Я стою в женском туалете и поправляю бант на своем хвосте, когда входит Женевьева. У меня пересыхает во рту. Она застывает, а потом поворачивается, чтобы зайти в кабинку. Тогда я говорю:

– Мы с тобой часто встречаемся в туалете.

Она не отвечает.

– Джен… я сожалею о том, что было в тот день.

Женевьева поворачивается и идет на меня.

– Мне не нужны твои извинения. – Она хватает меня за руку. – Но если ты хоть кому-нибудь расскажешь, клянусь богом…

– Не расскажу! – кричу я. – Не расскажу. Я бы никогда так не сделала.

Она отпускает мою руку.

– Потому что тебе меня жаль, да? – Женевьева горько смеется. – Ты маленькая обманщица. От этой твоей милой сладкой личины меня тошнит. Ты всех обдурила, но я знаю, какая ты на самом деле!

Яд в ее голосе меня ошеломляет.

– Что я тебе сделала? За что ты меня так ненавидишь?

– О боже! Хватит! Не веди себя так, будто не знаешь! Ты должна отвечать за все дерьмо, что ты мне сделала.

– Погоди-ка, – говорю я. – Что я тебе сделала? Это ты выложила мое интимное видео в Интернет! Ты не можешь менять историю, как тебе заблагорассудится! Я Эпонина, а ты Козетта! Не выворачивай все так, будто я Козетта!

Ее рот изгибается.

– О чем ты, черт возьми, говоришь?

– Отверженные!

– Я не смотрю мюзиклы! – Женевьева поворачивается, будто собирается уйти, но потом останавливается и говорит: – Я видела вас тогда в седьмом классе. Я видела, как ты его поцеловала.

Она была там?

Она видит, что я ошарашена, и упивается этим.

– Я оставила куртку внизу, а когда вернулась за ней, увидела, как вы целовались на диване. Ты нарушила главное правило девчачьего кодекса, Лара Джин! Каким-то образом, у себя в голове, ты сделала из меня злодейку. Но, чтобы ты знала, я не была стервой только для того, чтобы быть стервой. Ты это заслужила.

У меня кружится голова.

– Если ты знала, почему продолжала со мной общаться? Мы перестали дружить уже гораздо позже.

Женевьева пожимает плечами.

– Потому что мне нравилось бросать это тебе в лицо. Что он мой, а не твой. Поверь, с того момента мы уже не были подругами.

Странно, что из всего, что она мне говорила, это ранит меня особенно сильно.

– К твоему сведению, это не я его поцеловала. Он поцеловал меня. Я даже не думала о нем в таком смысле до того самого поцелуя.

– Он поцеловал тебя в тот день только потому, что я отказалась, – фыркает Женевьева. – Ты была вторым вариантом. Если бы ты тогда сразу призналась, может, я бы тебя простила. Возможно. Но ты ничего не сказала.

Я сглатываю.

– Я хотела. Но это был мой первый поцелуй, и он был не с тем парнем, и я знала, что не нравлюсь ему.

Теперь мне все ясно. Почему она так старалась разлучить нас с Питером. Приклеилась к нему, заставляя его доказывать, что она остается для него первой. Это не оправдывает всего, что она сделала, но теперь я знаю, в чем виновата. Мне надо было сразу рассказать ей о поцелуе в седьмом классе. Я знала, как Питер ей нравился.

– Женевьева, мне очень жаль. Правда. Если бы я могла все изменить, я бы так и сделала.

Она дергает бровью, и я знаю, что мои слова ее не трогают. Внезапно я говорю:

– Когда-то мы были подругами. Может… Думаешь, мы когда-нибудь сможем снова дружить?

Женевьева смотрит на меня с полным и глубочайшим пренебрежением, как будто я ребенок, попросивший луну.

– Повзрослей, Лара Джин.

И во многих смыслах я чувствую, что повзрослела.