пехотинцы, осторожно ступая, двинулись в направлении сопок. Через какое-то время они резко замерли. Кто-то к ним приближался в охватывающем округу тумане, грузно вышагивая и насвистывая что-то себе под нос. Макдональд с тем гнусавым прононсом, которому он пытался обучить Джека, выкрикнул:

— Eah, qui est la?

Свист и звуки шагов тут же затихли, зато взамен лязгнул снимаемый с плеча мушкет.

— Eh, merde! Qui etes-vous?

Макдональд, сделав всем знак не двигаться, пошел вперед. Его коренастая фигура мгновенно исчезла в тумане и мраке, но слышимость была очень хорошей. До Джека отчетливо долетал каждый звук. Шотландец сказал французу, что возглавляет колонну городских ополченцев, присланную сюда в подмогу разрозненным патрулям. И прибавил, что командующий в награду за хорошее несение службы прислал караульным бочонок бренди, а потому было бы вовсе не лишним созвать их всех в одно место, хотя бы к костру. Восторг, прозвучавший в ответе канадца, и то, с какой рьяностью он принялся скликать товарищей, свидетельствовали, что хитрость горца сработала. А темнота и туман, подумал Джек, очевидно, скрыли от глаз незадачливого патрульного его килт. Тут голоса стали удаляться, и англичане последовали за ними.

Им потребовалась всего минута, чтобы дойти до костра, а французам на опознание неприятеля была предоставлена лишь секунда, которой явно тем не хватило, чтобы хоть как-то отреагировать на атаку. Макдональд мигом приставил палаш к горлу проводника, а сидящие кружком караульные просто вскрикнули и оцепенели. Их повалили на землю, вставив в рты кляпы и надежно скрутив за спинами руки. Половина десантников скрылась в тумане, из которого понеслись глухие удары и стоны. Затем, как по волшебству, все затихло опять.

Джек, открыв рот, наблюдал за действиями ветеранов. Он, безусловно, принял бы самое деятельное участие в схватке, но… она уже кончилась, и ему оставалось только тупо глазеть на поверженных, ошеломленных врагов. А ведь еще вчера он так мечтал…

Тут его хлопнули по плечу. Это был Хоу.

— Значит, так, Акробат, говорят, что ты можешь бегать как заяц. Вот и посмотрим, как быстро ты доберешься до берега и сообщишь мистеру Дилону, что неприятельский заслон нами снят. А если и генерал уже там, засвидетельствуй ему мое почтение. Скажи, что он может выводить людей на равнину.

Джек все стоял. Хоу осклабился.

— В чем дело, корнет?

Сняв со ствола штык и сунув его за пояс, Джек закинул мушкет за спину и шагнул к ведущей на берег тропе. Макдональд тронул его за плечо.

— Удачи, парень, и будь осторожен. Есть вероятность, что наши сняли не всех французских патрульных и кое-кто из них еще бродит тут.

С этими словами он легонько подтолкнул гонца в заданном направлении, и через минуту тот уже скользил по утрамбованной, но чуть раскисшей от дождя глине навстречу всем возможным опасностям, какие могли его поджидать. Проход, по дуге сбегавший к реке, был шириной футов в шесть, крутизна его ускоряла скольжение. Джек отчаянно изгибался, чтобы сохранить равновесие, мушкет больно бил его по спине. Потом правое колено его сильно стукнулось обо что-то, он упал, судорожно цепляясь за какие-то ветки, и наконец замер, несколько оглушенный беспорядочным кувырканием в посеребренной луной полумгле.

Придя в себя, Джек осмотрел неожиданную преграду. Это был большой клен, то ли спиленный специально, то ли упавший и косо перегородивший тропу. Он лежал макушкой вниз и являл собой нешуточное препятствие для пушек. Артиллеристам, чтобы вкатить их вверх по проходу, придется пустить в ход пилы и топоры.

Джек завозился, пытаясь выбраться из мешанины веток и сучьев, но тут слуха его коснулся какой-то звук. Он шел снизу, однако ничуть не походил на маршевый шаг нескольких пехотинцев. Тот, кто к нему приближался, был явно один. Похоже, он поторапливался, оскальзываясь на глине и при этом вполголоса немилосердно бранясь. Смысл ругательств был Джеку неведом, но язык… да, язык он узнал.

Французский язык.

У него отвисла челюсть, остановилось дыхание, а руки судорожно вцепились в поваленный ствол. Вдохнуть, правда, он все же сумел, но лишь через силу и с неожиданным хрипом, гулко ударившим его по ушам. Однако даже если француз что-нибудь и услышал, это ничуть не насторожило его: он взбирался все выше и выше в безмятежной уверенности, что ему тут ничто не грозит.

Джек медленно сполз со ствола и затаился, прижавшись боком к гладкой и влажной коре, в голове его бешено прыгали мысли. Француза, в конце концов, можно и пропустить. Здесь так темно, что он ничего не заметит. А наверху его обязательно скрутят, малый идет не таясь и, конечно, к костру. Да, так будет лучше всего, ведь у Джека задание особой важности, которое непременно следует выполнить, не отвлекаясь на всякую ерунду. Пусть враг пройдет, а уж Макдональд и прочие никоим образом не дадут ему ускользнуть.

Но… вдруг все же дадут? Вдруг он заметит их раньше? И обогнет, обойдет во тьме? А потом добежит до Квебека и поднимет тревогу? Тогда грандиозные планы Вулфа провалятся, а его войско, скученное и беззащитное ждет неминуемый молниеносный разгром.

Сообразив это, Джек понял, что не может позволить французу пройти, и осторожно вытащил штык из ножен. Патрульный, ткнувшись в преграду с другой стороны, отчетливо произнес: «Merde!»

Показалась нога, потом — туловище, затем солдат перетащил через ствол и другую ногу. Он посидел, отдыхая, и скользнул на заднице вниз, приземлившись в ярде от Джека.

Джек поднялся на ноги, но не очень ловко. Мушкет его лязгнул, задев за сучок. Солдат, моментально повернувшись на звук, отшатнулся. Несколько томительно долгих секунд он смотрел Джеку в лицо, потом опустил взгляд, заметил штык и потянулся к торчащей из-за спины рукояти сабли. Звук обнажаемого оружия был неожиданно громким.

Миг — и грозное лезвие развалило бы Джеку плечо, но он успел схватить патрульного за запястье. И попытался пронзить француза штыком, что не сработало, ибо тот увернулся. И в свою очередь поймал в тиски взметнувшуюся вверх кисть врага. Так они и застыли, не давая друг другу пустить в ход оружие и сопя от натуги.

Француз имел преимущества, он был массивнее и стоял выше, давя на противника весом. Но Джек недаром брал уроки борьбы, он откинул корпус назад и неожиданно дернул вниз сжимавшую саблю руку. Француз упал на него, а Джек, изворачиваясь, сильно ударился боком о ствол и повис на помешавшей завершить бросок ветке. Тяжело дыша, противник пытался освободить руку с саблей, однако страшный захват на ушедшей вниз руке Джека ослаб. Миг — и пальцы врага впились в его горло, а каверзный штык втулкой зацепился за сук. Жутко сипя, Джек отчаянно дергал его, потом, уже почти теряя сознание, подался в сторону, сук мягко хрустнул, и освобожденный клинок пошел вверх.

Джек никуда не целился — он просто ударил. Он ничего не видел, не слышал и лишь ощущал, как острие скользит вдоль кости, разрывая одежду и входя в тугую, напряженную от усилия плоть. Оно шло очень трудно, потом все легче и легче, и, когда вышло наружу, француз закричал.

Напряжение моментально ослабло. Сабля упала на землю. Джек повернулся, ударил, и противники поменялись местами, теперь на ветке висел проткнутый штыком человек. Пальцы его судорожно вцепились в руку врага, не давая выдернуть клинок из раны. Кровь текла по костяшкам крепко стиснутых пальцев, оба тела сплелись, как в любовном объятии, глаза глядели в глаза. Спустя целую вечность в зрачках патрульного что-то мелькнуло, и они медленно закатились под лоб. Джек резко дернулся, отпрянул и, выронив штык, рухнул коленями в мокрую глину. Первым его ощущением был несказанный, неимоверный восторг.

Он и не представлял себе, что такое возможно! Счастье буквально распирало его, требуя выхода в диком хохоте, в буйстве, но вместо этого он стоял на коленях и непрестанно всхлипывал, пытаясь втянуть воздух в легкие. А когда это наконец удалось, его радость бесследно исчезла. Джек, машинально вытирая о камзол руки, неотрывно смотрел на француза. Тот был очень молод. Очень. Как и он сам.

Он не знал, сколько времени провел на коленях, из оцепенения его вывели звуки новых шагов. Он понимал, что должен подобрать с земли штык и попытаться убить следующего француза, но не мог двинуться с места, словно намертво скованный пролитой им чужой кровью.

— Черт возьми! Это ты, Абсолют?

Капитан Дилон, оседлав поваленный клен, озадаченно глядел на Джека. Потом он заметил труп, перелез через ствол и присел.

— Ты не ранен, парень?

Джек покачал головой.

— Это твой первый?

Джек кивнул. Дилон ухватил его под мышки, помог подняться и осторожно встряхнул.

— Тебе скажут, что потом будет легче, — негромко произнес он. — Судя по моему опыту, это ложь.

Через преграду перебирались все новые и новые люди. Вскоре возле недвижного тела образовалась толпа.

— Мы взяли заслон?

Джек, во рту которого наконец появилась слюна, опять кивнул.

— Полковник Хоу послал меня сообщить вам об этом. Сказал, что генерал может выдвигаться наверх.

Дилон поскреб подбородок.

— Так-так.

Где-то над ними внезапно рявкнула пушка. Громкий звук сотряс тишину и затих.

— Это, должно быть, батарея Самоса под Квебеком. То ли бьют для острастки, то ли почуяли нас. В любом случае ее надо взять, и Хоу нужна подмога. — Он вновь посмотрел на Джека. — Ты сможешь передать все это генералу?

— Да, сэр. — Джек выпрямился, расправил плечи. -Да, сэр, думаю, что смогу.

— Хорошо.

Дилон похлопал посыльного по спине, подобрал с земли его треуголку. Стоявший рядом капрал поднял штык.

— Сэр?

Дилон взял штык, протер его рукавом и отдал владельцу.

— Тебе опять может это понадобиться.

После секундного колебания Джек сунул штык в ножны.

— Надеюсь, что нет.

— Amen , — заключил капитан. — Bon chance!

Обернувшись к солдатам, он крикнул:

— Вперед!

«Бедолаги Дилона» потекли вверх по склону. Когда последний из них растворился в начинавшей светлеть полумгле, Джек взобрался на ствол.

— Bon chance, — сказал он неизвестно кому, потом оттолкнулся и спрыгнул.

Туман понемногу рассеивался, и у него появлялась возможность бежать уже не вслепую.

 

Глава 3

РАВНИНЫ АВРААМА

13 сентября 1759 года

Последние вертикальные струи дождя прошлись по линии красных мундиров. С небольшого холма на ее правом фланге был прекрасно виден растянувшийся ярдов на тысячу фронт, завершавшийся точно таким же невысоким холмом, на котором Джек, всегда имевший отменное зрение, мог различить даже мушкеты на красных спинах солдат.

— Не могу понять, вывел ли Тауншенд свои батальоны?

Генерал Вулф тронул за плечо адъютанта, и тот мигом поднес к глазам подзорную трубу.

— Да, сэр. Сейчас Шестнадцатый строится вдоль дороги на Сен-Фуа.

— Хорошо. — Вулф оглянулся. — Наши строятся тоже.

Джек посмотрел туда же. Тридцать пятый уже рассредоточился вдоль утесов. Теперь армия англичан напоминала прямоугольник, только без внешней стороны и с очень короткими боковинами. Грамотность этого построения сделалась очевидной, как только кончился дождь, и противник, пользуясь улучшением видимости, осыпал из-за деревьев врагов градом пуль. Как только раздались первые выстрелы, все невольно пригнулись. Все, кроме Вулфа.

— Время, Гвиллим?

— Почти половина десятого, сэр.

— Хорошо. Очень хорошо. Вашу трубу, будьте любезны. Абсолют, задержитесь.

Джек, начавший было спускаться по склону, поспешно вернулся. В этот момент посторонившийся, чтобы дать ему дорогу, сержант с криком упал и схватился за шею, тщетно пытаясь зажать рукой рану, из которой толчками полилась кровь.

— Прикажите солдатам залечь, Гвиллим.

Команда пошла по цепи. Британская армия моментально повиновалась приказу.

— А ты погоди, парень. — Вулф ухватил Джека за руку. — Стой смирно, не шевелись.

Джек замер, отнюдь не пребывая в восторге от мысли, что является теперь на хорошо просматриваемом пространстве одной из самых заметных фигур, а Вулф между тем положил свой «телескоп» ему на плечо. Сам он уже не мог держать его, ибо с час назад получил пулю в запястье, и теперь белая повязка над кистью резко контрастировала с траурной, черной, повязанной выше в память о недавно почившем отце.

Джек изо всех сил пытался сдерживать дрожь, хотя это не очень ему удавалось. Вулф же был совершенно спокоен. Не обращая внимания на свист пуль, он смотрел на восток. Там за холмами, облепленными французами, находился Квебек. Белая форма делала войска лягушатников похожими на скопления кучевых облаков. Расстояние до них не превышало и полумили.

— Да, — пробормотал Вулф, — именно так я и думал. Монкальм поместил в центре самые опытные полки. Они уже строятся. Бог мой, он сам строит их! Видишь его, парень? Восседает на черном коне, напыщенный идиот. Очень удобно для кого-то из наших! — Он вздохнул. — Давай сядем, а?

Джек с большим облегчением помог генералу опуститься на землю, потом плюхнулся рядом с ним и съежился, втянув шею в плечи. Он с удовольствием лег бы и на живот, но не решился, поскольку все остальные офицеры сидели.

— Вы полагаете, он атакует нас, сэр? — спросил Гвиллим.

— Да, полагаю… и очень скоро. Чтобы не дать нам тут окопаться, а потом, каждый час промедления позволяет нашим кораблям подвозить все новых и новых людей. Да и орудия тоже! — Генерал склонил набок голову, прислушиваясь к разрыву. — Шестифунтовый! Уильямсон уже берет их в работу. Поглядим, как это понравится их ополченцам и союзничкам-дикарям?

Джек поднял взгляд. Среди поросли, покрывавшей утесы, двигались призрачные силуэты полуголых людей! Их гортанные жуткие вопли нервировали англичан много больше, чем пули. Казалось, они исторгались если не самим владыкой тьмы, то уж точно самыми ужасающими представителями его рогатого воинства. Джек передернулся, вспомнив боевой клич лондонских могавков. В сравнении с тем, что до него доносилось, это было пищанием слепых котят.

Вулф отреагировал на новый взрыв воплей равнодушным пожатием плеч.

— Le General прекрасно понимает, что, если он будет медлить, мы попросту слопаем его подкрепления, подходящие из Сен-Фуа, как… как яблочный пудинг. — Он улыбнулся. — Нет, джентльмены, Монкальм выступит прямо сейчас, причем сомкнутым строем. Он собирает лучшие части и сам поведет их. А мы его встретим. — Опираясь на плечо Джека, генерал неспешно встал. — Что ж, к делу. Бертон, остаешься за главного. Что бы там ни было, держи этот фланг.

Произнеся это, Вулф быстро зашагал прочь. Джек и другие едва за ним поспевали. Теперь их командующий вовсе не напоминал прежнего немощного чахоточного. Он шел легко, помахивая черной тросточкой, и крысиный напудренный хвостик, болтаясь, бил его по спине.

В центре британского фронта под флагами залегли сорок седьмой и сорок третий полки. Как только Вулф приблизился, офицеры вскочили, а солдаты лежа приветствовали командующего троекратным «ура».

— Все в порядке, Джордж? — обратился Вулф к бригадному генералу.

— Кажется, да, сэр, — ответил Монктон. — Но нам…

Пока шло совещание, Джек оглядывал диспозицию. Англичане залегли в два ряда, напряженно следя за действиями белых мундиров. Где-то тут должен был располагаться и Семьдесят восьмой батальон Фрейзера, почти сплошь состоявший из горцев. Так и есть, воины в килтах лежали чуть в стороне. Но не все. Один невысокий шотландец невозмутимо прогуливался под пулями, попыхивая неизменной трубкой, крепко зажатой в зубах. Он обернулся, почувствовав чей-то взгляд, и направился к Джеку.

— Как дела, парень?

— Сносно.

Шотландец помялся.

— Ты хорошо почистил свой штык?

Джек, содрогнувшись, отвел глаза в сторону. Макдональд, вытянув руку, потрепал его по плечу.

— Дилон сказал мне. Скверная штука — впервые убить человека, а ты выбрал самый мерзкий способ -в ближнем бою.

— У меня не было выбора, — сказал Джек. — Но в другой раз…

— В другой раз будет не легче. — Горец ткнул пальцем в мушкет. — Хотя с этой штуковиной все вроде бы проще. Ты палишь не конкретно в кого-то, а просто в толпу.

— Что ж, — ответил Джек, облизывая пересохшие губы, — кажется, я вскоре это проверю.

— Достаточно скоро, о да, — улыбнулся Макдональд. — Если Вулф не отправит тебя как сопляка и любимчика куда-нибудь в тыл.

Но все оказалось не так. Совещание кончилось, и Гвиллим знаком велел Джеку вернуться. Шотландец пошел вместе с ним.

— Абсолют, я вновь собираюсь использовать твои ноги. Останешься здесь, в центре, посыльным. Если начнет припекать, будешь поддерживать связь между генералом Монктоном и другими частями.

Макдональд вытащил изо рта трубку.

— Сэр, в этом случае позвольте ему быть при мне. С нашими гренадерами, в нескольких ярдах от генерала. Он слишком горяч, я его придержу.

— Горец и сдержанность то же, что шлюха и девственность, но пусть будет так, — улыбнулся Вулф.

Шотландец яростно фыркнул, офицеры расхохотались, а генерал вновь повернулся к Джеку.

— Если что, ты разыщешь меня, паренек?

— Непременно, сэр. — Джек улыбнулся в ответ. — Можете на меня положиться.

— Положиться на Абсолюта? Сына Безумного Джейми? Ничего лучшего нельзя и желать! — Вулф притронулся кончиком трости к полям своей шляпы. — Джентльмены. Пора.

Развернувшись, он вновь направился к правому флангу, за ним двинулась свита. Какое-то время Макдональд смотрел ему вслед, потом произнес:

— Они одного поля ягоды, твой папаша и он. Горцы по сей день вспоминают Каллоден, но зла на них у нас нет. Храбрость и благородство в почете везде. — Он пожевал губами. — И раз уж о том зашла речь, пойдем, я представлю тебя главам кланов.

Представление было очень коротким. Джек услышал несколько пышных имен, но моментально забыл их, ибо французы ударили в барабаны. С холмов понеслись крики:

— Vive le General! Vive le Roi! Vive la Paix!

Пледы и килты зашевелились.

— Семьдесят восьмой, становись!

Аналогичные приказы полетели вдоль фронта. Англичане поспешно вставали, образуя две цепи защиты: первую там, где лежали, вторую чуть сзади.

— Ты умеешь пользоваться мушкетом, солдат?

Джек кивнул.

— У нас недобор младших чинов, после того как кишки Арчи Макдугала разметало по всей палатке. Занимай его место в задней шеренге, я встану рядом с тобой. Сегодня будет важна каждая пуля, и этому, — горец похлопал по рукояти своего палаша, — тоже найдется работа.

Джек не ответил, он смотрел на равнину, по которой к нему неуклонно катилась белая, методично заливающая все бугры и заполняющая все низины волна. Какое-то время она казалась сплошной, потом в ней стало проглядывать голубое и розовое — цвета жилеток отдельных полков. Войска Монкальма наступали тремя основными колоннами, а между ними словно бы колыхалась радужная разномастная дымка — это были пестро одетые отряды милиции и ополчения. По мере приближения боковые колонны принимали все более размытые очертания, зато центральная двигалась слаженно, как на параде, являя собой белую, направленную в сердце британских формирований стрелу.

Англичане стояли недвижно. Дула их мушкетов и штыки были безобидно обращены к белесому канадскому небу.

— Ты забил две пули, парень?

Негромкий голос Макдональда вернул Джека к реальности.

— Да, сэр, — был ответ.

Вулф приказал зарядить мушкеты двумя пулями и увеличить количество пороха. Это повышало их разящую мощь, но снижало дальность каждого выстрела, что говорило о намерении командующего ждать, ждать и ждать.

Дробь барабанов вдруг участилась, и наступающие ускорили шаг. Фланги французов ощутимо расширились, а центр уплотнился. Горец, стоявший впереди Джека, принялся что-то размеренно бормотать по-шотландски. Молился он или бранился, сказать было трудно, но Джеку вдруг тоже отчаянно захотелось занять себя чем-то подобным, и он сглотнул, пытаясь смочить пересохшее горло слюной. Ученикам Вестминстера вдалбливали бесконечное множество разнообразных молитв, но почему-то сейчас в памяти не всплывало ни слова из них. Ни на латыни, ни на греческом, ни на древнееврейском, ни на английском. Джек попытался сосредоточиться, угрызаясь тем, что ранее слишком мало заботился о душе. Но ничего не шло в голову, потом что-то вспомнилось… вместе с каким-то ритмом… нехитрой мелодией, и он забубнил:

Изо всех мастей девиц,

что падут пред вами ниц,

обойди хоть целый свет,

лучше нашей Нэнси нет!

Он, должно быть, увлекся, ибо горец впереди него обернулся и изумленно вытаращил глаза. Его неподдельное удивление весьма позабавило Джека, он даже хихикнул. Раз, потом — два. Все, что творилось, ужасно смешило его, все было слишком невероятным, абсурдным! Еще совсем недавно он горланил эти куплеты в кабачках около «Ковент-Гардена», а теперь стоит черт-те где с мушкетом в руках, повторяя имя лондонской потаскушки, и сорок сотен французов бегут к нему, чтобы поднять его на штыки.

Он хихикнул еще раз, и белая армия словно услышала его смех. Все барабаны грохнули и разом смолкли. Вражеская лавина замерла в ста шагах от линии красных мундиров. Видно, идиотизм ситуации дошел и до лягушатников, решил окончательно развеселившийся Джек. Сейчас они перестроятся и торжественно повернут восвояси. А убьют его как-нибудь в другой раз.

Успокоенный и обрадованный этой мыслью, он почти с умилением наблюдал, как французы четко и слаженно опускают стволы мушкетов и прижимают приклады к плечу.

Послышался нарастающий грохот, воздух внезапно наполнился свистом и криками, а также напоминающими чоканье звуками. Пули, летящие градом, задевали ружейные замки, солдатские пряжки и патронташи или, уже беззвучно, входили в тела англичан. Горец, шептавший молитву, качнулся и, едва не сбив с ног соседа, упал — на месте его глаза зияла кровавая рана.

— Семьдесят восьмой, три шага вперед, — рявкнул голос с шотландским акцентом.

Горцы поспешно повиновались приказу, замешкался только Джек, не привычный к муштре. Заминки хватило ему, чтобы увидеть оказавшихся за шеренгами павших. Их было около дюжины, они частью корчились, частью не подавали признаков жизни. Джек вздрогнул, заторопился и… очутился в первом ряду.

— Роты… сомкнись!

Шеренги сдвинулись, заполнив бреши.

— Оружие к бою!

И вновь все пришло в движение. Каждый боец выставил ногу вперед и вскинул к плечу мушкет. Джек, помня уроки йоркширского сквернослова, справился с этим не хуже других. Чем неожиданно заслужил похвалу.

— Молодчина, — сказали сзади, обдавая его густым запахом трубочного табака. И прибавили: — Держись, сейчас будет жарко.

Облако дыма, окутавшее французов, начинало редеть, из белого марева, как призраки, появлялись шагающие фигуры. Барабаны вновь грозно зарокотали в такт громким крикам:

— Vive le Roi! Vive la Paix!

Лягушатники наступали.

А по рядам англичан пронеслось негромкое:

— Ждать.

Французы шли. Они уже были ярдах в восьмидесяти. Некоторые из них продолжали стрелять. Справа четвертый от Джека солдат вскрикнул, повалился ничком и застыл.

— Ждать, парни! Ждать!

Надо же, как это все-таки тяжело! К дулу мушкета словно приделали гирю. Руки Джека начинали подрагивать, еще одно-два мгновения — и пули войдут не во вражеские ряды, а в канадскую землю.

А белая волна все катилась. Семьдесят ярдов. Шестьдесят. Пятьдесят.

— Ну, идите, идите, — отчаянно шептал Джек. — Идите же к своей маленькой Нэнси.

Макдональд над ухом неожиданно прокричал:

— Взвод, пол-оборота направо.

Дюжина горцев автоматически повернулась, то же проделал и Джек. Теперь он вместе со всеми целился в левую колонну французов, где, судя по цвету жилеток, маршировали беарнцы.

Сорок пять шагов. Сорок.

— Ждать, парни. Ждать.

Потом, через бесконечно долгую паузу, раздалось долгожданное:

— Пли!

Джек, нажимая пальцем на спуск, испытал громадное, ни с чем не сравнимое облегчение. Порох на полке вспыхнул, свинец вылетел из ствола, плечо ощутило толчок отдачи. Он в кого-то целился, но не понял, попал или нет, ослепленный резкостью вспышки. Все опять утонуло в дыму, а когда тот стал, свертываясь, подниматься, взорам открылась ужасающая картина.

Передние ряды французских колонн были буквально сметены дружным залпом. Их строгий порядок нарушился, уцелевшие казались одинокими белыми островками: здесь три человека, там два, там один. Джек молча пялился на окровавленного офицера без треуголки, тот, опираясь на шпагу, что-то кричал, но с губ его почему-то не срывалось ни звука. Над равниной висела странная всеобъемлющая тишина.

Ее нарушил спокойный голос английского офицера:

— Приготовиться к перезарядке.

Этот негромкий приказ побежал по цепи к флангам, а над армией белых пронесся то ли всхлип, то ли стон, после чего французы развернулись и побежали.

— Они сломлены! Боже, они удирают! — Бригадный генерал Меррей подскочил к полковнику Фрейзеру. Без треуголки, без парика, взволнованно потирая красную лысину. — Вперед! За ними! Их надо добить!

Горцам не нужно было повторять это дважды. Мушкеты были вмиг закинуты за спину, в руках засверкали кинжалы и палаши. Джек не имел ни того ни другого, но, когда его взвод снялся с места, он без малейшего колебания тоже рванулся вперед. Однако он сделал лишь шаг, ибо Макдональд с решительным видом ухватил его за воротник и даже чуть проволок в обратную сторону.

— Стой, малый, стой!

Джек барахтался, извивался, пытаясь высвободиться из стальной хватки. Французы бегут, он должен дать им пинка. Не важно, что у него нет устрашающего шотландского палаша. Йоркширец учил, что штык в атаке не хуже. Джек, кстати, сегодня уже подколол им врага.

Но вывернуться из рук Макдональда было не так-то просто. Горец рывком развернул его, впился взглядом в лицо.

— Слушай меня, Абсолют. Мне велели не спускать с тебя глаз, и правильно, что велели. Иначе ты в горячке позабудешь себя и свой долг. Ты уже принял участие в бойне, и хватит. Теперь твое дело — ждать приказаний. Твои командиры надеются на тебя. — Он подбородком указал на английские развевающиеся знамена. — Ступай туда. Твое место там, а мое…

Он быстро вытащил из ножен палаш и с криком «Макдональды и победа!» бросился догонять своих солдат.

— Эй, Абсолют! Ты что, уснул?

Это был командир Сорок третьего, Хейл.

— Бери ноги в руки, — велел он, когда Джек приблизился, — и беги к командующему. Видишь, он там — на холме. Передай ему, что французы повсюду разбиты, а генерал Меррей у них на плечах прорывается к мосту. И еще вот что… — Полковник отошел в сторону, давая Джеку взглянуть на генерала Монктона. Тот с закатившимися от боли глазами лежал на земле, его жилет превратился в кровавое месиво, по которому шли пузыри. — Скажи ему и об этом. И спроси, что мне делать. — Он похлопал оцепеневшего гонца по плечу. — Вперед, Абсолют.

Джек с большой неохотой сделал один шаг и с еще большей — другой. Он ведь солдат, а не мальчик на побегушках, его место — в бою. Но вдруг ему в голову вошла мысль, насколько важна его миссия. Особенно в столь триумфальный момент. Французы бегут. Битва выиграна. Вулф будет в восторге. И доставит ему это замечательное известие не кто иной, как сын его старого боевого товарища — молодой, но уже проверенный в деле корнет Абсолют.

С этими мыслями он понесся к холму, где плотно сгрудилась свита Вулфа. Обежав офицерские спины по кругу, Джек попытался прорваться через заслон. Потом взмолился:

— Джентльмены, прошу вас. У меня важное сообщение. Позвольте пройти!

Спины раздвинулись. Джек скользнул в брешь. Генерал полулежал на руках коленопреклоненного гренадера и говорил пытавшемуся снять с него окровавленную рубашку врачу:

— Повторяю, со мной все кончено. Не тратьте зря время!

Джек упал на колени.

— Сэр! Французы бегут.

Глаза не открылись, но на губах заиграла улыбка.

— Я понял. Благодарю тебя, Боже, я умираю в мире с собой.

После этого голова генерала упала, а туловище обмякло, осело мешком.

— Но, сэр! Я принес и другие известия. Не очень, правда, хорошие. Генерал Монктон ранен, а может быть, уже мертв, и… и…

Гренадер бережно положил своего командира на землю.

— Он не слышит твоих новостей, парень, ни плохих, ни хороших. Его уже с нами нет.

— Но полковник Хейл ждет ответа! Ему… ему…

К Джеку склонился другой гренадер, офицер.

— В чем дело? Монктон тоже выбит из строя?

— Да, сэр. Его ранили… тяжело.

— Значит, командование должен принять теперь Тауншенд, да убережет нас Господь. — Офицер бесцеремонно потянул Джека за портупею. — Вставай, парень. Он на левом фланге. Дуй живо к нему и расскажи обо всем. — Он посмотрел на недвижное тело. — А еще скажи, что мы, выполняя последний приказ генерала, начинаем преследование врага. Барабанщик! — Его голос возвысился. -Дай сигнал к наступлению! Погоним этих зайцев обратно во Францию! Луисбургские гренадеры, вперед!

Собравшаяся вокруг тела толпа в один миг поредела. Вскоре возле усопшего остались два санитара, врач и топчущийся на месте посыльный. Взгляд последнего все еще был прикован к лицу генерала. Оно было умиротворенным, спокойным и даже порозовело, утратив всегдашнюю нездоровую бледность. Он пошел на поправку, подумалось Джеку, но… слишком поздно, теперь ему это уже ни к чему.

Грохнули барабаны, запели трубы, из сотен глоток вырвался торжествующий рев. Солдаты, озлобленные тремя месяцами поражений, теперь ликовали, предвкушая реванш.

Глядя на них, Джек тоже воодушевился и полетел стремглав к левому флангу. Мушкет бил по заду, он придержал его за приклад, сползающую треуголку пришлось просто сдернуть. Упоенно размахивая свободной рукой, Джек несся по равнинам Авраама к дороге на Сен-Фуа, к повороту, где развевались знамена пятнадцатого и шестидесятого пехотных полков и где должен был находиться новый командующий войсками британцев.

Тот и впрямь обретался именно там. Генерал Тауншенд стоял на руках силачей гренадеров, немилосердно кляня шаткость опоры и одновременно пытаясь удержать возле глаз подзорную трубу.

Завидев посыльного, он сполз на землю и, как только сообразил, что командование перешло в его руки, возмущенно вскричал:

— Преследовать? Распылить армию по всей этой пустоши, когда мы не знаем, каких подкреплений ожидает Монкальм? И потом, это бегство может оказаться лишь хитростью, чтобы заманить нас в засаду.

Полковник Пятнадцатого пехотного полка осмелился возразить.

— При всем уважении к вам, сэр, позвольте заметить, что генерал Вулф, похоже, так не считал. Он полагал, что Монкальм бросит в бой все свои силы, и потому…

— Вулф мертв, — оборвал его Тауншенд. — Монктон умирает. Теперь совершенно не важно, что они там полагали. Важно лишь то, что думаю я! — Он сурово воззрился на дерзкого офицера и продолжал сверлить его взглядом, пока тот не спрятал глаза. — Мы знаем, что Бугенвиль идет к нам от Сен-Фуа. Что будет, если эти ребята сомнут нас? Нет, я приказываю, трубите отбой! Отзовите их всех! И как можно скорее! В том числе и Меррея, и долбаных якобитов, похожих на баб.

Офицеры кивнули, прозвучали команды, солдаты побежали к орудиям.

— Кто прикрывает наш тыл?

— Полковник Хоу с легкой пехотой, — отрапортовал адъютант.

— Этого недостаточно. Передайте Бертону, чтобы отвел туда сорок восьмой. А ты, паренек… — Он повернулся к пытающемуся восстановить дыхание Джеку. — Ба, да я тебя знаю, молокосос. Ты, кажется, был ночью с Хоу?

— Да, сэр, но я…

Тауншенд нетерпеливо махнул рукой.

— Отправляйся к нему. Передай, что он должен сдерживать Бугенвиля, пока не придет подкрепление. Оно уже формируется. Ты понял? Вперед!

Джек повернулся и побежал. Опять. Не успев отдышаться.

— Полцарства за клячу, — пробормотал он себе под нос.

Он проплутал с полчаса, но все-таки отыскал Билли Хоу.

— А, это ты, Акведук! — осклабился тот. — Излагай!

Джек изложил все, что знал, однако ни бегство французов, ни даже смерть генерала Вулфа не произвели на полковника ни малейшего впечатления, он оставался невозмутим. Единственным, что его как-то задело, был приказ Тауншенда.

— Сдерживать? И каким хреном, позвольте спросить? — Хоу язвительно хмыкнул. — У меня всего три роты солдат, разбросанных по этим рощам. — Он махнул рукой и склонил голову набок. — А Бугенвиль, кажется, приближается.

Джек, тоже прислушавшись, различил отдаленную барабанную дробь. Деревья, правда, ее заглушали, зато нисколько не скрадывали жуткого улюлюканья, раздававшегося то здесь, то там, и отвратительных, леденящих кровь завываний.

Хоу, заметив, как он вздрогнул, сказал:

— Да, дружище. Краснокожие так и рыщут вокруг. Ты уж постарайся не попадаться к ним в лапы. Иначе твои шикарные волосы украсят шест у вигвама какой-нибудь скво. — Он отвернулся. — Сержант Макбрайд?

— Сэр?

— Велите Фултону снять людей с перекрестка и отвести их сюда. Тут, на опушке, нам будет ловчей отбиваться как от французов, так и от дикарей. — Он встал, подняв мушкет. — Идем, Арчибальд?

— Собственно, я Абсолют, сэр, — пробормотал Джек, обращаясь к его удаляющейся спине.

Когда они поднялись на пригорок, крики аборигенов утихли, а барабанная дробь стала слышней. Взору Джека открылась дорога, резко уходящая вправо и в лес.

— Первая рота — к обочине, вторая и третья — ко мне, — прокричал Хоу. Через какое-то время на невысокой гряде у дороги залегло около сотни солдат.

Джек навострил уши. Ему показалось, что к барабанной дроби примешивается какой-то не схожий с ней стук.

— Сэр?

— Гм?

— Это не конники, сэр?

— Не думаю, парень. В Канаде нет кавалерийских частей. Разумеется, к нашей великой досаде. — Он неожиданно встрепенулся. — Постой! Кто-то, кажется, мне говорил, что Монкальм…

Слова его заглушил громкий топот. На опушку вынеслись всадники. В синих мундирах, в меховых киверах, их было много — не меньше двух сотен.

— По всему фронту, одиночными, пли! — закричал Хоу.

Его крик тут же потонул в воплях кавалеристов, конском храпе, ожесточенной пальбе и брани тех, кто валился с седла на дорогу. Англичане прятались за грядой, но для коней она была — увы! — слишком низкой. Миг -и конники устремились наверх, в воздухе сверкнули сабли.

Джек выстрелил, промахнулся, нырнул за камень, доставая патрон, и ему в щеку ударила гранитная крошка. Подковы взвизгнули, всадник махнул клинком, не достал, и разгоряченное животное понесло его дальше. Как и других атакующих верховых; впрочем, они моментально нашли себе дело. Шестеро англичан, струсив, побросали мушкеты и кинулись к лесу. На них тут же открыли охоту: их рубили, кололи, топтали копытами, а кавалерист, не сумевший снести с плеч голову Джека, развернулся и вновь галопом понесся к нему.

Времени для размышлений практически не имелось, надо было либо драться, либо бежать. Но Джек уже достаточно набегался за день, и потом, ему только что показали, какая участь уготована беглецам. Его соседи вставали на ноги, выставляя мушкеты с насаженными на них штыками; Билли Хоу с бранью выхватил из-за пояса пистолеты. Джек тоже встал, мысленно прощаясь с жизныо: он где-то читал, что в бою кавалерия без труда берет верх над легкой пехотой. Но разве настырный и самодовольный йоркширец не утверждал, что солдат со штыком может справиться с кем угодно, хоть с мастером фехтования?

Даже на лошади? А почему бы и нет? Эта мысль странным образом ободрила Джека, и, когда француз приблизился, он винтом прыгнул в сторону, уворачиваясь от грозных копыт, а потом и от сверкнувшей в воздухе сабли. Повернувшись, он попытался вонзить штык в ногу врага, но угодил в седло и, резко дернувшись, едва успел прикрыться мушкетом от следующего удара. Металл лязгнул о металл, француз грязно выругался и вздыбил коня. Передние ноги животного взбили воздух в каком-то дюйме от черепа Джека. Когда они обрушились вниз, всадник чуть наклонился вперед, к конской шее. На какие-то доли мгновения, но их хватило.

— Получай! — завопил Джек, резко вскидывая мушкет, и трехгранный штык вошел под жилет высоко сидящего верхового.

Тот вскрикнул и вновь занес руку с саблей, а Джек лишь сильней надавил на приклад, понимая, что ему уже некуда деться. Крик перешел в вопль, конь, испугавшись, прыгнул вперед и унес прочь своего седока. Вместе с английским мушкетом.

Обезоруженный Джек завертел головой. По всему склону синие конники бились с красной пехотой. Прямо под ним Билли Хоу подстрелил наскочившего на него лягушатника, и первой в землю ткнулась французская сабля. Джек подхватил ее, но за саблей последовал всадник, и в глаза Джеку бросилось пустое седло. Он не раздумывая запрыгнул в него, крепко стукнувшись задом о жесткую кожу, ноги его моментально нашли стремена. Чуть, правда, коротковатые, но разбираться с этим было некогда: лошадь, почуяв незнакомую руку, взбрыкнула и заскакала на месте, пытаясь сбросить чужака. Но тот с пяти лет объезжал жеребят, а потом и более взрослых лошадок, так что усмирить эту кобылку ему не составило большого труда.

Джек мигом подчинил ее своей воле, и как раз вовремя, ибо слева от него трое синих насели на знаменосца, тот, как пикой, отпугивал их длинным древком, но для французов это была лишь игра. Дело шло к неминуемому финалу, и, всадив в бока лошади каблуки, Джек пустил ее вскачь по широкому гребню. Он знал, что делать, ибо в Лондоне королевских кавалеристов специально тренировали для подобных атак.

— Ублюдки, — завопил он, отвлекая внимание синих, чего оказалось вполне достаточно, чтобы знаменосец вонзил навершие знамени в грудь одного из врагов. Двое других, натянув поводья, развернули коней, но Джек был уже рядом и молнией проскочил между ними, бешено крутя саблю над головой. Один француз успел уклониться, второй не успел и упал. Тот, что был попроворней, пришпорил коня и, выругавшись, ударился в бегство, а через мгновение влился в ряды кавалерии, отступавшей к дороге, что вызвало замешательство среди англичан. Французская конница была потрепана, но отнюдь не разбита, красные понесли много больше потерь. Нет, синих всадников явно что-то спугнуло, и Джек вдруг услышал:

— Шестидесятый, приготовиться! Пли!

Подкрепление приближалось плотным развернутым строем. Новый залп вышиб из седел еще с десяток врагов. Солдаты Хоу радостно закричали, Джек тоже, размахивая трофейной саблей, выкрикивал одно «ура!» за другим.

Пока его не прервал гнусавый голос:

— Ну, хватит, Аспирин, хватит. Уймись.

Джек опустил взгляд. Перед ним стоял Хоу с гримасой явного отвращения на длинном лошадином лице.

— Я Абсолют, дурья башка! — заорал Джек. — Джек Абсолют! Сын Безумного Джейми!

Выкрикнув это, он с силой ударил каблуками кобылку, ослабил повод, и та стрелой полетела к своим.

Он уже пропустил одну погоню и вовсе не желал пропустить и вторую! Раз уж ему довелось оказаться единственным королевским драгуном в Канаде, он просто обязан здесь себя проявить! Его дикий вопль: «Драгуны, вперед!», кажется, еще более смутил синих. Джек ударил саблей плашмя по крупу лошадки, та возмущенно всхрапнула и все убыстряющимся галопом понесла его к всаднику, отстающему от других. Еще рывок, и француз будет повержен, а победитель, поймав его лошадь, неспешно поскачет назад.

Джек миновал поворот.

И увидел развернутые ряды пехотинцев. В белых мундирах. Они расступились, и синие проскочили им в тыл.

— Стой! — закричал Джек и осадил кобылку так резко, что едва не перелетел через ее шею.

Французы с криками бежали к нему. Махнув раз-другой для острастки саблей, Джек развернул лошадку и с громким отчаянным гиканьем погнал ее в лес.

Ловко лавируя между редких стволов, он без труда оторвался от пеших преследователей, но, заскочив в чащу, вынужден был перевести свою спасительницу на шаг. Лес становился все гуще и все мрачней. Листья кленов, чуть тронутые осенним багрянцем, еще крепко держались на ветках и практически не пропускали вниз дневной свет. К тому же на небо набежали тучки, в воздухе ощутимо запахло дождем.

Он прислушался. Вокруг стояла глубокая тишина, совершенно невероятная после какофонии боя. Издали, словно через подушку, доносились отдельные выстрелы, крики. Лошадь под ним нервно дергалась в разные стороны, встряхивая головой, и ему, чтобы справиться с ней, пришлось вложить саблю в седельные ножны. Ударив ногами, Джек развернул ее влево. Там вроде бы было светлей, чем везде.

В чаще раздался невнятный писк. То ли птенца, то ли бельчонка. Он прозвучал неожиданно громко в торжественной, почти храмовой тишине. Джек настороженно оглянулся и даже подвытащил саблю из ножен, но отпустил ее, когда писк затих. Надо было двигаться дальше. На звуки выстрелов, уже и так еле слышных.

Следующий писк прозвучал много ближе, вновь насторожив одинокого всадника. Джек наклонился, чтобы вытащить саблю, и это его спасло. Что-то свистнуло над головой и ударилось в дерево рядом. Подняв глаза, Джек увидел торчащий из ствола томагавк. И услышал душераздирающий вопль. Оглянувшись через плечо, он похолодел, ибо к нему бежали два раскрашенных демона. Волосы, собранные в хвосты, били их по ушам.

Вздрогнув, он погнал лошадь к свету, туда, где угадывалось что-то вроде тропы. Перепуганная кобылка не нуждалась в его понуканиях и поторапливалась сама. Он вдруг почувствовал, что ее ухватили за хвост, и отмахнулся не глядя саблей. Вскрик, шум падения, француженка побежала быстрей. Ладно, подумал Джек, теперь все в порядке. Они отстанут, он сможет уйти.

Через мгновение он, потеряв стремена, вылетел из села и грохнулся на спину с такой силой, что остатки воздуха вышибло из легких, но крохи сознания все-таки еще теплились в нем. Его голову что-то поддерживало — возможно, какая-то кочка, и это позволило ему рассмотреть боевую дубинку, лежавшую у него на груди. Он поднял глаза и увидел еще одну палицу. Она опускалась, но удара Джек не почувствовал.

Просто вокруг вдруг стало темно.

 

Глава 4

ATE

В этой тьме он провел трое суток. Или около того, ибо на смену дня и ночи указывал лишь слабый переход от сплошного мрака к серому мареву, проступавшему сквозь повязку, наложенную ему на глаза. Вынужденная слепота обострила все прочие чувства. Прикосновение березовой коры к щеке говорило о том, что его везут на каноэ, это же подтверждал и плеск воды за бортом. Позже пришла сырость леса, там были привалы; грязная земля, на которую его бросали, пахла прелью и мхом. Разнообразие в череду этих ощущений вносили вкус жесткого сушеного мяса и затхлой воды, но самым сильным из обострившихся чувств была постоянная боль. И в голове — от двух ударов дубинкой, и в кистях рук, стянутых грубым шнуром, а также в боках, ногах и ягодицах — от пинков, какими его награждали, когда он, пытаясь сорвать с глаз повязку, терся обо что-нибудь лбом. Несколько избиений отвратили его от подобных попыток, а когда он понял, что ничего изменить не сумеет, прошел и, сменившись полным унынием, страх.

Теперь, похоже, все это должно было кончиться. Его вытащили из каноэ, поставили на ноги, повели вверх по крутой и скользкой тропе. Потом заставили пригнуться, втолкнули куда-то, и он затрясся уже не от холода, а от охватившего его тело тепла. Это блаженное ощущение было почти им забыто за трое суток пути по воде. У него отобрали все — камзол, жилет, ботинки, чулки, оставив только рубашку и бриджи. И вот теперь он жадно впитывал жар, исходивший от невидимого очага, а в нос ему били запахи мокрой собачьей шерсти, гари, табачного дыма и человеческих тел. А еще тут сильно пахло спиртным. Джек ни с чем бы не спутал этот привязчивый, резкий и знакомый до тошноты аромат.

Захватившие его дикари были в дороге весьма молчаливы, но, оказавшись среди своих, без промедления отверзли уста. Их рассказ выслушали, потом со всех сторон понеслись реплики. В основном говорили мужчины, но были слышны и женские голоса. В особенности один, срывающийся на крик, полный отчаяния, гнева и боли.

В конце концов Джека повалили на какой-то помост, его ноги свисали с него, его босые ступни касались поверхности пола. Он замер, приготовившись к самому страшному, но ничего ужасного не случилось, а кожаный шнур, связывавший руки, ослаб. Джек попробовал развести кисти в стороны, потом потряс ими в воздухе. Его не ударили, на него не прикрикнули, и он, неуклюже подергавшись, сел, а потом, расхрабрившись, стащил с глаз повязку.

Он находился в дальнем от входа конце длинной хижины с двускатным потолком и плотно утрамбованным земляным полом, в центре которого горели равноудаленные друг от друга костры, дым каждого уходил в отдельную дыру в кровле. Но не полностью, ибо весь объем огромного помещения заполняла едкая сизая дымка, впрочем, люди, сидевшие на помостах под стенами, казалось, не замечали ее. Все смотрели на лежащего возле большого костра человека. Хвост волос на бритой голове этого дикаря был завязан узлом, и о том, что он мертв, свидетельствовали также синюшный оттенок кожи и глубокий порез на горле, испачканном запекшейся кровью.

Плачущая над ним женщина непрестанно била себя в грудь кулаками, а стоявший около воин монотонно ей что-то втолковывал, почти пел, и звуки рыданий, смешиваясь с гортанным речитативом, образовывали странный, щемящий сердце дуэт. Вдруг они оба умолкли, женщину, едва не упавшую, подхватили под руки соплеменницы, а воин, выбросив вперед руку, указал пальцем на Джека. И все, кто был в общей хижине, повернулись к нему.

Воин в полном молчании направился к пленнику, схватил за волосы и потащил к мертвецу. Джек даже не пытался сопротивляться. Индеец был выше его и раза в два толще, а наблюдали за ними обоими столь же громадные и свирепые дикари. Он покорно позволил проволочь себя по полу и швырнуть на колени, после чего вырвавшаяся из рук товарок мегера принялась его избивать.

Она била и била, руками, ногами. Джек упал, прикрывая лицо, и свернулся клубком. Удары все сыпались под одобрительные возгласы окружающих, а когда избиение наконец прекратилось, воин снова заставил пленника встать на колени и забубнил что-то, показывая то на труп, то на него.

— Не понимаю, — выдавил Джек.

Дикарь наклонился, приблизив к нему татуированную физиономию, и заговорил еще громче и вдвое быстрее.

— Не… понимаю. Не… знаю слов…

Джек беспомощно показал на свой рот.

Мужчина что-то пробормотал, похоже выругался, затем повернулся и обратился к индейцу, стоящему рядом. Тот кивнул и покинул круг, в хижине стало тихо, Джек по-прежнему стоял на коленях, женщина беззвучно плакала, воин смотрел на него. Через минуту гонец вернулся и приволок с собой кого-то еще.

Это был тоже индеец, очень молоденький, не старше Джека, но несколько выше и тоньше, чем он. На затылке его, над морем сальных завитков, торчало нечто, напоминающее остатки воинского хвоста. Один глаз дикаря обрамлял старый, уже пожелтевший синяк, под другим красовалась короста царапин. В отличие от находившихся в помещении воинов его грудь прикрывали остатки рубахи, сильно истлевшей и чудом державшейся на худосочных плечах.

Посыльный с силой вывернул ухо юнца, и тот словно бы нехотя сел, устремив взгляд в пространство. Старший воин тут же принялся кричать ему что-то, не получая никаких видимых подтверждений, что его слышат. Лицо юноши было абсолютно непроницаемым, но, когда тирада закончилась, он, не повернув головы, обронил:

— Ты убил этого человека.

— Что? — ошарашенно спросил Джек, не вполне уверенный, что слышит английскую речь, и скорее склонный принять ее за слуховую галлюцинацию.

Те же слова были повторены еще раз и сопровождены легким кивком в сторону трупа.

— Но… я… никого из них… не убивал.

Юноша все с тем же бесстрастием произнес что-то, чего Джек не понял. Зато его понял вождь, который со множеством возмущенных восклицаний вытащил из-за спины французскую саблю.

— Ты убил его этим. С лошади.

В смутных глубинах памяти что-то забрезжило. Сабля, чаща, удар наотмашь вслепую, чей-то пронзительный вскрик.

— Ах! — выдохнул Джек.

Женщина, внимательно следившая за разговором, склонилась к нему и вновь закричала. Юноша перевел:

— Она мать убитого.

— Я очень… очень сожалею.

— Сожалений недостаточно. Она хочет… хочет…

Джек сглотнул слюну.

— Отмщения?

— Нет, компенсации. Ты должен ей заплатить.

Джек был изумлен, хотя испытал громадное облегчение.

— Они забрали все, что у меня было.

Подняв руку, он прикоснулся к груди. К тому месту, где прежде висела половинка монетки, напоминая ему о Клотильде. Он знал, что ее там уже нет, и это жгло его хуже незаживающей раны.

Его слова, переведенные на чужое наречие, вызвали новый взрыв эмоций у воина.

— Он говорит: плати, или станешь рабом.

Джек был уверен, что ослышался.

— Я стану… кем?

— Рабом. — Опущенные глаза юноши на мгновение вспыхнули. — Как и я.

— Рабом?!

Неожиданно ему все стало ясно, и вызванный подлостью краснокожего гнев пересилил страх.

— Послушайте, — заявил он, поднимаясь на ноги и глядя вождю прямо в глаза. — Я свободный англичанин — и никто, слышите вы, никто не может обратить меня в рабство. Скажи им, что, если они доставят меня в британскую армию, я… я щедро наделю их спиртным и… и какими-нибудь побрякушками. — Он посмотрел на юношу. — Скажи им.

— Не думаю, что…

— Скажи им, черт тебя побери!

Раб склонил голову набок и заговорил, но успел произнести всего несколько слов. Воин взревел от ярости, женщина завопила, и эта свирепая парочка уже в четыре руки принялась избивать белокожего пленника, пока тот не счел за лучшее снова упасть. Тогда его пнули несколько раз и оставили без внимания, а над его головой затеялся спор.

— Что ты сказал им? — глядя на юношу, с трудом выдохнул Джек.

— То, что услышал. Что твоя родина далеко и что быть рабом ты не хочешь.

— В следующий раз не переводи так уж точно, — простонал Джек, ощупывая свои ребра. — Откуда ты знаешь английский?

— Откуда раб знает больше, чем должен? — В отсутствующем выражении темных глаз что-то блеснуло. — Я не всегда был рабом этих собак. Я ирокез. Могавк.

— Могавк? — переспросил Джек, тупо уставившись на молодого индейца. — Надо же. Я ведь тоже могавк.

Блеск усилился.

— О чем ты толкуешь?

— О себе, о своих друзьях. Там, в Англии. О маленьком… клане.

— Клане?

— Ну да… вроде племени. Ночных мстителей… воинов. Мы… мы сами образовали его.

— Ты… ты утверждаешь, что ты воин моего племени? — Блеск превратился в пламя. — Врешь, англичанин. Ты не могавк. Ты украл это имя. Ты ничего не знаешь о нас.

— Послушай, дружище…

— Гнусный лжец! — завопил ирокез и набросился на ошеломленного Джека, но потрепать его основательно не успел.

Их растащили и поддали обоим, а потом вновь погрузились в свой спор.

Джек долго не шевелился. Теперь у него болело все тело. Он лежал, свернувшись в клубок, не отваживаясь поднять веки. А когда сделал это, наткнулся на взгляд темных глаз. Уже отнюдь не бесстрастных, а полных ненависти и гнева. Послышался шепот:

— Я воин, а ты нет. Я могавк, а ты нет. Я Ате из рода Волка. Держись от меня подальше, бледнолицый червяк. Или умрешь… и очень скоро.

В рабстве время течет чертовски медленно, думал Джек, в двадцатый раз за день спускаясь к реке. Он приподнял ладонями коромысло и понес его на весу, не давая дереву прикасаться к начисто стертым плечам. Берестяные ведерки мерно покачивались при ходьбе. На обратном пути они превратятся в гири, а коромысло навалится на болячки, и ему волей-неволей придется терпеть эту муку, ибо носить неполные ведра нельзя. Они сливаются в общий лоток, а с утра и до темноты удается сделать только определенное число ходок. При нехватке воды его поколотят и ограничат в еде. Джек пытался подкладывать под коромысло остатки своей батистовой рубашки, но это мало помогало. А синяя хлопчатобумажная роба, которую ему выдали, не защищала от холода и была слишком тонка. Правда, жир, который он поначалу втирал в свои плечи, изымая его из собственной порции пеммикана, потертости заживлял, однако вскоре кто-то заметил, что раб переводит зря пищу, и Джек был крепко бит. Так что теперь ему оставалось только страдать: по дороге вниз — меньше, наверх — много больше.

Боль отупляла, Джек потерял счет дням. Сколько времени прошло с тех пор, как его захватили? Он пробовал вести примитивный календарь, делая зарубки на досках, заменявших ему в длинном доме постель, но порой изматывался настолько, что наутро не помнил, поставил отметину или нет. К тому же не было полностью ясно, как долго его везли сюда по воде. Если после битвы прошло недели две, то на дворе стоял конец сентября… или начинался октябрь? Установить это по погоде, жутко холодной для осени, тоже было практически невозможно. Три дня назад, например, валил мокрый снег.

Итак, время опять, как некогда в Корнуолле, выкидывало с ним фортели, однако имелось еще многое, о чем стоило поразмыслить, неторопливо спускаясь к реке. Джек стал рабом не только скво, лишенной по его милости сына, но также и одного старика по имени Бомосин. Тот, кое-как изъяснявшийся по-французски, относился к Джеку терпимее, чем прочие абенаки, и иногда даже разговаривал с ним. От него Джек узнал, что попал в деревню Святого Франциска, хотя где она расположена, понять так и не сумел. Зато хорошо понял, что абенаки в союзе с французами давно воюют против «ублюдков Anglais» и что некоторые из скальпов, украшающих шест возле самой большой хижины поселения, добыл некогда сам старик. Он снимал их как с мужчин, так и с женщин, чем невероятно гордился, ибо каждый воин его племени сражался именно за эти трофеи, а отнюдь не за земли, которые все равно с собой не прихватишь, и, разумеется, не за какого-то там далекого короля. А вот скальпы и пленники, такие как Джек, дело, конечно, иное. Первые свидетельствуют о доблести добывших их храбрецов, а вторых при случае можно на что-нибудь обменять.

Это «при случае» взволновало Джека больше всего остального, но уточнить, когда эти «случаи» происходят, он так и не смог. Абенаки имели о времени очень туманное представление. Существовало лишь «до» и «после». До зимы? Пожатие плечами. После? Очередное пожатие. Приходилось смириться и ждать. Бежать было бы верхом безумия. Во-первых, он совершенно не знал, куда направиться, и во-вторых, вряд ли бы выжил в лесу. А в-третьих, за подобный проступок новому пленнику недвусмысленно пообещали отсечь кое-что, с чем ему расставаться, естественно, не хотелось.

При других длинных хижинах тоже имелись белые пленники — и мужчины, и женщины, но попытка связаться с ними не привела ни к чему. Все эти люди были либо голландцами, либо немцами и не изъяснялись ни на каком языке, кроме родного, хотя по их усталым жестам и удрученному виду Джек понял, что они находятся здесь уже страшно давно. Кроме него лишь один раб в деревне говорил по-английски, тот самый, который ничего общего с ним иметь не желал.

Опустив ведра на прибрежную гальку, Джек невольно задумался об Ате. Старик, брызжа слюной, утверждал, что все ирокезы — демоны, а их племя могавки -и того хуже, ибо само название их означает «людоеды». Этого варвара взяли в плен во время сражения, потому что его племя обычно дерется на стороне англичан. Но он плохой раб, строптивый и бестолковый. И, судя по всему, долго тут не протянет. Ведь его все недолюбливают и колотят. Даже другие рабы.

Это Джек понимал. Иерархия существует везде. Существовала она и в Вестминстер-скул. Старшеклассники издевались над теми, кто был их моложе, те вымещали свое раздражение на мелюзге. А мелкоту, ниже которой не было уже никого, раздирали внутренние междоусобицы. Тот, кто сильней, бил того, кто слабей. А слабый вынашивал в душе планы мести и, лелея ненависть ко всему и ко всем, с особым коварством изыскивал способ ударить исподтишка. Вот почему Джек и сам избегал встреч с Ате.

Он вздохнул и вошел в студеную воду. Ноги вмиг заломило, и он наклонился, стараясь наполнить ведра как можно скорей. Те не хотели тонуть, а когда все-таки притонули, сверху бухнули в колокол, потом еще и еще. Джек, не веря ушам, выбрался из воды, потом до него дошло, что сегодня, видимо, воскресенье. Олух, он мог бы понять это и раньше, ведь в деревне с утра трудились одни лишь рабы. Однако по воскресеньям их уроки на пару часов сокращались. Лягушатники убедили своих краснокожих союзников, что даже у невольников имеются души и что им нельзя запрещать заниматься их спасением. Поэтому раз в неделю почти все обитатели деревушки набивались в деревянную хижину с крестом на коньке, чтобы преклонить колени перед миниатюрной серебряной Богородицей, мягко посверкивавшей над массивным каменным алтарем. Абенаки являлись ревностными католиками или, по крайней мере, так о себе полагали, а Джек всегда считал себя атеистом и в прошлый раз к мессе решил не ходить. Тогда ему поручили работу другого, более набожного невольника: перерезать горло собаке, снять с нее шкуру, а потом выпотрошить и порубить на куски для котла. Нет уж, благодарим, теперь он богослужения не пропустит! И даже добавит к хоровым славословиям свою хорошо затверженную в школе латынь! В конце концов, на что не пойдешь, чтобы хотя бы пару часов не таскать на плечах эти треклятые ведра!

Служба, впрочем, не очень-то походила на те, которые Джеку доводилось посещать раньше. Правда, в ней тоже ощущалась торжественность, свойственная литургиям в аббатстве Святого Петра. И несомненно, наличествовал тот же экстаз, в какой впадали прихожане церкви на Тоттенхем-корт: абенаки падали на колени, отбивали поклоны, исступленно молились. И столь же трепетно передавали друг другу святыни. Крест и крошечная серебряная Богородица неторопливо пропутешествовали по кругу, их перемещение сопровождалось криками «аллилуйя», «осанна» и ударами в грудь. Но следом потянулись реликвии, поразившие Джека. Это были мотыги, ножи, цепы, ведра, рыболовные крючки, томагавки, мушкеты, кремни и пули. Деревянные маски с гримасами разного рода также благополучно прокочевали по нефу и были благоговейно возложены на алтарь. А потом взорам собравшихся было явлено нечто, заставившее Джека вытаращить глаза.

— Боже праведный! — вскричал он, и Бомосин, опиравшийся на него, присовокупил к восклицанию свое «Аве!», весьма довольный, что его раб столь горячо демонстрирует свою приверженность вере.

Вождь, сбивший в лесу Джека с коня, высоко поднял над собой то, с помощью чего он это сделал. А именно боевую дубинку с металлическими шипами на верхнем конце, шипы эти с одной стороны были глубоко всажены… в книгу. Плотную книгу в зеленой обложке. Джек узнал ее. Это был «Гамлет». Материнский подарок. Томик, который Джек за ночь до битвы, повинуясь наитию, сунул в нагрудный карман.

— Оринда, — важно произнес Бомосин. — Могучий дух, спасающий жизни. Он и твою тоже спас.

Джек в ответ сумел только кивнуть. Все вдруг сошлось, все неожиданно прояснилось. И боевая дубинка, словно прилипшая к его груди, и неправдоподобно большой синяк, оставшийся после на ребрах. Эта штуковина должна была уничтожить его и непременно уничтожила бы, войди она в тело. Но книга противостояла удару, она не позволила ему стать роковым. И получалось, что вопреки мнению старика его спасли мать, занудные причитания датского принца и мастерство переплетчиков из типографии Александра Попа. Той, что находится в городе Дублине на углу Дерти-лейн!

В конце службы, когда все реликвии — в том числе и томик Шекспира, насаженный на боевую дубинку, — нашли свое место у ног Святой Девы, прихожане повалили наружу, навстречу блеклому свету осеннего солнца. Джек этим вечером должен был находиться в распоряжении Бомосина, но старик отправился поболтать со старейшинами племени, предоставив ему возможность отдохнуть от работы, а также поглазеть еще на один ритуал, которым непременно заканчивался любой сельский сход не только в дикарском поселении, но и в каждой английской деревне. Его покойный дядюшка, Дункан Абсолют, неукоснительно выполнял этот обряд и, как уважаемый в округе сквайр, после воскресных проповедей неукоснительно отправлялся в деревенский трактир, где председательствовал на самых безудержных кутежах и попойках. Канадские абенаки питали к спиртному ничуть не меньшую любовь, чем корнуолльские фермеры, и без каких-либо внутренних угрызений дули горькую прямо около своих длинных жилищ. В Зенноре обычно заправлялись пивом и сидром, а бутылка контрабандного бренди превращала распитие в праздник, здесь же в ход шел только ром. Зато запасы его были воистину безграничны!

Пили тут не только после месс: выпивохам повод не нужен, но по воскресеньям Господь отпускал все грехи, и кувшины с ромом пустели с той же скоростью, что и бочки с элем во время гуляния на какой-либо Лондонской стрит. Джек помнил прошлое общее празднество. Первые пять стаканов возвеселили пьянчуг, следующие три-четыре перемежало задушевное пение, а к десятому начались ссоры и драки. Одного бедолагу избили до полусмерти из-за какого-то пустяка. Джек знал, где хранится спиртное, и под общий шумок, вероятно, сумел бы пропустить стаканчик-другой хотя бы для того, чтобы согреться, но он не желал рисковать, опасаясь во что-нибудь влипнуть. Нет, пока он ходит в невольниках, о возлияниях лучше забыть.

Дорога к хижине, в какой он ночевал, огибала пустырь, где толпились местные пареньки, занятые по вечерам, как и корнуолльская молодежь, поиском развлечений и приключений. Глиняный кувшин с ромом гулял по кругу. Джек вполне мог бы прошмыгнуть мимо них незамеченным, но его заинтересовало, почему они так вопят. Оказалось, что юнцы толкутся вокруг большой ямы, диаметром шагов в десять и глубиной в человеческий рост. На дне ее явно что-то происходило. Раздававшееся снизу рычание и царившее наверху возбуждение притягивали к себе как магнит.

Двое юношей наверху удерживали на привязи двух сидевших в яме и рвущихся в драку псов. Зубы тех были оскалены, шерсть грозно дыбилась на загривках. Абенаки делили собак на две категории: для охоты и для еды. Эти принадлежали к последней, и потому их было не жаль. Собравшиеся в круг юнцы немилосердно галдели, вероятно, делая ставки, которые визгливо выкрикивались и с утробным ворчанием принимались. Джек частенько бывал на петушиных боях, куда его таскал Маркс, любивший их не меньше, чем игру в кости, а намечавшийся спектакль вряд ли в чем-либо уступал зрелищам, устраиваемым на Малл-стрит.

Владельцем одного из псов был тощий и вредный парень, родственник матери воина, умерщвленного Джеком. Звали его Сегунки, и он не упускал случая поиздеваться над пленником. Двинуть под ребра, наступить на ногу, дать мимоходом пинка. Узнав его, Джек мигом съежился и осторожно попятился, но в это время спустили собак.

Все кончилось очень быстро: клыки одного пса сомкнулись на горле другого. Никто даже не попытался прийти бедняге на помощь, и его задние ноги скребли по земле, дергаясь все сильней и сильней, пока не затихли. Многие из собравшихся криками выразили свой восторг, а Сегунки, дождавшись, когда хлещущая из раны кровь унялась, спрыгнул вниз и принялся методично топтать труп своей оплошавшей собаки. Второго пса вытащил из ямы ликующий победитель. Было видно, что Сегунки злился на весь белый свет.

Пора сматываться, подумал Джек, отступая на шаг. Но — увы! — эта здравая мысль пришла к нему слишком поздно.

— Ас-бан! — выкрикнул Сегунки, как кричал не раз, когда видел Джека.

Что это означало, Джек толком не знал, но, вероятно, что-то нелестное, ибо Макдональд в первую и единственную их совместную ночь с немалой иронией на лице обозвал так же залезшего к ним в палатку енота.

Его тут же схватили цепкие руки и подтащила к вылезшему из ямы озлобленному Сегунки. Тот пару раз с наслаждением ущипнул невольника за бок. Потом мучитель повернулся к друзьям, а Джек принялся молить всех святых, чтобы те хотя бы на какой-то момент вдохнули в голову этого краснокожего обалдуя искры рачительности и здравомыслия. Ведь, в конце концов, бледнолицый пленник — это собственность племени, а какой же разумный индеец позволяет себе калечить свой скот?

Вспыхнувший спор продолжался недолго. Компания о чем-то договорилась, и кто-то бросился к хижинам. А Джека тем временем, награждая затрещинами и тычками, поволокли к полям.

Сегунки знал всего несколько французских слов и теперь пытался с их помощью что-то ему втолковать, но, поскольку он уже был под парами, а Джека более занимало собственное плачевное положение, взаимопонимания на этом этапе достичь им не удалось. Наконец, когда вся толпа остановилась на краю маисового поля, Джек уловил, что одно слово в настойчивом бормотании краснокожего повторяется чаще других.

— Бега? Ты хочешь… устроить бега? — спросил он по-французски.

— Бега! Бега! — заорал Сегунки, направляясь к большой груде кукурузных початков.

Возле нее стояли плетенные из бересты короба, некоторые — наполовину наполненные. Их, без сомнения, кинули тут, заслышав звон к мессе. Сегунки, бросив в один из них еще несколько початков, жестами изобразил пробежку к деревне.

— Ты хочешь, чтобы я бежал с этим… грузом?

Нетвердый французский Джека тоже сопровождался обилием жестов, и молодой абенаки кивнул. Но когда Джек с тяжелым вздохом взялся за ручки, короб выдернули у него из-под носа.

— Подожди. Будет гонка!

Джек вздохнул еще раз.

— Интересно. И с кем же я побегу?

— Со мной, — прозвучал новый голос. — Ты будешь состязаться со мной.

Это было сказано по-английски, и потому поначалу Джек даже не понял, что ему говорят. Обернувшись, он увидел Ате.

— Ты побежишь со мной, и мы понесем это. — Ате указал на два короба. Их уже нагружали, причем очень неравномерно, споря из-за каждого дополнительного початка. — Ты понесешь больше, потому что им кажется, что ты сильнее меня. — Их взгляды наконец встретились. — Они ошибаются.

Джек задохнулся от возмущения.

— Ты хочешь сказать, что они… дают тебе фору. Они что, будут ставить на нас? Как на скаковых лошадей?

Ате пожал плечами.

— Не понимаю, о чем ты? Ты понесешь больше. Вот и все.

Джек покраснел.

— Я не какая-то лошадь. И не позволю так обращаться с собой.

— Тогда тебя изобьют.

— Ну и пусть.

— Нет. Не пусть. Выиграешь, и тебя оставят в покое.

— А если я проиграю?

Могавк вновь пожал плечами. Без слов.

— Так что меня в любом случае поколотят, — констатировал Джек.

— Если не выиграешь.

— Ладно, я выиграю, раз уж ты сам настаиваешь на том.

Короба уже были готовы. Джек подошел к более полному и указал на него. Сегунки кивнул, и он, нагнувшись, с трудом вскинул поклажу на плечи. Его шатнуло, юнцы засмеялись. Ате между тем словно бы без усилий поднял свой груз, однако мышцы его напряглись, что было видно через прорехи рубахи.

Один из юнцов встал перед ними, упершись ладонями каждому в грудь.

— Куда бежать? — спросил Джек.

— К церкви, — был ответ.

Тут кто-то гикнул, «стартовый рефери» отскочил в сторону, и состязание началось.

Бег этот, собственно, более походил на ходьбу, и уже первый шаг показал Джеку, что борьба будет тяжелой. Поклажа резко потянула назад, он замешкался, и Ате ушел вперед. Впрочем, Джек успел заметить, что ирокез вытянул из борта короба кожаный ремешок и накинул на лоб, освобождая таким образом руки. Он тоже неуклюже стал шарить за головой, долго искал и наконец нащупал кожаную полоску. Когда та охватила его голову, плечам и спине тут же стало полегче, зато взвыла шея, но он справился с этим, опустив подбородок к груди. Приноровившись к новому положению, Джек стал наращивать темп.

Дорога с поля шла под уклон, и первые сто ярдов дались ему довольно легко, как, впрочем, и ирокезу. Потом начался подъем, тропа завиляла между редкими соснами, и бежать по ней стало трудней. На спуске Джек сократил разрыв шагов до шести, теперь эта дистанция сохранялась. Долгое время он тащился в хвосте — к неописуемой ярости Сегунки и к великой радости тех, кто ставил на другую «лошадку». Ситуация изменилась, как только подъем сошел на нет. Джек подобрался, прибавил шагу. Он уже знал, как абенаки обходятся с проигравшими, — на примере несчастного пса, но подгоняло его вовсе не это. Впереди шел соперник, его надо было достать. И по законам вестминстерской школы — непременно обставить.

До церкви оставалось всего ярдов двести, когда ирокез стал сбиваться с ноги. Совсем неприметно, но Джеку, как опытному спортсмену, это сказало о многом. Время настало. Он, захрипев, рванулся вперед, наддал и обошел тяжело дышащего Ате. Сторонники Сегунки радостно завопили. А его противники принялись руганью подгонять неуклонно теряющего силы могавка, и тот мгновенно отреагировал на их вой. Но не убыстрением хода, а способом куда более изощренным. Он вскинул руку, выхватил из плетенки початок и швырнул его вслед уходящему англичанину. Початок был крошечным и, казалось, не мог ничего изменить, но он угодил сопернику под коленку. Джек споткнулся, пытаясь сохранить равновесие, однако короб больно ткнул его в шею, и он упал.

Приземление было болезненным, кукурузные початки застучали по голове. Джек, застонав, попытался выжаться на руках, но его вновь завалило. И заваливало опять и опять, пока он не догадался подтянуть под себя ноги. Надсадно сопя, Джек медленно встал. Коварный могавк успел уйти ярдов на тридцать. Скрипнув зубами, Джек рванулся за ним, подстегиваемый уже не спортивным азартом, а все нарастающим гневом.

Однако разрыв был слишком велик. Он сумел отыграть только двадцать ярдов, несмотря на угрозу, все громче звучавшую в ободряющих его воплях. Ате, ощутив, что победа близка, вдруг ускорил шаги, и это совсем обессилило Джека. Он снова упал, а когда поднял голову, молодой ирокез уже был возле церкви.

Джек поднимался бесконечно долгое время, размеренно восстанавливая дыхание. Он понимал, что дело не кончено и что силы ему еще будут нужны. Половина юнцов сгрудилась вокруг Ате. Победителя с восхищением хлопали по плечам, на миг забыв, что он жалкий раб, не достойный каких-либо изъявлений приязни. Проигравшие, среди которых выделялся Сегунки, злобно поглядывали на это веселье. Однако они, похоже, тоже устали от бега, а может быть, что-то почуяли, ибо, когда Джек, сбросив ношу, проходил мимо них, ограничились только бранью.

Во внезапно наступившем молчании Джек подошел к ирокезу.

— Ты сшельмовал, — негромко сказал он.

— Сшельмовал? — непонимающе переспросил Ате. — Что это значит?

— Ты смошенничал, чтобы выиграть. Это нечестно.

— Нечестно? Все честно. — Ате похлопал по двери церкви. — Важно лишь победить.

Джек снизил голос до полушепота, абенаки — все как один — напряглись. Никто из них не понимал английской речи, но смысл происходящего был ясен и так.

— Тогда все верно. Я так и думал. Ты такой же дикарь, как они. Могавки Лондона так никогда бы не поступили. Каждый из них понимает о чести много больше, чем все, вместе взятые, могавки Канады.

Ате вспыхнул. Багровыми стали не только его щеки, но также и шея, и все еще тяжело вздымающаяся грудь, а глаза налились кровью. Он молнией бросился на оскорбителя, но Джек к тому был готов. Он отступил в сторону, схватил нападающего за запястье, развернулся, подхватил другой рукой за подмышку ирокеза и, чуть поддернув, бросил его через себя. Ате тяжело грохнулся оземь, но, перекатившись, сумел встать на четвереньки и развернуться навстречу врагу. Тут ему и пришел бы конец, ибо Джек в прыжке непременно смял бы его своим весом, однако в этот миг в каждого из противников вцепилось несколько рук.

Пока они мерили друг друга гневными взглядами, состоялись краткие переговоры. Потом кто-то засмеялся, и все побежали от церкви, таща пленников за собой. Через какое-то время их подтащили к собачьей яме, но свободы по-прежнему не давали, словно бы ожидая чего-то. Потом из деревни примчался какой-то мальчишка, он что-то принес и передал Сегунки. Что, Джек не видел, ибо его тычками препроводили на другую сторону ямы и повернули лицом к ирокезу. А на дно ямы упали две боевые дубинки, они шлепнулись прямо в грязь, на собачьи кишки. Сегунки, свирепо оскалившись, что-то пролаял соседу, и вовсе не требовалось знать дикарский язык, чтобы понять, что он сказал.

— Или я заплачу вдвое больше, или мы будем в расчете, — вот то единственное, что мог предложить в такой ситуации Сегунки, и, когда второй малый согласно кивнул, пленников столкнули в яму.

Еще в полете Джек в какие-то доли секунды осознал, что ему предстоит вторая дуэль в его жизни. А также понял, что ненависти в нем скопилось достаточно, чтобы убить. Конечно, мелочное коварство Ате несравнимо с черной подлостью Крестера, и все же мера перенесенных им унижений превысила допустимый предел. Что с того, что Ате тоже раб и тоже унижен? Рабы — не люди. Дружба, приязнь, сострадание не про них. Насильно исторгнутые из мира нормальных человеческих отношений, они будут грызть друг друга, как псы.

Скользкая глина и внезапность толчка не позволили ни одному из них устоять на ногах. Оба упали, покатились, столкнулись, и на мгновение тела их переплелись. Джек первым схватил дубинку, но у него не было времени и возможности размахнуться, и он просто ткнул ею в искаженное ненавистью лицо. Ате отклонился, удар прошел вскользь, слегка задев ему челюсть. Подтянув ноги к груди, Джек резко выпрямил их, но дистанция между противниками была слишком мала, и потому он не лягнул ирокеза, а лишь отбросил его от себя. Ате, поехавший на спине к стене ямы, успел ухватить вторую дубинку, издав радостный вскрик.

Оба были уже на ногах, настороженно изучая друг друга. Джек перехватил палицу половчее, делая пробный взмах. Центр тяжести этой штуковины находился вверху, фехтовать ею не представлялось возможным и оставалось лишь послать в задницу навыки боя на саблях, шпагах и палашах. Сейчас они бесполезны, они не помогут ему, никогда не имевшему дела с оружием подобного типа. У него нет шансов выстоять против аборигена, которому, судя по стойке, чуть ли не в миг рождения была вручена эта хрень.

Ате, уловив его замешательство, пошел влево по кругу. Джек, двинувшись вправо, крепко сжал гладкую рукоятку в обеих руках и…

И обомлел. Да ведь это… крикетная бита!

Открытие ничего не меняло, но странным образом подбодрило его. И как раз вовремя, ибо Ате уже делал замах с явным намерением раздробить ему череп. Джек вскинул биту, дубинки со стуком, напоминающим звук мушкетного выстрела, сшиблись. Удар был столь силен, что руки Джека до плеч онемели, а ирокез снова атаковал. Теперь тяжелый конец его палицы стриг воздух слева и ниже. Ате вложил в удар весь свой вес, и Джек не сумел его толком блокировать. Дубинка вылетела из ватных рук, под ребрами разлилась раскаленная лава. Джек, потеряв равновесие, грохнулся на спину и остался лежать, краем уха ловя гортанные возбужденные вопли юнцов. Миг — и все будет кончено. Могавк сдерет с него скальп, но уже с мертвого, он не почувствует боли. Но Ате медлил, наслаждаясь видом поверженного врага. Он отступил к дальней стенке, вскинул голову, и к осеннему небу Канады полетел торжествующий клич.

Это было ошибкой.

Джек, получив передышку, напрягся и, оттолкнувшись от глины локтями, заскользил на спине к ирокезу, который, все еще глядя в небо, соизволил вскинуть для рокового удара дубинку и сделать шаг к презренному белому беззащитному червяку. Он просчитался, нарвавшись на вскинутую вверх ногу, и с диким воем согнулся вдвое, зажимая ладонями пах. Дубинка его отлетела в сторону, а Джек тем временем подхватил свою биту, кое-как встал и, тоже скрючившись в три погибели, привалился отшибленным боком к осклизлой, но замечательно холодной стене. Оба молчали, оба хватали, как рыбы, воздух, а наверху воцарилась полнейшая тишина. Абенаки не знали, как теперь все обернется, и потому лишь ели глазами обездвиженных жуткой болью бойцов.

Джек опомнился первым. Боль в боку притупилась, но могла и вернуться, а посему надо было спешить. Следует со всем этим покончить, подумал он, сжимая в руках крикетную биту. Тут, как в игре, нужен удар. Один хороший удар!

Ате уже шел к нему, точней, к центру ямы, с той же решимостью и всплесками боли в глазах. Биты столкнулись, разлетелись, столкнулись. И опять разлетелись, чтобы встретиться вновь. Оба рычали, оба били и били. Поочередно, с размаху, не щадя своих рук. Это был танец, но танец жестокий, коварный, ибо третьей незримой партнершей в нем была смерть, готовая заключить в ледяные объятия того, кто устанет, оступится, поскользнется, и его величество случай сделал свой выбор — первым промашку дал Джек. На скользкой глине его развернуло, он не сумел правильно выставить биту и стал заваливаться назад, но случай стерег и Ате. Дубинка могавка, не встретив сопротивления, рассекла воздух, и он по инерции перелетел через тело врага. Так оба противника оказались на земле бок о бок, плечом к плечу. Абенаки орали, свистели и улюлюкали, но Джек их не слышал, он, сопя от натуги, выворачивал дубинку из рук Ате. Тот не давался, и оба возились в грязи, перекатываясь друг через друга, ибо ни на что остальное у них уже не было сил.

Шум наверху вдруг утих, прозвучал властный голос, и в яму спрыгнули какие-то люди. Их было много, они растащили дерущихся. Джек на мгновение встретился взглядом с Ате. В глубине темных гневных глаз ирокеза мелькнуло нечто схожее с облегчением. Это же чувство испытывал сейчас и сам Джек.

Каждому из них на сей раз удалось избегнуть смерти. И ради этого ни тому ни другому не пришлось убивать.

 

Глава 5

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Джек лежал, вслушиваясь в звуки ночи и гадая, что же разбудило его. Вряд ли это была боль. Конечно, после воскресной схватки его основательно выдрали, но больше все же досталось организаторам развлечения. Сегунки и его прихвостням, не привычным ни к таким выволочкам, ни к последующим исправительным и довольно тяжелым работам. К тому же во сне он не переворачивался ни на измочаленный прутьями зад, ни на ушибленный бок, не дававший ему три ночи после драки спать. Там до сих пор красуется знатный, правда, уже несколько пожелтевший синяк.

Автора этого украшения он видел редко. Если в финале сражения между ними вроде бы и проклюнулось некое взаимопонимание, у Джека не было абсолютно никакого желания продолжить знакомство. Раз уж малый шельмует, значит, порядочным людям с ним не по пути.

И все же этот коварный, заносчивый ирокез только что ему снился. Вначале Джек просто посиживал в «Пяти огнях». В том восхитительном состоянии, когда портер кажется удивительно вкусным, а шутки друзей потрясающе тонкими и смешными. Потом сидевшего рядом с ним Маркса сменил настоящий могавк, оставив, правда, себе его еврейские брови, густые, сросшиеся и великолепно смотревшиеся под бритым сверкающим лбом.

Ате повел Джека на Тотхилл-филд, игровую площадку Вестминстер-скул, почему-то заросшую огромными деревьями. Татуировки на голом затылке очень шли этому чудаку. Джек было подумал, что ирокез хочет опять затеять ссору, но тот просто встал, повернулся и стал смотреть на него.

«Чего ты хочешь?» — спросил Джек, и Ате молча показал на реку. Это была Темза, но без складских помещений и парков на берегах. На их месте темнели одни лишь леса, они смыкались и уходили к самому горизонту. Ирокез своим жестом словно бы по-приятельски приглашал его прогуляться по ним.

Но прогулки не вышло. Джек внезапно проснулся и теперь размышлял, что же все-таки вывело его из такого приятного, хотя и несколько странноватого сна. Нет, безусловно не холод, хотя ложе раба располагалось, естественно, на максимальнейшем удалении от ближайшего очага. Однако Джек уже знал, как с этим бороться, и на ночь плотнее укутывался в тонкое до прозрачности одеяло, попутно притягивая к себе сдружившуюся с ним собаку. Псина, несмотря на блох и зловоние, служила замечательной грелкой. Сейчас она крепко спала, чуть подергиваясь в своем собачьем сне, возможно охотясь, но больше в хижине не шевелился никто. Даже храп был еле слышным, хотя порой помещение наполняли рулады не менее громоподобные, чем в спальне миссис Портвешок. Плотнее прижав к себе собаку, Джек понемногу начал задремывать. И тут до него долетел хриплый шепот. Прямо над его ухом, за тонкой берестяной боковиной жилища кто-то негромко, но властно распорядился:

— Пройдем дальше, к нашим.

Несмотря на сильнейший акцент, это было сказано, без сомнения, по-английски. Потом послышался шорох удаляющихся шагов. Отодвинув собаку (животное заскулило, но не проснулось), Джек встал и, осторожно переступая через спящих индейцев, подошел к пологу из грубо выделанной оленьей шкуры. Откинув его, он стал глядеть в ночь. Все было вроде спокойно, утих даже донимавший всех с вечера ветер. Из другой хижины донесся собачий лай, его пресекла гортанная сонная брань. А Джек все стоял, он вдруг осознал, как жгуче соскучился по родной речи. Ему пришло в голову, что явившиеся в поселение люди могут быть трапперами, как трое канадцев, остановившихся тут с неделю назад. Целую ночь они дули ром и скупали шкуры у абенаки, а на Джека смотрели лишь как на товар, который можно дешево выменять и подороже кому-нибудь сбыть. Их вульгарный французский и глумливое панибратство сделке не помогли. Джека не продали, и канадцы отправились восвояси.

Однако ребята, заявившиеся в деревню сейчас, вполне могли оказаться охотниками из южных колоний. Вдруг им захочется выкупить соотечественника?

Или по крайней мере сообщить о его участи в ближний из британских фортов? Так или иначе, общение с ними могло стать первым шагом к свободе, и Джек шагнул в темноту.

Его тут же пробрала дрожь, ибо изодранная роба не грела, а ночной воздух был холоден, в нем ощущалось дыхание близкой зимы. Мерзлая земля больно ранила босые ступни, к тому же ему приходилось ставить их одну на другую, чтобы по очереди отогревать. Но Джек упрямо продвигался вперед, прислушиваясь к ночным звукам. Зрение мало сейчас помогало, хотя на макушках берез и кленов, возвещая рассвет, уже начинали поигрывать остатки осеннего, некогда буйного разноцветья. Однако никаких признаков чьего-то присутствия в деревне не ощущалось. Испугавшись, что трапперы просто прошли сквозь нее, Джек торопливо заковылял к уводящей в лес тропке. Тут пронзительно закричала какая-то птица… и ночь взорвалась.

Всюду вспыхнули фонари, замелькали черные силуэты, и горящие головешки, словно стреляющие искрами звезды, прорезали ночь. Пламя мигом принялось пожирать бересту, запылали хижины, стога сена, амбары. Громкий треск смешался с криками ужаса. Из соседней хижины выскочил воин, по нему выстрелили, и он упал, сложившись, словно марионетка, которую бросил хозяин.

Тот, кто убивает твоих врагов, — друг.

— Эй! — крикнул Джек, приветственно взмахивая рукой. — Эй, сюда! Я свой, ребята!

Ответом были две пули, разорвавшие бересту возле его головы. Джек позвал снова, но уже не так громко и, опустившись на землю, пополз туда, откуда пришел. Еще одна пуля взрыла мерзлую грязь прямо перед его носом, и он замер, не имея понятия, что ему теперь делать. Тем временем из той хижины, где он спал, выбежали пять индейцев. Первых двоих уложили на месте, трое оставшихся, стреляя в ответ, поползли в сторону и исчезли во тьме. А в стремительно разраставшемся пятне света показалась кучка индейских скво, толкавших перед собой детей, и Джек было дернулся к ним, но тут одна женщина вывалилась из ряда. У нее не было половины лица, дети испуганно закричали и бросились врассыпную. Кто-то побежал в дом, несмотря на то что огонь уже охватил его стены, кто-то кинулся в темноту. Убегавших расстреливали, добивали, в ход пошли томагавки, ножи.

Джек тоже побежал: от горящего дома, от пожара, от криков, от пуль. Ноги инстинктивно несли его к людям — к большой, бестолково мечущейся толпе. Тут новый залп уложил дюжину полуголых фигурок, и он неожиданно обнаружил, что бежит по боковой улочке, которая поначалу казалась пустой. Потом грянул выстрел, пуля свистнула около уха. Джек оглянулся… и врезался в чью-то грудь.

Отлетев назад, он вскинул руки, чтобы защитить себя от удара, потом медленно опустил их.

— Ате?

Тот разжал кулаки.

— Это ты, бледнолицый?

Поблизости опять щелкнул мушкет. Кто-то повелительно закричал, и на фоне пожирающего хижины пламени появился указывающий в их сторону силуэт.

— Бежим, — прошипел Ате, исчезая между сараями, и Джек нырнул в начинавшую светлеть полумглу.

Тропинка виляла среди беспорядочно сваленных бревен, и, выбрав из них самое толстое, Ате бросился за него. Джек упал рядом с ним, и очень вовремя: по тропинке с криком и топотом пронесся вооруженный отряд. Когда содрогания почвы затихли, Джек поднял голову.

— Это… кто?

— Рейнджеры, — ответил могавк.

Джек встрепенулся, он встречал рейнджеров в Гаспе.

— Они стоят за английского короля, — возбужденно выдохнул он. — Они тут, чтобы спасти нас.

— Они тут, чтобы убивать, — возразил Ате. — Я пытался сказать им, что могавки с ними в союзе. — Он наклонил голову. — Вот что из этого вышло, гляди.

Волосы на затылке индейца были чуть стесаны и подозрительно слиплись. Джек судорожно сглотнул.

— В меня тоже стреляли. Нам надо просто выждать, когда они разобьют абенаки.

— Они не просто бьют. Они жгут и грабят. Потом уходят.

— Значит, мы тоже с ними уйдем.

Джек хотел приподняться, но Ате схватил его за руку. Послышался топот, по тропе пробежали еще двое мужчин. Когда они скрылись из виду, могавк усмехнулся.

— Они убьют любого, кто попадется им на глаза. Любого, кто выглядит не как они. Меня. Даже тебя.

— Но… — Джек в отчаянии скрипнул зубами. — Я все равно попытаюсь с ними договориться. Я больше не хочу быть рабом.

Ате пристально посмотрел на него.

— Тогда мы уйдем сами.

Он мотнул головой в сторону леса.

— Сами?

— Абенаки могут подумать, что нас убили. И возможно, не сразу вернутся в деревню. Выждут денек. А мы уйдем. Искать мое племя.

— А мы… отыщем его?

— Во всяком случае, попытаемся. Все равно это лучше, чем оставаться рабами.

Ате был прав, в особенности если рейнджеры и впрямь сначала стреляют, а потом слушают, что им говорят. Поэтому Джек кивнул, и они крадучись побрели обратно к сараям, которые уже занимались огнем. Крики теперь слышались слева, поэтому оба, не сговариваясь, повернули направо и тут же наткнулись на свежие трупы. Двое мужчин, одна женщина и ребенок образовали кровавую груду, возле которой лежал томагавк. Ате подобрал его и сунул Джеку. Хижины в центре деревни уже догорали. Бойня переместилась на периферию, и тут было относительно тихо. Двери церкви оказались распахнутыми, на ступенях валялись убитые прихожане.

Ате хотел свернуть на тропу, уводящую из деревни, но Джек прошипел:

— Подожди!

Несмотря на ругань молодого могавка, он вошел в церковь. Там тоже всюду валялись окровавленные тела. Джек старался на них не смотреть, с горечью озирая царящий в святилище беспорядок.

Алтарь был перевернут, серебряная Богородица исчезла, остальные реликвии, видимо, не вызвали у грабителей интереса, и они, расшвыряв их, ушли. Через минуту-другую Джек обнаружил то, что искал, и осторожно снял с шипов дубинки изрядно помятую книгу. Забросив ее в вытащенный из-под опрокинутой скамьи солдатский ранец, он присовокупил к ней несколько кукурузных початков, потом продел руки в ремни и объявил сверлящему его злобным взглядом могавку:

— Вот теперь я готов.

На тропе впереди послышались выстрелы, поэтому им пришлось свернуть в лес. К счастью, уже совсем рассвело, и они бежали по бездорожью до тех пор, пока шум резни за спиной не затих.

А потом они тоже бежали.

— Мы что, заблудились?

Яростный жест Ате был ответом на глупый вопрос. Ирокез с неослабным вниманием вглядывался в лесную чащу. Джек ничего там не видел, хотя золото и багрец уже почти ссыпались с кленов, превратившись в пышный, плотно устилающий почву ковер. Лес оголился, но подступавшие сумерки неуклонно вливали в него полумрак, понемногу густевший и скрадывающий детали. Покинув деревню Святого Франциска, они бежали большую часть дня, потом позволили себе сбавить шаг и даже решились на краткий привал, но час назад заметили с вершины холма металлический блеск мушкетных стволов и опять побежали. Теперь с вершины другого холма они еще раз озирали окрестность.

Рука могавка была по-прежнему предостерегающе вскинута. Через минуту-другую вдали послышался треск. Кто-то пробирался по лесу. Оба посмотрели в ту сторону. Из кустов на мгновение высунулась бритая, украшенная неестественно синими перьями голова.

Ате дал Джеку знак, и они молча поползли по шуршащим листьям к тропе, затем поднялись на ноги и понеслись что есть сил неизвестно куда, стремясь уйти от погони. У Джека вдруг мучительно засвербило между лопаток, словно кто-то нарисовал там мишень и теперь примеривался всадить в нее нож или пулю. Бешеное биение сердца грохотом отдавалось в ушах, однако оно не могло заглушить ликующих воплей охотников, выследивших добычу.

Ате уже оторвался от него, он уходил все дальше и дальше, и Джек не мог за это его осуждать. Он понимал, что сделают с ирокезом абенаки. В лучшем случае сразу же умертвят, в худшем (и более вероятном) предадут медленной и мучительной смерти. Джека, как белого, могут оставить в живых. Но — без кое-какой малости, весьма и весьма много значащей в жизни любого мужчины.

Тропа стала шире и превратилась в поляну, окаймленную белыми редкими стволами берез. Джек завертел головой в поисках хоть чего-нибудь, мало-мальски похожего на укрытие, но ничего подобного обнаружить не смог. И едва не упал на Ате, почему-то залегшего на краю сузившейся поляны. Недоумевая, Джек плюхнулся рядом, а Ате, задыхаясь, сделал отмашку рукой. Джек глянул туда и понял, что все для них кончено. Тропа вывела их к скалистому, облизанному ветрами обрыву, футах в сорока под которым пенилась и ярилась река.

Отдышавшись, они поднялись на ноги. К ним медленно и уже не таясь приближались четыре фигуры. Их лица имели двойную раскраску. Одна половина была голубой, вторая — коричнево-красной. На головах двоих красовались потрепанные треуголки, увешанные нитками бус. У другой пары с выбритых черепов свисали хвосты черных волос. Первым шел Сегунки, прикрепивший на лоб синее орлиное перо. Он ухмылялся, небрежно поигрывая стволом взятого на изготовку мушкета.

Шагах в двадцати от беглецов преследователи остановились. Сегунки что-то сказал, и двое его прихвостней рассмеялись, а пожилой индеец, по-видимому следопыт, присел на корточки, прислонившись щекой к поставленному кверху дулом мушкету и всем своим видом показывая, что дело им сделано и что в дальнейшее он вмешиваться не намерен. Сегунки кивнул и выдвинулся вперед.

Ате в ответ на это движение вытащил из-за пояса томагавк. Джек, помедлив, последовал его примеру. Оружие чуть подрагивало в его скользкой от пота руке, но он ничего не мог с этим поделать. Неожиданно ему вспомнилась лондонская, набитая всяческими диковинами лавка. С чего бы, спросил он недоуменно себя, потом понял с чего. Восторг, с каким он взирал там на великое множество отрубленных рук, ног и голов, теперь откровенно светился в глазах вожделенно разглядывавших его абенаки. Им, без сомнения, не терпелось превратить проштрафившихся рабов в груду дымящихся на морозце обрубков.

Сегунки положил свой мушкет на траву, его приятели сделали то же. Каждый выпростал боевую дубинку из болтавшейся сбоку петли. Ате издал вызывающий клич и потряс томагавком над головой, юнцы в ответ издевательски засмеялись. Сегунки дал команду, и вся компания отклонилась назад для броска. Все трое глядели теперь на Ате, очевидно, в него же и целясь. От одной дубинки ирокез уклонился, вторую отбил, но третья попала ему в висок, и он рухнул наземь.

Абенаки, оживленно жестикулируя, обменялись парочкой фраз, тот, кому повезло, вскинул к небу кулак, а Сегунки вытащил из-за пояса кривой длинный нож и с плотоядной ухмылкой воззрился на Джека.

Джек оглянулся на далекую темно-зеленую воду, бурно клокочущую среди валунов. Бросившись вниз, он, скорее всего, разобьется, но, возможно, такая участь все-таки предпочтительней той, что готовит ему приближающийся с ножом Сегунки. Нет, будь что будет, Абсолют должен драться. Расставив ноги и стиснув зубы, Джек приготовился с честью принять свою смерть.

Выстрел прозвучал неожиданно громко. Все подскочили словно ужаленные, не сделал этого лишь сидящий на корточках следопыт. Он пошатнулся, уронив свой мушкет, руки его потянулись к груди, но не смогли унять кровь, моментально окрасившую рубаху. Миг — и он завалился на бок, голова его раз-другой дернулась и застыла.

Все смотрели на него. И абенаки, и Джек. Целый миг, показавшийся вечностью, никто не двигался с места. Всполошил оторопевших индейцев лишь гортанный вопль, вмиг заставивший их потянуться к мушкетам. Вопль прозвучал еще раз, он весьма походил на тот клич, что издавали в тавернах лондонские могавки. Но тут была отнюдь не таверна, и в подтверждение этого в воздухе что-то мелькнуло. Руку одного из красно-синих юнцов развалил томагавк. Раненый взвыл и, орошая кровью траву, большими прыжками помчался к темневшему в отдалении лесу. Сегунки с другим абенаки понеслись следом за ним. Через мгновение они скрылись из виду.

Джек очумело потряс головой. Он вдруг обнаружил, что сидит на земле, хотя и не понимал, как это случилось. Среди берез задвигались тени, приблизившись, они обрели плоть. Первым шел очень плотный индеец с густой проседью в волосах, собранных на затылке в пучок синей лентой. За ним следовал худощавый юноша, а замыкал процессию мальчик лет десяти.

Заговорил старший быстро и непонятно. Джек покачал головой.

— Извините, — сказал он. — Я не понимаю.

Мужчина нахмурил брови.

— Англичанин? Богач, бедняк, нищий, вор?

Джек уставился на него.

— Я… э-э… драгун.

Индеец ткнул себя в грудь.

— Солдат короля Георга.

Он полез за пазуху, достал оттуда медаль и потряс ею перед глазами ошеломленного беглеца. На одной стороне ее действительно находился сильно потертый царственный профиль.

Юноша с мальчиком потормошили Ате, потом помогли ему сесть. Тот что-то пробормотал, и мальчик вскрикнул.

Вновь заговорил старший.

— Га-ни-а-га-о-но? — Он указал на Ате.

— Я не… — начал Джек.

Индеец спросил:

— Могавк?

— Да, — ответил Джек, — он могавк.

— Могавк, — опять ткнув себя в грудь, улыбнулся мужчина.

Юноша подошел к нему и что-то сказал. Старший нахмурился, затем кивнул, и юноша, подхватив мушкет убитого абенаки, побежал к лесу. Мальчик дернулся было за ним, но был остановлен властным окриком пожилого индейца.

Ате попытался встать, мальчик ему помог, потом последовал разговор, короткий и непонятный для Джека. Мужчина спрашивал, Ате отвечал, затем оба удовлетворенно кивнули, и первый двинулся к трупу.

Ате, зажимая распухшее ухо рукой, подошел к Джеку.

— Это Джотэ, — пояснил он. — У него тут стоянка.

Отец и сын в мгновение ока обобрали убитого. Через минуту на нем осталась одна лишь набедренная повязка. Блеснуло лезвие, и абенаки лишился скальпа. С явным удовольствием оглядывая свой новый нож, Джотэ постучал пальцем по его рукоятке.

— Лондон, Англия, — засмеялся он.

— Да, — сказал Джек. — Хотелось бы мне сейчас там очутиться.

 

Глава 6

ОТВЕРЖЕННЫЕ

Джек лежал неподвижно, раздумывая, отчего он проснулся. От звука или от холода? Один его бок был согрет оленьей шкурой и младшим сыном Джотэ, второй подмерзал, прижатый к тоненькой стенке типи. Им с Ате, автоматически занявшим низшее положение в семейной иерархии спасшего их ирокеза, волей-неволей приходилось терпеть некую толику неудобств. Правда, его товарищ по бегству из рабства, будучи соплеменником хозяина кочевого жилища, был обласкан чуть больше и потому спал не возле порога, продуваемого сквозняками, а под самой дальней из боковин. В центре типи спал сам Джотэ, согреваемый с двух сторон женой и свояченицей, к ним жались дочь ирокеза и его сыновья. Вся эта команда порой задавала заливистые концерты во сне, однако сейчас вокруг было на удивление тихо. Так тихо, что Джек вдруг понял, что его разбудило.

Всеобъемлющая, всепоглощающая тишина.

Объятый странным трепетом, он отодвинул полог и убедился, что ворохнувшаяся в нем догадка верна. Ночью шел снег, он завалил всю округу, крупные его хлопья все еще падали с неба, пробуждая в груди наблюдателя благостный, почти детский восторг. Джек с малых лет любил снег и все связанные с ним игры, а потому принялся осторожно выбираться из типи. Ему захотелось в одиночестве насладиться этим подарком, не стесняя ничьим присутствием своих чувств.

Он выкатился на девственно чистое мохнатое покрывало и задрожал, но не от холода, ибо ветер, донимавший их все три дня перехода, утих. Снег тут же облепил мокасины, плотную куртку и штаны из оленьей кожи — этот наряд был великодушным даром Джотэ.

Он не знал, сколько времени предавался веселому буйству, и очнулся, только заметив темные силуэты на фоне припорошенных снежком шкур. Вся семья ирокеза наблюдала за ним, выстроившись строго по установленному в ней ранжиру. Один Ате стоял обособленно, в стороне.

— Ах, — смущенно кашлянул Джек, отряхивая свою куртку. — Этот снежок! Он так бодрит!

Все продолжали молча смотреть на него, потом по команде Джотэ поочередно скрылись в жилище. Ате задержался, поджидая товарища.

— Снег, — глухо сказал он, — не такая уж и веселая вещь.

— Что ты имеешь в виду?

Ате, не ответив, нырнул под полог, Джек, пожав плечами, нырнул следом за ним. Члены семейства, образовав полукруг, передавали друг другу сушеное мясо. Джек с удовольствием пристроился сбоку, нетерпеливо ожидая своей очереди: утренняя зарядка пробудила в нем аппетит. Все эти дни ирокезы относились к гостям хорошо, выделяя им полноценные порции пищи. Поэтому он был весьма удивлен, когда раздача еды закончилась на младшем сыне Джотэ, после чего припас молча убрали. Джек увидел, что Ате тоже сидит с пустыми руками, и его вдруг пробрала холодная дрожь.

— Что происходит? — спросил он, сам поразившись резкости своего тона.

Джотэ тут же принялся что-то объяснять, часто указывая на полог. Ате кивал, ожидая, когда он закончит, затем заговорил сам. Хозяин, выслушивая его, мотал отрицательно головой, потом сделал жест, показывавший, что беседа окончена. Ате неохотно кивнул и умолк.

— Что он сказал?

Ате повернулся.

— Они должны с нами расстаться.

— Расстаться? Вот еще! Почему? Мы ведь договорились, что нас доставят к генералу Амхерсту. За дорогие подарки и щедрую плату.

— Они говорят, что договор был бы выполнен. Если бы не выпал снег. — Индеец склонил голову набок. — Он выпал.

— Но… но… что же с того? — Джек безуспешно боролся с волнением. — Мы ведь уже где-то рядом.

Ате пожал плечами.

— Возможно, в двух неделях пути. Но не по снегу.

— Но… этот снег растает, он должен… он непременно растает. А мы, в свою очередь, можем и поспешить.

Джотэ, которому его скудный английский позволял прислушиваться к беседе, что-то сказал, и Ате кивнул.

— Он говорит, этот снег уже не растает. Он пролежит до весны. Тот, что выпал сейчас, и тот, что выпадет позже. Он перекроет дороги, а им еще нужно идти. Добираться до своих зимних угодий. Отсюда до них много ближе, чем от форта. Таков обычай у наших племен. Все семьи зимуют отдельно. Моя семья тоже проведет зиму на своей территории, но до нее много недель пути. А участок Джотэ совсем рядом. Днях, может, в пяти.

— Тогда и мы пойдем вместе с ним.

Джотэ, потянувшись, стиснул Джеку плечо. Он что-то сказал, потом, оттолкнувшись, застыл. Ате перевел:

— Он говорит, что мы хотя и молоды, но едим как мужчины. А на его участке слишком мало еды. Возможно, ее не хватит и для семьи. Если мы пойдем с ним, то все погибнем.

Джеку неожиданно вспомнились абенаки. Спокойная жизнь, тушеное собачье мясо на завтрак, размеренная работа, теплое, согреваемое очагами жилье. Все это было теперь не про них. Он покачал головой.

— Тогда нам с тобой придется идти дальше. К Амхерсту.

— Нам не дойти. Снег перекроет все тропы. К тому же они не дадут нам еды.

— Не дадут еды? — Теперь Джек был окончательно огорошен. — Боже, не хочешь же ты сказать, что они хотят бросить нас здесь без всего, на верную гибель от голода или мороза?

Джотэ опять наклонился к нему, сжал плечо, потом отпустил его и осторожно похлопал. Затем он повернулся к женщинам и отдал какой-то приказ. Те тут же принялись рыться в вещах, сложенных под стенками типи.

— Они дадут нам все, чем могут пожертвовать. Джотэ отведет нас в ту часть леса, где есть какая-то живность. Возможно, мы сможем там прокормиться. Если нам повезет.

За холодностью и нарочитой бесстрастностью тона Ате угадывалось такое отчаяние, что уже не было смысла что-либо дополнительно уточнять. Джек растерялся, у него пропал голос, он словно впал в шок и мог теперь лишь наблюдать за раздраженными движениями женщин.

На пол легли несколько плотных матовых шариков, которые жена Джотэ скатала на их глазах. Это был мерзостный пеммикан: вонючий прозрачный медвежий жир с сушеной лосятиной, усеянный маленькими темными ягодами, страшно горькими, если их раскусить. Затем к еде добавился мушкетный кремень и — после окрика главы клана — заржавленный нож.

Когда женщины снова сели, Джек посмотрел на Ате.

— И это все? Еда на день, кремень и ржавое лезвие?

— Для них это много, вместе с одеждой, которую они уже отдали нам. Мой народ живет обменом, а нам нечего менять, кроме томагавков, которые нам нужны.

— Нечего?

Джек в ужасе покосился на жалкую кучку. Затем решительно залез в свой ранец и извлек оттуда то единственное, что там находилось.

— Вот, — сказал он, бросая на пол томик Шекспира. — Меняю его на мушкет и новый кремень.

Несмотря на тревожное выражение глаз, Ате рассмеялся. Он произнес несколько фраз на своем языке, и все члены семейства схватились от хохота за бока. Джотэ поднял книгу за угол кожаной зеленой обложки и сквозь смех что-то сказал. Ате кивнул и повернулся к товарищу.

— Джотэ говорит, что ему понравилась твоя шутка, а потому он возьмет твою вещь. Но она не стоит мушкета, от которого к тому же не будет прока, раз нам не на что выменять порох и пули. Поэтому я согласился на сделку получше.

Свояченица Джотэ вернулась к пожиткам, вытащила из них что-то крупное и бросила на пол. Джек ужаснулся.

— К… котелок? — пробормотал он. — Ты променял «Гамлета» на этот чертов котелок?

Ате кивнул.

— Котелок спасет нам жизнь, белый. Он полезней любого оружия. А твоя книга Джотэ не нужна. — Он повернулся к Джотэ, и тот в ответ на кивок содрал с предмета обмена обложку, бросив все остальное к костру. — Но из ее кожи жена сошьет ему кисет для табака.

Джотэ вел их медленно, с частыми остановками, терпеливо дожидаясь, когда они подойдут. В отличие от них к ногам его были привязаны странные штуки, напоминавшие удлиненные теннисные ракетки и не дававшие ему вязнуть в снегу. Они же с Ате то проваливались по колено в сугробы, то оскальзывались на голых обледеневших камнях. Зато постоянное напряжение их разогрело, а пожилой ирокез, уйдя подальше от типи и женщин, сделался совсем свойским малым и даже угостил своих спутников двумя лентами жилистого сушеного мяса, от чего Джек впал в блаженное состояние и был готов брести за ним следом всю свою дальнейшую жизнь. Однако когда бледные отблески солнца, пробивающиеся сквозь гряды кучевых облаков, возвестили, что близится полдень, произошло то, что должно было произойти. Посреди березовой рощицы Джотэ встал и заговорил о чем-то с Ате. Джек, прислонившись спиной к стволу, бездумно разглядывал их. Несмотря на усилившиеся дурные предчувствия, он все же не верил, что их могут бросить. Просто это очередной, пусть и очень жестокий, индейский подкол. Сейчас Джотэ объявит, что это всего лишь шутка, похлопает по спинам и отведет обратно — к пище и теплому очагу. Эта надежда все крепла в нем и не хотела с ним расставаться, даже когда Джотэ по-армейски им отсалютовал и пошел прочь, наступая на собственные следы. Хлопки его необычной обуви становились все тише и вскоре совсем растворились в шуме пронизываемых ледяным, обжигающим ветром ветвей.

Джек посмотрел на Ате.

— Где мы?

Тот пожал плечами.

— Здесь.

Джек едва удержался от оскорбительной реплики. Он знал, что обида только упрочит всегдашнюю молчаливость Ате.

— Я имею в виду… мне просто хотелось бы знать, есть ли поблизости какие-то поселения. Например, Монреаль.

Возможность сдаться на милость французов неожиданно показалась ему привлекательной. Причем весьма и весьма.

— Не знаю. Я не из этих земель. Но не думаю. Если бы тут что-нибудь было, Джотэ бы отвел нас туда.

— Ясно. А так он попросту бросил нас посреди… какой-то хрени.

— Это не хрень.

Ате обвел белое пространство рукой, и Джек опять скрипнул зубами. Кем он мнит себя, этот краснокожий дикарь? Вождем всей Америки? Лордом?

— Он оставил нас непонятно где. И ни с чем. Ни с чем!

— Нет. Он оставил нам еще две вещи.

— Разве? И где же они? Покажи. Что-то я ничего здесь не вижу!

Ате не ответил, но вскинул руку. Джек поднял голову.

С нижних ветвей березы, под какой он стоял, свисали оленьи черепа. Они были подвешены на чем-то, напоминающим струны. Джек дотронулся до одного черепа, и тот упал к уже валяющимся на земле костям. Ате в ответ на вопросительный взгляд Джека провел пальцем по сухожилию на своей шее.

— Их повесили вот на этом. Путы прогнили, черепа падают, значит, это было давно. И с тех пор на животных тут не охотились, так что мы сможем найти их. Мы будем охотиться.

«Чем? Котелком?» — хотел спросить Джек, но Ате уже поднимал с лежащего рядом ствола деревянный ковш.

— А это указывает на воду. Говорит, что вода здесь хорошая. Если бы оставили так, — он перевернул ковш, — это бы значило, что вода тут плохая и что ее следует кипятить.

Молодой ирокез указал на лес. Джек прислушался и различил слабый звон льдинок в ручье.

Ате отставил ковш и присел к корням дерева. Подняв два широких обломка кости и передав один из них Джеку, он сказал:

— Рой этим. Здесь.

Они молча в четыре руки отгребли в сторону снег, затем принялись отбрасывать рыхлую, еще не промерзшую землю. Как только яма углубилась на фут, кость скрежетнула по дереву.

— Теперь я один, — сказал Ате и вскоре дорылся до какого-то ящика, довольно большого, в фут шириной и два длиной.

— Закопанные сокровища? — с удивлением спросил Джек.

— Нет, — позволил себе усмехнуться Ате. — Это охотничий припас абенаки. Они оставили его для своих соплеменников. На случай нужды. Но разве мы не их рабы? И разве не в бедственном положении?

Он усмехнулся еще раз и взялся за крышку, сделанную из оплетенной тростником бересты.

Содержимое ящика их разочаровало. Там не было ни оружия, ни силков, ни какой-либо пищи, кроме маленького туеска с сушеными ягодами, которые тут же отправились в голодные рты. Две небольшие, сильно потертые шкурки нашли себе место под оленьими куртками, но явили весьма незначительную преграду для все усиливающегося мороза. Единственным, что Ате счел по-настоящему ценным, был большой моток бечевы.

Мрачные, они присели под деревом, гадая, что делать дальше.

— Ты сказал: две вещи, — встрепенулся вдруг Джек.

— Точно. — Лицо Ате просветлело. — Идем, — сказал он.

И повел Джека по двойному следу Джотэ к небольшой, обильно заваленной снегом полянке.

— Смотри, белый мальчик.

Джек стал смотреть. Полянку пересекали большие вмятины, продавленные снегоступами ирокеза, а рядом темнели меньшие отпечатки, оставленные двумя парами мокасин.

— Я ничего не вижу.

Ате показал вновь, в его голосе слышалось нетерпение.

— Вот!

Джек напряг зрение. Действительно, там, куда указывал палец могавка, снег был изрыт несколько по-другому. Он поднял взгляд.

— Это… олень?

Ате фыркнул:

— Ты ходил в школу, белый мальчик? Неужели там вам не говорили, что существуют разные звери?

— Лишь на латыни, — пробормотал Джек, снова склоняясь к следам.

Теперь, присмотревшись, он понял, что их оставили в копыта, а огромные пятипалые лапы. Что-то мелькнуло в мозгу и мгновенно пропало, холод, похоже, выморозил все мысли. Джек рос в деревне, но напрочь не помнил, какие еще животные обитают в лесу.

— Сдаюсь, — сказал он, выпрямляясь. — Почему бы тебе, краснокожий мальчик, не сказать мне, кто тут прошел?

Очередное фырканье.

— Тут прошел ниаргуйе. На вашем языке это… это…

Пока Ате приводил свои мысли в порядок, Джек вспомнил, как называется зверь.

— Ursus ursidae! — выпалил он.

И в беспомощности застыл, как застыл и Ате. Образ зверя стоял перед ними, но назвать его по-английски не мог ни тот ни другой.

Оба уставились друг на друга.

И оба вдруг разом выдохнули.

— Медведь!

Джек мысленно представил собаку, потом увеличил ее до гигантских размеров, и в животе его екнуло от испуга.

Но Ате был упрям.

— Я выследил зверя, да? Я нашел способ убить его, да? А что сделал ты? Ничего! — заявил он, сдабривая эти слова одной из своих редких улыбочек. — Ты утверждаешь, что я смошенничал во время гонки. Так докажи, насколько ты быстр.

Джек вовсе не чувствовал, что способен что-то доказывать в этот уже клонившийся к вечеру день. Ночью они сильно промерзли, ворочаясь в груде наспех наломанных сосновых веток, потом сдуру рыли ямы-ловушки для мелкой живности, и теперь его ноги дрожали так, словно он с утра до полудня непрерывно носился по Тотхилл-филд. Оба поддерживали свои силы мерзопакостным пеммиканом, пальцами раздирая вонючие шарики и заталкивая их под язык. Чтобы растаял прогорклый жир и чтобы привыкнуть к тошнотному вкусу, иначе желудок изверг бы проглоченные куски. Но, несмотря на все эти мучения, пища закончилась удивительно быстро, и потому Ате отверг предложение Джека перенести охоту на завтра.

— К утру мы ослабнем совсем, и ты не сможешь бежать. А если медведь поймает тебя, то мне-то он не оставит ни крошки.

В шутке, возможно, была доля истины. Ведь недаром же Бомосин намекал, что могавки кроме баранины и оленины не прочь полакомиться и чем-то еще.

От этой мысли Джека вновь бросило в дрожь. Куда подевался этот проклятый дикарь? Ага, он опять, перегнувшись через валун, заглядывает в пещеру. Сам Джек рискнул подойти к ней лишь раз и ничего во тьме не увидел. Зато исходящее из лаза зловоние непреложно свидетельствовало, что зверь находится там.

Раздался негромкий свист, Ате возвращался.

— Ты только растормоши его, ладно? Действуй решительно, понимаешь? Дедушка Ниаргуйе очень рассердится, он не любит, когда его будят, и, конечно, побежит за тобой. Но со сна он соображать будет плохо и, скорее всего, не догонит.

— Скорее всего?

Ате, никак не отреагировав на этот вопрос, потащил товарища за собой. Шагах в шестидесяти от медвежьей берлоги он протянул руку вперед.

— Видишь?

Вначале Джек ничего не увидел, кроме груды опавшей листвы, лежащей поперек дорожки. Потом, приглядевшись, понял, что она покрывает не корни, а маскирует часть веревки, которую Ате нашел в тайнике абенаки. Веревка располагалась на высоте примерно полуфута, один ее конец был обмотан вокруг толстой березы, потом она крепилась к деревяшке, стоявшей в четырех футах от дерева. Под веревку была засунута вершина согнутой до земли молодой березки, стоявшей у тропы, в кроне которой был скрыт привязанный к ветвям заостренный увесистый кол.

— Ну? — сказал Джек. Он мало что понял, да, собственно, и не хотел ничего понимать. — Как…

Ате поднес палец к губам, а затем раздвинул кусты, в которых исчезала веревка, и показал еще на один кол — крепко вколоченный в землю и сильно изогнутый, словно крюк. Конец веревки был привязан к палочке, хитроумно просунутой в изгиб «крюка».

— Видишь? — ухмыльнулся Ате. — Дедушка гонится за тобой. Ты перепрыгиваешь через веревку и падаешь. Он останавливается, натыкается на веревку, выбивает маленькую палочку и… хоп! — Он жестом показал, как заостренный кол взвивается в воздух и пронизывает чудовище. — Медведь мертв!

— Это… — Джек был так изумлен, что стал заикаться. — В этом и… и заключается твой гениальный план?

— Что тебе в нем не нравится?

— Что? Ты хочешь знать что?

Да все, хотел крикнуть Джек. И то, что ему нужно упасть, и то, что медведь должен остановиться. А вдруг он не остановится? Что с ним будет тогда? К тому же и вся конструкция выглядела подозрительно хлипко. Чтобы проверить свои подозрения, Джек подпрыгнул я с силой всадил мокасины в снежную кашу и мох. Так и есть. От еле заметного сотрясения почвы палочка выскочила, веревка ослабла, макушка березы пошла резко вверх, и кол едва не поранил Ате.

— Зачем? Ведь медведя здесь нет! — завопил молодой ирокез, кинувшись восстанавливать свой механизм.

Джек покачал головой и вздохнул.

— Ты же видел! Все это впустую.

— Нет. Мой народ все время охотится так.

— А сам ты охотился? Интересно узнать, сколько раз?

— Больше, чем у нас с тобой пальцев.

— Ты! — Джек задохнулся от столь чудовищной лжи и страшным усилием подавил в себе приступ злости. — Эта штука сработает раньше. От моего топота. Ты, — он указал на спусковой механизм — на крюк, — должен сделать это как-нибудь понадежнее.

— Это сработает вовремя.

— Беги тогда сам, раз ты в этом уверен.

Ате пожал плечами.

— Я устанавливаю. Бежать должен ты. И потом, ты же знаешь… я бегаю хуже.

Признание, видно, далось гордецу нелегко, но все равно идти на верную смерть Джеку вовсе не улыбалось.

— Я не побегу, — сказал он спокойно.

Ате не ответил, снова натягивая веревки. Потом, не поднимая взгляда, сказал:

— Тогда мы умрем. И очень скоро. Знаешь, — он покосился на небо, — завтра опять пойдет снег. И послезавтра. Он будет идти всю неделю. Это наш последний шанс добыть себе пищу. Потом мы утонем в снегу.

Джек вдруг затрясся как в лихорадке, сообразив, что это действительно так. Если они не убьют медведя, их убьют голод и снег.

— Я это сделаю, — объявил он. Зубы его предательски лязгнули, но ему уже было на это наплевать. — Черт тебя побери, краснокожий безумец, но я за это возьмусь. — Он повернулся и уставился на берлогу. — А теперь давай думать, что может его разбудить?

Огонь.

У них был кремень от мушкета. Ате долго бил по нему томагавком. Искры летели в трубочку с сухой травой, свернутую из бересты. Как только огонь загорелся, его тут же обернули новой корой и бросили в жерло несколько прутиков. Через какое-то время в небольшой скальной выемке потрескивал настоящий костер. Джеку совсем не хотелось от него уходить, но Ате был безжалостен.

— Вот, — сказал он, вручая ему котелок с углями и несколько веток. — Ты дойдешь до берлоги и встанешь. Это, — он показал на ветки, — должно загореться. Ты бросаешь огонь в берлогу, потом убегаешь. Но сперва убедись, что медведь побежит за тобой.

Джек посмотрел на Ате, на котелок, на ветки и молча побрел к облюбованной зверем пещере. На скалистом склоне холма, рассеченного глубокой расщелиной, она была не одна. И вообще этот склон выглядел так, будто какой-нибудь великан провел по нему своей пятерней, оставив в земле глубокие длинные борозды, сейчас полузанесенные снегом. Даже шагать через них было трудно, а уж служить путем отхода эти колдобины, сплошь поросшие мелким кустарником, разумеется, ни в малой степени не могли. Имелась только одна более-менее приемлемая трасса для задуманной гонки — узкая стежка, уводившая вниз, к Ате, который уже подавал ему знаки. А дальше за молодым ирокезом вновь громоздились скальные складки с другими впадинами, пещерами и завалами, практически превращавшими этот распадок в тупик.

Выругавшись, Джек приступил к выполнению своей задачи. Опустив конец ветки в котелок, он сильно дунул на угли, наблюдая, как языки желтого пламени лижут сушняк. Помахав ею, чтобы огонь лучше взялся, он сунул ее в зияющий лаз и отбежал от берлоги.

Никакого эффекта. Он снова обернулся к Ате. Могавк жестами побуждал его предпринять следующую попытку. Джек снова раздул огонь, проследил, чтобы ветка березы как следует занялась, и пошел к пещере. Кажется, к зловонию, витающему над ней, примешивался запах гари. Или он исходил от углей в котелке? Джек поднял ветку, бросил ее, отбежал…

По-прежнему ничего. Лишь слабое журчание ручья вдалеке и скрип мокасин Ате.

— Продолжай, — прошипел ирокез, показав знаком, что в берлогу следует высыпать все содержимое котелка.

Джек, стиснув зубы, покачал головой и зажег последнюю ветку, самую большую и самую сухую из трех. Если уж она не разбудит медведя, то краснокожему идиоту придется самому лезть в берлогу и приглашать ее обитателя на танец!

Он смотрел на котелок, на струйки дыма, выползающие из-за камня, его ноги почти онемели от холода, из носа текло. Он уже знал, что из этой затеи ничего не получится и что им надо будет придумывать что-то еще.

— Аг-р-р-рх!

Этот звук был самым страшным из всех, что он слышал в жизни. Страшнее хрипа пронзаемого штыком человека, страшнее вопля Дункана Абсолюта, летящего через шею коня. Из ямы высунулась огромная мохнатая голова. С необычайно маленькими колючими глазками и невероятно большими зубами — острыми, желтыми, с зеленоватым налетом на них. Все это впечаталось Джеку в сознание, пока он падал на собственный зад. Миг — и его окатило смрадное дыхание зверя.

Брошенный котелок покатился по склону: длинная огненная гирлянда тянулась за ним. Джек в полнейшем смятении взмахнул охваченной пламенем веткой в тщетной надежде отпугнуть злобно скалящееся чудовище, но зверь с ужасающим рыканьем вырвал ее у него. Мощные челюсти и огромные когти вмиг превратили пылающую сушину в тучу быстро гаснущих искр, но эта заминка позволила Джеку сделать отчаянный кувырок через голову и обрести под ногами опору. Вначале он метнулся в одну сторону, затем — в другую, потом в три прыжка очутился в лесу.

Он ничего не видел и ничего не соображал. Зрение отказало ему, так же как слух и сознание. Он весь превратился в куда-то влекущие его ноги и даже не делал попытки спросить себя, почему это так. Потом все внезапно возвратились. По крайней мере разум и зрение. Джек увидел веревку, вспомнил, зачем она тут натянута, и в последний момент умудрился в прыжке перелететь через нее. Он упал и, извернувшись, сел, отчаянно скребя землю ногами.

Медведь, видя, что его оскорбитель повержен, встал на дыбы и оглушительно заревел. Он сделал шаг, загребая передними лапами воздух, шумно принюхался и сделал еще один шаг.

Веревка дернулась, но ничего не случилось.

Все. Джек понимал, что сейчас погибнет.

Тут прозвучал щелчок, ветви березки взметнулись, и заостренный кол вонзился зверю в плечо.

На миг воцарилась почти абсолютная тишина. Медведь неожиданно повел себя как человек. Он озабоченно повернул морду и здоровой лапой выдернул ранившую его деревяшку, потом с хрустом разгрыз ее и секунду спустя опять повернулся к съежившейся от страха фигурке.

— О господи! — закричал Джек.

Он рывком вскочил на ноги, неуклюже попятился и уперся хребтом в березовый ствол. Зверь снова рявкнул, но уже не грозно, а озадаченно: из спины его почему-то торчал томагавк.

— Есть! — торжествующе завопил Ате, но медведь лишь передернулся, как от укуса назойливой мошки, и опять пошел к Джеку, разевая громадную пасть.

Джек торопливо сорвал с головы меховой капюшон и швырнул в зверя. Тот отбил его, как в крикете, и двинулся дальше. Джек громко выругался, отступая за ствол. К собственному томагавку, заткнутому за пояс, он даже не потянулся. И отбросил мысль влезть на дерево, зная, что косолапый взберется быстрее. Ему оставалось лишь одно — бежать. В тщетной надежде несколько оттянуть роковую развязку. И он побежал.

Медведь гнался за Джеком, Ате — за медведем. В таком порядке они и неслись вверх по склону. Первый скакал через кусты, второй ломился сквозь них, так что дистанция между ними пока что не сокращалась. Джек не имел ни малейшего представления, куда он бежит, и потому вид перевернутого котелка привел его в несказанное изумление. Через мгновение он пронесся мимо берлоги. Дальше холм разделяла расщелина, слишком — увы! — широкая для прыжка. Но утробное взрыкивание за спиной не оставляло ему выбора.

— А-а-а! — завопил Джек, бросаясь в пустое пространство.

Каким-то чудом он все-таки перелетел через провал и с облегчением взрыл носом снег на другой его стороне.

А потом застонал от обиды, ибо пучки пожухлой травы, за которые он ухватился, не могли удержать его вес. Он неуклонно съезжал с обрыва… но тут нога его наткнулась на основание притулившегося к скале кустика, затем вторая нога отыскала ствол столь же неприхотливого деревца, а одна из рук — едва заметные трещинки в камне.

Между тем медведь приближался. Джек сначала услышал яростный рык, а потом ощутил сотрясение почвы. Зверь, с ходу перескочивший через расщелину, приземлился где-то над ним. Вот и все. Джек вздохнул и зажмурился. Под ним была пропасть, над ним — клыки и когти, и он уже знал, что предпочтет.

Он приготовился отпустить руки, как вдруг до него донеслось новое взрыкивание. Медведь взревел еще раз, и этот рев, высокий, отчаянный, походил скорее на вопль. Послышались странные звуки, напоминавшие скрежет железа по камню, затем что-то обрушилось сверху, прижав Джека к скале и едва не расплющив его. Отчего-то вдруг заболела нога, будто в нее всадили три ножа сразу, а потом вокруг установилась непонятная тишина, нарушаемая странными удаляющимися шлепками. Последний из них сопроводил шумный всплеск.

Вначале он слышал лишь собственное дыхание. Потом чей-то неуверенный голос окликнул:

— Джек! Эй! Ты живой?

Ему понадобилось несколько долгих секунд, чтобы сообразить, кого окликают. В последнее время к нему никто не обращался по имени, в том числе и могавк.

— Джек! — опять крикнул Ате, а через паузу послышался топот и в вышине промелькнула легкая тень.

Джек поднял глаза и увидел потертые мокасины. Они тут же исчезли, взамен появилась рука.

— Джек!

Ате ухватил товарища за запястье. Джек пополз вверх, но вторая рука его все еще продолжала упрямо цепляться за трещины в камне. Однако могавк был упорен, и в конце концов они оба, почти обессиленные, повалились на снег.

— Мы сделали это, Джек! Мы убили ниаргуйе.

— Убили?

Джек заставил себя приподняться и посмотреть вниз. Футах в тридцати от него, на дне каменистой расщелины, перекрывая пробитое ручьем русло, недвижно покоилась мохнатая туша.

— Что ж, тогда можешь поцеловать меня в зад, — заявил Джек с нарочитой беспечностью.

— Возможно, чуть позже, — ответил Ате, и впервые с момента их знакомства широкое смуглое лицо его озарила веселая озорная улыбка.

Джек не замедлил улыбнуться в ответ, потом они оба хихикнули, потом захохотали.

— Думаю, теперь я буду звать тебя Сагейовах. На языке ирокезов это значит «испуганный». Видел бы ты себя, когда дедушка вытащил кол из плеча!

— Звучит красиво, но не слишком-то уважительно. Кажется, я заслужил более благородное имя, — сказал, все еще смеясь, Джек.

Ате пожал плечами.

— Пожалуй, ты прав. Ты быстро бежал, ты прыгал через кусты, ты перескочил провал здесь, а я — там! — Он показал на место, где расщелина была уже. — Ладно! Ты будешь Дагановеда.

— Что это значит?

— Неутомимый. Согласен?

— Сойдет, — сказал Джек.

Эйфория прошла, уступив место голоду и усталости. Неутомимый был смертельно измотан и хотел есть. А туша медведя лежала внизу, и до нее еще нужно было добраться.

— Ну и что же нам теперь делать? — спросил хмуро он.

Вместо ответа Ате вскочил на ноги и побежал вниз по склону. Минуту спустя он уже стоял возле туши, с большой осторожностью вытаскивая из нее томагавк. Затем молодой ирокез огляделся.

— Что? — крикнул Джек.

— Порядок! — Ате ткнул топориком в стену утеса. — Не помню, как у вас это называется. — Он жестом изобразил крышу над головой. — Нам будет удобнее сделать все здесь, а не наверху.

Джек застонал от мысли, что придется спускаться. У него ломило все тело, а ногу жгли кровавые ссадины от медвежьих когтей.

— Как мы это сделаем?

Ирокез усмехнулся.

— Ты у нас теперь Неутомимый, но и мое имя тоже кое-что означает. Атедавенет по-вашему — Умник. Давай спускайся, я покажу тебе, за что мне дали его.

 

Глава 7

ЧТО ПОЛУЧАЕТСЯ ИЗ МЕДВЕДЯ

— И что же теперь?

За десять прошедших с момента гибели зверя дней он впервые видел Ате ничем не занятым. Его, впрочем, это не слишком расстраивало, ведь ничего не делал и он. Хотя Джек, возможно, сейчас предпочел бы, чтобы ему отдали новый приказ, а он, огрызаясь, приступил бы к его исполнению. Во-первых, это бы его развлекло, а во-вторых, добавило бы уверенности в том, что они и впрямь смогут выжить. Правда, эта уверенность и так была в нем крепка. Они хорошо потрудились. Голод и холод забылись. В убежище сухо, тепло. И буря на дворе вроде утихла, а ирокез ничего не делает. Только сидит и смотрит.

Джек мысленно покривился и, в свою очередь, уставился на Ате, словно бы ожидая ответа на свой вопрос, хотя был уверен, что тот ничего не скажет. Его, собственно, даже весьма удивило бы, если бы индеец заговорил. Оказалось, что ирокезы вообще не снисходят до чего-то столь прозаического, как нормальное человеческое общение. Нет, Ате совсем не был чокнутым или тупицей, просто на все вопросы он старался отвечать как можно более кратко, а любопытством вообще не страдал. И все же Джек выяснил, что его вполне сносный английский объясняется тем, что он приходился племянником крупному землевладельцу, некоему Уильяму Джонсону, чьи владения соседствовали с долиной могавков. Белый дядюшка самолично приглядывал за воспитанием краснокожего мальчика и, несомненно, весьма огорчился, когда в первом же рейде того взяли в плен.

Общие испытания сблизили их, но восторг, пережитый ими после удачной охоты, прошел, и отношения товарищей по несчастью стали напоминать отношения командира и подчиненного. Приказ — брюзжание, приказ — брюзжание. И снова брюзжание, и новый приказ.

Зима будет долгой, подумал Джек. Он уже понял, что могавк скорей лопнет, чем первым опустит глаза. Вчера, например, они где-то с час играли в гляделки, пока Джек не счел это глупым. Теперь он тоже отвернулся от ирокеза и стал обшаривать взглядом пещеру. Но примечательного в ней ничего не нашел. Кроме, разве, запасов провизии, устилавших чуть ли не каждую ее пядь.

Ате умудрился рассечь зверя на потрясающее число кусков и кусочков.

— В Корнуолле говорят: «У свиньи, кроме визга, все идет в дело». А ты, похоже, использовал и его, — сказал ему Джек.

Ате только хмыкнул, очевидно довольный, иначе он непременно сумел бы отбрить шутника. Он вообще был остер на язык, несмотря на всегдашнюю молчаливость, впрочем, особых поводов поупражнять свою ироничность Джек ему не давал. Если могавк отличался изобретательством и сноровкой, то Джек брал воловьей работоспособностью. Это ведь именно его старания сделали пригодными для обитания две пещеры, обнаружившиеся под обрывом, с которого рухнул медведь. Одна из них, правда, тут же приобрела вид настоящей пыточной, сплошь залитой кровью, а довершал картину вздернутый за ноги зверь. Освежеванный, он пугающе походил на обнаженного человека, и Джек без необходимости старался там вообще не бывать. Только когда Ате нужна была помощь или начинал гаснуть огонь в очаге. Обязанность следить за кострами легла на него целиком, и он стер ноги по задницу, а руки — в кровь, заготавливая дрова. А потом пришла пора пережигать комли бальзамических пихт, чтобы свалить их и очистить от веток. Джек потерял счет ходкам, стаскивая вниз стволы. Бревна прислоняли к обрыву и связывали толстыми плетями болиголова, постепенно отгораживая от внешнего мира как разделочную, так и жилье.

Это был тяжкий труд, но их подгоняло хмурое небо, обещавшее новые снегопады. Медведь, как оказалось, нагулял за лето много жира, его растапливали в котелке, а затем разливали по скрученным из бересты трубкам, чтобы получить пеммикан. Согнув из стволов очищенных молоденьких кедров четыре продолговатых каркаса, Ате зубом медведя провертел в них дыры, а затем натянул через отверстия сетку из кишок, связал концы и отложил в сторону сохнуть. Джек уже знал, что это такое, ибо подобные приспособления были привязаны к мокасинам провожавшего их Джотэ. Еще одну кишку, но потоньше Ате закрепил между концами характерно изогнутой тисовой ветки.

— Лук, — буркнул он.

Потом он взялся выделывать шкуру и поначалу привлек к этому Джека. Оба работали в полном молчании, полуголые и распаренные, иногда выбегая остудиться наружу. Обе пещеры, напоминавшие царство Гадеса , обогревались весьма и весьма хорошо.

На третье утро пошел мелкий снег с вихрящимися несильными порывами ветра, однако Ате, не глядя на это, организовал экспедицию по сбору кореньев и трав.

— Одно мясо быстро погубит нас, — проворчал он.

Они выкапывали рогоз с корнями и охапками уносили в жилье. Названий других растений Джек не знал, правда, одно из них — с листьями, похожими на клевер, и красными ягодами — вроде бы даже росло в Корнуолле. Когда ирокез убедился, что подручный освоил технику сбора, он ушел восвояси, предоставив его себе самому. Увлеченный поиском, Джек добрел до какого-то озерца, а когда пришла пора возвращаться, с удивлением обнаружил, что метель усилилась и в двух шагах уже ничего не видать. Несколько озадаченный, он побрел обратно, но забрал сильно в сторону и едва не упал в ту же расщелину, куда рухнул медведь. Когда он наконец ввалился в жилище, Ате подвешивал к стенам последние куски медвежатины.

— Ты успел вовремя, белый мальчик, — хмыкнул он, сдвигая на место бревенчатый щит.

Семь дней и ночей выл ветер, засыпая их убежище снегом. Они выходили наружу лишь затем, чтобы прочистить тропки, размяться, притащить дров из поленницы и заглянуть в другую пещеру. Костер там тоже тлел круглые сутки, подсушивая огромную шкуру, которую Ате каждый день натирал вонючей смесью из медвежьих мозгов и деревянной трухи. Понемногу все неотложные дела были переделаны, а в хозяйстве пленников снежного царства появились рыболовецкие снасти — длинные веревки с привязанными к ним острыми косточками, похожими на крючки, предназначенные для подледной ловли. Кости побольше тоже нашли себе место, лопаточные превратились в совки, берцовые стали отличными молотками. Зубы потоньше, хорошо протыкавшие кожу, помогли Ате сшить из шкуры две шубы, мехом наружу и с подкладкой из рогоза, пущенной внутрь. Пуговицами их сделались все те же зубы погибшего в пропасти исполина.

Но с этим столь много отдавшим им зверем были сопряжены не только приятные вещи. С какой бы пользой для себя они ни использовали его внутренности, их собственные не пожелали вдруг расставаться ни с единым кусочком проглоченной в спешке пищи. Пока Ате не сварил какую-то бурду из ягод и туи, которая заставила их побегать в сугробы и основательно поморозить зады.

Да, зима будет слишком длинной, снова подумал Джек, яростно скребя под полуистлевшей рубахой грудь. У него чесалась не только она, но также затылок и ноги. Он потянулся к стоящему неподалеку лотку и зачерпнул полную горсть медвежьего жира, затем стал втирать его в самые воспаленные участки кожи. Процедура несколько успокоила зуд, а то, что прилипло к ладони, Джек отправил в рот и тщательно обсосал пальцы. Теперь он не испытывал к этому индейскому лакомству прежнего отвращения, особенно после того, как Ате подал к ужину скользкие ленты, вырезанные из толстой кишки ниаргуйе.

Он потянулся за новой пригоршней жира, но услышал осуждающее ворчание, махнул рукой и принялся одеваться.

— Я выйду наружу, — заявил он в ответ на вопросительный взгляд.

— Зачем?

— А ты как полагаешь?

— За дровами, — ответил могавк.

— Да, ты прав. Я иду за дровами.

Тут Ате поразил его.

— Смотри не заблудись.

— Уж постараюсь, — ответил Джек, сдвигая в сторону щит.

Ну, подумал он, это уже почти разговор.

Установив щит на место, он постоял, свыкаясь с холодом, тут же нащупавшим в его одеянии много лазеек. Ветер не унимался, продувая каньон, но пурги не было, и это бодрило.

Обычно роль отхожего места у них играло углубление в почве, выбитое давно пересохшим притоком ручья, однако со временем оно приобрело не очень-то презентабельный вид, да и отсутствие снегопада манило пойти прогуляться. Хоть на часок убраться подальше от замкнутого пространства с неразговорчивым мрачным соседом, чье молчание и взгляд, уставленный в одну точку, заставляли задуматься, а все ли в порядке у него с головой. Да и с самим Джеком начали происходить странные вещи. Например, утром ему отчетливо показалось, что пеммикан приобрел вкус «куропатки, приготовленной по индийским рецептам», а от воды весьма стойко и резко запахло «портером самых лучших сортов».

Он прошел весь каньон, потом взобрался на холм и постоял у берлоги, вспоминая о том, как за ним гнался медведь. Затем, встав к ветру спиной, помочился, получив глупейшее удовольствие от того, что ему удалось вывести на снегу свое имя.

Что-то привлекло его взгляд на продутом ветрами пригорке. Что-то явно темнело там, торча из девственной белизны. Подтянув штаны, Джек двинулся в том направлении. Прилагать излишних усилий ему не хотелось, так что он принялся скрести наст палкой. Это заняло какое-то время, но в конце концов в руках его оказался ранец, который он позаимствовал из церкви Святого Франциска. Промерзшая застежка сдалась не сразу, со скрипом, после чего из ранца выпал прямоугольный брусок.

— «Гамлет, принц датский», — прочел он вслух.

Под названием была приписка, выведенная твердой рукой матери: «Все истины здесь. Найдите их, принц».

Джек грустно улыбнулся, представляя, как мать обедает в одиночестве, ожидая известий от обоих своих мужчин, пропадающих на войне. Затем ему неожиданно вспомнилось еще кое-что, и, обдув с книги иней, он бережно открыл последнюю страницу.

Клочок бумаги, в который Клотильда завернула свой последний подарок — половинку шиллинга, отобранную у него абенаки, — был все еще там. На нем темнело торопливое: «La moitie de ma coeur».

Джек выпрямился, не обращая внимания на леденящий ветер. Сейчас его не было здесь — он находился на Трифт-стрит, в уютной гостиной и потихоньку переговаривался со своим божеством через стол, украдкой касаясь ногой ее ножки, а за распахнутой дверью работали месье Гвен и его родственник Клод. Клод, теперь сделавшийся партнером месье Гвена и мужем той, кого Джек продолжает любить.

Он шел по лесу, и слезы текли из глаз, превращаясь на морозе в мелкие бусинки. Ветер крепчал, обещая новые снегопады.

Когда он пришел, Ате хмыкнул:

— Ты забыл про дрова.

Забыл. Так оно и было.

— Я… я схожу за ними попозже, — сказал он, придвигаясь к костру.

Пальцы тут же начали отогреваться, по ним заструилась кровь, пронзая плоть тысячами незримых иголок.

Чуть позже, хлопнувшись на бревенчатый настил, служивший им обоим постелью, Джек полез в сумку, достал книгу и принялся отогревать и ее.

Напротив задвигались. Джек не повел и бровью.

— Что это?

— Книга, — был ответ.

В конце концов, лаконизм присущ не одним лишь могавкам, и кое-кому пора дать о том знать.

Вновь молчание. Джек подбросил в огонь еще одно увесистое полешко, пламя охватило его, по ветру полетели искры, а книга утратила льдистую твердость. Страницы ее приятно похрустывали.

— Эта история не придумана автором, но откуда он взял ее, мне неизвестно, — прочел Джек вслух первую фразу предисловия Александра Попа.

Он умолк, весь погруженный в чтение.

— Ты ходил в книжную лавку?

Вопрос и одновременно шутка! Это уже кое-что.

— Она обнаружилась в ранце. Возможно, ее туда сунул Джотэ.

Джек с нарочитым безразличием перевернул очередную страницу. Вникнуть в смысл текста ему не дали.

— Что это за книга?

— Это пьеса. «Гамлет». Ее написал Вильям Шекспир. Для театра. Ты был в театре?

— Слышал, — кивнул могавк. И после длинной паузы добавил: — Но никогда не бывал.

— Жаль.

Ате неожиданно подался вперед.

— Ты ее мне прочитаешь.

Это было не просьбой, а требованием, и Джек поднял глаза.

— Интересно, с чего бы? Ты ведь не согласился учить меня своему языку.

— Нет. Потому что я говорю по-английски, а тебе нечего было предложить мне взамен. — Ате ткнул пальцем в книгу. — А теперь есть.

Джек задумался. Ветер усиливался, вновь неся с собой снег. Зима была ранняя, она только начиналась, и до конца ее было весьма и весьма далеко.

— Ладно. Я буду читать тебе. А ты будешь учить меня языку ирокезов?

Ате кивнул, потом спрятал глаза.

— Мне нечего тебе дать, — пробормотал он еле слышно. — Буквы я разбираю. Но слова складывать не умею. Может быть, ты научишь меня и читать?

После секундного размышления Джек кивнул, и могавк с благоговением взял в руки мятый, лишенный обложки томик, словно воплощенное средоточие всех в мире тайн.

— О чем она? — спросил он наконец.

Джек подумал.

— О призраке, — сказал он.

Ате выронил книгу.

— О призраке? Мы называем такое «якотинеронхста». Оно приходит из селения мертвых, чтобы красть души людей. — Он задрожал. — Якотинеронхста.. — это плохо.

Джек поднял книгу, стряхнул с нее мусор. Потом с большой твердостью в голосе заявил:

— Плохо не будет. Этот призрак… хороший.

Ветер за щитом-дверью неожиданно взвыл, то ли попав в какую-то выемку, то ли отслоив плохо державшуюся щепу. Тон воя резко повысился и опал. Потом взвыло снова. Ате опять вздрогнул.

Джек, улыбнувшись, начал читать.

— Кто здесь? — продекламировал трагически он.

Ате оглянулся на дверь, потом посмотрел на Джека и, увидев, что тот смотрит в книгу, придвинулся ближе.

— Онка нон ви, — сказал он.

Они поглядели друг на друга и повторили начальную фразу. Каждый из них произнес ее на чужом языке.

 

Глава 8

ПУТЬ В НЕИЗВЕДАННОЕ

Глядя на полуголого дикаря, мечущегося среди серебристых березок, Джек поплотнее закутался в медвежью шкуру и вновь задумался о чудодейственной силе драматургии. Если в повседневности Ате был по-прежнему замкнут и молчалив, то сцена, которую они соорудили из бревен и снега, превращала его в образчик ораторского красноречия. Он буквально влюбился в текст пьесы, который не уставал толковать.

«Слова, слова, слова». Фраза, сказанная Гамлетом Полонию, которую Джек считал просто пустой данью метрике, неимоверно возбуждала ирокеза. Ате вкладывал в нее тысячу смыслов. «Овенна, овенна, овенна!» — то утвердительно, то оскорбительно, то угрожающе выкрикивал он.

И это было лишь одной из перипетий в их постоянно повторяющихся спектаклях. В последнее время, например, Ате начал сопровождать знаменитый монолог Гамлета громким топотом и воинственными хлопками. «Быть или не быть» или «Аквекон катон отенон ци некен» в его устах стало теперь походить на призыв к битве.

Не удержавшись, Джек громко фыркнул. Ате, как обычно, полностью игнорировал стихотворный размер, то понижая голос до шепота, то разражаясь бурными криками, однако единственный зритель столь экзотического исполнения пьесы не раз уже признавался себе, что оно трогало его много больше, чем игра самого Дэвида Гаррика, несомненно лучшего актера Англии, а значит, и всего мира. Ате, со своей стороны, утверждал, что вожди его племени на советах постоянно сталкиваются с проблемами, подобными тем, что мучают благородного принца, и, следовательно, Шекспир — настоящий могавк. В конце концов Джек, до одурения штудировавший риторику в школе, засомневался, а обладал ли хоть кто-то из римлян той же степенью убедительности, что и этот дикарь.

Крупная капля сорвалась с ветки и заискрилась на рукаве, вторая упала за воротник, щекоча кожу. Неужели и эта оттепель обманет их ожидания? Джек покачал головой. Зима тянулась так долго, что он совершенно потерял представление о том, сколько месяцев они провели в снежном плену, и при малейшем намеке на потепление начинал уговаривать Ате отправиться в путь. А через день, максимум через два все вокруг вновь трещало от стужи. Так что они использовали временное отступление холодов для более прозаических и насущных вещей. Таких, как рыбная ловля, заготовка дров, сбор репейника, рогоза и зимолюбки . А потом, когда ветер вновь заводил свою мрачную песнь, Ате закрывал вход бревенчатой дверью-щитом, стряхивал снег с шубы, брал в руки теперь уже изрядно потрепанный томик и спрашивал:

— Ну что? Приступим? Садись.

Наблюдая за ирокезом, простирающим руки к небу, Джек улыбнулся. Принц, которого тот изображал, был явно чокнутым, но тем не менее именно он не давал им свихнуться бесконечно тянущимися зимними днями, именно он заставлял их задумываться над смыслом сентенций Шекспира, переживать, спорить, кричать. А иногда — и даже часто — смеяться. Месяцы ожесточенных препирательств друг с другом не прошли для них даром. Например, Джеку они позволили довольно сносно освоить язык ирокезов, а вместе с тем перенять у соседа и еще кое-что.

Все началось с блох. Чтобы максимально уменьшить площадь их обитания, Джек, подобно могавку, оставил от своих густых черных волос лишь один конский хвост. Затем его заинтересовали рисунки на коже. Ате делал их себе сам в те дни, когда даже «Гамлет» им приедался и требовалось чем-то развлечься взамен. Теперь у Джека тоже имелись татуировки. На спине — змея с ромбовидным орнаментом, на груди — венок из березовых веток и волчий оскал на плече. Боль во время их нанесения была просто ужасной. Ате исколол его иглами дикобраза и втер в ранки краску, изготовленную из местных ягод и чего-то еще. Джек, разумеется, несмотря на мучения, не позволил себе застонать.

Могавк тоже сильно переменился под влиянием пьесы. Но по сути остался язычником, хотя и заявлял, что крещен. Взять хотя бы его завывания над мертвым медведем. Глупый дикарь, как это ни странно, благодарил зверя за то, что тот пожертвовал ради них своей жизнью. Джек, как ни старался, не мог представить себе сэра Джеймса бормочущим нечто подобное над убитой лисой.

Он еще раз посмотрел на увлеченного своей ролью актера, затем повернулся и углубился в редкую рощицу. Перед своим выходом ему надо было сосредоточиться и побыть одному. Отойдя на добрый десяток шагов, Джек привалился к березе спиной и поплотней запахнул полы шубы. Ветер усиливался, и его опять зазнобило. В этом — увы! — он уступал ирокезу. Тот вообще, казалось, не мерз!

Через минуту или около этого он услышал, что Ате смолк, чтобы перейти к следующей мизансцене, но даже не обернулся, чтобы взглянуть на него. Далее в дело вступали другие лица, но они с ирокезом решили, что их могут с успехом заменить снеговики и пеньки. Кроме, разумеется, ключевых персонажей, таких как Клавдий, Гертруда и тень отца Гамлета, изображать которых сегодня должен был Джек. Он принялся шепотом повторять их фразы на наречии ирокезов. Больше всего ему нравилось играть призрака. Ате всегда очень пугало появление якотинеронхста!

Явно изменившийся тон голоса ирокеза заставил Джека прервать свой бубнеж. Он поначалу решил, что Ате подает реплики за других персонажей, но вдруг узнал французскую речь.

И тут же упал в снег и затих, пытаясь вникнуть в смысл сыплющихся вопросов, но его слух настолько отвык от этого говора, что он ничего не мог разобрать. Говорили двое, а может быть, трое. Его вдруг заколотило, но уже не от холода, а от радостных предвкушений, вызванных в нем появлением европейцев. Ведь ничего нет зазорного в том, чтобы сдаться, находясь в самом бедственном положении, цивилизованному врагу. А потом его ждут Монреаль, обустроенное жилье и статус пленного офицера, которого в подходящий момент обменяют на равноценного ему француза, угодившего к англичанам. Такова практика всех цивилизованных войн. Возбужденный этими мыслями, Джек едва не выскочил из укрытия, но тут он услышал голос Ате. И замер, ошеломленный, ибо тот говорил на языке абенаки, как раб. А переводчик французский знал плохо, что позволяло понять, о чем идет речь. Медленно цедя сквозь стиснутые зубы слова, Ате утверждал, что английский офицер, которого ищут, умер еще в начале зимы.

Послышались звуки ударов и брань. Джек, собравшись с духом, выглянул из-за ствола. Трое французов в светло-зеленых костюмах лесных следопытов со скучающим видом смотрели, как малый в индейском наряде избивает могавка, лежащего у их ног.

В истязателе Джек узнал Сегунки и заскрипел зубами от гнева. Жестокосердый мерзавец не удовлетворился преподанным ему уроком и опять заявился сюда, чтобы наказать сбежавших рабов.

Избиение завершилось градом пинков. Двое французов, ухватив Ате под мышки, поволокли его вниз. Абенаки, обеспокоенно озираясь, двинулся следом.

Взгляд Джека блуждал от дерева к дереву. Четверо против одного? Это все-таки многовато. Если он сдастся, существует надежда, что его отведут в Монреаль. Ополченцам дадут за него какие-то деньги. А дикарь им не нужен, Ате непременно убьют. И Сегунки позаботится, чтобы он умер ужасной и медленной смертью.

Приняв решение, Джек осторожно поднялся и, забирая левее, прокрался к подмосткам. Слава богу, ареной соперничества англичанина и могавка в эту зиму были не только они. Соревнование между ними шло во всех видах занятий. Джек, например, подражая индейцу, научился передвигаться совершенно бесшумно, и если и не достиг его виртуозности в обращении с томагавком, то из лука стрелял много лучше, чем он. Белые принесли в Америку ружья, и с тех пор краснокожие отдавали большее предпочтение им, а Джек имел навык примитивной охоты на кроликов в Корнуолле. Он убил трех оленей, Ате — одного.

Они держали оружие прямо под сценой на случай внезапного появления дичи, и Джек шел за ним. Быстро перекинув через плечо лук и колчан, он взял в каждую руку по томагавку и двинулся за врагами. Те вместе с пленным спускались в каньон. Однако один из них задержался, осматривая берлогу, потом подошел к обрыву и посмотрел вниз.

Джек, скользя от дерева к дереву, не спускал с него глаз. Вначале он решил столкнуть французского траппера в пропасть, но тут же отверг эту идею. Вопли падающего привлекли бы внимание неприятеля. Джек торопливо засунул за пояс один томагавк, оставив второй наготове. Француз все стоял, и, когда его сотоварищи свернули в каньон, Джек осторожно пошел к вершине утеса.

Он был уже в шаге от француза, когда тот обернулся. Глаза ополченца изумленно расширились, с губ слетело негромкое «Merde!», и Джек поспешно ударил его обухом томагавка в висок. Оглушенный охотник стал заваливаться в расщелину и непременно упал бы туда, если бы его не схватили за пояс. Француз был тяжел и тянул англичанина за собой. Джек в отчаянии откинул спину назад, но его ноги, не находя опоры, скользили по снегу. Торс ополченца почти пересек критическую черту, когда мокасин Джека уперся в камень. Так они и стояли покачиваясь, а под ними звучали голоса и шаги, потом раздался скрип сдвигаемой в сторону двери. Джек уже был на грани падения и хотел разжать руки, когда ноги француза вдруг подкосились и его тело, извернувшись винтом, тяжело плюхнулось на скалу. Джек сильно пнул врага в бок, не зная, жив тот или нет, но проверять это было некогда. Как некогда было доставать и французский мушкет, чудом державшийся на покатом карнизе из снега и льда. Он торопливо заткнул томагавк за пояс, положил стрелу на тетиву лука и побежал вниз.

Из пещеры неслись голоса и звуки ударов. Потом послышался стон — Ате был еще жив. Что бы там с ним ни делали, Джек мог попытаться облегчить его участь. Он подкрался ближе и стал ждать, совершенно не представляя, что из этого выйдет. Он просто ждал. И дождался. Из темного зева пещеры выбрались двое французов. Джек на мгновение замер, гадая, не последует ли за ними и Сегунки. А потом подобрался к спокойно переговаривающимся врагам, чтобы прицелиться поточнее. Хотя в охоте на оленей удача ему и сопутствовала, он все же не был Робин Гудом и промахивался много чаще, чем попадал.

Трапперы услышали хруст льда, и, как только они обернулись, Джек отпустил тетиву. Стрелы вынужденных зимовщиков были выструганы на совесть и имели тяжелые каменные наконечники, но недочеты в их оперении часто давали о себе знать. Вот и эта стрела, шедшая в лицо правого из французов, вдруг вильнула в полете и вошла в мокрый снег.

Вот дерьмо! Джек лихорадочно потянулся к колчану. Оба француза спешно прикладывали мушкеты к плечам. Он натянул и отпустил тетиву, почти не целясь, но на этот раз стрела пошла куда надо и пронзила трапперу грудь. Тот завалился на спину, задев руку товарища, к которому уже несся Джек, вытаскивая на бегу томагавк. Француз на шаг отступил и дернул спуск. Выстрел был оглушительным, но бесполезным. Пуля прошло мимо, и Джек с торжествующим воплем сделал широкий замах.

Но рослый, кряжистый ополченец явно бывал в переделках. Одной рукой он оттолкнул набегающего врага, а второй успел выхватить свой томагавк. Миг — и два топора с грозным лязгом столкнулись, чтобы разлететься и встретиться вновь. Француз дал сбой первым, он поскользнулся, и Джек наклонился, пытаясь раскроить ему ногу, но тот с неожиданной ловкостью отбил удар и ударил сам, целясь нападающему в плечо. Джек извернулся, отпрыгнул назад и с такой силой грянулся о скалу, что потерял способность дышать. Противник, сообразив, что победа близка, чуть отступил для сокрушающего замаха, но подтаявший лед не выдержал его веса, и он по колено провалился в ручей. Потеряв равновесие, следопыт закачался, и Джек, с силой оттолкнувшись, всадил свой томагавк ему в череп. Враг рухнул, потянув умертвившее его оружие за собой.

Джек, задыхаясь, хватал ртом воздух, но что-то заставило его обернуться. Возле пещеры стоял Сегунки. С длинным ножом, окаймленным по лезвию кровью. Завороженно глядя на Джека, молодой абенаки отбросил нож и потянулся к висевшему за плечами ружью.

Джек не раздумывая упал на снег. Француз со стрелой в груди все еще извивался, ругаясь и плача, возле него валялся оброненный им мушкет. Джек не помнил, успел ли траппер выстрелить, но у него не было выбора, и он, схватив оружие, навел его на Сегунки.

Оба разом спустили курки. Джек не имел ни малейшего представления, попали в него или нет, но он видел, как его пуля рассекла надвое мертвенно-синее, самое длинное в головном уборе индейца перо. Когда дым, таявший удивительно долго, рассеялся, Сегунки поднял руку и вытащил из волос половину пера. Он бросил ее в черневшую перед ним полынью, а Джек на четвереньках пополз к своему луку. Сидя в снегу, он вытащил из колчана стрелу, наложил ее на тетиву и сузил глаза. Но там, куда он собрался стрелять, никого уже не было. Сегунки превратился в пятнышко в конце каньона. Он исчез прежде, чем остатки знака его родовой принадлежности утащило под лед.

Джек встал. Ему неожиданно сделалось жарко. Так жарко, что даже турецкие бани не шли с этим в сравнение. Он сбросил шубу и набрал полные пригоршни мокрого снега, чтобы растереть ими торс и пылающее лицо. Кровь в барабанном ритме пульсировала в ушах, а скулы разламывала неожиданная зевота. Но в теле не ощущалось и намека на вялость. А вдруг и вправду неутомимость — его отличительная черта? Это было бы просто великолепно!

— Месье? Prend pitie. Par la grace de Dieu, aidez-moi!

Шепот умирающего вдруг усилился и прогнал эйфорию. Одной рукой француз обхватил древко стрелы, другую в мольбе протягивал к своему палачу. В уголках его губ пузырилась ярко-розовая слюна. Вид крови заставил Джека вспомнить о красной кайме на лезвии ножа Сегунки, и ноги сами понесли его к превращенной мерзавцами в пыточную пещере.

Могавк висел там, вздернутый за ноги. Такой же сизый, как освежеванный им когда-то медведь.

— Ате! — закричал Джек, обхватывая тело друга и приподнимая, чтобы обрезать ремни. Опустив Ате на пол, он содрогнулся, увидев красный, сочащийся кровью надрез, обегавший его бритый череп. Могавк был недвижен, и Джек испугался, не ушел ли он в ту страну, где уже не чувствуют боли.

— Ате! Ате!

Он бросился в угол, где стояло берестяное ведерко с водой. Омытый надрез опять закровоточил, пришлось обернуть его куском оленьей шкуры, и, как только это было проделано, ирокез открыл глаза.

— Дагановеда?

Он закашлялся и попытался сесть.

— Лежи! — Джек попробовал уложить его, но могавк не позволил.

— Этот пес хотел… хотел… — Ате поднял руку и обвел пальцем вокруг головы. — Потом услышал выстрел… и сказал, что вернется. — Он с тревогой схватил Джека за руку. — Где этот пес?

— Сбежал.

— А остальные?

— Мертвы. Думаю, все.

— Ты убил их, Дагановеда? Ты убил… всех?

Джек съежился, обхватив руками колени. Только теперь он понял, насколько устал. Еще на равнинах Авраама ему сказали, что к убийству привыкнуть нельзя. Два разных человека. Они были правы.

— Да.

Какое-то время они сидели, уставившись в пустоту. Затем Ате встрепенулся, встал на колени. Наклонившись, он выдернул из-за пояса друга второй томагавк.

— Абенаки. Он может вернуться.

— Не стоит сейчас идти за ним. Ты ведь ранен.

— Это? — Индеец ткнул в свою голову, вновь обретая прежнее высокомерие. — Я и в худшем виде могу постоять за себя.

Затянув повязку потуже, он поднялся на ноги, пошатнулся, но упрямо двинулся к выходу. Джек без особой охоты побрел за ним.

Раненый француз умудрился проползти шагов десять и замер в сугробе, окрашивая его своей кровью. Он еще дышал.

Когда Ате склонился к нему, Джек сказал:

— Там, наверху, есть еще один. Я не уверен, что прикончил его. Пойду посмотрю.

Выбравшись из каньона, Джек нагнулся и его вывернуло наизнанку. Вытерев рот, он пошел дальше, дошел до тела первого траппера, но мог бы и не ходить — тот был мертв. Да, подумалось вдруг ему, сегодня спектакль закончить не получилось. Но по крайней мере в соответствии с сюжетом трагедии удалось завалить сцену телами.

Ате вернулся после полудня.

— Этот проклятый койот, абенаки, сумел убежать, — сказал он, ставя лыжи к стене. — Его след ведет на восток, в деревню Святого Франциска. Но он пришел не оттуда.

— Разве?

Джек подбросил еще одно полено в огонь. Его до сих пор колотило.

— Нет. Он пришел с канадцами. С юго-запада. Из Доти-ако, вы зовете его Монреалем. Так говорят следы. — Ате сел рядом с Джеком и поправил пропитанную кровью повязку. — Думаю, он рассказал там о тебе, и оттуда сюда послали лесных следопытов. Чтобы они поймали тебя.

— Как же они нашли нас?

— Абенаки ходят к французам. Кажется, наши охотничьи тропы пересеклись с их дорогой.

— Умирающий ополченец сказал, что Монреаль в двух днях пути. — Джек сидел возле раненого, пока тот медленно отходил в иной мир. Француз без умолку болтал, словно хотел напоследок наговориться. — Там, по его словам, формируется огромное войско.

— Для похода на юг? Или на север?

Джек покачал головой.

— Этого не знает никто. Кроме шевалье де Леви, преемника генерала Монкальма, и, вероятно, кого-то из его штаба. Вот последние новости. Генерал Меррей удерживает Квебек. Твой генерал Амхерст собирает силы на юге. И неизвестно, куда ударит Леви.

Ате расправил плечи.

— Я пойду к Амхерсту. Мой белый родич, Уильям Джонсон, наверняка уже там. Как и весь мой народ. Я должен быть с ними. — Он умолк, сбитый с мысли молчанием соседа. — Ты можешь пойти со мной, Дагановеда. Мы будем драться с твоими врагами.

— Да. — Джек поворошил костер. — Но мои соотечественники в Квебеке. И если Леви туда двинется, я должен быть там.

— Быть на севере или быть на юге? — продекламировал Ате с чувством. — Вот в чем вопрос. В этом ведь? А?

Оба долго смотрели в огонь. Потом Джек нарушил молчание:

— Нас не страшат предвестия, хотя свой промысел есть и в гибели воробья. Я ведь неверующий, как ты знаешь.

— И будешь вечно гореть в аду, — спокойно заметил Ате.

— Но я верю… в промысел, в судьбу, в некую силу, ведущую человека. Все это, — он описал рукой полукруг, — Канада, рабство, ты, тот же «Гамлет», все это звенья одной цепи. Посмотри на меня! — Он провел рукой по своей бритой голове, потом, тряхнув хвостом черных волос на затылке, указал на татуировку. — Год назад кем я был? Простым школяром, изображающим ирокеза. А теперь я и выгляжу, и живу как могавк.

Ответ Ате был торжествен и серьезен.

— Но этого мало, чтобы стать настоящим могавком. Правда, ты, белый брат, уже близок к тому. У тебя есть наше имя, Дагановеда. Ты говоришь, как мы, и даже при свете дня вполне можешь сойти за могавка. Ты убиваешь, хотя и не берешь скальпы, и добываешь себе пищу в лесу. — Он вскинул руку в ответ на возможные возражения. — Но… есть кое-что, чего тебе не хватает, чтобы сделаться одним из нас.

— Это… боевой клич? — спросил Джек, усмехнувшись.

Вопли лондонских могавков были жалкой пародией на каскады гортанных ужасающих звуков, исторгающихся из глотки Ате. Джеку они не давались, как он ни бился.

Ате покачал головой.

— Ты не сражался за племя.

— Да, — кивнул Джек. — Не сражался. Именно о том я сейчас тебе и толкую. Если я отправлюсь в Квебек или даже к генералу Амхерсту, мне вновь придется стать Джеком Абсолютом, офицером его величества. Правда, — он опять усмехнулся, — несколько необычного вида. Но есть иной путь, который может придать смысл всему, что со мной тут происходило. Так же, как и с тобой.

— Тропа войны?

— Нет. — Джек нагнулся к могавку. — Тропа победы. Наши мушкеты, ни твой, ни мой, не могут повлиять на исход этой войны. Но если мы отправимся в Монреаль и выясним, куда ударят французы, то… Ты понимаешь, о чем я?

Ате поднялся. Эмоции редко отражались на его лице, но теперь оно просто сияло.

— Так чего же мы ждем, Дагановеда? Ты выбрал для нас участь тех, кто идет впереди и сообщает о планах врагов своим вождям, чтобы те их разбили! На вашем языке такого воина, кажется, называют разведчиком.

Джек тоже встал.

— У нас есть название поточнее. Шпион.

 

Глава 9

ШПИОН

— Существуют простые правила, — снисходительно пояснял своему спутнику Джек, спускаясь с ним по улице Святого Иосифа к гавани. — Они действуют и в Монреале, и в Лондоне, и в любых других городах. Если тебе надо подковать лошадь, ты идешь к кузнецу. Чтобы прочистить кишечник, ты покупаешь у аптекаря винный камень. А если тебе нужны сведения, — он остановился у входа в таверну, — ступай в кабак.

Ате только хмыкнул. Джек уже привык к его молчаливости, однако в городе она усугубилась втройне. Ирокез изо всех сил старался придать себе независимый вид, но глаза его тревожно бегали по сторонам, а зрачки то и дело расширялись от изумления. Он прежде не видел ничего крупней деревень, и потому этот провинциальный занюханный Монреаль, по всем статьям не годящийся Лондону и в подметки, приводил его в трепет. Высокие каменные дома, выложенные брусчаткой дворы, скверы и парки, стены и бастионы, укрепленный порт, кишащий солдатами, торговцами и моряками, — все это озадачивало и пугало индейца. Джеку же состояние краснокожего доставляло тайную радость. Как ни крути, а в лесу Ате был, без сомнения, лидером, зато здесь, в шумном и суетном городе, все обстояло наоборот.

Однако он и сам сейчас ощущал некую робость, ибо около полугода общался с единственным человеческим существом. И привык к тишине, а за дверью питейного заведения слышался гомон, превратившийся, когда он толкнул ее, в рев. Добрая сотня мужчин, разбавленная доброй дюжиной женщин, толклась вокруг бочек и длинных, облепленных пьяным людом столов. В одном углу зала на огне очага подогревалось что-то съестное, в другом пиликала парочка скрипачей, и все помещение было затянуто серым маревом — горьким, кислым, табачным, мало напоминавшим дым кедровых поленьев, весело пыхавших в обогревавшем пещеру костре. В ноздри тут же ударил запах теплого рома, перебивавший запахи пота и тушеных цыплят. В глотке вмиг пересохло, но Джек все стоял в нерешительности, пока его и Ате не притиснули к группе канадцев, чьи синие вязаные шапочки непреложно свидетельствовали об их принадлежности к ополченцам. Они один за другим брали выпивку и пробивались дальше к столам.

В обмен на серебряную монету им выдали пару кувшинчиков рома и пару крошечных порций тушенки. Цена была просто астрономической, но обоснованной: в городе по весне не хватало еды. За нее драли втридорога, однако в кармане могавка лежала еще пара-тройка подобных монет, ибо ему на подходе к окраинам Монреаля удалось подстрелить лань. Добычу они тут же продали страшно замызганной и зачуханной армейской кухарке, которая, собственно, и направила их сюда. Большинство городских распивочных и столовых по приказу властей, стремящихся как-то сдержать убыль съестных припасов, обслуживало лишь местных жителей, но в жилах содержателя этой таверны текла кровь абенаки, и потому он принимал всех, кто был в состоянии заплатить за спиртное и пищу, и безжалостно вышибал за дверь тех, кто эту способность терял.

Как только двое пьянчуг свалились на пол, вяло ругаясь и лениво друг друга тузя, Джек и Ате тут же заняли их места, сложив у ног свои мешки и мушкеты. Первый глоток рома всколыхнул в Джеке столь сладостные воспоминания, что он, закрыв глаза, предался восхитительным грезам, а открыв их, долго не мог понять, куда это его унесло с Мейден-лейн. Там было так уютно, спокойно, а тут выли скрипки, визжали женщины, и ревели дерущиеся мужчины. Они дрались из-за шлюх, из-за выпивки, из-за места у стойки и просто так, сами не понимая из-за чего. Их рознили лишь форма и облик: в белом были солдаты регулярных подразделений, в вязаных шапочках — ополченцы, с конскими хвостами на головах — туземцы, правда, двоих из последних от всех прочих завсегдатаев забегаловки отличало еще кое-что. У них была цель, и, помня о ней, Джек мотнул головой, когда Ате жестом предложил ему новую порцию рома. Абсолюта, кстати, после длительного алкогольного воздержания и так уже несколько повело.

Во время привала в лагере ирокезов, разбитом под бастионами Монреаля, им изложили три версии будущих действий набранных Леви войск. Армия с потеплением либо выступает на Квебек, либо идет громить генерала Амхерста, либо вообще никуда не идет. Так что добровольные лазутчики выведали там не многое, зато общение с ирокезами придало Джеку уверенности в себе. Со своими татуировками и корнуолльской смуглостью он вполне сошел за могавка, к тому же Ате щедро покрыл его голову, шею и плечи соком каких-то ягод. Ну а некоторое косноязычие впечатления отнюдь не испортило. Ведь не каждому от рождения дается внятная речь.

Но сейчас ему был нужен французский. Чтобы сыскать в разгульной толпе человека, знающего побольше других. Или знающего того, кто знает побольше, и потому Ате со своим кувшинчиком рома принялся обходить подгулявших индейцев, а Джек, в свою очередь изображая свойского малого, стал тереться возле солдат. Это не вызвало ни у кого раздражения, ибо облик многих канадцев явственно говорил, что в их жилах наряду с европейской струится и туземная кровь, да и дармовая выпивка очень способствовала сближению рас, попутно развязывая языки. Джек вдосталь наслушался россказней о тупости командиров, о плохой амуниции, о бессердечности шлюх, пока не набрел на господинчика, разглагольствующего совсем о другом.

Этому толстячку, без сомнения, не приходилось зимовать в пещерах или палатках. Тучный, розовощекий, в чистом цивильном костюме, он выглядел в общем бедламе как петух, волей случая заскочивший на скотный двор. Шелк платка под двойным подбородком, щеки, изрядно изрытые оспинами, над всем этим — щедро обсыпанный пудрой парик.

Короче, он был весьма импозантен и к тому же велеречив. Он не просто говорил, он вещал, причем на хорошем европейском французском, который Джек понимал много лучше, чем гортанную тарабарщину, на какой тут общались. И понятное дело, героем его монологов был лишь он сам. Но поскольку оратор не возражал против того, чтобы окружающие подливали себе в кружки ром из стоящего перед ним вместительного кувшина, к нему охотно прислушивались, а он распалялся все пуще. В конце концов Джек устал от потока неуемного хвастовства и собирался уйти, как вдруг услышал насторожившее его имя.

— Знаете ли, месье, — сказал толстячок, оттопыривая губу. — Я полностью согласен, есть очень глупые генералы, но шевалье де Леви — совсем другой человек. Он всегда готов выслушать мнение людей опытных, людей умных. Только вчера, например, мы с ним беседовали об артиллерии, и я дал ему два, по-моему, весьма дельных совета. Видите ли, я служил в артиллерии. До того, как получил свою рану.

Со вздохом мученика он похлопал себя по плечу, подняв в воздух облако мелкой пудры. Затем слил остатки рома в свою оловянную кружку и поднял ее.

— За благородного человека, благодаря которому мы все имеем возможность здесь пировать, за моего нанимателя и, можно сказать, моего друга — шевалье де Леви!

Присутствующие весьма неохотно присоединились к этому тосту, понимая, что кувшин уже пуст, и озираясь в поисках нового благодетеля. Когда толпа рассеялась, щеголь вздохнул, ставя свою кружку на стол… и Джек моментально плеснул в нее новую порцию рома.

— Ну, спасибо, друг мой.

Толстячок отхлебнул, рыгнул и постарался сфокусировать взгляд.

— Подумать только, — сказал он, понизив голос до шепота. — А ведь ты очень хорош, бычок. Откуда ты взялся?

Он произнес это тем тоном, каким взрослые обращаются к глупым, но все-таки симпатичным детишкам.

— Из Остенвегачи, — кратко ответил Джек, назвав одно из основных поселений канадских ирокезов, воевавших на стороне Франции, а затем с нарочитым туземным акцентом добавил: — Я пришел убивать англичан. Вчера я убил многих!

Толстяк снисходительно улыбнулся.

— Не сомневаюсь. Видно, Большой Отец Леви хорошо платит за скальпы, раз ты можешь покупать себе ром.

Он выразительно толкнул свою кружку к Джеку. Емкость была охотно наполнена и с не меньшей охотой осушена.

— Могу я узнать твое имя?

— Дагановеда.

— Юбер. — Щеголь тряхнул головой, вновь рассыпая во все стороны пудру. — А кто научил тебя так замечательно говорить по-французски, малыш?

«Одна юная леди в старом добром Лондоне», — хотел было сказать Джек, воображая, какой это вызовет шок, однако вслух равнодушно ответил:

— Черная Ряса. В деревне. Я прислуживал в церкви.

— Мальчик-прислужник. Так-так.

В глазах толстяка, уже основательно затуманенных, появился масляный блеск. Он словно бы невзначай положил руку на бедро собеседника и что-то пробормотал.

Нельзя сказать, что Джек никогда не сталкивался с подобными заигрываниями. Во всем Вестминстере вряд ли сыскался бы мальчик, сумевший их избежать. И все же, как только забрезжила альтернатива, он с чистым сердцем предпочел дам. Однако сейчас было не время афишировать свои вкусы, и потому Джек отодвинулся, лишь когда пухлые пальцы принялись мять ему пах.

— Нет? — промурлыкал с удивлением Юбер.

Джек выразительно пожал плечами.

— Да, — понимающе ухмыльнулся француз. — Тут слишком людно.

Он показал взглядом на дверь, и Джек, тут же поднявшись, стал к ней пробиваться. Заметив это, Ате двинулся было за ним, но, остановленный знаком, вновь растворился в толпе.

На улице было чертовски холодно, но Юбер, казалось, этого совершенно не замечал. Он вновь попытался ощупать пах спутника, и Джеку пришлось взять в захват его кисть.

— Ну, ты силен, — выдохнул Юбер. — Мы можем все сделать в кустах.

— Слишком холодно.

Француз вскинул брови.

— Я думал, вам, дикарям, мороз нипочем.

Джек позволил пухлой руке поблуждать у себя по бедру.

— Нужен подарок.

— Подарок? Ах да, разумеется.

Юбер обшарил карманы, потом вздохнул.

— Не сейчас. Завтра.

— Сейчас, — заявил Джек, позволяя игривым пальчикам подняться чуть выше.

Юбер заколебался, явно выбитый из колеи. Было ясно, что он спустил все карманные деньги в трактире.

— Очень хорошо. — Он неожиданно выпрямился. — Ты пойдешь со мной, мой красавчик. Но будешь держать язык за зубами. Ты обещаешь мне, да?

Пухлая рука вскинулась, и грязный палец прижался к жирным губам.

Джек последовал за шатающимся толстяком. Дверь сзади распахнулась, закрылась. Ате? Небо очистилось от облаков, лунный свет беспрепятственно лился на мостовую. Чем дальше они уходили от порта, тем выше становились дома, и, подойдя к самому внушительному из них, Юбер остановился.

— Тихо! — скомандовал он и еле слышно поскребся в ворота.

Миг спустя внутри завозились. Заскрипел замок, дверь караулки открылась, на улицу высунулся фонарь.

— Юбер?

— Я.

В узеньком коридорчике топтались двое солдат. Один, зевнув, отошел в сторону.

— Ладно, проходи и дай нам вернуться в тепло.

— Шевалье по-прежнему совещается с офицерами?

— Да, он все еще метет языком. И пока не закончит, нам лечь не удастся.

Солдат вновь зевнул и вдруг заметил Джека.

— Что за хрень?! Кто это?

— Просто друг.

Фонарь поднялся, и Джек прищурился от яркого света.

— В чем дело, Юбер? Разве в городе мало матросов?

Второй солдат захихикал, а Юбер втолкнул спутника в коридорчик и с трудом втиснулся в него сам.

— Шевалье говорит, мы должны печься о своих младших братьях. Я просто выполняю свой долг, вот и все.

Молчавший до этого караульный пробормотал:

— Нам не велено никого впускать этой ночью.

— Даже друзей?

Юбер засунул руку за пазуху и извлек оттуда пузатый кувшинчик. Старший солдат заколебался, потом принял дар.

— Двадцать минут, Юбер. Это все. И выведешь его сам, чтобы я видел.

Большой ключ повернулся в массивном замке, и солдаты ушли в караулку.

— Идем, — сказал француз.

Джек, с трудом возвратив себе способность дышать, неуклюже задвигал ногами. О подобной удаче он не мог и мечтать! Случай, похоже, улыбнулся ему и привел прямо в ставку французского войска. Здание штаба было весьма впечатляющим, просто огромным. Юбер тащил его за руку к хозяйственному крылу.

Боковая дверь вела в просторную кухню, где, по счастью, не было никого, правда, в котлах что-то булькало, а на вертелах истекали жиром цыплята. По-прежнему не отпуская руки своего нового «друга», Юбер проворно взбежал по узкой лестнице на четвертый этаж и ввалился в несколько тесноватую, но тем не менее прекрасно обставленную комнатенку. С пышным креслом и роскошной кроватью. Шевалье Леви, очевидно, благоволил к толстячку.

Француз направился прямо к кровати и сдернул с нее покрывало. Обернувшись к Джеку, он улыбнулся.

— А ты, должно быть, сладенький, мой дикарь. Очень свирепый, но очень сладенький, да?

— О, разумеется, моя радость, — ответил Джек по-английски.

— А? — Это было единственным, что сумел выдавить из себя толстячок перед мгновенно вырубившим его ударом.

Джек выпрямился, оглядывая свою работу. Возможно, Юбер и не возражал бы против того, чтобы его растянули на собственном ложе, но его, безусловно, не устроил бы кляп, торчащий из чувственных губ, как, впрочем, и потеря сознания, которое очень не скоро должно было возвратиться к нему.

На то, чтобы разорвать простыни и связать похотливого олуха, ушла уйма времени, может быть, половина отпущенного солдатами срока, и потому мешкать было нельзя. Тут, в Монреале, так же как и в Европе, и в Англии, слуги наверняка занимали верхние, а хозяева нижние этажи. Проскользнув в дверь, Джек торопливо спустился по лестнице и, дождавшись, когда повара понесут снедь, прокрался за ними по длинному коридору, а потом свернул в ярко освещенный масляными лампами холл. Как только он затаился в глубокой, пропахшей медвежьими шубами нише, одна из дверей распахнулась, выпустив в холл группу щеголеватых, подтянутых офицеров, а также одетых в партикулярное платье людей. Их возглавлял невысокий мужчина, туго затянутый в небесного цвета мундир.

— Вначале отужинаем, господа, — заявил он. — У меня правило: ничего не решать на голодный желудок!

Свита, погруженная в ожесточенные споры, незамедлительно последовала за ним. Как только французы исчезли в столовой, Джек быстро на цыпочках побежал к опустевшему кабинету, вошел в него и закрыл за собой тяжелую дверь. Там не было никого. Вдоль одной стены тянулись заваленные бумагами полки, вторую сплошь покрывали карты. От громадного, ярко пылающего камина шло мощным потоком тепло, но это не было причиной того, что Джеку неожиданно сделалось жарко. На лбу лазутчика крупными каплями выступил пот, дыхание участилось, и он, едва не теряя сознание, добежал до окна, нашел шпингалет и рывком распахнул рамы. Свежий воздух привел его в чувство, и Джек вернулся к массивному, окруженному множеством стульев столу. Серебряные подсвечники посреди бумажного моря возвышались, словно скалистые острова. Нервно поглядывая на дверь, Джек принялся изучать документы.

Они оказались самыми разными: от длинных служебных реестров до малопонятных коротких записок и испещренных помарками черновиков. В последних Джек ничего не мог разобрать, и он сконцентрировался на понятных бумагах. Одна, кажется, содержала сведения о личном составе одной из французских регулярных частей. Второй батальон прибывшего из Лангедока полка насчитывал четыреста восемьдесят солдат, причем только пятьдесят из них числились временно небоеспособными по болезни. Документ был датирован двадцать третьим апреля, то есть вчерашним числом, и, следовательно, эту часть только-только укомплектовали.

Другие списки содержали аналогичные данные. Правда, некоторые батальоны пополнили свои ряды за счет ополченцев, что непременно должно было сказаться на их боеготовности, однако все эти цифры недвусмысленно говорили, что французская армия даже после суровой зимы представляла собой весьма грозную силу. Ее численность приближалась к четырем тысячам человек. Джек мог поклясться, что англичан в Квебеке значительно меньше. К тому же французов поддерживали ополченцы и союзные местные племена.

Но время шло, а ответа, куда направится эта сила, так и не находилось. Сознавая, что песок в его часах скоро кончится, Джек лихорадочно рылся в бумагах. Из-за двери донесся взрыв смеха, там задвигались стулья, и он метнулся к окну. Но смех утих, зазвенели бокалы, и он опять вернулся к просмотру бумаг.

Их было чересчур много. Он не мог даже бегло ознакомиться со всей этой прорвой документов, а содержание их делалось все более и более непонятным, и мелькавшие в них названия разных поселков, как, например, Тикондерога, Освега, ничего не говорили ему.

В холле хлопнула дверь, послышались приближающиеся шаги. Джек выпрямился, и тут в глаза ему бросилось что-то знакомое, он дернул за крайчик пергамента… так и есть! Перед ним была карта! Практически идентичная той, что лежала на столе генерала Уолфа в прошлом году в сентябре. То, что Уолф планировал прошлой осенью, теперь заботило и де Леви. Он тоже хотел взять Квебек, строя главный расчет на высадке речного десанта.

Дверь стала открываться, Джек торопливо сунул пергамент на место, но, даже пятясь, не отрывал от него глаз. На той части карты, что оставалась доступной для обозрения, под графиком приливов-отливов темнела какая-то надпись, обведенная жирным кружком. Джек напряг зрение. Да! Это было бесспорно! Двадцать шестого апреля, ровно через три дня, французская армия должна была высадиться чуть выше Квебека по течению, а именно — в Пуант-о-Трамбль!

— Боже праведный! Что ты тут делаешь, пес?

Юный французик с бокалом в левой руке правой пытался вытащить из ножен саблю. Джек какие-то доли секунды тупо пялился на него, затем, охваченный неожиданным вдохновением, схватил один из массивных подсвечников и отпрыгнул к окну.

Его преследовал негодующий крик.

— Voleur! — вопил французик.

Лучше вор, чем шпион, мелькнуло в мозгу, хотя, собственно, ему грозила петля как за то, так и за другое. Но раздумывать о такой ерунде сейчас было некогда, и он стремглав понесся к воротам. Боковым, тем самым, через которые его провели.

Из караулки на крики уже выбегали двое солдат. Оба с мушкетами, но Джек летел к ним, ибо попытка затормозить просто-напросто распластала бы его на ледяной, неимоверно скользкой дорожке. Он был уверен, что справится с одним караульным, ибо успел выхватить томагавк, что же касалось второго, то можно было лишь попытаться испепелить его взглядом. Дула мушкетов уже поднимались, он метнул свой топор, страшно удивившись тому, что в полете тот словно бы раздвоился. Два томагавка, вращаясь, летели к врагам, один сбил в сторону ствол уже полыхнувшего огнем мушкета. Пуля срезала ветку тиса, караульный упал, а второй томагавк вонзился в лицо его чуть замешкавшегося товарища.

Джек обернулся, к нему подбегал Ате.

— Черт возьми, откуда ты взялся?

Ате кивком показал назад.

— Оттуда. Я следил за тобой. Я перелез через стену.

Оставшийся в живых солдат с криками убежал в караулку. Сзади тоже кричали, в воротах заскрипели фиксирующие болты.

— Уходим, Дагановеда?

— Уходим.

Путь через караулку теперь был закрыт. Ате нагнулся и сложил замком руки. Джек перебросил через ворота подсвечник, затем, поставив ногу на импровизированную ступеньку, вскарабкался на стену и, свесившись вниз, протянул другу руку. Ате вцепился в нее, Джек потянул его вверх, и в этот миг во двор выскочил заспанный офицерик охраны. Он навел на нарушителей тишины пистолет, выстрелил, пуля прошла между ними. Спрыгнув на улицу, Джек подобрал подсвечник, рядом рухнул могавк, и они побежали.

— Куда мы бежим? — проворчал Ате.

— Бог его знает. Куда-нибудь, где сумеем укрыться. Может быть… в порт?

— Там много белых. — Ате указал на холмы с огоньками костров. — Наверху по-другому.

Взглянув в ту сторону, Джек просиял.

— И может быть, там, — он подкинул подсвечник, — нам удастся сменять эту вещь на каноэ.

— На десять каноэ. — Ате поскользнулся на льдинке, но выровнялся, продолжая бежать. — Но… куда же мы поплывем? На юг или на север?

— На север, приятель, на север. И как можно быстрее. Нам с тобой теперь очень нужно попасть именно в Квебек.

 

Глава 10

ENCORE UNE FOIS

[98]

С того самого мига, как их каноэ было вытащено на глину Ан-дю-Фулон, ту самую, на которую Джек ступил полгода назад перед штурмом Квебека, у них возникли трудности в части общения с теми, к кому они так стремились. И вовсе не потому, что Джек, долгое время практикуясь в освоении наречия ирокезов, а иногда сбиваясь и на французский, подзабыл родной свой язык. Фокус был в том, что ни шотландцы, ни жители Лондона, Ольстера, Тайнсайда, Уэльса и Девоншира не давали ему ни малейшего шанса с ними заговорить.

— Грязные побирушки, ворье, дикари! — орали они, как только друзья приближались к кострам. — Убирайтесь!

— Я англичанин, черт вас побери! — орал этим олухам Джек.

Ответом был град новых ругательств и камни. В конце концов их даже поколотили, рассадив Джеку скулу. Приложив к ней кусок оленьей шкуры, Джек свел Ате обратно на берег.

— Чтоб их всех скрючило, — заявил он. — Если нам не дают добраться до Фулона по дороге, я знаю другой путь.

Прибрежный обрыв был таким же скользким, как и в прошлую осень, но мокасины оказались надежней сапог, к тому же в небе сияла луна. Они быстро взобрались на плато. Но британские патрули оказались и многочисленнее, и бдительнее французских. Солдаты расхаживали вдоль обрыва и вскидывали мушкеты на любой, даже самый легкий шумок.

— Не для того я проделал такой долгий путь, чтобы меня укокошили тут свои же, — пробормотал Джек, опускаясь в кусты. — Давай дождемся рассвета.

Но ждать не пришлось. Послышались грубые голоса. Джек узнал шотландскую речь, а потом и того, кто, задрав кил т, первым пустил серебряную струю на тропинку.

— Ради бога, милейший Макдональд, не могли бы вы оправляться где-нибудь в другом месте? — спросил он, поднимаясь, но все равно оставаясь в тени.

Оторопев, шотландцы попятились, не прерывая при этом своего занятия. Ситуация была столь комичной, что Джек и Ате рассмеялись. Маленький горец, услышав их хохот, рассвирепел.

— Выходите, ублюдки. Выходите, или останетесь там, где стоите.

Они вышли на свет, приведя уже в полное замешательство патруль из пяти человек.

— Дикари! — крикнул кто-то, и все схватились за палаши.

— Кажется, вы мне не рады, милейший Макдональд, констатировал Джек.

Шотландец смотрел по-прежнему недоверчиво.

— Кто ты, черт возьми?

— Это прискорбно, дорогой капитан, ведь на равнинах Авраама мы сражались бок о бок.

Лицо горца озадаченно вытянулось.

— Рядом со мной тогда не было дикарей. Даже умеющих говорить по-английски.

— А еще по-французски, заметьте. Правда, вы как-то соизволили заявить, что у меня выговор парижских шлюх.

Изумление достигло своего апогея.

— Дже… Джек? Джек Абсолют?

— Он самый.

— Но… но… ты же… погиб. Хоу сказал, что ты обложил его, а потом поскакал за французами. Единственная британская кавалерийская атака в тот день. — Шотландец заулыбался. — Мы даже сложили об этом песню. «Сын Безумного Джейми». Она нас вдохновляла. И вот теперь ты здесь, восставший, как Лазарь, и одетый, как дьявол. — Улыбка сделалась еще шире. — Клянусь Иисусом Христом, у тебя есть что порассказать, и даже не возражай мне.

— Я и не думаю. И с удовольствием обо всем расскажу. Но прежде нам надо обсудить кое-что. К примеру, завтрашнюю атаку французов.

Спустя пять минут у костра, в тепле, усиленном глотком рома, Джек изложил то, что знал, все-таки чувствуя себя несколько виноватым. Они с Ате выбивались из сил, чтобы предупредить британцев как минимум за день до неприятельского десанта, но сумели выиграть лишь часы. Французские суда двигались много быстрей, чем каноэ.

— Мы гребли, как могли. — Джек зябко передернул плечами. — Они уже начинают высаживаться в Пуант-о-Трамбль.

— И все же, парень, вы прибыли кстати. Мы сняли с плавучей льдины француза. Он после крепкого тумака с большой охотой признался, что упал с корабля, а еще сообщил, что вся армия Леви высаживается в Пуанте. Но кое-кто в штабе думает, что это всего лишь отвлекающая возня. Вкупе с генералом Мерреем. — Макдональд взял Джека под руку, приглашая подняться. — Идем, ты должен сам доложить ему обо всем. Мы с ним не очень-то ладим. Он помнит, что я был человеком Вулфа, и потому склонен считать белым все, что мне представляется черным, а я полагаю, что лягушатник со льдины не врет. — Они уже шли вдоль утесов к городским стенам, отбрасывавшим длинные тени в первых рассветных лучах. — А по дороге давай уточним, сколько у них людей. Ты ведь, похоже, видел какие-то списки?

К тому времени, как они прошли через ворота бастиона Гласъер и направились к неясно вырисовывающейся в тумане громаде монастыря урсулинок, над которым развевался флаг Соединенного Королевства, Макдональд уже знал все, что знал Джек, а также Ате, изрядно дополнивший рассказ друга сведениями о численности и состоянии туземного войска.

— Значит, армия Леви вдвое нас превосходит. И это немудрено, ибо многие наши умерли во время этой ужасной зимы. А те, что выжили, страшно ослабли от поноса и овсяной каши, которую англичанишки называют едой. Короче, наша боеспособность такая, что ее не сразу и разглядишь.

Джек уже это заметил. Большинство солдат, мимо которых они проходили, напоминали нищенствующих бродяг. Мундиры болтались на них, как на вешалках, из воротников высовывались тощие шеи и невероятно огромные кадыки. Они с Ате, просидевшие весь зимний сезон на диете из медвежатины, оленины и лопухов, выглядели в сравнении с ними раскормленными, упитанными здоровяками. Но если в некоторых голодающих армиях отцы-командиры умудрялись нагуливать жир, этого никак нельзя было сказать о генерале Меррее. Его и так-то довольно резкие черты лица теперь заострились до карикатурного состояния, напоминая маску горгульи, под какой некогда, в прежней бесконечно далекой жизни, скрывался полковник Бургойн. Тауншенд, подумалось Джеку, должно быть, извел уйму карандашей и бумаги на шаржи.

Одно в генерале не изменилось — его непреклонность, и воскресение Джека из мертвых нисколько не впечатлило ходячую жердь. А внешний вид того, с конским хвостом и татуировками, вызвал лишь сухо оброненный комментарий.

— Парень превратился в аборигена? В Индии я такое видал, и не раз. Причина — отсутствие христианских устоев и слабодушие.

Покачивание головы означало, что ничего другого от молокососа корнета нечего было и ожидать.

Тем не менее доклад этого молокососа в конце концов заставил надменного гордеца оторваться от разложенной на столе карты. Он молчал, пока Джек перечислял характеристики французских полков, потом заявил:

— Значит, замороженный лягушатник не врал. Гм! Впрочем, я так и думал. — Полностью игнорируя язвительный взгляд Макдональда, он продолжил: — Тогда шевалье де Леви попытается отрезать мои форпосты в Лоретте, — он ткнул пальцем в карту, — и в Сен-Фуа, — он ткнул в нее снова. — Значит, мы сделаем вылазку и отправим их восвояси. А потом, — его нарочито скучающий взгляд наконец просветлел, — потом мы посмотрим, способен ли шевалье драться. Макдональд, соберите моих бригадиров.

Его запавшие глаза вновь обратились к столу.

Джек и Ате двинулись за Макдональдом, однако Меррей заговорил вновь.

— Ты ведь кавалерист, Абсолют?

— Драгун, сэр.

— Безлошадный драгун все равно что заштопанный презерватив. Но твой теперешний вид… он может нам пригодиться. Как и твой спутник. — Он поднял голову и вперил в обоих пронзительный взгляд. — У Леви много союзников-аборигенов. И генерал Амхерст на юге также дружен с туземными племенами. Они — его глаза, его уши, а их вопли наводят страх на врагов. У меня же таковых очень немного. Все они в большинстве своем — не заслуживающие никакого доверия шелудивые псы.

Джек надеялся, что смысл гнусавых излияний Меррея не дошел до могавка, но усомнился в том, взглянув на его каменное лицо.

Меррей продолжал:

— Но ты, Абсолют, ты и твой друг действовали весьма успешно, и, возможно, удача будет и дальше сопутствовать вам.

— Сэр, мы всего лишь…

Его оборвали.

— Оставайтесь вне города, если мы проиграем сражение. Если получится, я надеру Леви задницу. По всем правилам. Доказав, что победа Вулфа случайна. Если нет, мне придется выдерживать длительную осаду в этих совершенно не приспособленных для обороны стенах. Вы будете наблюдать за рекой. — Генерал сдвинул очки и будничным жестом почесал нос. — Вскоре вверх по течению пойдут корабли. Смотрите в оба, чьи они. Если наши, сразу сообщите об этом. Тогда блокада будет немедленно прорвана. Ну а ежели fleur de lys… Что ж, тогда мне придется придумывать что-то еще. Все ли вам ясно?

Вопрос явно был риторическим.

— Да, сэр, — прозвучал единственно возможный ответ.

— Хорошо. Тогда приступайте. Оба свободны, а у меня еще много дел.

За монастырскими стенами Джек повернулся к Ате.

— Мне жаль, что генерал Меррей отнесся к тебе с такой холодностью, — пробормотал он удрученно.

— Меня это не волнует, — ответил могавк. — Мне важно лишь, что он дал мне то, о чем я мог только мечтать с тех пор, как меня захватили паршивые абенаки.

— И что же это?

Глаза Ате загорелись.

— Возможность участвовать в битве.

Он запрокинул голову и издал боевой торжествующий клич, в подлинности которого сомневаться не приходилось, ибо находящиеся на улице горожане едва не попадали в грязь, а солдаты схватились за палаши, кинжалы и сабли.

О, если б этот плотный сгусток мяса

Растаял, сгинул, изошел росой!

Склонность Ате постоянно цитировать «Гамлета» раздражала Джека донельзя. Нет, произнесенные к месту стихи он, разумеется, только приветствовал бы, но единственная связь цитаты с настоящим моментом заключалась в одном слове «таять». Таяние действительно было ошеломляющим, текло со стен, с кленов, с кедров; последние время от времени сбрасывали на солдат мокрый снег. Они оба и выдвинулись чуть вперед лишь затем, чтобы не мокнуть, а служивые были вынуждены торчать на отведенных местах. Им не дозволялось по своей прихоти ломать фронт, но два могавка по особому приказу командующего могли перемещаться куда угодно и как угодно без малейшей необходимости кому-нибудь что-нибудь объяснять. С этим решением согласился и горец, рассредоточивший своих воинов на правом краю.

— Ты не пехотинец, Абсолют, — проворчал он. — Так что можешь сражаться хоть в перьях. Только если опять вздумаешь припугнуть лягушатников кавалерийским наскоком, хотя бы предупреди.

— Ты достал меня, — буркнул Джек.

Разумеется, не Макдональду, а Ате, но тот лишь усмехнулся, качнув черным плюмажем, который он где-то раздобыл и приладил к своей голове. Таким довольным могавк не выглядел никогда, разве что после охоты на косолапого зверя. Дурачок еще не был в настоящем сражении, зато Джек побывал, и его вновь потряхивало от волнения. Он находился на том же поле, что и полгода назад. Он прошел через бой, но время опять издевалось над ним, заставляя повторить все с начала. Как будто не было ни тяжелой зимовки, ни рабства, ни Монреаля и молодой корнет Абсолют только-только покинул перенесший его на канадскую землю корабль.

По равнинам Авраама вновь двигались армии. Правда, красная линия основательно поредела, а лягушатники наступали с другой стороны. Но теперь они не спешили.

За ветряную мельницу, стоявшую на самом фланге, сражались уже не менее часа — ее то брали, то отбивали, и вскоре должен был прийти их черед. То есть волонтеров Макдональда и рейнджеров Мозеса Хейзенса, зеленая форма которых отлично просматривалась в бурых безлистых кустах. Кроме стремления держаться поближе к шотландцу имелась и другая причина, сообразуясь с которой Джек выбрал этот фланг. Отсюда было недалеко до реки. Если дела пойдут плохо, им с Ате будет нетрудно добраться до спрятанного каноэ, чтобы выполнить миссию, возложенную на них Большим Белым Отцом.

Отдаленный крик заставил его приподнять голову. Сквозь бреши в пороховом дыму и росчерки неожиданно повалившего с небес снега он увидел, что красные потекли прочь от мельницы, а над ней взвилось знамя в красно-золотую полоску с белым крестом. Сорок восьмой полк перестраивался, уклоняясь от боя, рябь перестройки пошла и по другим полкам.

Макдональд, невозмутимый, как на субботней прогулке, неторопливо шествовал к ним, переступая через залегших солдат.

— Мельницу сдали, видели? — Он дождался кивков. — Не волнуйтесь, спать вам тут не дадут. Леви вовсе не такой дурень, за какого его держит Меррей. Он не лезет в центр — на пушки. Он подрезает фланги, отжимает нас к городу. Вообще-то, — шотландец поднял голову и принюхался, словно гончая, — если не ошибаюсь, дело дошло и до нас.

Огонь неприятеля и вправду усилился. В их сторону бежали разбросанные по полю фигурки, присаживались на корточки, стреляли, перезаряжались, бежали дальше. Кое-где мелькали вязаные шапочки ополченцев: белые, красные, синие. Однако у многих на головах тряслось и подпрыгивало нечто другое.

— Абенаки, — сказал Ате.

Джек и впрямь увидел бритые головы, выкрашенные в черный или в желтый цвет от макушки до кончика носа. Конские хвосты бегущих были короче, чем у ирокезов, их концы били наступающих по ушам.

— А нет ли среди них и наших друзей из деревни Святого Франциска? — поинтересовался он вслух.

— Дай-то бог, — ответил Ате, одновременно ощупывая и нож, и распятие на широком поясном ремне.

За беспорядочно надвигавшейся, мечущейся и орущей ордой угадывались четкие правильные ряды регулярного войска. С криками «Vive le Roi! Vive la Paix!» под барабанную дробь и с развернутыми знаменами правый фланг неприятеля пошел в наступление.

— Подъем, ребята, — крикнул Макдональд, вытаскивая из ножен палаш. — Встретим гостей.

Бойцы неохотно вставали. Шеренга их была редкой, неровной, и единственное преимущество этой разреженности заключалось в снижении эффективности неприятельского огня.

— Забить пороховые полки! — возвысил голос Макдональд. — Взвести курки. А теперь ждать, парни. Ждать!

Рейнджеры Хейзенса, сгруппировавшиеся около небольшого блокгауза, уже открыли стрельбу, но значительного урона противнику не наносили. Французы продолжали рваться вперед.

— Огонь! — заорал Макдональд.

Джек и Ате с облегчением спустили курки. Но результат залпа мало походил на сентябрьский. Щелкнула в лучшем случае сотня мушкетов. Ряды белых лишь дрогнули, но не замедлили шага.

— Le Roi! La France! La Paix!

— Хотя бы и так. — Макдональд, прищурясь, вгляделся в редеющий дым. — Похоже, рейнджеры не продержатся долго. Пойду-ка я приведу сюда людей Фрейзера с Брэггом, чтобы их поддержать. Вы, парни, отступите к деревьям и тормошите французов оттуда. Постарайтесь отвлечь часть их на себя. — Более мягким голосом он добавил: — Удачи, Абсолют. В прошлый раз ты дрался на равнинах Авраама как солдат, теперь делаешь то же самое, но уже как дикарь. Это слишком забавно, чтобы ты умер. Адью.

Он повернулся и направился к красным шеренгам, расположенным в нескольких сотнях ярдов от них. Но сделал всего шагов десять.

— Айя-ахо-аха! — вылетел из дыма клич, и в брешь, образовавшуюся между утесами и Двадцать восьмым пехотным полком, хлынула беспорядочная лавина. Она неуклонно приближалась к Макдональду.

— Нет! — закричал Джек, уже перезарядивший мушкет.

Он торопливо залег, прицелился, выстрелил. Одна из бегущих фигур резко дернулась и упала, но остальная орава продолжала бежать. Шотландец, заметив опасность, вскинул палаш и повел его лезвие по широкому кругу, однако людская волна захлестнула его и покатилась дальше, оставив на земле нечто напоминающее сломанную фарфоровую статуэтку. Джек вскочил на ноги и метнулся к Макдональду, не сомневаясь, что ирокез, если что, прикроет его.

Капитан Макдональд лежал, обратив лицо к небу. Верней, тут покоилась лишь его оболочка, ибо душа шотландца, вне всяких сомнений, уже устремилась в иные края.

Одни барабаны били отбой, другие звали в атаку, в грохот вплетались ликующие вопли туземцев, радующихся приближающейся кровавой развязке. Они дрались отнюдь не за Францию и не за голые равнины Авраама. Джек помрачнел, вспомнив слова старика Бомосина. Тот некогда растолковал ему, чем война привлекательна для индейцев. Нет, что бы там ни было, но он не позволит надругаться над горцем и снять с него скальп.

— Ате, — прошипел он, — притворись мертвецом.

Ате моментально упал на спину и затих с открытым ртом и полуприкрытыми глазами. Джек растянулся около трупа. Веки он решил смежить, положившись только на слух.

Теперь все команды звучали на одном языке, и это был не английский. Регулярные французские части занимали позиции, оставленные врагом. Прямо над ними ударил оглушительно громкий залп. Как только гром стих, зазвучали шаги армейских, подбитых железом ботинок. Пара подошв прошлась по Джеку, и он с трудом стерпел боль. Вскоре солдаты прошли, а с ними и нервная дрожь, и удаляющийся шум сражения развалился на отдельные звуки.

Они поначалу перекликались: труба отвечала трубе, барабан — барабану, залп — залпу; затем, когда бой передвинулся к городу, всю эту какофонию сменило что-то вроде хорала. Хорала жуткого, состоящего из жалобных криков, молений, стонов, стенаний, он все разрастался, все ширился, и Джек открыл глаза.

В поле обзора двигались четверо абенаки, один из них встал на колени, сверкнул кривой нож.

— Нет! Нет! Боже милостивый, не надо!

Внезапный вопль оборвался столь же внезапно. Воин поднялся, вскидывая к небесам окровавленный скальп.

— Айя-ахо-аха! — прозвучал торжествующий клич.

Прицепив свой трофей к широкому поясу, абенаки со спутниками двинулся дальше. К Джеку. Их разделяло менее дюжины футов.

Джек посмотрел на Ате. Тот все лежал, но одним глазом внимательно наблюдал за происходящим. Этот глаз неприметно мигнул, Джек мигнул в ответ и крепче сжал рукоять томагавка.

Двое воинов уже стояли над ним, и он с силой всадил топор в ближайшую голую икру. Индеец с пронзительным воплем упал, а второй вскинул боевую дубинку. Джек, уже сидя на пятках, подался вперед, обхватив сильные смуглые бедра. Абенаки ударил, но бить ему было теперь неудобно, удар прошел вскользь. А Джек, пыхтя от натуги, оторвал врага от земли и попытался бросить через себя, но тот был слишком тяжел, и они оба свалились на труп Макдональда. Руки Джека защемило под мышками абенаки, а сильные грязные пальцы впились ему в щеки и понемногу подбирались к глазам. В этом совершенно безнадежном положении он сделал единственное, что мог, то есть оскалился и укусил врага за руку. Индеец взвыл, хватка ослабла, и Джек, откинувшись, с силой послал свою голову в раскрашенное лицо. Абенаки мгновенно обмяк, и Джек, отдуваясь, стал выбираться из остро пахнущих потом объятий.

За спиной раздался крик, над головой что-то мелькнуло, и перед ним рухнуло еще одно тело. С двумя торчащими из него томагавками — в ноге и в груди. Затем послышался голос Ате.

— Ты не ранен, Дагановеда? Посмотри, я вернул тебе долг!

Джек слезящимися глазами смотрел на товарища. Из груди того текла кровь. Но оба врага, пришедшие за скальпами, были повержены и, похоже, мертвы.

Он протер глаза и огляделся. На поле боя еще кто-то двигался, мародерствовал, снимал скальпы, но различать это становилось все трудней и трудней. Мокрый снег валил крупными хлопьями, он все усиливался, превращаясь в метель, почти абсолютно непроницаемую для взора, и Джек неожиданно понял, как он замерз. И с чего это вдруг ему вздумалось воевать в одних татуировках вместо нормальной одежды? Нет, если в этот раз все обойдется, он на такое уже не подпишется. Никогда. Жуткий холод вверг его в мелкую дрожь, зато вернул ясность мысли.

— Что же теперь? — спросил он у Ате.

— Теперь?

Ате поднял с земли кривой нож и ухватил за волосы ближайшего к нему мертвеца. Джек, не желая смотреть на жуткую процедуру, отвернулся и уставился на другого индейца, второго из тех, кто успел получить от могавка свое. В его очертаниях и наряде брезжило что-то очень знакомое.

— Подожди! — заорал он, и Ате замер, не успев пустить в дело нож. — Тебе не знаком этот парень?

Ате повернул голову, потом бросил бездыханное тело и переполз к соседнему абенаки. Резким рывком запрокинув ему лицо, он вскричал:

— Сегунки!

Это действительно был Сегунки, их давний недруг, преследователь и мучитель. Тот, кто постоянно издевался над ними, кто стравил их в собачьей яме, а потом подвесил одного из них за ноги и едва не снял с него скальп.

Ате потер шрам на лбу.

— Так много лучше. — Глаза его загорелись. — Господь и впрямь благосклонен к самому недостойному из рабов своих! — Он тряхнул голову Сегунки, и тот застонал. — Что я слышу? Этот пес еще жив! — Он еще раз тряхнул послушно мотнувшуюся голову абенаки. — Очнись, собака. Взгляни на того, кто съест твое сердце.

Джека внутренне воротило от того, что сейчас должно было произойти, и все же он как завороженный глядел на сцену, живописать каковую было под силу лишь художнику, да и то не всякому, а непременно очень талантливому, такому, как, например, Гейнсборо, с которым он свел знакомство у Фанни. Только ему, пожалуй, удалось бы перенести на холст этот дым, этот снег и два силуэта на их зыбком фоне. Один напряженный, излучающий силу, с сияющим занесенным ножом, второй обмякший, всему покорный, безвольный. Дальше за ними угадывалось что-то еще. Там вырастали как призраки тени, одетые в снежные хлопья.

— Ате, — крикнул Джек, еще раз останавливая руку товарища, но тот уже все видел и сам.

Резервный корпус французов надвигался на них, поспешая к стенам Квебека.

— Уходим, Ате.

— Но… — Ирокез не двинулся с места.

— Никаких «но»!

Очень неохотно Ате отпустил голову Сегунки, и она с легким стуком упала. А затем в воздухе блеснул нож, и на лбу абенаки появился надрез, моментально окрасивший снег алой кровью.

— Я не могу убить его так. Он должен глядеть мне в глаза, — мрачно сказал ирокез. — Но теперь мы с ним, по крайней мере, будем носить одинаковые отметины. И один из нас умрет, когда мы встретимся снова.

Марширующий полк был уже шагах в двадцати. Им пришлось бросить тело Макдональда в надежде, что французы проявят к нему должное уважение. Они побежали к утесам. Даже не будучи пехотинцем, Джек понял, о чем говорят британские барабаны и трубы. Меррей потерпел поражение. Но он дал им задание исключительной важности, а их каноэ было по-прежнему спрятано на берегу.

Через двенадцать суток они незаметно пробрались в осажденный Квебек. У них было меньше проблем с французами, привыкшими иметь дело с туземцами, чем с англичанами, охранявшими стены. Но по приказу Меррея на бастионе Святого Иоанна всегда обретался один из его адъютантов, который, едва услышав о говорящих по-английски индейцах, тут же явился и забрал их с собой.

Они принесли весть, которую все с нетерпением ждали. У первого судна, поднявшегося этой весной вверх по течению реки Святого Лаврентия, на грот-мачте развевался флаг Соединенного Королевства. Причем «Несокрушимый» оказался отнюдь не единственным пришедшим на помощь английской армии кораблем, а флагманом целой британской флотилии.