Я никогда не ненавидела ее сильнее, чем в тот миг, когда она вытянулась на постели. Я знала, что на этот раз моих пальцев и свечи будет недостаточно – потом Магдалине обычно хотелось поговорить и пообниматься. Для того чтобы она устала по-настоящему, я должна была сделать это языком… Мне стало дурно от одной мысли об этом.

Именно в тот миг я поняла, что все наоборот: не я жила за нее, а она жила моей жизнью. Раньше отец называл ее воробышком. Она, словно воробей, выхватывала зерна овса из моей дерьмовой жизни. А мне оставляла то, что ей не подошло. Отвратительно!

Возможно, это шампанское перевернуло все с ног на голову. А возможно, Джонни, которого я оставила в кафе. Мне казалось, что, целуя и лаская Магдалину, я сгораю изнутри. Именно это делал бы со мной Джонни, если бы я осталась с ним.

И тогда я начала ей рассказывать. Правду. До сих пор у меня не было ни одного мужчины, только платонические отношения со спаржевым Тарзаном. Никакого горячего секса с крутыми перцами, лишь несколько вялых поцелуев, отдававших пивом. А теперь появился тот самый единственный, от которого у меня голова идет кругом.

Магдалина лежала и молча слушала. Когда я расплакалась, она меня обняла. Я почувствовала на спине ее руки. Она просунула руку под футболку и стала гладить меня по спине. Я слышала ее шепот:

– Все в порядке. Все хорошо, сокровище мое. Прости меня. Я для тебя – ужасная обуза, знаю. Но осталось уже недолго. Совсем недолго, сокровище мое, обещаю.

Моя сестра положила ладони мне на грудь. Я не хотела, чтобы она меня трогала. Я хотела бы чувствовать руки Джонни, слышать его шепот, наслаждаться его поцелуями.

Не знаю, сказала ли я об этом Магдалине. Наверное, да, потому что внезапно она отодвинулась от меня и заявила:

– Ты получишь то, что хочешь, милая. Бери его. И я совершенно не хочу знать, как это будет. – И вдруг, сев на постели, произнесла: – Знаешь, что мы сейчас сделаем? Поедем к Джонни.

Она всегда говорила «мы», имея в виду меня. Мне невольно вспомнилось, как Магдалина рассказывала о том, что в тяжелые времена ей хотелось, чтобы мама обняла ее. И что у нее никогда никого не было. Лишь я.

Мне стало стыдно за то, что я ей только что наговорила. Она ведь не виновата, что больна. Но и я не виновата в том, что влюбилась. Мне было девятнадцать! То, что в девятнадцать лет я влюбилась в парня, было совершенно нормально. Не могла же я остаток жизни выдумывать мужчин и показывать сестре, как они меня любили. Я хотела узнать, каково это, именно сейчас, в этот момент.

А потом, вернувшись домой, я могла бы сказать отцу:

– Теперь я знаю, чего тебе не хватало все эти годы. Прости меня, папа! Прости за те ужасные вещи, которые я тебе говорила. Прости меня за отвращение. Наверное, я испытывала отвращение только к самой себе. Но теперь все позади. Теперь я женщина. Я переспала с мужчиной. И это было чудесно.

Я ведь просто хотела жить. Жить, как все нормальные люди. С мужчиной, которого я люблю и который любит меня. Со стариком-отцом, который всем доволен.

Он никогда больше не будет рассказывать мне о черном Буххольце, чтобы не думать о маленьких детях, которых он расстрелял в Польше. Если бы он не был тогда солдатом, этого наверняка не случилось бы. И я хотела, чтобы он понял: он был виноват в этом так же, как и я – в болезни Магдалины. Я хотела, чтобы он обо всем забыл.

Лучше пусть думает о внуках, которых я однажды посажу ему на колени. Я хотела, чтобы отец мной гордился. Хотела, чтобы он видел в своих детях награду, а не наказание, чтобы он перестал думать о том, что было бы лучше, если бы Магдалина никогда не родилась.

Моя сестра улыбнулась. У меня немного кружилась голова от шампанского, мыслей и чувств. Мне было очень тяжело. Магдалина сказала «мы». А это означало, что я должна снова поехать в «Аладдин». Оставив ее наедине с кошмарами, мыслями и чувствами.

– Так не пойдет, – заявила я. – У тебя ведь день рождения.

– И именно поэтому это случится сегодня, – мягко возразила мне Магдалина. – Должно случиться. Ты поможешь мне встать и…

И только тогда я поняла, что она имеет в виду.

– Да ты с ума сошла, – сказала я.

Всю неделю моя сестра почти не вставала с постели. Не спускалась в кухню даже для того, чтобы поесть. Ходила только в туалет. Мыла я ее в постели и держала мисочку, чтобы она могла почистить зубы. Она не встанет даже с моей помощью. Это было очевидно.

Но Магдалина считала иначе. Если она чего-то хотела, то могла быть очень настойчивой.

– Не ломай комедию, Кора. Если я говорю тебе, что это возможно, значит, так и есть. Я целую неделю отдыхала и сейчас чувствую себя просто великолепно. Ты знаешь, что я даже немного поправилась? Посмотри на мои ноги. Если я не буду за собой следить, то растолстею. Я хорошо себя чувствую. Это не просто слова. Я ведь не стала бы предлагать такое, зная, что это невозможно.

Она недоверчиво прищурилась.

– Или ты не хочешь брать меня с собой? Там, снаружи, твоя территория, верно? А я должна послушно лежать в постели.

– Неправда.

– Но похоже на правду. А может, ты боишься за меня? Не надо. Я знаю, что это мне по силам. – Моя сестра негромко рассмеялась. – У нас еще есть время. Спешить незачем. Если твой Джонни говорил серьезно, он подождет. И будет на месте даже в двенадцать. Ты поможешь мне одеться и накраситься. Маникюр можно сделать в самом конце – ногти высохнут по дороге.

– Так не пойдет, – повторила я.

Но Магдалина продолжала настаивать:

– Еще как пойдет. Если мы хотим полететь в Америку, нам все равно придется это сделать. Ситуация похожа: тебе нужно лишь помочь мне спуститься по лестнице. В машине я буду сидеть. На дискотеке тоже. Пару метров через парковку я преодолею легко. Устроюсь в уголке и буду смотреть, как ты танцуешь с Джонни.

Она заметила, что я все еще сомневаюсь, и сказала:

– Нет! Я не хочу на тебя смотреть. Это твой вечер. А я составлю компанию его другу. Ты ведь говорила, что они повсюду ходят вдвоем. Какой он, этот друг?

– Довольно милый, – солгала я. – Веселый парень. Называет себя Тигром.

О том, что именно в этот вечер он впервые за все время закадрил девушку, я решила не упоминать. И сейчас тоже решила промолчать, на всякий случай.

– Звучит заманчиво, – усмехнулась Магдалина. – Он такой же полосатый и мужественный?

Мы обе рассмеялись.

– Не знаю, – отозвалась я. – Я не видела его без штанов и рубашки.

Магдалина продолжала смеяться.

– Ну, я восполню этот пробел, когда ты скроешься с Джонни. – Склонив голову набок, она посмотрела на меня снизу вверх. – Вот увидишь, это будет круто. Тебе понравится.

Я все еще не соглашалась. Но понимала, что Магдалина права: нам ведь действительно придется поехать в Америку. И тогда я подумала, что мы можем устроить репетицию, не уезжая при этом далеко от дома.

Магдалина выбрала мою темно-синюю сатиновую блузку и белую юбку с кружевным подолом. Юбка была почти прозрачной, сквозь кружево проглядывали ноги. Моя сестра действительно поправилась: ноги у нее были стройными, но уже не худыми.

Пока я помогала ей одеваться, она говорила:

– Я как-нибудь скоротаю время, пока ты не вернешься. Представляешь, я – и на дискотеке? Ты знаешь, как давно мне этого хотелось? Никогда не думала, что сумею попасть туда еще в этом году. Господи, вот это день рождения!

Магдалина выбрала темно-красный лак для ногтей, чтобы не было видно, что на самом деле они синие. В машине она спросила меня, сколько у нас денег.

– Тридцать тысяч, – отозвалась я. – Не девяносто. Извини.

Она пожала плечами.

– Но тридцать – это тоже много. Как тебе удалось их собрать?

На этот раз я пожала плечами.

– Экономила. Покупала все по дешевке.

Магдалина странно покосилась на меня, но ничего не сказала. Я ехала медленно и очень осторожно. Из-за выпитого шампанского я боялась попасть в аварию. И еще я боялась за сестру. Очень боялась.

– Да забудь ты об этом, – сказала она. – Я ведь не в первый раз еду на машине. Дорога в клинику гораздо тяжелее. И намного длиннее. Но до сих пор мне удавалось выжить. – Моя сестра снова рассмеялась.

И тогда я действительно расслабилась. Мы вышли на парковке. Там было не так много машин, как обычно. Я увидела, что серебристый «гольф» все еще на месте, и мое сердце застучало чаще. Мы легко преодолели несколько метров до входа в «Аладдин»: обхватив Магдалину за талию, я медленно продвигалась вперед. У двери она остановилась.

– Подожди несколько секунд, – попросила моя сестра. – Позволь мне насладиться моментом.

Было немного ветрено, и я не слышала ее дыхания.

– Ты не можешь идти? – спросила я.

– Еще как могу. Просто хочу осмотреться. Отпусти меня, иначе подумают, что ты таскаешь с собой манекен.

Я убрала руки, но была готова, если что, тут же ее подхватить. Магдалина сделала шаг, затем еще один. Она даже не держалась за стену. Затем обернулась ко мне и рассмеялась:

– Видишь, я чувствую себя просто отлично.

Заметив улыбку на лице Джонни, я тоже почувствовала себя просто отлично. Они с Тигром сидели за столиком и болтали. Незнакомой девушки и след простыл. Джонни не удивился, увидев, что я вернулась. А то, что я привела с собой Магдалину…

Мне было неприятно, когда он уставился на нее и обольстительно улыбнулся. Она ему понравилась. Она кому угодно понравилась бы. После того как я ее принарядила, Магдалина выглядела просто потрясающе.

Она тоже заметила взгляд и улыбку Джонни.

– Чтобы между нами не возникло недопонимания, – начала моя сестра, – скажу сразу: я приехала только для того, чтобы посмотреть на Тигра. Мне стало известно, что здесь бегает один такой, свободный. Можно присесть?

Тигр расплылся в улыбке, радостно кивнул и немного подвинулся на скамейке. Магдалина оперлась о столешницу обеими руками.

– У меня что-то ноги подкашиваются, – сказала она. – Весь день пролежала в постели. Напрасно я себе это позволила: это плохо для кровообращения.

Она села рядом с Тигром, а я – рядом с Джонни. Он понял, что с Магдалиной у него ничего не выйдет, и, обняв меня за плечи, крепко прижал к себе.

– Что, не получилось с колыбельной? – спросил он.

Магдалина услышала его слова и рассмеялась.

– Для колыбельных я уже слишком взрослая!

Мне стало неприятно. Я совсем забыла, что рассказала ей об этом. Джонни захотел потанцевать. Звучала песня группы «Beach Boys». Продолжая обнимать меня, он сказал:

– Вы совершенно не похожи. Это действительно твоя сестра?

– Нет, – отозвалась я. – Моя сестра спит дома. Она тяжело больна. А это Магдалина. Мы встретились на улице, на парковке. И решили вас разыграть.

– Вот как, – только и сказал Джонни.

Не помню, как долго мы танцевали. Мне показалось – совсем чуть-чуть. Но, наверное, прошло не меньше получаса. Когда мы вернулись к столику, Магдалина заявила, что музыка здесь дурацкая.

– У них что, нет «Queen»?

И тут Тигр произнес:

– Да что такое «Queen»? Хочешь послушать по-настоящему крутую группу? Вживую?

– У тебя что, завалялась такая в кармане? – поинтересовалась моя сестра.

– И в рубашке, и в туфлях, – отозвался он, – но не вся. Я – клавишник. – Тигр показал на Джонни: – Бас-гитара. А ударника мы оставили в подвале. Франки не захотел ехать с нами. Он не любит веселиться. Все время боится, что неожиданно нагрянут его старики.

И тут же спросил:

– Слушайте, как насчет того, чтобы устроить ему сюрприз? Тут же скучно. Давайте поедем туда и устроим вечеринку! Оторвем Франки от книжек.

От этого предложения Магдалина пришла в восторг. Я вспомнила о шампанском и сказала, что теперь не смогу сесть за руль. Джонни ответил, что мы можем поехать на их машине. И пообещал привезти нас обратно.

Выходя на улицу, Магдалина опиралась на Тигра, но это было почти незаметно. Она была выше его и положила руку ему на плечи, словно они были знакомы тысячу лет. Ему это нравилось. Мы обе устроились на заднем сиденье, Джонни сел впереди.

У меня сердце выпрыгивало из груди – я волновалась за Магдалину. Я считала, что мы поступаем неправильно, слишком рискуем. Но все-таки это было чудесно – из-за Джонни. Во время поездки он оборачивался ко мне. Ничего не говорил, просто глядел на меня так, будто мы были одни в целом мире.

На дорогу и на дом я не смотрела. Знаю только, что когда машина остановилась, мы с Магдалиной вышли. Парни открыли дверцы каждый со своей стороны и протянули нам руки. Джонни сразу же обнял меня, Тигр – Магдалину.

Он обращался с ней очень мило – нежно и заботливо. Когда мы сидели за столом в «Аладдине», она наплела ему, что лежала в постели из-за гастрита. И Тигр сказал, что теперь она в надежных руках. Он изучал медицину, и Франки тоже. Франки вообще спец. Однажды станет профессором, как его старик. Сестра успела рассказать мне об этом, прежде чем… Думаю, она сказала мне об этом в машине, но точно уже не помню.

Парни оказались у двери раньше нас. Может быть, у Тигра был ключ, а может быть, ему пришлось позвонить, не знаю. Они были уже в доме, когда мы с Магдалиной добрались до двери. Джонни встретил меня на пороге и попросил закрыть глаза. Он поддерживал меня, подталкивал в спину и целовал. Один раз пробормотал:

– Осторожно, ступеньки.

Поднял меня и снова поставил на ноги только после того, как мы оказались в прихожей – в огромном белом холле.

Джонни прижал меня к стене и снова поцеловал. Посмотрев поверх его плеча, я увидела картину, а рядом – лестницу. Тигр и Магдалина были уже на ступеньках. Она спускалась самостоятельно, держась рукой за перила. «Проклятье, – подумала я, – она сейчас упадет!» Нельзя позволять ей идти одной. Почему Магдалина не разрешает Тигру ей помочь?

Думаю, я знаю ответ. Наверняка едва войдя в дом, она увидела Франки. Может быть, он открыл им дверь. Он был гораздо привлекательнее, чем розовый поросенок.

Магдалина обернулась на лестнице и крикнула:

– Вы идете? Продолжим внизу. Там наверняка уютнее.

Я услышала ударные. И Джонни сказал:

– Она права. Давайте пойдем вниз.

Когда мы с Джонни спустились в подвал, Магдалина уже устроилась на диване и не отрываясь смотрела в угол, где стояли музыкальные инструменты. Франки сидел за ударными и играл, не сводя с нее глаз.

Тигр стоял у бара и резал лимон.

– Сначала глоток огненной воды, – услышала я его слова. Он посмотрел на Магдалину. – Хочешь стаканчик?

Она покачала головой.

– Лимонад, если есть. Никакой водки. Иначе мой желудок снова взбунтуется.

Затем они нам сыграли – больше для Магдалины, чем для меня. Она была звездой этого вечера. Думаю, каждый из них троих с удовольствием поимел бы ее. Но она смотрела только на Франки. Моя сестра велела мне танцевать. И я подчинилась.

Джонни постоянно мне улыбался. Мне стало тепло. Очень тепло, и внизу тоже. А Магдалина в мерцающем ярком свете выглядела круто. Темно-синяя блузка гармонировала со светлыми волосами. А стройные ноги под прозрачным кружевом… Теперь совершенно не было видно, что у нее бледная кожа. Моя сестра казалась загорелой – словно только что вернулась с пляжа.

Затем Франки подбросил палочки в воздух, встал и направился к дивану. И сел рядом с ней. Тигр снова поплелся к бару, выпил еще пару стаканов. Джонни включил стереоустановку. Зазвучала мелодия, записанная их группой. Джонни подошел ко мне, и мы стали танцевать. И хотя музыка была довольно быстрой, он обнимал меня, медленно раздевая.

Я чувствовала его руки на спине, губы на шее. В какой-то момент мы очутились на полу. Это было просто чудесно, но насладиться по-настоящему я не смогла. Мне не удавалось сосредоточиться на происходящем, потому что я все время посматривала на диван.

Франки положил руку на спинку. Казалось, будто он обнимает Магдалину. Они разговаривали, но из-за громкой музыки я не могла разобрать слов, видела только, как они смотрят друг на друга – она на него, а он – на нее. В какой-то момент Франки поцеловал Магдалину. И я подумала: пусть целует, это ей не повредит. Он был очень нежен и осторожен. А когда снял с нее блузку…

Конечно же, он заметил оставшиеся после операций шрамы. Провел по ним пальцем, очень нежно. Захотел узнать, откуда они. Музыка на некоторое время стихла, и я услышала каждое его слово. Ответ Магдалины я тоже услышала.

– Это моя лестница в небо, – сказала она.

После этого я некоторое время не обращала внимания на них, а также на Тигра, который стоял у бара и затягивался первой щепоткой кокаина. Затем он подошел к нам, встал рядом и стал смотреть. Мне было неприятно, я бы предпочла оказаться наедине с Джонни. Но сказать об этом не решилась: я не могла оставить Магдалину наедине с двумя мужчинами.

В руке у Тигра было маленькое зеркальце и трубочка. Джонни выпрямился и взял немного порошка. Тигр крикнул в сторону дивана:

– А ты будешь, Франки?

Франки отказался: он целовал Магдалину.

После этого Тигр встал на колени рядом с моей головой. Погладил меня по груди. Я подумала, что Джонни его прогонит, но тот ничего не сказал. Я потребовала:

– Прекрати. Убери руки. Я не хочу, – и так далее.

Магдалина посмотрела на меня и крикнула:

– Да не выделывайся ты! Что тут такого? – И, обращаясь к Тигру, добавила: – Дай ей щепотку, это расслабляет. Она какая-то зажатая.

Он протянул мне зеркало, но я не хотела принимать наркотики. И тогда Магдалина сказала:

– Не порть нам развлечение, мое сокровище. Я тебе сто раз говорила, что это круто. Возьми немного, расслабься, пусть тебя побалуют.

Я ничего не хотела брать с этого чертова зеркала. Я хотела только Джонни. Он сунул палец мне в рот, макнул его в порошок, а затем принялся втирать его мне под язык.

– Убери, – потребовала я.

– Хорошо, – произнес он, сползая ниже.

Я почувствовала, как он поцеловал меня там. Это было… Это было безумие.

Магдалина перестала обращать на меня внимание. Да и Франки закрывал ей обзор. Он положил ее себе на колени, обнимая обеими руками, целуя и гладя по спине. Я никогда не забуду выражение его лица. Думаю, в тот миг он был очень счастлив.

И я тоже. Тигр перестал ко мне приставать. Некоторое время он просто стоял на коленях у моей головы и наблюдал. А затем расстегнул штаны. В тот момент мне было уже все равно. Противно мне не было. Это не слишком отличалось от сосания пальца. Я вдруг подумала о маме. Интересно, что она сказала бы, если бы увидела меня сейчас? На полу, с двумя мужчинами одновременно…

Это было неправильно. Все это было неправильно. Но чудесно. Живот жгло огнем, шампанское било в голову, в крови кипел кокаин, и повсюду был Джонни.

В какой-то момент я снова посмотрела на диван. Мне почти ничего не было видно – нога Тигра заслоняла мне обзор. Я видела только спину. Голую спину, широкую и темную в мерцающем ярком свете. В первую секунду я не поняла, что происходит. Магдалина больше не лежала у Франки на коленях. Она была под ним. Моя сестра сбросила не только блузку, но и юбку, и теперь они свисали с дивана.

Все произошло очень быстро, но я видела это, словно в замедленной киносъемке. Франки любил Магдалину, сначала медленно, затем ускорил темп. Поцеловал ее. А потом вдруг остановился и вскочил.

Стоя на коленях у нее между ног, он бил ее в грудь кулаком и кричал:

– О боже!

Затем бросился на нее, снова поцеловал, зажав ей при этом нос, вскочил, опять ударил, на этот раз обеими кулаками одновременно, крича при этом:

– О боже! Ну же, давай! О боже, боже, боже! – И с каждым словом снова и снова бил ее кулаками в грудь.

Голова Магдалины металась из стороны в сторону. Правая нога свесилась с дивана. Левая лежала на спинке. А потом соскользнула вниз…

Между двумя музыкальными произведениями снова образовалась пауза, короткая, с полсекунды. Франки снова ударил Магдалину, и я услышала хруст. Я знала, что это ломаются ее ребра, но не могла броситься к сестре. Я вообще ничего не могла сделать. И подумала о ноже, лежавшем на барной стойке, и о том, куда я должна его ударить, чтобы он не убил мою сестру.

Джонни был на мне – прижимал к полу своей тяжестью. Тигр обеими руками держал мою голову. Я не могла даже закричать, потому что у меня во рту был его половой орган. Снова заиграла музыка, и Франки заорал, пытаясь заглушить шум:

– Помогите же мне! Помогите! Она не дышит.

В его глазах плескалось безумие.

Джонни наконец понял, что что-то не так, и тоже закричал:

– Ты что, спятил? Что ты там вытворяешь, идиот?

Франки не ответил, лишь снова принялся как одержимый колотить Магдалину кулаками.

И тогда закричал Тигр:

– Эта тварь меня укусила!

Он протянул руку к столику и схватил пепельницу. Я увидела ее приближение, в ней преломлялся свет. Музыка продолжала играть: «Song of Tiger». Потом стало темно и тихо…

На обратном пути Кора негромко плакала. Иногда она качала головой и плач на несколько секунд прекращался. Рудольф Гровиан решил оставить ее в покое. Застыв перед картиной, она говорила, будто в трансе; стояла прямо, неподвижно, с закрытыми глазами, сжав руки в кулаки. «Словно замерзла», – невольно подумал он. А теперь она постепенно оттаивала. И, надо надеяться, понимала, что тогда произошло.

У Рудольфа не было сомнений: Магдалина хотела этого. Она знала, что жить ей осталось недолго. Ни единого шанса спастись: ее сердце уже не справлялось с нагрузкой. Он спросил себя, что было бы, если бы Кора отказалась выполнить ее желание, сказала бы: «Ни в коем случае! Мы остаемся дома!» Тогда Магдалина, наверное, искала бы смерти в ее объятиях – и нашла бы ее. И ложное чувство вины никуда бы не делось.

Но помочь ей осознать это уже не его задача. А о том, что она услышала от Йоганнеса Франкенберга, пусть решают судьи.

Мой сын невиновен в этом кошмаре.

Это уж точно. В голову приходило только одно: слова Грит Адигар о красоте Магдалины и предусмотрительности природы. К сожалению, природа не учла силы воли этой девушки и один мужчина все же был сражен. Рудольф Гровиан не мог считать иначе. Если бы ему представилась такая возможность, он высказал бы Магдалине все, что о ней думает. Для него она стояла на одной ступеньке с безответственными идиотами, которые вылетают на встречную полосу – чтобы покончить с собой и заодно с несколькими ни в чем неповинными людьми.

Георг Франкенберг был серьезным молодым человеком, уделял время своему увлечению и общался с друзьями лишь по выходным. А поскольку родителям это не нравилось, молодые люди предавались своей страсти в доме бабушки, тайком, без их ведома.

Здание находилось в районе Гамбург-Ведель. Там родилась мать Георга. Несколько месяцев дом пустовал. Семья Франкенбергов уже подумывала о том, чтобы его продать, но пока что не нашлось покупателя, который согласился бы заплатить запрашиваемую цену. Георг часто ездил туда на выходные, чтобы присмотреть за домом. По крайней мере, так он говорил. Однако его мать уже давно подозревала, что им движет не только чувство долга.

Там бывал его друг, этот невысокий толстяк из Бонна, Оттмар Деннер. Он не нравился матери Георга. Ее сын дважды привозил его во Франкфурт. Были во взгляде этого Оттмара Деннера хитреца и жажда развлечений. А в ту субботу в мае…

Госпожа Франкенберг неоднократно пыталась дозвониться сыну в Кельн, но тщетно. Вскоре после полудня она позвонила в Гамбург. И кто же подошел к телефону? Оттмар Деннер!

Он затараторил:

– Ну наконец-то, Бёкки! Я уж думал, ты снова пропал. Я целый час жду твоего звонка. А теперь ноги в руки – и захвати по дороге бутылку огненной воды. Франки опять забыл об этом. Кокаин достанем сегодня вечером. Горячая будет ночка, чувак! Эй, Бёкки, ты чего не отвечаешь?

Госпожа Франкенберг молча положила трубку и настояла на том, чтобы немедленно поехать в Гамбург.

– Я знала, что там что-то неладно, – сказала она мужу. – Все зашло слишком далеко. Тебе придется серьезно поговорить с сыном.

Они приехали около двух часов ночи. Дверь дома была открыта. Георг сидел в подвале на полу, держа на коленях окровавленную голову обнаженной девушки и повторяя одну и ту же фразу:

– Пусть она сделает вдох… Она вдруг перестала дышать…

Йоганнес Франкенберг не понял, что имел в виду его сын. Девушка, лежавшая у него на коленях, была тяжело ранена и находилась без сознания, но явно была жива. Пока что! Однако то, что там была еще одна девушка, его жена поняла уже гораздо позже, обратив внимание на кучку тряпья. И только спустя три дня Георг смог объяснить, что Ганс Бюкклер и Оттмар Деннер вынесли ее тело из дома незадолго до их приезда.

Деннер и Бюкклер хотели увезти и Кору, но Георг не допустил этого. И он снова и снова повторял:

– Я не убивал Магдалину… Она просто вдруг перестала дышать.

«Сердечная недостаточность, – подумал Рудольф Гровиан, – или аневризма лопнула от напряжения. В любом случае это была естественная смерть – и для Магдалины, возможно, даже чудесная. Франки дал ей то, чего она хотела. Он сделал все, что мог».

То, что описала Кора, было похоже на попытки реанимировать Магдалину. А еще Рудольф Гровиан вспомнил о молодой пациентке, о которой говорил Винфрид Майльхофер. Франки сломал ей два ребра, потому что не мог смириться с ее смертью. Возможно, он увидел в ней Магдалину… «Спаситель, – подумал Рудольф. – Он действительно был Спасителем. Спас Магдалину от страданий, а Кору избавил от обузы. И только от чувства вины избавить ее не смог. Наоборот! Из-за него она теперь предстанет перед законом».

Кора продолжала плакать. Прошло больше часа, прежде чем она наконец-то повернулась к полицейскому и поинтересовалась:

– Ну как я могла об этом забыть?

Он пожал плечами.

– Госпожа Бендер, об этом вам лучше поговорить с профессором Бурте. Задайте ему этот вопрос. Он наверняка сможет вам все объяснить.

– Но я спрашиваю у вас. Как я могла об этом забыть?

– Это со многими случается, – произнес Рудольф, помолчав пару секунд. – В новостях часто говорят об авариях. Некоторые участники помнят только, как подъезжали к перекрестку. А что случилось потом – неизвестно.

– К перекрестку… – пробормотала Кора.

Она снова покачала головой и несколько минут помолчала. А когда заговорила снова, в ее голосе появилась горечь.

– Пять лет!

Голос Коры задрожал, и она умолкла, а потом пояснила:

– Я целых пять лет думала, будто убила сестру. Все так думали: отец, Маргрет, Грит. Нет, Грит так не думала. Она всегда говорила: «Не верю, что ты это сделала». Но она также говорила: «Не верю, что ты кололась». Однако стоило посмотреть на мои руки, и все становилось ясно.

И вдруг Кора отбросила левую руку в сторону. Рудольф качнулся вперед и ударился локтем о руль.

– Осторожней, госпожа Бендер! – крикнул он.

У него вспотели ладони. Стрелка спидометра показывала сто шестьдесят. Слева от него был дорожный отбойник, справа – колонна грузовиков.

Не обращая внимания на шефа, Кора замерла, не убирая руку.

– Зачем он это сделал?

Полицейский медленно сбросил скорость – делать это резко было бы нельзя, иначе он мог бы столкнуться с ехавшим сзади водителем. Потом Рудольф взял руку Коры и положил ей на колени.

– Не делайте так больше. Или вы хотите убить нас обоих?

– Зачем он это сделал? – повторила Кора.

– Вы же знаете…

– Нет! – воскликнула она. – Не знаю. Для того чтобы уберечь Франки, ему не обязательно было калечить меня. Достаточно было рассказать мне, что я бросилась под колеса его машины. Я так часто жалела, что мне не удалось покончить с собой… Он говорил о травмах в промежности, а у меня их просто не могло быть – Джонни не причинил мне вреда. Зачем он мне лгал? Господи, я до сих пор слышу его слова: «Серьезные повреждения позволяют сделать только один вывод…» Зачем он так сказал?

Кора была вне себя. А Рудольфу хотелось, чтобы она успокоилась. Он не мог въехать на узкую полосу стоянки: между грузовиками не было просвета.

– Вы же знаете ответ, госпожа Бендер.

– Да, знаю. Но я хочу услышать его от вас. Скажите! Ну же, говорите! Мне нужно услышать это от кого-нибудь. Когда я думаю об этом, легче мне не становится.

Однако Рудольф не мог выполнить ее просьбу. Отбросив чувства, он снова стал просто полицейским. Полицейским, проделавшим хорошую работу. И ему больше не хотелось вкладывать ей в уста слова и отправлять обратно к Бурте с предварительно заготовленной версией.

Но все же он сказал:

– Отец Франки боялся, что вы пойдете в полицию. Он не знал, сколько продлится ваша амнезия. Если бы вы когда-нибудь вспомнили о том, что случилось в подвале, кто бы вам тогда поверил? В конце концов, прошло почти шесть месяцев. О том, что все это время вы лежали у него дома, знали только он, его жена и сын. А теперь успокойтесь, госпожа Бендер. Когда мы вернемся, поговорите обо всем этом с профессором Бурте. Я тоже с ним поговорю. И с прокурором, и с судьей. Я расскажу им о том, что мы услышали от господина Франкенберга.

А они услышали многое. Об экстренной помощи в подвале. Потом – о долгой дороге сквозь ночь. Франки на заднем сиденье держал голову Коры на коленях. Его пальцы были на ее шее; каждые несколько секунд, словно в бреду, он повторял: «Пульс еще прощупывается».

Насколько велик был риск для нее не пережить поездку, должны судить эксперты. Что делали бы Франкенберги, если бы крохотный огонек в ее теле угас?

Возможно, они на это надеялись. Не Франки, а его родители. В этом случае Йоганнесу Франкенбергу не пришлось бы ломать руку своему сыну… Был бы обнаружен еще один труп неизвестной где-то на обочине, без одежды и документов. Еще одна несчастная, как та, что нашли в Люнебургской пустоши. На вопрос о том, действительно ли это было тело Магдалины, придется отвечать Оттмару Деннеру и Гансу Бюкклеру. Если удастся их найти.

– Нельзя было брать ее с собой, – прервала Кора размышления шефа. – Я знала, что не следовало этого делать. Прекрасно знала. Возможно, мне было все равно, умрет ли она. Я просто хотела быть с Джонни. Все из-за этого! Моя мать всегда говорила, что желания плоти ведут к бедам.

– Госпожа Бендер, ваша мать – сумасшедшая, – напомнил Рудольф. – И всегда была такой.

– Нет, – пробормотала Кора, – не всегда. Маргрет как-то рассказывала мне… – Она не договорила и спросила: – Что будет с Маргрет?

Но не дала Рудольфу ответить, заговорив быстро-быстро:

– Послушайте, давайте условимся: я ведь сказала Джонни, что моя сестра дома и больна. И что я встретила эту девушку на парковке. Мы же можем повторить эту версию. Никому не удастся опровергнуть наши слова.

– Госпожа Бендер, сделайте одолжение, вспомните, что советовала вам Маргрет. Подумайте о себе. Я не единственный, кто слышал, что вы сказали. Кроме того, со слов своего сына господин Франкенберг знает о том, что погибшую девушку звали Магдалина. И вы сами заявили ему о том, что вам нужно ехать домой, к больной сестре.

– Конечно. Это доказывает, что она была дома! – воскликнула Кора. – А Франки не мог знать об этом наверняка. Девушка сказала ему, что ее зовут Магдалина и она моя сестра. Но это была всего лишь игра. Мы могли договориться с ней об этом. Врачи в Эппендорфе подтвердят, что она не могла быть моей сестрой. Магдалина была слишком тяжело больна, чтобы выходить из дому. Это сработает. Вам стоит только захотеть…

Рудольф покачал головой.

– Не сработает, госпожа Бендер. Вы не сможете выпутать Маргрет из этой истории.

– Но она сделала это только ради меня. Нельзя же посадить ее за это в тюрьму! Вы не арестуете Маргрет, пообещайте мне!

Это Рудольф мог пообещать ей с чистой совестью. За Маргрет он не отвечает, ею пусть занимаются его коллеги из Северной Германии. Впрочем, возникает вопрос, в чем именно ее обвинять. Организация похорон не преследуется по закону. Кремация… И тут он вспомнил.

Слова Грит Адигар: «Все прошло как положено. Сначала огонь. Потом море. Похороны в узком кругу». И только Маргрет знала, что находится в урне. Грит Адигар видела, как она развеяла пепел над Северным морем.

Рудольф спросил себя, кого Маргрет могла отправить в крематорий и заглядывал ли судмедэксперт, как это обычно бывает, в гроб перед отправкой в печь. И тут полицейского бросило в жар. Он вспомнил, что Кора сказала о совершенной Маргрет краже. Будь оно все проклято! Это было неслыханно, но вряд ли сегодня удастся это доказать, если уж пять лет назад никто не заметил, что где-то не досчитались трупа.

Полицейский невольно усмехнулся. При наличии определенной ловкости и фантазии… А того и другого у Маргрет было в избытке. «А ведь она права, – подумал он. – Это не просто может, это должно сработать. История болезни Магдалины. Показания Грит Адигар и Ганса Бюкклера. И Ахим Мик, выдавший свидетельство о смерти. Он скорее откусит себе язык, чем признается в том, что достал где-то труп для своей подружки».

Кора стояла у окна и смотрела на ненастный день. На улице было холодно и сыро. Утром шел дождь. На дворе был февраль. И сегодня – ее последний день за решеткой. Кора знала об этом, но не могла поверить.

Во время своего визита Эберхард Браунинг сказал:

– Я приеду за вами после обеда, госпожа Бендер. Точное время, к сожалению, назвать не могу.

Плюс-минус пару минут – это не важно. У нее много времени, слишком много времени. У остальных его не было. У профессора для нее нашлась только четверть часа – вскоре после полудня. Давали картофельное пюре, горох в мучном супе и куриную ножку с безвкусной корочкой и небольшим количеством мяса на кости. После обеда пришел Марио и отвел Кору к профессору. Бурте хотел что-то объяснить ей, пожелать всего доброго и напутствовать перед началом новой жизни. Он ходатайствовал о ее освобождении и переводе на амбулаторное лечение. Теперь она была ему уже неинтересна.

Она была уже никому неинтересна. В том числе и судьям. Судебного производства по делу Коры Бендер не было. Не было обвинения в убийстве или хотя бы умышленном нанесении тяжких телесных повреждений. Не было приговора: «пожизненное заключение»! Можно было как-то жить дальше. Но что она думала по этому поводу, никого не интересовало.

Дело дошло только до канцелярии следственного судьи. На основании психологической экспертизы прокурор не стал ходатайствовать о начале судебного производства.

Невменяема!

Тут даже на расследование нечего было рассчитывать.

Но выслушали всех. Рудольфа Гровиана, Йоганнеса Франкенберга. Даже Ганса Бюкклера! Его разыскали в Киле. Кора его не видела, да оно и к лучшему.

Ганс Бюкклер показал под присягой, что однажды в майскую ночь пять лет тому назад вместе с Оттмаром Деннером в спешном порядке покинул дом в районе Гамбург-Ведель, после того, как оказалось, что Георг Франкенберг убил девушку. Кем она была, Ганс Бюкклер не знал. Он помнил только, что они с Деннером познакомились в забегаловке с двумя красотками, которые выдавали себя за сестер, но на самом деле ими не были. Что случилось с телом и другой девушкой, Ганс Бюкклер не знал. В лжесвидетельстве его обвинить было нельзя.

Эксперты-психологи подробно изучили сцену в подвале, а еще подробнее – черную душу Коры Бендер. Рожденная виновной, она девятнадцать лет отмотала в средневековой темнице. Но в конце концов преступником оказался отец. Нет, не ее, о ее отце и речи быть не могло. Настоящим преступником был отец Франки. Однако об этом в заключении не говорилось, так утверждал лишь назначенный судом защитник.

Эберхард Браунинг был великолепен. Он построил свою речь при активном участии Хелены и говорил перед следственным судьей так, словно стоял перед большой судейской коллегией. Однако сдержать свое обещание он не смог. Эберхард не добился небольшого тюремного заключения. Кору поместили обратно в психушку, до тех пор пока профессор Бурте не счел, что она в состоянии заботиться о себе самостоятельно.

Все прошло быстрее, чем ожидалось. И вот февральский день. Она стоит у окна. А позади, на постели, лежит маленький чемоданчик, который целую вечность тому назад, явно в другой жизни, принесла в кабинет шефа Маргрет.

Кора думала о маленькой квартирке своей тети. Диван, большего Маргрет предложить ей не могла, ванная комната настолько узкая, что, садясь на унитаз, ударяешься коленями о дверь. Однажды Кора уже пробовала начать там новую жизнь. Утром она должна была покидать квартиру, вечером возвращаться, как будто ходила на работу. Только на этот раз она будет отправляться не в кафе на Герцогштрассе, а в дневной стационар.

Профессор был убежден, что Кора справится со своей болезнью, ведь рядом с ней была Маргрет, женщина с революционными взглядами. Еще он был уверен в том, что подвел Кору к тому, в чем ей отказали пять лет тому назад. Однако это было не совсем так. К этому ее подвел шеф. Но Кора не стала спорить с профессором, чтобы не обижать его и не заставить усомниться в том, чего им удалось добиться совместными усилиями.

Эберхард Браунинг сказал:

– Госпожа Бендер, мы можем быть довольны.

Но она не была довольна. Перед глазами Коры по-прежнему стояло лицо Франки. Как он посмотрел на нее и выпустил ее руку. И как отпустил руку своей жены, как крикнул ей:

– Нет, Ута, только не эту! Так нечестно!

Во время одного из разговоров профессор сказал, что Франки искал смерти. Кора долго размышляла над этой фразой. И ни к чему не пришла. Ясно было одно: Франки когда-то любил смертельно больную Магдалину. А потом нашел себе женщину, как две капли воды похожую на нее.

Эберхард Браунинг приехал около четырех – хотел помочь ей отнести чемодан. Кора отказалась. Она попрощалась с Марио и пошла следом за адвокатом на улицу.

Когда она села рядом с ним в автомобиль, Эберхард сказал:

– Вчера я еще раз говорил с вашим мужем, госпожа Бендер. Мне очень жаль, но я ничего не смог добиться.

Она пожала плечами, устремив взгляд перед собой. Гереон подал на развод, ничего другого она и не ожидала. Хотя и надеялась до последнего… Ведь до того дня у озера она не сделала ничего дурного.

– Ничего страшного, – сказала Кора. – Я надеялась, что Гереон передумает, но раз уж он не хочет, тут ничего не поделаешь. Возможно, так даже лучше. Что сделано, то сделано, не так ли?

Эберхард Браунинг кивнул и сосредоточился на дороге. Она спросила:

– Мне нужно при этом присутствовать? Все ведь наверняка можно уладить без меня. Просто скажите ему, что я должна весь день находиться в клинике. Что меня выпускают только по вечерам. И еще скажите Гереону, что я хочу забрать встроенную кухню и свои личные вещи. И еще я хочу время от времени видеть ребенка. Не обязательно часто, не обязательно подолгу. Раз в месяц, пару часов, мне этого будет достаточно. Пока я живу у Маргрет, Гереон сможет заходить к нам с сыном по вечерам. Я просто хочу знать, что у малыша все хорошо.

Ответа Кора не ожидала. Она не смотрела на адвоката и не видела, кивнул ли он. Спустя несколько секунд тишины она поинтересовалась:

– А сколько может длиться это лечение? Год или два?

– Так сразу не скажешь, госпожа Бендер. Все зависит от множества факторов. И, главное, конечно же, от вас.

– Так я и думала. Всегда все зависит только от меня. – Кора негромко рассмеялась. – Тогда я буду стараться. Не могу же я вечно торчать у Маргрет! А искать отдельную квартиру, наверное, не стоит. Мне нужно как можно скорее вернуться домой. Вы не слышали ничего нового о моем отце?

Адвокат не знал, что ей на это ответить. Рудольф Гровиан взял на себя тяжелую обязанность рассказать Коре о смерти отца: «Я сделаю это. Все равно я для нее – козел отпущения». Он сообщил ей об этом вскоре после их совместной поездки во Франкфурт. И Эберхард Браунинг прекрасно об этом знал.

Она смотрела вперед, на дорогу.

– Я предполагала, – сказала Кора, – что Гереон не отзовет иск о разводе. Лучше уж мне вернуться туда, где я нужна. Буду ухаживать за отцом, я так решила. Мыть его, причесывать, кормить, – делать все то, что нужно старику, прикованному к постели. И маму заберу. Они ведь отдадут мне ее, правда? Она не опасна, ничего никому не сделает. А потом я позабочусь о том, чтобы Магдалина получила свое пламя. Я еще не знаю, как это устроить, но что-нибудь придумаю. Даже если мне придется выкопать ее тело ночью на кладбище. Как-нибудь выкручусь.

Несколько секунд она молчала, а потом улыбнулась, бросила на адвоката быстрый взгляд и добавила:

– Не бойтесь! Я говорю просто так. Шеф объяснил мне, что это осквернение трупов, нарушение покоя умерших и так далее. Я никого не буду осквернять, никому не помешаю. И я не забыла о том, что случилось с моим отцом. Боюсь, я больше никогда ничего не забуду. Все это чисто теоретические рассуждения. Просто мне нравится представлять себе, как я сижу у его постели и разговариваю с ним. Я бы очень хотела все ему объяснить…

Затем ее плечи напряглись, голос стал тверже.

– Не забудьте: встроенная кухня. Нужно сразу же перевезти ее в Буххольц. И мои личные вещи. Денег мне не нужно, их у меня достаточно. Дом тоже есть. И машина. Хотя все, конечно, старенькое. Кто-то должен заботиться о том, чтобы все это не разрушилось. Вы представляете, как выглядит наш палисадник? Отец всегда им гордился. Палисадник и гардины. Остальное было не так уж важно для него, но гардины всегда должны были быть чистыми. Господин Гровиан говорил, что когда он был там последний раз, все было в порядке. Но это было давно…

Кора вздохнула.

– Вы не знаете, как там господин Гровиан?

Эберхард Браунинг покачал головой. И она снова пожала плечами. Прошлого не воротишь, это точно.

Вот только забыть о случившемся ей уже не удастся. Это возможно только после смерти. Ну, посмотрим. Если станет невыносимо… Есть дневной стационар. И ночи в квартире у тети. Маргрет часто работает в ночную смену. И у нее в маленьком шкафчике рядом с постелью всегда есть куча таблеток…