После 18 месяцев исследований доказательство наличия заговора вокруг убийства Рабина было почти у меня в руках. Оставалось только заполнить несколько пробелов — и будет готова цельная версия. Я послал своего помощника Йехиэля Манна в национальный газетный архив, “Бейт-Ариэла”, чтобы найти материал для решения двух загадок, имеющих отношение к убийству.

Первое задание состояло в том, чтобы найти статью, которая, как мне неоднократно говорили, появилась в “Маариве” за два месяца до убийства. В статье приводились доказательства того, что Игаль Амир арестовывался 27 июня 1995 года по подозрению в планировании убийства Рабина и что 1 июля он был выпущен по приказу ШАБАКа. Доказательством служили три письма из переписки между ШАБАКом и полицией.

Второе задание было особенно важным. Я искал источники, в которых приводились бы слова главного хирурга госпиталя “Ихилов”, д-ра Йегуды Скорника, о том, что, судя по следам от пороха, найденным в ранах Рабина, и по форме самих ран, можно сказать, что в Рабина стреляли с нулевого расстояния.

Поход в архив закончился ничем. Йехиэль нашел ссылки на возможные публикации, но когда он открыл газеты, чтобы найти нужные статьи, выяснилось, что эти статьи вырезаны из газет. Статья о врачах из “Ихилова” была порвана на две части, из которых прочесть можно было только одну, а часть, где приводилась информация о д-ре Скорнике, отсутствовала.

И хотя статьи удалось найти через неделю в другом месте, Йехиэль все же пошел еще раз в “Бейт-Ариэла”. На этот раз его там встретила женщина, лет двадцати с небольшим, у которой была для него готовая папка с вырезками статей об убийстве. Она сказала, что занимается исследованием данного вопроса, но не объяснила, откуда ей известно, зачем он туда пришел.

Таинственная незнакомка предоставила ему некоторое количество полезной, но второстепенной информации, однако никаких твердых данных о Скорнике найти не удалось. Похоже, ссылки на него были удалены из справочного компьютера. На магнитных дисках архива “Бейт-Ариэла” более не существовало никакой информации о главном хирурге госпиталя “Ихилов”. Ни единой цитаты — из доступа были изъяты даже цитаты, в которых он упоминался не в связи с убийством Рабина, а в связи с жертвами дорожных происшествий, поступавшими в госпиталь “Ихилов”.

Тем не менее мой помощник сумел найти некоторое количество весьма интригующей информации. Он ушел из архива с фотокопиями статей, предоставленных доброжелательной дамой, и с некоторыми собственными превосходными находками.

Однако, эти статьи вызвали у меня не только радость, но и новые заботы. Я был уверен, что нахожусь на подступах к чему-то, напоминающему полный и безошибочный сценарий убийства, как возникли новые загадки, требовавшие правдоподобных объяснений… для которых, возможно, понадобится отдельная книга. Мне пришлось признать, что убийство было слишком сложным, чтобы его удалось раскрыть полностью, и что новая информация будет поступать снова и снова.

Вот какие вопросы возникли после обнаружения новых газетных статей.

Что знает д-р Йегуда Скорник, и почему он не говорит об этом?

Будучи главным хирургом госпиталя “Ихилов”, д-р Скорник был не только посвящен во все медицинские записи о Рабине, но и был обязан прочесть каждое слово, написанное его хирургами о том, как они оказывали медицинскую помощь Рабину в последнюю ночь его жизни. И тем не менее, он не давал показаний ни перед Комиссией Шамгара, ни на суде над Игалем Амиром.

Мы несколько раз звонили в госпиталь “Ихилов”, пытаясь поговорить с д-ром Скорником, однако все звонки проходили через его секретаршу, которая ни разу не дала нам дозвониться до него. Ее единственным ответом было: “Д-р Скорник очень занят”.

Отчего же такая скрытность?

Вот отчего: в ночь убийства сын д-ра Скорника, Охад, был арестован и обвинен в соучастии в убийстве Рабина. Таков был причудливейший — даже чересчур — ход событий: пока сотрудники д-ра Скорника трудились, пытаясь спасти жизнь Рабина, сына д-ра Скорника разыскивали в связи с покушением на убийство того же Рабина. Полиция подозревала, что Охад, приятель Игаля Амира по Бар-Иланскому университету, заранее знал о покушении и утаил эту информацию. Через пять дней его выпустили из тюрьмы.

Я спрашиваю себя, какова вероятность того, что все это произошло случайно?

Почему врачи не могут привести свои показания в порядок?

До тех пор, пока мой помощник не принес пачку печатного материала, содержавшую эти новые данные, я был уверен, исходя из выводов Комиссии Шамгара, что Комиссия ничего не знала о ранении в позвоночник. Но в глубине статьи о показаниях Дамти, данных им Комиссии Шамгара, были спрятаны показания профессора Габи Барабаша. Они гласили: “Первая пуля нанесла повреждение позвонкам и спинному мозгу Рабина”.

Комиссия Шамгара располагала информацией о ранении в позвоночник. Так почему же они не задали следующие, наиболее очевидные вопросы: был ли спинной мозг серьезно поврежден, и если да, то почему на пленке Кемплера мы видим, что Рабин идет после выстрела?

И будто для того, чтобы избавить меня от поиска дальнейших доказательств ранения в грудь и в позвоночник, нашлась статья, появившаяся в “Маариве” на следующий день после убийства. Журналисты Йоси Леви, Яаков Галанти и Шира Имерглик писали: “Согласно авторитетным источникам, первая пуля попала Рабину в грудь, а вторая — в позвоночник… Амир стрелял с расстояния в два или три метра”. Несмотря на неразбериху с порядком выстрелов, эти источники подтвердили, что решающие ранения были в грудь и в позвоночник.

Может быть д-р Барабаш и давал в ходе суда над Амиром показания о ранении в позвоночник, но эти показания, во всяком случае, так и не появились в стенограмме суда. Двое других авторитетных докторов, располагавших соответствующей информацией, также не выступали на суде: ни д-р Мордехай Гутман, в чьем процедурном отчете говорится о ранении в грудь спереди, ни упоминавшийся выше д-р Йегуда Скорник.

Но был и еще один врач, исчезнувший с юридической арены — я никогда не слышал о нем до того, как появилась пачка вырезок из “Бейт-Ариела”. 6 ноября 1995 года журналистка “Маарива” Исраэла Шакед взяла интервью у д-ра Нира Коэна — хирурга, который в 21:52 в вечер убийства находился на дежурстве в травматологическом центре при госпитале “Ихилов” и который первым оказал медицинскую помощь Рабину. “Только после двух минут реанимации я осознал, что человек, которому я оказываю помощь — премьер-министр”, - сказал он.

“Я припоминаю, что услышал необычно звучащую сирену. Сразу после этого я увидел, как его переносят из машины скорой помощи в травматологический покой. Он был бледен, у него не было пульса, и он был в состоянии глубокого удушья. Уже после начала реанимации я сложил все кусочки загадки вместе, когда увидел его модный костюм и телохранителя, входящего с криком: “Это катастрофа. Это катастрофа”. Затем по телефону и по пейджеру поступили сообщения о том, что Рабин находится на пути к нам. Сообщения прибыли, когда Рабин был уже в процессе реанимации”.

Мы можем простить д-ру Коэну, что он ошибся на минуту, говоря о времени прибытия Рабина. Но Рабин прибыл не на машине скорой помощи. Исключительно маловероятно, что д-р Коэн принял черный лимузин за машину скорой помощи. Возможно, он не говорит правду. Рабин не был ранен в лицо — трудно поверить, что д-р Коэн не узнал его сразу. То, что он в итоге понял, кто перед ним, по модному пиджаку и кричащему телохранителю, выглядит неправдоподобным. А вот то, что госпиталь был проинформирован о скором прибытии Рабина уже после того, как д-р Коэн начал оказывать ему медицинскую помощь, кажется похожим на правду.

Каким образом Дамти ушел от ответственности при таком количестве лжи?

Изначально не предполагалось, что Менахем Дамти будет водителем Рабина в тот вечер. В последнюю секунду Дамти заменил обычного рабинского шофера, Йехезкеля Шараби. Истинные причины подобной замены не трудно себе вообразить. Гораздо труднее понять то, что Дамти позволили так много лжесвидетельствовать.

Сравним с фактами постоянно меняющуюся версию событий, высказываемую Дамти.

Вскоре после убийства Дамти сказал тележурналисту Рафи Решефу: “Когда премьер-министр сходил с последней ступеньки, я увидел, как кто-то справа поднял руку и начал стрелять”.

Факт: В момент выстрелов Рабин не был на лестнице, он был практически рядом с машиной, в трех метрах от нее. Когда Рабин был на ступеньках, между телохранителями еще не было зазора, позволившего Амиру беспрепятственно выстрелить в Рабина. Тем не менее, как мы скоро увидим, “Маарив” также стал придерживаться этой версии на ранней стадии расследования.

Дамти: “Стрелявший крикнул: “Ничего страшного, это не настоящие пули, они холостые, это не по-настоящему”.

Факт: Здесь слишком много слов, чтобы выкрикнуть их всех в ходе стрельбы. Амир отрицает, что он что-либо кричал, а почти все свидетели слышали схожие крики от телохранителей.

Дамти: “По правде говоря, я и сам поверил, что это не по-настоящему. Тем не менее я поступил, как меня учили — я прыгнул за руль”.

Факт: Видеозапись Кемплера без всяких сомнений показывает, что Дамти не прыгнул немедленно в машину, а остался стоять снаружи и сыграл определенную роль в занесении Рабина в автомобиль.

Дамти: “Проехав метров 20 или 30 я спросил премьер-министра: “Вас ранило?” Он ответил: “Да”. Тогда я понял, что это по-настоящему и начал действовать. Я спросил его: “Где болит?” Он ответил: “Ай, ай, болит в спине, но не ужасно”. Тогда я прибавил скорость”.

Факт: Нас просят поверить в то, что Дамти принимал участие в неспешной автопрогулке до тех пор, пока он не поговорил с Рабиным, что в конце концов убедило его прибавить скорость. Одна из многих причин для недоверия к этому рассказу состоит в том, что 8 ноября 1995 года Йорам Рубин рассказал почти то же самое газете “Нью-Йорк Таймс”, только на этот раз именно ему Рабин сказал, что ранен несильно. Если они не задавали Рабину один и тот же вопрос по очереди, то один из них откровенно лжет.

Дамти (Решефу): “Неожиданно появилось уличное заграждение. Возле него стояли полицейские. Телохранитель [Рубин] крикнул: “Езжай, езжай”, но я остановился ненадолго и попросил одного из полицейских, помочь мне найти дорогу до госпиталя”.

Теперь посмотрим, что Дамти сказал Комиссии Шамгара.

Дамти: “Премьер-министр спустился по лестнице и подошел на полметра к своему бронированному лимузину. Я открыл дверь для госпожи Рабин и затем услышал выстрел”.

Факт: Дамти изменил свой рассказ. Рабин уже не на последней ступеньке, а возле машины. Но Дамти не в состоянии справиться со всеми сложностями изложения новой версии. На этот раз он открывает дверцу для Леи Рабин, которая в действительности находилась на лестнице, в девяти метрах от машины.

Дамти: “Я в спешке отъехал. Я собирался поехать по улице Царя Саула (возможно, он имел в виду улицу Царя Давида, ведущую прямо от площади Царей Израиля к госпиталю “Ихилов” — прим. автора), но там было слишком много людей. Я хотел срезать через улицу Блох, но там было полицейское заграждение, и я подумал, что вся улица перегорожена. Я сказал телохранителю, что все улицы перегорожены, и он предложил мне взять какого-нибудь полицейского, чтобы тот показывал нам дорогу. По какой-то причине я в отличие от обычного не получил по дороге никаких радиосообщений. Я нажал на газ, и, несмотря на задержку, прибыл в госпиталь через полторы минуты”.

Факт: С чего и начать? Упоминания о трогательной беседе Дамти с Рабиным больше нет. Вместо этого Дамти мчится на улицу Блох и видит полицейское заграждение. Его он, собственно, и должен был искать — заграждения были установлены, чтобы закрыть улицу для постороннего движения и позволить быстрый проезд по ней для должностных лиц. Вместо этого он стал волноваться, что вся улица перегорожена. В предыдущей беседе с Рафи Решефом он особо не переживал из-за заграждений, и сказал, что, вопреки протестам Рубина, остановился подобрать полицейского, который должен был показать им дорогу до госпиталя. В версии, которую он изложил Комиссии Шамгара, все произошло наоборот: он не остановился у заграждения, а Рубин предложил взять полицейского. И несмотря на задержку, он прибыл в госпиталь через полторы минуты — за семь минут до того, как было зафиксировано его прибытие.

Почему же Комиссия Шамгара позволила ему уйти от наказания со всеми этими метаниями и противоречиями? И отчего Дамти в конце концов не заставили объяснить, почему потребовалось восемь с лишним минут, чтобы проехать 700 метров до госпиталя?

Выстрел спереди: был ли он действительно или это дезинформация?

На утро после убийства “Маарив” опубликовал рисунок Эльдада Закобица, восстанавливающий картину покушения. С самого начала я не мог поверить рисунку — убийца стоял на тротуаре, через дорогу от машины Рабина, и стрелял Рабину в грудь с расстояния около трех метров. Рисунок сопровождался репортажем журналиста Йоава Лимора, бывшего свидетелем покушения:

“И тут это произошло. Ужасный момент, который я не забуду всю свою жизнь. Внезапно я услышал выстрел, затем другой, затем еще один. Я стоял в метре или, может быть, в двух позади от премьер-министра вместе с Ализой Горен… Они выхватили пистолет у молодого парня, стоявшего на противоположном тротуаре, на расстоянии пяти или шести метров от премьер-министра… Спустя минуту какой-то полицейский сказал, что пистолет был заряжен холостыми, и что с Рабиным ничего не случилось”.

На следующий день в “Маариве” был напечатан рисунок Закобица размером с целую страницу. На этот раз убийца стоял рядом со стеной напротив лестницы и стрелял в Рабина с расстояния в добрых три метра, но сзади.

Первой моей мыслью было, что это дезинформация. Мой телефонный разговор с художником подтвердил подозрения.

Хамиш: “Почему Вы изначально нарисовали убийцу, стреляющим спереди?”

Закобиц: “Я работал, исходя из той информации, которая у нас была, и она оказалась неправильной. На следующий день я нарисовал правильный рисунок”.

Хамиш: “Однако Ваш рисунок очень аккуратно изображает то, о чем написал Йоав Лимор. Я могу понять, если ошибка произошла потому, что он ошибся. Но и рисунок, появившийся на следующий день, тоже неправильный. Убийца у вас стреляет метров с трех, стоя возле лестницы”.

Закобиц: “Все считали, что именно так это и произошло. Факты еще не были ясны”.

Хамиш: “В течение дня десятки людей сообщили, что Амир стрелял в Рабина с расстояния около метра. Ваша реконструкция событий — единственная, в которой он стреляет с расстояния в три метра”.

Закобиц: “Я надеюсь, Вы не пишете, что это убийство — дело рук ШАБАКа”.

Хамиш: “Именно на это указывают свидетельские показания”.

Закобиц: “Чушь. В этой стране есть правые и левые, и левые не убивают. Только правые это делают. Рабин был убит религиозным фанатиком”.

Хамиш: “У меня есть больничные отчеты…”.

Закобиц: “Все больницы врут. Я лежал однажды в больнице и они понамарали там всякую чушь”.

Хамиш: “И полицейские отчеты у меня есть…”.

Закобиц: “И они врут. Рабина убили правые, а не кто-либо еще”.

Моя беседа с Йоавом Лимором была более солидной.

Хамиш: “Вы написали, что стояли в метре или двух позади Рабина, когда в него выстрелили”.

Лимор: “Да, есть фотография, которая это доказывает”.

Хамиш: “Тогда Вы должно быть находились прямо рядом с Игалем Амиром?”

Лимор: “Мне сказали, что он стоял прямо передо мной”.

Хамиш: “Так как же Вы могли подумать, что выстрелы были сделаны в шести метрах спереди от Рабина?”

Лимор: “Прежде всего, расстояние было не шесть метров. Я вернулся туда и померил — от того места, с которого, как мне казалось, делались выстрелы, до того места, с которого на самом деле стреляли, было только три метра”.

Хамиш: “И тем не менее три метра — это совсем немало, при том, что Вы стояли, может быть, меньше, чем в метре от Амира. Могли ли Вы действительно допустить такую ошибку?”

Лимор: “Ясно, что я должно быть допустил ее. Я на самом деле не разбираюсь в оружии, и в тот момент было много истерики”.

Хамиш: “Не нужно быть экспертом, чтобы услышать звук выстрела. Мне не хотелось бы ехать в машине с Вами за рулем, если у Вас такой глазомер. Послушайте, а что если я скажу Вам, что Вы возможно были правы? У меня есть надежное медицинское доказательство того, что у Рабина было фронтальное ранение в грудь. Может быть, Вы действительно правильно услышали смертельный выстрел”.

Лимор: “Какого рода доказательство?”

Хамиш: “Первый хирургический отчет из “Ихилова”, зафиксированные заявления Эфраима Сне и Габи Барабаша. Они также сообщили о ранении в грудь”.

Угрызения совести?!

Среди прочего меня часто спрашивают, считаю ли я, что организаторы демонстрации Шломо Лахат и Жан Фридман участвовали в заговоре. Я отвечаю, что не знаю, но что они несомненно играли странные роли в “мирном процессе”.

Лахат был мэром Тель-Авива от Ликуда. Тем не менее, когда Рабин объявил о своем “мирном договоре” с ООП, Лахат не просто примкнул в этом вопросе к правительству, но даже создал организацию бывших армейских генералов, выступающую в поддержку “процесса Осло”. Возможно, именно за это он был вознагражден должностью в руководстве фонда “Ифшар”, учрежденном Жаном Фридманом.

Фридман — французский телевизионный магнат, тесно связанный с Шимоном Пересом. Он потратил 6 миллионов долларов из своих собственных денег на финансирование массовой пропагандистской кампании в поддержку “мирного соглашения”. Десятки тысяч дорожных стендов и настенных плакатов с надписью “Мы хотим мира” наводнили страну. Большинство этих плакатов пало жертвой настенных художников, добавлявших к лозунгу лишь одно слово: “Мы хотим другого мира”.

Фридман основал фонд “Ифшар” якобы для того, чтобы финансировать экономические проекты, но в действительности фонд использовался в качестве инструмента для рекламирования идеи “мира”. Лахат был партнером Фридмана в этом предприятии. Фридман дал деньги для демонстрации, на которой был убит Рабин, а Лахат договорился с муниципальными властями о разрешении на демонстрацию и о технических подробностях.

После убийства газета “Едиот Ахронот” писала: “Жан Фридман не собирается давать интервью о своей реакции на смерть Рабина. “У меня такое чувство вины, что я не могу спать”, - объяснил он”.

Та же газета привела цитату со словами Лахата, сказанными им во время посещения семьи Рабина. Он сказал: “Я пришел просто пожать им руки. Я не сказал ни слова, не заплакал. Я плакал все эти дни. У меня есть какое-то иррациональное чувство вины”.

Каковы были связи Амира с секретными службами?

Среди газетных вырезок мы находим рассказ о том, что внутриведомственное расследование убийства, проведенное ШАБАКом, обнаружило, что одной из задач Авишая Равива было завербовать Игаля Амира на службу в ШАБАК. Амира проверили и пришли к выводу, что он не пригоден.

От Габи Брона, корреспондента “Едиот Ахронот” в Кнессете, мы узнаем об Амире следующее: “Готовясь к поездке в Ригу, он прошел тренировочные курсы по стрельбе и оружию, в том числе — курс личной охраны. Преподаватели говорили учащимся, что ситуациями, наиболее удобными для убийства, являются моменты, когда жертва садится или выходит из машины”.

Кто был тот бородатый мужчина?

Офицеры полиции Моти Сергеи и Боаз Харан засвидетельствовали перед Комиссией Шамгара, что видели, как Амир разговаривал с бородатым мужчиной в черной футболке за несколько минут до покушения. Офицеры добавили, что, по их впечатлению, Амир и бородатый мужчина были знакомы.

Как сообщал с заседания суда корреспондент “Едиот Ахронот” Буки Наэ: “Убийца премьер-министра Игаль Амир провел импровизированную пресс-конференцию в холле суда. Амир не пожелал отвечать на вопрос о том, кто был тот бородатый мужчина, который разговаривал с ним за несколько минут до убийства. Наличие этого мужчины было установлено комиссией по расследованию убийства”.

Глава комиссии по расследованию

Далеко не все приветствовали назначение Меира Шамгара главой комиссии по расследованию убийства. Михаль Гольдберг из “Едиот Ахронот” писала: “Трое судей прервали дневное заседание раньше времени, чтобы выслушать претензии бывшего офицера полиции Ицхака Керена, протестовавшего возле здания суда. “Я требую, чтобы Вы ушли со своего поста”, - сказал Керен Шамгару. — “В свою бытность юридическим советником правительства Вы участвовали в сокрытии правды об убийстве солдатки Рахель Хеллер“. [Широко распространено мнение, что Рахель Хеллер была убита офицером ШАБАКа по имени Баранес, и что Шамгар покрывал ШАБАК в этом деле, произошедшем за двадцать лет до убийства Рабина.]

Шамгар выслушал, но не отреагировал.

Что хотел сказать Перес?

Речь, произнесенная Пересом на похоронах Рабина, содержала один чрезвычайно интригующий пассаж: “В прошлую субботу”, - сказал он, как бы обращаясь к Рабину, — “мы стояли [на демонстрации], соединив руки… Ты сказал мне, что имеются предупреждения о возможном покушении против тебя на этой огромной демонстрации. Мы не знали, кто сделает это, как не знали мы, что потеря будет так велика”.

Таким образом, Перес сообщил всему миру, что и он, и Рабин знали о предстоящем покушении на демонстрации, но что им не было сообщено о том, кто именно попытается это осуществить. По его словам, они также не ожидали, что покушение будет смертельным.

Многие люди указали мне на то, что через тридцать дней после убийства, на церемонии, посвященной памяти Рабина, Перес сказал: “Пули, которые пронзили твою грудь, не уничтожили плоды твоего труда”. Оставив в стороне неуместную метафору, заметим, что по общепринятому на тот момент мнению, пули пронзили спину Рабина.

Какова была роль Эйтана Хабера?

При всей загадочности речи Переса, ничто не может сравниться по сюрреализму с речью Эйтана Хабера. Для тех, кто забыл мелкие подробности этой драмы, напомню, что Эйтан Хабер был начальником Канцелярии премьер-министра при Рабине. Согласно интервью, которое он дал газете “Коль Гаир”, в ночь убийства Хабер отправился в госпиталь “Ихилов” и вышел оттуда, держа в руках окровавленный листок с текстом песни о мире. Он объявил стране о смерти премьер-министра, а затем побежал в кабинет Рабина и забрал папки с делами из шкафов.

О круглом черном пятне на листке с текстом песни мне пишут больше, чем о любой другой детали. Никто не может как следует объяснить загадку пятна, но десятки людей изо всех сил пытаются сделать это. Один из них, Раанан Бавли, прислал мне копию речи Хабера со следующим комментарием: “Это становится интересным. Я нашел в Интернете цитату из речи Главного раввина Лау, который сказал, что листок с песней был отдан Лее Рабин в госпитале. Однако никто, кроме Переса, никогда не говорил о том, что в листке есть дырка”.

Это вполне типичное письмо среди тех, которые я получаю от умных и любознательных авторов. Давайте и мы попробуем понять, что это за листок, который возбуждает так много интереса к себе.

Прежде всего, посмотрим на речь Хабера. Он сказал, как бы обращаясь к Рабину: “За пять минут до выстрелов, ты пел с листком, который тебе дали, чтобы ты мог, как ты сам всегда говорил, промямлить слова. Ицхак, ты знал, что у тебя есть много талантов, но не в том, что касается пения. Ты спел, немного фальшивя, а затем, как всегда, аккуратно сложил листок вчетверо и сунул его в карман пиджака. В больнице плачущие врачи и медсестры отдали мне листок, все еще аккуратно сложенный. Я хотел бы прочесть слова, написанные на листке, но мне тяжело это сделать — твоя кровь покрывает печатный текст. Твоя кровь на “Песне мира”! Эта кровь вытекла из тебя в последние секунды твоей жизни, чтобы окрасить этот листок. Я хотел бы прочесть слова этой песни… Ицхак, нам уже не хватает тебя”.

Звучит так, будто листка с песней ему не хватает гораздо больше. Почти вся его речь — о листке. Что касается Рабина, мы узнаем, что он был педантичен по части складывания бумаги и что у него не было музыкального слуха. Почему же Хабер проявил такой огромный интерес к этому листку бумаги? Возможный ключ к разгадке содержится в его рассказе, появившемся в “Едиот Ахронот” 6 ноября 1995 года.

Хабер говорит, что он ждал Рабина на вечеринке, когда до него дошли новости о покушении. “Я прыгнул в машину и помчался как сумасшедший, прибыв в госпиталь через несколько минут. Я побежал к операционным. Я не знал, куда я шел и как туда попасть. По дороге я заметил его вещи, пропитанные кровью, и подобрал их”.

Больницы не разрешают посетителям приближаться к операционным, однако Хабер, даже не зная куда он идет, смог запросто вбежать в операционное отделение и подобрать пропитанные кровью вещи Рабина. Излишне говорить, что Хабер не имел права прикасаться к вещественным уликам, не говоря уж о том, чтобы брать их в руки и забирать с собой.

“Я понял, что что-то не так, как только вошел в госпиталь и увидел водителя, Менахема Дамти. Кто-то сказал, что все кончено, но у нас снова возникла надежда, когда его кровяное давление вернулось на уровень 90. Прибыла Лея Рабин, но я не сообщал ей плохие новости. Вскоре я сделал записи для журналистов и позвонил американскому послу, чтобы проинформировать Белый Дом о покушении на Рабина. Кто-то должен был это сделать”.

Но почему именно Хабер, который не был ни министром, и ни членом Кнессета? Почему именно начальник канцелярии министерства должен сообщать в Белый Дом о покушении? Это нарушение дипломатического регламента.

В рассказе Хабера листок с песней нигде не упоминается. Никто не давал ему листка в госпитале — судя по его словам, он просто подобрал его и прихватил его вместе с другими пропитанными кровью вещами. Почему же он не сдал их в полицию? Почему листок был в его руках на похоронах, вместо того, чтобы находиться в качестве улики обвинения в криминалистической лаборатории полиции? Какие еще вещи он унес прежде, чем полиция могла исследовать их? Кто разрешил ему подбирать их? И что он вообще делал в операционном отделении?