Я волновалась, что мы замерзнем, – слишком долго сидеть в домике на дереве, но день выдается не по сезону теплым, настолько, что папа начинает разглагольствовать об изменении климата, и нам с Китти с трудом удается его утихомирить.
После его лекции я беру из гаража лопату и начинаю копать под деревом. Земля твердая, и мне долго приходится набирать темп, но где-то через полметра я наконец-то натыкаюсь на что-то металлическое. Капсула времени размером с небольшую бутылку кажется похожей на футуристический термос. Металл заржавел от дождя, снега и грязи, но не так сильно, как я думала, учитывая, что он пролежал под землей почти четыре года. Я отношу ее домой и мою в раковине, и вот она снова блестит.
Ближе к полудню я загружаю продуктовую сумку сэндвичами с мороженым, гавайским пуншем и сырными кукурузными палочками и отношу все это к домику на дереве. Я иду через наш двор к Пирсам, пытаясь удержать в руках сумку, переносные колонки и телефон, когда вижу его. Джон Амброуз Макларен стоит перед домиком на дереве, скрестив руки на груди, и пристально на него смотрит. Его белокурый затылок я узнаю где угодно.
Я замираю в неуверенности, внезапно разволновавшись. Я думала, к тому времени, как он придет, здесь уже будут Крис или Питер, и это смягчит неловкость. Но мне не повезло.
Я кладу вещи и подхожу, чтобы постучать ему по плечу, но он поворачивается прежде, чем я успеваю протянуть руку. Я делаю шаг назад.
– Эй! Привет! – говорю я.
– Привет! – он долго меня рассматривает. – Неужели это ты?
– Это я.
– Мой друг по переписке, неуловимая Лара Джин Кави, которая объявляется на Модели ООН и убегает, даже не поздоровавшись?
Я закусываю щеку.
– Разве я не поздоровалась?
– Нет, – говорит он насмешливо. – Это я точно помню.
Он прав. Я не поздоровалась. Я слишком растерялась. Как и сейчас. Видимо, все дело в большой разнице между тем, что вы были знакомы в детстве, и тем, что вы увиделись, когда оба выросли, но еще не совсем выросли, и между вами три года и письма и вы не знаете, как себя вести.
– Что ж, не важно. Ты стал… выше.
Он стал не просто выше. Теперь, когда у меня есть время хорошо его разглядеть, я замечаю больше. С его светлыми волосами, молочной кожей и розовыми щеками он похож на сына английского фермера. Но он худой, так что, скорее на чувствительного сына фермера, который сбегает в амбар, чтобы почитать. От этой мысли я улыбаюсь, и Джон смотрит на меня с любопытством, но ничего не спрашивает.
Кивая, он говорит:
– А ты… совсем не изменилась.
Я сглатываю. Это хорошо или плохо?
– Правда? – я встаю на цыпочки. – По-моему, с восьмого класса я выросла как минимум на два сантиметра.
И у меня хоть немного выросла грудь. Чуть-чуть. Не то что я хочу, чтобы Джон это заметил. Но просто, к слову.
– Нет, ты… именно такая, какой я тебя помню.
Джон Амброуз тянется ко мне, и я думаю, что он хочет меня обнять, но он просто берет у меня сумку, и то, как я реагирую на этот невинный жест, приводит меня в ужас. Но он, кажется, не замечает.
– Спасибо, кстати, что пригласила.
– Спасибо, что приехал.
– Отнести все это наверх?
– Конечно, – говорю я.
Джон берет у меня сумку и заглядывает внутрь.
– Ого, с ума сойти! Все наши старые любимые лакомства! Лезь вперед, а я передам тебе сумку.
Так я и делаю. Я карабкаюсь по лестнице, а он поднимается прямо за мной. Я сижу на корточках, протянув руки, и жду.
Но когда он поднимается на половину лестницы, то останавливается, смотрит на меня и говорит:
– Ты все еще заплетаешь роскошные косы.
Я трогаю заплетенные на виске волосы. Из всего, что было, он помнит мои прически. В те времена косы мне заплетала Марго.
– Думаешь, это роскошно?
– Да, как будто… дорогой хлеб.
– Хлеб? – смеюсь я.
– Да. Или… Рапунцель.
Я ложусь на живот, подползаю к краю и делаю вид, что опускаю свои волосы, чтобы он по ним вскарабкался. Джон долезает до верхушки лестницы и передает мне сумку, которую я беру, а потом улыбается мне и дергает меня за косу. Я все еще лежу, но чувствую электрический разряд, будто он стрельнул в меня. Я вдруг тревожусь о двух мирах, которым предстоит столкнуться: прошлое и настоящее, друг по переписке и парень, все в одном маленьком доме на дереве. Возможно, мне стоило как следует об этом подумать. Но я так увлеклась капсулой времени и закуской, и самой идеей, что старые друзья соберутся вместе, чтобы сделать то, что они хотели когда-то сделать. И вот мы здесь.
– Все нормально? – спрашивает Джон, протягивая мне руку, когда я встаю на ноги.
Я не беру его руку. Мне не нужен еще один удар.
– Все отлично! – отвечаю я радостно.
– Кстати, ты так и не вернула мне письмо, – говорит он. – Ты нарушила нерушимую клятву.
Я неловко смеюсь. Я надеялась, что он не вспомнит об этом.
– Оно слишком позорное. Я там такого понаписала! Мне невыносимо думать, что это может прочитать кто-то еще.
– Но я уже прочитал, – напоминает мне Джон.
К счастью, приходят Крис и Тревор Пайк, прервав разговор о письме. Они моментально набрасываются на еду. Тем временем Питер опаздывает. Я пишу ему грозное «Надеюсь, ты уже в пути». И добавляю: «Не отвечай, если ты за рулем. Это опасно».
Как раз, когда я собираюсь написать еще, голова Питера высовывается из-за двери, и он забирается внутрь. Я собираюсь обнять его, но тут за ним появляется Женевьева. Я вся холодею.
Я перевожу взгляд с него на нее. Она проплывает мимо меня и заключает Джона в объятия.
– Джонни! – визжит она, и он смеется.
Я чувствую в животе острый укол ревности. Неужели каждый парень ею очарован?
Пока она обнимает Джона, Питер смотрит на меня молящими глазами. «Не сердись», – говорит он губами и складывает ладони в молитве. Я отвечаю губами «Какого черта?», и он корчит рожу. Я никогда открыто не говорила, что не приглашала ее, но я думала, что это было предельно ясно. А потом я думаю: Минуточку! Они пришли вместе. Он был с ней, но мне ничего не говорил об этом, а потом он привел ее сюда, в мой дом. Ну ладно, не в мой, а в домик на дереве моих соседей. Девчонку, которая причинила мне боль. Обидела нас обоих.
Затем Питер и Джон обнимаются, жмут руки и хлопают друг друга по спине, как старые армейские приятели, давно потерянные братья по оружию.
– Мы жесть как давно не виделись, – говорит Питер.
Женевьева уже расстегивает белую дутую куртку и удобно устраивается. Если у меня и был мимолетный шанс выгнать их вместе с Питером из домика на дереве, я его упустила.
– Привет, Крисси, – улыбается она и устраивается на полу. – Классные волосы.
Крис сердито на нее смотрит.
– Что ты вообще здесь делаешь?
Я счастлива, что она это сказала. Как же я люблю Крис!
– Мы с Питером болтали, и он рассказал мне о том, что вы сегодня делаете.
Снимая куртку, Женевьева говорит мне:
– Кажется, мое приглашение затерялось на почте.
Я не отвечаю, ибо что я могу сказать перед всеми? Я только прижимаю колени к груди. Теперь, когда я сижу рядом с ней, я понимаю, каким маленьким стал этот домик. Здесь едва хватает места для всех рук и ног, а парни стали такими огромными. Раньше мы были примерно одинакового размера, и мальчики, и девочки.
– Боже, здесь всегда было так тесно? – замечает Женевьева, не обращаясь ни к кому конкретному. – Или мы все так сильно выросли? – она смеется. – Кроме тебя, Лара Джин! Ты все еще кроха карманного размера.
Она говорит это так приторно, как сгущенное молоко с сахаром. Сладко и снисходительно. Толстый слой сгущенки.
Я решаю подыграть и улыбаюсь. Я не дам ей себя спровоцировать.
Джон закатывает глаза.
– Все та же Джен!
Он говорит это сухо, устало вздыхая, и она улыбается ему своей милой улыбкой, сморщив нос, как будто он сделал ей комплимент. Но потом он смотрит на меня и язвительно поднимает бровь, и мне становится в сто раз лучше, будто по волшебству. Это странно, но, может, ее присутствие замыкает круг. Пусть берет то, что положила в капсулу времени, и на этом наша история закончится.
– Трев, дай мне сэндвич с мороженым, – просит Питер, пролезая между Женевьевой и мной.
Он вытягивает ноги в центр круга, и все устраиваются так, чтобы его длинным ногам хватило места.
Я отодвигаю его ноги, чтобы поставить в центр капсулу времени.
– Ну вот, друзья. Все ваши драгоценные сокровища из седьмого класса.
Я пытаюсь эффектно открутить алюминиевую крышку, но она застревает. Я отчаянно ковыряю ее ногтями. Смотрю на Питера, но он слишком увлечен мороженым, поэтому Джон встает и помогает мне ее открутить. От него пахнет хвойным мылом. Я добавляю это к списку новых фактов, которые я о нем узнала.
– И как мы будем это делать? – спрашивает Питер с полным мороженого ртом. – Вывалим все на пол?
Я это обдумываю.
– Нет, лучше будем вытаскивать по очереди. Давайте растянем это дело, как распаковку подарков в рождественское утро.
Женевьева в предвкушении наклоняется вперед. Не глядя, я засовываю руку в капсулу и достаю первое, что нащупывают пальцы. Забавно, я забыла, что положила туда, но мгновенно узнаю эту вещь. Мне даже смотреть не нужно. Это браслет дружбы, который Женевьева сплела мне, когда мы увлекались фенечками в пятом классе. Узор «елочка» в розовую, белую и голубую полоски. Я сплела ей такой же. Фиолетовый с желтым. Она, должно быть, даже не помнит. Я смотрю на нее, но ее лицо ничего не выражает. Она его не узнает.
– Что это? – спрашивает Тревор.
– Это мое, – говорю я. – Это… это браслет, который я когда-то носила.
Питер легонько толкает мою ногу.
– Этот моток ниток был твоим самым дорогим сокровищем? – дразнится он.
Джон смотрит на меня.
– Ты постоянно его носила, – говорит он, и очень мило, что он это помнит.
Когда надеваешь браслет дружбы, его никогда нельзя снимать, но я пожертвовала им для капсулы времени, потому что он был мне очень дорог. Может, поэтому наша с Женевьевой дружба развалилась? Проклятие браслета дружбы.
– Ты следующий, – командую я Джону.
Он запускает руку в капсулу и достает бейсбольный мяч.
– Это мой! – кричит Питер. – Я тогда успел пробежать хоум-ран в Клермонт-Парке.
Джон бросает ему мяч, и Питер его ловит. Рассматривая свое сокровище, он говорит:
– Видите, я его подписал и поставил дату!
– Я помню тот день, – говорит Женевьева, склоняя голову. – Ты прибежал с поля и поцеловал меня на глазах у твоей мамы. Помнишь?
– Эмм… что-то нет, – бормочет Питер.
Он опускает взгляд на бейсбольный мяч, который вертит в руках, будто загипнотизированный. Я его не понимаю. Серьезно, не понимаю.
– Неловко вышло, – усмехается Тревор.
Тихим голосом, как будто больше никого нет рядом, Женевьева говорит Питеру:
– Можно мне его оставить?
У Питера краснеют уши. Он в панике смотрит на меня.
– Кави, хочешь его?
– Нет, – отвечаю я, стараясь не поворачивать к ним голову.
Я хватаю пакет кукурузных палочек и запихиваю в рот целую горсть. Я в таком бешенстве, что затыкаю себя едой, чтобы не накричать на него.
– Ладно, тогда я оставлю его себе, – говорит Питер, отправляя бейсбольный мяч в карман куртки. – Оуэну он понравится. Прости, Джен.
Питер берет капсулу времени и начинает в ней копаться. Он вытаскивает поношенную кепку с логотипом бейсбольного клуба «Ориолс».
– Макларен, смотри, что у меня тут! – восклицает он.
Улыбка озаряет лицо Джона, как медленный рассвет. Он берет ее у Питера и надевает на голову, подправляя размер.
– О да, это было твоим самым ценным имуществом, – вспоминаю я.
Он носил эту бейсболку до самой глубокой осени. Я даже уговорила папу купить мне футболку «Ориолс», думая, что в ней произведу на Джона Макларена впечатление. Я надевала ее дважды, но не думаю, что он заметил. Вдруг я вижу, что Женевьева смотрит на меня, и моя улыбка испаряется. Наши глаза встречаются. В ее взгляде проскальзывает понимание, от чего я начинаю нервничать. Она отворачивается, и теперь ее черед улыбаться самой себе.
– «Ориолс» – отстой, – заявляет Питер, опираясь о стену.
Он тянется к коробке и вытаскивает сэндвич с мороженым.
– Передай мне тоже, – просит Тревор.
– Прости, больше нет, – говорит Питер, откусывая кусок.
Джон ловит мой взгляд и подмигивает.
– Все тот же Кавински, – вздыхает он, и я смеюсь. Я знаю, что он думает о наших письмах.
Питер ему ухмыляется.
– О, а ты больше не заикаешься!
Я застываю. Как Питер мог так бесцеремонно упомянуть об этом? Никто из нас не говорил о заикании Джона в средней школе. Он этого очень стеснялся. Но сейчас Джон лишь ослепительно улыбается, пожимает плечами и говорит:
– Это заслуга моего логопеда, Элоин, к которой я ходил в восьмом классе.
Он такой уверенный!
Питер моргает, и я вижу, что он удивлен. С таким Джоном Маклареном он еще не знаком. Раньше главарем был Питер, а не Джон. Джон ходил за ним следом. Питер, может, и остался прежним, но Джон изменился. Он стал гораздо увереннее Питера.
Следующая очередь Крис. Она вытаскивает кольцо с небольшой жемчужиной по центру. Оно принадлежало Элли: подарок на причастие от ее тети. Она любила это кольцо. Надо будет отправить ей его по почте. Тревор достает собственное сокровище, бейсбольную карточку с автографом. Женевьева вытаскивает вклад Крис – конверт с двадцатидолларовой купюрой.
– Да! – ликует Крис. – Я была маленьким гением!
Мы хлопаем друг друга по ладони.
– А у тебя что было, Джен? – спрашивает Тревор.
Та пожимает плечами.
– Наверное, я в эту капсулу ничего не клала.
– Клала, – возражаю я, стряхивая с пальцев оранжевые крошки от кукурузных палочек. – Ты была там с нами.
Я помню, как она все не могла решить, положить их с Питером фотографию или розу, которую он подарил ей на день рождения. Я не помню, что она выбрала.
– Да, но там ничего нет, значит, я не клала. Неважно.
Я смотрю в капсулу, чтобы убедиться. Она пустая.
– Помните, как мы играли в киллеров? – говорит Тревор, выжимая последнюю каплю сока из своего пакетика.
О, я обожала эту игру! Это была усовершенствованная версия салочек: каждый тянул имя из шляпы и должен был осалить того, чье имя ему досталось. Как только ты выводил из игры выпавшую тебе жертву, нужно было переключиться на того, чье имя было у осаленного. Приходилось много прятаться и подкрадываться. Игра могла длиться несколько дней.
– Я была Черной Вдовой, – говорит Женевьева, встряхивая плечами перед Питером. – Я выигрывала чаще всех.
– Да брось, – усмехается Питер. – Я много выигрывал.
– Я тоже, – возмущается Крис.
Тревор показывает на меня.
– Лил Джи, тебе игра давалась хуже всех. Думаю, ты ни разу не выигрывала.
Я корчу гримасу. Лил Джи. Я забыла, что он меня так называл. И он прав: я никогда не выигрывала. Ни разу. Единственный раз, когда я была близко, Крис осалила меня во время соревнований Китти по плаванию. Я думала, что я в безопасности, потому что был уже поздний вечер. Я была так близка к победе, что уже чувствовала ее на вкус.
Мы с Крис встречаемся взглядами, и я знаю, что она тоже это вспоминает. Она мне подмигивает, а я делаю кислое лицо.
– Просто у Лары Джин нет убийственного инстинкта, – говорит Женевьева, рассматривая свои ногти.
– Не всем быть Черными Вдовами, – парирую я.
– Это точно, – отвечает она, и я стискиваю зубы.
Джон говорит Питеру:
– Помнишь, как однажды мне выпало твое имя, и утром перед уроками я спрятался за машиной твоего отца, но вышел не ты, а мистер Кавински. Я его напугал, и мы с ним оба заорали.
– Потом мы все выбыли, когда Тревор ворвался в магазин моей матери в лыжной маске, – гогочет Питер.
Все смеются, кроме меня. Я все еще страдаю из-за подкола Женевьевы насчет убийственного инстинкта.
Тревор так сильно ржет, что едва может говорить.
– Она чуть полицию не вызвала! – с трудом произносит он.
Питер бьет меня в носок кроссовки.
– Нужно сыграть как-нибудь.
Он пытается вернуть мое расположение, но я не готова ему позволить, поэтому я лишь едва заметно пожимаю плечами. Я бы хотела на него не злиться, потому что я была бы не против сыграть снова. Я хочу доказать, что у меня тоже есть убийственный инстинкт, что я не какой-то киллер-неудачник.
– Давайте сыграем! – предлагает Джон. – Как в старые добрые времена. – Он ловит мой взгляд. – Твой последний шанс, Лара Джин.
Я улыбаюсь.
Крис поднимает бровь.
– А что получит победитель?
– Не знаю… ничего, – отвечаю я. – Сыграем ради интереса.
Тревор корчит гримасу.
– Должна быть награда, – говорит Женевьева. – Иначе в чем смысл?
Я быстро думаю. Что может быть хорошим призом?
– Билеты в кино? Какие-нибудь вкусности на выбор победителя? – выпаливаю я. Однако все молчат.
– Можем все вложить по двадцатке, – предлагает Джон.
Я смотрю на него благодарно, и он улыбается.
– Деньги – это скучно, – вздыхает Женевьева, потягиваясь, как кошка.
Я закатываю глаза. Кто вообще спрашивал ее мнение? Я даже не просила ее сюда приходить.
Тревор говорит:
– А что, если победителю каждый день в течение недели должны будут приносить завтрак в постель? Например, в понедельник – блинчики, во вторник – омлет, в среду – вафли, и так далее. Нас шестеро, так что…
Женевьеву передергивает:
– Я по утрам не завтракаю.
Все стонут.
– Может, предложишь что-нибудь, вместо того чтобы отвергать все варианты? – злится Питер, и я прячу лицо за косой, чтобы никто не видел, как я улыбаюсь.
– Ладно. – Женевьева какое-то время думает, а потом ее лицо озаряется улыбкой.
Это взгляд «гениальной идеи», и он меня пугает. Медленно, театрально она говорит:
– Победитель получает желание.
– От кого? – спрашивает Тревор. – От каждого?
– От любого из игроков.
– Погодите, – встревает Питер. – Что именно это будет означать?
Женевьева выглядит очень довольной собой.
– Одно желание, и ты обязан его исполнить. – Она похожа на злую королеву.
Глаза Крис вспыхивают, и она говорит:
– Что угодно?
– В пределах разумного, – спешу добавить я.
Это совсем не то, что я имела в виду, но народ хотя бы захотел играть.
– «Разумное» – понятие относительное, – заявляет Джон.
– Грубо говоря, Джен не может заставить Питера заняться с ней сексом в последний раз, – говорит Крис. – Все ведь тоже об этом подумали, да?
Я деревенею. Я подумала не об этом, совершенно. Но теперь думаю.
Тревор разражается смехом, а Питер его пихает. Женевьева встряхивает головой.
– Ты отвратительна, Крисси.
– Я просто сказала то, о чем все думали!
Дальше я едва слушаю. Я думаю лишь о том, что хочу сыграть в эту игру и хочу победить. Хоть раз я хочу в чем-то обойти Женевьеву.
У меня есть только ручка и нет бумаги, поэтому Джон разрывает коробку из-под мороженого, и мы по очереди пишем свои имена на обрывках картона. Потом все кладут картонки в пустую капсулу времени, и я ее трясу. Мы передаем ее по кругу, я оказываюсь последней. Я достаю обрывок картона, прижимаю его к груди и заглядываю.
ДЖОН.
Что ж, это все усложняет. Я бросаю на него взгляд. Он осторожно засовывает свой обрывок картона в карман джинсов. Прости, друг (по переписке), но тебе конец. Я быстро оглядываю всех, гадая, у кого может быть мое имя, но все делают покерные лица.