Ее время вышло. Профессор попросил Кору рассказать ему о жизни с набожной матерью и слабохарактерным отцом. И она это сделала. Чтобы покончить с этим как можно скорее, Кора рассказала и о постыдном. Это было нелегко, но она справилась и была довольна собой и уверена в том, что профессор немедленно передаст ее слова прокурору.

Может быть, тогда кто-нибудь выяснит, что Франки был для нее всего лишь клиентом. Неплохое объяснение! Ей пришлось его убить, пока он не узнал ее и не сказал ничего ее мужу.

При мысли о Гереоне ей на глаза набежали жгучие слезы. Но тут же высохли. Годы, проведенные с ним, были все равно что заколки и помада, украденные в «Вулворте» и проданные или подаренные на школьном дворе другим девочкам. Теперь с этим покончено, раз и навсегда. В суде Гереон узнает, кому клялся в верности…

На обед было картофельное пюре с разваренными овощами. Мясо, нарезанное мелкими кубиками и состоявшее в основном из жира и сухожилий, плавало в неаппетитном коричневом соусе. На десерт принесли стаканчик фруктового йогурта.

На подносе лежала пластиковая ложка. Кора вспомнила, что произошло на озере, и все всколыхнулось вновь. Ну почему сын не попросил у нее йогурт? Маленькой пластиковой ложкой она просто поцарапала бы Франки лицо.

Кора съела немного пюре. У него был картонный привкус. Взяв в руки йогурт, она встала у зарешеченного окна, глядя на небо и спрашивая себя, где обедают те, кто спит на других кроватях. Неужели ее считают настолько опасной, что ей нельзя даже обедать вместе с остальными? Есть ли здесь люди или ей просто хотят внушить, что на остальных кроватях кто-то спит? Может быть, это проверка, просто чтобы проверить ее адекватность? Может быть, во время следующего разговора профессор захочет спросить ее, как она уживается с соседями по палате?

Некоторое время Кора размышляла, что ему ответить. Потом как следует взвесила вероятность того, что Франки был ее клиентом. Если профессор не додумается до этого сам, придется ткнуть его носом.

В конце концов Кора спросила себя, почувствовала ли Магдалина облегчение, оказавшись наверху и увидев, что матери еще нет. И поет ли теперь ее сестра «Славься, славься», и не скучно ли ей. А может она сидит где-нибудь в тихом уголке вместе со Спасителем? Лицом к лицу. Однажды Магдалина указала на картинку в Библии и сказала:

– Представь Его гладко выбритым и с современной стрижкой. Он бы неплохо выглядел…

Франки тоже выглядел неплохо. У него было красивое лицо, хоть и грубоватое. Вряд ли ей поверят, если она скажет, что он был ее клиентом. Ему незачем было ходить к проституткам. Такие как он не бывают извращенцами.

Кора отчетливо видела его перед собой – в тот миг, когда он сел и попросил выключить музыку. Может быть, эта мелодия мучила его так же, как и ее. Может быть, Франки был благодарен ей, когда она избавила его от мук. Как он смотрел на нее…

Она простояла у окна почти до двух часов, радуясь, что ее не стали снова привязывать к кровати. Поднос забрали. Поругали ее за то, что она не притронулась к овощам и мясу. Кора виновато улыбнулась и показала на горло.

– Мне все еще больно глотать. Но йогурт я съела. И если завтра будет суп, то наверняка съем две порции.

Затем она снова осталась одна.

Дважды Кора слышала шорох под дверью. Она не оборачивалась, и так зная, что это. Недремлющее око. В два часа в замке провернулся ключ. Кора подумала о кофе и о кусочке сухого пирога из дюренской больницы, где она провела некоторое время после рождения сына. Там после обеда всегда давали кофе – а полдник соединяли с ужином, чтобы поскорее уйти домой.

Дверь открылась. Кора обернулась. И в тот же миг страх набросился на нее, словно разъяренная собака. На пороге стоял шеф! Нейтральное выражение лица, маска, за которой таилось то, что он, по всей видимости, услышал от ее отца.

За неподвижной маской Рудольф Гровиан скрывал исключительно собственные чувства. Mea culpa! Мехтхильда считала так же. В обед он съездил домой – просто не выдержал больше в кабинете с отполированной до блеска кофеваркой и стулом, на котором сидела Кора. Жена его не ждала: обычно в обед он домой не приезжал. Можно было не тратить лишних слов. Она сама спросила:

– Что случилось, Руди?

И когда он все ей объяснил и рассказал, что, по его мнению, он должен делать дальше, она ответила:

– Руди, ты спятил. Оставь бедняжку в покое. Ты не сможешь ей помочь, только запутаешь все еще больше. Сейчас она хотя бы в безопасности, за ней присматривают.

– В безопасности! Не смеши меня! Ты хоть представляешь себе, что происходит в психиатрической клинике?

– Нет, Руди, – сказала Мехтхильда. Она приготовила ему яичницу из нескольких яиц. – И не хочу представлять. Достаточно того, что мне известно, что происходит у вас в полиции. Другое дело, если вы с Хосом накажете того, кто это заслужил. Но эта молодая женщина!.. Руди, ты только подумай, что ей довелось пережить!

Он думал об этом постоянно. Кроме всего прочего закон обязывал его отыскать факты, которые могли бы помочь снять с нее обвинение. Рудольф так и сказал Мехтхильде. А она ответила:

– Так сделай это, Руди. Сделай это, ради бога, и отнеси все, что найдешь, прокурору. Но не ей. И уж точно не стоит сообщать ей о том, что ее отец при смерти. Что еще ты собираешься на нее взвалить?

Рудольф Гровиан представил себе, как Кора стоит у окна – жалкое создание, лицо которого переливается всеми цветами радуги. На лбу – широкий пластырь. Рудольф подумал о том, что принес в кармане пиджака, и о том, что должен был ей сказать. И снова услышал слова Мехтхильды: «Руди, у тебя не все дома!»

Дверь за ним закрылась.

– Мне очень жаль, – начал Рудольф Гровиан, приготовившись к тому, что Кора накинется на него с кулаками, когда он продолжит.

Он уже начал раздумывать о том, как помешать санитарам засунуть ее в смирительную рубашку. Но Кора только еще больше съежилась, глядя на него сквозь слезы, и поджала дрожащие губы, как ребенок, которому хочется заплакать, но который знает, что это запрещено.

– Вы не желаете присесть, госпожа Бендер?

Она покачала головой.

– Кровоизлияние в мозг? – прошептала она. – И как он? Будет жить?

– Врачи в этом уверены, – солгал Рудольф. – Маргрет не отходит от него ни на шаг.

– Это хорошо, – пробормотала Кора.

Затем все же подошла к кровати и села. Рудольф дал ей пару минут, наблюдая за тем, как она приходит в себя после потрясения, как в ее душе снова появляется надежда. Кора расправила плечи, подняла голову и посмотрела на него:

– Значит, вы не смогли поговорить с ним?

– Не смог.

По ее лицу скользнула улыбка. Внезапно Рудольфу показалось, что она довольна.

– Отлично! – воскликнула Кора. – И я не хочу с вами разговаривать. Уходите!

Рудольф не двинулся с места, хотя и подумал, что, возможно, это было бы разумнее всего. Возможно, психиатрическая клиника – это сущий кошмар, но профессор Бурте – опытный эксперт. Он выяснит, почему погиб Георг Франкенберг. И наверняка узнает, была ли Кора Бендер знакома с ним, когда и при каких обстоятельствах они встретились, принимала ли она в ту пору героин или это произошло значительно позже. То, что он задумал, было глупо. Это не будет иметь доказательной силы в суде. Не поможет установить связь с Георгом Франкенбергом. А для того, чтобы убедиться, не провела ли ее тетка в очередной раз отвлекающий маневр…

Рудольф глубоко вздохнул.

– Я понимаю, что вы очень злы на меня, госпожа Бендер. Понимаю и то, что вы не хотите со мной говорить. Но я пришел не затем, чтобы с вами разговаривать. Я хотел попросить вас об одолжении…

Кора посмотрела на него – вопросительно, удивленно – и по-прежнему с торжествующим блеском в глазах. Рудольф опустил руку во внутренний карман пиджака. Проклятье! Вот он и достал эту штуку. И теперь хотел выяснить правду. Он вынул из кармана пластиковый пакет, подошел к столу и разложил на нем несколько предметов: запакованный шприц, ложку из жаропрочной пластмассы, огарок свечи, жгут для перевязки и маленький пакетик с похожим на пудру содержимым.

Кора пробежала по ним взглядом и поморщилась, демонстрируя отвращение.

– Зачем это все? Вы любите американцев, да? Они неплохо умеют обращаться с газовыми камерами и смертельными инъекциями, экономят государству кучу средств, а мы ведь почти разорены. Что же я должна для вас сделать? Вколоть себе «золотую дозу»?

– В пакетике не так уж много порошка, – отозвался Рудольф.

Она безучастно пожала плечами.

– Так что, это просто для затравки? Очень мило с вашей стороны, но я, пожалуй, откажусь. Видите ли, здесь я получаю достаточно лекарств. Очень интересно, смогу ли я с такой же легкостью отвыкнуть от них, как от этого.

– Неужели вам так легко было отвыкнуть от наркотиков? – Рудольфу почему-то захотелось улыбнуться. Казалось, перед ним – мизерное доказательство того, что ее тетя сказала правду. – Значит, вы – невероятное исключение, – добавил он. – У других это протекает очень тяжело.

– Я проспала ломку, – дерзко отозвалась Кора.

Он кивнул.

– При участии любезного врача, полагаю. Конечно же, у медиков есть возможность облегчить человеку абстинентный синдром. Но судя по тому, что я слышал раньше, они заставляют наркомана пройти через ад, чтобы его вылечить. Что ж, ад бывает разный. Об этом мы поговорим позже…

– Не буду я об этом говорить, – с нажимом произнесла Кора. – Ни сейчас, ни позже.

– Ладно, – сказал Рудольф. – Вы не обязаны говорить на эту тему. И колоть вы это тоже себе не обязаны. Просто покажите мне, что вы умеете с этим обращаться.

Кора негромко, презрительно засмеялась.

– Ах, вот в чем дело! Вы говорили с Маргрет? Что же она вам рассказала? Что я не сумела тогда сделать себе укол? Видите ли, бывают ситуации, когда не знаешь, что делать. Когда боишься, что тебя вышвырнут, потому что ты и так доставляешь массу проблем. А если при этом еще и станет известно, что ты наркоманка… Тут уж приходится крутиться.

Она еще раз негромко хмыкнула.

– А что будет, если я докажу вам, что умею со всем этим обращаться? Тогда вы наконец оставите меня в покое?

Когда Рудольф кивнул, Кора поднялась с кровати и подошла к столу. Подняла правый указательный палец, словно напоминая ребенку о том, что нужно быть внимательным.

– Хорошо, тогда давайте договоримся. Я выполню вашу просьбу. А за это вы оставите в покое не только меня, но и моего отца. И пожмем друг другу руки.

Рудольф протянул ей ладонь и удивился крепкому пожатию крохотных пальчиков. Отпустив ее руку, он дал ей зажигалку.

Кора вздохнула, посмотрела на запечатанный шприц и жгут.

– Но я буду колоть не в руку, – сказала она. – Мне никогда не нравилось это ощущение. Достаточно ведь просто заправить шприц. А поднесу я его к запястью. В сгиб локтя я все равно не попаду. Вы согласны?

Рудольф еще раз кивнул.

– Что ж, тогда дайте мне вспомнить. Это было довольно давно. – Она поднесла пальцы к вискам, а затем решила: – Сначала приклеим к столу свечку. Но если на столешнице останутся следы воска, пеняйте на себя. Это была ваша идея.

– Вам не обязательно приклеивать свечу к столу, госпожа Бендер, – успел произнести Рудольф, когда она поднесла зажигалку к фитилю, перевернула огарок над столом и стала ждать, когда с него натечет воск.

– Но так надежнее, – заявила Кора, – когда дрожат руки. А они ведь, как правило, дрожат. Свеча будет стоять ровно, и можно сосредоточиться на ложке и не рассыпать драгоценный порошок. Так, что дальше?

Взяв в руки пакетик, она потерла его между пальцами, рассматривая белый порошок сквозь прозрачную пленку.

– Что это? Это же не наркотик! Вы ведь не имеете права мне его давать.

Она принялась внимательно рассматривать содержимое пакетика.

– Да вы бы этого и не сделали. Вы же не настолько глупы! Вы ведь знаете, что я на вас настучу, едва вы повернетесь ко мне спиной. Что вы туда положили? Не муку, она не настолько светлая…

Когда Рудольф не ответил, Кора сказала:

– Я спрашиваю для того, чтобы правильно приготовить раствор. В нем не должно быть комочков, иначе жидкость не пройдет через иглу.

Рудольф Гровиан промолчал. Равнодушно пожав плечами, Кора осторожно разорвала пакетик, сначала понюхала его содержимое, затем намочила палец и сунула его внутрь. Не спуская с шефа глаз, она медленно поднесла руку ко рту и коснулась пальцем языка.

– Сахарная пудра, – определила Кора. – Так нечестно. Особенно если учесть, что я обожаю сладкое. Может быть, у вас и кусочек масла в кармане найдется? Тогда я приготовлю чудесную карамельку. От нее будет больше проку, чем от этой чепухи.

Рудольф и на этот раз не отреагировал. Он вдруг почувствовал себя ужасно глупо и подумал, что следовало бы послать Маргрет Рош черту с ее идеями, которые были ничем иным, как отвлекающим маневром.

Кора снова пожала плечами.

– Ну ладно. Покончим с этим.

Высыпав содержимое пакетика в ложку, она направилась со всем этим к умывальнику, повернула кран, отрегулировала его так, чтобы из него капало, затем поднесла к нему наполненную сахаром ложку, кивая всякий раз, когда туда падала капля. Казалось, Кора считает. Дважды она осторожно перемешивала массу кончиком пальца, а затем, когда, по всей видимости, осталась довольна консистенцией, закрыла кран и вернулась к столу. Она улыбнулась Рудольфу, поднося ложку к пламени свечи. Он изо всех сил старался сохранять нейтральное выражение лица.

– Тут хоть вода чистая, – сказала Кора, – раньше мы из унитазов черпали. Кто знает, что за дерьмо я загоняла себе в руки! Можно не удивляться, что они выглядят так, словно их погрызли крысы.

Она была не уверена в себе, и это было заметно. Постоянно переводила взгляд с его лица на ложку. Наконец убрала ее от огня, улыбнулась Рудольфу и небрежно произнесла:

– Думаю, теперь раствор достаточно теплый. Не обязательно ведь его кипятить.

Он с трудом сдержал улыбку. Когда Кора потянулась свободной рукой за шприцом, Рудольф удержал ее.

– Благодарю, госпожа Бендер, этого достаточно. Заправлять шприц необязательно.

Он не знал, смеяться ему или сердиться. Не знал он и того, какое это имеет значение для дела Франкенберга. Ясно было одно: ее тетка была права. Кора Бендер действительно понятия не имела, как обращаться с героином. Она никогда собственноручно не делала себе укол, а всего лишь видела, как делают это другие по телевизору.

Рудольф Гровиан задул свечу, забрал ложку у нее из рук и смыл сахарную пудру проточной водой. Затем упаковал все обратно в пластиковый пакет и убрал в карман пиджака.

– Так, – произнес Рудольф. – Вы еще помните, о чем мы договаривались? Вы докажете мне, что умеете со всем этим обращаться, и я оставлю вас в покое. Сейчас вы продемонстрировали свою некомпетентность. Значит, я могу задать вам еще пару вопросов.

Кора так растерялась, что несколько секунд молча смотрела на него, затем покачала головой и сердито сверкнула глазами.

– Разве я в чем-то ошиблась? Да, знаю, сначала нужно было распаковать шприц. И я сделала бы это. Справилась бы и одной рукой, помогла бы себе зубами. Послушайте, это была довольно мерзкая затея. И к тому же вы остановили мою руку, прежде чем я успела вам все показать. А теперь утверждаете, что я не справилась…

– Не в этом дело, госпожа Бендер.

– А в чем же?

– Зачем вам это знать? Вы ведь больше не хотите иметь что-либо общее с героином.

К черту страх и чувство вины! Сейчас он чувствовал себя хорошо, чертовски хорошо. Первый шаг был сделан. Теперь нужно было сделать второй. То, что Кора Бендер села на свою кровать и демонстративно уставилась в окно, было не так уж важно. Рудольф был уверен, что сумеет ее разговорить. До сих пор ему всегда удавалось втянуть ее в беседу, пробудить в ней интерес, выломать пару камешков из ее защитной стены. Нужно нанести еще несколько ударов, осторожно и в нужное место.

– С вашим отцом мне поговорить не удалось, – начал Рудольф, – а побеседовать с вашей мамой я даже не пытался. Но мне помогла ваша соседка. – Сделав крохотную паузу, он произнес имя: – Грит Адигар. Вы ведь наверняка ее помните.

Кора не ответила, продолжая смотреть в окно и сжимая нижнюю губу зубами.

– Она рассказала мне о Хорсти и Джонни Гитаристе, – продолжал он, смешивая повествование Грит Адигар с собственными домыслами. – Джонни был другом Георга Франкенберга. А Хорсти – невысоким щуплым пареньком со светлой кожей и соломенными волосами. Вы дружили с ним с тех самых пор, как вам исполнилось семнадцать. Ваша соседка рассказала мне и о Магдалине. О том, что вы очень любили свою сестру и сделали для нее все возможное. И что ее смерть выбила вас из колеи…

Рудольф не спускал с Коры глаз. Она же продолжала сидеть и смотреть в окно, покусывая нижнюю губу. Как сильно она побледнела! Он едва снова не испытал к ней сочувствия. Едва. Сочувствие ей не поможет.

– Итак, – произнес Рудольф после паузы, словно ставя точку в воздухе. – Я хочу, чтобы вы кое-что поняли, госпожа Бендер. Я не ваш отец. Я не ваша мать. Не ваша тетя и не ваша соседка. Могу себе представить, что, когда вы вернулись домой, вас мучило чувство вины. Но Магдалина меня не интересует. Я не хочу знать, почему вы оставили сестру одну именно в тот вечер. Это совершенно не имеет для меня значения. Вы это понимаете?

Кора не отреагировала, и он продолжил:

– Я хочу знать только одно: что произошло в ту ночь в «Аладдине» и что было дальше. Что стало с Хорсти, остались ли вы вместе с Джонни, когда и где вы познакомились с Георгом Франкенбергом. Когда вы попробовали героин, кто вам его дал. Но самое главное, я хочу знать, как звали врача, который вас лечил.

Никакой реакции. Руки Коры лежали на коленях. Нижнюю губу она прокусила до крови.

– И не нужно мне снова лгать, госпожа Бендер, – сурово произнес Рудольф, словно говорил с ребенком, и, в общем-то, именно так он к ней и относился. – Вы же понимаете, что я все выясню. Что-то быстро, на что-то потребуется больше времени. Но в конце концов я буду знать все. Двое моих коллег с самого утра сидят на телефоне, и перед ними лежит очень длинный список. Они обзванивают всех врачей, все больницы в Гамбурге и окрестностях. Вы позволите нам сэкономить кучу времени и денег, если расскажете обо всем добровольно.

Это произошло настолько неожиданно, что он вздрогнул. Сначала это был лишь шепот. Затем он стал громче. Через некоторое время Кора уже кричала:

– Я не знаю! Не знаю! И не хочу знать. Когда же вы наконец это поймете? Я никуда в тот вечер не уезжала! Я ведь не могла оставить сестру одну в день ее рождения!

Рудольф поднял ладони, пытаясь ее успокоить.

– Госпожа Бендер, возьмите себя в руки. Я говорю не о дне рождения вашей сестры. Мне уже известно, что в тот вечер вы не выходили из дому. Я говорю о той августовской ночи, когда умерла Магдалина.

Кора покачала головой и встряхнулась, тяжело дыша. Прошла почти минута, прежде чем она медленно подняла руку и показала пальцем на дверь.

– Я ничего не скажу. Сколько раз еще вам это повторить? Говорю в последний раз: вон! Исчезните! Убирайтесь прочь! Вы хуже чумы. Вы всерьез думаете, что я буду с вами откровенничать? Это было бы безумием. Я расскажу вам обо всем этом дерьме, а потом задохнусь от вони.

Она продолжала качать головой, а в конце даже несколько раз топнула ногой.

– Нет! Все! Хватит! На этом заканчиваем! Иначе вы в конце концов еще и сестру мне в постель уложите. Вон! А не то я так заору, что весь дом на уши встанет. И тогда я скажу, что вы хотели дать мне наркотик, а я выбросила его в умывальник. Мне поверят. У вас ведь еще осталось кое-что в кармане. А потом я заявлю, что вы хотели со мной переспать. И попробуйте докажите обратное. Если вы немедленно не уберетесь вон, я прикончу вас, так же, как вы приканчиваете меня. Я буду говорить только с профессором. Ему я сегодня утром рассказала все.

– Все? – протянул Рудольф, не обращая внимания на ее угрозы. – Вы действительно рассказали ему все, госпожа Бендер?

Прошло несколько секунд, в течение которых она с неподвижным выражением лица смотрела мимо него на дверь и понемногу успокаивалась.

– Я сказала ему все, что он должен знать.

– А что вы от него скрыли?

Прошло еще некоторое время. Кора несколько раз сглотнула, собираясь с силами для ответа.

– Ничего важного. – Следующие слова она с трудом выдавливала из себя. Было видно, что ей тяжело говорить. – Для вас это не имеет значения. У меня была сестра, которая умерла в восемнадцатилетнем возрасте от сердечно-почечной недостаточности.

Эти проклятые колебания! Рассудок уверенной рукой указывал Рудольфу на дверь, а сердце требовало протянуть к ней руки. «Все в порядке, девочка, все в порядке. Это не твоя вина. Ты за это не в ответе. Никто не рождается виновным…»

Однако вместо этого он произнес:

– Ваша сестра была смертельно больна, госпожа Бендер. В апреле она приехала из клиники домой, чтобы умереть под родным кровом. Просто она никому об этом не сказала.

– Это неправда. – Голос Коры звучал так, словно она едва дышала.

– Нет, правда, – с нажимом возразил Рудольф. – Врачи могут это подтвердить. А если не верите врачам, спросите у своей тети – она забирала документы из больницы. Там все записано, госпожа Бендер. Ваша сестра все равно умерла бы, даже если бы вы в тот вечер остались дома. Вы не смогли бы этого предотвратить…

Что-то похожее на улыбку тронуло уголки ее губ. Кора рассмеялась, а может, всхлипнула – Рудольф не смог разобрать.

– Заткнитесь! Вы понятие не имеете, о чем говорите.

– Так скажите же мне об этом, госпожа Бендер. Расскажите.

Она покачала головой, замотала ею из стороны в сторону, так сильно, что подбородок и нос слились в одну сплошную линию.

Я ни с кем не могу говорить о Магдалине. Если бы я это сделала, рассказала бы правду, все решили бы, что я ее ненавидела – ненавидела так сильно, что могла убить. Так думал отец, так думала Маргрет… А Грит не знала что и думать.

Я не убивала Магдалину. Я не могла ее убить. Она ведь была моей сестрой, и я ее любила. Не всегда, готова это признать, не с самого начала. Но ведь то, что поначалу я ее не любила, было совершенно естественно. Каждый ребенок на моем месте чувствовал бы то же самое.

Магдалина украла у меня детство. Она отняла у меня мать, а у отца – женщину, в которой он отчаянно нуждался. Веселую, жизнерадостную женщину, которой мама когда-то была. Маргрет рассказывала мне об этом. Мама любила карнавалы, умела смеяться и танцевать и была не против пропустить иногда стаканчик. Она регулярно, потому что сама этого хотела, спала со своим мужем. Мечтала иметь ребенка. А став матерью, радовалась рождению первенца…

Я никогда не видела, чтобы моя мать смеялась, видела лишь, как она молилась; я никогда не видела ее счастливой, только безумной. И такой сделала ее Магдалина. Если бы не младшая сестра, мне не пришлось бы услышать о том, что я забрала всю силу из материнского живота. Мне не пришлось бы из года в год молиться, пока не посинеют губы и не заноют колени. Не пришлось бы спать в одной комнате с отцом, не пришлось бы увидеть, как он сам себя удовлетворяет. Не пришлось бы выслушивать, что я для него – всего лишь сочный кусок плоти. Я бы никогда не испытала отвращения. Не мочилась бы в постель много лет подряд. У меня не было бы страхов, связанных с менструацией. Ведь у меня была бы мать, которая объяснила бы мне все, помогла бы справиться с трудностями, когда они возникли. И, может быть, тогда моя жизнь была бы совершенно иной.

Но у Магдалины также не было матери. Я очень хорошо помню, как однажды она заговорила об этом. Ей тогда исполнилось пятнадцать. Моя сестра снова съездила на два дня в Эппендорф, и ее снова обследовали с головы до ног. Ей сделали электрокардиограмму, анализ крови, всевозможные тесты, в результате которых получалось всего одно число. Каждый раз оно было чертовски маленьким. На этот раз это была цифра пять. Пять месяцев! Столько времени дали врачи Магдалине.

Ее сердце стало слишком большим и окончательно пришло в негодность. Врачи прямо говорили ей об этом. Раньше они пытались объясняться с матерью, однако с некоторых пор это было бесполезно. А отец в то время… Что ж, он перестал интересоваться тем, что происходит в доме.

Вечером, когда Магдалина вернулась из клиники, мы уже лежали в постелях. В комнате было еще светло. Магдалина посмотрела в потолок.

– Сейчас мне уже безразлично, что говорят врачи, – заявила она. – До сих пор они ошибались. И на этот раз будет то же самое, вот увидишь. Я успею поседеть и постареть, и ты, наверное, будешь единственной из нашей семьи, кто доживет до этого дня. Мне трудно предположить, что наши милые мамочка и папочка не помрут к тому времени.

Сложив руки под головой, моя сестра тут же убрала их и выругалась:

– Вот дерьмо, даже лечь не могу так, как мне хочется. И все равно: в ближайшее время я не почернею. Ты должна кое-что пообещать мне, Кора. Не дай мне сгнить, не клади меня в землю к червям. Организуй мне нормальное чистое пламя. Если не останется другого выхода, отнеси меня куда-нибудь в глушь, вылей канистру бензина и представь себе, что стоишь в гостиной перед жестяным ведром. Я хочу пережить ад, прежде чем отправиться на небо. Мне дурно от одной мысли о том, что я прибуду наверх, а она будет ждать меня у ворот в рай.

Магдалина негромко рассмеялась:

– Ты представляешь, что начнется на небе, если наша мать там обустроится? Старого доброго Петра можно будет отправлять на пенсию, это я тебе гарантирую. Мать станет командовать приемом душ, и уж она-то отсортирует, кому можно в рай, а кому нет. Постепенно она вообще перестанет кого-либо туда пускать. Зато когда ей станет скучно, она сможет сесть рядышком с Петром. Будут себе болтать о старых добрых временах. Можем поспорить, мама знает об этом больше, чем он. Не знает она только, что нужна здесь, внизу.

Несколько минут моя сестра молчала, глядя в потолок, словно пыталась сквозь него увидеть фантазии матери. А затем снова медленно заговорила.

– Сейчас я уже рада, что она не знает об этом. Когда мама три дня подряд не может найти время, чтобы помыться, я даже благодарна ей за то, что она ко мне не подходит. Но раньше мне часто хотелось, чтобы она меня обняла, вместо того чтобы нести всю эту чушь. Особенно тогда, когда мне стало совсем плохо. Мне было настолько паршиво, ты даже представить себе не можешь. Меня выворачивало наизнанку. Я думала, что во время следующего приступа у меня лопнет аневризма. И кто же подставлял мне тазик? Кто вытирал пот со лба, кто убирал волосы назад? Молоденькая медсестра-практикантка. Мама, которая вообще-то была со мной ради того, чтобы заботиться обо мне, валялась на коленях. Иногда мне хотелось, чтобы медсестра дала ей пинка. Мама была мне очень нужна, Кора, а ее со мной не было. Хоть она и находилась постоянно рядом со мной. Впрочем, кому я это рассказываю? С тобой мамы тоже не было.

Магдалина медленно перекатила голову по подушке, повернулась и посмотрела на меня.

– Тебе тоже иногда хотелось, чтобы мама тебя обняла?

– Вообще-то нет, – отозвалась я.

Магдалина вздохнула.

– Что ж, у тебя был отец. А теперь есть парень. Расскажи мне о нем.

И я рассказала ей о парне, которого не существовало. Он был крутым перцем, на два года старше меня, уже окончил школу. Ездил на мопеде, а по вечерам мы встречались у городского озерца. У моего парня были богатые родители, очень современные. У них был классный дом, один из тех, что стояли в лесу у дороги на Дибберсен, – проезжая мимо, можно было увидеть одни только крыши. Помещение было обставлено очень шикарно. И, конечно же, родители моего парня были не против, когда он приводил меня домой. Наоборот, я им нравилась, и они очень радовались всякий раз при моем появлении. Перекинувшись со мной парой слов, они никогда не задерживали меня и своего сына надолго, зная, что мы предпочли бы остаться наедине. Мы поднимались наверх в его комнату, слушали музыку, лежа на кровати, целовались и ласкали друг друга.

Я каждый вечер рассказывала об этом Магдалине. Я отводила ее наверх после ужина, помогала раздеться, поддерживала ее, когда она чистила зубы, мыла ее, мазала кремом и укладывала в постель, приговаривая:

– Я так жду встречи с ним!

Я дала ему имя – Томас. В школе был мальчик, которого так звали и который мне нравился. Он был не таким грубым и распущенным, как остальные. О нем самом я знала мало. Он ходил в гимназию, я видела его только на переменах. Обычно он сидел в углу на полу и читал книгу. На девочек он внимания не обращал – а они на него. Он носил очки.

У моего Томаса очков, конечно же, не было – Магдалина сочла бы это недостатком. Ей нравились высокие, сильные, красивые парни, безудержные и нежные. Томас был уже вторым моим вымышленным бойфрендом.

Когда Магдалина уже лежала в постели, я спускалась вниз и говорила матери:

– Мне нужно помедитировать пред Божьими очами.

Я не могла оставаться в доме, ведь тогда моя сестра быстро заметила бы обман.

Я шла в город. В центре всегда что-нибудь происходило. Шла стройка. Я смотрела на строительные площадки и представляла себе, что однажды они нас окружат. Возведут стену вокруг нашего дома, чтобы изолировать, словно больных чумой, о которых раньше рассказывал мне отец. Иногда я воображала, что встречаюсь с Томасом. Настоящим, в очках и с книгой. Что мы садимся где-нибудь и читаем вдвоем.

У меня тоже были книги. Мне пришлось заказывать их, и они оказались довольно дорогими. Впрочем, денег у меня было достаточно. Из тех трехсот марок, которые я каждую неделю требовала у отца на хозяйство, я расходовала меньше трети, и несмотря на это жили мы лучше, чем раньше. Я уже не продавала заколки на школьном дворе. Помаду – да, и другую косметику – то, что легко было спрятать и дорого стоило. А один раз я даже украла плеер.

Магдалине я тоже принесла плеер. Она всегда брала его с собой в постель. Можно было даже не прятаться – мать перестала заходить к нам в комнату. Она перемещалась между домашним алтарем и своей постелью, препоручив свои земные обязанности мне.

Прежде чем отправиться в школу, я готовила завтрак и ухаживала за Магдалиной. Возвращаясь домой, готовила обед. Ходила за покупками, стирала и поддерживала чистоту в доме. И каждую свободную минуту проводила со своей сестрой, до тех пор, пока вечером она не отправлялась в постель, а я – на прогулку.

Одна девочка из нашего класса периодически записывала мне на кассету шлягеры. (За это я время от времени что-нибудь ей дарила.) Иначе какой Магдалине прок от плеера? Она любила музыку. В течение тех трех часов, которые я отсутствовала, она слушала одну кассету за другой, пока я не возвращалась.

Прежде чем войти в дом, я забегала в сарай. Там, под мешками для картофеля, лежали уже не сладости. Там была куча других вещей, в том числе сигареты и маленькая зажигалка. Я прикуривала сигарету, делала пару затяжек. Затем, старательно затушив ее, убирала обратно в пачку. Таким образом сигарету удавалось растянуть на несколько дней.

Курение не доставляло мне удовольствия, от него у меня кружилась голова и хотелось кашлять. Но Магдалина считала, что курить – это круто. Она чувствовала, что от меня пахнет табачным дымом. Спустя пару месяцев, уже после эпохи Томаса, я бросила курить. Сестре сказала, что мой новый парень ненавидит сигареты и терпеть не может, когда девушки курят. Мол, он заявил мне, что это все равно что целовать пепельницу. Я не хотела рисковать, потому что он потрясающе выглядел и у меня становилось мокро в трусиках, стоило ему лишь коснуться моей ноги. Магдалина прекрасно меня понимала.

Новый парень – я уже и не помню, как его назвала – был старше меня на три года. Он был первым, с кем я переспала. Магдалина попросила меня показать, как это было.

Я сделала все, что смогла. Иногда она говорила:

– Когда я стану достаточно взрослой, чтобы принимать самостоятельные решения, я решусь еще на одну операцию. Уж я найду врача, который это сделает.

Мы хотели вместе полететь в США, в один из крупных кардиоцентров. Постоянно подсчитывали, сколько денег соберем до ее восемнадцатого дня рождения, если каждую неделю будем откладывать по двести марок. Я говорила Магдалине, что ровно столько мне удается сэкономить на хозяйственных расходах. При этом я умалчивала о том, что денег было вдвое больше, ведь иначе она бы удивилась и могла бы догадаться, что я воровала, как сорока.

Магдалина сказала, что с двумястами марками в неделю каши не сваришь. И тогда я рассказала ей, что однажды нашла на вокзале кошелек с тысячей марок. И что теперь я постоянно начеку, потому что там куча людей и обращаются они со своими вещами довольно небрежно, даже не замечая, когда что-то теряют.

Моя сестра рассмеялась.

– Ты такая милая, – произнесла она. – Но все равно овца. Чтобы собрать столько денег, сколько нужно на операцию, тебе придется ограбить банк. А полагаться на то, что кто-то потеряет кошелек…

Я чуть было не сказала ей, что в сарае у меня намного больше, чем тысяча марок. Но я прочитала в газете, сколько стоит операция в США. Денег у меня было гораздо меньше. И я не знала, где их достать.

Если бы, окончив школу, я смогла пойти работать, возможно, мне удалось бы решить эту проблему. Но кто-то ведь должен был заниматься хозяйством и заботиться о Магдалине. Мама с этим уже не справилась бы, даже если бы захотела. Она часто находилась в таком состоянии, что путала кастрюлю с супом и умывальник. Отец купил современную стиральную машинку, но мать к ней даже не подходила. Думаю, она ее боялась – считала, что это дьявольский подарок. Нужно перекрыть воду и сорок дней поститься в пустыне. Мне удавалось отговорить мать от этой затеи, но приходилось постоянно следить, чтобы она не наделала глупостей.

Магдалина тоже считала, что будет лучше, если я останусь дома.

– Работать… – передразнивала она меня. – Кем ты собираешься работать? В своем возрасте ты в лучшем случае сможешь пойти в ученики. А это три года, за которые ты почти ничего не получишь. Если ты действительно хочешь собрать деньги мне на операцию, нам нужно придумать что-нибудь другое. Есть у меня одна идея… Мне известна работа, за которую молодым хорошо платят. Но я не знаю, что ты на это скажешь.