Рассказ Ричарда

В романе Стивена Кинга «Мизери» есть такая сцена: герой просыпается и понимает, что у него безумно болят лодыжки — хозяйка дома, где он оказался, раздробила их молотком. Когда я в интенсивной терапии больницы Лидса метался между комой и сознанием, в памяти все время вставала эта сцена. Я видел медсестру с пластмассовой чашкой. Я не мог понять, кто она такая, откуда здесь взялась, почему я лежу в кровати. Она протянула мне чашку. В ней был морфий. Хотел ли я его?

В книге Стивена Кинга герою дают морфий, чтобы приглушить боль. Поэтому именно эту сцену я и вспоминал. Этот мужик с перебитыми ногами сравнивал свою боль с черными кусками дерева, торчащими из моря — у самого берега. Морфий — как море, он смывает боль, прячет ее. Я подумал, какая это замечательная метафора. И тут медсестра поднесла чашку к моим губам. Морфий смыл боль, которая меня мучила, и я снова отключился.

На земле мне было не страшно. Тропинка вела вперед, приглашая пойти по ней. По обеим сторонам дороги вздымались горы, между которыми раскинулись прохладные долины. Все это напоминало мой любимый Озерный край. В траве покачивались на бархатных стеблях цветы. Над головой раскинулось голубое небо. Кругом стояла упоительная тишина, и только легонько шелестела на ветру трава. Я был совершенно счастлив и никак не желал слушаться тех людей, которые не хотели, чтобы я уходил. Они сердились на меня все больше и больше. Минди тоже разозлилась. Поэтому я послушался и сделал то, что мне велели. Я вернулся.

Минди на самом деле разозлилась. Я этого не знал, но, оказывается, она стояла надо мной и орала. Потом мне рассказали, что поначалу дела обстояли плохо, и Минди спросила у медсестры, можно ли на меня покричать — чтобы я отреагировал. Та сказала, что это может помочь. Тут Минди как начала вопить! Это меня и вернуло. Показатели улучшились. Я хоть и был по-прежнему без сознания, но мне полегчало.

Я смутно помню, что происходило в больнице Лидса. Я обязан этим людям жизнью, но не помню, как они за мной ухаживали. Время, проведенное в коме, — это совершенно особое время. Мне рассказывали, что я просыпался, но я не мог отличить сна от яви. Это была жизнь между двумя мирами.

Кровать мне нравилась. В ней было приятно лежать. Но я пережил тяжелую аварию. Мне было легче просто поверить в это. Потому что никаких доказательств этому я не находил. Да, я, судя по всему, находился в больнице, но при этом не было никаких подтверждений тому, о чем говорила Минди. Я мог двигаться, боли я не испытывал, все было в норме. Только одно было странно: мне все время хотелось спать. И я спал.

Потом я начал вспоминать. Что-то случилось с машиной. Я пытался выправить ситуацию. Что-то было не так с рулем. Помню, мне показалось, что я проиграл эту битву. Мне оставалось только одно — умереть. Но я не умер. Я повредил мозг. Повредил то, в чем, собственно, и заключался весь я.

Это очень чувствительный орган. Мне оставалось только думать. В голове мелькали какие-то разрозненные картинки. Меня закинуло обратно в ту пещеру, из которой я вышел, и я сидел в темном углу. Мне нужно было набраться сил. Мне нужно было спать. И я спал.

Минди снова со мной заговорила. Машина попала в аварию, и я повредил голову. Я держал ее за руку — или она меня, — и мне было грустно. Но теперь я ей верил. Я был в больнице. Я был пациентом. Меня кормили. Я спал, когда хотел. Приходила медсестра, тыкала меня иголками, но это было малой платой за то, что я оказался в центре внимания.

Взревел реактивный двигатель. Прямо у меня в голове. Вокруг меня было много людей, и все они делали что-то очень важное. Минди была со мной. Были еще какие-то люди. Я снова оказался в команде. Здорово! Двигатель гудел все громче.

— Последнее, что я помню, — это рев двигателя, — сказал я. Кто-то засмеялся. Я хвастался. Приятное ощущение. Я попал в аварию на автомобиле с реактивным двигателем. Поэтому меня и погрузили в вертолет. А потом — ничего.

Короткие вспышки сознания стали потихоньку выстраиваться в картинку, которую я пытался осмыслить. Наконец, через две недели после того, как я сел в ту машину, я осознал, что попал в аварию. Минди объясняла мне это снова и снова, а я ей долго не верил. Но в больничной палате в Бристоле я все-таки принял это. Я чувствовал свою вину за аварию. Может, я сделал что-то не так? Может, все случилось из-за меня? Я поехал слишком быстро? Но теперь я хотя бы поверил тому, что говорила Минди. И разобраться в случившемся было уже проще.

В конце концов оказалось, что принять все не так уж и сложно. Если последнее, что ты помнишь, — это рев двигателя, а потом ты мчишься в драгстере со скоростью 300 миль в час… то нечего удивляться, что ты через пару недель выходишь из комы в больнице. Куда труднее, если больной выходит из комы и не узнает женщину, про которую все говорят, будто это его жена, а он помнит только, как мальчишкой ездил на велосипеде за хлебом. Мне было легче: я получил травму при столь необычных обстоятельствах, что мне легче было примириться с действительностью.

Минди была со мной постоянно, и я привык рассчитывать на нее, как рассчитываешь на воздух и воду. Она не просто поддерживала меня, она была моей опорой, моей защитой. Она была моим переводчиком, помогала мне освоиться в одолевавших меня чувствах. Могу только представить, чего ей это стоило. Когда она уходила, я не мог справиться ни с чем. Ей приходилось жить за нас обоих.

До этого я попадал в больницу только однажды — шестилетним мальчишкой. Провел там несколько дней — мне делали операцию на ухе. На меня волнами накатывали воспоминания об одиночестве, о тоске по дому. В той больнице был старый водопровод, и в трубах по ночам что-то завывало. Три десятка лет спустя я вспоминал по ночам эти завывания. Я крепко спал и вдруг почему-то просыпался, лежал тихонько и вспоминал страхи, мучившие меня в шесть лет.

Когда я бодрствовал, то беспрестанно уговаривал врачей отпустить меня домой. Мне хотелось вернуться в ту жизнь, где я уходил на работу, а потом возвращался домой к Минди и девочкам. Память у меня еще не восстановилась. Я понимал, кто я, узнал детей, узнал родителей и братьев. Но про сегодняшнее я помнил только несколько минут. Поэтому я постоянно путался, это меня изводило, а я изводил окружающих.

 

Минди

Поездка очень утомила Ричарда. Я тоже устала. Пришел Рик Нельсон, нейрохирург.

Рик — человек удивительно спокойный, с мягким голосом. Он покорно слушал возбужденный рассказ Ричарда и все время поглядывал на меня. Он пытался оценить, насколько трезво рассуждает Ричард, и сразу догадался, что это — не настоящий Ричард. В конце беседы Рик извинился и попросил у Ричарда разрешения побеседовать со мной с глазу на глаз, узнать мое мнение. Разрешение было получено.

Я была союзницей Ричарда, и если бы я вдруг переметнулась, он бы потерял ко мне всякое доверие. Рик нашел отличный выход. Мне было очень трудно обсуждать состояние мужа у него за спиной. Я чувствовала себя предательницей, однако понимала, что врачам нужно знать каждую мелочь.

Рик сразу нашел у Ричарда все хрестоматийные признаки. Он очень хотел всем доказать, что полностью поправился, при этом вопрос о том, в каком городе он сейчас находится, приводил Ричарда в замешательство.

Мне было больно обсуждать его психическое состояние. Ричард человек очень умный, однако мысли у него путались. Врачи сравнивали его состояние с каталожным ящиком, который уронили на пол и все карточки разлетелись в разные стороны. Мы пытались помочь ему их собрать. Это дело непростое и долгое, тут главное — запастись терпением. И еще был нужен отдых. Мозг Ричарда перенапрягся, и лучшим лекарством был сон. Если перетруждать мозг, объяснил Рик, это отбросит Ричарда назад, и тогда уже трудно будет что-либо сделать.

В Бристоле моя жизнь текла совсем иначе. Я каждую ночь проводила с Ричардом, но мы были гораздо ближе к дому, к девочкам, и мне надо было уделять внимание и им. Ричард подолгу спал днем. Тогда я мчалась домой и возвращалась поскорее — чтобы он не слишком беспокоился. Не все шло гладко. Иногда мне звонили из больницы еще до того, как я успевала добраться до дома. И когда я занималась с девочками, я все время думала о том, что мне надо поскорее вернуться к Ричарду. Я все меньше успевала читать детям на ночь, и прощаться с ними становилось все труднее. Они звонили папе, желали ему спокойной ночи, и я тут же уезжала. Выбегала из дома и неслась к машине.

В дороге я говорила по телефону. Телефонов у меня было два. Один всегда стоял на подзарядке. Я слушала сообщения, отзванивала тем, кому успевала. Разговоры были короткими. Многие друзья хотели знать, как он себя чувствует, но первым делом я всегда звонила родителям Ричарда. А потом маме. Разговоры с ней всегда меня поддерживали, придавали сил.

Иногда накатывала усталость, но тут уж мне помогали сила воли и желание поскорее оказаться с Ричардом. Это как когда оставляешь ребенка с милыми, но чужими людьми.

 

Ричард

Посттравматическая амнезия — отличное лекарство от скуки. Я мог по десять раз читать одну и ту же газету, всякий раз забывая, что читал ее всего несколько минут назад. Находил в больничном меню картофельную запеканку с мясом и радостно сообщал, что обожаю ее. А когда ее приносили, я успевал забыть, что сам ее и заказал, радовался тому, что принесли мое любимое блюдо, и удивлялся, откуда в больнице про это узнали.

К тому времени, когда я понял, что такое посттравматическая амнезия, я уже почти избавился от нее. Но оставался страх — я боялся доверять своим ощущениям, и это было ужасно. Чем больше я осознавал, тем больше пугался. На этом этапе я уже понимал, что что-то не так, но не знал, как это исправить, не знал, как это на меня влияет. Ведь я вполне мог все себе вообразить. Но я хотя бы осознал, что попал в аварию, что нахожусь в больнице, что могу поправиться. И я по-прежнему очень хотел домой.

Врачи входят к тебе в палату с особым выражением лица — немного усталые и немного настороже. Стоило врачу переступить порог, я тут же начинал болтать без умолку — пытался доказать, что выздоровел и пришел в себя.

— Доброе утро, Ричард. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, нормально. Гораздо лучше. Правда, погода меня беспокоит — по-моему, надвигается антициклон.

Я делал взмах правой рукой — показывал на окно. Которое было слева.

— Вы знаете, что лебеди — однолюбы?

— Нет, Ричард. А вы знаете, какой сегодня день недели?

— Нет.

Я действительно этого не знал. Мог отчетливо вспомнить то, что случилось много лет назад, но никак не мог ухватить настоящее. Никак не мог обрести ощущения времени и места. Факты и мысли все время ускользали. Я начал осознавать, что со мной что-то не так, что я не могу чего-то понять. И меня это пугало. У меня была мозговая травма. Это повлияло на мой рассудок. Может, и о своей мозговой травме я думаю неправильно. А еще я не знал, какой сегодня день недели. И где я нахожусь. И почему. Я был там, потому что получил мозговую травму, и все вокруг пытались мне помочь. Я так пугался, когда не мог ответить на вопрос, на который должен был знать ответ, что мне становилось еще хуже. Я беспокоился еще больше, потому что знал, что не могу сделать что-то очень простое.

Никогда не забуду, как я боролся со спутанностью сознания. Я был сосредоточен исключительно на себе — как карапуз, который не понимает, что в мире помимо его воли есть какая-то еще. Я был центром собственной вселенной, и все остальные тоже должны были вращаться вокруг меня. Оказалось, что это важный опыт, и с тех самых пор я совершенно иначе отношусь к людям, у которых по разным причинам путается сознание.

Порой это бывало приятно. Например, я спрашивал, что будет на ланч, хотя заказал его за пять минут до этого. Больше всего переживали те, кто был со мной рядом. Куда труднее видеть, что любимый человек не в себе, нежели спрашивать у медсестер, где тут ближайший бар. Но бывали и вспышки сознания, и тогда становилось по-настоящему страшно. Поэтому-то я так сочувствую тем, кто так же пострадал и чьи прогнозы не столь утешительны.

Когда я пришел в состояние, близкое к нормальному, на меня стали накатывать лавины чувств. Когда мы только попали в Бристоль, меня стала мучить совесть. Я осознал, сколько боли и страданий доставил Минди, моим дочкам, братьям и, разумеется, родителям.

Мне хотелось повидаться с родителями, объяснить им, что я ни в чем не виноват, просто что-то сломалось в машине. Мне хотелось попросить у них прощения, сказать, чтобы они за меня не беспокоились. Это было как в детстве, когда я падал с велосипеда и страдал не только от боли, но и от угрызений совести — я ведь этим причинял боль и своим родителям. Помню, как-то раз я пришел домой с разодранной рукой. И помню, какое лицо было у мамы.

Каково же ей было сейчас? Теперь я на себе испытал, что чувствуют родители, когда их ребенку больно. Я лежал в больнице, одновременно ощущая себя и десятилетним мальчишкой, и отцом. Мне так и не удалось рассказать об этих чувствах родителям — я пытался, но у меня не получалось. На меня навалился такой груз вины, что казалось, он меня раздавит в лепешку. Вину испытывают многие из людей, оправляющихся после травм — душевных и телесных. Позже меня накрыла вторая волна — я мучился от того, что мне повезло, а многим — нет. Я лежал без сна и думал о том, что я пережил кошмарную аварию и выкарабкался, а некоторые получают куда более тяжелые увечья, просто свалившись с лестницы. И вину эту я испытываю до сих пор. А тогда, в бристольской больнице, я винил себя только за то, что доставил столько беспокойства родителям, братьям и жене.

Когда память стала возвращаться, встала еще одна проблема — чем занять время. Но я вовсе не мечтал, лежа на больничной койке, поскорее вернуться на работу. Я вообще не понимал, что это такое. Я знал, что работа — это то, чем я занимался, пока жил в реальном мире, понимал, что я взрослый человек, у меня жена и дети, что работа дает мне возможность платить за дом, в котором мы живем. Но я не мог понять, как я могу работать. Я хотел играть. Это был регресс — я чувствовал и думал как ребенок.

Шел дождь. Я рассматривал машины внизу — их цвета, формы. Мне захотелось провести рукой по их металлическим кузовам, мокрым от дождя. Мне хотелось выйти в мир, вспомнить, каково там. Но больше всего я мечтал сходить в магазин — что-нибудь купить. И просто поглазеть на вывески и витрины.

Я вспомнил, как меня мальчишкой повезли в торговый центр в Бирмингеме. Мне надо было купить ботинки к школе. По пути нам встретился киоск с портфелями. Я восхищался их глянцевыми боками, а мама разговаривала с продавцом. И вдруг я оказался у лотка, где торговали едой. Это меня не интересовало. Я думал, как вернусь домой и соберу из «Лего» бэтмобиль. Я все думал, из чего сделать стальной нож на носу, который мог перерезать любую проволоку. И еще мне пригодилась бы проволока, та, которой папа подвязывал кусты. Но главное, конечно, это крылья.

Меня позвали мама с Энди. Пора было идти. И картинка вмиг поменялась. Теперь я был в Солихалле, рядом с домом. Я оказался на Мэл-сквер, где в центре площади бьет большой фонтан. Мы бежали по бортику фонтана, кричали, смеялись. Мама тоже смеялась.

Я отвернулся от окна, оглядел свою палату. Как же мне хотелось на улицу! Хотелось пойти в магазин, купить новый набор «Лего». Самое приятное — достав кубики из шуршащих пластиковых пакетиков, собирать модель с картинки. Точно! Мне нужно «Лего». С ним прошло мое детство. Я все свободное время собирал машины и мотоциклы своей мечты. И мои творения отправлялись в путешествия по джунглям под журнальным столиком или в мрачное ущелье, находившееся в темном углу между папиным креслом и стеной. Я понимал, что я уже не десятилетний мальчик, что мне тридцать шесть лет и я лежу в больнице. Но я знал, что, поскольку я больной, мне разрешено делать то, что доставляет мне удовольствие.

Нам, взрослым, редко выдается время подумать о себе и о своей жизни. В моем тогдашнем положении я мог часами размышлять о жизни и о своем месте в ней. Но, возможно, чтобы окончательно прийти в себя, нужно было вернуться в прошлое, вспомнить, кто я есть.

Пришел доктор Джон Холлоуэй. Я уже узнавал его и запомнил его имя. Мне нравилось с ним беседовать — он был человек спокойный и уверенный в себе. Мы обсудили мое самочувствие. Он взял со стола молитвенник, присланный каким-то доброжелателем.

— Вы это читаете? — спросил он.

— Ну, иногда заглядываю. — Мне хотелось показать, что я человек с духовными запросами. Короче, как всегда, похвастаться.

Он продолжал меня выспрашивать. Я молчал. Джон ждал.

— Мы стараемся не упускать из виду вспышки энтузиазма, которые бывают у пациентов на этой стадии, — сказал он.

— Нет, я не ударился в религию. Если вы это имеете в виду.

— Ясно, — с облегчением вздохнул он.

У нас с ним были вполне доверительные отношения, мы обсуждали, как подобные аварии могут влиять на человека. Мне эти разговоры нравились, а Джон, по-видимому, определял, как идет процесс выздоровления. Он рассказал мне, что навязчивые мысли или желания могут возникнуть невесть откуда. Человек вдруг хочет отдать все свои деньги, сменить работу или ударяется в религию. Очень часто люди, побывавшие на пороге смерти, возвращаются к жизни с новыми устремлениями. Я бы с удовольствием побеседовал на эту тему еще, но Джон, видно, решил, что время еще не пришло. Он попрощался и ушел. А я заснул крепким сном.

Пришла Минди. Я проснулся. Мы поговорили о том, что происходит в мире. Минди рассказала, что моя авария наделала много шума. Я не помнил, как она показывала мне газеты, а врачи считали, что не нужно слишком меня нагружать. Статьи про то, как я чудом избежал смерти, могли мне навредить.

Я знал, что ребята из «Топ Гир» навещали меня в Лидсе, но этого я тоже не помнил. Мы с ними были настоящей командой. И шутили, что работаем мы на игровой площадке для взрослых. И вот один из нас здорово расшибся на этой площадке. Все хотели знать, как себя чувствует их товарищ. Для меня много значило то, что они приехали.

В больницу мешками приносили письма, открытки, подарки от тех, кто переживал за мою судьбу. Каждый день Минди приносила немного. И вот настал момент, когда я смог сам их читать. Я не чувствовал себя знаменитостью, которая купается в восхищении людей, которых никогда не встречал. Я читал их как человек, который лежит в больнице и которому тысячи друзей искренне желают поскорее выздороветь.

Было много писем от тех, кто побывал в похожей ситуации. Они охотно делились опытом с товарищем по несчастью. Один парень получил травму, упав с мотоцикла. Судя по письму, он был из тех, кто больше всего любит скорость и риск.

Однако ведущему «Топ Гир» он писал не о том, с какой скоростью он несся. Он писал, что не надо бояться мозговой травмы. С ним случилось то же самое, и он поправился. Как же мне это помогло, как утешило! Мне писали тысячи людей со всего света, писали с заботой и любовью. Эти письма помогали мне вернуть уверенность в себе и своих силах. И у меня болит душа о тех, кто куда больше заслужил такую поддержку, но не получил ее.

Минди принесла коробку «Лего», которую купил мне Джеймс Мэй. Это была модель зеленого трактора. Пакетики с кубиками выглядели так же, как в моих мечтах. Инструкции оказались для меня довольно сложными, и мне пришлось сосредоточиться. Уж не знаю, что думала Минди, когда я с головой погрузился в занятие, рассчитанное на тех, кто лет на тридцать меня младше. Люди приходили и уходили, а я все собирал трактор. Доктор Холлоуэй сказал, что раз мне нравится «Лего», что ж, пусть я в него играю. И еще он сказал, что строить по двухмерным картинкам трехмерные конструкции мне даже полезно. Это поможет мне лучше ориентироваться в пространстве, поможет сосредоточиваться. Это-то я и мечтал услышать. Я попросил Минди купить еще «Лего», и она, радуясь моему энтузиазму, тут же помчалась в магазин.

 

Минди

Ричарду до чертиков надоела палата.

— Мне нужно выйти. Мне очень хочется просто пройтись по магазинам. Ну прошу тебя!

Ричард ненавидит ходить по магазинам. И всегда старается увильнуть от этого занятия. Так почему же теперь его туда так потянуло?

Он согласился дать мне список того, что ему нужно. В списке были журналы «Классические авто» и «Классические мотоциклы», ручка и бумага — писать письма, набор «Лего».

Я отправилась в огромный торговый центр на окраине Бристоля. Первые три просьбы я выполнила сразу. А вот «Лего» никак не могла найти. Отыскала только в «Бутсе», в детском отделе, два более-менее подходящих набора.

Еще десять минут я провела в кондитерской — покупала обожаемые Ричардом шербет, мармелад, рахат-лукум. И все время поглядывала на часы — время летело слишком быстро. За час мне нужно было вернуться к Ричарду, обиходить его и умчаться домой.

На глазах у изумленных покупателей я пулей выскочила из магазина. По дороге в больницу я от души костерила водителей, которые ползли как черепахи. Наконец я добралась до больницы. Мы с Ричардом рассмотрели покупки, попили чаю, и мне уже было пора отправляться в Глостершир.

 

Ричард

Через несколько дней вся палата была завалена коробками с «Лего» — практически превратилась в магазин игрушек. Нет, в лабораторию испытания «Лего». И главным сотрудником этой лаборатории был я. Я как раз собирал корабль, когда пришли Минди с девочками. Я спросил, не хотят ли дочки ко мне присоединиться, и они с радостью согласились.

Мне было хорошо рядом с Иззи и Уиллоу. Я знал, кто я и зачем я здесь. Я был их папой, который получил травму и поэтому лежит в больнице. Я не задумывался о времени, пока Минди не сказала, что уже поздно и девочкам пора домой. Мы обнялись на прощание, и я вышел с ними в коридор. На ногах я держался еще не очень твердо, но не хотел этого показывать. Лифт пришел слишком быстро. Мы улыбнулись друг другу, и двери стали закрываться.

Я успел заметить, как Иззи подняла глаза на мать. Она была готова расплакаться. Ей было всего шесть лет, она скучала по папе, боялась за него. По дороге в палату я тоже плакал.

 

Минди

Едва двери лифта закрылись, Иззи разрыдалась. Я тут же склонилась к ней. Похвалила ее за храбрость. Она на самом деле меня изумляла. Иззи чувствовала, как и чем она может помочь папе. Она даже взяла себя в руки и, когда мы вышли на улицу, весело помахала Ричарду, смотревшему на нас из окна. Уиллоу сделала то же самое. Мы с Элей шли сзади и плакали. Уиллоу, к счастью, наших слез не заметила.

— Молодец, Иззи, — похвалила я старшую.

Она молча кивнула. По щекам ее снова текли слезы.

— Иззи, ты в порядке? — спросила Уиллоу.

Иззи снова кивнула. Мы поехали домой. Все вместе, только без папы. Иззи было тяжело, но она все понимала. А я снова и снова повторяла:

— Иззи, он поправится. Даю тебе слово.

Она кивала, плакала, обнимала меня. Но она девочка упорная, и она мне верила. Она взяла на себя ответственность за Уиллоу, решила быть сильной ради маленькой сестры.

Когда-нибудь она осознает, что ей пришлось пережить, удивится своей силе духа и, может быть, поймет, почему она стала такой. Я знаю только одно: маленькая девочка решила стать больше чем дочкой, она стала Ричарду другом.

Как же было чудесно оказаться с ними дома! Мы въехали в ворота, я услышала, как лают на кухне собаки, и поняла, что скучала по их лаю.

Эля открыла дверь, мы выпустили собак. Они завиляли хвостами, Ти-Джи лизнула меня в руку, Капитан прыгнул на меня, Пабло залаял, а Крузо истошно завыл. Все они старались показать, как они мне рады. Уиллоу с Иззи рассмеялись.

— Минди, они по тебе истосковались, — улыбнулась Эля.

Мы с девочками отправились с ними погулять, и они радостно понеслись на холм.

Мы отправились навестить Хэтти, нашу огромную дворовую собаку. Она тут же легла на спину — чтобы ей почесали пузо. Хэтти — сторожевая собака, и всю предыдущую неделю она старательно облаивала незваных гостей, толпившихся у ворот. Она была раза в три больше Уиллоу, но с детьми вела себя как овечка. Она считала их своими детками и очень серьезно относилась к роли защитницы.

Когда дети уезжали, она умолкала и ждала их возвращения, лежала в будке и смотрела на ворота — не появится ли машина.

Эля на скорую руку приготовила девочкам ужин, а я пошла наверх — собирать одежду для Ричарда. Иззи увидела чемодан и расстроилась.

— Мам, ты что, опять уезжаешь? — Она обхватила меня за ноги.

Мы с ней ушли в холл, чтобы Уиллоу нас не увидела, сели на ступеньку. У нас был «взрослый разговор». Мы говорили о папе, о его здоровье, о том, почему я должна быть с ним рядом.

— Я скучаю по папе, — всхлипнула Иззи. Но все поняла.

— Папа тоже по тебе скучает, детка. Но мы поможем ему поправиться, правда?

Она кивнула, вытерла слезы:

— Мамочка, я так тебя люблю!

Я даже не пыталась сдержать слезы. Но она сделала вид, что не заметила их.

Мы спустились вниз, сели ужинать с Элей и Уиллоу. И тут позвонили из больницы. Мне нужно было опять уезжать.

 

Ричард

Мне, как и многим людям, в больнице плохо. Но здесь, в Бристоле, я приноровился к новому распорядку, привык к нему. И мне стало намного легче. Я просыпался, болтал с медсестрами, завтракал, играл в «Лего». Потом приносили ланч. Я ел, спал несколько часов, играл в «Лего» и ждал, что принесут к чаю.

В каком-то смысле я снова стал десятилетним мальчишкой. И скучал по своим братьям так, как не скучал лет двадцать. Мне хотелось, чтобы они сидели на полу со мной рядом и собирали очередную конструкцию из «Лего». У них была сложная взрослая жизнь, а я вернулся в детство, и мне не хватало двух лучших друзей.

С тех пор я не раз разговаривал с ними, и оказалось, что они испытывают те же чувства. Что бы с нами ни происходило, в глубине души мы остались сорванцами, которые гоняли на велосипедах по Треугольнику, рыли землянки в поле за домом, играли в машинки. Они много раз навещали меня в больнице, но о первых посещениях я не помнил ничего. А потом я смотрел на них с недоумением. Не мог понять, что это за взрослые дядьки и куда подевались мои братья.

Но эти мысли быстро прошли. Я отлично умел отвлечься. Целый день я собирал модель бэтмобиля, купленного Минди. Пришел доктор Холлоуэй, поинтересовался, как продвигаются дела. Я стал объяснять, что есть трудности. По его вопросу я решил, что он тоже собирает бэтмобиль, и хотел помочь ему советом. Только через несколько минут я сообразил, что он шутит. И впервые за долгое время смутился. А это было само по себе хорошим признаком.

Когда-то мне посоветовали заниматься спортом. И я стал бегать каждый день, поэтому, несмотря на полученную мозговую травму, я был в неплохой физической форме. Но я сильно похудел — ведь две недели меня кормили только через капельницу.

Мне предложили походить в больничный спортзал, и Минди привезла мой спортивный костюм. Женщина, занимавшаяся лечебной физкультурой, была очень дружелюбна, и я решил похвастаться тем, как поднаторел в йоге. Но, увы, у меня ничего не вышло. Она спросила, не хочу ли я попробовать станок для гребли. Я радостно согласился. Через четыре минуты я был практически без сил. Оказывается, физическую форму легко потерять. Свою я потерял, загремев на больничную койку. Но как же было здорово начать заниматься.

Мне впервые представилась возможность преодолеть себя. Врачи считали, что физкультура пойдет мне только на пользу. Станок для гребли безумно скрипел. И я несколько дней беспокоился, не мешаю ли я скрипом другим пациентам. Мне было тяжело, но я греб и греб. Минди как могла подбадривала меня, терпеливо выслушивала мои рассказы. Я уже греб по семь минут, и мне разрешили перейти на беговую дорожку.

Я мечтал в одиночестве пробежаться по парку. Тренеры устанавливали параметры на тренажере, а я представлял себе усыпанные золотой листвой дорожки, вдыхал ароматы осени.

Я собирался покинуть больницу. Врачи разрешили, но домой мне было не вернуться. Мне объяснили, что дом оцепили репортеры и телевизионщики, и врачи опасались, что для меня это будет слишком сильным стрессом. Я только-только начал приходить в себя, и рисковать не стоило. Врачи не могли предсказать, насколько вероятны припадки или какие-то иные осложнения. Однако статистика имелась.

Описаны и исследованы тысячи случаев, и делается это и ради самих больных, и ради тех, кто еще может оказаться в таком состоянии. Так вот, по статистике в случаях, подобных моему, опасаться надо прежде всего перевозбуждения. Для меня любая перемена обстановки могла обернуться стрессом, и оказываться под объективом камер мне никак не стоило. Однако доктор Холлоуэй понимал, что мне надо потихоньку начинать общаться с миром.

Так что был разработан план. Нам надо было незаметно перебраться в какое-то другое место. Минди нашла подходящее. И через пару дней нам предстояло туда отправиться.

Эта таинственность меня раздражала. Никто не должен был знать, куда мы едем, даже друзья, потому что, если бы все открылось, оказалось бы, что кто-то в этом виноват. Мы не хотели обременять кого-нибудь секретом, который и так мог раскрыться.

Мне сказали, что нас предупредят с вечера, а уедем мы утром. Мне нужно было только заранее собрать вещи. И я каждый день собирал и разбирал сумку — находился в состоянии полной готовности.

 

Минди

Ричарду давали все меньше лекарств. Состояние его улучшалось, он все меньше спал, занимался физкультурой уже по два раза в день. В основном это были пилатес и аэробика, а также несколько упражнений по релаксации. Ему отлично помогали — врачи и тренеры радовались малейшему достижению, помогали ему набрать силу.

Ричард набирался не только физических сил, но и оптимизма. Физические нагрузки всегда действовали на него положительно. Я и раньше, когда он хандрил, советовала ему сходить в спортзал или на пробежку. И всякий раз он возвращался бодрым и счастливым. Сейчас о бодрости говорить было рано, но его тело вспоминало все, что умело раньше. Он стал более подвижным, и ему сократили количество уколов. После инъекций, препятствующих свертыванию крови, у него весь живот был в синяках.

Рик Нельсон, побеседовав с ним, отметил, что Ричард стал гораздо лучше оценивать свое состояние. Он лучше понимал, что с ним произошло, какого прогресса он добился, и это было хорошим знаком.

Ричарда познакомили с доктором Джоном Холлоуэем, директором местного реабилитационного центра для больных с мозговыми травмами. Ричарду он понравился с первого взгляда, и он тут же включил свое обаяние. Но Джон отлично умел отмести все лишнее и знал, как вывести пациента на разговор по душам. Он рассказал Ричарду о том, насколько серьезно его заболевание, но сделал это так, чтобы не вызвать в Ричарде ненужной тревоги. Послушав их разговор, я успокоилась — Джон сумел подобрать ключ к Ричарду. Он помогал нам несколько месяцев. К нему можно было обратиться и днем, и ночью, и его поддержка была для нас неоценимой.

Каждый раз, когда я выходила из больницы или входила в нее, меня встречали несколько фотографов. Они держались уважительно, в больницу проникнуть не пытались. Так же деликатны были и фотографы у нашего дома. Они просто ждали, когда появится Ричард. Но мы все равно смертельно устали от внимания прессы. У меня не было времени проверять, соответствует ли информация, которую поставляют журналистам, истине, и меня это тревожило. К агенту Ричарда обращались многие издатели — всех интересовала история Ричарда, и я никак не могла решить, что делать. К счастью, меня связали с человеком, который знал, что делать. Гэри Фэрроу, специалист по связям с общественностью, стал для нас палочкой-выручалочкой. Поначалу он занимался только общением с прессой, но когда состояние Ричарда улучшилось, его роль изменилась.

А Ричарду уже не терпелось сменить обстановку. Он начинал злиться, и оставаться в больнице ему было бы просто вредно. Здесь была одна сложность: как перевезти его, не привлекая внимания прессы. От вспышек фотоаппаратов у него вполне мог случиться эпилептический припадок. А уж если бы он оказался дома, журналисты вполне могли бы устроить настоящую осаду.

Врачи посоветовали мне найти какое-нибудь тихое местечко, где Ричард мог бы расслабиться. Они поставили только одно условие: никаких долгих перелетов. Мы с Гэри подумывали об Ирландии, но это было слишком сложно. В Озерном крае почти не осталось по-настоящему уединенных мест. И тогда мы выбрали Шотландию. Домик в горах.

Это была отличная идея. Но действовать следовало осторожно. В наш план мы не посвящали никого, даже Ричарда — не дай бог, пронюхают журналисты.

Гэри собрал отряд бывших спецназовцев. Операция «Джойстик» предполагала следующее:

Чтобы сократить количество посвященных в операцию людей и свести до минимума вероятность быть замеченными третьими лицами, мы планируем отправить порознь членов семьи и сам объект на условленное место, откуда они будут доставлены на трейлере «уиннебаго» к пункту конечного назначения.

Один сотрудник будет отправлен вперед. Он наймет машину, которую можно будет использовать в случае, если «уиннебаго» не сможет проехать к пункту конечного назначения. Радиосвязь должна быть обеспечена на протяжении всей операции.

Труднее всего было держать все это в секрете от самого Ричарда, но это было необходимо — он непременно разболтал бы, что собирается уезжать.

В пятницу вечером мне нужно было быть дома. Уезжала Эля. Она и так задержалась на две недели, но ей пора было возвращаться в Польшу. Ричард понимал, что мне обязательно нужно с ней попрощаться и остаться с девочками. Правда, он рассчитывал, что я привезу девочек в субботу, но в субботу у меня дома должна была собраться вся наша группа для последнего совещания. В воскресенье вечером мы должны были уехать. Так что я сказала Ричарду, что мы уедем в понедельник с утра, и взяла с него слово молчать.

Я позвонила маме Ричарда и предупредила ее, что мы «ненадолго исчезнем», попросила ее купить еще один мобильный и дать мне номер. Я намеревалась сделать то же самое. Общаться мы с ней собирались по «секретным» телефонам.

В воскресенье днем к Ричарду должен был приехать его брат Энди. Я надеялась, что это отвлечет его.

Суббота. К нам домой прибыли два человека, отвечающих за операцию. Их сопровождали несколько машин — в задачи остальных участников операции входило контролировать обстановку. Журналисты засели в соседнем лесочке с длиннофокусными объективами и фиксировали все. Наши ребята собирались отыскать их. Я встретила своих сообщников так, будто это были мои давнишние друзья. Мы сидели на кухне, пили чай и обсуждали детали нашего плана.

Воскресенье. Днем приехала дочка одного из ребят. Эта восемнадцатилетняя девушка должна была сыграть важную роль. А пока что она познакомилась с Иззи и Уиллоу, поиграла с ними и на прощание пообещала, что скоро снова появится.

Я купила запас корма для собак, кошек и пони, написала записки соседям, которые должны были присматривать за домом и живностью, и стала собирать вещи. Девочки играли в саду.

В воскресенье вечером я, как обычно, уложила девочек спать, а сама принялась носиться вверх-вниз с сумками и чемоданами. Команда уже заняла положение у дома. Они удостоверились, что за домом никто не наблюдает. А другие члены нашей группы прочесывали местность вокруг бристольской больницы.

В одиннадцать вечера ребята подогнали внедорожник к задней двери и стали грузить приготовленный мной багаж.

Тогда девушка, которая уже появлялась днем, помогла мне разбудить Иззи и Уиллоу.

— Девочки, мы едем в путешествие! — сообщила я.

Они были сонные и счастливые. Мы усадили их на детские сиденья, запустили в машину Капитана и Ти-Джи. За остальными собаками должны были присмотреть наши соседи и друзья, которые любезно предложили свою помощь.

Я объяснила девочкам, что съезжу за папой и скоро мы все встретимся. Они не волновались, не задавали вопросов и с радостью отправились навстречу приключениям. Ведь в них должен был участвовать и их обожаемый папочка.

Я села во вторую машину, и мы поехали к автостраде. Первая машина отправилась на север, где на одной из заправок их должен был ждать «уиннебаго». Нам еще предстояло заехать в больницу Бристоля.

За пятнадцать минут до прибытия я позвонила медсестре и предупредила, что мы скоро будем.

— Он спит, — сказала она. — Будить его?

— Нет, спасибо, я сама его разбужу.

Я отлично знала Ричарда и понимала, что он не спит.

 

Ричард

Это было даже лучше, чем Рождество для пятилетнего мальчишки. Через несколько часов мне предстояло отправиться в мир — как будто впервые. Я лежал на больничной койке, и меня била дрожь — так я был возбужден. В тот день ко мне заезжал мой брат Энди. Мы отлично провели время: он поиграл со мной в «Лего», и я под страшным секретом рассказал ему, что завтра мы уезжаем, но об этом не знает никто, даже сотрудники больницы.

Я полностью доверяю своим друзьям и родственникам. Им достаточно было знать, что мы отправляемся в надежное место, что врачи этот план одобрили, а если мне вдруг понадобится помощь, ее тут же окажут. Позже я понял, что надо было просто сказать, куда мы едем. Но врачи настаивали на конспирации. А это только усиливало мою паранойю.

Когда наконец раздался стук в дверь, он меня не разбудил. Я и так бодрствовал, лежал с открытыми глазами, напряженный — как лыжник на старте трассы. Но я не вскочил с кровати, а спокойно спросил:

— Что, уже пора?

— Да, идем.

Я схватил сумку, в которую засунул сколько мог «Лего» и одежду. Больше брать было нечего. Мы вышли в коридор. Нервы у меня были напряжены. Все напоминало мне то ли сцену из боевика, то ли детство, когда меня рано утром увозили на отдых. Мы шли по коридору, и Минди держала меня за руку.

Я почему-то догадался, что одетый в темное человек, который нас сопровождал, не думает ни о боевиках, ни о детстве. Он отлично знал дорогу и шел так, что сразу было понятно: в его жизни бывали такие ситуации, когда неверно сделанный шаг приводил к серьезным осложнениям.

Мы прошли вестибюль и оказались на улице. Ветер ударил мне в лицо. Мне захотелось раскинуть руки и побежать. Но я сдержался. У входа нас ждала машина, задняя дверца была открыта. Я взглянул на небо, на силуэты домов, вдохнул прохладного ночного воздуха и забрался в салон.

— Девочки нас ждут, Ричард. С ними все в порядке. И еще они прихватили с собой пару собак.

Я пребывал в радостном возбуждении. Для меня был важен каждый миг, я хотел запомнить все. Однако, оказавшись в машине, я заснул буквально через мгновение и проснулся, только когда мы нагнали трейлер. Я вышел, как мужчина взял свою сумку и передал ее кому-то.

Девочки сидели в трейлере на диване. С ними были Капитан и Ти-Джи. И мир вдруг снова стал разноцветным — я оказался дома, со своими девочками. Я обнял их, и они с восторгом кинулись показывать мне, что есть в трейлере. Они показали мне большую спальню сзади, свои койки и шкафчики наверху, показали, какое место выбрала себе Ти-Джи.

Минди внимательно за нами наблюдала. Она была со мной на первом этапе выздоровления, а теперь мы подошли к следующему. Я устал, но так перевозбудился, что не мог заснуть. Минди села со мной рядом на диван, девочки заснули. Ти-Джи устроилась в ногах — охраняла их сон.

Мы разговаривали о жизни, которая нас ожидала, о том, как все изменится. Врачи уверили нас, что я восстановлюсь полностью, но это процесс мучительный и долгий. Но пока что об этом мечтать было рано: я был так слаб, что даже не мог вообразить, что когда-нибудь приду в норму. Однако мы с Минди договорились, что раз уж нам представилась возможность продолжить нашу совместную жизнь, мы сделаем для этого все, что в наших силах.

Мы поблагодарили ребят, которые доставили нас к трейлеру. Нам представили двух водителей, которые должны были отвезти нас в Шотландию, в горы.

Врачи объяснили, что избыток внешних раздражителей может привести к судорогам. Я закрыл глаза и стал ждать. Я понятия не имел, каково это — перенести эпилептический припадок. Я оглядел спальню. По бокам были окна, и через жалюзи можно было разглядеть огни на трассе. Минди взглянула на меня:

— Спи, дорогой.

За последние недели я почти привык к страху, но от этого ощущения не стали приятнее.

— Минди, я волнуюсь. Говорят, мигающие огни могут вызвать эпилептический припадок, даже если видишь их на экране телевизора. Если так могут реагировать обычные люди, сидящие у телевизора, то что же будет со мной? — раздраженно сказал я. — А здесь, — я обвел рукой спальню, — огни только и мерцают.

Минди задвинула шторки на окнах. В полумраке Минди посмотрела на меня.

— С тобой все будет хорошо. Врачи сказали, все у нас получится. Тебе нужно поспать. Помнишь, они сказали, что опасность возрастает вместе с усталостью? Ложись.

Она сняла покрывало, отошла в сторонку.

— Извини, я просто испугался. Обидно пройти такой длинный путь и…

Я умолк. Я понимал, что сон мне необходим. Закрыл глаза, но заснуть никак не мог. Я лежал и ждал, когда начнется припадок, прислушивался к своему организму, нет ли чего необычного.

Наш трейлер подбросило — видно, попалась выбоина на дороге. Я откинул одеяло и встал.

— Не могу спать. Наверное, я зря на это пошел.

— Ты что, хочешь вернуться?

— Господи, конечно, нет! Просто… Нет, это глупость. Они же сказали, никаких вспышек света, никакого резкого шума. Но когда трейлер наезжает на какую-нибудь неровность, он так грохочет! У меня случится этот идиотский припадок, и я на всю жизнь останусь таким. Отберут водительские права, нам не на что будет жить. Почему нельзя было полететь самолетом? Кому есть дело до того, что парень из программы про машины, который стукнулся головой, сел в самолет? Что ты устроила!

Она стояла, держась за косяк. Я винил ее во всем. Врачи предупреждали, что у больных с мозговой травмой бывают вспышки гнева. Наверное, это со мной и происходило. Мы оба это понимали, и поэтому я злился еще больше. Я злился не потому, что ударился головой, а потому, что меня все хотели убить, все хотели свести на нет ту огромную работу, которую я над собой проделал. Все шло не так — оттого, что люди действовали не подумав.

— Дорогой, прошу тебя, поспи.

Голос у нее был нежный и ласковый. Я натянул одеяло на голову, чтобы не видеть отблесков огней, и ждал, когда случится припадок. Интересно, как это будет? Поймет ли это Минди или я просто скорчусь в судорогах и умру? Наш трейлер несся вперед, мы ехали из одного мира в другой.

 

Минди

Девочки лежали, прижавшись друг к другу, на диване, в ногах у них пристроилась Ти-Джи.

Ричард никак не мог заснуть — боялся припадка. Окна были занавешены почти наглухо, но это его не успокаивало. Я понимала, что убеждать его бессмысленно. Наконец он улегся, накрывшись одеялом с головой.

Я вышла из спальни и поняла, что он вышиб сдвижную дверь из полозьев. Я попробовала поставить ее на место, но Ричард, услышав шум, сердито заворчал. Однако мне нужно было быть рядом с Ричардом. Лечь с ним я не могла — дверь стала бы хлопать. Выход был только один. Я вставила руку между дверью и стенкой, уперлась ногой в противоположную стенку — чтобы не свалиться, если вдруг засну.

Так я провела всю ночь, время от времени перехватывая руку. С рассветом легче не стало. Пока Ричард спал, я не могла оставить свой пост. Солнце взошло, день обещал быть солнечным.

Мы снова были все вместе, снова были семьей. Ричард вечером нервничал, но это было вполне понятно. На него свалилось слишком много информации извне. Но он должен был справиться. Мне безумно хотелось лечь с ним рядом, но я понимала, что его нельзя тревожить. Поэтому я так и продолжала удерживать дверь.

 

Ричард

Я проснулся. Трейлер ехал вперед, но кошмары, мучившие меня ночью, улетучились. Иззи и Уиллоу так и спали на диване вместе с Ти-Джи. Минди стояла в дверях. Вид у нее был усталый, но, когда я отодвинул дверь, она ласково меня поцеловала.

— Доброе утро, дорогой! Тебе все-таки удалось поспать? — заботливо спросила она.

— Да. Спасибо тебе. Извини, что я на тебя наорал. Я испугался, — сказал я и смущенно опустил голову.

— Я все понимаю. Ну, мы уже в Шотландии. Ребята — настоящие асы, — кивнула она на двух водителей впереди.

— Ах да! Доброе утро, парни!

Мы ехали между невысоких холмов. А на горизонте виднелись огромные горы — на фоне голубого неба.

— Во сколько мы будем на месте?

— Ребята сказали, около половины пятого. Все зависит от дороги. Есть хочешь?

— Очень. А что у нас есть?

— Мы можем остановиться и купить все, что ты захочешь.

И тут мной снова овладело беспокойство. Я не хотел никого видеть. При мысли о том, что мне придется встречаться с незнакомыми людьми, меня начинало подташнивать. Меня пугали даже двое водителей. Я боялся всех, кого не знал. Минди заметила мой испуг.

— Дорогой, мы можем припарковаться где-нибудь в сторонке. Нам все равно надо остановиться — выгулять собак. Ты можешь даже не выходить — ребята купят все, что ты скажешь. Как насчет сэндвича с беконом?

Я уже не хотел есть, при мысли о возможной встрече с незнакомцами у меня пропал аппетит. Но купить на заправке сэндвич с беконом мне хотелось — так принято делать в настоящем мире.

— Да, давай! Я с удовольствием. Давайте остановимся.

Мы подъехали к заправке, и я спрятался в спальне. Из окошка я видел вокруг множество машин. Меня передернуло, свело мышцы. Минди отправила Ти-Джи и Капитана гулять с одним из водителей. Я и подумать не мог о том, чтобы показаться на людях. И сидел в темном углу спальни. Это был важный шаг: сделать то, что нужно сделать. У меня появился список необходимых дел. Но я всячески хотел их избежать.

 

Минди

Мы все съели настоящий шотландский завтрак, точнее, попробовали понемногу. Девочки носились туда-сюда, и я заметила, что, когда они начинали слишком громко визжать, Ричард устало прикрывал глаза. Ему было трудно. После аварии он существовал совершенно в другом мире, а теперь снова оказался в домашнем бедламе.

Я спросила, не хочет ли он прилечь, но он был тверд:

— Я належался на десять лет вперед. Теперь я хочу быть с тобой и с девочками.

Он усадил Уиллоу на колени. Иззи с радостью взялась за карандаши и раскраску, собаки мирно лежали на полу — словно почувствовали, что нужно ненадолго притихнуть, дать Ричарду время привыкнуть.

Когда начался последний этап нашего путешествия, Ричард старался не смотреть в окно. Его мозгу трудно было переварить такое количество быстро меняющихся образов. Каждый раз, когда «уиннебаго» замедлял ход, он с удовольствием наслаждался видом, показывал девочкам что-нибудь интересное. Мы видели горные потоки, текшие по склонам, видели густые леса, а впереди была цель нашего путешествия — Северо-Шотландское нагорье.

В четверть пятого мы подъехали к воротам. Там нас встретила молодая женщина, она же на своей машине показала нам дорогу к коттеджу, который мы сняли на три недели. «Уиннебаго» с трудом проехал по узкой извилистой дороге. И вот наконец перед нами предстал чудесный домик, стоявший на полянке в лесу. У порога стоял «лендровер». Я заказала его специально для нас, и Ричард пришел в восторг. Мы вошли в дом, и восторг Ричарда еще усилился. В гостиной горел огонь в камине, нас ждал горячий чай. Ребята занесли в дом багаж. Ричард извинился и ушел в спальню. Он безумно устал. А я им гордилась. Ему понравился домик, он был готов расслабиться. Ему просто нужно было время от времени отдыхать от окружающих.