Наша с Питером любовь, как и расставание, – это так по-школьному. Я хочу сказать, что это мимолетно. Даже боль со временем закончится, пройдет. А шрам от его предательства я должна хранить, помнить и лелеять, потому что это мой первый настоящий разрыв. Это неотъемлемая часть влюбленности. Я и не думала, что мы будем вместе вечно, нам всего лишь шестнадцать и семнадцать лет. Однажды я буду вспоминать все это с теплом в сердце.
Так я продолжаю говорить себе, даже когда слезы заполняют мои глаза, даже когда я лежу в постели в ту ночь и плачу, не в силах уснуть. Я плачу до тех пор, пока мои щеки не начинает щипать из-за того, как часто я стираю с них слезы. Этот колодец печали начинается с Питера, но на нем он не заканчивается.
Потому что снова и снова одна мысль крутится у меня в голове. Я скучаю по маме. Я скучаю по маме. Я очень по ней скучаю. Будь она рядом, она принесла бы мне чашку «Засыпай-чая» и села бы у меня в ногах на кровати. Она положила бы мою голову себе на колени и, перебирая пальцами мои волосы, шептала бы мне на ухо: Все будет хорошо, Лара Джин. Все будет хорошо. И я бы ей поверила, потому что мама всегда говорит правду.
Ох, мамочка! Как мне тебя не хватает! Почему тебя нет рядом сейчас, когда ты больше всего мне нужна?
* * *
Пока что я сохранила салфетку, на которой Питер набросал мой портрет, огрызок билетика в кино, куда мы ходили на первое свидание, стихотворение, которое он подарил мне на День святого Валентина. И кулон. Конечно же, кулон. Я не смогла заставить себя его снять. Пока что.
Всю субботу я валяюсь в постели, вставая только для того, чтобы перекусить и выпустить Джейми на улицу. Я перематываю романтические комедии на грустные моменты. Что я действительно должна делать, так это разрабатывать план по устранению Женевьевы, но я не могу. Мне больно даже думать о ней, об игре и в первую очередь о Питере. Я решаю выбросить это из головы, пока не смогу нормально сосредоточиться.
Джон пишет мне, спрашивая, все ли нормально, но я не нахожу в себе сил ответить. Это я тоже откладываю на потом.
Из дома я выхожу только в воскресенье днем, потому что мне нужно на собрание по планированию пятничного вечера в Бельвью. Сторми пришлось умасливать Джанетт, чтобы та одобрила мою идею с военной вечеринкой, и шоу должно продолжаться, так что к черту расставания.
Сторми рассказывает, что все пенсионеры только и говорят, что о грядущем событии. Она особенно воодушевлена, потому что ходит слух, будто Фернклиф, другой большой дом престарелых в городе, привезет на автобусе своих постояльцев. Сторми говорит, там есть как минимум один достойный внимания вдовец. Она знакома с ним по книжному клубу для пенсионеров, который организует местная библиотека. Другие старушки тут же активизируются.
– Он настоящее сокровище! – рассказывает всем Сторми. – Он до сих пор сам водит машину.
Я тоже начинаю распространять эту информацию. Я готова на все, чтобы моего мероприятия ждали.
На вечер каждый получит по пять «военных облигаций», которые можно поменять на стакан пунша с виски, маленький значок с флагом или танец. Это была идея мистера Моралеса. Вообще-то конкретно его идеей было менять военные облигации на танцы с дамами, но мы все пожурили его за сексизм и сказали, что дамы тоже должны иметь право менять свои облигации на танцы с мужчинами. Алисия, прагматичная, как всегда, заявила:
– Женщин будет гораздо больше, чем мужчин, поэтому все равно командовать будут женщины.
Я ходила от квартиры к квартире и просила у постояльцев фотографии из сороковых годов, особенно в форме или с танцев, которые устраивались для солдат во время войны. Одна постоялица фыркнула на меня и сказала:
– Простите, но в сорок пятом году мне было шесть лет.
Я поспешила добавить, что фотографии ее родителей тоже подойдут, но она уже захлопнула дверь у меня перед носом.
«Скрапбукинг для пенсионеров» по факту превратился в комитет планирования вечеринки. Я распечатала военные облигации, и мистер Моралес разрезает их моим ножом для бумаги. Моуд, новенькая в нашей группе и знаток Интернета, вырезает скачанные статьи о войне, чтобы украсить столы с закусками. Ее подружка, Клаудия, подбирает музыку.
У Алисии будет свой собственный столик. Она делает гирлянду из бумажных журавликов: сиреневых, персиковых, бирюзовых и из бумаги в цветочек. Сторми пришла в ярость, когда отклонили ее предложение украсить все в красно-бело-синих цветах, но Алисия была непреклонна, и я ее поддержала. Как всегда утонченная, она поместила фотографии японо-американцев из лагерей для интернированных в изысканные серебряные рамки.
– Эти фотографии испортят всем настроение, – шепчет мне Сторми сценическим шепотом.
Алисия возражает:
– Эти фотографии откроют глаза невеждам.
Сторми выпрямляется во все свои сто шестьдесят два сантиметра (сто семьдесят, если на каблуках).
– Алисия, ты что, назвала меня невеждой?
Я вздрагиваю. Сторми вкладывает в вечеринку много сил, и в последнее время она слишком взвинчена.
Но сегодня я просто не смогу вынести очередную их ссору. Я собираюсь призвать к миру, когда Алисия одаривает Сторми железным взглядом и говорит:
– Ты сама это сказала.
Мы со Сторми одновременно ахаем. Затем Сторми подходит к столу Алисии и со всего размаху сметает всех бумажных журавликов на пол. Алисия кричит, я снова ахаю. Все смотрят на них.
– Сторми!
– Ты на ее стороне? Она назвала меня невеждой! Сторми Синклер может быть кем угодно, но я точно не невежда!
– Я ни на чьей стороне, – говорю я, нагибаясь, чтобы собрать журавликов.
– А если бы была, то на моей! – провозглашает Алисия, кивая подбородком в направлении Сторми. – Считает себя великосветской дамой, а сама ребенок, устроивший истерику из-за вечеринки.
– Ребенок? – взвизгивает Сторми.
– Пожалуйста, перестаньте ругаться! – К моему унижению, из уголков глаз начинают струиться слезы. – Этого я сегодня не вынесу! – Мой голос дрожит. – Серьезно, я не могу.
Они переглядываются, а потом вдвоем кидаются ко мне.
– Дорогая, что случилось? – мурлычит Сторми. – Это наверняка из-за мальчика.
– Садись, садись, – приговаривает Алисия.
Они ведут меня на диван и садятся по обе стороны от меня.
– Ну-ка, выйти всем отсюда! – кричит Сторми, и все разбегаются. – А теперь рассказывай, что стряслось.
Я вытираю глаза рукавом рубашки.
– Мы с Питером расстались. – Я впервые произношу эти слова вслух.
Сторми ахает.
– Ты и мистер Красавчик расстались? Это из-за другого парня?
Она смотрит на меня с надеждой, и я знаю, что она думает о Джоне.
– Нет, другой парень здесь ни при чем. Все сложно.
– Дорогая, в таких делах не бывает ничего сложного, – говорит Сторми. – В мои дни…
Алисия бросает на нее сердитый взгляд.
– Просто дай ей сказать!
– Питер никак не может забыть свою бывшую девушку, Женевьеву, – всхлипываю я. – Это она выложила наше видео в джакузи, а Питер это знал и не сказал мне.
– Может, он хотел пощадить твои чувства, – предполагает Алисия.
Сторми категорически мотает головой, так сильно, что с нее чуть не слетают серьги.
– Этот парень просто-напросто свинья. Он должен обращаться с тобой, как с королевой. И даже не смотреть на эту другую девчонку, Женевьеву.
– Ты просто хочешь, чтобы Лара Джин встречалась с твоим правнуком. – В голосе Алисии слышится укор.
– Конечно, хочу! – заявляет Сторми с блеском в глазах. – Скажи, Лара Джин, у тебя есть планы на сегодня?
На это мы все смеемся.
– Я сейчас не могу думать ни о ком, кроме Питера, – отвечаю я. – Вы все еще помните вашу первую любовь?
У Сторми их было так много – неужели она помнит? Но она кивает.
– Гаррет О’Лири. Мне было пятнадцать лет, а ему – восемнадцать, и мы всего лишь раз танцевали, но то, что я чувствовала, когда он на меня смотрел… – Она вздрагивает.
Я поворачиваю голову влево, на Алисию.
– А вашей первой любовью был ваш муж Филлип, да?
К моему удивлению, она отрицательно качает головой.
– Мою первую любовь звали Альберт. Он был лучшим другом моего брата. Я думала, что выйду за него замуж. Но не сложилось. Я познакомилась с моим Филлипом, – она улыбается. – Филлип был любовью всей моей жизни. Но тем не менее, я так и не забыла Альберта. Как молода я была когда-то! Сторми, ты можешь поверить, что мы были так молоды?
Сторми отвечает не так жизнерадостно, как обычно. Ее глаза увлажняются. Я впервые слышу, чтобы она говорил таким мягким голосом.
– Все это было сто миллионов лет назад. И все равно…
– И все равно… – эхом отзывается Алисия.
Они обе нежно мне улыбаются, с такой настоящей и искренней привязанностью, что на глазах снова выступают слезы.
– Что мне теперь делать, если Питер больше не мой парень? – думаю я вслух.
– То же самое, что ты делала до того, как он стал твоим парнем, – говорит Алисия. – Будешь жить своей жизнью и поначалу будешь по нему скучать, но со временем это пройдет. Станет легче.
Она наклоняется и прикасается своей тонкой рукой к моей щеке. На ее губах играет улыбка.
– Тебе просто нужно время, а у тебя, малышка, есть все время мира.
Это утешительная мысль, но я не верю, что это правда. Не до конца. Думаю, для молодых все по-другому. Минуты дольше, сильнее, насыщеннее. Я лишь знаю, что каждая секунда без него кажется нескончаемо долгой, как будто я жду, просто жду, когда он ко мне вернется. Я, Лара Джин, знаю, что он не вернется, но мое сердце, похоже, не понимает, что все кончено.
После, восстановив энергию и вытерев слезы, я сижу с Джанетт в ее кабинете и обсуждаю детали вечера. Когда она упоминает гостиную, я замираю.
– Джанетт, в гостиной слишком мало места.
– Даже не знаю, что тебе сказать. Зал для мероприятий зарезервирован под бинго. У них постоянная бронь на вечер пятницы.
– Но у нас будут танцы! Может, игроки в бинго переместятся в гостиную на один вечер?
– Лара Джин, я не могу передвинуть бинго. К нам приходят все окрестные пенсионеры, включая мать арендодателя. Играет много политиков. Мои руки связаны.
– Ладно, а как насчет столовой?
Можно убрать столы и организовать танцпол в центре зала, а вдоль стены поставить длинный стол с прохладительными напитками. Может сработать.
Джанетт одаривает меня взглядом: «Детка, я тебя умоляю».
– А кто будет двигать все столы и стулья? Ты?
– Да, я, и я могла бы привлечь несколько добровольцев…
– Чтобы кто-нибудь из постояльцев надорвал спину и засудил нас? Нет, грасиас.
– Не нужно будет двигать все столы, только половину. Вы можете попросить персонал помочь?
Джанетт уже качает головой, когда меня посещает вдохновение.
– Джанетт, я слышала, что к нам на танцы привезут постояльцев из Фернклифа. Фернклиф! Они уже называют себя лучшим домом престарелых в Блю-Ридж.
– О боже, Фернклиф – дыра. И работают там одни отбросы. А я дипломированный специалист. Лучший дом престарелых в Блю-Ридж? Ха! Не смешите мою задницу.
Остался последний рывок.
– Говорю вам, Джанетт, мы будем выглядеть глупо, если вечеринка не удастся. Этого нельзя допустить. Я хочу, чтобы постояльцы Фернклифа вышли или выкатились отсюда в своих колясках, сокрушаясь, что живут не в Бельвью.
– Ладно, ладно. Я велю уборщикам помочь тебе подготовить столовую, – Джанетт грозит мне пальцем. – А ты упорная, детка.
– Вы не пожалеете, – обещаю я ей. – Хотя бы для фотографий. Мы выложим их все на сайт. Все будут смотреть и завидовать.
От этих слов Джанетт удовлетворенно щурится, и я наконец-то могу вздохнуть спокойно. Вечеринка должна пройти идеально. Просто обязана. Это моя единственная отрада.