#img_4.jpeg

Перевод Е. Михелевич.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

А н д е р с о н.

Д о к т о р.

К а р о л а.

С т а р у х а.

Х о п п е.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к.

Л о й к с е н р и н г.

Р а у л ь.

Действие происходит в ГДР, на побережье Балтийского моря, осенью 1976 года.

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. ШТОРМ

На сцене просторная, похожая на зал комната с низким потолком, поддерживаемым балками. Слева — кафельная печь, справа две двери, посредине задней стены широкое окно, открывающее вид на море. Длинный массивный стол. Солидная удобная мебель расставлена так, что остается много свободного места. Напольные часы, книги, фаянс, старинные гравюры, в том числе мореходные карты и изображения кораблей. Лампы лишь на столе и стенах. Кроме того — свеча в канделябрах. Важно, чтобы обстановка производила впечатление покоя и уюта. Например, потолок необходим, но он должен не давить на комнату, а придавать ей вид надежного укрытия. Пол сложен из широких темных плах. Ковра нет. Окно в фасадной стене состоит из восьми створок, завершающихся фрамугами; каждая створка делится переплетом на шесть частей. Гардин нет — лишь плотные шторы по обе стороны окна.

Это самая просторная комната дома, стоящего на берегу Балтийского моря; можно себе представить, что крыша у него камышовая, а сам он с тыльной стороны обсажен облепихой, падубом и можжевельником. Вдоль стен растут мальвы, привезенные хозяином дома со всего света. За домом, там, где начинается лес, высится старый каштан. Дом принадлежит капитану Людвигу Андерсону. Ему под восемьдесят, он живет здесь со своей незамужней дочерью Каролой. День клонится к вечеру. Снаружи доносится рокот волн — предвестник первого осеннего шторма. У окна в покойных креслах сидят  А н д е р с о н  и  д о к т о р за бутылкой вина. Андерсон — высокий старик с гривой седых волос; на нем строгий длиннополый черный пиджак, жилет, черные брюки и грубые черные башмаки. В вырезе жилета виден старомодный, туго накрахмаленный пластрон. Доктор — бывший сельский врач этой местности — небрежно одетый семидесятилетний мужчина в мятом сером костюме; вместо рубашки — заношенный ярко-красный свитер. Оба курят сигары; на столике перед ними — хрустальные бокалы с красным вином. Время от времени они отхлебывают глоток-другой.

А н д е р с о н. Карола говорит, что мы снова можем спокойно посидеть за рюмочкой вина в трактире. Приезжие убрались восвояси.

Д о к т о р. Большинство и правда уехало. Но в такую погоду в трактире торчит еще достаточно ихнего брата.

А н д е р с о н. Эти отдыхающие наглеют год от года. Даже в собственном саду не чувствуешь себя в безопасности. Ухитрились меня сфотографировать.

Д о к т о р. Как это мило! Извини.

А н д е р с о н. Прямо с дерева, из-за забора. Мы уж подумываем, не завести ли собаку. Да как-то не по душе. Всю жизнь обходился с людьми без помощи собак.

Д о к т о р. Должен признать, что ты и впрямь неплохо смотришься на фоне дома. Настоящий морской волк — лучшая память об отпуске у моря. Меня вот никому не придет в голову щелкнуть. О враче забывают, как забывают о солнечном ожоге, который он не сумел сей же миг вылечить. Представь себе городскую квартиру где-нибудь в Саксонии, в которой зимним вечером молодой хозяин дома потчует своих гостей слайдами, снятыми в отпуске. На экране возникаю я, и парень поясняет: мол, это доктор, к которому он обратился по поводу солнечного ожога или расстройства желудка. Немыслимо!

А н д е р с о н. Как ты догадался, что он был молодой?

Д о к т о р. Кто?

А н д е р с о н. Ну тот, кто меня сфотографировал.

Д о к т о р. Молодой, значит. Да я просто так, к примеру. Кому охота распространяться о поносе или там ожоге? А ничего другого за сезон и не случается. Разве что изредка выпишешь свидетельство о смерти на утопленника.

А н д е р с о н. Пора бы уж и тебе в отставку.

Д о к т о р. А чем заняться? У тебя есть дело — твоя книга.

А н д е р с о н. Боюсь, мне не удастся ее закончить.

Д о к т о р. Но пока что у тебя есть цель.

А н д е р с о н. Пока. Сколько будет длиться это «пока»?

Д о к т о р. У меня ты не лечишься, так что, может, и долго.

А н д е р с о н. Что-то застопорилось у меня с этой книгой. С вечера жду не дождусь, когда смогу за нее взяться. А стоит утром сесть за стол и положить перед собой толстую тетрадь, где все еще столько чистых страниц, — и мужество оставляет меня. Кому нужен мой опыт? Кого интересуют мои передряги? Да мне и самому этот багаж почти не пригодился. А переделки, в которые я попадал, — сказать по правде, для моей профессии дело обычное. И обо всем этом уже написано куда более сведущими людьми. Мне ли тягаться с Мелвиллом или Джозефом Конрадом! Вздорная затея эта книга. Попытка карлика уцепиться за фалды великанов.

Д о к т о р. Хочешь, чтобы я тебя разуверял?

А н д е р с о н. Сам я читаю лишь то, что давно знаю и люблю. Это спасает от разочарований. Полагаю, не я один такой умный. Моя книга никому не нужна.

Д о к т о р. Жалок был бы удел писателей, завись они от тебя.

А н д е р с о н. У них и без меня хватает поклонников — как у всех саморекламщиков. Но мне-то что за нужда вступать в хор рыночных зазывал? Брошу всю эту писанину в печку.

Д о к т о р. Может, мне стоит на какое-то время забрать к себе твою тетрадь — покуда тебе не придет охота вновь взяться за перо? Может, это осень наводит на тебя тоску?

А н д е р с о н. Нет, я люблю осень. Люблю за справедливость — она вносит порядок в природу. И тоску она не наводит. Лишь указывает границы моих возможностей. Не лезь в литераторы, Андерсон! Ты всегда брался лишь за то, в чем знал толк. А это не твоего ума дело.

Д о к т о р. Советует мне уйти в отставку, а сам тоскует, как сытый кот в рыбной лавке. Если уж тебе сочинительство не в радость — чем прикажешь мне заняться? Нет уж, лучше буду возиться с ожогами, а если повезет, то и с утопленниками; надеюсь, начальство еще какое-то время потерпит меня хотя бы в роли «пляжного доктора» и разрешит по-прежнему замещать этих ученых стиляг в поликлинике. А ты напишешь толстую книгу о мореплавателях. И в последней главе изобразишь отслужившего свое старого эскулапа, ничего не видавшего в жизни, кроме недугов плоти, жертвой которых и сам в конце концов стал.

А н д е р с о н. Эту главу тебе пришлось бы писать самому. А вообще-то я и тебя там помянул.

Д о к т о р. За какие такие грехи?

А н д е р с о н. А кто по доброте душевной давал справки о болезни матросам, предпочитавшим провести рождество и Новый год на суше?

Д о к т о р. Ты меня обижаешь, Андерсон. Выбрось это место.

А н д е р с о н. Никто и не догадается, что речь о тебе.

Д о к т о р. Тогда что толку упоминать? Я такую книгу и в руки не возьму.

А н д е р с о н. Значит, мне следовало назвать тебя полным именем?

Д о к т о р. Но уж конечно не по поводу этих справок. А хотя бы в связи с тем, что я, как философ… Что мы с тобой постоянно встречаемся и за рюмкой вина обмениваемся…

А н д е р с о н. …деревенскими сплетнями. Нет уж. На философов мы оба не тянем. Дохлые финвалы, прибитые волной к берегу, — вот мы кто. И если наши туши не поторопятся разделать, из нас не выварят уже ни капли китового жира; чайки и то побрезгуют такой падалью.

Д о к т о р. Веселенький получился вечер.

В кухню, где находится К а р о л а, входит  с т а р у х а. Возраст старухи определить трудно. На ней вконец заношенное длинное кожаное пальто, из-под которого выглядывают тренировочные штаны, заправленные в короткие грубые сапоги. На голове старый кожаный шлем, какой раньше носили мотоциклисты, на руках — варежки, обрезанные так, что пальцы выглядывают наружу. Она ставит корзину на кухонный стол.

С т а р у х а. Принесла тебе грибов, Каролочка. Последыши. Ветер переменился, морем пахнет. Видать, к шторму. Короткая осень — к долгой зиме. Наши-то, деревенские, опять ко мне пристали — все насчет этой самой культуры. Покажи, мол, да покажи им, как вязать чехольчики на яйца, а как — норвежскую вязку. И все под магнитофон — орет, хоть уши затыкай. А эта, что из района, еще и газетку вслух читает. Нет ли у тебя глоточка тминной? На газеты-то мы и так все подписаны. А начальство говорит, мол, читать-то вы читаете, да только заднюю страницу — про похороны, про свадьбы, да про поросят на продажу, а передняя, мол, тоже очень нужная — там все про политику и прогресс пишут. Хороша водочка! Может, и ты разок к нам заглянешь? А что, у нас славно, культурно так время проводим. Который уж год тебя зову, а ты все дома сиднем сидишь. Характер такой, видать, да и чехольчики эти тебе ни к чему. А вот развлечься нечем. Я и решила — может, еще передумаешь? Да ты не бойся, это одно название, что кружок культуры, а на поверку выходит — простым вещам учимся, еще как в жизни-то пригодятся. За корзинкой я потом как-нибудь забегу. Привет отцу. (Уходит.)

А н д е р с о н. Зачем обманывать самих себя теперь, на пороге могилы? Я-то надеялся, что, взявшись писать книгу о своей жизни, проживу ее как бы заново. Ведь было в ней много такого, о чем вспомнить приятно. Но прожить жизнь заново оказалось не так-то просто. Вспоминается и тяжелое, и горькое, и хочется о чем-то умолчать, да совесть не позволяет, потому что без плохого и у хорошего не тот вкус. И вся радость испорчена.

Д о к т о р. Из-за Прилльвица? Ты не виноват в его гибели. И ни в чьей гибели не виноват. Это официально доказано.

А н д е р с о н. Когда судно идет ко дну и только капитану удается спастись, возникают вопросы, которые не рискнет задать ни один суд. Их задаешь себе сам. И каков же ответ?

Д о к т о р. Говорил ты об этом с Каролой?

А н д е р с о н. С той поры ни разу.

Д о к т о р. Винит она тебя в гибели жениха?

А н д е р с о н. Вроде бы нет.

Д о к т о р. Вот видишь. А у кого, кроме как у нее, были основания заподозрить, что ты таким способом отделался от зятя, который тебя не устраивал? Выдумываешь бог знает что. Опиши все как было.

А н д е р с о н. Я описал.

Д о к т о р. Ну вот и дай рукопись мне.

А н д е р с о н. Зачем?

Д о к т о р. Да затем, что я хочу ее прочесть, дружище. Тебе нужен отклик! Или ты мне не доверяешь? Эх, Андерсон, Андерсон. Я же тебя люблю! Я люблю всех стариков. Нас становится все меньше и меньше, а молодым до нас дела нет. Отделываются чинами да рождественскими подарками. Дай мне рукопись. Я прочту ее просто как твой друг. Или я не устраиваю тебя как читатель?

А н д е р с о н. Читателей не выбирают.

Д о к т о р. Может, ты хочешь, чтобы ее прочла Карола?

А н д е р с о н. Боюсь, она может меня превратно понять — будто я пытаюсь перед ней оправдаться.

Д о к т о р. Глупости! Извини.

А н д е р с о н. Я поломал ей жизнь.

Д о к т о р. Еще одно слово, и я пошлю тебя к психиатру.

А н д е р с о н. Сам я виню себя не в том, что он погиб на моем судне. Он был штурманом и погиб на посту.

Д о к т о р. Вот именно.

А н д е р с о н. Я виню себя в том, что испортил Кароле те считанные месяцы, когда она могла быть счастлива с ним. Он был твердый орешек, этот Прилльвиц. Жить без моря не мог. Но поди скажи это влюбленной курочке девятнадцати лет от роду.

Стемнело. Через первую дверь справа в комнату входит  К а р о л а. Это худощавая женщина под пятьдесят, густые с проседью волосы стянуты на затылке тяжелым узлом. На ней длинное, до щиколоток, темно-синее шерстяное платье с глухим воротом. На ногах — старомодные черные высокие ботинки со шнуровкой. На всем ее облике — как и у отца — лежит легкий отпечаток давно канувшей в прошлое эпохи любекских купцов. Карола зажигает несколько ламп, так что вся комната освещается приятным мягким светом, а окно отступает в тень.

К а р о л а. Может быть, поужинаете с нами, доктор? Я приготовлю грибы.

Д о к т о р. И не введи нас во искушение. Мне еще нужно навестить больную. Мой высокочтимый преемник убыл на конгресс в Берлин, где слушает ученые доклады о совершенствовании системы медицинской помощи на дому в условиях сельской местности. Как-нибудь в другой раз.

К а р о л а. Но уж грибов в этом году больше не будет.

Д о к т о р. Я с наслаждением слопаю все, что ты приготовишь, детка. Карола, радость моя. Андерсон, ты хотел дать мне почитать кое-что.

Андерсон уходит через вторую дверь справа.

Спал он после обеда?

К а р о л а. И не ложился. Да и ночью свет в его комнате горел нынче до четырех.

Д о к т о р. Значит, и ты не спала. И бродила по дому. С вами не соскучишься.

К а р о л а. Когда его не станет, я уеду отсюда. С ума можно сойти в этой глуши. Останьтесь хоть сегодня к ужину.

Д о к т о р. В другой раз.

К а р о л а. От вас только и слышишь — «в другой раз». Зима у порога. Тогда вас и на рюмку вина не зазовешь. Да еще и его подговариваете обедать не дома, а в трактире.

Д о к т о р. Испеки пирог со сливами. Завтра заявлюсь на два часа раньше.

А н д е р с о н  возвращается и сует доктору объемистый пакет.

А н д е р с о н. Думается, нет нужды подсказывать тебе, что, кончая читать, необходимо запирать это в стол.

Д о к т о р. Я умею хранить врачебную тайну.

А н д е р с о н. Мы столько лет хранили рукопись в этих стенах, что теперь как-то странно с ней расставаться.

К а р о л а. Книга уже у него. И в твоих поучениях он вряд ли нуждается. Жду вас завтра к кофе, доктор. Спокойной ночи.

Д о к т о р. Спокойной ночи вам обоим.

Уходит в сопровождении Каролы через первую дверь. Андерсон один. Он вновь раскуривает сигару, прислушиваясь к шуму моря. Шторм усиливается. Потом он подходит к барометру, висящему слева от двери его комнаты, и слегка постукивает по нему пальцем. К а р о л а  возвращается.

К а р о л а. Разве я не вправе была рассчитывать, что ты мне первой предложишь прочесть твою книгу?

А н д е р с о н. Для тебя в ней нет ничего нового.

К а р о л а. Твоя правда — моим мнением интересуются в последнюю очередь, в этом и впрямь для меня ничего нового нет.

А н д е р с о н. В книге ничего нового нет.

К а р о л а. Тогда зачем ему ее читать? Ведь и он знает твою жизнь наизусть.

А н д е р с о н. Как-никак он человек посторонний. Не так неловко, как перед родной дочерью, если рукопись… Ну, если она получилась скорее наивной, чем интересной. Не очень-то приятно разоблачаться перед собственной дочерью… Говоришь, у нас на ужин грибы? Тогда я ставлю бутылку отличного аквавита. (Достает бутылку и рюмки.) Честно говоря, от красного вина меня уже тошнит. Если доктор его обожает, это еще не значит, что я должен терпеть и страдать.

К а р о л а. А он терпеть не может сигар. И курит их ради тебя.

А н д е р с о н. Это называется христианский компромисс. (Наливает.) Твое здоровье, Карола.

К а р о л а. Через три четверти часа ужин будет готов. (Составляет бутылки и рюмки на поднос и поворачивается к двери.)

А н д е р с о н. Почему ты никогда никого не позовешь в гости?

К а р о л а. Что ты сказал?

А н д е р с о н. Эта отрезанность от жизни… Ты всегда меня стеснялась. Если хочешь, пригласи кого-нибудь, ну хотя бы из деревни. Разве у тебя нет подруги?

К а р о л а. Ты что, издеваешься? Теперь вдруг кого-то пригласить? Впервые за тридцать лет?

А н д е р с о н. За пятнадцать — не так ли? Пока я еще плавал — как-никак до шестидесятого года, — ты вряд ли изображала из себя монашенку.

К а р о л а. Это… Это просто подло с твоей стороны. Я поступаюсь всем ради тебя, ради твоего покоя — а ты? Прости. Наш долг — ладить друг с другом. (Делает шаг к двери.)

А н д е р с о н. Неужели у тебя никого не было все эти годы?

К а р о л а. Тебя это не касается.

А н д е р с о н. У меня было бы легче на сердце.

К а р о л а. Прошу тебя никогда не затрагивать эту тему. (Ставит поднос на стол.) Я бы вообще предпочла, чтобы ты не мешал мне оставаться в убеждении, что все, что было, было правильно. Не хочу не спать ночами, представляя себе, как бы сложилась моя жизнь, не решись я посвятить себя заботам о тебе и твоем доме. Существуют тысячи других способов построить свою жизнь, но я выбрала этот. И ни на что не жалуюсь. А дружить с женщинами из деревни — нет уж, извини. Меня отнюдь не тянет водить знакомство с кем-либо из них. Только и разговору что о ссорах с мужьями или неладах с детьми. Нет ничего скучнее, чем замужние подруги. И отвратительнее, чем одинокие.

А н д е р с о н. Это как посмотреть.

К а р о л а. Прошу тебя, отец. Мне было бы крайне неприятно, если бы доктор ненароком оставил твою рукопись у любезной его сердцу кухарки. И если именно этот стиль ты теперь проповедуешь, завтра над нами будет смеяться вся округа.

А н д е р с о н. Боишься за мою репутацию?

К а р о л а. Просто стараюсь сохранить то положение, которым мы оба дорожим. На это мы положили немало сил. И я не меньше, чем ты.

А н д е р с о н. Позади лес, впереди море. Прочная крыша, крепкие стены. Тепло. Есть и еда, и выпивка. Книги. Доктор, обожающий красное вино и считающий себя философом. Ни честолюбия, ни тщеславия, ни назойливых посетителей. Полный покой. И умница дочь.

К а р о л а. Я не умница.

А н д е р с о н. Но ты не религиозна — значит, умна. Нам повезло друг с другом.

К а р о л а. Тебе лучше знать. Ты видел мир.

А н д е р с о н. Я и знаю, хотя мира не видел. Одни гавани — это еще не страны. Моряков, как и нищих, не пускают дальше порога. Разве что научился шире смотреть на вещи. Умею отличать существенное от несущественного. Этот дом — наше последнее судно, и у команды нет причин сетовать на судьбу.

К а р о л а. У капитана их тоже нет.

А н д е р с о н. Да, у капитана тоже. Я благодарен тебе за твою преданность. Меня огорчает только, что она, по-видимому, стоила тебе больших усилий. Но с другой стороны, я ведь не принуждал тебя жить в этой глуши.

К а р о л а. И отпустил бы меня на все четыре стороны, как только бы я запросилась. Не стоит ворошить все это теперь. Я тоже благодарна тебе за твою преданность. Вдовцы обычно женятся вновь.

А н д е р с о н. Я никогда не был авантюристом.

Луч карманного фонарика шарит снаружи по окну.

К а р о л а. Там кто-то есть.

А н д е р с о н. Не двигаться! У нас горит свет. Что за идиотизм — светить в освещенное окно.

К а р о л а. Кто-то ищет дорогу.

А н д е р с о н. Скорее — телефонный провод.

К а р о л а. У нас нет телефона.

А н д е р с о н. Теперь тот, с фонарем, тоже это знает.

К а р о л а. Ты говоришь так, словно его ждал.

А н д е р с о н. Не знаю, кого я ждал. Но сегодня мне не по себе.

К а р о л а. Где твой пистолет?

А н д е р с о н. Нет его у меня. В тумбочке. Пусть себе лежит.

В дверь стучат.

Открой.

Карола уходит, унося поднос.

Ветер будит покойников. Они делают перекличку. Одного не хватает. Вот уже больше тридцати лет одною не хватает при перекличке. Точнее — тридцать один год. Ненавижу осень, туман, шторм, вонючие водоросли ну берегу. Сезон самоубийц. (Записывает эти слова в блокнот.) Сочинительство искажает все естественные проявления чувств. Но это я прочувствовал, черт побери!

Входят  К а р о л а  и  Х о п п е. Хоппе — молодой человек в темно-сером комбинезоне и заляпанных грязью сапогах. Поверх комбинезона — кожаная куртка на меху вроде тех, что носят летчики, и вязаный шерстяной шлем.

Х о п п е. Привет, капитан.

А н д е р с о н. Куда это вы в такую темень? Рюмку водки для господина Хоппе, Карола.

Х о п п е. Нет. Я за рулем.

К а р о л а. В самом деле не хотите?

Х о п п е. Мало мне двух проколов в правах?

К а р о л а. Ну, как знаете. (Уходит.)

А н д е р с о н. Сигару?

Х о п п е. Разве уж сигарету. Свои есть. (Закуривает.) Разрешите? (Садится.) Аварийная служба, капитан. Проверяю провода. Вашему каштану давно пора верхушку сбрить. Обещают десять баллов. Это как минимум. Вам бы надо подземный кабель.

А н д е р с о н. На три километра?

Х о п п е. Подключитесь к армейскому.

А н д е р с о н. Шутник.

Х о п п е. Я серьезно. Уж больно вы на отшибе.

А н д е р с о н. На случай аварии держим керосиновый лампы.

Х о п п е. Не в том дело — вы ведь здесь совсем одни? Одни. А преступность растет. К примеру: знаете, сколько нынче грабежей и воровства? То есть я хотел сказать — краж? Жуткое дело, капитан. Прямо жуть.

А н д е р с о н. Судя по газетам, у нас нет ни краж, ни грабежей.

Х о п п е. Расскажите кому другому, только не народному дружиннику. К примеру: колпаки с автомашин.

А н д е р с о н. У нас нет машины.

Х о п п е. А эти карты — они ценные?

А н д е р с о н. Да что вы, Хоппе. Это мореходные карты, лоции. Семнадцатый и восемнадцатый век. Седая старина.

Х о п п е. Старинное-то как раз и ценится. С руками рвут. Жуткое дело, капитан. Прямо жуть. К примеру: угольные утюги, бочонки для масла, образа богоматери. Зачем развесили по стенам, раз они старинные? Опасно.

А н д е р с о н. Традиция, Хоппе.

Х о п п е. Хотя бы телефон был. Да без подземного кабеля и телефон ерунда. Бывает, что и кабель выкапывают. Вот радиопередатчик — это вещь. На батарейках.

А н д е р с о н. Сейчас мирное время, дорогой, и я не собираюсь превращать мой дом в крепость.

Х о п п е. Знаем мы, какое оно мирное. Отслужил в армии. Двойной срок. Два раза по восемнадцать месяцев. К примеру: облик противника. Империализм — дело понятное. Быть ко всему готовым — согласен. Вот вы — вы и в ближнюю деревню летом но ходите. А я отвечаю за все деревни в округе. Нынче понаехали с Запада — жуткое дело, капитан. Прямо жуть. Все дороги забиты машинами. Каждая седьмая — оттуда, а то и каждая третья. Да еще сколько по дворам стоит. Как увижу, от злости чуть не лопаюсь; а ведь слабонервным меня не назовешь. Нам, резервистам, хуже всех. Стоишь и смотришь дурак дураком. Другим легче. Вопрос сознательности. Не разберешь: то ли уважаемый классовый враг на отдых пожаловал, то ли всего-навсего сынок хуторянина Шпивока: в свое время удрал на Запад, а теперь со всей родней прибыл — попастись по дешевке на родной травушке. Или все они одна шайка-лейка? А пятая колонна в валютный магазин валом валит. Жуткое дело, скажу я вам. Прямо жуть. К примеру: моя родная мать. И всего-то пять западных марок от тети Альмы, а туда же. Косит глаз на чужие чеки. У одного на полсотни, у другого на полторы. Только и остается, что скулить — почему я не рванул на Запад. Может, тоже прислал бы ей полторы сотни. (Тушит окурок.) А у вас как с политикой? Разбираетесь? Вопросов нет? Ветер уляжется — спилим каштану верхушку. Привет, капитан.

Поспешно уходит, так что капитан даже не успевает пожать ему руку. В тот момент, когда Хоппе закрывает за собой дверь, одна из развешанных по стенам старинных карт падает. Стекло разбивается вдребезги. Андерсон поднимает гравюру и осторожно обирает с нее кусочки стекла; пальцы его дрожат.

А н д е р с о н. Лоция Моря Балтийского, тысяча шестьсот шестьдесят шестой год… Триста, нет, триста десять лет… Тридцать один, помноженное на десять… Опять эта цифра, удивительное совпадение… (Нечаянно порезался осколком стекла.) Карола! Карола!

Вбегает  К а р о л а.

Видишь, кровь. (Показывает на гравюру.) Ни с того ни с сего взяла и упала. Моя любимая. Украшение всей коллекции. Питер Гус.

Карола уходит.

Кровь на карте. Ну и пусть. Раз на то пошло. Славный денек, ничего не скажешь. Если сейчас часы не станут, я их сам остановлю.

Часы бьют семь. Входит  К а р о л а  со щеткой, совком, йодом и пластырем и принимается перевязывать порезанную руку отца.

К чему бы все это?

К а р о л а. А ни к чему. Просто так.

А н д е р с о н. Не скажи, что-то в этом есть.

К а р о л а. Ничего тут нет.

А н д е р с о н. Как будто должно случиться десять разных событий. Тридцать один, помноженное на десять.

К а р о л а. Ты стал суеверным.

А н д е р с о н. Началось с того, что я вдруг сам, своими руками отдал рукопись. Это первое. Второе, что Хоппе вдруг к нам зашел. Третье, что Гус свалился.

К а р о л а. Четвертое, что ты порезал палец. А пятое, что грибы, конечно же, ядовитые. Ты просто бредишь, отец. Извини. (Выметает осколки.)

А н д е р с о н (нагибается над гравюрой). Слава богу, всего одно пятнышко. Я не верю в предзнаменования.

К а р о л а. Надеюсь.

А н д е р с о н. И все-таки как-то странно.

Не замеченные ими, входят два новых посетителя — м у ж ч и н а  и  ж е н щ и н а. Женщина моложе Каролы, она хорошо сложена, темные волосы коротко подстрижены, одежда спортивного покроя, но с некоторым налетом экзотики: джинсы подвернуты, в пандан к черным сапожкам черная кожаная безрукавка, которая станет видна несколько позже, когда женщина снимет пончо. Пончо — прекрасной ручной работы, с красивым узором, но — как и все остальное — сильно выцветшее, что наводит на мысль о длительном воздействии яркого солнца и морского ветра. С шеи дамы свисает на цепочке золотое пенсне. В левой руке черная кожаная шляпа с широкими полями, низкой тульей и тесемками, завязывающимися под подбородком. Мужчина примерно того же возраста или даже несколько моложе, среднего роста, плотного сложения, почти совсем лысый. Этого не будет видно, пока он не снимет коричневый берет. На нем костюм из коричневого вельвета в широкий рубчик, яркая спортивная рубашка и галстук в тон костюму. Ботинки, тоже коричневые, похожи на тяжелые водолазные башмаки со свинцовой подошвой.

Ж е н щ и н а. Извините, пожалуйста.

Карола вскрикивает и просыпает содержимое совка на пол.

А н д е р с о н (уже убежден, что предзнаменования начинают сбываться). Кто вы такие?

Ж е н щ и н а. Что-то с двигателем. Машина застряла на шоссе примерно в трехстах метрах отсюда. Мы собирались еще сегодня добраться до Вольгаста и завтра с утра ехать дальше, на Данциг. Не могли бы вы приютить нас на одну ночь?

А н д е р с о н. Но лесное шоссе не идет на Вольгаст.

Ж е н щ и н а. Мы заблудились. Шторм.

Мужчина берет у Каролы из рук совок и щетку и начинает сметать осколки.

А н д е р с о н. До деревни всего три километра.

Ж е н щ и н а. Нам их не одолеть. У нас еще больной в машине.

А н д е р с о н. Просили кого-нибудь взять вас на буксир?

Ж е н щ и н а. За полтора часа ни одной машины — ни в ту, ни в другую сторону. На шоссе уже возникли завалы. Моя фамилия фон Браак. Это — господин Лойксенринг.

А н д е р с о н. Андерсон. Моя дочь Карола. Возьми тачку, Карола, и проводи господина — как бишь его зовут?

Л о й к с е н р и н г. Лойксенринг.

А н д е р с о н. Проводи господина Лойксенринга к машине. Знавал я одного Лойксенринга, тот был адвокатом в Гаване. Увлекался всякими историческими изысканиями. Не родственник вам?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Очень интересно. Господин Лойксенринг тоже увлекается историческими изысканиями. Идите же с госпожой Каролой.

А н д е р с о н. Не выходите на просеку. В чаще безопаснее.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Спасибо, господин Андерсон.

Карола и Лойксенринг уходят.

Ваши окна светились таким теплом и уютом, что я даже обрадовалась этой аварии. Погода адская. Шторм. Пена долетает до опушки. Значит, море где-то совсем рядом.

А н д е р с о н. За западной стеной дома начинается первая дюна.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Завидую. Вы разрешите? (Стягивает пончо через голову.) Нам, пожалуй, следует показать вам свои паспорта. (Берется за сумочку, которая висит на длинном ремешке через плечо и стала видна только теперь.)

А н д е р с о н. Я капитан, госпожа фон Браак. И не привык спрашивать паспорта у терпящих бедствие.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. О, так вы капитан! Пардон. Вероятно, я веду себя как восторженная девчонка. Но сегодня вечером все кажется мне сказкой. В старых детских книжках бывали такие очаровательные картинки — знаете, когда все утопает в снегу.

А н д е р с о н. И крошечный домик, из трубы которого вьется дымок.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. А на дворе ночь. Во всяком случае, по небу обязательно плывет месяц и все кругом отбрасывает синие тени.

А н д е р с о н. И две косули грустно смотрят на окна…

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. …излучающие тепло и свет.

А н д е р с о н. Вот вы говорите — «излучающие»…

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Правда ваша — сами они ничего не излучают. Но именно от этих окон, от самого факта их существования в этом мраке и холоде, на душе делается тепло и уютно. Кстати, смотрят на них не косули, а лоси. И не спорьте, на моей картинке, в моем букваре, были лоси.

А н д е р с о н. У нас, моряков, в большом ходу были художественные открытки. Мы брали их с собой в тропические рейсы. По нескольку штук. Не только ради окон. Но и ради снега. Помнится, старпом наш был неудавшийся ученый. Он считал все это мещанством и безвкусицей.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Мог бы стать моим профессором истории искусств. Фантастика! В такой глуши встретить человека, сохранившего естественное восприятие народной живописи.

А н д е р с о н. А где ж еще его встретишь? Сварю-ка я нам всем грог.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Я на седьмом небе от счастья.

А н д е р с о н. И все же это, конечно, безвкусица чистой воды. Но нам она казалась шедевром кисти Микеланджело. Можно лишь сожалеть, что никто из корифеев не писал грустных лосей и косуль на фоне засыпанного снегом домика с желтыми окнами. Упущение с их стороны. В безвкусице виноваты не мазилы и халтурщики. Она — на совести великих, не пожелавших снизойти до бедных моряков и изобразить домик, который напоминал бы им о родном гнезде. А ведь именно о нем тосковала их душа, когда ураган трепал наше судно под Южным Крестом. Кто вы по профессии?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Археолог.

А н д е р с о н. Копаете?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Нет, ныряем.

А н д е р с о н. И Лойксенринг?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Наш главный ныряльщик.

А н д е р с о н. Интересная встреча. А больной?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Кинооператор.

А н д е р с о н. Зачем вы едете в Данциг? Собираетесь там нырять?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Поначалу нет. Может, следующим летом. В Данциге существует специальный клуб.

А н д е р с о н. Наслышан о нем. Клуб грабителей моря.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Ну почему же — это настоящая наука, не хуже любой другой. И занимаются ею всерьез.

А н д е р с о н. Что море поглотило, то стало его собственностью. Пусть мои слова покажутся вам старомодными и высокопарными, но такие занятия добром не кончаются. Дурацкое любопытство и алчная погоня за кладами.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вы не слишком любезны.

А н д е р с о н. Каков уж есть. К затонувшему судну прикасаться нельзя! Да и что ими движет: раз утопленников все равно не воскресить, займемся-ка самим судном и его фрахтом. Для чего изыскиваются самые хитроумные способы. Это не наука, а мародерство.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Значит, вы выставляете нас за дверь?

А н д е р с о н. Глупости. Что там с больным?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вероятно, приступ малярии. Ему надо поскорее в постель. Лекарства у нас есть.

А н д е р с о н. Я бы все же пригласил врача.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Не стоит.

А н д е р с о н. Я могу попросить пограничников позвонить доктору. Они то и дело патрулируют тут поблизости. Но в такую погоду, скорее всего, забираются куда-нибудь в укрытие. Когда ветер с моря, заливает весь берег вплоть до дюны.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Были случаи, что и у вас укрывались?

А н д е р с о н. Я не слишком радушный хозяин.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Мы постараемся не причинить вам лишних забот.

А н д е р с о н. Все в воле божьей. Вы, наверное, умеете реставрировать старинные вещи. Из-за моей неловкости капля крови попала на эту гравюру. Как ее удалить?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к (разглядывает морскую карту через пенсне). Редкостный оттиск.

А н д е р с о н. В том-то и дело.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. А где кровь?

А н д е р с о н. Вот.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Это пятнышко? Да оставьте, как есть. Химикалиями только напортите. (Бережно кладет карту на место.) Очень жаль, что моя профессия вам не нравится. Чем запутаннее настоящее — а оно с каждым часом становится все запутаннее, — тем настойчивее тяга к истории, как хранительнице скрытой, но кристальной ясности. Самих людей давно нет, но следы их сохранились. Плоды их творчества дошли до нас. И то, что они нам говорят, ощутимо и зримо. Это одновременно и дух, и материя, — без всяких исхищрений, столь излюбленных ныне живущими, — без идеологии, без лжи, без приспособленческой упаковки. Это — самое существенное, самое подлинное! То, что остается в веках после всей мышиной возни.

А н д е р с о н. Вы судите о жизни с нескрываемым презрением. А мне как-то не верится, что вы ее и впрямь презираете.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Напротив, я ее обожаю. Почему вы так ополчились на мою профессию? Стали бы вы на нее нападать, если бы я раскапывала городища или славянские захоронения? А ведь это одно и то же, только не так опасно.

А н д е р с о н. Вы и сами знаете, что это не одно и то же. На суше вы несете ответственность перед страной, на территории которой ведутся раскопки. А что вы выловите из международных вод, не контролируется никем.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Хорошо, согласна. Но с чего вы взяли, что я принадлежу к людям этого сорта? Откуда эта предубежденность? Сначала вы делаете широкий жест — не желаете взглянуть на мой паспорт, а потом подозреваете меня же в подводном разбое.

А н д е р с о н. Признаюсь, здесь вы кругом правы. Столь грубых бестактностей давно не совершал. Видимо, отвык от общения с дамами.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вы выше светских условностей. И потому очень мне нравитесь.

А н д е р с о н. Я вел себя как грубый мужлан. Нижайше прошу простить.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Назовем это лучше прямодушием последнего ганзейца.

А н д е р с о н. Ганзейцы не были грубиянами.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Все верно — вокруг моей профессии в последнее время стали роиться всякие уголовные типы. Они-то и портят все дело. А поскольку средств у них — не в пример нашему брату — хватает, все сливки достаются им. Кроме того, в их распоряжении такие полные перечни кораблекрушений, о каких мы можем только мечтать. Некий Фердинанд Кофман — американец по рождению, но фамилия говорит сама за себя — составил атлас, в котором отмечено свыше пяти тысяч мест, где покоятся миллиардные ценности. Из них три тысячи в одном лишь Карибском море.

А н д е р с о н. Видимо, вы тоже имеете возможность заглянуть в этот атлас?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Дорогой капитан Андерсон, в Париже после войны было создано общество кладоискателей, которое распределило моря и океаны среди своих членов. Попробуйте соперничать с ними на жалкие научные субсидии. Да я и не настолько космополитична. Улавливаете мою мысль? У нас, немцев, есть свои национальные права. Мы потеряли несметные богатства из-за нашей приверженности древнему изречению: «Мореходство — превыше всего». Что мне до Карибского моря? Какое нам дело до Мексиканского залива? Добрая старая Балтика ничем не хуже. В ней — наша надежда.

А н д е р с о н. Мне лично Карибское море очень дорого. А уж залив и вам, вероятно, не безразличен. Так же как устья великих рек — Ориноко, Амазонки, Ла Платы. В этих местах осталась часть моей жизни. Нет — эти места стали частью моей жизни.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. А как же открытки со снежным пейзажем?

Движение в глубине дома: привезли больного.

А н д е р с о н. Прибыли наши спасатели.

Входят  К а р о л а,  Л о й к с е н р и н г  и еще один  м о л о д о й  ч е л о в е к. Карола и Лойксенринг в дождевиках. Молодой человек — тот самый «больной» — воплощение героя-любовника в романском вкусе. Его очень красят дорогие солнечные очки. На нем тоже дождевик — но с каким шиком он его носит! Когда молодого человека раскутают — это будет очень походить на снятие покрывала с памятника, — окажется, что он одет в своего рода национальный немецкий костюм — ту самую форму баварского лесничего, которая повсеместно вызывает всеобщую зависть и восхищение. Но пока еще до этого не дошло.

М о л о д о й  ч е л о в е к. Buenas tardes, capitán.

К а р о л а. Пойду приготовлю комнаты (Уходит.)

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Это Рауль.

А н д е р с о н. Добро пожаловать, господин Рауль. (Пристально всматривается: где-то он его уже видел.)

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Рауль, это капитан Андерсон. Сейчас будет готова ваша постель.

Р а у л ь. Muchas gracias, capitán. Здесь очень тепло.

Госпожа фон Браак раскутывает его.

Gracias.

Испанские слова в его речи не должны производить впечатления нарочитости. Он произносит их вполне естественно. Он вообще держится очень просто и естественно.

Надежное убежище. Muchas gracias, capitán.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Присядьте. Или хотите сразу лечь?

Р а у л ь. Зачем?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вы же больны.

Р а у л ь. Все прошло.

Лойксенринг берет пончо дамы и дождевик Рауля и выходит.

А н д е р с о н. Рюмку водки?

Р а у л ь. Ни капли спиртного. Разрешите не снимать очки. Свет режет глаза. (Шутливо.) Я вообще избегаю яркого света. Вы уже предъявили паспорта?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Здесь это не принято.

Р а у л ь. О! Это легкомысленно. (Вынимает свои документы.)

А н д е р с о н. Вы же слышали — здесь это не принято. Пойду включу отопление. (Уходит.)

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к (тихо). Нет сомнений — это он.

Р а у л ь. Ну так как? Успеем до утра?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. У нас почти двадцать часов — до прихода доктора.

Р а у л ь. Доктор придет около пяти. К этому времени мы должны уже пересечь границу.

Часы бьют один раз — половина восьмого.

Значит, в нашем распоряжении восемнадцать часов. Не позже половины второго я дам сигнал трогаться.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Оказывается, время от времени тут проходит пограничный патруль. Надежно ли укрыта машина?

Р а у л ь. Сеньоре самой не сыскать. Будем надеяться, что капитан не утратит своей обходительности. Восьмидесятилетний старик хрупок, как пакт о ненападении.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. При случае постарайтесь ввернуть что-нибудь о желтом окне. О теплом свете, манящем путника. Спектр его чувств слегка инфантилен.

Р а у л ь. Только бы Лойксенринг не сорвался.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Ему нельзя пить.

Р а у л ь. Нам всем нельзя пить.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. К сожалению.

Входит  Л о й к с е н р и н г. Он молча подходит к столику у окна, где все еще стоит бутылка водки, и отвинчивает крышечку.

Р а у л ь. Поставьте бутылку на место!

Лойксенринг прикладывается к горлышку. Рауль вырывает у него бутылку, завинчивает крышечку и ставит бутылку на столик.

Удивительно, до чего вы распустились, как только оказались в этой стране. Здесь полицейский режим, а вы ведете себя, словно мы на блаженных островах.

Л о й к с е н р и н г. В горле пересохло.

Р а у л ь. Попросите на кухне стакан минеральной воды.

Л о й к с е н р и н г. Водки.

Р а у л ь. Получите виски, когда дело будет сделано.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Как поступим с дочкой?

Л о й к с е н р и н г. Водки.

Р а у л ь. Вы меня огорчаете, коллега. Обычно именно вы проповедуете сдержанность.

Л о й к с е н р и н г. Ну-ка прикиньте своими мозгами, как тут на вас уставятся, коли объявите себя трезвенниками. Мы же в гостях у моряка. Соображаете? (Пьет водку.) Сейчас накрою на стол.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Рауль?

Р а у л ь. Неплохая мысль. Совместная трапеза развязывает язык.

Л о й к с е н р и н г (убирает со стола лишние вещи). Ничто так не развязывает язык, как водка.

Р а у л ь. Предупреждаю вас.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Знаете что? Давайте переоденемся. Чемоданы принесли?

Л о й к с е н р и н г. Как велели.

Входят  А н д е р с о н  и  К а р о л а.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вы пригласите нас к ужину, капитан?

А н д е р с о н. Если вам будет угодно.

К а р о л а. Господину Раулю ужин будет подан в постель.

Р а у л ь. Мне хотелось бы сесть за стол со всеми.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Он выздоравливает прямо на глазах. Пожалуйста, покажите нам наши комнаты, госпожа Карола. Мы хотели бы переодеться с дороги.

К а р о л а. Посуда на кухне, господин Лойксенринг. (Подает ему аккуратно сложенную скатерть, которую держала в руках.) Пойдемте.

Уходит с Раулем и госпожой фон Браак.

А н д е р с о н. Недурно бы немного подкрепиться. Или вы тоже противник спиртного?

Л о й к с е н р и н г. С чего вы взяли? Отнюдь.

Пьют.

А вы понимаете толк в жизни, господин капитан. (Стелет скатерть.)

А н д е р с о н. Куда держите путь? В Данциг?

Л о й к с е н р и н г. Более или менее.

А н д е р с о н. Как это понимать?

Л о й к с е н р и н г. А так — пока что мы здесь, у вас.

А н д е р с о н. Вы тоже гуманитарий, как госпожа фон Браак?

Л о й к с е н р и н г. Нет, я технарь.

А н д е р с о н. Инженер?

Л о й к с е н р и н г. Летчик, парашютист, шофер, водолаз.

А н д е р с о н. В армии служили?

Л о й к с е н р и н г. Я и после армии служу. Только и делаю, что служу, господин капитан. Госпожа графиня — начальница строгая. (Уходит в кухню за посудой. Возвращается.)

А н д е р с о н. Родовые поместья фон Браак расположены…

Л о й к с е н р и н г. Вернее, были расположены, господин капитан. В Восточной Пруссии. (Накрывает на стол.)

А н д е р с о н (глядя на посуду). Из Англии привез.

Л о й к с е н р и н г. Да, настоящий Веджвуд. Примерная цена — сто двадцать тысяч за сервиз на Двенадцать персон.

А н д е р с о н. Марок?

Л о й к с е н р и н г. Фунтов. Сделан еще при Джошуа, первом главе фирмы.

А н д е р с о н. А вы знаток!

Л о й к с е н р и н г. Бог ты мой, с кем поведешься…

А н д е р с о н. Вот вы ныряете. А я даже плавать не умею.

Л о й к с е н р и н г. Морской капитан — и не плаваете?

А н д е р с о н. Я родом с побережья. Там этому не учат.

Л о й к с е н р и н г. Ну ясно — вода сама держит.

А н д е р с о н. Когда-то и я так думал.

Л о й к с е н р и н г. Но вода и впрямь держит.

А н д е р с о н. А Рауль?

Л о й к с е н р и н г. Аргентинец. Немецких кровей.

А н д е р с о н. Из эмигрантов?

Л о й к с е н р и н г. Вроде бы так.

А н д е р с о н. А вы, господин Лойксенринг?

Л о й к с е н р и н г. А я — ничей сын, самоучка, сам в люди выбился. Мои старики купили меня на черном рынке. Я — трофей из наследства Генриха Гиммлера. Передача из рук в руки состоялась в Берлине перед развалинами рейхстага.

А н д е р с о н. А вы понимаете толк в жизни, господин Лойксенринг.

Л о й к с е н р и н г. Выходит, мы с вами — два сапога пара.

Входит  К а р о л а  с бокалами.

Дальше сами справитесь? Я бы тоже хотел переодеться.

К а р о л а. Только побыстрее.

Л о й к с е н р и н г. Слушаюсь. (Уходит.)

Карола расставляет бокалы.

А н д е р с о н. Что они за люди, Карола?

К а р о л а. Они наши гости. И я им рада.

А н д е р с о н. Даже вся светишься.

К а р о л а. Как гнилушка.

А н д е р с о н. Чем собираешься угощать?

К а р о л а. Чем богаты.

А н д е р с о н. Она — графиня из Восточной Пруссии.

К а р о л а. Мне-то что.

А н д е р с о н. К рыбе полагается «Шато нёф дю пап».

К а р о л а. К какой такой рыбе?

А н д е р с о н. Ну, тогда к грибам.

К а р о л а. Я приготовила твой парадный мундир.

А н д е р с о н. Этого Рауля я наверняка где-то видел.

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ. УЖИН

Роскошно накрытый стол. Горят свечи. Сверкает хрусталь. Во главе стола сидит  А н д е р с о н  в парадной форме капитана торгового флота ГДР. Справа от него — г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к  в вечернем туалете. Слева — Р а у л ь  в шикарном блейзере и рубашке с кружевным жабо. Рядом с Раулем — К а р о л а, вырядившаяся не по возрасту; рядом о госпожой фон Браак — Л о й к с е н р и н г, одетый строже, но не менее празднично. Ужин в самом разгаре. Снаружи доносится шум шторма.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Мой последний ужин в родном доме проходил под аккомпанемент русской артиллерии. Фарфор звенел в ритме разрывов. Двор замка был забит повозками. Когда мы покончили с едой, мама прочла благодарственную молитву и все встали из-за стола. Старый слуга принес шубы, мы закутались и покинули замок. Входные двери так и остались открытыми. Когда наша колонна тронулась, ветром уже надуло снег в прихожую. Отпечатки наших ног на ступеньках крыльца исчезли на глазах. Ни следа не осталось. За Штумом мы попали в жуткую пробку. Пополз слух, что у Мариенвердера шоссе перерезано. Нас с мамой разлучили, меня забрали чужие люди. Я была без сознания — очевидно, в жару. Когда я пришла в себя, надо мной стелился дым, сквозь него мерцали звезды. Оказалось, что мы плывем на пароходе. Кто-то указал мне на светящуюся во мраке точку. Маяк Штольпмюнде. Позже выяснилось, что этот пароход был последним судном, успевшим выскочить из Пиллау.

Андерсон и Карола напряженно слушают, забыв об ужине, в то время как Лойксенринг и Рауль, внешне совершенно спокойные, всецело поглощены едой.

А н д е р с о н. Не помните названия парохода?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Несколько букв и цифра. Название было закрашено. На уровне Штольпмюнде мы повернули в открытое море. Из-за мин.

А н д е р с о н. Когда это было?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. В конце января.

Р а у л ь. Очень вкусно, capitán. Caramba!

Л о й к с е н р и н г (отхлебнув из бокала). Еще как.

А н д е р с о н (отрезает кусочек гриба). А что было потом?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Пароход шел в Любек. На борту три сотни беженцев. А судно небольшое, не какой-нибудь океанский лайнер. Настал день, когда уголь кончился, и пароход уже не мог следовать своим курсом.

А н д е р с о н. Почему ты ничего не ешь, Карола?

Карола послушно ест.

Продолжайте.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Я слышала, что между капитаном и штурманом возник спор: бросить якорь или дрейфовать на северо-запад к Борнхольму. Штурман был якобы за якорь, капитан — за дрейф. Он будто бы рассчитал, что до Борнхольма осталось совсем немного. Радио на пароходе не было. В каютах стало холодно, питание урезали. Люди начали умирать.

Л о й к с е н р и н г (Кароле). Почему вы не кушаете?

Р а у л ь. Оставим в покое прошлое, condesa. Вы слишком увлеклись этой темой.

А н д е р с о н. Продолжайте.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. По пароходу пошел слух, что на борту находится какой-то груз, который не должен попасть в руки русских. Потому, мол, капитан и настаивал на дрейфе — надеялся, что на Борнхольме еще застанет какие-то воинские части.

А н д е р с о н. Сколько лет вам тогда было?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Десять.

А н д е р с о н. Вы рассказываете обо всем этом, словно находились не в каюте, а на капитанском мостике.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Такова уж особенность детского восприятия, капитан. События, пережитые в этом возрасте, забыть труднее, чем любые другие потом.

А н д е р с о н. Раз уж заговорили об этом: вы считаете, что следовало все же стать на якорь? Без отопления, без питьевой воды, без продовольствия? Вместо того, чтобы воспользоваться благоприятным течением, вселявшим надежду на спасение? Ведь вас все-таки спасли, иначе мы сейчас не имели бы возможности беседовать.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Меня подобрали в море. Рыбаки с Борнхольма. Значит, до него и в самом деле было рукой подать.

А н д е р с о н. Вас подобрали?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Да, судно наскочило на мину. И сразу пошло ко дну.

Шторм усиливается. Клочья пены долетают до окна и шлепаются о стекло. Едят только госпожа фон Браак и — с особым удовольствием — Лойксенринг.

А н д е р с о н. А кроме вас еще кого-нибудь подобрали?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Погода была — вот как сегодня. Мое спасение просто чудо.

А н д е р с о н. Во блаженном успении вечный покой дай, господи, усопшим рабам твоим, сотвори им вечную память. Упокой, господи, души усопших рабов твоих.

Р а у л ь. Аминь. Condesa, кажется, собирается испортить нам вечер. Capitán, расскажите-ка нам лучше о привидениях или там о бродячих призраках, только избавьте нас от воспоминаний о морских приключениях. Они действуют мне на нервы. Вот и госпоже Кароле испортили аппетит. Куда это годится? Ну, скажите сами — что такое наша жизнь? Куча дерьма с бусинками везенья. Это и так всем известно. И не нуждается и доказательствах. Лишь фантазия никому не подвластна. Возьмем Атлантиду: была она или нет? Я говорю: была. Я хочу, чтобы была, этого достаточно. У меня — небо тому свидетель — мало талантов. Но Атлантиду я вытащу на свет божий.

Л о й к с е н р и н г.

Бодлер. Мне хорошо у вас, Карола.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Кто хочет сардин?

Лойксенринг берет себе, накладывает и на тарелку Кароле.

А н д е р с о н. Опишите пароход.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Пароход как пароход. Спущен на воду в Штеттине, верфь «Вулкан». Так было написано на медной табличке в рулевой рубке.

А н д е р с о н. Опишите капитана. А может, вы даже знаете, как его звали? Или хотя бы штурмана? Или еще кого-нибудь из команды?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Капитан был примерно вашего роста и сложения. Одна рука на перевязи. Штурман — намного моложе.

К а р о л а (поднимается со стула). Поставлю воду для кофе.

А н д е р с о н. Останься.

Карола послушно садится.

Странный рассказ.

Р а у л ь. Вернемся к Атлантиде. Как ваше мнение, capitán, она реальна? Во всяком случае, вот Шухардт же уверен, что ему удалось обнаружить Винету, а ведь ее существование казалось столь же сомнительным. Или взять ту же Трою — чем не пример?

Л о й к с е н р и н г. Дон Рауль вытаскивает из-под воды города. Большой специалист по рухнувшим колоннам, побитым статуям и треснувшим амфорам. А также по изделиям из нержавеющих металлов. Но чего стоят все эти сокровища по сравнению с тайнами Кораллового моря? Они вдохновляли Неруду. Поэта Неруду.

Р а у л ь. А другой поэт вдохновил Шлимана. То был Гомер. Ну так как же, capitán? Кому вы отдадите пальму первенства — пенорожденной Венере из затонувшего дворца эллинского морехода, которую предлагаю вам я, или какой-то вонючей горгонии из бухты Пинар-дель-Рио, которую любители кораллов называют «венерин веер»?

Л о й к с е н р и н г. Дон Рауль не поклонник естественной красоты. Он любит искусство.

А н д е р с о н. Ваши коллеги, графиня, настроены на поэтический лад. А по мне что Венера, что венерин веер — они одинаково далеки от меня. Так же, как и война. Мне восемьдесят лет. Я хочу одного — чтобы меня оставили в покое. У меня нет ни сил, ни охоты посвятить остаток жизни чужим бедам и горестям. Примите это к сведению. Я хочу осушить этот бокал за мудрость моих гостей. (Пьет.) А теперь я пойду к себе. Мой дом целиком в вашем распоряжении — до завтрашнего утра. Что мне вам пожелать — на случай, если вы уедете раньше, чем я встану? Наверное, вот что: будьте долгие годы счастливы тем, что живете в эпоху, когда человечность приобрела некоторую ценность в глазах человечества. Вам, конечно, известно изречение «Жить надо так, чтобы в смертный час не в чем было раскаяться». Не дай вам бог впасть в соблазн и вольно или невольно противостать благим возможностям этой эпохи. (Встает и идет к двери своей комнаты.)

Р а у л ь. Звучит довольно туманно и двусмысленно. Не та тональность. Не так должны бы мы распрощаться друг с другом.

Л о й к с е н р и н г. А главное, капитан, мы не должны распрощаться раньше, чем вы скажете, где именно ваш пароход наскочил на мину.

Пауза. Рауль снимает очки.

А н д е р с о н. Тот самый молодой человек. Фотограф.

Л о й к с е н р и н г. Мы просим дать нам координаты.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Господин Андерсон, наша миссия вполне официальна, а несколько необычный способ поставить вас в известность об этом мы избрали лишь потому, что, несмотря на ваши фотографии, сделанные Раулем, были не вполне уверены, что вы — именно тот человек, которого мы ищем. Капитана звали Андерсон, штурмана…

К а р о л а. Прилльвиц?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Благодарю, госпожа Карола. Андерсон — весьма распространенная фамилия. Вы могли оказаться не тем Андерсоном с парохода РН 15—13. Но в сочетании со штурманом Прилльвицем ошибка исключена. Прилльвиц умер в пятьдесят шестом году в Копенгагене. В психиатрической клинике.

К а р о л а. Значит, Прилльвиц тогда не погиб?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Его спасли на день позже меня. От него я и узнала, что РН 15—13 имел на борту фрахт, предназначенный для перегрузки в открытом море на парусно-моторное судно, которое шло под нейтральным флагом, но с командой из немцев. Прилльвиц хотел стать на якорь приблизительно в том месте, которое было намечено для встречи. Поскольку вы сами вели судно, господин капитан, только вы один и знали его точные координаты — и утаили их от Прилльвица. А почему, можно только догадываться.

А н д е р с о н. Я не обязан давать вам отчет в своих действиях.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Причиной был, очевидно, этот самый фрахт. Ведь только вы с Прилльвицем знали о нем.

Р а у л ь. Вероятнее всего, вам просто не улыбалось отдать этот груз и хотелось сбыть ящики на сторону.

А н д е р с о н. Хотя я считал, что на Борнхольме находятся немецкие войска?

Р а у л ь. Уж вы-то нашли бы пути и способы в общей неразберихе тех дней. Между нами, capitán, мы все тут старые морские волки, идея неплоха: вне территориальных вод наскочить на мину, самому спастись, ценности полеживают себе на дне, как в лоне авраамовом, а когда тучи рассеются, нанять горстку отчаянных парней, и готово — пятьдесят миллионов долларов висят на крючке.

А н д е р с о н. Я не вез пятьдесят миллионов долларов. Я взял на борт беженцев — загнанных, изможденных людей, которых эсэсовцы затолкали на мой пароход…

Р а у л ь. Чтобы замаскировать груз.

А н д е р с о н. …которые мерли как мухи и которых я хотел любой ценой доставить на берег.

Р а у л ь. Не спорю, может, вам хотелось попутно и людей спасти. Но пятьдесят миллионов — тоже по фунт изюму.

Л о й к с е н р и н г. И если бы вы проскочили мимо парусника или он мимо вас, они достались бы вам — конечно, при удачном стечении обстоятельств.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Меня огорчает ваша грубая напористость, Рауль. Она совершенно неуместна при абсолютно законной попытке спасти для человечества уникальное произведение искусства, неповторимый шедевр творческого гения его создателей — немецких, польских и русских мастеров. Среди них был и один датчанин, если не ошибаюсь. То есть это общеевропейское достояние. В чреве вашего судна, капитан Андерсон, покоится, по нашим сведениям, Янтарная комната из Екатерининского дворца в Пушкине. Нацисты — я подчеркиваю это слово, капитан, — нацисты демонтировали ее в сорок втором году во время осады Ленинграда и вновь собрали в Кенигсберге для гаулейтера Коха. Именно он приказал потом переправить ее на Запад. На вашем пароходе.

Р а у л ь. Ваши советские друзья вряд ли погладят вас по головке, если с опозданием на тридцать один год вдруг узнают от вас правду. Но мы, мы лишь по воле случая натыкаемся на это сокровище, и нас никто не может заподозрить в том, что мы собираемся им завладеть.

А н д е р с о н. Вы хотите отдать Янтарную комнату?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Не отдать, а вернуть владельцам. То есть Советскому Союзу. Рауль, снимки.

Рауль вынимает из бумажника три фотографии и показывает их Андерсону и Кароле.

Р а у л ь. Восьмое чудо света.

А н д е р с о н. Даже если ее не повредило взрывом, она давно сама собой разрушилась. За столько лет.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Ящики были обиты оцинкованной жестью.

А н д е р с о н. Что такое цинк для морской воды?

Р а у л ь. Мы навели справки у химиков. Кое-какая надежда есть.

А н д е р с о н. Обратитесь в официальные инстанции.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Разве не лучше сначала уладить дело с глазу на глаз? Так сказать, прощупать почву, оговорить детали. Инстанциям нужны факты.

А н д е р с о н. Вам тоже.

Р а у л ь. Мы сотрудничаем с ЮНЕСКО.

А н д е р с о н. Вы не путаете ее с Коза Ностра? Там, на дне, нет Янтарной комнаты.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вы открывали ящики?

А н д е р с о н. Почему бы не предположить, что в них было оружие?

Р а у л ь. Мы изучаем в течение многих лет все публикации по этому вопросу. И некоторые гипотезы, особенно выдвинутые поляками, весьма эффектны.

А н д е р с о н. Эффектность и эффективность — не одно и то же. Нет у меня координат. Вы напрасно потратили время и силы. А теперь — прошу покинуть мой дом.

Часы бьют десять.

Завтра утром в восемь часов я сообщу о вас полиции. И если вы до того времени не успеете пересечь границу…

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. У нас дипломатические паспорта. Вы недооцениваете очень существенные особенности своей страны: она обращается с иностранцами, как с драгоценным фарфором. И тот, кто не занимается шпионажем, не провозит контрабандой наркотики или не взрывает мосты, здесь, в большей безопасности, чем у себя на родине. Ваше правительство пуще всего боится, как бы его не обвинили в несоблюдении духа знаменитых Хельсинкских соглашений. Так что сами понимаете — торопиться нам незачем.

А н д е р с о н. Плевать я хотел на этот дух, раз он не может оградить мирных граждан от приставаний всяких праздношатающихся.

Р а у л ь. Карола, разве мы к вам пристаем?

К а р о л а. Что еще вам известно о Прилльвице?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Что вы для него, очевидно, очень много значили.

К а р о л а. Он с вами об этом говорил?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Естественно.

К а р о л а. Тогда почему он мне не писал?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вероятно, полагал, что вас уже нет в живых.

К а р о л а. На каком, собственно, основании?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Ну, просто потому, что нет многих из тех, на кого все это обрушилось.

К а р о л а. Что обрушилось?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Весна сорок пятого.

А н д е р с о н. Хватит об этом. Не относится к делу.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Его мучило также, почему вы, капитан Андерсон, не пытались его разыскать.

А н д е р с о н. Потому что имел все основания полагать, что он погиб. А почему он сам не дал знать о себе? Нетрудно догадаться. Не мог выбросить из головы эти ящики. Эти проклятые ящики. После Пиллау он прожужжал мне все уши. Только и думал, что об этом дерьме.

Л о й к с е н р и н г. Значит, ящики существуют.

А н д е р с о н. В ту пору на каждом судне было полным-полно всяких ящиков.

Р а у л ь. Но эти были обиты оцинкованной жестью.

А н д е р с о н. В том числе и обитых оцинкованной жестью. В них могли находиться документы, планы, чертежи, фальшивые деньги.

Р а у л ь. Сколько было ящиков?

А н д е р с о н. Двадцать пять.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Верно.

Л о й к с е н р и н г. Уже шаг вперед.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Можно попросить крепкого кофе, госпожа Карола?

Л о й к с е н р и н г. И сыру, если есть.

Р а у л ь. А мне вишневого компота, пожалуйста.

А н д е р с о н (в ответ на вопросительный взгляд Пароли). Закон гостеприимства.

Карола уходит на кухню. Лойксенринг следует за ней.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Пуля засела в легких. Прилльвиц был здоровяк.

А н д е р с о н. О чем вы говорите?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. В ту ночь вы стреляли в него. Он пытался завладеть картой, на которую вы наносили курс судна.

Андерсон садится — но не к столу, а в одно из кресел.

Он не использовал это обстоятельство, чтобы как-то вам отомстить. И мы постараемся, чтобы это осталось между нами…

А н д е р с о н. Вы полагаете, что я способен…

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Каждый из нас поступил бы так же. Пятьдесят миллионов того стоят.

А н д е р с о н. Я? В такой момент? Из-за какой-то там карты…

Р а у л ь. Эта карта у вас. Хотите, чтобы ваша дочь считала вас убийцей? А ваш синий мундир торгового флота, ваша почетная парадная форма была запятнана кровью?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Рауль, фото!

Рауль вынимает из бумажника еще одну фотографию и показывает ее Андерсону.

Прилльвиц. Рана слева.

Р а у л ь. Хорошо зарубцевалась. (Кладет фото обратно.)

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Умер он не от этого. Но здоровье так и не удалось полностью восстановить.

А н д е р с о н. У меня не было пистолета.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. В те годы пистолеты были у всех. Вы сказали: «Потому что имел все основания полагать, что он погиб. Какие такие основания? Ведь вот вы не погибли же. Потому и полагали, что считали его убитым — вами же.

А н д е р с о н. Ничего я не считал. И ничего не знаю. Ничем не могу быть вам полезен. Как избавляются от таких, как вы?

Р а у л ь. Путем чистосердечного признания.

А н д е р с о н. Я хотел спасти беженцев и судно. Судно принадлежало мне.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Оно по-прежнему принадлежит вам.

А н д е р с о н. Искореженное, проржавевшее, набитое трупами.

Р а у л ь. Но в нем и те двадцать пять ящиков.

К а р о л а  вносит кофе, сыр и компот. Вслед за ней появляется  Л о й к с е н р и н г.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Как же сложились ваши дела потом? Вас еще успели интернировать на Борнхольме?

А н д е р с о н. Когда англичане высадились в Рённе, я был уже во Фленсбурге.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. А несколько позже перебрались сюда и — посвятили себя делу восстановления родины. Да, у вас еще была родина. Видите ли, капитан Андерсон, каждый из нас гонится за каким-то своим идеалом: Рауль — за Атлантидой, Лойксенринг — за субтропическими красотами морских глубин, я — за этой Янтарной комнатой. Когда мы со найдем, наши пути разойдутся. Стены этой комнаты — там, на дне, — часть того, что я потеряла. Пусть их получат русские — но из моих рук. Мне, графине фон Браак, доставит особое удовольствие подарить им ее. Это политический акт. И вы можете принять в нем участие. Из чувства национальной гордости мы с вами должны продемонстрировать то единство, недостаток которого другие нации используют к своей выгоде. В этом наша историческая миссия.

А н д е р с о н. Но ведь я могу назвать и ложные координаты.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Для этого вы слишком порядочны.

Р а у л ь. А кроме того, нам есть с чем их сопоставить.

А н д е р с о н. Я мог бы потом дать эти же координаты русским. Или полякам.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. А как вы объясните, почему дали их сначала нам?

А н д е р с о н. Меня вынудили.

Р а у л ь. Поищем-ка в его берлоге. Может, он вел записи. Или дневник. Лойксенринг? Señora Карола, побудьте здесь.

Л о й к с е н р и н г. Минуточку. Я еще не доел сыр. (С наслаждением жует. Запивает вином.) Ложные координаты — вполне реальная вещь. Вспомните, графиня, мои слова: угрохаем кучу денег, наймем людей и на глубине шестьдесят — семьдесят метров закопаемся в ил вместе с мидиями и камбалой. А заработаем дырку в кармане. Как поступает профессионал при такой раскладке? Изыскивает гарантии. Что дает гарантии? Заложник, которого Приканчивают, если обман налицо. Kidnapping. В данном случае кандидатура одна — госпожа Карола. Но багажник машины — не самое удобное помещение для дамы. Да и сомнительно, чтобы здешние таможенники, обнаружив ее там, отнеслись с полным доверием к вашей версии, графиня, — мы, мол, готовим приятный сюрприз для Советского Союза. Извините, господин капитан, что я так открыто тут перед вами высказываюсь, но ведь нам необходимо прийти к соглашению с учетом реальной обстановки. Я был…

Р а у л ь. Хватит, Лойксенринг. Пошли.

Л о й к с е н р и н г. Я был с самого начала против идеи провернуть это дельце здесь. Надо было постараться переманить вас на Запад. В том климате мы знаем что к чему. А здесь — когда еще подует тот же ветер! Мы давно уже будем на свалке. На все надо время. Наши доморощенные прожектеры надеются: мол, подключим эту страну к международной системе кровообращения — и готово! Те же болезни появятся сами собой.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Ваши поучения неуместны.

Л о й к с е н р и н г. Потому что неприятны. Буржуазные методы не годятся для борьбы с идеологией социализма. Я стараюсь достигнуть договоренности с соучастниками. Свобода действий у нас здесь весьма ограничена.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Это-то верно.

Р а у л ь. Обыщем его комнату.

Л о й к с е н р и н г. Устаревший прием.

Р а у л ь. Можете посоветовать что-нибудь получше?

К а р о л а. Я согласна.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. На что?

К а р о л а. Чтобы меня похитили.

Л о й к с е н р и н г. Бога ради, госпожа Карола! Мы к этому не готовы. Еще завалим всю нашу операцию. Лучше прикиньте, как бы нам тут, на месте, обтяпать это дельце. Общими силами. Поскольку тяга к наживе не вяжется с мировоззрением этой страны, графиня и взывает к совести, намечая тем самым хотя бы точку зрения, на которой мы могли бы сойтись.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Мне не нравится ваша двусмысленная фразеология с уголовным душком, Лойксенринг. Однако вывод вы сформулировали очень точно. Благодарю. Может, господин капитан скажет, на каких условиях он согласен сотрудничать с нами. Почему бы не применить к нашему предприятию принципы, которые начинают осуществляться в отношениях между государствами с различным общественным строем? Грубой силой мы ничего не добьемся, дорогой Рауль. Тенденция к взаимопониманию присуща всем и отвечает воле народов к миру.

А н д е р с о н. Ваша ирония неуместна.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Ирония? Вы противитесь выводам, которые мы делаем из вполне приемлемой доктрины вашего же лагеря. Я объявила о своей готовности в знак примирения противоречий добровольно передать объект наших переговоров тем, кого имею все основания ненавидеть. Следовательно, мною движет отнюдь не желание отомстить.

А н д е р с о н. Какой там объект, графиня. Никакого объекта нет. Нам не о чем вести переговоры. А хоть бы и был, у меня нет его координат. Остов судна находится где-то юго-восточнее Борнхольма, может быть, как раз там, где после войны потопили тонны боеприпасов. Что бы ни лежало в тех ящиках — ничего этого уже нет! Мой «Нордланд» не был океанским лайнером, который, подорвавшись на мине, получает одну-единственную пробоину и идет ко дну целехоньким. «Нордланд» — небольшой пассажирский пароход, ходивший вдоль побережья. Для такого суденышка мина — все равно что крепкая серная кислота для медной монетки: она его уничтожает. Вы же сами были при этом: сколько времени судно продержалось на воде? Четверть часа? Пять минут?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Я была без сознания. Прилльвиц говорит, примерно десять минут.

А н д е р с о н. Интересно. Грохочет взрыв, Прилльвиц включает секундомер, поворачивается ко мне, хватает карту, короткая стычка, я вытаскиваю пистолет, стреляю, он цепляется за штурвал, вода захлестывает нас, он натягивает спасательный жилет, выключает секундомер и прыгает…

К а р о л а. Кто стреляет?

А н д е р с о н. Я.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Фото, Рауль.

Рауль показывает. Карола берет в руки снимок. Пауза.

Р а у л ь. Что скажете, señora?

К а р о л а. Мальчишка. Сделал все-таки эту татуировку. Страсбургский собор. Боже мой, как давно все это было, как давно.

Р а у л ь. Больше ничего не добавите?

К а р о л а (возвращает ему фото). Вам это не интересно. Просто мы поспорили. Я считала, что он не решится выколоть на груди церковь. Мне хотелось венчаться в Страсбургском соборе.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. А шрам?

К а р о л а. След ножевой раны после драки в Сан-Паули. Он был заядлый драчун, покойный Прилльвиц.

Р а у л ь. Asqueroso! Una desgracia! Maldito!

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вы не выдумали все это только что?

К а р о л а. Если вы были близки с мужчиной, то и сами знаете, что мелочи, особенно дорогие вашему сердцу, не забываются. До самой смерти.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Например, драка в Сан-Паули?

К а р о л а. Например, шрам.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Не повезло.

А н д е р с о н. Они утверждают, что шрам этот — от пули, которую я якобы всадил в Прилльвица.

К а р о л а. Уж ты бы не промахнулся.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вот оно что. Я и не знала.

К а р о л а. Зато теперь знаете. Отец терпеть не мог Прилльвица, а тот его. Повторяю, я готова уйти с вами. Хотя бы кухаркой.

Л о й к с е н р и н г. Вы не Белоснежка, а мы — не семь гномов. Без координат похищение не состоится. Вы нужны нам только как залог их истинности.

К а р о л а (Андерсону). Скажи им координаты. Чего ты тянешь? Пусть себе ныряют. И пусть этот металлолом насквозь проржавел — тебе-то что? А я хоть полгода поживу в свое удовольствие. Раньше мая-июня в море не полезут: холодно. И до той поры не смогут от меня отделаться. Где ваша штаб-квартира?

Р а у л ь. Знает ваш отец координаты?

К а р о л а. В своем деле отец всегда был педантичен до крайности. Он и сейчас перечислит вам по памяти все маневры «Памира» у мыса Горн, хотя с той поры минуло шестьдесят лет. Как же ему не знать координат катастрофы, погубившей его собственное судно всего тридцать один год назад в каких-то трехстах километрах отсюда по прямой?

А н д е р с о н. Что это значит, Карола?

К а р о л а. Разве ты не был педантичным? И не остался таким до сих пор? Ты уже не переменишься — вплоть до Страшного суда. Разве не твой конек — отмерять, взвешивать и считать? Деньги, мясо, показания барометра, мой досуг, наши развлечения, птичий корм, молоко для кошки? Я сказала «наши развлечения»… Да я не имела права даже посадить кусты, которые мне нравились, или посеять цветы, которые радовали бы мой глаз. Только мальвы, дрок, терновник, падуб и каштан — ничего больше.

А н д е р с о н. Потому что они выносливее и легко приспосабливаются.

К а р о л а. К тебе.

А н д е р с о н. Нет, к суровому климату наших мест. К почве. Что тут такого?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к (встает). Строгие отцы в наше время большая редкость. А жаль. Не было бы нехватки в сильных личностях, если бы цивилизация не подкосила под корень авторитет отцов.

Р а у л ь. Si, si, condesa, buen.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Я говорю сейчас не о вашем отце, Рауль. Ваш отец был фашист. Он был плодом эпохи, поднявшей на щит теорию, согласно которой воля заменяет талант и каждый может по своему усмотрению влиять на нравственный климат мира. Напрасно вы осуждаете отца за его любовь к порядку, Карола. Хочется сажать цветочки — ну что ж. А если они не выживут?

Р а у л ь. Condesa, мой отец не был фашист, он и сейчас фашист. И не скрывает этого — в отличие от большинства его бывших соратников, которые перекрасились в христианских демократов или даже социал-демократов и исповедуют либерализм. У моего отца есть авторитет, и я перед ним преклоняюсь. Будьте добры, señora Карола, принесите мне два таза с водой и шнур от утюга.

А н д е р с о н (в ответ на вопросительный взгляд Каролы). Два таза с водой и шнур.

Карола с растерянным видом удаляется на кухню.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Рауль! Я запрещаю какое бы то ни было насилие!

Р а у л ь. Разрешите провести небольшой эксперимент. Не претендую на авторство. Заимствую.

Часы бьют половину одиннадцатого.

А н д е р с о н. Увеселительную часть вечера проведите, пожалуйста, в своем кругу. (Направляется в свою комнату.)

Р а у л ь. Вам предназначена в ней главная роль.

А н д е р с о н. Тогда разрешите сходить за сигарой. (Уходит.)

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Рауль!

Р а у л ь. Condesa?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Лойксенринг, поддержите же меня!

Р а у л ь. Не забывайте, зачем мы здесь.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Если вы причините ему…

Р а у л ь. Он будет спокойно курить свою сигару.

К а р о л а (в дверях). Вода должна быть холодная?

Р а у л ь. Холодная, señora.

Дверь закрывается.

Ваш отец был князь. Но вы — внебрачная дочь. То есть незаконнорожденная. И ваш последний ужин был, вероятно, первым ужином в его доме. Сами господа к тому времени уже удрали в Вестфалию. Мы в курсе дела, condesa. Своей предприимчивостью вы обязаны горячей крови некой вдовушки, белошвейки из Пройсиш-Холанд.

Появляется  А н д е р с о н  с зажженной сигарой.

Какое у вас напряжение в сети, capitán?

А н д е р с о н. Двести двадцать. (Усаживается в кресло на переднем плане.)

Р а у л ь. Предохранители на какую силу тока?

А н д е р с о н. На десять ампер. В ванной и кухне на пятнадцать.

Р а у л ь. Preciso. Обычные или автоматические?

А н д е р с о н. Автоматические.

Р а у л ь. Buen. Лойксенринг, будьте любезны пригласить сюда сеньору Каролу.

Лойксенринг уходит.

Вы еще не видели снимков, для которых невольно позировали.

А н д е р с о н. Вам нездоровится, графиня?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Этот шторм наводит на меня тоску. (Садится в кресло подальше от него.)

Л о й к с е н р и н г (в дверях). Нам придется качать воду насосом. Водопровод не работает. По-видимому, авария на водокачке.

Дверь закрывается.

А н д е р с о н. Просто она работает на электричестве. Я рад, что вы отказались от своей затеи.

Госпожа фон Браак откидывает голову назад и массирует пальцами виски.

Р а у л ь. Значит, в сети тока нет?

А н д е р с о н. На этот случай держим керосиновые лампы. Было бы неразумно копаться в иле. Сейчас вы огорчены. Но поверьте: вы огорчились бы куда больше, если бы отыскали остов судна. Я и сам подумывал одно время, не попытаться ли вытащить его по частям. На этот пароход ушли все мои сбережения.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. На потолке стрелка.

Р а у л ь. Где?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вон там.

Рауль находит глазами стрелу.

Прямая линия со стрелкой на конце.

А н д е р с о н. Плотницкая отметка.

К а р о л а  и  Л о й к с е н р и н г  вносят тазы с водой и электрический шнур.

К а р о л а. Куда поставить?

Р а у л ь. Вон туда. (Указывает место против кресла, в котором сидит Андерсон.)

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к (встает и надевает пенсне). Там есть дата.

А н д е р с о н. Дом старый. Потолок тоже. Собирались подновить.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Когда? Тридцать первого января сорок пятого года?

А н д е р с о н (спокойно). А почему бы и нет? Судно погибло — хотя бы дом спасти.

Р а у л ь. Поздравляю вас с этим открытием, condesa. Уверен, что первая координата в наших руках.

Л о й к с е н р и н г. Где стрелка? На потолке?

Р а у л ь. На балке.

Лойксенринг рассматривает стрелу.

Инструменты. Карту. В чем дело, Лойксенринг? Поторопитесь. Сориентируйте дом по карте, продолжите прямую в направлении стрелки.

А н д е р с о н. Прирожденный штурман.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Лично мне все ясно. Стрелка указывает место крушения. Что скажете, капитан?

Андерсон хохочет.

Р а у л ь. Рано смеетесь. Стрелка — явная улика против вас. Почему она не смотрит просто в сторону моря? Почему именно под таким углом к оси дома? Вероятно, угол вычислен?

Андерсон трясется от смеха.

Л о й к с е н р и н г. При попутном ветре да с таким пеленгом мы выйдем прямиком на луну. (Андерсону.) Ну, шеф, выкладывайте начистоту все, что знаете. Отметина на балке говорит сама за себя.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Ваши условия, капитан. Десять процентов?

А н д е р с о н. Десять процентов — от чего? Или — в чем, не так ли? Ведь вы предлагали мне участвовать в некоем политическом акте. Значит, десять процентов участия в возмещении убытков?

Р а у л ь (Кароле). Будьте любезны пока присесть в это кресло визави папаше и снять ботинки.

К а р о л а. Снять ботинки?

Р а у л ь. Чулки можете оставить.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Что это значит?

Р а у л ь. Веселая игра для взрослых.

Карола садится. Рауль пробует рукой воду.

Чуть холоднее, чем надо.

Л о й к с е н р и н г. Колодезная.

Р а у л ь. Еще простудитесь. Кипятильник. Rápido!

Лойксенринг выбегает из комнаты.

И резиновые перчатки!

К а р о л а. Они в кладовке! Там же, где пакетики с семенами! Найдет.

Р а у л ь. Не топчитесь на месте, друзья, дело есть дело. Десять процентов — это не так мало, capitán. Речь идет о пятидесяти миллионах. Вы сможете скупить весь виски в своей республике. Или приобрести ценные бумаги. А можете и внести всю свою долю в фонд мира — при вашей-то сознательности. Или выписать из Америки искусственные почки и финансировать отечественные исследования по раку. А может, вас интересуют нефтяные концессии? Мы вложили бы от вашего имени соответствующую сумму. Ботинки, señora.

Входит  Л о й к с е н р и н г  с кипятильником и резиновыми перчатками. Рауль берет у него перчатки.

Слегка подогрейте воду, Лойксенринг.

Лойксенринг выполняет.

Не бойтесь. Все будет зависеть от воли капитана.

Лампочки начинают мигать.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Записывайте, Лойксенринг. Соглашение.

Л о й к с е н р и н г. Есть у вас пишущая машинка?

А н д е р с о н. В моей комнате найдете писчую бумагу.

Лойксенринг скрывается в комнате Андерсона.

Ваше снаряжение оставляет желать лучшего.

Р а у л ь. Кто мог подумать, что нам придется заключать соглашение? Зря кривите губки, госпожа Карола. Все хлопоты берем на себя мы. Вам остается лишь грести деньги лопатой. Верно, condesita? При чем тут русские или поляки — сокровище принадлежит всем. Кто хочет приобрести все разом, пусть разом и выложит всю сумму. Но выгоднее продать эту штуку по частям. Предложить, например, главарям землячеств. Могло бы стать сенсацией года: «Брошки из кусков Янтарной комнаты!» Как же, как же — трофей рейха.

Л о й к с е н р и н г  приносит бумагу.

Мир всегда был устроен именно так, как видится Маленькому Морицу: один — имеет, другой — хочет иметь.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к (диктует). Соглашение.

Лойксенринг пишет.

Между господином Людвигом Андерсоном, капитаном в отставке, проживающим… и так далее.

Рауль пробует рукой воду.

Рауль, не отвлекайтесь.

Р а у л ь. Капитаном в отставке и так далее.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вы тоже подпишетесь.

Р а у л ь. Само собой. Еще минутку, señora.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. …и временной рабочей группой «Желтый камень», состоящей из…

Р а у л ь. «Желтый камень» — как трогательно!

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Затем следуют наши фамилии.

А н д е р с о н. В каком суде я смогу в случае чего предъявить иск?

Р а у л ь. Ваша сигара погасла.

А н д е р с о н (пытается ее раскурить). Я не желторотый птенец.

Свет мигает.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. …заключено соглашение в том, что… Двоеточие.

Р а у л ь. Ботинки, señora.

Карола колеблется.

А н д е р с о н. Ботинки.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Господин капитан Андерсон получает из суммы…

Карола разувается.

Р а у л ь (Лойксенрингу, надевая резиновые перчатки). Выключи кипятильник.

Лойксенринг выполняет.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. …суммы, вырученной за предметы, спасенные рабочей группой «ЖК» с затонувшего парохода «Нордланд» — в скобках…

Л о й к с е н р и н г. Помедленнее.

Р а у л ь. Шнур.

Л о й к с е н р и н г. Или писать, или вас обслуживать. У меня всего две руки.

Рауль отрезает от шнура колодку, разводит концы проводов и кладет каждый из них в таз с водой.

…в скобках…

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. РН 15—13.

Р а у л ь. Поставьте ноги в тазы.

Карола повинуется, не сводя глаз с Андерсона.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Закрыть скобку. Который, согласно заявлению капитана Андерсона, данному под присягой…

Р а у л ь (держа в руке вилку шнура). Где судно?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Рауль!

Л о й к с е н р и н г (запинаясь). Так… все же… нельзя.

Р а у л ь. Где находится судно, Андерсон? (Держит вилку у самой розетки.) Где? Мне придется учить сеньору Каролу тарантелле. Как хотите. Дело ваше, (Сует вилку в розетку.)

В ту же секунду свет гаснет. Выстрел. Часы бьют одиннадцать.

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ. ЗАПАДНЯ

Комнату не узнать. Всюду валяются бумаги, сброшенные с полок книги — некоторые из них открыты, — снятые со стен старинные карты, вперемешку с бокалами, тарелками и остатками ужина, в спешке убранного со стола. На столе лежит  А н д е р с о н, освещенный свечами. К а р о л а, уже опять в ботинках, массирует ему область сердца. Л о й к с е н р и н г  вертит в руках пистолет. Госпожи фон Браак и Рауля в комнате нет: они обыскивают дом. Шторм достиг высшей точки. То и дело сверкают зарницы далеких молний.

Л о й к с е н р и н г. Розетка — вдребезги. Выстрелил как раз в тот момент, когда ток отключили. Меткость замечательная, а вот нервы никуда. (Сует пистолет в карман.)

К а р о л а. Еще раз прошу: отвезите его к врачу.

Л о й к с е н р и н г. И сам отойдет.

К а р о л а. Доктор никому ничего не скажет. Они с отцом друзья. Из-за пистолета мы с вами одной веревкой связаны. Ради нас он будет молчать.

Л о й к с е н р и н г. Нельзя.

К а р о л а. Ведь вы не такой, как те двое.

Л о й к с е н р и н г. Но хочу того же.

К а р о л а. Ничего вы не найдете. Если эти цифры существуют, то только в его голове, и если он умрет, вам их уже не узнать.

Л о й к с е н р и н г. Вполне возможно.

К а р о л а. Помогите ему, и он скажет их вам. Вам одному.

Л о й к с е н р и н г. Одному мне они ни к чему. Без денег Рауля мы как без рук. Сожалею, что дело приняло такой оборот. А Рауль — свинья. (Щупает пульс Андерсона.) Сносно. Пойду соберусь в дорогу.

К а р о л а (прикладывает ухо к груди Андерсона). Сердце… Сердце не бьется.

Л о й к с е н р и н г (прислушивается). Капитан?

Андерсон шевелится.

Надеюсь, хорошо почивать изволили?

А н д е р с о н (с трудом). Ты ранена?

К а р о л а. Нет.

Л о й к с е н р и н г. Классный выстрел.

А н д е р с о н. Вы еще здесь? (Хочет приподняться.)

Л о й к с е н р и н г (удерживает его). Уйти, не попрощавшись? Поберегите себя.

А н д е р с о н. Кто взгромоздил меня на этот шутовской катафалк?

К а р о л а. На полу дует, а в твою комнату далеко нести.

А н д е р с о н. Значит, я…

Л о й к с е н р и н г. …не сразу. Это шок. Свалились от собственной храбрости.

А н д е р с о н. Позор.

Л о й к с е н р и н г. Электрический стул Рауля разлетелся на куски.

А н д е р с о н. А он сам?

Л о й к с е н р и н г. Целехонек.

А н д е р с о н. Я целился в его руку.

Л о й к с е н р и н г. Понятно. Кстати, я не вполне уверен, что госпожу Каролу так уж сильно трясло бы. Этот прием применяют обычно при полном погружении.

А н д е р с о н. Где он?

Л о й к с е н р и н г. Приводит в порядок ваш архив. Вместе с графиней.

А н д е р с о н (шепотом, торопливо). Выставь их отсюда, Лойксенринг. Они маньяки. Клянусь всем, что мне свято: я никогда ничего не слышал о Янтарной комнате.

Л о й к с е н р и н г. Но ведь и пистолета у вас вроде тоже не было. А теперь в обойме не хватает двух патронов.

А н д е р с о н. Верните мне оружие.

Л о й к с е н р и н г. При прощании.

А н д е р с о н. Карола?

К а р о л а. Да, отец?

А н д е р с о н. Насчет Прилльвица…

К а р о л а. После, отец. Завтра.

А н д е р с о н. Лучше сразу. Если я… (Приподнимается.) Сначала слезть отсюда.

Л о й к с е н р и н г (удерживает его). Вам нельзя напрягаться.

А н д е р с о н. Как вы тогда выразились, Лойксенринг? Трофей из наследства Генриха Гиммлера?

Л о й к с е н р и н г. Не имеет значения.

А н д е р с о н. Кто ваши родители?

Л о й к с е н р и н г. Неизвестно.

Стук в дверь. Лойксенринг хватается за пистолет, но одумывается. Входит  Х о п п е.

Х о п п е (поражен беспорядком в комнате). У вас тут что — стекло высадило? Привет, капитан!

А н д е р с о н. Привет, Хоппе! (Садится.) Привет, дружище!

Х о п п е. У вас гость?

К а р о л а. Господин Лойксенринг.

А н д е р с о н (осторожно слезает со стола). Трое гостей, Хоппе. Трое.

Л о й к с е н р и н г. Вы явились некстати.

Х о п п е. Это я-то? (Оглядывается.)

А н д е р с о н. Очень даже кстати, Хоппе. Оч-ень кста-ти.

Входят  г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к  и  Р а у л ь.

Х о п п е. Значит, это ваша машина?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Какая машина? Добрый вечер!

Х о п п е. Серый «форд-фалун». С дипломатическим номером. Стоит в лесу. Ветками прикрытая, вроде бы как подальше от глаз.

Р а у л ь. Почему вы спрашиваете?

Х о п п е. Да на нее сразу два дерева свалились. На вашу консервную банку. Жуткое дело. Прямо жуть.

А н д е р с о н. Это господин Хоппе. Ангел-хранитель нашей электросети. Прибери немного, Карола. Мы тут поужинали, а после дон Рауль — вон тот господин — показал нам, как служат чертову мессу в Аргентине.

Р а у л ь. На Гаити.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вы хотите сказать, господин Хоппе…

Х о п п е. Машина в лепешку.

А н д е р с о н. Что вы посоветуете моим гостям?

Х о п п е. Сидеть, поджидать, да чай попивать.

А н д е р с о н. Чаю, Карола.

Карола уходит на кухню.

Х о п п е. Не очень-то приятная новость.

Л о й к с е н р и н г. Мягко сказано.

Х о п п е. Но и плакать не об чем. Утром увидите, что такое настоящий сервис. Сигарету?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Мы не курим. Благодарю.

Х о п п е. Вечный раскол человечества на курильщиков и некурящих (Закуривает.) Пункт первый — вы ложитесь спать. Пока вы спите, я сообщаю в округ. Пункт второй — округ информирует министерство иностранных дел. Пока министерство дозвонится в ваше посольство, вы успеете позавтракать. Пункт третий — госпожа Хоппе приезжает сюда. Все вместе едем осматривать вашу машину. Вся штука в том, что госпожа Хоппе — моя супруга и одновременно страховой агент. Пока она составляет вместе с вами протокол, на место происшествия прибывает армейская саперная команда с оборудованием и инструментом. Пункт четвертый — подписание протокола в присутствии пострадавших и представителя правительства, коль скоро таковой явится. Пункт пятый — обед и прибытие машины из вашего посольства.

Р а у л ь. Кошмар.

Х о п п е. Я и говорю — прямо жуть. В какое посольство звонить? На вашей машине нет таможенного знака.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Восхищена вашей энергией.

Х о п п е. Дело привычное. Но есть и заковыка: госпожа Хоппе прибудет не раньше, чем закончит осмотр камышовых крыш. Из-за страховки от шторма. Наши ловкачи норовят свалить на шторм и те дыры, которых и до него хватало. Приходится глядеть в оба. Но госпожа Хоппе тоже не вчера родилась. Все старые дыры взяла на заметку.

Р а у л ь. Кошмар.

Х о п п е. Так в какое посольство?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вы пешком?

Х о п п е. На вездеходе «Трабант».

Р а у л ь. Что это такое?

Л о й к с е н р и н г. Та же малолитражка, только движок посильнее.

Х о п п е. Минуточку. Что малолитражка — согласен. Но…

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Зачем запрашивать машину, раз вы можете нас подвезти?

Х о п п е. Куда?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. К поезду на Берлин.

Х о п п е. Исключено.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Я обожаю малолитражки.

Х о п п е. Не в том дело. Вы иностранцы. Не положено.

К а р о л а  вносит чай.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. А если мы хорошо заплатим? Ни за какие деньги не согласитесь доставить нас в Берлин?

Х о п п е. Минуточку. (Кладет сахар в чай. Помешивает.) Вы, собственно, зачем к нам-то пожаловали?

Л о й к с е н р и н г. Мы ехали в Польшу. Мотор забарахлил.

Р а у л ь. И тут мы увидели — между деревьями светится желтое окно.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Капитан Андерсон приютил нас на время. Мы совершаем частную поездку. Сами по себе. Без разрешения наших властей. Захотелось немного развеяться. Потому и просим: доставьте нас в Берлин. Мы не какие-нибудь важные птицы, господин Хоппе, а так — мелкая рыбешка. И нас здорово возьмут в оборот, если вы не выручите.

Х о п п е. Так что чешуя полетит — ага?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Без скандала не обойдется.

Р а у л ь. В который, вероятно, втянут и капитана Андерсона.

Л о й к с е н р и н г. А также вас.

Х о п п е. Минуточку. При чем здесь капитан? При чем я? У вас есть жалобы? Мы ведем себя не корректно?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Даже слишком корректно.

Х о п п е. К делу, господа хорошие! Ваша машина — не какой-нибудь драндулет. И у вас самих особый статус. Так что все надо уточнить. А то потом еще заявят, что совершено нападение на мирных туристов.

А н д е р с о н. Вы меня чрезвычайно обяжете, дорогой Хоппе, если согласитесь, немедленно доставить моих гостей в центр округа. У нас нет возможности предоставить им ночлег с необходимым комфортом. Кроме того, я себя неважно чувствую и побаиваюсь суеты, которой завтра утром вряд ли удастся избежать.

Х о п п е. Вам ее так и так не избежать, капитан.

К а р о л а. Отцу это уже не по силам.

Л о й к с е н р и н г. Нам следовало бы принять во внимание его возраст.

Х о п п е. Гм. Хотя вон вы тут как веселились. И если сейчас ляжете спать, завтра утром будете как огурчик.

А н д е р с о н. Я вас очень, очень прошу, Хоппе.

Х о п п е. Жуткое дело. Больно много хлопот. И потом — я ведь при исполнении.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Расходы мы вам возместим.

Х о п п е. Не в расходах дело. А в вашей машине. Нет уж, оставайтесь-ка лучше здесь. В лесу, не дай бог, сук отвалится, да прямо по голове. А здесь вы в безопасности. Ложитесь-ка спать, капитан. И вы тоже. Я сообщу куда надо, и завтра к вечеру инцидент будет исчерпан. Попрошу ваши паспорта…

Р а у л ь. Вы не имеете права требовать у нас паспорта.

Х о п п е. Я народный дружинник.

Р а у л ь. Предъявите удостоверение.

Хоппе лезет за документами, но тут же выдергивает руку, потому что Лойксенринг достает из кармана пистолет.

Л о й к с е н р и н г. Пистолет принадлежит капитану Андерсону. (Протягивает его Хоппе.) При вашей проницательности вы и сами сообразите, насколько безопасно для нас пребывание под этим кровом. Из этого пистолета капитан выстрелил в моего коллегу Рауля.

Х о п п е. Это правда?

А н д е р с о н. Я стрелял в розетку.

Хоппе осматривает розетку.

Этот человек хотел убить мою дочь.

Х о п п е. Кто именно?

А н д е р с о н. Дон Рауль, как он себя именует.

К а р о л а. Меня заставили опустить ноги в тазы с водой.

А н д е р с о н. Чтобы потом пропустить через воду ток.

К а р о л а. С помощью этого шнура.

Хоппе осматривает шнур.

Он еще мокрый?

Х о п п е. Да.

К а р о л а. Отец спас мне жизнь.

Х о п п е. Ради чего затеяли эту шутку с током?

А н д е р с о н. Ради того, чтобы я назвал координаты места, где в сорок пятом году затонул мой пароход.

Х о п п е. Ах, эти бедные заблудшие путники.

Л о й к с е н р и н г. Мы не станем подавать на него в суд. Старый человек. Не совсем в себе.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. На него вдруг что-то нашло.

Р а у л ь. Во время чертовой мессы.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Кричал, что невиновен.

Р а у л ь. Потом назвал какое-то имя.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Имя человека, в которого тогда стрелял.

Х о п п е. Когда — тогда?

Р а у л ь. Когда затонул его пароход. В сорок пятом.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Сорвал со стен карты, сбросил книги с полок и раскидал какие-то бумаги.

Р а у л ь. Мы старались его успокоить.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вот для чего вода.

Х о п п е. А шнур?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Рауль хотел его связать.

Р а у л ь. Он буйствовал.

Л о й к с е н р и н г. И стрелял.

Х о п п е. А кто требовал назвать координаты? И почему хотели убить Каролу?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. И то, и другое чистый вымысел.

А н д е р с о н (со спокойным достоинством, твердо, указывая на приезжих). Не нашло, а нашли, Хоппе. Эти люди меня нашли. Причем не вдруг, а с заранее обдуманным намерением. Да, я стрелял. Беда заставила. Хорошо еще, что сумел защитить себя и дочь. Эти люди пробрались в мой дом, чтобы любой ценой выудить у меня тайну, которой я не располагаю. Но они вбили себе в голову обратное. Эти люди охотятся за какой-то комнатой из янтаря. И утверждают, будто она была на моем судне. Но ее там не было. Эти люди будут, конечно, отрицать, что прибыли сюда с этой целью. И вам придется заняться мной, потому что я действительно выстрелил. Пистолет — реальность, а комната — фикция. И вам придется принять их сторону, ибо благодаря им на свет божий выплыл этот пистолет.

Х о п п е. Минуточку, капитан. Раз вы и впрямь стреляли… Кстати, Янтарная комната вроде бы существует. Закопана где-то в Польше. Вы ведь, кажется, в Польшу направлялись?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Мы возвращаемся домой.

Часы бьют половину двенадцатого.

Вы представляете себе, какой будет отклик, если узнают, что в вашей стране стреляли в дипломатов. Даже не обязательно в дипломатов, господин Хоппе. Достаточно простого обывателя с иностранным паспортом, чтобы газеты и политики подняли шумиху вокруг жертвы покушения. Мы просим вас прикинуть, каких серьезных осложнений удастся избежать, если вы доставите нас к одному из пропускных пунктов на границе без всяких протоколов и расследований. С капитаном Андерсоном, вне всякого сомнения, случился нервный приступ под влиянием каких-то воспоминаний о последних днях войны. Стоит ли из-за этого копать ему яму? Лично я, например, отказываюсь. Из простой человечности. И мои коллеги наверняка присоединятся ко мне. Неужели вы настолько мелочны, что ради буквы закона возьмете грех на душу и лишите спокойной старости человека, который вам, судя по всему, отнюдь не безразличен? Нам-то скрывать нечего.

А н д е р с о н. Неужели трудно поверить, что они угрожали жизни моей дочери, чтобы выжать из меня точные координаты судна?

Х о п п е. Ради комнаты из янтаря?

А н д е р с о н. Которая якобы оценивалась в пятьдесят миллионов долларов. В мирное время. И которую эта особа, называющая себя графиней фон Браак, хочет поднять со дня моря и передать Советскому Союзу.

Х о п п е. Передать Советскому Союзу?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Из чего вы можете заключить, что домыслы капитана, к нашему глубокому огорчению, выходят далеко за пределы реально допустимого. Разве мы похожи на советских эмиссаров?

Л о й к с е н р и н г. В общем, я пошел переодеваться. И твердо рассчитываю на ваши гражданские чувства и благоразумие. Благоразумие всегда выше тупой дисциплины. Я тоже поступил благоразумно: отдал вам пистолет. И не хотел бы в этом раскаяться. Коллега Рауль! Привал окончен.

Р а у л ь. У нас пока нет гарантий.

Л о й к с е н р и н г. Мало ли чего у нас нет. Поберегите силы для Атлантиды.

Р а у л ь. Но наша машина остается здесь.

Л о й к с е н р и н г. Ничего страшного, если только господин Хоппе согласится обнаружить ее лишь завтра.

Х о п п е. К вашей машине выставлен сменный пост.

Пауза.

Л о й к с е н р и н г (сухо). Молодцом, молодцом. Очень мило. Каково, а, графиня? Почетный караул. Bravissimo, приятель. Давайте приберем тут, госпожа Карола. Потом по рюмочке на сон грядущий. И в постельку. Ничего другого не придумаешь. Что скажете, графиня? А вы, Рауль? (Начинает наводить порядок.)

Общее оцепенение постепенно проходит. Карола вновь ощущает себя хозяйкой дома. Комната приобретает первоначальный вид.

Вполне достаточно будет позвонить в консульский отдел вашего министерства.

Х о п п е. Будет исполнено.

Л о й к с е н р и н г. Обязательно упомяните про ЮНЕСКО.

Х о п п е. Вы аккредитованы при ЮНЕСКО?

Л о й к с е н р и н г. Скажем, мы кооптировали себя в эту организацию. Выше голову, графиня! Выше голову, Рауль! Капитан, спойте-ка нам матросскую: «По морям, по волнам…» Проклятая романтика! Кто будет чинить розетку?

Х о п п е. Я.

Л о й к с е н р и н г. А снайперу что будет?

Х о п п е. Как-нибудь сами разберемся.

Л о й к с е н р и н г. Сами.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Грустно расставаться с вами, капитан. По чести сказать — не знаю, куда теперь податься. Я так на вас надеялась. Хотите верьте, хотите нет, но я бы с радостью осталась здесь, если бы могла. Как вам моя идея, капитан Андерсон? Еще раз спокойно все обсудим. Ведь, в сущности, кто может быть против? Никто. Кроме вас, конечно. После всего, что было. Будем сидеть у этого окна, любоваться морем и позабудем обо всем на свете. Мне кажется, мы подходим друг к другу. Разрешите мне приехать? Когда-нибудь? Только на несколько дней. Зато по-хорошему.

Р а у л ь. Condesa, вы переутомлены.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Нет, Рауль. Просто опустошена. Двадцать лет кошке под хвост. Вы молоды. Перекинетесь на новый объект. Может, вместе с Лойксенрингом, а может, и без.

Л о й к с е н р и н г. Без.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Я всю жизнь моталась с места на место, господин Хоппе.

Х о п п е. Я тоже. То туда, то сюда. Жуткое дело. Прямо жуть.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Дурацкая присказка. Извините.

Х о п п е. Ничего.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. У вас есть дом, семья.

Х о п п е. А у вас нет?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Нет.

Х о п п е. Но друзья-то есть?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. От случая к случаю.

Х о п п е. Дом там, где друзья.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Потому у меня его и нет. Прелестно, однако: вы, жутко деловой человек, можете быть и сентиментальным.

Х о п п е. Ясное дело.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Но сантименты не к лицу мужчине. Вам следует быть рассудочным, холодным и эгоистичным. Друзья — всего лишь деловые партнеры. У вас есть душа? Ну и напрасно. Принесите наше виски, Рауль. Мы условились распить его на прощанье.

Рауль уходит. За время разговора комнату успели убрать и свечи сменить.

Посидим вместе напоследок.

Все сходятся к столу.

Я здесь не хозяйка. Просто мне хочется вас угостить.

Все усаживаются.

Мы тут называли капитана Андерсона невменяемым. Зря, конечно. Просто сдали нервы, господин Хоппе. Причем у обеих сторон. «Особой» он меня тоже зря величал.

Х о п п е. Так-так-так. Это уже любопытно. Скоро признаетесь, что и впрямь хотели уточнить координаты.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вы бестактны, Хоппе. Не попадаете в тон. Я как раз пытаюсь все загладить, а вы рубите прямо с плеча. Я хочу, чтобы мы расстались друзьями. Хочу иметь возможность вновь приехать сюда. Учусь у Лойксенринга сговорчивости, гибкости и умению ладить с людьми.

Входит  Р а у л ь  с бутылкой виски.

Наливайте. Ах да, рюмки, госпожа Карола.

Х о п п е. Мне не надо.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Карола?

К а р о л а. Я не стану пить с вами. Кстати, моя фамилия Андерсон.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вы ведете себя как ребенок. Рюмки, Лойксенринг. Рауль?

Рауль ставит бутылку на стол и садится.

Вот что такое мои друзья, господин Хоппе. Дело лопнуло — и каждый кто куда. Дружбе конец.

Х о п п е. Говорите, дело лопнуло. Вероятно, все же не совсем чистое? Какие-то два выстрела — один якобы давно, другой — сегодня. Что скажете, господин Андерсон?

К а р о л а. Не при них.

А н д е р с о н. Но при Хоппе. И при тебе. Хоппе — должностное лицо. И у него мой пистолет. Незаконное хранение оружия — не будем закрывать глаза на этот факт. Когда начнут разбираться, с меня спросят, и придется отвечать.

К а р о л а. Не при этих людях, отец.

А н д е р с о н. Но с них станется пустить слух, что я утаиваю местонахождение сокровища, которое является достоянием русского народа. И выставить меня грабителем. Меня, Андерсона, грабителем русских сокровищ. В связи с этим считаю нужным заявить: я сознательно позволил себя мистифицировать. Не нужна им Янтарная комната. Им нужно то, что лежит в ящиках. Мой «Нордланд» в свой последний рейс имел на борту не меньше ценностей, чем «Титаник» в свой первый. Каких же именно? Двадцать девятого января тысяча девятьсот сорок пятого года заключенные из концлагеря Штутхоф погрузили на пароход двадцать пять ящиков. Одновременно на борт поднялась команда эсэсовцев, после них — беженцы. Через три часа после отплытия мой штурман по поручению эсэсовцев стал прощупывать меня — не соглашусь ли я за соответствующее вознаграждение доставить ящики вместе с их охраной в территориальные воды Швеции. Ни при каких условиях они не хотели попасть в Данию — там добычу отобрали бы немецкие военные власти. Со мной бы раньше или позже расправились, если бы пароход не наскочил на мину. Когда мы стали тонуть, штурман силой захватил единственную уцелевшую шлюпку, чтобы спасти хотя бы один ящик. Вот когда я выстрелил. Ящики были набиты драгоценностями, часами и золотыми коронками из гетто и концлагерей Польши и прибалтийских республик Советского Союза. Координат этого места у меня нет.

Р а у л ь. Для чего вы все это рассказываете, capitán? Тоска какая-то.

Л о й к с е н р и н г. Зато правда. Правда, как она есть. Спокойной ночи, капитан. Спокойной ночи, фрейлейн Андерсон. (Уходит.)

Р а у л ь. Бедняга. Вы его травмировали, капитан. Французы привезли его в Германию из детского дома в Лотарингии. В этом доме малолетние сироты коммунистов воспитывались в духе национал-социализма. Вы напомнили ему о покойных родителях. Не очень-то благородно с вашей стороны, capitán. Buenas noches. (Уходит.)

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Я хотела одного — разыскать Янтарную комнату. Обо всем прочем просто ничего не знала.

А н д е р с о н. И не стоит знать. Пусть лежит, где лежало.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Я действительно ничего не знала — готова поклясться. Вероятно, Прилльвиц понимал, что я не стану разыскивать такие… такие ужасные вещи. И чтобы заинтересовать меня, придумал нечто… нечто…

А н д е р с о н. Не запятнанное кровью.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Вот именно. Кроме того, Янтарная комната в какой-то степени относится к сфере моих профессиональных интересов.

А н д е р с о н. Вы говорили, что ее похитили в войну, во время осады Ленинграда фашистами. Как же можно считать, что на ней нет крови? Разве тот шедевр мирового искусства, который вы ищете, менее запятнан кровью, чем золотые коронки лагерников?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Я бы вернула его русским.

А н д е р с о н. И удовлетворились бы славой и небольшим вознаграждением? Вопреки интересам ваших компаньонов?

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Я не фашистка!

А н д е р с о н. Да чего стоил бы ваш взбалмошный идеализм, когда бы дело дошло до дележки? Даже Лойксенринга не удалось бы на свою сторону перетянуть.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Двадцать лет я готовилась к тому дню, когда мне удастся совершить нечто значительное — настолько выдающееся, чтобы вырвать меня из ничтожества и забвения. Этого вам, вероятно, не понять. С самого рождения я была обречена на сомнительное будущее и выросла в обстановке, где свобода означает право каждого ежевечерне возносить хвалу господу за то, что он еще на сутки оградил тебя от свободы других. Я живу среди людей, давно снявших со своих правителей обязанность их обманывать и добровольно возложивших ее на себя. Само понятие «высокий уровень жизни» завораживает их настолько, что они верят в его реальность. Разве удивительно, что, имея за плечами такое прошлое, я пыталась связать свою судьбу с вечной красотой, запечатленной в камне, чтобы не впасть в отчаяние от уродств жизни?

А н д е р с о н. Сейчас вы упиваетесь своими бедами и бьете на жалость. Пустые слова. Как неузнаваемо изменился бы ваш тон, достигни вы поставленной цели. Я презираю вас. На что расходуются ваши способности? Двадцать лет вы ждали случая, чтобы под маркой международного соглашения совершить преступление — причем в такой стране, которая открыта для каждою, кто не злоупотребляет ее гостеприимством. Зарубите себе на носу: у нас не забывают обо всем на свете. У нас помнят обо всем свете — и считают это важнейшей задачей граждан земли. Мы не подходим друг к другу. И я не собираюсь демонстрировать единство с вами и вам подобными. Перед какой бы то ни было нацией. И уж во всяком случае не перед русскими. Нынче человечество делится не столько на нации, сударыня, сколько на друзей и врагов.

Х о п п е. Будьте готовы к девяти часам. И не вздумайте улизнуть на свой страх и риск. Слишком опасно. До границы мы отвечаем за вас. Ничего вам не будет, просто выдворят из страны, и все. Если, конечно, других грехов за вами не числится.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Домашний арест?

Х о п п е. В следующий раз приезжайте днем. Правда, по мне и днем слишком много вашего брата приезжает. Но это мое личное мнение. Правительство считает, что так надо — ради мира и спокойствия. Что ж, пускай: лучше мир такой ценой, чем война. Как-нибудь справимся. У нас тут места красивые, так что добро пожаловать.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Значит, в девять. Из-вините за причиненное беспокойство, капитан. Жаль, что мои вещи не подойдут фрейлейн Андерсон. Она пострадала больше всех, и хотелось бы как-то выразить ей сочувствие. Ведь жаль, верно? (Уходит.)

А н д е р с о н. Вы остаетесь?

Х о п п е. Кстати, насчет выстрела, капитан. Не хочу вас стращать, но без последствий это дело не обойдется.

А н д е р с о н. Знаю, Хоппе. Вы остаетесь?

Х о п п е. Нет.

А н д е р с о н. А если они опять начнут?

Х о п п е. Не начнут. Побоятся.

А н д е р с о н. Вас?

Х о п п е. Да нет, вас. (Протягивает ему пистолет.)

А н д е р с о н. Я ведь могу опять выстрелить. Что тогда?

Х о п п е. Пошлю к вам двух товарищей. Через двадцать минут будут здесь.

А н д е р с о н. Тех, что у машины?

Х о п п е. Да нет там никого. А теперь отсоединим-ка розетку. Чтобы не вышло короткого замыкания, когда опять дадут ток. (Отсоединяет.) Так. Их машина тоже в полном ажуре. Что поделаешь, капитан. Они иностранцы. «Будьте взаимно вежливы!» Есть у них в комнатах чем посветить?

А н д е р с о н. Керосиновые лампы.

Х о п п е. На молитву перед сном вполне хватит. Вам нужен телефон, капитан. И соседи. Или квартирант. Повлияйте на своего папашу, фрейлейн Андерсон. Вы на самом деле стояли в воде, и этот бандит собирался пропустить через вас ток?

К а р о л а. Побудьте здесь. Не можете же вы оставить нас одних с этой шайкой.

Х о п п е. Пока что сидят тихо, как мыши. Показания сочиняют. А нервы у вас что надо. В лес не побежали, крику не подняли. Молодцом. Жуткое дело. Прямо жуть. Если только вы оба не навели мне тут тень на плетень. Вам известно мое мнение. Если они и впрямь проделали с вами эту штуку, их в полиции по головке не погладят. Не обижайтесь, капитан, но и на вас я зуб имею. Как эти люди пронюхали про Янтарную комнату, про золото в ящиках, про штурмана?..

А н д е р с о н. Стечение обстоятельств, Хоппе. Случаются и более невероятные вещи. Я не обижаюсь, что вы мне не очень-то верите. С нынешнего дня собственная дочь мне не верит. Вот что меня больше всего удручает.

Х о п п е. Вашей дочерью впору гордиться.

К а р о л а. Побудьте здесь.

Х о п п е. Заприте эту дверь. И забаррикадируйтесь. Я вас в беде не оставлю.

К а р о л а. Может, вы отвезете нас в деревню?

А н д е р с о н. Это мой дом. И я его не покину.

К а р о л а. Тогда и я остаюсь.

Х о п п е. В деревню я, конечно, мог бы вас подбросить.

А н д е р с о н. Поезжай с ним, Карола.

К а р о л а. Без тебя не поеду.

А н д е р с о н. Я причинил тебе столько горя.

К а р о л а. Это разные вещи.

А н д е р с о н. Не подвергай себя новым опасностям.

К а р о л а. Присылайте своих людей, Хоппе. Мы продержимся.

Х о п п е. Послушайтесь капитана.

К а р о л а. Вы теряете время.

Х о п п е. Но все же забаррикадируйтесь. На всякий случай.

А н д е р с о н. В своей стране. В своем доме.

Электрический свет вспыхивает и вновь гаснет.

Х о п п е. Через двадцать минут вас освободят. (Уходит.)

К а р о л а (запирает за ним дверь). Все эти годы ты молчал. И сказал правду, только когда пришли эти люди, которые нас унизили.

А н д е р с о н. Они не могут нас унизить. Придвинь стол к двери.

К а р о л а. Они влезут в окно.

А н д е р с о н. Я рад, что ты со мной.

К а р о л а. Возможно, я с тобой не останусь. Во всяком случае, так, как было, не будет.

А н д е р с о н. А как же я? Друг без друга мы нуль. Мне нужна ты, а тебе я. Вот в чем загвоздка. Мы обсудим все это спокойно, и никакой вражды не останется между нами. Завтра же и обсудим.

К а р о л а. Вражды? Никакой вражды нет, отец. И недоверия нет. Даже горечи. Я верю каждому твоему слову. Прилльвиц наверняка сделал то, что ты счел своим долгом пресечь. И нам нечего обсуждать. Теперь уже нечего. Просто я хочу жить среди людей.

А н д е р с о н. Среди людей.

К а р о л а. Ты можешь, конечно, считать, что тебя не унизили. Им ты важен, потому что чем-то владеешь. Ты в их глазах человек. А со мной они обращались как с вещью, которая тебе дорога, и мучили меня, чтобы причинить тебе боль. Ты стерпел, когда они велели мне опустить ноги в воду. Ты повторил их приказ слово в слово. И я подчинилась. Безвольно и тупо. Слепо. Они могли бы снять со стены твою любимую карту Питера Гуса и порвать ее в клочья — было бы то же самое. Кто меня унизил, так это ты. Они такие, какие есть. Но ты-то?

А н д е р с о н. Побереги силы до той минуты, когда поймешь, сколько пережито нами обоими в эту ночь. Сейчас ты еще не остыла. Я тоже. В голове никак не укладывается, какую злую шутку пытались с нами сыграть. Давно не приходилось сталкиваться с подлостью. Лично я раскаиваюсь только в том, что целился в руку, а не в сердце.

К а р о л а. А в моей голове очень хорошо уложилось, что ты в течение долгих тридцати лет играл со мной злую шутку.

А н д е р с о н. Я не мог ничего тебе сказать — кроме того, что Прилльвиц погиб.

К а р о л а. Но и это оказалось ложью. У нас не осталось ничего общего. В этом смысле даже те, Что сидят сейчас наверху, в лучшем положении, чем я: они знают часть твоего прошлого.

А н д е р с о н. Мы обсудим все это, и ты не оставишь меня одного.

К а р о л а. Я все равно буду вести твой дом. Но жить я должна среди людей. Хочу приносить пользу.

А н д е р с о н. Мы это обсудим.

К а р о л а. Я все сказала.

А н д е р с о н. Ты хочешь жить, как все.

К а р о л а. Я вообще хочу жить.

Хлопнула входная дверь. Шаги. Стук в дверь гостиной.

А н д е р с о н. Наконец-то.

Ручка двери дергается.

Д о к т о р (из прихожей). Андерсон! Карола!

Карола открывает. Входит  д о к т о р.

Дом нараспашку, комната заперта — новая мода? Угадайте, откуда я приехал. Ни за что не отгадаете. От роженицы! Счастливая была ночь, как в доброе старое время. Пока еще справляюсь, Андерсон. Пока еще не вонючий финвал. Спешил сообщить тебе эту новость — можешь использовать в последней главе.

А н д е р с о н. Мило с твоей стороны.

Д о к т о р. Родила бургомистерша из Линденхофа. Заупрямилась — хочет, видите ли, чтобы в графе «место рождения» у мальца стояло: «Линденхоф». Парнишка крепенький, мать вся сияет. А уж папаша — вне себя от счастья. Ручаюсь — нынче же будет доставлен ко мне с алкогольным отравлением.

А н д е р с о н. Ты в своей стихии.

Д о к т о р. Не отрицаю.

А н д е р с о н. Вина?

Д о к т о р. Да я только передохнуть. Под этим мирным кровом.

К а р о л а. Вы встретили Хоппе?

Д о к т о р. В этот час, кроме вас двоих, ни одной живой души окрест. И вся округа во мраке — нет тока.

К а р о л а. Что-нибудь подать? Сливовый пирог еще не готов.

Д о к т о р. Посиди с нами.

К а р о л а. Дела на кухне, доктор. Я скоро. (Уходит.)

Д о к т о р. Шторм стихает.

А н д е р с о н. Ты полистал рукопись?

Д о к т о р. Да где там!

А н д е р с о н. Не надо ее читать. Верни так.

Д о к т о р. Что ж. Она твоя.

А н д е р с о н. Хочу кое-что переделать.

Д о к т о р. Не переделать, а сжечь. Я взялся ее хранить. Не стану читать ни строчки. Буду просто хранить. Что тебя мучит, Андерсон?

А н д е р с о н (помолчав). Меня мучат персонажи Дюрера. Рыцарь, смерть и черт.

Д о к т о р. При свечах еще не то померещится. Я думал, ты всерьез ответишь.

А н д е р с о н. Они пробрались в мой дом и сломали его устои.

Д о к т о р. Мания преследования.

А н д е р с о н. Пока что я от них отбился. Но не без потерь.

Д о к т о р. Так дело не пойдет. Скажи четко и ясно: что с тобой?

А н д е р с о н. В другой раз.

Д о к т о р. Нарочно меня злишь. Портишь мне радость успеха. Свинство. Дай мне виски. (Закуривает сигарету.) Да поворачивайся!

А н д е р с о н. Могу предложить рюмку аквавита.

Д о к т о р. Но на столе бутылка виски. Вот и налей — большую рюмку и до краев.

А н д е р с о н. Это не мое виски.

Д о к т о р. А чье же? Этих самых персонажей?

А н д е р с о н. Угадал.

Д о к т о р. Да, Андерсон, что тебе на это сказать? Первые симптомы. Начало конца. Жизнь на манер патриархов или великих пустынников, отвращение к людям, полное одиночество, самосозерцание и самопочитание… Получу я в конце концов рюмку виски или нет? Помяни мое слово — эдак и свихнуться недолго. И до срока помереть. Нельзя замыкаться в своей скорлупе. Рыцарь, смерть и черт — не что иное, как внезапное осознание собственных несовершенств, ломающее рамки твоего эгоистического существования. Ага, ты киваешь!

А н д е р с о н. Просто свеча мигнула.

Д о к т о р. Ты сам приманил сюда своих преследователей. Своим проклятым самомнением.

А н д е р с о н. Ну, не столько этим.

Д о к т о р. А чем же?

А н д е р с о н. Допустим, я их приманил. Но мало-помалу у них появятся более общие причины наведываться к нам. Странствуя якобы без всякой цели, они наводнят нашу страну, появляясь то тут, то там, станут стучаться в двери, и их, конечно, впустят — как же, как же, мы ведь так доверчивы, так гостеприимны. Они будут сидеть за нашим столом и есть из наших тарелок, а когда отправятся дальше, окажется, что столы поломаны, тарелки побиты, а дом объят пламенем.

Часы бьют двенадцать. С последним ударом входит  Л о й к с е н р и н г, одетый по-дорожному. Он пересекает комнату, берет со стола бутылку виски, кланяется доктору и выходит.

Д о к т о р. Кто это?

А н д е р с о н. Это черт. Его зовут Лойксенринг. Но есть и другой вариант: может, дома не подожгут, тарелки не побьют и столы не поломают. Может, только цветы увянут, пастбища сгниют и деревья оголятся. Может, они лишь промчатся по Линденхофу, чтобы забросить за ограду молочной фермы мешок чумных крыс.

Сильный порыв ветра. Входит  Р а у л ь, одетый по-дорожному. Он пересекает комнату, берет со стола темные очки, кланяется доктору и выходит.

А это — рыцарь. Его зовут дон Рауль. Есть и третий вариант: они занесут к нам свои идеи. Под видом философов, поэтов, художников и мимов. Или священников. Они явятся к нам в сиянье и блеске, чтобы разделять и властвовать.

Сильный порыв ветра, молния и гром. Входит  г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к, одетая по-дорожному.

Г о с п о ж а  ф о н  Б р а а к. Возьмите это фото, капитан. (Протягивает ему фотокарточку.) К сожалению, мне нечем больше отблагодарить вас и фрейлейн Андерсон. (Выходит.)

Д о к т о р. А вот и смерть.

А н д е р с о н. Графиня фон Браак. Узнаешь, кто это? (Показывает доктору фотографию.)

Д о к т о р. Прилльвиц. Вылитый Прилльвиц. С собором на груди. Откуда у нее это фото?

А н д е р с о н. Я не сожгу рукопись. Я перепишу ее заново. Истина превыше всего.

Д о к т о р. Собор на груди. Кто бы мог подумать, что Прилльвиц верующий. Ты хочешь воздать ему должное. Как подобает. Надо было коллекционировать такие снимки. Каких только татуировок не навидался я за свою долгую практику! В том числе у шлюх. Очень забавные рисуночки попадались иногда. Очень-очень забавные. Собор на груди. Не написать об этом нельзя. Ты прав. И ты опять обрел себя. Откуда у нее это фото?

А н д е р с о н. Я предчувствовал, что случится десять событий. Десять и есть: три раньше, семь потом. И считать не надо. Их могло быть только семь. Ты — седьмое и последнее. Значит, десятое. Устои дома. Устои…

Вспыхивает электрический свет. Входит  с т а р у х а. За ней К а р о л а.

С т а р у х а. Так добрые люди-то не делают, господин доктор. На минутку, мол, заскочу. А в машине холодно сидеть. Как ребеночку помочь на свет родиться, так лучше меня нет. Уж как меня умасливал, пьянчужка. Помоги, мол, старая, сам-то боюсь. Как-никак бургомистерша. А я и уши развесила. У всех здесь раньше детишек-то принимала, ладно уж, приму и у бургомистерши. Тихонько, так в сторонке стоял и все очки тер. Ну, еще головку роженице поддержал и поохал малость. Да и ребятенку по заду шлепнул, как положено. Правда, я ему еще раньше шлепок-то отвесила, так что он уж и голос успел подать. А вздремнула я чуток, он меня и бросил в машине мерзнуть. Отблагодарил, нечего сказать.

Д о к т о р (удрученно). Да иду, иду. А ты, Андерсон, нарочно меня позлить стараешься. Если б я не знал, что ты человек серьезный… То есть был серьезным… А, да что говорить. Пошли к машине, старая.

С т а р у х а. Да где она, машина-то? Ты ж сам им сказал, пусть, мол, садятся и едут, а то к берлинскому поезду не поспеть.

Д о к т о р. Кому я это сказал?

С т а р у х а. Да тем двум парням и женщине, что меня из машины-то вытурили. Даже сумку мою увезли, так спешили. Но я послала вдогонку двоих солдат — как раз тут подоспели. Так что сумка не пропадет.

Карола рвет фотографию, лежавшую на столе.

А н д е р с о н. Переночуете здесь. Для вас хватит места в моем доме.

Занавес