Логану. Я только что тебя встретила

и уже люблю.

«Она была рада тому, что их уютный дом,

 Па и Ма, огонь в очаге и музыка были сейчас.

Их невозможно забыть, потому что сейчас – это сейчас.

 А давным-давно никогда не будет»

– Лора Инглз Уайлдер, «Маленький домик в Большом лесу»

«Время есть самое длинное расстояние между двумя точками»

– Теннесси Уильямс, «Стеклянный зверинец»

Дорогой Питер,

Я скучаю по тебе. Прошло всего пять дней, но я скучаю по тебе так, словно прошло уже пять лет. Может быть, это потому, что я не знаю, сможем ли мы снова с тобой разговаривать. Конечно, я уверена, что мы будем здороваться на уроках химии или в коридорах, но сможем ли мы когда-нибудь общаться так же, как раньше? Вот, что меня огорчает. Я чувствовала, что могла рассказать тебе что угодно. Думаю, по отношению ко мне ты чувствовал то же самое. Надеюсь, что чувствовал.

Поэтому, я хочу высказать тебе все прямо сейчас, пока еще ощущаю себя храброй. Происшедшее между нами в джакузи дико меня напугало. Знаю, для тебя это был всего лишь один день из жизни Питера, но для меня это значило гораздо больше, именно это меня и напугало. Не только то, что́ люди говорили об этом, обо мне, но и что это вообще произошло. Как это было легко, как сильно мне понравилось. Я испугалась и отыгралась на тебе, насчет чего искренне сожалею.

Сожалею, что на вечеринке не защитила тебя перед Джошем. Должна была. Знаю, что должна была тебе, по крайней мере, это. До сих пор не верится, что ты пришел и принес печенье с изюмом. Кстати, ты в своем свитере выглядел очень мило. И говорю я это не с целью тебя подмаслить. Я серьезно.

Порой ты так сильно мне нравишься, что я не могу это вынести. Чувства поглощают меня всю, целиком, без остатка. Ты мне так сильно нравишься, что я не знаю, что с этим делать. Лишь от одной мысли, что я скоро тебя увижу, мое сердце бьется как сумасшедшее. А когда ты смотришь на меня своим особенным взглядом, я чувствую себя самой счастливой девушкой на свете.

Сказанное о тебе Джошем было неправдой. Ты не утащил меня на дно. Как раз наоборот. Ты помог мне раскрыться. Ты подарил мне мою первую историю любви, Питер. Только, пожалуйста, не дай ей пока закончиться.

С любовью,

Лара Джин

 

1

Все утро Китти по любому поводу выражала недовольство, а папа и Марго, как я подозреваю, страдают от новогоднего похмелья. А я? А у меня – сердечки в глазах и письмо, прожигающее дыру в кармане пальто.

Пока мы надеваем обувь, Китти все еще пытается увильнуть от необходимости надеть ханбок в гости к тете Кэрри и дяди Виктору.

– Посмотрите на рукава! Они короткие – на целую четверть!

– Они и должны быть такими, – неубедительно отвечает папа.

– Тогда почему у них впору? – требует Китти, указывая на меня и Марго. Наша бабушка купила для нас ханбоки, когда в последний раз была в Корее. У ханбока Марго желтый жакет и яблочно-зеленая юбка. Мой – ярко-розовый, с жакетом цвета слоновой кости и длинным ярко-розовым бантом с вышитыми цветами. Юбка – объемная, похожая на колокол, и спадает прямо до пола. В отличие от юбки Китти, которая едва прикрывает лодыжки.

– Не наша вина, что ты растешь как сорняк, – говорю я, пытаясь правильно завязать свой бант. Бант – самая сложная деталь. Чтобы разобраться, мне пришлось несколько раз посмотреть видео на YouTube, но он по-прежнему выглядит перекосившимся и жалким. 

– И юбка у меня тоже слишком короткая, – ворчит она, приподнимая подол.

Настоящая правда в том, что Китти ненавидит носить ханбок, поскольку в нем нужно ходить очень деликатно и одной рукой придерживать юбку, чтобы она оставалась в закрытом состоянии, иначе вся конструкция распахнется.

– Все остальные кузины тоже будут в них. К тому же, это сделает бабушку счастливой, – говорит папа, потирая виски. – Разговор окончен.

В машине Китти продолжает повторять «Я ненавижу Новый год», что приводит в мрачное расположение духа всех, кроме меня. Марго уже и так в полу-мрачном настроении из-за того, что ей пришлось встать ни свет, ни заря, чтобы вовремя добраться домой из хижины ее подруги. И, скорее всего, у нее жутко болит голова после вчерашнего празднования. Но ничто не может омрачить мое настроение, потому что я даже не в этой машине. Я совершенно в другом месте, думаю о своем письме Питеру, размышляю, достаточно ли оно искреннее, и как и когда я собираюсь отдать его ему, и что он скажет, и что это будет означать. Следует ли мне бросить его в почтовый ящик? Оставить его в шкафчике? Когда я увижу его снова, будет ли он мне улыбаться, обратит ли все в шутку, чтобы поднять настроение? Или же сделает вид, что никогда его не видел, чтобы пощадить нас обоих? Думаю, это было бы хуже. Мне приходится постоянно напоминать себе, что, несмотря ни на что, Питер – добрый, с легким характером, и он ни при каких обстоятельствах не будет жестоким.  В этом я могу быть уверена.

– О чем ты так усердно думаешь? – спрашивает меня Китти. Я едва ее слышу. – Алло?

Я закрываю глаза и притворяюсь спящей, и все, что я вижу – это лицо Питера. Я не знаю, чего точно от него хочу и к чему я готова. Ожидаю ли я, что это будет сверхмощная серьезная любовь парня и девушки, или же это будет то, что у нас было раньше, всего лишь забава и поцелуйчики то здесь то там, или же что-то между, но я знаю, что не могу выкинуть из головы его Красивое Мальчишеское лицо. Его улыбку, когда он произносит мое имя, и что когда он рядом со мной, я иногда забываю дышать.

***

Конечно же, когда мы добираемся до тети Кэрри и дяди Виктора, ни на ком из других кузенов нет ханбока, и Китти практически багровеет от усилия не накричать на папу. Мы с Марго тоже бросаем на него косые взгляды. Не особенно удобно сидеть весь день в ханбоке. Но когда бабушка одаривает меня одобряющей улыбкой, это стоило всех неудобств и недовольств.

Пока мы снимаем обувь и пальто у входной двери, я шепчу Китти:

– Может быть, взрослые дадут нам побольше денег за наряд.

– Девочки, вы так мило выглядите, – говорит тетя Кэрри, обнимая нас. – Хейвен отказалась надеть свой!

Хейвен закатывает глаза.

– Мне нравится твоя стрижка, – обращается она к Марго. У нас с Хейвен разница всего лишь в несколько месяцев, но она считает себя намного старше меня. Она всегда пытается подлизаться к Марго. 

Мы начинаем с поклонов. По корейским обычаям, в первый день Нового года принято кланяться старшим и желать им удачи в новом году, а взамен они дают деньги. Порядок начинается от старших к самым младшим, так что будучи самой старшей из взрослых, бабушка первой садится на диван, а тетя Кэрри с дядей Виктором кланяются ей, за ними папа, и так по очереди до Китти, которая младше всех. Когда наступает папина очередь садиться на диван и получать поклоны, место на кушетке рядом с ним пустует, как и каждый первый день Нового года со смерти мамы. У меня ноет в груди от вида его, сидящего там в одиночестве, храбро улыбающегося и раздающего десятидолларовые купюры.  Бабушка многозначительно ловит мой взгляд, и я знаю, что она думает о том же. Когда подходит моя очередь кланяться, я опускаюсь на колени, сложив руки перед своим лбом, и клянусь, что в следующем году не увижу папу одного на той кушетке.

Мы получаем десять долларов от тети Кэрри и дяди Виктора, десять – от папы, десять – от тети Мин и дяди Сэма, которые на самом деле не тятя с дядей, а троюродные кузены (или внучатые племянники? В общем, они мамины кузены), и по двадцать от бабушки! Мы не получили больше за ханбоки, но, в целом, собрали неплохо. В прошлом году все тетушки и дядюшки раздавали только по пять долларов.  

Далее мы принимаемся за суп из рисовых оладий, на удачу. Тетя Кэрри так же приготовила лепешки с черным перцем и настаивает, чтобы мы попробовали хотя бы одну, однако никто не хочет. Близнецы, Гарри и Леон, – наши троюродные братья? Или внуки двоюродных кузенов? – отказываются есть суп или лепешки с перцем, поэтому едят куриные наггетсы в комнате с телевизором. За столом недостаточно места, так что мы с Китти едим за кухонной стойкой. Отсюда нам слышно, как все смеются.

Начиная есть суп, я загадываю желание. «Пожалуйста, пожалуйста, пусть у меня с Питером все получится».

– Почему моя тарелка супа всегда меньше, чем у всех остальных? – шепчет мне Китти.

– Потому что ты самая маленькая.

– А почему нам не дали кимчи?

– Потому что тетя Кэрри думает, что он нам не нравится из-за того, что мы не чистокровные кореянки.

– Пойди и попроси немного, – шепчет Китти.

Я так и делаю, в основном потому, что сама тоже хочу.

***

Пока взрослые пьют кофе, Марго, Хейвен и я поднимаемся наверх в комнату Хейвен, и Китти увязывается за нами. Обычно она играет с близнецами, но на этот раз забирает йоркширского терьера тети Кэрри, Смитти, и следует за нами наверх, как одна из девушек.

У Хейвен на стенах постеры инди рок-групп, о большинстве из которых я никогда не слышала. Она всегда их меняет. Этот – новый, Белль и Себастьян в печати с высоким разрешением. Похоже на джинсовую ткань.

– Круто, – говорю я. 

– Я как раз собиралась его сменить, – отвечает Хейвен. – Можешь взять, если хочешь.

– Все нормально, – говорю я ей. Знаю, она предлагает мне его только для того, чтобы почувствовать свое превосходство надо мной, что в ее стиле.

– Я возьму, – произносит Китти, и Хейвен на секунду хмурит лицо, но Китти уже сдирает его со стены. – Спасибо, Хейвен.

Мы с Марго смотрим друг на друга и стараемся не улыбаться. У Хейвен никогда не хватало терпения на Китти, и это чувство крайне взаимно.

– Марго, ты бывала на каких-нибудь шоу с тех пор, как уехала в Шотландию? – спрашивает Хейвен. Она плюхается на кровать и открывает свой ноутбук.

 – Не совсем, – отвечает Марго. – Я была занята уроками. – Марго не большой любитель живой музыки. Она глядит на телефон, подол ханбока раскрывается веером вокруг нее. Она – единственная из нас, девушек Сонг, все еще полностью одета. Я сняла свой жакет, так что сижу просто в комбинации и юбке, а Китти сняла и жакет и юбку, и теперь просто в майке и шароварах.

Я сажусь на кровать рядом с Хейвен, так, чтобы она могла показать мне фотографии с их отпуска на Бермудах в Инстаграме. В то время как она пролистывает новости, всплывает фото с лыжной поездки. Хейвен состоит в Шарлотсвилльском Молодежном оркестре, так что она знает людей из разных школ, в том числе и из моей.

Я не могу удержаться, чтобы не выдать вздоха, когда вижу ее – фотографию  нашей группы в автобусе в последнее утро. Питер обнимает меня и шепчет что-то на ухо. Жаль, я не помню, что именно.

Совершенно удивленная Хейвен поднимает глаза и говорит:

– О, эй, Лара Джин, это же ты. Откуда это?

– Со школьной лыжной поездки.

– Это твой парень? – спрашивает меня Хейвен, и я вижу, что она впечатлена, но старается не подать вида. Как бы мне хотелось ответить «да». Но…

Китти подбегает к нам и смотрит через наши плечи.

– Да, и он самый сексуальный парень, которого ты видела в своей жизни, Хейвен, – она произносит это как вызов. Марго, которая листает свой телефон, поднимает глаза и хихикает.

– Ну, это не совсем правда, – уклончиво отвечаю я. То есть, он самый сексуальный парень, которого когда-либо в своей жизни видела я, но не знаю, с какими людьми учится Хейвен.

– Нет, Китти права, он сексуальный, – признает Хейвен. – Как бы, как ты его заполучила? Без обид. Я просто думала, что ты из типа не-ходящих на свидания.

Я хмурюсь. Тип не-ходящих на свидания? Что это еще за тип? Маленького грибочка, который сидит дома в полутемной комнате, обрастая мхом?

– Лара Джин много ходит на свидания, – преданно добавляет Марго.

Я краснею. Я никогда не ходила на свидания, даже Питер едва ли считается, но я благодарна за ложь.

– Как его зовут? – спрашивает меня Хейвен.

– Питер. Питер Кавински. – Даже произносить его имя сродни хранимому в памяти удовольствию, чему-то, что смакуешь в предвкушении, подобно дольке шоколада, растворяющегося на языке.

– Ооо, – произносит она. – Я думала, он встречался с той хорошенькой блондинкой. Как ее имя? Дженна? Разве вы, девочки, не были лучшими подругами, когда были маленькими?

Я чувствую укол в сердце.

– Ее зовут Женевьева. Мы когда-то были друзьями, но больше нет. Да и с Питером они расстались уже некоторое время назад.

– Итак, как давно вы с Питером вместе? – спрашивает меня Хейвен. У нее в глазах недоверчивое выражение, будто она верит мне только на девяносто процентов, оставляя десять на сомнения.

– Мы начали тусоваться в сентябре. – По крайней мере, это правда. – Но прямо сейчас мы не вместе, у нас вроде как перерыв… Но я… настроена оптимистично.

Китти тычет меня в щеку, делая ямочку своим мизинцем.

–Ты улыбаешься, – говорит она, и тоже улыбается, прижимаясь ближе ко мне. – Помирись с ним сегодня, ладно? Я хочу Питера назад.

– Все не так просто, – отвечаю я, хотя, возможно, так и есть?

– Уверена, ты все усложняешь. Ты все еще очень ему нравишься. Просто скажи ему, что и он тебе все еще нравится, и бум. Вы снова вместе. И все будет так, словно ты никогда не выгоняла его из нашего дома.

Глаза Хейвен становятся еще шире.

– Лара Джин, это ты порвала с ним?

– Блин, неужели так трудно поверить? – я сощуриваю глаза, глядя на нее, и Хейвен открывает, а потом благоразумно закрывает свой рот.

Она еще раз бросает взгляд на фотографию Питера. Затем встает и идет в ванную, и когда закрывает дверь, говорит:

– Все, что я могу сказать, – если бы этот парень был моим бойфрендом, я бы никогда его не отпустила. 

Все мое тело покалывает, когда она произносит эти слова.

Когда-то у меня были точно такие же мысли относительно Джоша, и посмотрите на меня теперь – будто прошло сто лет, и сейчас он для меня просто воспоминание. Мне не хочется, чтобы с Питером было так же – отголоски старых чувств, когда, закрывая глаза, едва ли можешь вспомнить его лицо, даже если стараешься изо всех сил. Несмотря ни на что, я хочу помнить его лицо всегда.

***

Когда наступает время уходить, я надеваю пальто, и письмо Питера выпадает из моего кармана. Марго поднимает его.

– Еще одно письмо?

Я краснею и торопливо говорю:

– Я не решила, когда мне следует отдать его ему. Следует ли мне оставить его в почтовом ящике, или по-настоящему отправить по почте? Или встретиться лицом к  лицу? Как ты думаешь, Гоу-гоу?

– Тебе следует просто с ним поговорить, – отвечает Марго. – Иди прямо сейчас. Папа тебя подвезет. Ты пойдешь к нему домой, вручишь ему письмо, а потом посмотришь, что он скажет.

Мое сердце бешено колотится от этой мысли. Прямо сейчас? Просто пойти туда, не имея плана, не позвонив заранее?

– Не знаю, – увиливаю я. – Такое чувство, что я должна больше над этим подумать.

Марго открывает рот, чтобы ответить, но Китти появляется из-за спины и говорит:

– Хватит писем. Просто пойди и верни его.

– Не позволяй, чтобы стало слишком поздно, – добавляет Марго, и я знаю, что она говорит не только обо мне и Питере.

Из-за всего, что с нами случилось, я избегала темы Джоша. Конечно, Марго простила меня, но нет смысла раскачивать лодку. Так что, последние пару дней я оставалась безмолвно поддерживающей и надеялась, что этого было достаточно. Но меньше чем через неделю Марго снова уезжает в Шотландию. И мысль о том, что она уедет, хотя бы не поговорив с Джошем, кажется мне неправильной. Мы все так долго были друзьями. Знаю, у нас с Джошем все наладится, потому что мы соседи, и так бывает между людьми, которые часто видятся. Ситуация улаживается почти сама собой. Но не для Марго и Джоша, когда она будет так далеко. Если они не поговорят сейчас, шрам со временем станет только тверже, закостенеет, и тогда они будут, словно незнакомцы, которые никогда не любили друг друга, и это – самая печальная мысль из всех.

Пока Китти надевает сапоги, я шепчу Марго:

– Если я поговорю с Питером, ты должна поговорить с Джошем. Не возвращайся в Шотландию, оставив все так, как сейчас.

–  Посмотрим, – отвечает она уклончиво, но я вижу надежду, которая вспыхивает в ее глазах, и это дает мне надежду тоже. 

 

2

Марго с Китти спят на заднем сиденье. Китти положила голову на колени Марго, а Марго спит с запрокинутой назад головой и широко открытым ртом. Папа слушает NPR с легкой улыбкой на лице. Все такие умиротворенные, что мое сердце делает миллион ударов в минуту просто в предвкушении того, что я собираюсь сделать. 

Я сделаю это сейчас, в эту самую ночь. До того, как мы вернемся в школу. Прежде, чем все вернется на круги своя, и мы с Питером станем ни чем иным, как воспоминанием, подобно снежным шарам – встряхиваешь их, на мгновение все переворачивается вверх дном и повсюду летят блестки, и это просто волшебно, – а потом все оседает и возвращается на свое место. Все имеет свойство оседать. Я не могу вернуться назад.

Я подгадываю время так, что мы оказываемся в квартале от места, где живет Питера, когда прошу папу высадить меня. Он, должно быть, слышит напряженность в моем голосе, необходимость, поскольку не задает никаких вопросов, а просто говорит «да».

Когда мы подъезжаем к дому Питера, в нем горит свет и на подъездной дорожке стоит его машина, так же, как и минивэн его мамы. Солнце только начало садиться – рано, из-за того, что зима. На противоположной стороне улицы, у соседей Питера, все еще горят праздничные гирлянды. Сегодня, наверное, последний день для этого, поскольку уже наступил новый год. Новый год, новое начало. 

Я чувствую, как пульсируют вены на моих запястьях, и нервничаю, очень нервничаю. Выбегаю из машины и звоню в дверь. Когда слышу внутри шаги, машу папе, и он отъезжает с подъездной дорожки. Китти проснулась и, усердно улыбаясь, выглядывает из заднего окошка. Она показывает мне большой палец, и я машу в ответ.

Питер открывает дверь. Мое сердце скачет в груди, как мексиканские прыгающие бобы. На нем клетчатая рубашка, которую я никогда не видела прежде. Наверное, рождественский подарок. Волосы на макушке взъерошены, как будто он лежал. Он не выглядит так, что очень удивлен видеть меня.

– Привет. – Он разглядывает мою юбку, которая торчит из-под моего зимнего пальто, словно бальное платье. – Почему ты так одета?

– Для Нового года. – Может, мне стоило сначала пойти домой и переодеться. По крайней мере, тогда бы я ощущала себя собой, стоя у двери этого парня, в ожидании протянутой руки. – Ну, привет, как прошло Рождество?

– Хорошо. – Он выжидает время, проходят целых четыре секунды, прежде чем он спрашивает: – А как твое?

– Отлично. У нас появился щенок. Его зовут Джейми Фокс-Пикл. – На лице Питера нет даже и тени улыбки. Он холоден. Я не ожидала, что он будет холодным. Может быть, даже не холодным. Может быть, просто равнодушным. – Могу я поговорить с тобой секундочку?

Питер пожимает плечами, что вроде как означает «да», но войти он меня не приглашает. Внезапно, у меня в животе формируется тошнотворное чувство страха, что Женевьева внутри, но оно быстро рассеивается, когда я вспоминаю, что если бы она была внутри, то он бы не был здесь со мной. Он оставляет дверь приоткрытой, пока надевает кроссовки и пальто, затем выходит на крыльцо. Он закрывает за собой дверь и садится на ступеньки. Я сажусь рядом с ним, разглаживая вокруг себя юбку.

– Итак, в чем дело? – говорит он так, словно я отнимаю его драгоценное время.

Это неправильно. Совсем не то, чего я ожидала.

Но что именно я ожидала от Питера? Я бы отдала ему письмо, он бы прочитал его, а потом он бы меня полюбил? Заключил бы в свои объятия, мы бы страстно поцеловались, но всего лишь поцеловались, очень невинно. А что потом? Мы бы встречались? И как долго? Пока ему бы не стало со мной скучно, он не заскучал по Женевьеве и не захотел большего, чем я готова была бы дать, в постельном отношении, да и в жизненном тоже? Такие, как он, никогда не смогут быть довольными, сидя дома и смотря кино на диване. В конце концов, мы говорим о Питере Кавински. 

Я так долго медлю, поглощенная стремительно развивающимися мыслями, что он снова повторяет вопрос, на сей раз чуть менее холодно.

– Что, Лара Джин? – Он смотрит на меня, будто ожидая чего-то, и внезапно мне становится страшно отдавать ему письмо.

Я сжимаю его в кулаке, засовывая глубже в карман пальто. Мои руки мерзнут. У меня нет ни перчаток, ни шапки,  мне следует просто пойти домой.

– Я просто пришла сказать… сказать, что сожалею о том, как все обернулось. И… надеюсь, что мы все еще можем быть друзьями, и с Новым годом.

При этих словах его глаза сощуриваются.

– С Новым годом? – повторяет он. – Это то, что ты пришла сюда сказать? Сожалею и с Новым годом?

– И надеюсь, что мы все еще сможем остаться друзьями, – добавляю я, покусывая губу.

– Ты надеешься, что мы все еще сможем остаться друзьями, – повторяет он, и в его голосе слышны нотки сарказма, которых я не понимаю, и которые мне не нравятся.

– Именно это я и сказала, – я начинаю вставать. Я надеялась, что он подвезет меня домой, но теперь я не хочу просить. Но на улице так холодно. Может быть, если я намекну…. Дуя на руки, я говорю: – Что ж, я пойду домой.

– Подожди минутку. Давай вернемся к части с извинениями. За что именно ты извиняешься? За то, что вышвырнула меня из своего дома, или за то, что считаешь меня подонком, который будет ходить и рассказывать всем вокруг, что у нас был секс, когда на самом деле его не было?

В моем горле образовывается комок. Когда он так это преподносит, звучит действительно ужасно.

– И за то и за другое. Извини за оба.

Питер склоняет голову набок, приподняв брови.

– Что-нибудь ещё?

Я злюсь. Что-нибудь ещё?

– Нет «чего-нибудь ещё». Это все. – Слава Богу, я не отдала ему письмо, если он собирается быть таким. Я ведь не единственная, кто должен извиняться.

– Эй, это ты пришла сюда, говоря «я сожалею» и «давай останемся друзьями». Ты не можешь заставить меня принять твои глупые извинения.

– Ну, в любом случае, я желаю тебе счастливого Нового года. – Теперь я говорю с сарказмом, и это, конечно же, доставляет удовольствие. – Чудной жизни. В память о прошлом и все такое.  

– Отлично. Пока.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти. Сегодня утром я была полна надежды, у меня в глазах были такие звезды, когда я представляла, как все пройдет. Боже, какой же Питер придурок. Скатертью ему дорожка!

– Погоди минутку.

Надежда врывается в мое сердце, подобно Джейми Фокс-Пиклу, запрыгивающему в мою постель, – быстро и непрошено. Но я оборачиваюсь, как бы говоря: «Пф, что тебе теперь надо», так что он ее не видит. 

– Что это у тебя в кармане?

Моя рука подлетает к карману.

– Что? О, ничего. Просто почтовый мусор. Оно валялось на земле около твоего почтового ящика. Не беспокойся, я выкину его за тебя.

– Отдай его мне, и я выброшу его прямо сейчас, – говорит он, протягивая руку.

– Нет, я же сказала, что сама это сделаю. – Я тянусь, чтобы засунуть письмо поглубже в карман своего пальто, но Питер пытается вырвать его из моих рук. Я яростно уворачиваюсь от него и держу крепче. Он пожимает плечами, и я расслабляюсь, испуская легкий вздох облегчения, а затем он бросается вперед и вырывает его у меня из рук.

– Питер, отдай его! – задыхаюсь я.

– Манипуляции с почтой США – федеральное преступление, – беспечно отвечает он. Затем смотрит на конверт. – Оно мне. От тебя. – Я в отчаянии хватаю конверт, и это застает его врасплох. Мы боремся за него, я держу его за уголок, но он не отпускает.

– Перестань, ты порвешь его! – кричит он, выкручивая его из моей руки.

Я стараюсь схватиться покрепче, но слишком поздно. Оно у Питера.

Питер держит конверт над моей головой, разрывает и начинает читать. Мучительно стоять перед ним, ожидая … чего, не знаю. Больше унижения? Мне, пожалуй, следует просто уйти. Он такой медленный читатель.

Когда же он, наконец, дочитывает, то спрашивает:

– Почему ты не собиралась мне его отдавать? Почему ты собиралась просто уйти?

– Потому что… не знаю … похоже, ты не был рад меня видеть…, – мой голос замолкает.

– Это называется набивать себе цену! Я все ждал, что ты позвонишь мне, дурочка. Прошло уже шесть дней.

Я задерживаю дыхание.

– О!

– О. – Он притягивает меня за воротник моего пальто ближе к себе – достаточно близко, чтобы поцеловать. Он настолько близко, что я вижу пары его дыхания. Так близко, что я могла бы сосчитать его ресницы, если бы захотела.

– Итак… я все еще тебе нравлюсь? – приглушенно говорит он.

– Ага, – шепчу я. – Ну, отчасти. – Мое сердцебиение становится быстрее-быстрее-быстрее. У меня кружится голова. Это сон? Если так, пусть я никогда не проснусь.

Питер бросает на меня взгляд, как бы говоря: «Да ладно тебе, ты же знаешь, что я тебе нравлюсь».  Нравишься. Нравишься. А затем он тихо говорит:

– Ты мне веришь, что я не рассказывал никому, что мы занимались сексом во время лыжной поездки?

– Да.

– Хорошо, – он вдыхает. – Что-нибудь … что-нибудь произошло между тобой и Сандерсом после того, как я ушел из твоего дома в ту ночь? – Он ревнует! Сама мысль об этом согревает меня, как горячий суп. Я начинаю отвечать ему, что нет, но он быстро добавляет, – Подожди. Не говори. Я не хочу знать.

– Нет, – твердо произношу я так, чтобы он знал, что я серьезно. Он кивает, но ничего не говорит.

Затем он наклоняется, и я закрываю глаза, и мое сердце трепещет в груди, подобно крыльям колибри. Технически мы целовались только четыре раза, и только один из всех них был по-настоящему. Я бы хотела сразу же перейти к этому, чтобы перестать нервничать. Но Питер не целует меня, не так, как я этого ожидала. Он целует меня в левую щеку, а потом в правую, его дыхание  теплое. А потом ничего. Я распахиваю глаза. Это буквальное отвали с поцелуями? Почему он не целует меня как полагается?

– Что ты делаешь? – шепчу я.

– Усиливаю предвкушение.

– Давай просто поцелуемся, – быстро говорю я.

Он наклоняет голову, его щека трется о мою, но тут открывается входная дверь и перед нами, со скрещенными на груди руками, появляется Оуэн, младший брат Питера. Я отпрыгиваю от Питера, будто только что выяснила, что у него есть ряд неизлечимых инфекционных заболеваний. 

– Мама хочет, чтобы вы зашли в дом и отведали немного сидра, – говорит он, ухмыляясь.

– Через минутку, – произносит Питер, притягивая меня обратно.

– Она сказала, прямо сейчас, – отвечает Оуэн.

О, мой Бог. Я бросаю панический взгляд на Питера.

– Я, наверное, пойду, пока папа не начал волноваться…

Он подталкивает меня к двери своим подбородком.

– Просто зайди на минутку, а потом я отвезу тебя домой. – Когда я захожу внутрь, он снимает мое пальто и говорит тихим голосом, – ты на самом деле собиралась идти всю дорогу до дома в этом причудливом платье? В холод?

– Нет, я собиралась заставить тебя почувствовать вину, чтобы ты подвез меня, – шепчу я в ответ.

– Что с твоей одеждой? – спрашивает меня Оуэн.

– Это то, что корейцы надевают на Новый Год, – отвечаю ему я.

Мама Питера выходит из кухни с двумя дымящимися кружками. На ней длинный кашемировый кардиган, который свободно опоясан вокруг талии, и вязанные кремовые тапочки.

– Оно потрясающее, – говорит она. – Ты выглядишь великолепно. Так ярко.

– Спасибо, – отвечаю я, чувствуя себя неловко из-за всего этого ажиотажа. 

Мы все втроем садимся в семейной комнате; Оуэн убегает на кухню. Я все еще чувствую себя раскрасневшейся из-за почти поцелуя и от того, что мама Питера, наверное, знает, что мы собирались сделать. Я так же размышляю, что она знает о том, что с нами происходило, и, если уж на то пошло, что именно он рассказал ей.

– Как прошло твое Рождество, Лара Джин? – интересуется его мама.

Я дую в кружку.

– Оно прошло действительно хорошо. Папа купил моей сестренке щенка, и мы спорили о том, кто будет его держать. И моя старшая сестра все еще дома, приехала из колледжа, так что это тоже хорошо. А как прошел ваш праздник, миссис Кавински?

– О, было хорошо. Тихо. – Она указывает на свои тапочки. – Оуэн мне их подарил. Как прошла праздничная вечеринка? Твоим сестрам понравилось печенье с изюмом, которое испек Питер? Честно говоря, я терпеть их не могу.

Я удивленно смотрю на Питера, который внезапно оказывается очень занятым, прокручивая изображения на своем телефоне.

– Я думала, ты сказал, что твоя мама их испекла.

Его мама улыбается гордой улыбкой.

– О нет, он все сделал сам. Он был очень решителен.

– На вкус они как мусор! – кричит Оуэн из кухни.

Его мама снова смеется, а потом все замолкают. Мой разум бешено пытается придумать потенциальную тему для беседы. Новогодние пожелания, может быть? Метель, которая предполагается на следующей неделе? Питер совсем не помогает, он снова уставился в свой телефон.

– Было приятно тебя видеть, Лара Джин. – Мама встает. – Питер, не задерживай ее допоздна.

– Не буду, – мне же он говорит: – Я скоро вернусь, только возьму свои ключи.

Когда он ушел, я говорю:

– Извините, что вот так завалилась на Новый год. Надеюсь, я не помешала.

– Тебе здесь рады в любое время, – она подается вперед и кладет свою руку на мое колено. Затем многозначительно смотрит на меня и добавляет, – просто, будь помягче с его сердцем – это все, о чем я прошу.

У меня в животе все переворачивается. Неужели Питер рассказал ей, что между нами произошло? Она похлопывает меня по коленке и встает.

– Спокойной ночи, Лара Джин.

– Спокойной ночи, – эхом отзываюсь я.

Несмотря на ее добрую улыбку, я чувствую, словно только что нарвалась на неприятности. В ее голосе слышался легкий упрек – знаю, я его услышала. «Не обижай моего сына», – вот, что она говорила. Был ли Питер очень расстроен из-за того, что между нами произошло? Он так не выглядел. Раздражен, может быть, немного обижен. Но, безусловно, не настолько обижен, чтобы разговаривать об этом с мамой. Но может быть, они с его мамой действительно близки. Я не хочу думать, что возможно уже произвела неприятное впечатление, еще даже не начав встречаться с Питером.

***

На улице кромешная тьма, звезд на небе немного. Думаю, наверное, скоро снова пойдет снег. Дома внизу везде горит свет, а наверху – только в спальне Марго. Через дорогу я вижу в окне миссис Ротшильд зажженную маленькую елочку. 

Нам с Питером тепло и уютно в его машине. Из вентиляционных отверстий дует теплый воздух. Я спрашиваю у него:

– Ты рассказал маме о том, как мы расстались?

– Нет. Потому что мы никогда не расставались, – отвечает он, убавляя тепло.

– Нет?

Он смеется.

– Нет, поскольку мы никогда по-настоящему не были вместе, помнишь?

«А сейчас мы вместе?» – это то, что мне интересно, но я не спрашиваю, потому что он обнимает меня и наклоняет мою голову к своей, и я снова нервничаю.

– Не нервничай, – говорит он.

Я одаряю его быстрым поцелуем, чтобы доказать, что я не нервничаю.

– Поцелуй меня так, как будто скучала по мне, – говорит он, и его голос становится хриплым.

– Я скучала, – отвечаю я. – Мое письмо поведало тебе, что я скучала.

– Да, но…

Я целую его, прежде чем он успевает закончить. Как следует. Как я и хотела. Он целует меня в ответ, как будто он тоже этого хотел. Словно прошло четыреста лет. А потом я больше не думаю, я просто растворяюсь в поцелуе.

 

3

После того, как Питер высаживает меня, я забегаю в дом, чтобы все рассказать Марго с Китти, и ощущаю себя кошельком, до отказа набитым золотыми монетами. Не могу дождаться, чтобы выпалить все.

Китти лежит на диване и смотрит телевизор с Джейми Фокс-Пиклом на коленях, и когда я прохожу через дверь, вскарабкивается выше. Тихим голосом она говорит:

– Гоу-гоу плачет.

Мой энтузиазм мгновенно гаснет.

– Что? Почему? 

– Думаю, она ходила к Джошу и они поговорили, и все вышло не очень хорошо. Ты должна сходить и проверить ее.

О, нет. У них все должно было пройти не так. Они должны были снова сойтись, как мы с Питером.

Китти опускается обратно на диван, с пультом в руке и выполненным сестринским долгом.

– Ну и как прошло с Питером?

– Замечательно, – отвечаю я. – Действительно замечательно. – Улыбка появляется на моем лице сама по себе, и я быстро стираю ее из уважения к Марго.

Я иду на кухню и делаю Марго чашечку Ночного чая с двумя столовыми ложками меда, как мама, бывало, делала для нас перед сном. Секунду я подумываю добавить немного виски, поскольку видела такое на викторианском шоу по ВВС – горничные плеснули бы виски в горячий напиток хозяйки поместья, чтобы успокоить ее нервы. Знаю, Марго пьет в колледже, но она уже и так страдает похмельем, да и, кроме того, сомневаюсь, что папочка это поддержит. Так что я просто наливаю чай, без виски, в мою любимую кружку, и отправляю Китти с нею наверх. Я говорю ей вести себя мило. Наставляю, что она должна сначала дать Марго чай, а потом пообниматься с ней хотя бы пять минут. От чего Китти отказывается, поскольку она обнимается только тогда, когда ей это надо, а так же потому, что я знаю, ее пугает видеть Марго расстроенной.

 – Я просто отнесу ей Джейми для обнимания, – отвечает Китти.

Эгоистка!

Когда я иду к комнате Марго с кусочком тоста с маслом и корицей, Китти нигде не видно, также как и Джейми. Марго свернулась на боку и плачет.

– Все действительно кончено, Лара Джин, – шепчет она. – Все было кончено, но теперь я знаю, все кончено навсегда. Я д-думала, что если захочу снова быть вместе, он захочет тоже, но он не х-хочет. – Я сворачиваюсь калачиком рядом с ней, прижавшись лбом к ее спине. Я могу чувствовать каждый ее вздох. Она плачет в подушку, а я чешу ее лопатки так, как она любит. Что нужно знать о Марго – она никогда не плачет, поэтому от вида ее слез мой мир, да и этот дом сходит со своей оси. Все каким-то образом кажется накренившимся.

– Он говорит, что дальнее расстояние – слишком т-тяжело, что я была права, расставшись с ним в первую очередь. Я так сильно по нему скучала, а он кажется, совсем по мне не скучал.

Я покусываю губы с виноватым видом. Именно я предложила ей поговорить с Джошем. Отчасти, это моя вина.

– Марго, он скучал по тебе. Он безумно по тебе скучал. Я смотрела в окно во время урока французского и видела его на улице на скамейках, поедающего свой ланч в одиночестве. Это было тягостно.

Она шмыгает носом.

– Он на самом деле скучал?

– Да. – Не понимаю, что случилось с Джошем. Он вел себя, словно был очень сильно влюблен в нее; он практически впал в депрессию, когда она уехала. А теперь это?

Вздыхая она говорит:

– Думаю… думаю, я просто все еще очень люблю его.

– Правда? – Любит. Марго сказала: «любит». Не думаю, что когда-либо слышала, чтобы она говорила раньше, что любила Джоша. Может быть, «влюблена», но не «любит».

Марго вытирает глаза простыней.

– Причина, по которой я с ним рассталась – чтобы не быть одной из тех девушек, которые плачут из-за своего парня, а сейчас я именно ею и являюсь. Это жалко.  

– Ты – наименее жалкая из всех, кого я знаю, Гоу-гоу, – говорю я ей.

Марго перестает шмыгать и перекатывается, так что мы лежим лицом к лицу. Хмурясь, она произносит:

– Я не говорила, что я жалкая. Я сказала, что плакать из-за парня жалко.

– О, – отвечаю я. – Ну, я все равно не считаю жалким плакать из-за кого-то. Это просто значит, что они тебе очень дороги и тебе грустно.

– Я так много плакала, что, кажется, мои глаза похожи… на сморщенные изюминки. Похожи? – Марго искоса поглядывает на меня.

– Они опухли, – признаю я. – Твои глаза просто не привыкли плакать. У меня есть идея! – я соскакиваю с постели и бегу по лестнице на кухню. Я наполняю миску льдом, хватаю две серебряные ложки и бегу обратно.

– Ляг на спину, – даю я указание, и Марго подчиняется. – Закрой глаза. – Я кладу ложку на каждый глаз.

– Это действительно помогает?

– Я увидела это в журнале.

Когда ложки нагреваются от ее кожи, я опускаю их обратно в лед и снова на ее лицо, снова и снова. Она просит меня рассказать, что произошло с Питером, и я так и делаю, но упускаю момент с поцелуем, поскольку это кажется грубым и непристойным в свете ее собственного горя. Она садится и говорит:

– Не нужно притворяться, что тебе нравится Питер просто для того, чтобы пощадить мои чувства. – Марго мучительно сглатывает, как будто у нее болит горло. – Если какая-то часть тебя все еще любит Джоша… если ты ему нравишься… . – Я ахаю от ужаса. И открываю рот, чтобы все отрицать, чтобы сказать, что с тех пор прошла уже вечность, но она поднимает руку, заставляя меня замолчать. – Было бы очень тяжело, но я не хочу стоять у тебя на пути, ты же знаешь? Я серьезно, Лара Джин. Ты можешь мне сказать.

Я так рада, так благодарна, что она подняла эту тему. Я спешу объяснить:

– Боже мой, мне не нравится Джош, Гоу-гоу. Не так как ты говоришь. Абсолютно. И я тоже не нравлюсь ему в этом смысле. Думаю… думаю, мы просто оба скучали по тебе. Питер – тот, кто мне нравится. – Под одеялом я нахожу руку Марго и сцепляю свой мизинец с ее. – Клятва сестры.

Она с трудом сглатывает.

– Тогда полагаю, у него нет никакой тайной причины не желать снова быть вместе. Предполагаю, он, просто на просто, больше не хочет быть со мной.

– Нет, просто на просто, ты в Шотландии, а он в Вирджинии, и это слишком тяжело. Ты поступила благоразумно, решив порвать с ним тогда. Мудро, храбро и правильно.

На ее лице закрадывается сомнение, будто темные тени, а затем она покачивает головой и выражение ее лица проясняется.

– Хватит обо мне с Джошем. Мы – вчерашние новости. Расскажи мне больше о Питере. Пожалуйста, это заставит меня почувствовать себя лучше. – Она ложится обратно на спину, и я снова кладу ложки на ее глаза.

– Ну, сегодня сначала он был очень холоден со мной, очень-очень равнодушен…

– Нет, вернись к самому началу.

Так что я возвращаюсь к более раннему времени: я рассказываю ей про наши липовые отношения, джакузи, обо всем. Она продолжает убирать ложки, чтобы посмотреть на меня, пока я ей рассказываю. И вскоре ее глаза выглядят менее опухшими. Я чувствую себя легче – витающей в облаках, даже. Я в течение многих месяцев держала это втайне от нее, а теперь она знает все, что произошло с тех пор, как уехала, и я снова ощущаю себя очень близкой с ней. Невозможно быть близкими с кем-то по- настоящему, имея между собой тайны.

Марго откашливается. Она колеблется, а потом спрашивает:

– Итак, как он целуется?

Я краснею. И постукиваю пальцами по губам, прежде чем ответить:

– Он целуется как… как будто это могла быть его работа. – Марго хихикает и приподнимает с глаз ложки.

– Как проститутка мужского пола?

Я хватаю одну из ложек, и постукиваю ею по ее лбу, словно в гонг.

– Ой! – она хватается за другую ложку, но я слишком быстрая и забираю их обе. Мы смеемся как сумасшедшие, пока я пытаюсь еще раз постучать по ее лбу как в гонг.

– Марго… было больно, когда ты занималась сексом? – Я осмотрительно не называю имя Джоша. Странно, потому что мы с Марго никогда прежде не разговаривали о сексе в каком-то реальном отношении, поскольку ни у одной из нас не было, на что ориентироваться. Но теперь у нее есть, а у меня нет, и мне хочется знать, что она знает.

– Эмм. Ну, первые пару раз, немного. – Теперь она – та, кто заливается румянцем от смущения. – Лара Джин, я не могу разговаривать об этом с тобой. Это слишком странно. А ты не можешь просто спросить Крис?

– Нет, я хочу услышать это от тебя. Пожалуйста, Гоу-гоу. Ты должна рассказать мне об этом так, чтобы я все знала. Мне не хочется выглядеть дурой, когда я буду заниматься этим в первый раз.

– Не то, чтобы мы с Джошем занимались сексом сотню раз! Я не эксперт. Он единственный, с кем я это делала. Но если ты думаешь заняться сексом с Питером, убедись, что вы будете осторожны и пользуйтесь презервативом, и все такое. – Я быстро киваю. Она добралась до того, что должна сказать. – И будь действительно уверена настолько, насколько только можешь быть. И убедись, чтобы он был по-настоящему нежным и внимательным с тобой, так, чтобы это было особенно, и о чем ты могла бы вспоминать с приятными чувствами.  

– Поняла. Итак, сколько времени, как бы, это длится от начала до конца?

– Не так долго. Не забывай, что у Джоша это тоже было в первый раз. – Она кажется задумчивой. Теперь я тоже чувствую себя задумчивой. Питер занимался этим с Женевьевой уже столько раз, что, наверное, теперь просто эксперт. Я, вероятно, даже испытаю оргазм в свой самый первый раз. И это здорово, но возможно было бы неплохо, если бы мы оба не знали, что делаем, а не только я.

– Ты же не жалеешь?

– Нет. Не думаю. Полагаю, я всегда буду рада, что это было с Джошем. Неважно, как все получилось. – Для меня это такое облегчение, что даже сейчас, с красными от слез глазами, Марго по-прежнему не сожалеет, что любила Джоша.

***

Той ночь я сплю в ее комнате, как в старые добрые времена, свернувшись калачиком под одеялом возле нее. Комната Марго – самая холодная, поскольку расположена над гаражом. Я слушаю, как со щелчком включается и отключается тепло.

В темноте рядом со мной она произносит:

– Когда вернусь в Шотландию, я собираюсь встречаться с кучей шотландских парней. Когда у меня еще будет такая возможность, верно?

Я хихикаю и переворачиваюсь так, что мы оказываемся лицом к лицу.

– Нет, постой, не встречайся с кучей шотландских парней. Повстречайся с одним из Англии, с одним из Ирландии, с одним из Шотландии. И Уэльса! Турне по Британской империи!

– Ну, я собираюсь в колледж изучать антропологию, – говорит Марго, и мы еще немного похихикиваем. – А знаешь что самое грустное? Мы с Джошем уже не будем друзьями, какими были раньше. Не после всего этого. С той частью теперь просто покончено. Он был моим лучшим другом.

Я бросаю на нее поддельно-оскорбленный взгляд, чтобы поднять настроение, так чтобы она не начала плакать.

– Эй, я считала, что я была твоим лучшим другом!

– Ты не мой лучший друг. Ты моя сестра, а это куда больше. – Это действительно больше.

– У нас Джошем все началось так легко, так весело, а теперь мы как чужие. У меня никогда снова не будет человека, которого я бы знала лучше, чем кого-либо и кто бы знал меня настолько хорошо.

Я ощущаю покалывание в сердце. Когда она говорит об этом так, это печально.

– Вы снова могли бы стать друзьями, через какое-то время. – Но это было бы уже не то, я это знаю. Ты всегда будешь грустить о том, что когда-то было. Все всегда будет немного… меньше.

– Но это не будет как прежде.

– Нет, – соглашаюсь я. – Полагаю, не будет. – Странно, я думаю о Женевьеве, о том, кем мы были когда-то друг другу. У нас был тот вид дружбы, которая имела смысл в детстве, но не сейчас, когда мы стали старше. Полагаю, нельзя держаться за старое просто ради того, чтобы держаться.

Кажется, что это – конец эпохи. Нет больше Марго и Джоша. На этот раз по-настоящему. По-настоящему, потому что Марго плачет, и я слышу это в ее голосе, что все кончено, и на сей раз мы обе это знаем. Все изменилось.

– Не позволяй этому случится с тобой, Лара Джин. Не будь слишком серьезной в отношении того, что не может вернуться. Будь влюблена в Питера, если хочешь, но будь осторожна со своим сердцем. Иногда кажется, что чувства будут вечны, но это не так. Любовь может уйти, или человек, даже не желая этого. Ничто не гарантировано. 

Вздох.

– Обещаю, что буду осторожна. – Но я не уверена, что даже знаю, что это значит. Как я могу быть осторожной, когда он уже и так мне очень сильно нравится?

 

4

Марго отправилась покупать новые сапоги со своей подругой Кейси, папа на работе, а мы с Китти просто бездельничаем и смотрим телевизор, когда мой телефон начинает вибрировать рядом со мной. Это сообщение от Питера.

«Кино сегодня вечером?»

Я печатаю в ответ «да», восклицательный знак. Затем удаляю восклицательный знак, так как из-за этого ответ звучит слишком охотно. Правда, без восклицательного знака, «да» кажется совсем лишенным энтузиазма. Я останавливаюсь на смайлике и нажимаю кнопку «отправить», прежде чем смогу зациклиться на этом. 

– С кем ты переписываешься? – Китти растянулась на полу в гостиной, поглощая ложкой пудинг. Джейми пытается украдкой лизнуть, но она качает головой и ругает его, – ты же знаешь, что тебе нельзя шоколад!

– Я переписывалась с Питером. Знаешь, может быть, это вовсе не настоящий шоколад. Он может быть не натуральным. Проверь этикетку.

Из всех нас, Китти наиболее строга с Джейми. Она не сразу его поднимает, когда тот скулит, чтобы его обняли, брызгает воду из бутылки ему в мордочку, когда тот проказничает. Всем хитростям она научилась у нашей соседки через дорогу, миссис Ротшильд, которая оказалась своего рода заклинательницей собак. До ее развода, у нее было три собаки, а после с ней остался золотистый ретривер Саймон, а бывшему мужу на попечение досталось двое других.

– Питер снова твой парень? – спрашивает меня Китти.

– Эм. Не уверена. – После того, как прошлой ночью Марго сказала о том, чтобы не спешить и быть осторожной со своим сердцем и не заходить до точки необратимости, может даже хорошо некоторое время существовать в состоянии неуверенности. Кроме того, трудно определить то, у чего с самого начала никогда не было четкого названия. Мы были двумя людьми, притворяющимися, что нравимся друг другу, изображающими пару, а теперь мы – что? И каким бы образом все это развивалось, если бы мы начали нравиться друг другу без притворства? Были бы мы когда-нибудь парой? Полагаю, мы никогда этого не узнаем.

– Что ты имеешь в виду под не уверена? – требует Китти. – Разве ты не должна знать, являешься ты чьей-то девушкой или нет?

– Мы это еще не обсуждали. То есть, не детально.

Китти переключает канал.

– Тебе следует заняться этим вопросом.

Я перекатываюсь на бок и приподнимаюсь на локте.

– Но разве это что-нибудь изменит? То есть, мы нравимся друг другу. В чем разница между этим и ярлыком? Что бы изменилось? – Китти не отвечает. – Алло?

– Прости, не могла бы ты повторить это снова во время рекламной паузы? Я пытаюсь смотреть свое шоу.

Я бросаю подушку в ее голову.

– Я бы лучше обсудила это с Джейми. – Я хлопаю в ладоши. – Джейми, сюда!

Джейми поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, а потом снова ложится, свернувшись у Китти под боком. Сто процентов, он все еще надеется на кусочек пудинга.

Когда прошлой ночью мы сидели в машине, Питера, кажется, не волновал статус наших отношений. Он как всегда выглядел счастливым и беззаботным. Определенно, я – человек, который слишком сильно переживает из-за каждого пустяка. Мне следует применить в своей жизни немного из философии Питера «принимать все, как есть».

– Хочешь помочь мне выбрать, что надеть в кино с Питером сегодня вечером? – спрашиваю я Китти.

– А можно мне тоже пойти?

– Нет! – Китти начинает дуться, и я поправляюсь, – может быть, в следующий раз.

– Отлично. Покажи два варианта, и я скажу, какой лучше.

Я мчусь наверх, в свою комнату, и начинаю перебирать свой гардероб. Это будет наше первое настоящее свидание, и мне хочется немного его поразить. К сожалению, Питер уже видел меня в моих хороших нарядах, так что единственное, что остается, – отправиться к шкафу Марго. У нее есть кремовое платье-свитер, которое она привезла из Шотландии и которое я могу одеть с колготками и маленькими коричневыми ботиночками. Еще у нее есть восхитительный фиолетово-голубой свитер «фер-айл», я могу надеть его со своей желтой юбкой и желтой ленточкой в волосах, которые я завью, потому что Питер как-то сказал мне, что ему нравится, когда я их завиваю. 

– Китти! – кричу я. – Поднимись и взгляни на мои два варианта!

– Во время рекламной паузы! – кричит она в ответ.

В то же время я пишу Марго:

«Могу я одолжить твой свитер «фер-айл» или кремовое платье-свитер?»

«Oui»

Китти голосует за свитер «фэр-айл», говоря, что я выгляжу, словно одета в наряд для фигурного катания, и мне нравиться, как это звучит.

– Ты можешь надеть его, если мы пойдем кататься на коньках, – говорит она. – Ты, я и Питер.

– Хорошо, – смеюсь я.

 

5

Мы с Питером стоим в кинотеатре в очереди за попкорном. Даже это обычное дело ощущается как самое лучшее обычное дело из всех, что я когда-либо делала. Я проверяю карман, удостоверяясь, что мой билет на месте. Я хочу сохранить его.

Глядя на Питера, я шепчу:

– Это мое первое свидание.

Я ощущаю себя ботанкой в кино, которая заполучила самого классного парня в школе, и совсем не возражаю. Ничуточки.

– Как это может быть твоим первым свиданием, когда у нас их было множество?

– Это мое первое настоящее свидание. Все предыдущие были всего лишь притворством, а это – настоящее. – Он хмурится.

– О, постой, это настоящее? А я и не осознавал.

Я собираюсь легонько ударить его в плечо, а он смеется, хватает меня за руку и переплетает свои пальцы с моими. Такое чувство, словно мое сердце бьется прямо через ладонь. Это первый раз, когда мы держимся за руки по-настоящему, и ощущение этого отличается от тех, притворных. Похоже на электрические потоки, в хорошем смысле. В самом лучшем смысле.

Мы продвигаемся дальше в очереди, и я понимаю, что нервничаю, что само по себе странно, ведь это просто Питер. Но в то же время он – другой Питер, а я – другая Лара Джин, потому что это свидание, настоящее свидание. Просто чтобы завязать разговор, я спрашиваю:

– Итак, когда ты ходишь в кино, ты больше предпочитаешь шоколадные конфеты или жевательные?

– Ни те, ни другие. Все что я хочу – это попкорн.

– Тогда мы обречены! Ты – не любитель ни одного из двух, а я – обоих из перечисленных. – Мы подходим к кассе, и я начинаю рыться в своем кошельке.

Питер смеется.

– Ты думаешь, я заставлю девушку платить на ее первом свидании? – Он расправляет грудь и говорит кассиру: – Можно один средний попкорн с маслом, и не могли бы вы положить слой сливочного масла? Еще кислые мармеладки «Sour Patch Kids» и коробку шоколадок «Milk Duds». И одну небольшую вишневую колу.

– Как ты узнал, что я хотела?

– Я куда более наблюдателен, чем ты думаешь, Кави. – Питер с самодовольной улыбкой обнимает меня за плечи, и случайно задевает рукой мою правую грудь.

– Ой!

– Упс. Извини. Ты в порядке? – Он издает смущенный смешок.

Я даю ему локтем в бок, и он все еще смеется, пока мы идем в сторону кинозала. И вот тогда мы видим Женевьеву и Эмили, выходящих из дамской комнаты. В последний раз, когда я видела Женевьеву, во время лыжной поездки, она рассказывала всем в автобусе, что мы с Питером занимались сексом в гидромассажной ванне. Я чувствую сильный приступ паники – бороться или бежать.

Питер на секунду замедляет шаг, и я не знаю, что произойдет дальше. Придется ли нам подойти и поздороваться? Продолжим ли мы идти? Его рука вокруг меня напрягается, я чувствую его колебания. Он разрывается.

Женевьева решает за всех. Она проходит в зал, словно не замечая нас. В тот же зал, в который идем и мы. Я не смотрю на Питера, он также ничего не говорит. Полагаю, мы просто сделаем вид, будто ее здесь нет? Он проводит меня через те же двери и выбирает наши места, слева, ближе к задним рядам. Женевьева и Эмили сидят в центре. Я вижу ее белокурую голову, ее спину в светло-сером пальто. Я заставляю себя отвести взгляд. Если Джен повернется, я не хочу быть пойманной, глазеющей на нее.  

Мы садимся, я снимаю пальто и удобно устраиваюсь в кресле, когда у Питера звонит телефон. Он вытаскивает его из кармана, а затем убирает, и я точно знаю, что это была Джен, но понимаю, что не могу спросить. Ее присутствие прокололо ночь. Два шрама от вампирского укуса оставляют на ней след.

Свет гаснет, Питер обхватывает меня рукой. «Собирается ли он держать ее там весь фильм?» – размышляю я. Я ощущаю себя окостеневшей и стараюсь выровнять дыхание.

– Расслабься, Кави, – шепчет он мне на ухо.

Я пытаюсь, но, как бы, в данных обстоятельствах, невозможно расслабиться по команде. Питер слегка пожимает мое плечо, наклоняется и прижимается носом к моей шее.

– От тебя хорошо пахнет, – говорит он низким голосом. 

Я смеюсь, громче, чем позволено, и мужчина, сидящий перед нами, оборачивается в своем кресле, сердито глядя на меня. Пристыженная, я говорю Питеру:

– Прости, я очень боюсь щекотки.

– Не волнуйся, – отвечает он, продолжая держать руку вокруг меня.

Я улыбаюсь и киваю, но теперь задаюсь вопросом: он ожидает, что мы займемся всякими такими вещами во время фильма? Поэтому он выбрал задние места, когда в середине еще оставались свободные? Внутри меня растет паника. Здесь Женевьева! Да и другие люди тоже! Я, может, и целовалась с ним в горячей ванне, но тогда вокруг не было ни души. К тому же, мне, как бы, просто хочется посмотреть фильм. Я наклоняюсь вперед, чтобы сделать глоток содовой, но на самом деле, это просто для того, чтобы незаметно от него отодвинуться.

***

После фильма мы молча приходим к соглашению как можно быстрее выйти из зала, чтобы снова не нарваться на Женевьеву. Мы оба пулей вылетаем из кинотеатра, словно сам Дьявол несется за нами по пятам, кем, я полагаю, она отчасти и является. Питер голоден, но мой желудок слишком полный от всей той дряни для того, чтобы есть нормальный ужин, так что я предлагаю просто пойти в закусочную и разделить с ним картофель фри. Но Питер отвечает:

– Я склоняюсь к тому, что нам следует пойти в настоящий ресторан, поскольку это твое первое свидание.

– Никогда не знала об этой твоей романтической стороне, – произношу это как шутку, но я серьезно.

– Привыкай, – кичится он. – Я знаю, как обращаться с девушкой.

Он отводит меня в «Бисквит – Пища для Души» – по его словам, это его любимый ресторан. Я наблюдаю, как он поглощает жареную курицу с горячим медом, политую соусом Табаско, и гадаю, сколько раз Женевьева сидела и наблюдала за ним, когда он делал то же самое. Наш городок не такой уж и большой. Здесь не так много мест, куда мы можем пойти, где он уже не был с Женевьевой. Когда я встаю, чтобы сходить в уборную, то внезапно задаюсь вопросом, напишет ли он ей ответное сообщение, но заставляю себя выкинуть эту мысль из головы tout de suite. И что тут такого, если он ответит? Они все еще друзья. Это не запрещено. Я не позволю Джен испортить мне этот вечер. Я хочу быть прямо здесь, в эту самую минуту, только мы двое на нашем первом свидании.

Я снова сажусь, Питер доел свою жареную курицу и перед ним лежит куча грязных салфеток. У него есть привычка вытирать пальцы каждый раз, когда он откусывает. К его щеке прилип мед и немного панировки, но я не говорю ему, поскольку мне это кажется забавным.  

– Ну и как прошло твое первое свидание? – интересуется Питер, вытягиваясь на своем стуле. – Расскажи мне, как будто это не я сводил тебя.

– Мне понравилось, когда ты знал, какие закуски в кинотеатрах я люблю. – Он одобрительно кивает. – И… мне понравился фильм.

– Ага, я понял. Ты постоянно шикала на меня и показывала пальцем на экран.

– Тот мужчина впереди нас злился. – Я колеблюсь. Не знаю, следует ли мне сказать следующую вещь, которую хочу сказать, о чем думала всю ночь. – Я не знаю… это только мне или…

Он наклоняется ближе, полностью обращаясь вслух.

– Что?

Я делаю глубокий вдох.

– Это ведь… немного странно? Я имею в виду, сначала мы притворялись, потом нет, затем мы поссорились, а теперь сидим здесь, и ты ешь жареную курицу. Как будто мы все сделали в неправильном порядке, и это хорошо, но…, все же, отчасти все вверх тормашками. – «А еще ты пытался лапать меня во время фильма?»

– Полагаю, это немного странно, – признает он.

Я пью свой сладкий чай и испытываю облегчение от того, что он не считает меня страной из-за того, что я подняла тему обо всех этих странностях.

Он с улыбкой смотрит на меня.

– Может быть, нам нужен новый контракт.

Не могу определить, шутит ли он или серьезно, так что решаю подыграть.

– И что бы было в контракте?

– Первое, что мне приходит в голову…, думаю, что я бы должен звонить тебе каждый вечер перед сном. Ты бы согласилась приходить на все мои игры по лакроссу. И также на некоторые тренировки. Я бы приходил к тебе домой на ужин. А ты бы ходила со мной на вечеринки. 

Я корчу гримасу при упоминании о вечеринках.

– Давай просто делать то, что мы хотим делать. Как раньше. – Внезапно я слышу голос Марго в своей голове. – Давай… давай веселиться.

Он кивает, и теперь он – тот, кто выглядит испытывающим облегчение.

– Да!

Мне нравиться, что он не принимает все слишком серьезно. В других людях это могло бы раздражать, но только не в нем. Думаю, это – одно из его лучших качеств. Это, и его лицо. Я могла бы смотреть на его лицо целый день. Я потягиваю свой сладкий чай через трубочку и поглядываю на него. Заключить контракт и в самом деле могло бы быть хорошо для нас. Это помогло бы нам предотвратить проблемы и быть ответственными. Думаю, Марго гордилась бы мной за это.

Я вытаскиваю из сумочки записную книжку и ручку и пишу вверху страницы «Новый контракт Лары Джин и Питера». 

Первым пунктом я записываю: «Питер будет приходить вовремя».

Питер вытягивает шею, чтобы прочесть вверх ногами.

– Постой, тут говориться, «Питер будет приходить вовремя»?

– Если ты говоришь, что собираешься быть где-то, то будь там.

Питер хмуриться.

– Я не пришел один раз, и ты затаила обиду…

– Но ты всегда опаздываешь.

– Это не то же самое, что вообще не прийти!

– Постоянные опоздания демонстрируют отсутствие уважения к человеку, который тебя ждет.

– Я тебя уважаю! Я уважаю тебя больше любой другой девушки, которую знаю!

Я указываю на него.

– Девушку? Только «девушку»? А кого из парней ты уважаешь больше, чем меня?

Питер откидывает голову назад и так громко стонет, что это больше похоже на рев. Я тянусь через стол, поверх еды, хватаю его за воротник и целую прежде, чем мы успеваем опять поссориться. Хотя, должна сказать, это такой вид ссоры, вроде спора, не такой, который задевает чувства, а такой, который впервые за весь вечер заставляет почувствовать нас самими собой.

Вот, о чем мы договорились.

Питер не будет опаздывать больше, чем на пять минут.

Лара Джин не будет заставлять Питера делать поделки любого вида.

Питер не обязан звонить Ларе Джин вечером, перед тем как ложится спать, но он может, если ему захочется.

Лара Джин будет ходить на вечеринки только в том случае, если ей захочется.

Питер будет подвозить Лару Джин, в любое время, когда ей этого захочется.

Лара Джин и Питер всегда будут говорить друг другу правду.

Есть кое-что, что мне хочется добавить в контракт, но я боюсь поднимать эту тему сейчас, когда дела идут на лад.

Питер по-прежнему может оставаться с Женевьевой друзьями, но до тех пор, пока он честен в этом вопросе с Ларой Джин.

Или, может быть, Питер не будет лгать Ларе Джин о Женевьеве. Но это уже лишнее, ведь у нас уже есть правило – всегда говорить друг другу правду. Правило, подобно этому, в любом случае не было бы правильным. Что я действительно хочу сказать, – это то, что Питер всегда будет ставить Лару Джин превыше Женевьевы. Но я не могу сказать этого. Конечно же, не могу. Я немного знаю о свиданиях или парнях, но я знаю точно, что неуверенность на почве ревности – по-настоящему отвратительное чувство.

Так что я прикусываю язык, и не говорю того, что думаю. Есть только одно, одна очень важная деталь, в которой я хочу быть уверенной.

– Питер?

– Да?

– Я не хочу, чтобы мы когда-нибудь разбили друг другу сердца.

Питер легко смеется; он обхватывает мою щеку рукой.

– Ты собираешься разбить мне сердце, Кави?

– Нет. И я уверена, что ты тоже не планируешь разбить мое. Никто и никогда это не планирует.

– Тогда оговорим это в контракте. Питер и Лара Джин обещают не разбивать друг другу сердца.

Я лучезарно улыбаюсь ему, чрезвычайно успокоенная, а потом записываю это.

Лара Джин и Питер не будут разбивать друг другу сердца.

 

6

За день до возвращения в школу мы с Китти лежим на моей кровати и смотрим на моем компьютере видео с домашними питомцами. Наш щенок, Джейми Фокс-Пикл, лежит у подножья кровати, свернувшись в клубок. Китти завернула его в свое старое одеяльце из узелковой пряжи так, что выглядывает только его мордочка. По тому, как часто он вздрагивает и подергивается, я могу судить, что ему снится сон. Но хороший это сон или плохой, я не знаю.

– Думаешь, мы можем начать снимать видео с Джейми? – спрашивает меня Китти. – Он ведь такой миленький, не так ли?

– У него определено есть внешность, но он не обладает какими-либо явными талантами, и в нем нет ничего причудливого. – Как только я произношу слово «причудливый», то думаю о Питере и как он однажды сказал, что я была «милая в причудливом смысле». Интересно, видит ли он все еще меня так. Я слышала, как люди говорят, что чем больше кто-то нравится, тем более красивыми они тебе кажутся, даже если вначале ты так даже не считал. 

– Джейми умеет делать ту штуку, когда гарцует подобно олененку, – напоминает мне Китти.

– Хм. Я бы не назвала то «штукой». Это не то же самое, что запрыгивать в картонные коробки, или играть на пианино, или обладать действительно злой мордой.

– Миссис Ротшильд поможет мне его обучить. Она считает, что у него подходящая для трюков натура. – Китти кликает на следующее видео – на собаку, которая воет, когда исполняют «Триллер» Майкла Джексона. Мы с Китти лопаемся от смеха и просматриваем его снова.

После видео о женщине, чья кошка обворачивается вокруг ее лица, будто шарф, я говорю:

– Погоди минутку, а ты сделала домашнее задание?

– Все, что я должна была сделать, – это прочитать книгу.

– И ты ее прочитала?

– В основном, – увиливает Китти от прямого ответа, прижимаясь ближе ко мне.

– Китти, у тебя были целые рождественские каникулы, чтобы прочесть ее! – Мне очень хочется, чтобы Китти, так же как мы с Марго, больше любила читать. Она же больше предпочитает телевизор. Я нажимаю «стоп» на видео и с размаху захлопываю ноут. – Больше никаких видео с домашними питомцами для тебя. Ты идешь и дочитываешь свою книгу. – Я начинаю спихивать ее с кровати, но Китти хватается за мою ногу.

– Милая моя сестрица, не гони меня! – величественно произносит она, – Это Шекспир. «Ромео и Джульетта», на тот случай, если ты не читала.

– Не веди себя высокомерно и надменно, словно читала Шекспира. Я видела, как на днях ты смотрела фильм по телевизору.    

– Какая разница, читала я его или смотрела фильм? Смысл тот же. – Китти заползает по мне обратно наверх.

Я поглаживаю ее волосы.

– Итак, и каков же смысл?

– Не убивай себя из-за парня.

– Или девушки.

– Или девушки, – соглашается она. Китти открывает мой компьютер. – Еще одно кошачье видео, и потом пойду читать. – Мой телефон гудит – смска от Крис.

«Проверь инстаграм AnonybitchНЕМЕДЛЕННО»

Anonybitch – анонимная учетная запись в Инстаграм, которая выставляет скандальные фотографии и видео трахающихся и напивающихся на вечеринках людей по всему городу. Никто не знает, кому она принадлежит, они просто загружают контент. Однажды там была фотография девушки из другой школы, которая быстро стала очень популярной в прошлом году – она занималась эксгибиционизмом у полицейской машины. Слышала, что за это ее исключили из школы.

Мой телефон снова гудит.

«Сейчас же!»

– Подожди, Китти, дай-ка я сначала кое-что проверю, – говорю я, ставя видео на паузу. Печатая адрес, я произношу: – Если хочешь остаться здесь, то закрой глаза и не открывай, пока я не скажу.

Китти повинуется.

В верхней части новостной ленты Anonybitch, находится видео о парне с девушкой, целующихся в гидромассажной ванне. Anonybitch особенно славится своими видео в горячих ваннах. Она помечает их тегами #rubadub. Это же видео немного зернистое, словно снималось крупным планом издалека. Я нажимаю «Воспроизвести». Девушка сидит на коленях парня, ее тело прижимается к его, ноги обвиваются вокруг его талии, руки обхватывают его шею. На ней – красная ночная сорочка, которая вздымается в воде подобно надутым парусам. Ее затылок загораживает парня. У нее длинные волосы, их кончики окунаются в воду как каллиграфическая кисть в чернила. Парень проводит руками вниз по ее позвоночнику, словно она – виолончель, а он на ней играет.

Я настолько заворожена, что сперва не замечаю, как Китти смотрит вместе со мной. Обе наши головы наклонены, пытаясь понять, на что именно мы смотрим.  

– Тебе не следует на это смотреть, – произношу я.

– Они занимаются этим? – спрашивает она.

– Трудно сказать из-за ее ночнушки. – Но, возможно?

Затем девушка прикасается к щеке парня, и есть что-то в этом движении – то, как она трогает его, будто читает шрифт Брайля. Что-то знакомое. Мой затылок холодеет, и на меня обрушивается взрыв осознания, унизительного узнавания.

Та девушка – это я. Я и Питер, в гидромассажной ванне во время лыжной поездки. О, мой бог.

Я кричу.

Вбегает Марго, на ее лице одна из тех корейских косметических масок с вырезами для глаз, носа и рта.

– Что? Что?

Я стараюсь прикрыть рукой экран компьютера, но она отталкивает ее в сторону, а затем тоже испускает крик. Ее маска спадает.

– Боже мой! Это ты?

О мой Бог о мой Бог о мой Бог.

– Не позволяй Китти смотреть! – кричу я.

У Китти круглые глаза.

– Лара Джин, я считала тебя паинькой.

– Я и есть! – кричу я.

Марго сглатывает воздух.

– Это… это похоже…

– Я знаю. Не говори.

– Не волнуйся, Лара Джин, – успокаивает Китти. – Я видела и похуже на обычном телевизоре, даже не по НВО.

 Китти, иди в свою комнату! – вопит Марго. Китти хныкает и прижимается ко мне.

Не могу поверить в то, что вижу. Подпись под изображением гласит: «Паинька Лара Джин занимается необузданным сексом с Кавински в гидромассажной ванне. А презервативы под водой работают? Полагаю, мы вскоре узнаем;)». В комментариях – множество смайликов с огромными глазами и «умирающих от смеха». Некто по имени Вероника Чен написала: «Какая шлюха! Она азиатка?» Я даже не знаю, кто такая Вероника Чен!

– Кто мог сделать это со мной? – причитаю я, прижимая ладони к щекам. – Я не чувствую своего лица. Мое лицо все еще мое лицо?

– Кто, черт возьми, такая Anonybitch? – требует Марго.

– Никто не знает, – отвечаю я, но рев в моих ушах такой громкий, что я едва слышу свой собственный голос. – Народ просто репостит ее в инстаграме. Или его. Я сейчас очень громко говорю? – Я в шоке. Теперь я не чувствую ни рук ни ног. Я собираюсь упасть в обморок. Это происходит? Это моя жизнь?

– Мы должны убрать это прямо сейчас. Есть ли горячая линия для неподобающего контента? Мы должны об этом доложить! – Марго выхватывает у меня компьютер. Она кликает по вкладке «сообщить о неподобающем контенте». Просматривая комментарии на странице, она кипит от злости. – Люди – абсолютные придурки! Нам, возможно, придется позвонить адвокату. Это сразу не уберут.

– Нет! – кричу я. – Не хочу, чтобы папа видел!

– Лара Джин, это серьезно. Ты же не хочешь, чтобы колледжи прогуглили тебя и наткнулись на это видео! Или будущие работодатели, например …

– Гоу-гоу! От твоих слов мне еще хуже! – Я хватаю свой телефон. Питер. Он будет знать, что делать. Пять часов, и значит, он все еще на тренировке по лакроссу. Я даже не могу позвонить ему прямо сейчас. Вместо этого я пишу сообщение:

«Позвони мне как можно скорее».

А затем я слышу папин голос, зовущий с лестницы.

– Эта картошка сама себя не помнет! Кто мне поможет?

О, мой Бог. Теперь мне придется сидеть за ужином и смотреть папе в глаза, зная о существовании этого видео. Это не может быть моей жизнью.

Марго с Китти переглядываются, а потом снова смотрят на меня.

– Никто не обмолвиться папе ни словом! – шиплю я им. – Это подразумевает тебя, Китти!

Она одаривает меня обиженным взглядом.

– Я знаю, когда следует держать рот на замке.

– Прости, прости, – бормочу я. У меня так сильно бьется сердце, что болит голова. Я даже не могу здраво мыслить. 

За ужином мой живот крутит, я с трудом могу проглотить кусочек картофеля. К счастью, у меня есть Марго и Китти для вклинивания и поддержания постоянной болтовни, так что мне не приходится говорить. Я просто гоняю еду по тарелке и украдкой скармливаю свой ужин Джейми Фокс-Пиклу под столом. Как только все поели, я мчусь наверх и смотрю на телефон. От Питера по-прежнему ничего. Только еще больше сообщений от Крис и одно от Хейвен:

«ОМГ! Это ты??!»

***

Я не знаю, кто эта девушка на видео. Не узнаю себя на нем. Я вижу себя совсем не так. Это похоже на какого-то другого человека, который не имеет ничего общего со мной. Я не из тех, кто забирается в джакузи с парнями, сидит на их коленях и страстно их целует в мокрой ночной сорочке, прижимаясь к ним. Но я была в тот вечер. Видео просто не сообщает всю правду.

Я продолжаю повторять себе, что не похоже, будто мы на самом деле занимаемся сексом на видео. Не то, чтобы я была голой. Просто такое ощущение, что на видео я голая. И все, о чем я могу думать, – все в школе видели это видео, видео со мной в один из самых интимных и по-настоящему романтичных моментов моей жизни. Кроме того, кто-то заснял его. Кто-то был там. То воспоминание должно было быть только моим и Питера, а теперь оказалось, что вместе с нами там был какой-то случайный, чрезмерно любопытный человек. Оно больше не только наше. Сейчас оно кажется мишурой. Оно определенно выглядит именно так. В ту минуту я чувствовала себя свободной и безрассудно смелой, может быть, даже сексуальной. Не знаю, когда я вообще ощущала себя сексуальной за всю свою жизнь. А сейчас мне просто хочется исчезнуть.

Я лежу на кровати, уставившись в потолок, телефон возле меня. Марго и Китти запретили мне смотреть видео. Они пытались забрать у меня телефон, но я сказала, что он нужен мне, потому что должен позвонить Питер. Затем я украдкой посмотрела видео, и до сих пор там более сотни комментариев, ни одного хорошего.

Китти играет с Джейми Фокс-Пиклом на полу, а Марго отправляет электронное письмо в службу по обслуживанию клиентов Инстаграм, когда в окно стучит Крис. Марго открывает ей, и Крис забирается внутрь, дрожащая, с раскрасневшимся лицом.

– Она в порядке?

– Думаю, она в шоке, – отвечает Китти.

– Я не в шоке, – говорю я. Но, возможно, я в шоке. Может быть, это шок. Это странное, сюрреалистичное ощущение, будто я онемела, но в тоже время все мои чувства обострились.

Марго обращается к Крис:

– Почему ты не можешь входить через парадную дверь, как нормальный человек?

– Никто не открыл. – Крис скидывает сапоги и садится на пол рядом с Китти. Поглаживая Джейми, она говорит. –  Во-первых, хорошо, что едва ли можно догадаться, что это ты. А во-вторых, это действительно сексуально, так что тут нечего стыдиться. Я имею в виду, ты выглядишь великолепно.

Марго испускает звук отвращения.

– Это настолько не относится к делу, что я даже не знаю, с чего начать.

– Я всего лишь пытаюсь быть честной! Объективно, это отстой, но так же объективно, Лара Джин выглядит на нем потрясающе.

Заползая под одеяло, я произношу:

– Я думала, что ты едва могла сказать, что это была я! Знала же, что мне не следовало подписываться на эту лыжную поездку. Я ненавижу гидромассажные ванны. Зачем бы мне по собственной воле лезть в горячую ванну?

– Эй, радуйся, что была в пижаме, – заявляет Крис. – Ты могла бы быть обнаженной!

Высунув голову из-под одеяла, я сердито гляжу на нее.

– Я бы никогда не была обнаженной!

– Никогда бы не была обнаженной,  – фыркает Крис. – А ты знала, в чем реальная фишка? Некоторые люди называют себя никогда-обнаженными, и все время носят одежду, даже в душе. Например, джинсовые шорты.

Я отворачиваюсь от Крис.

Кровать прогибается, когда на нее забирается Марго.

– Все будет хорошо, – говорит она, откидывая одеяло. – Мы заставим их убрать видео.

– Это не имеет значения, – отвечаю я. – Его уже все видели. Все считают меня шлюхой.

Глаза Крис сужаются.

– То есть, ты хочешь сказать, что если девушка занимается сексом в джакузи, то это делает ее шлюхой?

– Нет! Это не то, что я говорю, это то, что говорят люди.

– Тогда что ты говоришь? – требует она.

Я поглядываю на Китти, которая заплетает волосы Крис в микрокосички. Она сидела очень тихо, поэтому мы забыли, что она была здесь, и не выгнали ее.

– Считаю, что, если ты готова, и это то, что ты хочешь сделать, и предохраняешься, то все нормально и тебе следует делать то, что хочешь. 

Марго добавляет:

– Общество слишком зациклено на том, чтобы осрамить женщин за наслаждение сексом, одобряя при этом мужчин. Я имею в виду, что все комментарии только о том, что Лара Джин – шлюха, но никто ничего не говорит о Питере, а он прямо тут, с ней. Этот нелепый двойной стандарт.

Я об этом не подумала.

Крис смотрит на свой телефон.

– Как, например, то, что пока мы здесь сидим, мне отправили это видео три разных человека.

Я всхлипываю, и Марго укоряет:

– Крис, это не помогает. Совсем. – Мне же она говорит: – Если люди что-нибудь скажут, просто будь действительно самодостаточной, словно это ниже тебя.

– Или же просто, войди в образ, – предлагает Крис.

Из-за ее спины Китти произносит:

– Никто ничего не скажет Ларе Джин, потому что она – девушка Питера. А это значит, что она под его защитой, как в «Клане Сопрано».

Марго произносит в ужасе:

– Бог мой, ты смотрела «Клан Сопрано»? Где ты могла видеть «Клан Сопрано»? Его даже больше не показывают по телевизору.

– Я посмотрела его по запросу. Уже на третьем сезоне.

– Китти! Прекращай его смотреть! – Марго закрывает глаза и покачивает головой. – Неважно. Прямо сейчас это не самое главное. Мы поговорим об этом позже. Ларе Джин не нужен парень, чтобы ее защищать.

– Нет, Китти правильно подметила, – говорит Крис. – Дело не в том, что Питер парень. Ну, не совсем. Речь о том, что он популярен, а она нет. Вот, где защита вступает в игру. Без обид, Эл Джи.

– Я и не обижаюсь, – отвечаю я. Немного обидно, но ведь это правда, да и сейчас для меня не время оскорбляться из-за чего-то столь незначительного в сравнении с предполагаемым сексом на видео.   

– Что сказал об этом Кавински? – спрашивает меня Крис.

– Пока ничего. Он все еще на тренировке по лакроссу.

Мой телефон сразу же начинает гудеть, и мы втроем смотрим друг на друга, широко раскрыв глаза. Марго поднимает его и глядит.

– Это Питер! – Она бросает мне телефон, словно горячий картофель. – Давайте не будем им мешать, – говорит она, подталкивая Крис. Крис же игнорирует ее.

Я не обращаю внимания на них обеих и отвечаю на телефонный звонок.

– Алло. – Мой голос тоненький, как тростник.

Питер начинает быстро говорить.

– Окей, я видел видео, и первое, что я собираюсь тебе сказать – не психуй. – Он тяжело дышит, похоже на то, что он бежит.

– Не психуй? Как я могу не психовать? Это ужасно. Ты знаешь, что говорят обо мне в комментариях? Что я шлюха. Питер, они думают, что мы занимаемся сексом на том видео.

– Никогда не читай комментарии, Кави! Это первое правило…

– Если ты сейчас скажешь «Бойцовского клуба», я брошу трубку.

– Прости. Хорошо, знаю, это отстой, но…

– Это не «отстой». Это в буквальном смысле кошмар. Мой самый сокровенный момент выставлен на всеобщее обозрение. Я абсолютно унижена. То, что говорят люди…, – мой голос срывается. Все – Китти, Марго и Крис, смотрят на меня грустными глазами, из-за чего я чувствую себя еще более печально.

– Не плачь, Лара Джин. Пожалуйста, не плачь. Обещаю тебе, я все исправлю. Я заставлю того, кто ведет Anonybitch, удалить его.

– Как? Мы даже не знаем, кто они! И, кроме того, я готова поспорить, что вся наша школа его видела. Учителя тоже. Я точно знаю, что учителя просматривают Anonybitch. Однажды я была в комнате отдыха факультета и подслушала, как мистер Филипе и миссис Райан говорили, в каком плохом свете это выставляет нашу школу. А что насчет приемной комиссии колледжа и наших будущих работодателей?

Питер хохочет.

– Будущих работодателей? Кави, я видел гораздо хуже. Черт, я видел фотографиисамого себя, которыебыли гораздо хуже. Помнишь ту фотку, где моя голова в унитазе, а я голый?

Я содрогаюсь.

– Я никогда не видела ту фотографию. Кроме того, это ты, а не я. Я не занимаюсь подобного рода вещами.

– Просто доверься мне, ладно? Обещаю, я об этом позабочусь. 

Я киваю, хотя и знаю, что он меня не видит. Питер могущественный. Если кто-то и может исправить такое, то только он.

– Послушай, я должен идти. Тренер надерет мне задницу, если увидит меня с телефоном. Я позвоню тебе вечером, ладно? Не ложись спать.

Мне не хочется вешать трубку. Мне хотелось бы пообщаться подольше.

– Ладно, – шепчу я. Когда я вешаю трубку, то все трое – Марго, Крис и Китти – глазеют на меня.

– Ну? – спрашивает Крис.

– Он говорит, что позаботится об этом.

Китти самодовольно произносит.

– Я же говорила.

– Что это вообще значит  – «он об этом позаботится»? – восклицает Марго. – Он не очень-то зарекомендовал себя ответственным.

– Это не его вина, – произносим мы с Китти одновременно.

– О, я точно знаю, кто несет за это ответственность, – объявляет Крис. – Моя дьяволица кузина. – Это вышибает из меня дух.

– Что? Почему?

Она одаривает меня скептическим взглядом.

– Потому что ты забрала ее мужчину!

– Но ведь Женевьева изменила Питеру. Они расстались из-за этого. Не из-за меня!

– Как будто это имеет значение! – Крис покачивает головой. – Ну же, Лара Джин. Помнишь, что она сделала Джамиле Сингх? Когда пустила слух, что у ее семьи был индонезийский раб только потому, что у нее хватило смелости встречаться с Питером после того, как они расстались? Я всего лишь говорю, что не стала бы считать ее не способной на подобный пакостный ход.

Во время лыжной поездки Женевьева сказала, что знала о поцелуе, и значит, это Питер рассказал ей о нем в какой-то момент их отношений – хотя, сомневаюсь, что он поведал ей о том, что он был тем, кто поцеловал меня, а не наоборот! Даже если так, мне трудно поверить, что она могла так жестоко поступить со мной. Джамиля Сингх и Женевьева никогда не любили друг друга. Но мы с Джен когда-то были лучшими подружками. Да, последние несколько лет мы мало общались, но Джен всегда была преданна своим друзьям.

Это, скорее всего, один из тех ребят, которые зависают в комнате отдыха или, может быть…. Не знаю. Это может быть кто угодно!

– Я никогда ей не доверяла, – говорит Марго. Потом она обращается к Крис, – без обид. Я знаю, она твоя кузина.

Крис фыркает.

– Зачем мне обижаться? Я ее терпеть не могу.

– Я совершенно уверена, что это именно она поцарапала бок бабушкиной машины своим велосипедом, – произносит Марго. – Помнишь, Лара Джин?

На самом деле, это была Крис, но я этого не говорю. Крис начинает покусывать ногти и бросать на меня паникующие взгляды, и я отвечаю:

– Не думаю, что Женевьева была той, кто разместил видео. Это мог быть любой, кто мог случайно видеть нас в ту ночь.

Марго обнимает меня за плечи.

– Не волнуйся, Лара Джин. Мы заставим их убрать видео. Ты же несовершеннолетняя.

– Покажи его снова, – прошу я. Китти прокручивает его на начало и нажимает воспроизведение. Каждый раз, когда я смотрю его, у меня возникает одинаковое сосущее ощущение в животе. Я закрываю глаза, так чтобы не видеть. Слава Богу, единственное, что можно расслышать – звуки леса и плеск воды в гидромассажной ванне. – Оно… оно настолько же ужасное как я помню? Ну, действительно выглядит так, как будто мы занимаемся сексом? Только честно. – Я открываю глаза.

Марго смотрит, уставившись на него, голова склонена.

– Нет, действительно не похоже. Просто похоже на…

– На страстные поцелуи взасос, – вставляет Крис.

– Верно, – соглашается Марго. – На просто страстные поцелуи.

– Девочки, вы клянетесь?

Они отвечают в унисон:

– Клянемся.

– Китти? – спрашиваю я.

Она закусывает губу.

– Для меня выглядит как секс, но я здесь единственная, кроме тебя, у кого никогда не было секса, поэтому, откуда знаю? – Марго испускает вздох удивления. – Прости, я прочитала твой дневник. – Марго замахивается на нее, и Китти быстро уползает, словно краб.

Я делаю глубокий вдох.

– Хорошо. Я могу с этим жить. Ну, кого заботят страстные поцелуи, верно? Это всего лишь часть жизни, так ведь? И даже едва ли можно различить мое лицо? Нужно по-настоящему меня знать, чтобы знать, что это была я. Моего полного имени здесь нигде нет, а просто Лара Джин. На свете, должно быть, миллион Лар Джин, верно? Верно?

Марго ошеломленно кивает.

– Я никогда не видела, чтобы кто-то проходил через все пять стадий горя так быстро. Ты действительно невероятно быстро приходишь в норму.

– Спасибо, – говорю я, чувствуя долю гордости.

Но позже, сидя в темной комнате, когда сестры и Крис ушли, а мы с Питером пожелали друг другу доброй ночи, и он в миллионный раз заверил меня, что все будет хорошо, я опять смотрю в инстаграм, на все комментарии. И чувствую себя униженной.

Я спрашивала Питера, кто, по его мнению, мог это сделать, он ответил, что не знает. Вероятно, просто какой-то озабоченный жалкий парень, сказал он. Я не спрашиваю то, о чем все еще думаю, о том, что до сих пор стоит поперек горла. Была ли это Женевьева? Могла ли она действительно ненавидеть меня настолько сильно, чтобы захотеть так больно обидеть?

Я помню тот день, когда мы обменялись браслетиками дружбы.

– Это доказывает, что мы – лучшие подружки, – сказала она мне. – Мы ближе друг с другом, чем с кем-либо еще.

– А как насчет Элли? – спросила я. Мы всегда были трио, хотя Женевьева предпочитала проводить больше времени в моем доме, в основном, потому, что мама Элли была строга в отношении мальчиков и интернета.

– Элли нормальная, но ты мне нравишься больше, – ответила она, и я почувствовала себя виноватой, но удостоенной чести. Я нравилась Женевьеве больше всех. Мы были близки, ближе, чем с кем-либо еще. Браслеты были доказательством. Как же я дешево продалась тогда, всего лишь за браслет из веревочки.

 

7

На следующее утро я одеваюсь в школу с особой тщательностью. Крис сказала, что мне следует сделать акцент на том, что подразумевает наряд типа смотрите-на-меня. Марго же посоветовала мне быть выше всего этого, а значит надеть что-то такое же зрелое, как юбка-карандаш или, может быть, мой зеленый вельветовый пиджак. Но моя интуиция подсказывает мне слиться, слиться, слиться. Огромный свитер, который больше похож на одеяло. Леггинсы. Коричневые сапоги Марго. Если бы я могла носить бейсболку в школе, то надела бы, но головные уборы носить не разрешается.

Я делаю себе миску хлопьев с ломтиками банана, но могу проглотить только несколько ложек. Я слишком нервничаю. Марго замечает и засовывает плитку с кешью в мою сумку на потом. Мне повезло, что она все еще здесь, чтобы позаботиться обо мне. Завтра она уезжает обратно в Шотландию.

Папа ощупывает мой лоб.

– Ты заболела? Вчера вечером ты тоже почти ничего не съела за ужином.

Я качаю головой.

– Наверное, просто спазмы. У меня скоро начнутся месячные. – Следует только произнести волшебное слово «месячные», и я знаю, что дальше он давить не будет.

– А-а, – протягивает он, кивая головой с видом знатока. – После того, как у тебя в животе будет немного еды, прими два ибупрофена, чтобы он был у тебя в организме.

– Поняла, – отвечаю я. Мне стыдно за ложь, но она крошечная, да и для его же блага. Он не должен узнать об этом видео, никогда.

Питер подъезжает к нашему дому в кои-то веки вовремя. Он на самом деле придерживается нашего договора. Марго провожает меня до двери и говорит:

– Просто держи голову высоко, ладно? Ты ничего плохого не сделала.

Как только я сажусь в машину, Питер наклоняется и целует меня в губы, что все еще ощущается как-то удивительно. Я так застигнута врасплох, что случайно кашляю ему в рот.

– Прости, – говорю я.

– Не беспокойся, – отвечает он, как всегда дружелюбно. Он кладет руку на спинку моего сиденья, сдавая назад, а затем бросает мне свой телефон. – Проверь Anonybitch.

Я открываю его Инстаграм и перехожу на страницу Anonybitch.  И вижу запись, которая была ниже нашей – изображение парня в отключке, с пенисами, нарисованными перманентным маркером по всему лицу. Теперь оно на первом месте новостной ленты. Я ахаю. Видео в гидромассажной ванне исчезло!

– Питер, как ты это сделал?

Питер усмехается горделивой усмешкой.

– Прошлой ночью я написал сообщение Anonybitch и сказал им убрать это дерьмо, иначе мы подадим на них в суд. Я сообщил им, что мой дядя юрист и мы оба с тобой – несовершеннолетние. – Он сжимает мою коленку.

– Твой дядя, правда, юрист?

– Нет. Он владеет пиццерией в Нью-Джерси. – Мы оба смеемся, и это ощущается таким облегчением. – Послушай, не беспокойся ни о чем сегодня. Если кто-нибудь что-нибудь тебе скажет, я надеру ему задницу.

– Мне просто хотелось бы знать, кто это сделал. Я могла поклясться, что мы были одни в ту ночь.

Питер качает головой.

– Мы же не сделали ничего такого плохого! Я имею в виду, кого заботит, целовались мы в этом чертовом джакузи или нет? Какая разница, занимались ли мы там сексом? – Я хмурюсь, и он быстро добавляет, – знаю, знаю. Ты не хочешь, чтобы люди думали, что мы сделали что-то, чего мы не делали. Мы определенно этого не делали, и именно это я и сказал той сучке Anonybitch.  

– Для парней и девушек это по-разному, Питер.

– Знаю. Не злись. Я собираюсь выяснить, кто это сделал. – Он смотрит прямо перед собой, такой серьезный и непохожий сам на себя, и из-за всех его хороших намерений его профиль выглядит как-то благородно.

О, Питер, почему ты такой красивый! Если бы ты не был таким красавцем, то я никогда бы не забралась к тебе в ту горячую ванну. Это все ты виноват. За исключением того, что нет. Ведь я – та, кто снял свои носки и туфли, и забралась в нее. Я тоже этого хотела. Я просто ценю, что он воспринимает все настолько серьезно, что написал электронное письмо от нашего имени. Знаю, что Женевьеву подобная ситуация ничуть бы не беспокоила – у нее никогда не было проблем с ППИ (публичным проявлением интереса) или нахождением в центре внимания. Но меня это беспокоит, очень беспокоит.

Он поворачивает голову и смотрит на меня, изучая мои глаза, мое лицо.

– Ты же не жалеешь об этом, Лара Джин, правда?

Я качаю головой.

– Нет, не жалею. – Он улыбается мне так нежно, что я не могу не улыбнуться ему в ответ. – Спасибо, что заставил их убрать видео ради меня.

– Нас, – поправляет он. – Я сделал это ради нас. – Он переплетает наши пальцы. – Это ты и я, малыш. – Я сжимаю пальцы вокруг его. Если мы будем просто достаточно крепко держаться, то все будет хорошо.

***

Когда мы идем по коридору вместе, девушки перешептываются. Парни посмеиваются. Один парень из команды по лакроссу подбегает и пытается дать «пять» Питеру, который с рычанием отпихивает его в сторону.

Когда я стою одна у своего шкафчика и меняю книги, ко мне подходит Лукас.

– Я не буду ходить вокруг да около, – говорит он. – А просто спрошу. Девушка на видео действительно ты?

Я делаю глубокий успокаивающий вдох.

– Я. – Лукас тихо присвистывает.

– Вот черт.

– Ага.

– Так… вы, ребята…

– Нет, мы определенно нет. Мы – нет.

– А почему нет?

Вопрос меня смущает, хотя и знаю, что у меня нет никаких причин смущаться. Просто у меня никогда раньше не было случая говорить о своей сексуальной жизни, потому что, кому вообще могло прийти в голову спросить меня что-нибудь об этом?

– Мы – нет, потому что нет. За этим не кроется никаких грандиозных причин, кроме как той, что я еще не готова и не знаю, готов ли он. Мы даже не говорили об этом.

– Ну, не похоже, что он девственник. Как ни старайся проявить фантазию. – Для выразительности, Лукас широко распахивает свои небесно-голубые глаза. – Знаю, ты невинна, Лара Джин, но Кавински – определенно, нет. Я говорю это тебе как парень. 

– Не понимаю, какое отношение это имеет ко мне, – отвечаю я, хотя сама задаюсь вопросом и беспокоюсь об этом. У нас с Питером однажды был разговор о том, должны ли парень с девушкой, которые долгое время встречаются, по умолчанию заниматься сексом, но я не помню, ответил ли он вообще, каково его мнение. Мне следовало слушать лучше. – Слушай, только потому что он и Женевьева занимались этим как… как бешеные кролики или типа того…, – Лукас посмеивается над этим, и я щипаю его. – Только потому, что они этим занимались, не значит, что и мы автоматически это делаем, или даже что он автоматически этого хочет. – Я права?

– Он определенно хочет.

Заглатываю воздух.

– Что ж, очень жаль, так грустно, если это так. Но, честно говоря, я не думаю, что так и есть. – И в эту самую минуту я решаю, что у нас с Питером будут отношения, эквивалентные «грудинке медленного приготовления». Неторопливые и постепенные. С течением времени, наши чувства друг к другу станут более интимными. Я уверенно добавляю, – то, что происходит между мной и Питером, совершенно отличается от того, чем они были с Женевьевой. Или того, что между ними было. Без разницы. Суть в том, что не стоит сравнивать отношения, хорошо? – И неважно, что я сама постоянно занимаюсь этим в своей голове.

***

На уроке французского я слышу, как Эмили Нуссбаум шепчет Женевьеве:

– Если окажется, что она беременна, как думаешь, Кавински заплатит за аборт?

Женевьева шепчет в ответ:

– Ни за что. Он слишком скуп. Может быть, половину. – И все смеются.

Мое лицо горит от унижения. Мне хочется крикнуть им: «У нас не было секса! Мы – грудинка! Но это только доставило бы им больше удовольствия – то, что они вывели меня из себя. Во всяком случае, так бы сказала Марго. Так что я поднимаю свой подбородок еще выше, так высоко как могу, настолько высоко, что болит шея.

Может быть, Джен действительно это сделала. Возможно, она и в самом деле так сильно меня ненавидит.

По пути на следующий урок меня перехватает миссис Давенпорт. Она обхватывает меня рукой и говорит:

– Лара Джин, как ты держишься?

Знаю, она не волнуется за меня, не совсем. Ей просто хочется посплетничать. Она – самая большая сплетница среди всех учителей, а может, даже и учеников. Что ж, я не собираюсь быть пищей для преподавательской комнаты отдыха.

– Отлично, – радостно отвечаю я. Подбородок вверх, подбородок вверх.

– Я видела видео, – шепчет она, взгляд мечется по сторонам, высматривая, слушает ли нас кто-нибудь. – О тебе с Питером в гидромассажной ванне.

У меня так крепко сжимается челюсть, что болят зубы.

– Ты, должно быть, очень расстроена из-за комментариев, и я тебя не виню. – Миссис Давенпорт действительно необходимо заняться своей жизнью, если все, чем она занималась  во время зимних каникул – это просматривала инстаграм старшеклассников!

– Дети могут быть очень жестокими. Поверь мне, я знаю это из личного опыта. Я не намного вас старше, ребята.

– Я действительно в порядке, но спасибо, что поинтересовались. – Здесь нечего смотреть, народ. Продолжайте двигаться.  

Миссис Давенпорт выпячивает нижнюю губу.

– Ну, если тебе нужно будет с кем-то поговорить, ты знаешь, что я всегда тебя выслушаю. Позволь мне быть полезной. Приходи потусоваться со мной в любое время, я подпишу тебе разрешение пропустить урок. 

– Спасибо, миссис Давенпорт. – Я выскальзываю из-под ее руки.

По дороге на английский меня останавливает Миссис Дюваль, школьный методист-консультант.

– Лара Джин, – начинает она, а потом колеблется. – Ты такая умная талантливая девушка. Ты не из того типа девушек, которые бывают вовлечены в подобного рода ситуации. Мне не хочется видеть тебя сбившейся с правильного пути.

Я чувствую, как слезы подступают к горлу, пробиваясь наружу. Я уважаю миссис Дюваль. Мне хочется, чтобы она хорошо обо мне думала. Все, что я могу сделать – это кивнуть.

Она ласково приподнимает мой подбородок. Ее духи источают аромат высушенных лепестков роз. Она пожилая женщина и работает в школе целую вечность. Миссис Дюваль по-настоящему заботится об учащихся. Она – та, к кому бывшие ученики приходят навестить и поздороваться, когда приезжают домой из колледжа на зимние каникулы.

– Сейчас самое время взяться за учебу и серьезно отнестись к своему будущему, а не к драме средней школы. Не давай колледжам повода отказать тебе, хорошо?

Я снова киваю.

– Хорошая девочка, – говорит она. – Я знаю, что ты лучше, чем это.

Слова эхом раздаются в моих ушах: «Лучше, чем это». Лучше, чем что? Чем кто?

***

Во время обеда я скрываюсь в женском туалете, чтобы мне не пришлось ни с кем говорить. И, конечно же, там, перед зеркалом, стоит Женевьева и наносит легкими мазками бальзам для губ. Ее взгляд встречается в зеркале с моим.

– Приветик. – То, как она произносит – приветик. Настолько самодовольно, настолько уверенно в себе.

– Это была ты? – Мой голос отдается эхом от стен. 

Рука Женевьевы застывает. Затем она приходит в себя, и закручивает обратно верх бальзама для губ.

– Что я?

– Ты отправила то видео Anonybitch?

– Нет, – насмехается она. Ее рот изгибается вправо, крохотное подергивание. И в этот момент я понимаю, что она лжет. Я много раз видела, как она лгала матери, и знаю, что ее выдает. Но даже несмотря на то, что я подозревала это, а может даже в глубине души была уверена в этом, от этого подтверждения у меня перехватывает дыхание.

– Я знаю, что мы больше не друзья, но мы были ими. Ты знаешь моих сестер, моего папу. Ты знаешь меня. И ты знала, как сильно это меня ранит. – Я сжимаю кулаки, чтобы удержаться от слез. – Как ты могла такое сделать?

– Лара Джин, мне жаль, что это случилось с тобой, но честно, это была не я. – Она пожимает плечами с псевдосочувствием, и вот опять – уголок ее рта изгибается вверх.

– Это была ты. Я это знаю. Как только Питер узнает…

Она приподнимает одну бровь.

– Он что? Надерет мне задницу?

Я настолько зла, что у меня трясутся руки.

– Нет, потому что ты девушка. Но он также тебя не простит. Я рада, что ты это сделала, если это докажет ему, какой ты человек на самом деле.

– Он точно знает, какой я человек. И знаешь что? Он все еще любит меня, сильнее, чем ты когда-либо будешь ему нравиться. Увидишь. – С этими словами она разворачивается на каблуках и уходит. 

И вот тогда меня осеняет. Она ревнует. Ко мне. Ей невыносимо, что Питер со мной, а не с ней. Что ж, она только что сыграла саму себя, поскольку когда Питер узнает, что она – та, кто сделал это с нами, он никогда больше не посмотрит на нее так, как прежде.

***

По окончании уроков я мчусь на парковку, где Питер с включенным обогревом ждет меня в своей машине. Как только я открываю дверцу со стороны пассажирского сиденья, то задыхаясь, выпаливаю:

– Это была Женевьева! – Я забираюсь внутрь. – Это она отправила видео Anonybitch. Она только что мне призналась!

Он серьезно спрашивает меня:

– Она сказала, что сняла видео? Она произнесла именно эти слова?

– Ну… нет. – Какие были ее точные слова? Я ушла с таким чувством, будто она призналась, но теперь, прокручивая разговор в своей голове, понимаю, что фактически она в этом не созналась. – Она не созналась в этом как в таковом, но практически это сделала. Она проделала ту штуку со своим ртом! – Я изгибаю вверх уголок рта. – Видишь? Это ее выдает!

Он приподнимает бровь.

– Да ладно, Кави.

– Питер!

– Ладно, хорошо. Я поговорю с ней. – Он заводит машину.

Я почти уверена, что знаю ответ на свой вопрос, но все же должна его задать.

– Кто-нибудь из учителей сказал тебе что-нибудь про видео? Может быть, тренер Уайт?

– Нет. А что? Тебе кто-то что-то сказал?

Вот о чем говорила Марго, этот двойной стандарт. Мальчишки есть мальчишки, а девочки должны проявлять заботу – о своем теле, о своем будущем, обо всем том, по чему люди судят о нас. Неожиданно я спрашиваю его:

– Когда ты собираешься поговорить с Женевьевой?

– Я пойду туда сегодня вечером.

– Ты пойдешь к ней домой? – повторяю я.

– Ну, да. Я  должен видеть ее лицо, чтобы знать, действительно ли она врет или нет. Я проверю эту «выдающую черту», от которой ты так возбуждена.

***

Питер голоден, поэтому мы останавливаемся и покупаем по пути гамбургеры и молочные коктейли. Когда я, наконец, приезжаю домой, меня ждут Марго и Китти.

– Расскажи нам все, – говорит Марго, вручая мне чашку какао. Я проверяю, положила ли она туда мини маршмеллоу – она положила.  

– Питер все уладил? – хочет знать Китти.

– Да! Он заставил Anonybitch убрать видео. Он сказал им, что у него есть дядя, который является превосходным адвокатом, хотя в действительности он владеет пиццерией в Нью-Джерси.

Марго улыбается на это. А затем ее лицо становится серьезным.

– Народ в школе был ужасным?

Я беспечно отвечаю:

– Неа, вообще-то, все было не так плохо. – Я ощущаю нарастающую гордость за то что перед сестрами смогла сделать вид, что все в порядке. – Но я почти уверена, что знаю, кто это сделал.

– Кто? – произносят они хором.

– Женевьева, как и сказала Крис. Я столкнулась с ней в туалете, и она это отрицала, но потом она сделала ту штуку, которую она проделывает со своими губами, когда лжет. – Я им демонстрирую. – Гоу-гоу, ты помнишь эту штуку? 

– Думаю, что да! – отвечает она, но я вижу, что она не помнит. – Что сказал Питер, когда ты сообщила ему, что это была Женевьева? Он же поверил тебе, да?

– Не совсем, – увиливаю я, дуя на горячее какао. – Я имею в виду, он сказал, что собирается с ней поговорить и докопаться до истины.

Марго хмурится. 

– Он должен поддерживать тебя, несмотря ни на что.

– Он поддерживает, Гоу-гоу! – Я хватаю ее за руку и переплетаю наши пальцы. – Он сделал вот так. Он сказал: «Это ты и я, малыш». Это было очень романтично!

Она хихикает.

– Ты безнадежна. Никогда не меняйся.

– Как бы мне хотелось, чтобы ты завтра не уезжала, – вздыхаю я. Я уже тоскую по ней. Пребывание Марго здесь, с ее суждениями и мудрыми советами, заставляет меня чувствовать себя в безопасности. Это придает мне силы.

– Лара Джин, ты победишь, – говорит она, и я внимательно прислушиваюсь, тщательно выискивая какие-нибудь сомнения или неискренность, любой намек, что она говорит это только для того, чтобы меня поддержать. Но нет ни одного. Только уверенность.

 

8

Это последний ужин Марго перед ее завтрашним отъездом в Шотландию. Папа готовит корейские ребрышки и картофель по-французски из натуральных ингредиентов. Он даже печет лимонный торт, приговаривая при этом: «Так серо и холодно, думаю, нам всем нужно немного солнца в виде лимонного пирога». Затем приобнимает меня за талию и похлопывает по боку, и, хотя папа ничего не спрашивает, я знаю, он чувствует, что со мной что-то происходит, что-то гораздо серьезнее женских дней. 

 Едва мы успеваем поднести вилки к губам, как папа интересуется:

– Эти кальби-ччим на вкус похожи на бабушкины?

– В общем и целом, – отвечаю я. Уголки папиных губ опускаются вниз, и я быстро добавляю. – Всмысле, они, может быть, даже лучше.

– Я мариновал мясо по ее рецепту, – оправдывается папа. – Но почему-то оно не отходит прямо от косточек так, как у нее, представляешь? Когда кушаешь правильно приготовленные кальби-ччим, даже нож не нужен. – Марго отрезает кусочек мяса ножом для стейка, но останавливается ненадолго. – Впервые я попробовал его с вашей мамой. На наше первое свидание она повела меня в корейский ресторан и заказала для нас все на корейском и рассказала мне о каждом блюде. Я испытывал такой благоговейный трепет перед ней в ту ночь. Мое единственное сожаление – это то, что вы, девочки, не изучаете корейскую культуру. – Уголки его рта на мгновение опускаются, а затем он снова улыбается. – Ешьте, доченьки.

– Пап, в университете Вирджинии есть программа «Корейский  язык», – говорю я. – Если я поступлю, то однозначно выберу корейский.

– Твоей маме это понравилось бы, – произносит он, и в его глазах вновь появляется тот грустный взгляд.

Марго быстро добавляет:

– Кальби-ччим вкусные, папа. В Шотландии нет хорошей корейской еды.

– Упакуй с собой немного морских водорослей, – предлагает папа. – И женьшеневый чай, который бабушка привезла нам из Кореи. Тебе также следует взять рисоварку.

Китти хмурится.

– А как тогда мы будем готовить рис?

– Мы можем купить новую. – Тут он мечтательно произносит: – Что мне действительно хотелось бы сделать – так это провести там семейный отдых.  Правда, было бы здорово? Ваша мама всегда хотела отправиться с вами, девочки, в Корею. У вас там по-прежнему много родственников.

– А бабушка могла бы поехать с нами? – спрашивает Китти. Она продолжает тайком скармливать кусочки мяса Джейми, который сидит на задних лапках и сморит на нас взглядом, полным надежды.

Папа чуть не давится кусочком картофеля.

– Отличная идея, – удается выдать ему. – Она была бы хорошим гидом.

Мы с Марго обмениваемся улыбочками. Бабушка через неделю свела бы папу с ума. Меня же приводит в восторг шоппинг.

– Боже мой, только подумайте обо всех тех канцелярских принадлежностях, – говорю я. – И одежде. И заколках для волос. ВВ креме. Мне нужно составить список.

– Папочка, ты бы мог взять мастер-класс по корейской кухне, – предлагает Марго.

– Да! Давайте подумаем об этом на лето, – произносит папа. Я вижу, что он уже в предвкушении. – Все, конечно, зависит от наших графиков. Марго, ты собираешься пробыть здесь все лето, верно? – Это то, что она говорила на прошлой неделе.

Она опускает глаза на тарелку.

– Не уверена. Я еще не решила. – Папа выглядит озадаченным, и мы с Китти обмениваемся взглядами. Наверняка это связано с Джошем, и я ее не виню. – Есть шанс, что я смогу пройти стажировку в Королевском институте антропологии в Лондоне.

– Но я думал, ты говорила, что хочешь вернуться на работу в Монтпельер, – произносит папа, сморщив лоб в замешательстве.

– Я все еще думаю. Как я уже сказала, еще ничего не решено.

Китти вмешивается.

– Если ты отправишься на королевскую стажировку, то встретишь каких-нибудь королевских особ?

Я закатываю глаза, Марго же бросает на нее благодарный взгляд и говорит:

– Сомневаюсь, Котенок, но кто знает?

– А что насчет тебя, Лара Джин? – невинно интересуется Китти, сделав круглые глаза. – Разве ты не должна чем-то заниматься этим летом, чтобы выглядеть достойной для колледжей?

Я стреляю в нее неодобрительным взглядом.

– У меня уйма времени, чтобы во всем разобраться. – Под столом я сильно ее щипаю, и она вскрикивает.

– Ты должна была определиться со стажировкой на эту весну, – напоминает мне Марго. – Поверь мне, Лара Джин, если ты не будешь действовать быстро, то все хорошие места разберут. И кстати, ты уже написала Нони электронное письмо по поводу репетиторства по SAT? Узнай, будет ли она преподавать на летних курсах или уезжает домой на летние каникулы.

– Ладно-ладно. Узнаю.

– Возможно, я смогу найти тебе работу в магазинчике сувениров при больнице, – предлагает папа. – Мы могли бы вместе ездить на работу, вместе обедать. Было бы здорово проводить весь день со своим стариком!

– Папочка, а разве на работе у тебя нет друзей? – спрашивает Китти. – Ты кушаешь в одиночестве?

– Ну, нет, не каждый день. Иногда, полагаю, я действительно обедаю в одиночестве за своим столом, но это потому, что у меня не так много времени на еду. Хотя, если бы Лара Джин работала в сувенирном магазинчике, то я выкроил бы время. – Он рассеянно постукивает палочками по тарелке. – Возможно, для нее также найдется работа в Макдональдсе, но нужно узнать.

Китти подхватывает:

– Эй, если бы ты устроилась на работу в Макдональдс, то уверена, они разрешили бы тебе есть сколько хочешь картофеля фри.

Я хмурюсь. Я уже представляю свое лето, и мне не нравится то, что я вижу.

– Я не хочу работать в Макдональдсе. И без обид, пап, но мне также не хочется работать в магазине сувениров. – Я быстро соображаю. – Я подумывала заняться чем-то более официальным в Бельвью. Может быть, я могла бы быть стажером руководителя по мероприятиям. Или помощником. Марго, что звучит более впечатляюще?

– Помощник руководителя по мероприятиям, – отвечает Марго.

– Это звучит более профессионально, – соглашаюсь я. – У меня множество идей. Может быть, я заеду на этой неделе и подкину их Джанетт.

– Какие, например? – интересуется у меня папа.

– Занятие по скрапбукингу, – импровизирую я. – У них столько фотографий, памятных подарков и накопленных вещичек, что, думаю, было бы неплохо соединить все это в книгу, чтобы ничего не потерялось. – И тут меня понесло. – А потом мы могли бы устроить небольшую выставку скрапбуков, чтобы любой мог полистать их и посмотреть на истории своей жизни. Я бы смогла приготовить сырные слойки, подать белое вино…

– Это изумительная идея, – говорит Марго, одобрительно кивая.

– Действительно, отличная, – восторгается папа. – Безусловно, никакого белого вина для тебя, а вот сырные слойки – определенно!

– Ох, папочка, – хором восклицаем мы, поскольку он обожает, когда становится эдаким «слащавым папочкой», а мы все стонем, словно раздражены, и говорим «Ох, папочка».

Когда мы моем посуду, Марго советует мне довести затею с Белвью до конца.

– Им нужен кто-то вроде тебя, чтобы взять на себя все это, – говорит она, намыливая большую кастрюлю. – Свежая энергия, новые идеи. Люди могут исчерпать себя, работая в доме престарелых. Джанетт будет счастлива заполучить еще одну пару рук.

В основном, я наплела всю ту ерунду о Бельвью, чтобы все от меня отстали, но теперь я подумываю, что мне действительно следует поговорить с Джанетт.

***

Когда я возвращаюсь наверх, на телефоне у меня пропущенный звонок от Питера. Я перезваниваю ему и слышу телевизор на заднем фоне.

– Ты поговорил с ней? – я надеюсь, очень надеюсь, что теперь он мне верит.

– Я поговорил с ней.

Мое сердце глухо бьется.

– И? Она призналась?

– Нет.

– Нет. – Я выдыхаю. Ладно. Полагаю, этого следовало ожидать. Джен не из тех, кто просто ляжет на улице и умрет. Она – боец. – Что ж, она может говорить что угодно, но я знаю – это была она.

– Ты не можешь понять это только по одному взгляду, Кави.

– Это не просто взгляд. Я знаю ее. Она была моей лучшей подругой. Я знаю то, как она думает.

– Я знаю ее лучше тебя, и говорю тебе, я не думаю, что это была она. Поверь мне.

Он знает ее лучше. Конечно же, знает. Но как девушка – девушку, бывшая лучшая подруга – бывшую лучшую подругу, я знаю, что это была она. Все равно, сколько прошло лет. Есть вещи, которые девушка чувствует своим нутром, всем телом.

– Я верю тебе. Но я не верю ей. Это все ее план, Питер.

Следует долгое молчание, и я слышу свои последние слова, раздающиеся в ушах и звучащие безумно, даже для меня.

Его голос полон терпения, когда он произносит:

– Прямо сейчас, она нервничает из-за семейных проблем. У нее даже нет времени, чтобы строить козни против тебя, Кави.

Семейных проблем? Может ли такое быть? Я чувствую укол вины, когда припоминаю, как Крис упомянула, что их бабушка сломала бедро и семья обсуждала, стоит ли ее отправлять в дом престарелых. Женевьева всегда была близка с бабушкой. Она хвалилась, что была самой любимой внучкой из-за того, что выглядела в точности, как она, – то есть великолепно.

Или, может быть, из-за родителей. Женевьева переживала, что они разведутся.

Или, может быть, все это ложь. Эта мысль вертится на кончике языка, и я собираюсь высказать ее, когда он устало произносит:

– Мама зовет меня вниз. Может, поговорим об этом завтра?

– Конечно, – отвечаю я.

Что ж, полагаю, это может быть что угодно. Питер прав. Может быть, я и знала ее хорошо когда-то, но теперь – нет. Сейчас Питер – единственный, кто знает ее лучше всех. И, кроме того, разве не так теряют парней, ведя себя как параноик – ревниво и неуверенно? Я вполне убеждена, что мне это не идет. 

После того, как мы вешаем трубки, я решаю забыть о видео раз и навсегда. Что сделано, то сделано. У меня куча вещей, о которых нужно переживать, – парень, возможно, новая работа (наверняка, неоплачиваемая, но все же), да и учеба. Я не могу позволить этому сломить меня. К тому же, на видео даже не видно моего лица.

 

9

Следующим утром перед школой мы укладываем вещи Марго в машину, которую папа должен отвезти в аэропорт. Я все продолжаю поглядывать на окно спальни Джоша, задаваясь вопросом, выйдет ли он, чтобы попрощаться. Это – самое малое, что он может сделать. Но свет в его доме не горит, так что, скорее всего, он все еще спит.

В тот самый момент, когда Марго прощается с Джейми Фокс-Пиклом, на улицу со своей собакой выходит миссис Ротшильд. Увидев ее, он сразу же выпрыгивает из рук Марго и несется через дорогу. Папа гонится за ним. Джейми лает и прыгает вокруг бедного старого пса миссис Родшильд – Саймона, который не обращает на него никакого внимания. Джейми так возбужден, что писает на зеленые охотничьи сапоги миссис Ротшильд. Папа приносит свои извинения, но та смеется в ответ.

– Это быстро отмоется, – слышу я ее слова. Она выглядит мило, ее каштановые волосы собраны в высокий конский хвост, и на ней штаны для йоги и куртка «пилотка», похожая на ту, что есть у Женевьевы.

– Скорее, папочка! – зовет Марго. – Мне нужно быть в аэропорту за три часа.

– За три – это слишком, – говорю я. – Даже двух часов много.

Мы наблюдаем, как папа пытается схватить Джейми в охапку, а Джейми старательно выворачивается. Миссис Ротшильд подхватывает его одной рукой и целует в лоб.

– Когда дело касается международных рейсов, то нужно быть в аэропорту за три часа до вылета. У меня есть сумки для сдачи в багаж, Лара Джин.

Китти ничего не говорит, она просто глядит на другую сторону улицы, наблюдая за всей этой собачьей драмой.

Когда папа возвращается с извивающимся на руках Джейми, то произносит:

– Нам бы лучше убраться отсюда до того, как Джейми доставит еще больше неприятностей.

Мы трое страстно обнимаем друг друга; Марго шепчет мне «будь сильной», и я киваю, а затем они с папой уезжают в аэропорт.

Еще рано, раньше, чем мы обычно просыпаемся в школу, поэтому я делаю нам с Китти банановые оладьи. Она все еще погружена в свои мысли. Мне приходится дважды спросить у нее, сколько оладий она хочет. Я делаю еще несколько и заворачиваю их в алюминиевую фольгу, чтобы поделиться с Питером по дороге в школу. Я успеваю помыть посуду и даже отправляю по электронной почте письмо Джанетт в Белвью, на которое она сразу же отвечает: «Человек, заменявший Марго, уволился месяц назад, ты написала как раз вовремя. Приходи в субботу, и мы поговорим о твоих обязанностях». 

Я, наконец, чувствую, что собралась с мыслями, вошла в колею. Я смогу это сделать.

Таким образом, когда я вхожу в школу этим холодным январским утром, держа Питера за руку, объевшаяся банановых оладий, имея новую работу и в свитере «фер-айл» Марго, который она оставила, я ощущаю себя хорошо. Даже превосходно.

Питер хочет сначала заглянуть в компьютерный класс, чтобы распечатать задание по английскому, так что это наша первая остановка. Он входит в систему, и я громко ахаю, когда вижу обои на экране. 

Кто-то сделал фотоснимок из видео в гидромассажной ванне – меня в красной фланелевой сорочке на коленях Питера, с задранной вокруг бедер юбкой, – и добавил сверху надпись: «СТРАСНЫЙ СЕКС В ГИДРОМАССАЖНОЙ ВАННЕ». А снизу: «ВЫ ДЕЛАЕТЕ ЭТО НЕПРАВИЛЬНО».

– Какого черта? – бормочет Питер, оглядывая компьютерный класс. Никто не поднимает глаз. Он подходит к следующему компьютеру – та же картинка, другая надпись. «ОНА НЕ ЗНАЕТ ПРО УСАДКУ» – наверху. «ОН ДОВОЛЬСТВУЕТСЯ ТЕМ, ЧТО МОЖЕТ ПОЛУЧИТЬ» – внизу.

Мы – мем.

***

В ближайшие пару дней фото появляется по всей школе. В чужих Инстаграмах, на стенах их фейсбуков.

На одно, с помощью фотошопа, добавлена танцующая акула. На другом наши головы заменены на кошачьи.

И есть еще одно, которое просто гласит: «БИКИНИ АМИШЕЙ».

Друзья Питера по лакроссу считают снимки забавными, но клянутся, что не имеют к ним никакого отношения. За обеденным столом Гейб протестует:

– Я даже не знаю, как пользоваться фотошопом!

Питер заталкивает в рот половину сэндвича.

– Хорошо, тогда кто это делает? Джефф Бардуго? Картер?

– Чувак, я не знаю, – говорит Даррелл. – Это мем. Тут множество желающих поучаствовать.

– Но вы должны признать, что та, с кошачьими головами, была довольно прикольной, – замечает Гейб. Затем он поворачивается ко мне и добавляет, – прости, Лардж. 

Я остаюсь спокойной. Кошачьи головы отчасти были забавными. Но вся ситуация в целом – нет. Сначала Питер пытался отшучиваться, но теперь, по прошествии нескольких дней, я могу точно сказать, что его это беспокоит. Он не привык быть объектом насмешек. Полагаю, я тоже, но в основном потому, что вообще не привыкла к тому, что люди уделяют внимание тому, что я делаю. Но с тех пор, как я с Питером, люди обращают внимание, а мне бы этого не хотелось.

 

10

В обед у нас проходит собрание одиннадцатых классов в актовом зале. На сцене, президент нашего класса Рина Патель выступает с презентацией о состоянии дел студенческого совета по вопросу собранных денег на выпускной и предложению для поездки в старшем классе. Я глубоко сползла в своем кресле, испытывая облегчение от передышки, – никто не смотрит на меня, не шепчется и не осуждает.

Она кликает на последний слайд, и вот тут происходит это. Из динамиков вырывается «Me So Horny» и на экране проектора вспыхивает видео со мной, со мной и Питером. Кто-то взял видео с инстаграмма Anonybitch и наложил на него свой собственный саундтрек. Кроме того, его отредактировали таким образом, что я подтанцовываю вверх-вниз на коленях Питера на утроенной скорости в такт музыке.

О нет, нет, нет, нет. Пожалуйста, нет.

Все происходит одновременно. Народ визжит, истерически хохочет, показывает и издает: «О-о!». Мистер Васкес подскакивает, чтобы отсоединить проектор, а затем Питер выбегает на сцену и выхватывает микрофон из руки потрясенной Рины.

– Кто бы ни сделал это, он – кусок отбросов. И не то, чтобы это чье-то собачье дело, но мы с Ларой Джин не занимались сексом в гидромассажной ванне.

В моих ушах звенит, народ поворачивается на своих креслах, чтобы посмотреть на меня, а затем разворачивается обратно к сцене.

– Мы всего лишь целовались, так что отвалите! – Мистер Васкес, куратор одиннадцатых классов, пытается выхватить микрофон у Питера, но Питеру удается сохранить над ним контроль. Он держит микрофон высоко и кричит: – Я найду того, кто это сделал и надеру ему задницу! – В потасовке он роняет микрофон. Народ смеется и подбадривает. Питер спрыгивает со сцены и судорожно осматривает зрительный зал. Он ищет меня. 

Потом собрание прекращается и все направляются к выходу, но я остаюсь сидеть на своем месте. Подходит Крис и находит меня, лицо ее сияет. Она хватает меня за плечи.

– Ммм, с ума сойти! Он, блин, дважды выругался! 

Я все еще в состоянии шока, наверное. Видео со мной и Питером, такое сексуальное и откровенное, только что было на экране проектора, и все его видели. Мистер Васкес, семидесятилетний мистер Глиб, который даже не знает, что такое инстаграм. Единственный страстный поцелуй в моей жизни, и все его видели.

Крис трясет меня за плечи.

– Лара Джин! Ты в порядке? – я молча киваю, и она отпускает меня. – Он действительно надерет задницу тому, кто это сделал? Хотелось бы на это посмотреть! – Она фыркает и откидывает назад голову, словно дикий пони. – Я имею в виду, парень идиот, если он хоть на одну секунду поверил, что это не Джен разместила видео. То есть, вау, он действительно ослеплен, понимаешь? – Крис останавливается и рассматривает мое лицо. – Ты точно в порядке? 

– Все видели нас.

– Да уж… это отстой. Уверена, это дело рук Джен. Она, должно быть, поручила одному из своих миньонов подсунуть его Рине в PowerPoint. – Крис с отвращением покачивает головой. – Она такая сучка. Хотя я рада, что Питер внес ясность. Как бы мне того не хотелось, но надо отдать ему должное, это был рыцарский поступок. Ни один парень никогда не заступался за меня.

Я знаю, она думает о том парне из девятого класса, – том, который рассказал всем, что у него с Крис был секс в раздевалке. А я думаю о миссис Дюваль и о том, что она сказала раньше. Она, наверное, отнесла бы Крис к распутным девушкам, которые спят с кем попало, к девушкам, которые не «лучше этого». Она была бы неправа. Все мы одинаковы.

***

После уроков я выхожу из класса, когда телефон вибрирует в сумочке. Это Питер.

«Я освободился условно-досрочно. Встретимся у моей машины!»

Я мчусь на парковку, где Питер ждет меня в машине с включенным обогревом. Улыбаясь мне, он говорит:

– Разве ты не собираешься поцеловать своего мужчину? Я только что вышел из тюрьмы.

– Питер! Это не шутка. Ты отстранен от уроков?

Он ухмыляется.

– Не-а. С помощь лестных слов я избежал этого. Директор Лохлен любит меня. Но все равно, это могло произойти. Если бы это был кто-нибудь другой…

Ох, Питер.

– Пожалуйста, не хвастайся передо мной прямо сейчас.

– Когда я вышел из кабинета Лохлена, меня ждала толпа десятиклассниц и приветствовала овациями. Они были такие: «Кавински, ты такой романтичный», – он улюлюкает, и я стреляю в него взглядом. Он привлекает меня к себе. – Эй, они знают, что я занят. Есть только одна девушка, которую я хочу видеть в бикини Амишей.

Я смеюсь, ничего не могу с собой поделать. Питер обожает внимание, и я не хочу быть очередной девушкой, оказывающей ему его, но иногда он делает это очень тяжелой задачей. Кроме того, в некотором роде это было романтично.

Он целует меня в щеку, водя носом по моему лицу.

– Разве я не говорил тебе, что позабочусь об этом, Кави?

– Говорил, – признаю я, поглаживая его волосы.

– Так что, неплохо я поработал?

– Да. – Вот все, что нужно, чтобы сделать его счастливым, – сказать ему, что он славно потрудился. Он улыбается всю дорогу домой. Но я все еще об этом думаю.

Я отказалась идти на вечеринку по лакроссу сегодня вечером, на которую должна была пойти с Питером. Я объясняю это тем, что мне нужно подготовиться к завтрашней встрече с Джанетт, но мы оба знаем, что дело не только в этом. Он мог бы подловить меня на этом, напомнить, что мы обещали всегда говорить друг другу правду, но не делает этого. Он знает меня достаточно хорошо, чтобы понять, что мне просто нужно на некоторое время зарыться в свою маленькую хоббитскую нору, и когда буду готова, я снова вылезу, и со мной все будет в порядке.

В тот вечер я пеку сахарные печенья с глазурью из эггнога и корицы, они – словно признание в любви во рту. Когда я пеку, это успокаивает меня, стабилизирует. Вот что я делаю, когда мне не хочется ни о чем сильно думать. Это занятие, которое требует от вас очень мало, – вы просто следуете инструкции, а потом, в конце, что-то создаете. От ингредиентов до самого десерта. Это подобно волшебству. Щелк – и  бесподобность.

После полуночи, положив печенье на охлаждающую подставку и надев кошачью пижаму, я забираюсь в кровать, чтобы почитать, когда раздается стук в окошко. Я думаю, что это Крис, и иду к окну, проверить и посмотреть, заперла ли я его, но это не она – это Питер! Я приоткрываю окно.

– Боже мой, Питер! Что ты здесь делаешь? – шепчу я с бешено колотящимся сердцем. – Папа дома!

Питер забирается внутрь. На нем дутый жилет и синяя шапочка на голове. Сняв шапку, он улыбается и говорит:

– Ш-ш-ш. Ты его разбудишь.

Я подбегаю к двери и запираю ее.

– Питер! Ты не можешь быть здесь! – Я одновременно ощущаю панику и возбуждение. Не знаю, был ли когда-нибудь раньше в моей комнате парень, кроме Джоша, а это было сто лет назад.

Питер уже снимает обувь.

– Просто позволь мне остаться  на несколько минут.

Я скрещиваю руки на груди, поскольку на мне нет лифчика, и спрашиваю:

– Если всего на несколько минут, то зачем ты снимаешь ботинки?

Он увиливает от вопроса. Плюхнувшись на кровать, он говорит:

– Эй, а почему ты не носишь свое амишское бикини? Оно такое сексуальное. – Я собираюсь шлепнуть его по голове, но он хватает меня за талию и прижимает к себе. Он зарывается лицом в мой живот, как маленький мальчик. Его голос глухой, когда он произносит, – Мне жаль, что все это происходит из-за меня.

Я прикасаюсь к его макушке; на ощупь его волосы мягкие и шелковистые.

– Все хорошо, Питер. Я знаю, что это не твоя вина. – Я бросаю взгляд на освещенный луной будильник. – Ты можешь остаться на пятнадцать минут, но потом ты должен уйти. – Питер кивает и отпускает меня. Я сажусь на кровать рядом с ним и кладу голову на его плечо. Надеюсь, что минуты будут тянуться медленно.

– Как прошла вечеринка?

– Скучно без тебя.

– Лжец.

Он смеется легким смехом.

– Что ты испекла вечером?

– Откуда ты знаешь, что я пекла?

Питер вдыхает мой аромат.

– Ты пахнешь сахаром и сливочным маслом.

– Сахарное печенье с глазурью из эггнога.

– Можно я возьму немного с собой?

Я киваю, и мы облокачиваемся спинами о стену. Он обхватывает меня рукой, надежной и уверенной.

– Осталось двенадцать минут, – говорю я в его плечо, и скорее чувствую, чем вижу его улыбку.

– Тогда давай сделаем их приятными. – Мы начинаем целоваться, и я определенно никогда прежде не целовалась с парнем в постели. Это совершенно новое. Сомневаюсь, что буду в состоянии снова думать о своей кровати как раньше. Между поцелуями он спрашивает, – Сколько у меня осталось времени?

Я поглядываю на часы.

– Семь минут. – Может быть, мне следует добавить еще пять…

– Тогда можем мы прилечь? – предлагает он.

Я толкаю его в плечо.

– Питер!

– Я просто хочу побыть с тобой немного! Если бы я собирался  попытаться сделать что-то еще, мне бы потребовалось больше семи минут, поверь мне.

Так что мы ложимся, моя спина у его груди, он же свернулся вокруг меня, обхватив меня руками. Он прижался подбородком к ложбинке между моей шеей и плечом. Это могло бы стать моим любимым занятием из всех, которыми мы когда-либо занимались. Мне настолько сильно это нравиться, что приходится напоминать себе оставаться бодрствующей, чтобы мы не заснули. Мне хочется закрыть глаза, но я продолжаю смотреть на часы.

– Обниматься, блин, лучше всего, – вздыхает он, и лучше бы он этого не говорил, поскольку это заставляет меня задуматься о том, сколько раз он, должно быть, обнимал так же Женевьеву.

На пятнадцатиминутной отметке я так быстро сажусь, что он подпрыгивает. Я похлопываю его по плечу.

– Пора уходить, приятель.

Он надувает губы.

– Ну же, Кави!

Я качаю головой, оставаясь непреклонной.

«Если бы ты не заставил меня подумать о Женевьеве, то я дала бы тебе еще пять минут».

После того, как я выпроваживаю Питера с пакетиком печенья, я ложусь на кровать, закрываю глаза и представляю, что его руки все еще вокруг меня, и засыпаю с этой мыслью.

 

11

На следующий день, вооруженная блокнотом и ручкой, я захожу в кабинет Джанетт в Бельвью.

– У меня появилась идея для мастер-класса по творчеству. «Скрапбукинг для старичков». – Джанетт кивает, и я продолжаю: – Я могу научить стариков делать такие альбомы; мы просмотрим все старые фотографии и памятные вещички, послушаем их рассказы.

– Звучит очень хорошо, – произносит она.

– Ну, так что, могла бы я вести этот класс, а также проводить час коктейля в пятницу вечером?

Джанетт откусывает кусочек сэндвича с тунцом и проглатывает.

– Есть вероятность, что мы вообще сократим час коктейля.

– Сократите? – с недоумением повторяю я.

Она пожимает плечами.

– С тех пор, как мы начали предлагать компьютерный класс, посещаемость пошла на спад. Постояльцы открыли Netflix. Там целый новый мир.

– А что, если мы устроим его как какое-то мероприятие? То есть, что-то особенное? 

– У нас нет денег на какие-либо излишества, Лара Джин. Уверена, что Марго рассказывала тебе, как нам приходится здесь выкручиваться. Наш бюджет крошечный.

– Нет-нет, на самом деле, это может быть из разряда «сделай сам». Небольшие простые приятные мелочи, которые существенно все изменят. Например, можно ввести дресс-код и обязать мужчин надевать костюмы. И нельзя ли позаимствовать в столовой стеклянную посуду, чтобы использовать ее вместо пластиковой? – Джанетт все еще слушает, поэтому я продолжаю. – Зачем подавать арахис прямо в банках, когда мы можем переложить его в симпатичное блюдо, верно?

– На вкус арахис останется арахисом независимо от тары, в которую он помещен.

– Поданный в хрустальной чаше, на вкус он стал бы более изысканным. 

Я слишком много наговорила. Кажется, Джанетт считает все это слишком хлопотным. Она отвечает:

– У нас нет хрустальных чаш, Лара Джин.

– Уверена, что смогу отыскать одну дома, – уверяю ее я.

– Звучит как много забот для каждого вечера пятницы.

– Ну, может быть, его следует проводить только раз в месяц. Это будет ощущаться даже более привлекательным. Почему бы нам не сделать небольшой перерыв, а потом вернуть его в новом виде через месяц или около того? – предлагаю я. – Мы можем дать людям возможность соскучиться по нему. Усилить предвкушение, а затем провести его по-настоящему правильно, – Джанетт неохотно кивает головой, и прежде чем она успевает передумать, я говорю: – Считайте меня своим помощником, Джанетт. Предоставьте это мне. Я обо всем позабочусь.

Она пожимает плечами.  

– Начинай. 

***

После обеда, когда мы с Крис зависаем в моей комнате, звонит Питер.

– Я проезжаю мимо твоего дома, – сообщает он. – Хочешь чем-нибудь заняться?

– Нет! – кричит Крис в трубку. – Она занята.

Он стонет в мое ухо.

– Прости, – говорю ему я. – У меня Крис.

Он говорит, что позвонит мне позже, и я едва успеваю положить телефон, когда Крис ворчит:

– Пожалуйста, не становись одной из тех девушек, которые пропадают без вести, как только вступают в отношения.

Я очень хорошо знакома с «теми девушками», поскольку Крис исчезает каждый раз, когда встречает нового парня. Прежде чем я успеваю напомнить ей об этом, она продолжает.

– И не будь также одной из тех развратных фанаток. Я чертовски ненавижу всех этих группи. Как бы, разве они не могут найти лучший объект для поклонения? Например, музыкальную группу? Бог мой, я была бы так хороша в роли поклонницы настоящей солидной группы. Вроде как быть музой, понимаешь?

– А что случилось с идеей создания своей собственной группы?

Крис пожимает плечами. 

– Парень, который играет на басе, расхреначил себе руку, катаясь на скейтборде, а потом все расхотели. Эй, хочешь съездить в Округ Колумбия завтра вечером и посмотреть на эту группу, «Felt Tip»? Фрэнк попросил у отца фургон, так что, наверное, для тебя найдется место.  

Я понятия не имею, кто такой Фрэнк, да Крис, вероятно, сама знает его всего лишь две минуты. Она всегда произносит имена людей так, словно я уже должна знать, кто они такие.

– Я не могу – послезавтра утром в школу.

Она корчит лицо.

– Видишь, вот именно об этом я и толкую. Ты уже становишься одной из «тех девушек».

– Это не имеет никакого отношения к нашему разговору, Крис. А – мой папа никогда бы не разрешил мне поехать в Округ Колумбия в будний вечер. Б – я не знаю, кто такой Фрэнк и не поеду в задней части его фургона. В – у меня такое чувство, что «Felt Tip» играют музыку не моего типа. Это мой тип музыки?

– Нет, – признает она. – Ладно, но в следующий раз, когда я попрошу тебя что-нибудь сделать, тебе придется ответить «да». Без всей этой А–Б–В «все причины почему»   чуши.

– Ладно, – соглашаюсь я, хотя мой желудок делает маленький кульбит, ведь с Крис никогда не знаешь, во что ввязываешься. Хотя, зная Крис, она уже об этом забыла.

Мы устраиваемся на полу и приступаем к нашим маникюрным делам. Крис хватает одну из моих золотых ручек для ногтей и начинает рисовать крошечные звездочки на ногте большого пальца. Я наношу лавандовую основу и темно-фиолетовые цветочки ноготков в центре.

– Крис, напишешь мои инициалы на правой руке? – Я поднимаю руку и протягиваю ей. – Начиная с безымянного пальца и до большого.  ЛДСК.

– Оригинальным шрифтом или обычным?

Я одариваю ее взглядом.

– Я тебя умоляю! Кому ты это говоришь?

И мы тут же говорим хором:

– Оригинальным. 

У Крис хорошо получаются рукописные шрифты. На самом деле настолько хорошо, что я, восхищаясь ее работой, говорю:

– Эй, у меня есть идея. А что если мы начнем делать маникюр в Бельвью? Тамошним жителям бы это понравилось.

– За сколько?

– Бесплатно! Ты могла бы воспринимать это не как что-то вынужденное, а как добровольную работу на благо общества. По доброте души. Некоторые старики не могут даже нормально подстричь себе ногти. Их руки стали действительно заскорузлыми. Пальцы на ногах тоже. Ногти становятся толстыми и… – Я замолкаю, когда вижу взгляд отвращения на ее лице. – Возможно, мы могли бы поставить баночку для чаевых.

– Я не собираюсь стричь ногти стариков бесплатно. Я не сделаю этого меньше, чем за пятьдесят баксов за сеанс как минимум. Я видела ноги дедушки; его ногти похожи на когти орла. – Она возвращается к моему большому пальцу, выписывая красивую рукописную «К» с завитушками. – Сделано. Боже, я хороша. – Она откидывает голову назад и кричит: – Китти! Тащи сюда свою задницу!

Китти забегает в мою комнату.

– Что? Я как раз занималась кое-чем.

– «Я как раз занималась кое-чем», – передразнивает Крис. – Если ты сходишь и принесешь мне диетическую колу, то я сделаю тебе ногти как у Лары Джин. – Я показываю свои руки непринужденно, словно модель рук. Крис считает на пальцах. – Китти Кави подходит идеально.

Китти выскакивает из комнаты, и я кричу ей вслед.

– Мне тоже принеси газировки!

– Со льдом! – кричит Крис. Затем она вздыхает с тоской. – Жаль, что у меня нет младшей сестры. Я была бы изумительна, давая ей разные указания.

– Китти обычно не слушается так хорошо. Это только потому, что она тобой восхищается.

– Восхищается, правда? – Крис теребит ворсинку на своем носке, улыбаясь про себя.

Китти раньше восхищалась и Женевьевой. Она, вроде как, испытывала к ней благоговейный трепет.

– Эй, – внезапно говорю я. – Как твоя бабушка?

– С ней все в порядке. Она довольно крепкая.

– А как… остальные члены твоей семьи? Все в порядке?

Крис пожимает плечами.

– Конечно. Все хорошо.

Хм. А что, если Крис не знает, как обстоят дела в семье у Женевьевы? Либо все не так уж и плохо, либо, что более вероятно, это просто еще одна из уловок Женевьевы. Даже когда мы были маленькими, она много врала, будь это для того, чтобы избежать неприятностей с мамой, в таких случаях она сваливала вину на меня, или же чтобы добиться сочувствия взрослых. 

Крис пристально рассматривает меня.

– О чем ты так усердно думаешь? Ты все еще паришься из-за секс-видео?

– Это не секс-видео, если ты не занимаешься на нем сексом!

– Успокойся, Лара Джин. Уверена, эффектное выступление Питера сделало свое дело, и народ все забудет. Скоро они переключатся на что-то следующее.

– Надеюсь, ты права, – говорю я.

– Поверь мне, на следующей неделе появится что-то или кто-то новенькое, и все будут говорить только о нем.

***

Крис оказалась права – народ переключился на кое-что другое. Во вторник десятиклассник по имени Кларк был пойман мастурбирующим в мужской раздевалке, и все разговоры стали только об этом. Повезло мне!

 

12

Согласно Сторми, в этом мире существует два типа девушек. Те, кто разбивает сердца, и те, кому разбивают сердца. Угадайте, к какому тиру девушек относится Сторми.

Скрестив ноги, я сижу на бархатной кушетке Сторми и просматриваю большую обувную коробку, забитую, в основном, черно-белыми фотографиями. Она согласилась присоединиться к моему мастер-классу по скрапбукингу, и мы продвигаемся вперед, начав систематизировать. У меня образовалось несколько кучек. Сторми – ранние годы, подростковые годы, первая, вторая и четвертая свадьбы, с третьей свадьбы фотографий нет, поскольку они сбежали.

– Я – сердцеедка, но ты, Лара Джин, – девушка, кому разбивают сердце. – Она приподнимает брови для выразительности. Думаю, она забыла подвести их сегодня карандашом.

Я размышляю над этим. Мне не хочется быть девушкой, которой разбивают сердце, но также мне не хочется разбивать сердца самой.

– Сторми, а в школе у вас было много парней?

– О, конечно. Масса. Вот как мы это делали в мои дни. Кинотеатр под открытым небом в пятницу с Бертом и котильон с Сэмом в субботу. Мы не ограничивали себя в выборе. Девушка не остепенялась, пока не была в высшей степени, в высшей мере уверена.

– Уверена в том, что он ей нравился?

– Уверена в том, что ей хотелось бы выйти за него замуж. А иначе, какой был бы смысл прекращать все веселье?

Я поднимаю фотографию Сторми в вечернем платье цвета морской пены без бретелек и с пышной юбкой. С ее белокурыми волосами и подъемом лба она выглядит так, словно могла бы быть коварной кузиной Грейс Келли. Рядом с ней стоит парень, не очень высокий или особо красивый, но в нем что-то есть. Блеск в глазах.

– Сторми, сколько вам было лет на этой фотографии?

Сторми внимательно рассматривает ее.

– Шестнадцать или семнадцать. Примерно твоего возраста.

– Кто этот мальчик?

Сторми приглядывается, ее лицо сморщилось, словно сушеный абрикос. Она постукивает красным ногтем по фотографии.

– Уолтер! Мы все звали его Уолт. Он был настоящим очаровашкой.

– Он был вашим парнем?

– Нет, он был просто мальчиком, с которым я виделась время от времени. – Она вскидывает свои бледные брови. – Однажды мы отправились купаться нагишом в озере, и нас поймала полиция. Это был целый скандал. Мне пришлось ехать домой в полицейской машине, укутавшись лишь в одно одеяло.

– И… люди сплетничали о вас? 

– Bien sûr.

– У меня тоже был небольшой скандал, – говорю я. А затем рассказываю ей о гидромассажной ванне, и видео, и обо всех неприятных последствиях. Мне приходится объяснять ей, что такое мем. Она восхищена; она практически вибрирует от непристойности всего этого. 

– Отлично! – ликует она. – Я так рада, что в тебе есть какая-то перчинка. Девушка с репутацией гораздо интереснее, чем паинька.

– Сторми, это в Интернете. А Интернет – это навечно. Это не просто сплетни в школе. И, кроме того, я как бы и есть паинька.

– Нет, твоя сестра Маргарет – паинька.

– Марго, – поправляю я.

– Что ж, она определенно похожа на Маргарет. То есть, честное слово, проводить каждый вечер пятницы в доме престарелых! Я бы себе вены перерезала, если бы вся моя прекрасная молодость была растрачена на чертовый дом престарелых. Прости за мой французский, дорогая. – Она взбивает под собой подушку. – Старшие дети всегда высоко-преуспевающие зануды. Мой сын Стэнли – ужасный зануда. Чемпион среди зануд. Он ортопед, ради всего святого! Полагаю, это мое наказание за то, что я назвала его Стэнли. Не то, чтобы я как-то могла на это повлиять. Моя свекровь настояла, чтобы мы назвали его в честь ее погибшего мужа. Видит бог, она была старой каргой. – Сторми делает глоток чая со льдом. – Средние дети должны веселиться, знаешь ли. В этом мы с тобой схожи. Я была рада, что ты бывала здесь не так часто. И надеялась, что ты вляпаешься в неприятности. Похоже, я была права. Хотя, ты могла бы приходить немного чаще.  

Сторми потрясающа в своем умении заставлять человека чувствовать себя виноватым. Она достигла мастерства в искусстве оскорбительных намеков.

– Теперь, когда у меня есть настоящая работа, я буду появляться здесь намного чаще.

– Ну, не слишком часто, – оживляется она. – Но в следующий раз приводи своего мальчика. Нам здесь не помешает свежая кровь. Встряхни это место. Он красавчик?

– Да, он очень красив. – Самый красивый из всех красивых парней.

Сторми хлопает в ладоши.

– Тогда ты просто обязана привести его с собой. Однако предупреди меня заранее, чтобы я выглядела самым наилучшим образом. Кто у тебя еще ожидает своего часа?

Я смеюсь.

– Никто! Я же сказала, у меня есть парень.

– Хм. – Это все, что она произносит, просто «хм». А затем, – У меня есть внук, который может быть примерно твоего возраста. Так или иначе, он все еще учится в школе. Возможно, я скажу ему зайти и посмотреть на тебя. Хорошо когда у девушки есть выбор. – Интересно, какой у Сторми может быть внук? Наверное, настоящий игрок, как и сама Сторми. Я открываю рот, чтобы сказать «нет, спасибо», но она отмахивается с «шшш». – Когда мы закончим с этим альбомом, я собираюсь записать на аудио свои мемуары, а ты напечатаешь их для меня на компьютере. Я подумываю назвать их «Око Бури». Или «Штормовая погода». – Сторми начинает напевать. – Штормовая погода, – поет она. – С тех пор, как мы не вместе… все время дождь идет … – Она замолкает на полуслове. – У нас должна быть ночь кабаре! Представь, Лара Джин. Ты – в смокинге. Я – в красном облегающем платье, расположившаяся на фортепьяно. У господина Моралеса будет сердечный приступ.

Я хихикаю.

– Давайте не будем доводить его до сердечного приступа. Может, просто до тремора.

Она пожимает плечами и продолжает петь, добавляя покачивания бедрами.

– Штормовая погода…

Она впадет в легкий экстаз от пения, если я не перенаправлю ее в другое русло.

– Шторми, расскажите мне о том, где вы были, когда умер Джон Ф. Кеннеди.

– Это была пятница. Я пекла ананасовый перевернутый торт для своего бридж клуба. Я поставила его в духовку, а потом увидела новости и совсем забыла про торт и чуть не спалила дом. Нам пришлось перекрашивать кухню из-за всей той сажи. – Она возится со своими волосами. – Он был святым, этот человек. Принц. Если бы я встретила его в лучшую пору своей жизни, мы могли бы по-настоящему повеселиться. Знаешь, я как-то флиртовала с Кеннеди в аэропорту. Он подсел ко мне в баре и купил мне очень сухой мартини. Аэропорты раньше были гораздо более шикарными. Люди принаряжались для поездки. Сейчас молодые люди в самолетах носят эти ужасные сапоги из овчины и пижамные штаны, и это оскорбляет взор. Я бы за почтой не вышла в таком виде.

– Который Кеннеди? – интересуюсь я.  

– Хм? Ой, я не знаю. Так или иначе, у него был подбородок Кеннеди.

Я прикусываю губу, чтобы удержаться от улыбки. Ох уж эта Сторми и ее шальные выходки.

– А можно мне ваш рецепт ананасового перевернутого торта?

– Конечно, дорогая. Это просто желтый коробочный торт с ананасом Дел Монти, коричневый сахар, мараскиновая вишенка на вершине. Только убедись, что купила ананас в кольцах, а не в кусочках.

Этот торт звучит ужасно. Я пытаюсь дипломатично кивнуть, но Сторми пронюхала правду. Она говорит сердито:

– Думаешь, у меня было время сидеть и печь торты с нуля, подобно какой-то скучной старой домохозяйке?

– Вы никогда не будете скучной, – отвечаю я в подходящий момент, поскольку это – правда и поскольку я знаю, что она хочет услышать именно это.

– Ты могла бы немного меньше заниматься выпечкой и больше наслаждаться жизнью. – Она раздражена, а она никогда не была со мной раздражена. – Молодые поистине впустую растрачивают молодость. – Она хмурится. – Ноги болят. Ты бы не могла принести мне Тайленол ПМ, пожалуйста? 

Я вскакиваю на ноги, страстно желая вернуть ее хорошее расположение обратно.

– Где вы его храните?

– В кухонном ящике, рядом с раковиной.

Я роюсь в ящике, но не вижу его. Лишь батарейки, тальк, стопку салфеток из Макдональдса, пакетики с сахаром, черный банан. Незаметно я выбрасываю банан в мусорное ведро.

– Сторми, я здесь не вижу вашего Тайленола. Где еще он может быть?

– Забудь, – рявкает она, подходя ко мне сзади и отталкивая меня в сторону. – Я сама найду.

– Хотите, я приготовлю вам чай? – Сторми старая; вот почему она ведет себя таким образом. Она не собиралась быть грубой. Знаю, она этого не хотела.

– Чай для старух. Я хочу коктейль.

– Уже несу, – говорю я.

 

13

Мой класс по скрапбукингу для старичков официально начался. Не буду отрицать, я разочарованна количеством пришедших. Пока это только Сторми, оживленная и собранная Алисия Ито – невысокая, с отполированными ногтями и стрижкой «пикси», и хитрый господин Моралес, который, я думаю, запал на Сторми. Или Алисию. Трудно понять наверняка, ведь он флиртует со всеми, но обе они занимают целые страницы в альбоме, над которым он работает. Он решил назвать его «Старые добрые дни». Он украсил страницу Сторми музыкальными нотами, клавишами пианино и фотографией, на которой они вдвоем танцуют на Ночной Дискотеке в прошлом году. Над страницей Алисии он все еще работает, но фокусной точкой на ней является фотография, где она сидит на скамеечке во дворе, уставившись в пространство. Вокруг фотографии он приклеил несколько цветочных наклеек. Очень романтично. 

Бюджет, выделенный мне, небольшой, поэтому я принесла из дома свои собственные запасы. Я также поручила им троим собирать вырезки из журналов и прочие мелкие украшения – помпончики, пуговки. Сторми такая же барахольщица, как и я, поэтому у нее есть всякие разные сокровища. Кружево с детского платьица для крещения, коробок спичек из мотеля, где она познакомилась со своим мужем («Не спрашивай», – сказала она), старые корешки от билетов в кабаре, в которое она ходила в Париже. (Я подхватила: «В Париже 1920-х? Вы когда-нибудь встречали Хемингуэя?», а она полоснула по мне своим острым взглядом и сказала, что она явно не настолько стара и что мне нужен урок истории). Стиль Алисии более минималистичный и тонкий. Используя мою черную капиллярную ручку, она под каждой фотографией пишет описание на японском языке.

– Что здесь написано? – спрашиваю я, указывая на описание под фото Алисии, на котором она и ее муж Фил, одетые в желтые полиэтиленовые пончо, держатся за руки у Ниагарского водопада. 

Алисия улыбается.

– Здесь говорится: «время, когда мы попали под дождь».

Итак, Алисия тоже романтик.

– Вы, должно быть, сильно по нему скучаете.

Фил умер год назад. Я встречалась с ним только пару раз, когда помогала Марго с пятничным коктейльным часом. У Фила было слабоумие, и он мало разговаривал. Он сидел в своем инвалидном кресле в общей комнате и просто всем улыбался. Алисия всегда была рядом с ним.

– Я скучаю по нему каждый день, – отвечает она, смахивая слезу.

Сторми втискивается между нами, с зеленой блестящей ручкой, засунутой за ухо, и говорит:

– Алисия, тебе нужно оживить свои страницы, сделать их ярче. – Она придвигает лист с наклейками зонтиков в сторону Алисии.

– Нет, спасибо, – сухо отвечает Алисия, отодвигая листок обратно к Сторми. – У нас с тобой разные стили.

От этих слов глаза Сторми сужаются.

Я быстро подхожу к динамикам и прибавляю громкость, чтобы создать веселую атмосферу. Пританцовывая, Сторми подходит ко мне и поет:

– Джонни Ангел, Джонни Ангел. Для меня ты ангел. – Мы склоняем головы и все вместе хором поем, – Мечтаю о тебе и обо мне, как будем мы вместе…

Когда Алисия уходит в ванную комнату, Сторми говорит:

– Фу, какая зануда.

– Я не думаю, что она зануда, – отвечаю я.

Сторми указывает на меня своим ярко-розовым ухоженным ногтем.

– Не смей любить ее больше, чем меня просто из-за того, что вы обе азиатки. 

Находясь часто в доме престарелых, я привыкла к расплывчатым расистским репликам, которые время от времени отпускают старики. По крайней мере, Сторми больше не использует слово «Восточный».

– Вы обе нравитесь мне одинаково, – сообщаю я ей.

– Такого не бывает, – фыркает она. – Никто и никогда не может любить всех одинаково.

– Разве вы не любите своих детей одинаково?

– Конечно, нет.

– Я думала, у родителей нет любимчиков?

– Конечно, есть. Мой любимчик – самый младшенький, Кент, потому что он – маменькин сынок. Он навещает меня каждое воскресенье.

Я искренне говорю:

– Ну, я не думаю, что у моих родителей были любимцы. – Я говорю так, потому что это кажется правильным, но правда ли на самом деле? Я имею в виду, если бы кто-то приставил пистолет к моей голове и сказал, что я должна выбрать, то кого бы я назвала папиной любимицей? Марго, наверное. Они больше всех похожи. Она искренне увлекается документальными фильмами и наблюдением за птицами, точно так же, как и он. Китти – малышка, что автоматически дает ей явное преимущество. Что остается мне, средней девушке Сонг? Может быть, я была маминой любимицей. Хотела бы я знать наверняка. Я бы спросила папу, но сомневаюсь, что он скажет правду. Марго могла бы.

Я бы никогда не смогла выбрать между Марго и Китти. Но если, скажем, они бы обе тонули, и я могла бы кинуть только один спасательный жилет, это, наверное, была бы Китти. Иначе Марго никогда бы меня не простила. Китти – наша общая забота.

***

Мысль о потере Китти приводит меня в более доброе, более меланхоличное настроение, и поэтому этой ночью, когда она спит, я выпекаю целый поднос сникердудла, ее любимого печенья. У меня в морозильнике запасены мешочки с песочным тестом, замороженным идеальными цилиндрическими шариками, так что если кому-нибудь из нас вдруг захочется печенья, они будут у нас ровно через двадцать минут. Она приятно удивится, когда откроет завтра свой пакет с завтраком.  

Я позволяю Джейми тоже угоститься печенюшкой, хотя и знаю, что не должна. Но он так печально смотрит на меня своими щенячьими глазками, что я не могу устоять.

 

14

– О чем ты замечталась? – Питер постукивает ложкой по моему лбу, чтобы привлечь мое внимание. После школы мы делаем домашнее задание в Старбаксе.

Я высыпаю два пакетика нерафинированного сахара в свой пластиковый стаканчик и перемешиваю его соломинкой. Делаю большой глоток, и сахарные гранулы приятно хрустят на моих зубах.

– Я думала о том, как было бы замечательно, если бы молодые люди нашего возраста любили, как в 1950–х годах. – Я тут же жалею, что сказала «любили», ведь Питер никогда ничего не говорил о том, что был в меня влюблен, но слишком поздно, слова уже слетели с моих губ, поэтому я просто продолжаю, надеясь, что он не расслышал. – В 50-х люди просто встречались, и это было так просто. Как, например, этим вечером Берт мог сводить тебя в кинотеатр под открытым небом, а на следующий день Уолтер мог бы пригласить тебя на вечер танцев босиком или что-то типа этого.

Пораженный, он спрашивает:

– Что, черт возьми, такое вечер танцев босиком?

– Это как танцы, как в «Бриолине». – Питер непонимающе глядит на меня в ответ. – Ты никогда не смотрел «Бриолин»? Его вчера ночью показывали по телевизору. Не важно. Суть в том, что тогда ты не была чьей-то девушкой, пока у тебя не было значка.

– Значка? – повторяет Питер.

– Да, парень дарил девушке значок его братства, и это означало, что у них все серьезно. Но отношения не считались официальными, пока у тебя не было значка.

– Но я не состою в братстве. Я даже не знаю, как выглядит значок братства.

– Вот именно, – отвечаю я.

– Погоди-ка, ты говоришь, что хочешь значок или не хочешь значок?

– Я не говорю ни то, ни другое. Я просто говорю, тебе не кажется, что раньше было как-то круче? Это старомодно, но это почти… – Как там Марго всегда говорит? – Постфеминистски. 

– Погоди-ка. Так ты хочешь ходить на свидания с другими парнями? – Он совсем не кажется расстроенным, просто сбитым с толку.  

– Нет! Я просто… я просто высказываю мнение. Считаю, что было бы круто вернуть случайные свидания. В них есть нечто милое, тебе так не кажется? Сестра рассказывала мне, что жалеет, что позволила их отношениям с Джошем стать обременительными. Ты сам говорил, как ненавидел, насколько серьезно все стало с Женевьевой. Если мы расстанемся, то мне не хочется, чтобы между нами все стало настолько плохо, что мы даже не могли бы находиться вместе в одной комнате. Я хочу остаться друзьями несмотря ни на что.

Питер отвергает все это.

– У нас с Джен все сложно из-за того, какая Джен. С нами все не так. Ты… другая.

Я чувствую, как снова краснеет мое лицо. Я стараюсь не звучать слишком нетерпеливой, когда спрашиваю:

– Какая – другая? – Знаю, что напрашиваюсь на комплемент, но мне плевать.

– С тобой легко. Ты не заставляешь меня сходить с ума и возбуждаться, ты… – Питер замолкает, когда смотрит в мое лицо. – Что? Что я такого сказал?

Все мое тело ощущается натянутым и одеревеневшим. Ни одна девушка не хочет слышать то, что он только что сказал. Ни одна девушка. Девушке хочется сводить парня с ума и возбуждать – разве это не часть любви?

– Я подразумеваю это в хорошем смысле, Лара Джин. Ты сердишься? Не надо. – Он устало потирает лицо.

Я колеблюсь. Мы с Питером говорим друг другу правду: так было с самого начала. Мне бы хотелось, чтобы все так и оставалось, с обеих сторон. Но затем я улавливаю внезапное беспокойство в его глазах, неуверенность, и это – не то, что я привыкла в нем видеть. Я не хочу этого видеть. Мы всего пару недель как снова вместе, и я не хочу затевать новую ссору, когда знаю, что он не подразумевал ничего плохого. Я слышу, как отвечаю:

– Нет, я не сержусь, – и вот так, я действительно больше не злюсь. В конце концов, это ведь я волновалась о том, что отношения с Питером зайдут слишком далеко и слишком быстро. Может быть, это и хорошо, что он не сходит с ума и не возбуждается из-за меня.

Тучи мгновенно исчезают с его лица, и он снова веселый и сияющий от счастья. Это Питер, которого я знаю. Он делает большой глоток чая.

– Видишь, вот это я и имел в виду, Лара Джин. Вот поэтому ты мне нравишься. Ты только что это сделала.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

 

15

Рано утром перед школой Джош соскребает лед с лобового стекла, когда я выбегаю к своей машине. Папа уже почистил ее, завел двигатель и включил обогреватель. Судя по автомобилю Джоша, он точно не доберется до школы вовремя.

Мы почти не видели Джоша с самого Рождества; после всех тех странностей со мной, а затем с расставанием с Марго, он стал призраком в этом доме. Он уезжает в школу чуть раньше, а возвращается домой чуть позже. Он ни разу не пытался связаться со мной, когда произошла вся та фигня с видео, хотя часть меня испытала от этого облегчение. Мне не хотелось слышать от Джоша «я же говорил» по поводу того, как он был прав насчет Питера.

Я выезжаю задним ходом с подъездной дорожки, и в последнюю секунду открываю окно и наклоняюсь к нему.

– Тебя подвезти? – окликаю я Джоша.

Его глаза расширяются от удивления.

– Ага. Конечно. – Он закидывает свой скребок в машину, хватает рюкзак и подбегает ко мне. Залезая в машину, он говорит: – Спасибо, Лара Джин. – Он греет руки на вентиляционных отверстиях обогрева. 

Мы выезжаем за пределы окрестности, я веду машину осторожно, поскольку после вчерашней ночи на дороге гололед.

– А ты стала действительно хороша в вождении, – говорит Джош.

– Спасибо. – Я практиковалась сама и с Питером. Иногда я все еще нервничаю, когда сажусь в машину, но с каждым разом это происходит все реже и реже, потому что теперь я знаю, что могу это сделать. Можно научиться делать что угодно и быть уверенным в этом, если продолжать практиковаться.

Мы находимся в нескольких минутах от школы, когда Джош спрашивает:

– Когда мы снова будем разговаривать? Просто скажи мне, чтобы у меня было общее представление.

– Мы ведь сейчас говорим, разве нет?

– Ты знаешь, что я имею в виду. То, что случилось со мной и Марго – было между нами; неужели с тобой мы не можем по-прежнему оставаться друзьями, как раньше?

– Джош, конечно же, мы останемся друзьями. Но вы с Марго расстались меньше месяца назад.

– Нет, мы расстались в августе. Три недели назад она решила, что хочет, чтобы мы снова были вместе, но я сказал «нет».  

Я вздыхаю.

– И все-таки, почему ты сказал «нет»? Это было только из-за расстояния?

Джош тоже вздыхает.

– Отношения – это тяжелый труд. Увидишь. После того, как пробудешь с Кавински дольше, ты поймешь, о чем я говорю.

– О, мой Бог, ты такой всезнайка. Самый большой всезнайка, которого я когда-либо встречала, помимо моей сестры.

– Которой из них?

Я чувствую, как внутри меня зарождается смешок, который я подавляю.

– Обеих. Они обе всезнайки.

– Есть еще кое-что. – Он колеблется, а затем продолжает. – Я ошибался насчет Кавински. То, как он уладил все это дело с видео, должен признать, он хороший парень.

– Спасибо, Джоши. Он действительно хороший.

Он кивает, и между нами нависает лишенная напряженности тишина, и я рада плохой погоде, которая была у нас прошлой ночью, и рада льду на его лобовом стекле этим утром.

 

16

На следующий день после школы, я сижу на скамейке у входа и жду Питера, как из двойных дверей выходит Женевьева, болтая по телефону.

– Если ты ей не скажешь, это сделаю я. Клянусь, я это сделаю.

Мое сердце останавливается. С кем она разговаривает? Не с Питером.

Затем из дверей внезапно появляются ее подружки Эмили и Джудит, и она резко сбрасывает разговор.

– Где вас, сучки, носило? – рявкает она.

Они переглядываются.

– Джен, остынь, – немного раздраженно, но осторожно, дабы не навлечь на себя ее гнева, говорит Эмили, и я могу сказать, что она ступает по тонкому льду. – У нас еще полно времени, чтобы пройтись по магазинам.

А затем Женевьева замечает меня, и ее капризное выражение исчезает. Помахав мне рукой, она произносит:

– Привет, Лара Джин. Ты ждешь Кавински?

Я киваю и дую на пальцы, просто чтобы чем-нибудь заняться. Да и холодно.

– Этот парень всегда опаздывает. Скажи ему, что я позвоню позже вечером, ладно?

Я киваю, не подумав, и девушки, скрестив руки, уходят.

Зачем я кивнула? Что со мной не так? Почему я никогда не могу придумать хороший ответ? Я все еще ругаю себя, когда появляется Питер. Он плавно опускается на скамейку рядом со мной и обхватывает рукой мои плечи. Затем взъерошивает волосы у меня на макушке – так же, как я видела, он проделывал с Китти.

– Как дела, Кави.

– Спасибо, что заставил меня ждать на улице в мороз, – отвечаю я, прижимая замерзшие пальцы к его шее.

Питер взвизгивает и отпрыгивает от меня подальше.

– Ты могла бы подождать внутри!

А он дело говорит. Но все равно я злюсь не поэтому.

– Джен попросила передать, что позвонит тебе позже сегодня вечером.

Он закатывает глаза.

– Она так любит мутить воду. Не обращай на нее внимания, Кави. Она просто ревнует. – Вставая, он предлагает мне руки, которые я неохотно принимаю. – Позволь мне угостить тебя чашечкой горячего шоколада, чтобы согреть твое бедное продрогшее тело.

– Посмотрим, – говорю я.

В машине он продолжат тайком поглядывать на меня, проверяя, по-прежнему ли я раздражена. Однако я и сама не могу долго сохранять свое прохладное отношение – это отнимает слишком много энергии. Я позволяю ему купить мне горячий шоколад и даже делюсь им с ним. Но говорю ему, что он не может взять ни одного маршмеллоу.

***

В ту ночь мой телефон вибрирует на тумбочке, и я, не глядя, знаю, что это Питер, ищет больше заверений. Я вынимаю наушники и отвечаю на звонок.

– Привет.

– Что делаешь? – Его голос низкий; уверена, что он лежит.

– Домашнюю работу. А ты?

– Я в постели. Просто позвонил, чтобы пожелать спокойной ночи. – Следует молчание. – Эй, а почему ты не звонишь мне, чтобы сказать спокойной ночи?

– Не знаю. Полагаю, я никогда об этом не думала. А ты хочешь, чтобы я звонила?

– Ну. Ты не должна – я просто поинтересовался, почему нет.

– Я думала, ты ненавидишь все это дело с «последним звонком». Помнишь? Ты записал это в контракте. Ты сказал, что Женевьева настаивала на том, чтобы ты каждую ночь звонил ей последней, и это раздражало.

Он стонет.

– Мы можем, пожалуйста, не говорить о ней? К тому же, почему у тебя такая хорошая память? Ты помнишь все.

– Это мой дар и мое проклятье. – Я выделяю абзац, и стараюсь удержать телефон на плече, но он продолжает выскальзывать. – Погоди-ка, так ты хочешь, чтобы я каждую ночь звонила тебе или нет?

– Уф, просто забудь.

– Уф, отлично, – отвечаю я и слышу, как он улыбается сквозь телефон.  

– Пока.

– Пока.

– Подожди – можешь принести мне один из тех йогуртов на обед?

– Скажи «пожалуйста».

– Пожалуйста. 

– Скажи «пожалуйста–препожалуйста».

– Пока.

– Пока-а-а.

У меня уходит еще два часа, чтобы закончить домашнюю работу, но когда в ту ночь я засыпаю, то засыпаю с улыбкой.

 

17

Думаю, папа на свидании, потому что сегодня вечером он сказал, что у него планы с подругой, и он побрился и надел хорошую рубашку на пуговицах, а не один из своих обычных свитеров. Он спешил уйти, чтобы я не спрашивала, что это за подруга. Кто-то из больницы, наверное. У папочки не такой уж широкий круг общения. Он застенчивый. Кем бы она ни была, это звучит как нечто хорошее.

Как только он уходит, я поворачиваюсь к Китти, которая лежит на диване перед телевизором и слизывает кислятину с кислых желейных мармеладок. Джейми лежит рядом с ней и спит.

– Китти, ты думаешь, папочка…

– На свидании? Ага.

– И ты не возражаешь?

– Конечно, нет. Хотя, я бы предпочла, чтобы он был с кем-то, кого бы я знала и уже любила.

– А что, если он снова женится? Ты была бы не против?

– Конечно, нет. Так что можешь перестать строить мне физиономию обеспокоенной-старшей-сестры, идет?

Я пытаюсь разгладить свое лицо подобно чистому листу бумаги. И говорю невозмутимо:

– Итак, ты говоришь, что не будешь против, если папа снова женится.

– Это просто свидание, Лара Джин. Люди не женятся после одного жалкого свидания.

– Но они женятся после многочисленных свиданий.

Вспышка беспокойства проносится по ее лицу, но затем она говорит:

– Просто подождем и увидим. Пока нет никакого смысла накручивать себя.  

Я бы не сказала, что накручиваю себя, но мне любопытно. Когда я сказала бабушке, что не была бы против, если бы папа ходил на свидания, я была серьезна, но мне все-таки хочется знать, что она достаточно хороша для него, кем бы она ни была. Я меняю тему.

– Что ты хочешь на день рождения? – спрашиваю я Китти.

– У меня есть список, – отвечает она. – Новый ошейник для Джейми. Кожаный. С шипами. Беговая дорожка.

– Беговая дорожка!

– Ага, я хочу научить Джейми ходить по ней.

– Сомневаюсь, что папа согласится на беговую дорожку, Китти. Они очень дорогие, и, к тому же, куда мы ее вообще поставим?

– Ладно, хорошо. Вычеркнем беговую дорожку. Я также хочу очки ночного видения.

– Тебе следует согласовать это с Марго.

– Какие особенные вещи я могу получить только из Шотландии? – интересуется она.

– Настоящее шотландское песочное печенье. Килт из тартана*. Что еще… мячи для гольфа.  Атрибутику Лох-несского чудовища.

– Что еще за атрибутика?

– Чучело Лох-несского чудовища. Лох-несская футболка. Может быть, светящийся в темноте постер.

– Стоп-машина. Это хорошая идея. Я собираюсь добавить это в свой список.

После того как Китти ложится спать, я прибираюсь на кухне. Я даже оттираю плиту мочалкой «Брилло» и привожу в порядок холодильник, так что, как только папочка вернется домой, я смогу устроить ему допрос третьей степени. Я наполняю контейнер для муки, когда он входит в дверь. Я мимоходом интересуюсь:

– Как прошло свидание?

Он хмурится в замешательстве.

– Свидание? Я ходил в филармонию с Марджори, моей коллегой. Ее муж слег с гриппом, а ей не хотелось, чтобы билет пропал зря.

Я разочарованна.

– О-о.

Напевая, он наливает себе стакан воды и говорит:

– Мне следует почаще ходить в филармонию. Тебе интересно, Лара Джин?

– Э–э… может быть, – отвечаю я.

***

Я готовлю себе кучу сникердудла, бегу в свою комнату и сажусь за письменный стол. Чавкая печенькой, открываю компьютер, набираю «знакомства для пап», и, о чудо, нахожу сайт знакомств для одиноких родителей.

Я начинаю составлять профиль. Прежде всего, понадобиться фото профиля. Я начинаю просматривать его фотографии на своем компьютере. Едва ли есть такие, где он на снимке один. Наконец-то, я останавливаюсь на двух, оставляя их в закладках: одна – с прошлого лета на пляже, во весь рост, так как это один из советов сайта, а другая – с минувшего Рождества, где он в скандинавском свитере, который мы ему подарили. Он разрезает жареного цыпленка, и выглядит таким папочкой, словно из популярной рекламы кофе, но при этом настоящим. В тусклом свете столовой у него практически не видны морщины, всего несколько складок вокруг глаз. Что напоминает мне – я должна поговорить с ним насчет ежедневного использования солнцезащитного крема. Мужской набор по уходу за кожей мог бы быть хорошим подарком на День Отца. Я запишу это в Напоминаниях.

Папе всего лишь сорок с небольшим. И он все еще достаточно молод, чтобы кого-то встретить и полюбить, может быть, даже дважды или трижды.

 

18

Когда родилась Китти, я сказала, что она похожа на котенка, а не на Кэтрин, и это  имя так и прижилось. И когда мы вернулись домой после посещения их с мамой в больнице, мы с Марго сделали плакат «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, КОТЕНОК!», чтобы быстрее скоротать время. Мы перевели все краски и канцелярские товары, и бабушка была недовольна, потому что на кухне нужно было убрать ужасный беспорядок – краски заляпали весь пол, повсюду были отпечатки рук. У нас есть фотография в их первый день дома – мамочка стоит под плакатом и держит на руках Китти. Ее глаза уставшие, но сияющие. Счастливые.

Это стало нашей традицией в день ее рождения – украшать дверь Китти плакатом, чтобы это было первым, что она увидит, проснувшись. Я встаю очень рано и осторожно, так, чтобы не согнуть или не порвать края, вешаю его. На завтрак я готовлю омлет с мюнстерским сыром. С помощью бутылки кетчупа я выдавливаю мордочку кота с сердечком вокруг нее. У нас есть «праздничный ящик», в котором хранятся свечи для дня рождения, бумажные шляпки, скатерти, поздравительные открытки для непредвиденных случаев. Я достаю бумажную шляпку и надеваю одну себе на голову, сдвинув небрежно на бок, кладу по одной на тарелку Китти и папы, а еще одну надеваю на Джейми Фокс-Пикла. Его это не очень вдохновляет, но я успеваю сфотографировать его прежде, чем он сбивает шляпку.

Папа приготовил в школу любимый обед Китти. Сэндвич с сыром бри и чипсы, плюс капкейки «красный бархат» с глазурью из сливочного сыра.   

Китти радуется столовым приборам и омлету с мордочкой кота. Она хлопает в ладоши и смеется как гиена, когда резинка на папиной шляпке рвется и та слетает с его головы. Поистине, нет счастливей именинницы, чем наша Китти.

– Можно мне надеть твой свитер с ромашками? – спрашивает она меня с набитым омлетом ртом.

Я поглядываю на часы.

– Я пойду, принесу его, но тебе придется есть очень быстро. – Он будет здесь с минуты на минуту.

Когда приходит время выезжать, мы надеваем ботинки, целуем папу на прощанье, и вываливаемся из входной двери. Ожидая нас на улице перед своей машиной стоит Питер с букетом розовых гвоздик в прозрачной обертке.

– С днем рождения, малышка, – говорит он.

Китти выпучивает глаза.

– Они для меня?

Он смеется.

– А для кого же еще? Поторапливайся и садись в машину.

Китти поворачивается ко мне с улыбкой во весь рот, ее глаза светятся. Я тоже улыбаюсь.

– Ты тоже едешь, Лара Джин?

Я качаю головой.

– Нет, там есть места только для двоих.

– Сегодня ты – моя единственная девушка, малышка, – говорит Питер, и Китти бежит к нему и выхватывает цветы из его рук. Он галантно открывает для нее дверь. Затем закрывает ее, оборачивается и подмигивает мне. – Не ревнуй, Кави.

Еще никогда он не нравился мне больше, чем в этот момент.

***

Вечеринка Китти по случаю дня рождения со всеми ее друзьями будет только через несколько недель. Она настаивала на ночевке, а папа дежурит по выходным в феврале. Сегодня вечером мы будем отмечать день рождения в семейном кругу.

Один из самых главных блюд папиных ужинов – это жареная курица. Он называет ее фирменным блюдом. Он обмажет ее толстым слоем сливочного масла, нафарширует луком и яблоками, заправит приправой для птицы и запечет в духовке. Обычно картофель идет в какой-нибудь форме как гарнир. Сегодня я готовлю пюре из сладкого картофеля. Я сыплю сверху коричневый сахар и корицу, затем кладу его под бойлер для того, чтобы сахар пригорел и стал как крем-брюле. 

Китти отвечает за сервировку стола и подачу приправ: острый соус «Техас Пит» для папочки, горчица для Китти, клубничное варенье для меня. Чатни для Марго, если бы она была здесь.

– Какой соус мама любила с курицей? – неожиданно спрашивает меня Китти.

– Я… не могу вспомнить, – отвечаю я. Мы обе смотрим на папу, который проверяет курицу.

– Ей нравилась горчица, как и мне? – спрашивает она.

Закрыв дверцу духовки, папа говорит:

– Хм. Ну, я знаю, что она любила бальзамический уксус. Очень. Сильно-сильно.

– Только с курицей? – интересуется Китти.

– На самом деле, со всем. С авокадо, с маслом на тосте, с помидорами, со стейком.

Я запоминаю это под папкой «Разное». Факты о М.

– Вы, девочки, готовы есть? – спрашивает папа. – Мне хочется достать эту птицу, пока она все еще вкусная и сочная.

– Одну минуту, – отвечает Китти, и буквально через минуту раздается звонок в дверь.

Китти мгновенно приступает к действиям. Она возвращается с мисс Ротшильд с соседней улицы. Мисс Ротшильд одета в узкие джинсы, черный свитер и сапоги на высоком каблуке, на шее – объемное, черное с золотом ожерелье. Ее коричневато-красные волосы наполовину собраны наверх, наполовину распущены. В руках она несет завернутый подарок. Щенячьи лапки Джейми Фокс-Пикла не могут добраться до нее достаточно быстро; он ужасно скользит, виляя хвостиком.

Смеясь, она говорит:

– Ну, здравствуй, Джейми. – Она ставит подарок на стойку, опускается на колени и гладит его.

– Как вы все поживаете?

– Привет, мисс Ротшильд, – говорю я.

– Трина! – приветствует папа в удивлении. 

Мисс Ротшильд испускает неловкий смешок.

– О, ты не знал, что я приду? Китти пригласила меня, когда заходила сегодня с Джейми… – Она краснеет. – Китти, – журит она.

– Я говорила ему, просто папочка рассеянный, – отвечает Китти.

– Хм, – произносит мисс Ротшильд, одаряя ее взглядом, который Китти делает вид, что не видит. – Что ж, в любом случае, спасибо! – Джейми начинает прыгать вокруг нее – еще одна из его вредных привычек. Мисс Ротшильд выставляет свое колено и Джейми тотчас успокаивается. – Сидеть, Джейми.

И он на самом деле сидит! Мы с папой обмениваемся впечатленными взглядами. Джейми явно нужно продолжать тренироваться под руководством мисс Ротшильд.

– Трина, что я могу предложить тебе выпить? – спрашивает ее папа.

– Я буду то, что отрыто, – отвечает она.

– У меня нет ничего открытого, но я буду рад открыть то, что тебе нравиться…

– Мисс Ротшильд любит Пино Гриджо, – говорит Китти. – С кубиком льда.

Мисс Ротшильд еще больше краснеет.

– Боже, Китти, я не алкашка! – Она поворачивается к нам и говорит, – Я пропускаю маленький стаканчик после работы, но не каждый вечер.

Папа смеется.

– Я поставлю белое вино в морозильник. Оно скоро охладится.

Китти выглядит очень довольной, и когда папа и мисс Ротшильд проходят в гостиную, я хватаю ее за шиворот и шепчу:

– Что ты замышляешь?

– Ничего, – отвечает она, пытаясь увернуться.

– Это подстава? – шиплю я.

– Ну и что, если так? Они были бы хорошей парой.

Ага!

– Что заставляет тебя так говорить?

Китти загибает пальцы.

– Она любит животных, она сексуальна, она сама зарабатывает деньги, и она мне нравится.

Хм. Все это звучит хорошо. Плюс ко всему, она живет через дорогу, что удобно.

– Думаешь, мисс Ротшильд смотрит документальные фильмы?

– Кого волнуют старые пыльные документальные фильмы? Он может смотреть их с тобой или Марго. Главное – это взаимная симпатия. – Китти пытается вырваться из моей хватки. – Отпусти меня, чтобы я могла увидеть, есть ли она у них вообще!  

Я отпускаю ее воротник.

– Нет, пока не ходи. – Китти фыркает и бросается прочь, но я добавляю многозначительно, – Давай дадим этому завязаться минуту.

Она останавливается, а затем одаривает меня благодарным кивком.

– Да, давай дадим этому завязаться, – повторяет она, смакуя слова.

***

Китти распиливает кусок белого мяса – единственного, которое она ест. Она любит его нарезанным очень тонко, вроде мясных деликатесов, и папа старается, но на вид оно всегда получает искромсанным и жалким. Думаю, можно подарить ему на этот день рождения электрический разделочный нож. Лично мне нравится голень. Я честно не знаю, зачем кому-то заморачиваться и есть что-то кроме куриных ножек, если есть такой выбор.

Когда мисс Ротшильд приправляет свою курицу острым соусом, глаза Китти сверкают, как светлячок. Я отмечаю то, как мисс Ротшильд искренне смеется над папиными старыми шутками. Мне также очень нравится, как она приходит в восторг от моего сникердудла. Я ставлю несколько замороженных в духовку, когда папа готовит кофе.

– Мне нравится то, что это печенье хрустящее, но в тоже время мягкое. Ты говоришь, что сделала его сама?

– Полностью, – сообщаю я ей.

– Что ж, дай мне рецепт, девочка. – Затем она смеется. – Постой-ка, не утруждайся. Я знаю свои сильные стороны, и выпечка – не одна из них.

– Мы поделимся с вами в любое время – у нас всегда множество тортов и печенья, – говорит Китти. Забавно слышать это от нее, потому что Китти не то, чтобы когда-либо помогает. Обычно она всегда появляется только на веселую часть – украшение и поедание.

Я украдкой поглядываю на папу, который спокойно попивает свой кофе. Я вздыхаю. Он не обращает ни малейшего внимания.

Все вместе мы моем посуду и заворачиваем остатки еды, и это ощущается очень естественным. Никто ей не говорит, но Мисс Ротшильд моет бокалы вручную, а не ставит их в посудомоечную машину, и с первого раза находит алюминиевую фольгу и пластиковые упаковочные контейнеры. Что, возможно, больше говорит об организаторских способностях Марго, нежели об интуиции мисс Ротшильд, но тем не менее. Думаю, я довольно-таки легко могу представить ее вписывающейся в нашу семью. И, как я уже сказала, она живет через дорогу, что удобно. Люди говорят, что разлука усиливает любовь, но я думаю, что они не правы: Близость усиливает любовь.

Как только мисс Ротшильд уходит домой, а папа сидит в своем кабинете, Китти набрасывается на меня в моей комнате, где я раскладываю школьную одежду. Темно-синий свитер с лисьим мехом, который я приберегла на дождливый день, горчично-желтая юбка, гольфы.

– Ну? – требует она. У нее в руках Джейми Фокс-Пикл.

– Мне нравится то, как она начала заворачивать продукты пищевой пленкой; это была хорошая инициатива, – говорю я, прикрепляя черепаховый бант на волосы и любуясь на него в зеркало. – Она также много хвалила мой сникердудл, что я оценила. Но не уверена, увидела ли я какие-либо искорки у папочки. Я имею в виду, ты считаешь, он казался заинтересованным?

– Думаю, он мог бы быть, если бы она дала ему шанс. Она встречалась с парнем со своего офиса, но ничего не вышло, поскольку он напоминал ей ее бывшего мужа.

Я приподнимаю брови.

– Похоже, у вас, ребята, состоялся не один серьезный разговор.

Китти с гордостью говорит:

– Она не обращается со мной, как с маленьким ребенком.  

Если Китти настолько без ума от нее, то это о многом говорит.

– Ну, она может не быть папиного типа, но если мы продолжим сводить их вместе, кто знает?

– Что ты подразумеваешь – она может быть не быть папиного типа?

– Её стиль, кажется, очень отличается от маминого. Разве она не курит? Папа это ненавидит.

– Она пытается бросить. Теперь у нее электронные сигареты.

– Давай продолжим приглашать ее и посмотрим, что произойдет, – предлагаю я, поднимая расческу. – Эй, как думаешь, если ты посмотришь видео, то сможешь заплести мне небольшую косичку сбоку?

– Могу попробовать, – отвечает Китти. – Ты пока подкрути кончики, а потом загляни ко мне после того, как я посмотрю свое шоу.

– Поняла.

 

19

В следующий раз, когда мы с Марго общаемся по видео-чату, я сообщаю ей эту новость. Она сидит за своим столом с мокрыми волосами, одетая в светло-голубой с темно-зеленым свитер «фер-айл». В ее руках кружка Сент-Эндрюс, из которой она пьет чай.

– Симпатичный свитер, – замечаю я, устраивая ноутбук на бедрах и удобно откинувшись на подушках. – Итак, угадай, с кем Китти пыталась свести папочку.

– С кем?

– С мисс Ротшильд.

Марго практически захлебывается своим чаем.

– С соседней улицы? Ты, должно быть, шутишь. Это буквально самая безумная идея, которую я когда-либо слышала.

– Правда? Ты так думаешь?

– Да! А ты нет?

– Я не знаю. Китти проводит с ней много времени, ведь она учит ее, как дрессировать Джейми. Она кажется довольно милой.

– Я имею в виду, конечно, она милая, но на ней всегда так много косметики, и она постоянно заливает горячим кофе всю свою область декольте и визжит как банши. Помнишь, как раньше она и ее бывший муж устраивали во дворе целые соревнования, кто кого перекричит? – Марго передергивается. – О чем они с папой вообще могли бы говорить? Она как настоящая домохозяйка из Шарлоттсвилля. Разве что в разводе.

– Она действительно упоминала, что «Настоящие Домохозяйки» – ее любимое шоу, – признаюсь я, ощущая себя заговорщицей. – Но она сказала, что это ее тайное порочное пристрастие!

– Какой город?

– Думаю, что все из них?

– Лара Джин, обещай мне, что не позволишь ей подцепить папочку. Он не имеет ни малейшего представления о знакомствах в двадцать первом веке, и она просто съест его заживо. Ему нужно быть с кем-то зрелым, у кого есть мудрость в глазах.

Я фыркаю.

– Как кто? Бабушка? Если так, то я знаю нескольких из Бельвью, с кем бы я могла его свести.

– Нет, но с кем-то, кто, по крайней мере, того же возраста, что и он! Она должна быть утонченной, но также наслаждаться природой и походами, и все в таком роде.

– Когда в последний раз папа ходил в поход?

– Много лет назад, но не в этом суть – ему нужна женщина, которая будет поощрять подобного рода интересы. Поддерживать его активным, физически и умственно.

Хихикая, я добавляю:

– И… сексуально? – Я просто не могу удержаться от шутки или возможности вызвать у нее отвращение.

– Фу! – кричит она. – Ты порочна!

– Я просто шучу!

– Я прямо сейчас вешаю трубку!

– Нет, не надо. Если мисс Ротшильд окажется не той, то я подумала, что ему следует попробовать онлайн знакомства. Я нашла для него сайт знакомств и все такое. Он красивый мужчина, ты же знаешь. И на Дне Благодарения бабушка доставала его с тем, что нужно больше ходить на свидания. Она говорит, что нехорошо мужчине быть одному.

– Он совершенно счастлив. – Она замолкает. – Так ведь?

– Я думаю, он совершенно… доволен? Но это не то же самое, что и быть счастливым, так ведь? Гоу-гоу, мне не хочется думать, что он одинок… и то, как Китти зациклена на том, чтобы свести его с мисс Ротшильд, заставляет меня полагать, что она очень хочет, чтобы рядом был кто-то, кто бы мог быть ей как мама.

Марго вздыхает и делает глоток чая.

– Хорошо, поработай над его профилем и пришли мне логин, чтобы я могла все оценить. Мы подберем несколько кандидатур и предоставим ему действительно тщательно выверенную подборку, так чтобы не ошеломить его.

Я импульсивно восклицаю:

– Почему бы нам не повременить и не посмотреть, чем закончится вся эта идея с мисс Ротшильд? Нам следует, по крайней мере, дать ей шанс, тебе не кажется? Ради Китти?

Марго снова вздыхает.

– Как думаешь, сколько ей лет?

– Примерно тридцать девять? Сорок?

– Ну, одевается она так, как будто гораздо моложе.

– Нам не следует ставить это ей в укор, – говорю я, хотя признаюсь, что почувствовала себя  слегка некомфортно, когда она сказала, что мы делаем покупки в одних и тех же местах. Означает ли это, что она одевается слишком молодо или же, что я одеваюсь слишком по-старчески? Крис называет мой стиль «бабушка встречается с шиком маленькой девочки» и «Лолита отправилась в школьную библиотеку». Это напоминает мне кое о чем. – Эй, если увидишь какие-нибудь милые килты, привезешь мне один? Красный тартан, возможно, с большой английской булавкой-застежкой?

– Я буду смотреть в оба ради тебя, – обещает она. – Может быть, смогу найти подходящие для нас троих. На самом деле, для нас четверых. Это могло бы быть Рождественской открыткой в следующем году.

Я фыркаю.

– Папочка в килте!

– Никогда не знаешь, может быть, это даже заинтересует его. Он всегда хвалится четвертинкой своего шотландского наследия. Он может подкрепить свои слова делом. – Она обхватывает кружку обеими руками и делает глоток чая. – Угадай, что. Я встретила симпатичного парня. Его зовут Сэмюэль, и он в моем классе по Британской поп-культуре.

– О-о. У него есть аристократический акцент?

– Бесспорно, – отвечает она с английским аристократическим акцентом. Мы обе хихикаем. – Мы встречаемся в пабе сегодня вечером. Пожелай мне удачи.

– Удачи! – кричу я.

Мне нравится видеть Марго такой – веселой, счастливой и несерьезной. Думаю, это должно означать, что она действительно по-настоящему забыла Джоша.

 

20

– Не стой перед телевизором, – рявкает Китти.

Я вытираю пыль с книжных полок новой щеточкой из перьев, которую заказала онлайн. Не знаю, когда в последний раз здесь вытирали пыль. Я поворачиваюсь и говорю:

– Почему ты сегодня такая злобная дикая яблонька?

– Я просто не в настроении, – бормочет она, вытягивая свои тощие ноги перед собой. – Шанаэ должна была прийти сегодня в гости, а теперь не придет.

– Что ж, не вымещай это на мне.

Китти почесывает коленку.

– Эй, что бы ты подумала, если бы я отправила мисс Ротшильд валентинку от папиного имени?

– Не смей! – Я грозно трясу ей щеточкой из перьев. – Ты должна оставить эту свою привычку вмешиваться, Кэтрин. Это нехорошо.

Китти закатывает глаза на мои слова.

– Уф, мне вообще не следовало тебе рассказывать.

– Теперь уже слишком поздно. Послушай, если двум людям предназначено быть вместе, они найдут путь друг к другу.

– А вы бы с Питером «нашли свой путь друг к другу», если бы я не разослала те письма? – бросает она мне вызов.

Очко в пользу Китти.

– Наверное, нет, – признаюсь я.

– Нет, определенно нет. Вам нужен был мой легкий толчок.

– Не веди себя так, словно отправка писем была неким альтруистическим поступком с твоей стороны. Ты прекрасно знаешь, что сделала это назло.

Китти пропускает это и спрашивает:

– А что значит «альтруистический»?

– Бескорыстный, милосердный, щедрый духом… также известный как противоположность тебе. – Китти визжит и бросается на меня, и мы недолго боремся, врезаясь в полки, обе запыхавшиеся и хихикающие.

Когда-то я могла усмирить ее без больших усилий, но она догоняет меня. Ноги у нее сильные, и она увиливает из моей хватки, как будто червяк. В конце концов, я завожу обе ее руки за спину, и она кричит: 

– Я сдаюсь! Я сдаюсь!

Как только я отпускаю ее, она вскакивает и снова на меня нападает, щекоча под мышками и целясь в шею.

– Только не шею, только не шею! – кричу я. Шея – мое слабое место, о котором знают все в моей семье. Я падаю на колени и смеюсь так сильно, что мне даже больно. – Прекрати, прекрати! Пожалуйста!

Китти перестает щекотать.

– И вот я альтру… альтруистка, – произносит она. – Это мое альтруиство. 

– Альтруизм, – говорю я, тяжело дыша.

– Думаю, «альтруиство» тоже работает.

И все-таки, нашли бы мы с Питером наш путь друг к другу, если бы Китти не отправила те письма? Мой первый порыв ответить «нет», но, возможно, мы бы продолжали идти разными путями, и сошлись бы у какой-то другой развилки дороги. Или, может быть, и нет, но в любом случае, сейчас мы здесь.

 

21

– Расскажи мне побольше о своем молодом человеке, – просит Сторми.

Мы сидим на полу, скрестив ноги, и откладываем в сторону фотографии и памятные вещички для ее альбома. Она – единственная, кто появился сегодня на уроке по «Скрапбукингу для старичков», поэтому мы перенесли занятие в ее апартаменты. Я волновалась, что Джанетт заметит низкую посещаемость, но с тех пор, как я стала волонтером, она даже ни разу не заглянула ко мне. Тем лучше.

– Что вы хотите о нем знать?

– Занимается ли он спортом?

– Он играет в лакросс.

– Лакросс? – повторяет она. – Не в футбол, или бейсбол, или баскетбол?

– Ну, он очень хорошо играет. Колледжи стараются заполучить его к себе.

– Я могу увидеть его фотографию?

Я достаю телефон и показываю фотографию нас двоих в его машине. На нем темно-зеленый свитер, в котором, я думаю, он выглядит особенно красивым. Он мне нравится в свитерах. Мне сразу же хочется прижать его к себе и приласкать, как плюшевую игрушку.

Сторми внимательно на него смотрит.

– Ага, – соглашается она. – Да, он очень красив. Хотя не знаю, так же ли красив как мой внук. Мой внук похож на молодого Роберта Редфорда.

Вау.

– Я покажу тебе, если ты мне не веришь, – говорит она, вставая, и начинает копаться в вещах в поисках фотографии. Она открывает ящики, передвигает бумаги. У любой другой бабушки в Белвью фотография любимого внука была бы выставлена на всеобщее обозрение. В рамочке, над телевизором или на каминной полке. Но только не у Сторми. Единственные фотографии в рамках у нее – это фотографии ее самой. В прихожей висит огромный черно-белый свадебный портрет, который занимает почти всю стену. Хотя, если бы я когда-то была так красива, мне бы тоже, наверное, захотелось выставить это напоказ. – Ха! Я не могу найти фотографию.  

– Вы можете показать мне ее в следующий раз, – предлагаю я, и Сторми опускается обратно на кушетку.

Она кладет ноги на пуфик.

– Куда сейчас ходят молодые люди, чтобы провести немного времени наедине? Есть что-нибудь вроде «смотровой площадки»? – Она копает, и она определенно охотится за информацией. Сторми становится ищейкой, когда дело касается вынюхивания пикантных подробностей, но я не выдам даже самой мелкой детали. Не то, чтобы у меня было много непристойностей, чтобы ей предложить. 

– Эм, я не знаю… не думаю. – Я начинаю убирать остатки бумаги.

Она разрезает на кусочки некоторые обрезки.

– Я помню первого мальчика, с которым отправилась на парковку. Кен Ньюбери. Он ездил на Шеви Импала. Боже, трепет от того, когда мальчик впервые прикасается к тебе. Ничто не сравнится с этим, не так ли, дорогая?  

– Мм-хмм. Где та стопка старых Бродвейских афиш, которая у вас была? С ними нам тоже следует что-нибудь сделать.

– Они могут быть в моем сундучке с приданым.

Трепет от того, когда мальчик впервые прикасается к тебе.

У меня в животе ощущение трепета. Я знаю это волнение. Я прекрасно помню его, и помнила бы, даже если бы меня не засняли на камеру. Приятно думать о нем снова, как просто о воспоминании, отдельно от видео и всего, что произошло после.

Сторми склоняется ближе и говорит:

– Лара Джин, просто помни, что именно девушка всегда должна контролировать, насколько далеко все зайдет. Мальчики думают своим сама-знаешь-чем. От тебя зависит, сможешь ли ты не потерять головы и защитить то, что принадлежит тебе.

– Не знаю, Сторми. Разве это отчасти не сексизм?

– Жизнь – это сексизм. Если ты забеременеешь, то именно твоя жизнь изменится. Для парня не поменяется ровным счетом ничего. Именно о тебе будут шептаться люди. Я смотрела то шоу, «Мамочки-подростки». Все парни там никудышные. Отбросы!

– Ты говоришь, что я не должна заниматься сексом? – Все это время Сторми твердила мне перестать быть такой серьезной и безынициативной, жить, любить мальчиков. А теперь это?

– Я говорю, что тебе следует быть осторожной. Настолько осторожной, как жизнь и смерть, ведь именно это оно и есть. – Она бросает на меня многозначительный взгляд. – И никогда не доверяй парню, держи при себе презерватив. Дама всегда сама носит их с собой.

Я кашляю.

– Твое тело – только твое, чтобы защищать и наслаждаться. – Она многозначительно приподнимает обе брови, глядя на меня. – Кого бы ты ни выбрала, чтобы принять участие в том наслаждении, это твой выбор, и выбирай мудро. Каждому мужчине, который когда-либо прикасался ко мне, была предоставлена честь. Привилегия. – Сторми машет рукой надо мной. – Все это? Это привилегия, чтобы поклоняться этому храму, ты понимаешь мою мысль? Не любой молодой дурак может приблизиться к трону. Помни мои слова, Лара Джин. Ты решаешь кто, как далеко и как часто, если вообще когда-либо.

– Я и не знала, что вы такая феминистка, – говорю я.

– Феминистка? – Сторми издает омерзительный звук в своем горле. – Я не феминистка. Прошу тебя, Лара Джин!

– Сторми, не горячитесь. Это значит лишь то, что вы верите, что мужчины и женщины равны, и должны иметь равные права.

– Я не считаю любого мужчину равным мне. Женщины намного их превосходят, и не забывай об этом. Не забывай ни о чем, что я тебе только что сказала. На самом деле, тебе, наверное, следует записать это для моих мемуаров. – Она начинает напевать «Штормовую погоду».

Когда мы притворялись, не было опасений, что все зайдет слишком далеко. Но теперь я вижу, как быстро все может измениться, не успеешь даже осознать этого. За две секунды все может перейти от поцелуя к рукам под кофточкой, и настолько волнующе, настолько неистово. Как будто мы мчимся куда-то на скоростном поезде, и мне это нравится, правда, но мне также нравится и медленный поезд, где я могу выглянуть в окошко и оценить местность, здания, горы. Словно мне не хочется пропустить маленькие шажки; я хочу, чтобы это продолжалось. А затем в следующую секунду мне хочется повзрослеть быстрее, больше, сейчас. Быть готовой, как и все остальные. Как все остальные настолько готовы?

Я по-прежнему нахожу очень удивительным, когда парень находится в моем личном пространстве. Я до сих пор нервничаю, когда он обхватывает меня за талию или тянется к моей руке. Не думаю, что знаю, как встречаться в 2010-х. Я в замешательстве. Я не хочу того, что было у Марго с Джошем, или у Питера с Женевьевой. Мне хочется чего-то другого. 

Полагаю, можно сказать, что я отстаю в развитии, но это подразумевает лишь то, что каждый из нас развивается по какому-то предопределенному именно ему расписанию, что не существует правильного или неправильного способа быть шестнадцатилетней и влюбленной в парня.

Мое тело – это храм, и не каждый парень может ему поклоняться.

Я не буду делать больше, чем я того захочу.

 

22

Мы с Питером в Старбаксе, сидим бок о бок и готовимся к экзамену по химии. Он праздно кладет руку на мой стул и начинает наматывать мои волосы на свой карандаш, а затем позволяет им раскрутиться подобно кусочку ленты. Я игнорирую его. Он придвигает мой стул ближе и целует меня в шею, от чего я начинаю хихикать. Я отодвигаюсь от него подальше.

– Я не могу сосредоточиться, когда ты так делаешь.

– Ты говорила, что тебе нравится, когда я играю с твоими волосами.

– Говорила, но я пытаюсь заниматься. – Я смотрю по сторонам, а затем шепчу, – И кроме того, мы на людях.

– Да здесь едва ли кто-то есть!

– Есть бариста, и вон тот парень у двери. – Я пытаюсь незаметно указать карандашом. В школе все было тихо; последнее, что нам нужно, это неожиданное появление еще одного мема. 

– Лара Джин, никто не собирается нас снимать, если ты об этом беспокоишься. Мы ничего не делаем.

– Я с самого начала говорила тебе, что я – не любитель публичного проявления чувств, – напоминаю я ему.

Питер ухмыляется.

– Правда? Давай не будем забывать, кто кого поцеловал в коридоре. Ты буквально запрыгнула на меня, Кави.

Я краснею.

– Для этого была причина, и ты это знаешь.

– Сейчас есть причина, – дуется он. – Причина в том, что мне скучно и мне хочется поцеловать тебя. Разве это преступление?

– Ты такой ребенок, – отвечаю я, сильно ущипнув его за нос. – Если ты будешь сидеть тихо и заниматься в течение еще сорока пяти минут, я разрешу поцеловать себя в уединении твоей машины.

Лицо Питера светится.

– Идет. – У него вибрирует телефон и он достает его, чтобы проверить. Он хмурится и что-то пишет, его пальцы молниеносно быстры.

– Все в порядке? – интересуюсь я.

Питер кивает, но выглядит растерянным, и продолжает писать, даже несмотря на то, что мы должны заниматься. И теперь я тоже отвлечена и задаюсь вопросом, что бы это могло быть. Или кто.

 

23

Я толкаю продуктовую тележку по магазину в поисках сгущенного молока для пирога с лаймом, когда замечаю Джоша в отделе с крупами. Я подкатываю прямо к нему и врезаюсь в него своей тележкой.

– Привет, сосед, – приветствую я.

– Привет, и угадай что. – Джош ухмыляется довольной гордой ухмылкой. – Я досрочно поступил в университет Вирджинии.

Я испускаю пронзительный вопль и отпускаю тележку.

– Джош! Это потрясающе! – Я обнимаю его и прыгаю. Трясу его за плечи. – Радуйся сильнее, ты, болван! 

Он смеется и тоже несколько раз подпрыгивает вверх-вниз, прежде чем отпустить меня.

– Я очень рад. Родители безумно рады, ведь теперь им не придется платить за обучение вне штата. Они не ругались уже нескольких дней. – Он робко спрашивает. – Ты скажешь Марго? Я чувствую, что не могу позвонить ей сам, но она заслуживает знать. Именно она помогала мне с учебой все это время. То, что это вообще произошло, в определенной мере, благодаря ей.

– Я сообщу ей. Знаю, она будет действительно счастлива за тебя, Джош. Да и папа с Китти тоже. – Я поднимаю руку, чтобы «дать пять», и он хлопает по ней. Не могу поверить, что Джош уезжает в колледж и скоро больше не будет моим соседом. Не так, как раньше. Теперь, когда он окончит школу и уедет из города, его родители, возможно, наконец, разведутся, а затем продадут дом и он не будет даже моим как-бы соседом. Последние несколько месяцев дела между нами шли не очень хорошо, даже до того, как они с Марго расстались, и мы, в общем-то, целую вечность практически не общались… но мне нравилось знать, что если бы он был мне нужен, то был бы рядом, в соседнем доме. – Когда пройдет чуть больше времени… – начинаю я. – Когда все уляжется после Марго, ты придешь снова к нам на ужин, как раньше? Все по тебе скучают. Знаю, что Китти умирает от желания показать тебе новые трюки Джейми. Скажу тебе прямо сейчас, что там нет ничего особенного, так что не жди многого. Но все же.

Улыбка расползается по его лицу – та медленная улыбка, которую я так хорошо знаю.

– Хорошо, – отвечает он.

 

24

Девушки Сонг подходят к созданию валентинок очень серьезно. Валентинка является простой, милой и искренней в своей старомодности, и посему, лучше всего делать их своими руками. У меня много материалов от скрапбукинга, и, кроме того, я припасла салфеточки и лоскутки кружев и лент. У меня есть жестяная баночка с маленькими бусинками, жемчугом и стразами; у меня также есть старинные резиновые печати с рисунками Купидона, всех видов сердечек, цветов.

Исторически сложилось так, что папа получает одну валентинку от нас троих. Этот год будет первым, когда Марго пришлет ему ее от себя лично. Джош тоже получит валентинку, хотя я позволила Китти сделать ее самой и просто подписала рядом с ее именем свое.

Большую часть дня я потратила на валентинку для Питера. Это белое сердце с окантовкой из белого кружева. В центре розовой ниткой я вышила «ТЫ МОЙ, ПИТЕР К.» Знаю, она заставит его улыбнуться. Валентинка получилась беззаботной и кокетливой, она не воспринимается слишком серьезно, как и сам Питер. Тем не менее, она подтверждает тот факт, что у нас – Питера Кавински и Лары Джин Сонг – отношения. Я собиралась сделать гораздо более экстравагантную открытку – большую, кружевную, с бисером, но Китти сказала, что это будет чересчур.   

– Не используй весь мой жемчуг, – говорю я Китти. – Мне потребовались годы, чтобы собрать свою коллекцию. В буквальном смысле, годы.

Как всегда прагматичная, Китти спрашивает:

– А какой смысл их собирать, если не использовать? Все эти усилия для того, чтобы они просто копились в маленькой жестяной коробочке, где никто их даже не увидит? 

– Наверное, ты права, – отвечаю я, ведь она говорит дело. – Я просто имею в виду, чтобы ты клеила жемчужинки только на валентинки тех, кто тебе действительно нравится.

– А что насчет фиолетовых страз?  

– Их можешь тратить, сколько хочешь, – говорю я великодушным тоном, прямо как богатый землевладелец – менее удачливому соседу.

Фиолетовые стразы не соответствуют основной идее. Я стремлюсь создать викторианский стиль, а фиолетовые стразы больше похожи на Марди Гра, но я ни за что не скажу об этом Китти. У Китти такой темперамент, что когда она знает, что что-то для вас не представляет ценности, она тоже начинает относиться к этому с недоверием и вся привлекательность для нее теряется. Долгое время я убеждала ее, что изюм был моей самой любимой едой, и она никогда не должна съедать больше своей доли, когда на самом деле я ненавижу изюм и была благодарна, что кто-то еще его ел. Китти даже запасала и припрятывала изюм; в детском саду она, наверное, была самым типичным ребенком.

Я приклеиваю вокруг сердца белые безделушки горячим клеем, и вслух интересуюсь:

– Следует ли нам приготовить особый завтрак для папы? Мы могли бы купить одну их тех соковыжималок в торговом центре и приготовить свежевыжатый грейпфрутовый сок. И мне кажется, я видела онлайн вафельницы в форме сердца не очень дорого.

– Папочка не любит грейпфрут, – говорит Китти. – И к тому же, мы едва ли пользуемся нашей обычной вафельницей. Как насчет того, чтобы вместо этого просто нарезать вафли в форме сердца?

– Это будет выглядеть так безвкусно, – усмехаюсь я. Но она права. Нет смысла покупать что-то, что мы будем использовать только один раз в году, даже если она стоит всего 19.99 долларов. С годами, я все чаще замечаю, что Китти больше похожа на Марго, чем на меня.

Но затем она предлагает:

– А что, если мы используем наш резак для теста, чтобы сделать блинчики в форме сердца? И добавим красный пищевой краситель?

Я широко ей улыбаюсь.

– Умничка!

Так что, возможно, в ней все-таки есть немного и от меня.

Китти продолжает.

– Мы могли бы также добавить красный пищевой краситель в сироп, чтобы выглядело как кровь. Кровавое сердце!

Нет, неважно. Китти похожа только на себя.

 

25

Ночью перед днем Святого Валентина меня вдруг осеняет, что открытки для Питера будет недостаточно, и что пирожки с вишневой начинкой – фантастическая идея, поэтому я просыпаюсь до восхода солнца, чтобы они были свежими, и теперь кухня выглядит как место преступления. По всем столешницам и плиткам размазан вишневый сок. Это кровавое побоище, вишнево-кровавое побоище. Хуже, чем когда я пекла торт «Красный бархат» и красный пищевой краситель попал на плитку на фартуке. Чтобы его оттереть, мне пришлось использовать зубную щетку.  

Но пирожки мои получились идеальными, словно из мультфильма, – каждый пирожок золотистый и домашний, с зазубренными краешками и маленькими дырочками, чтобы выходил пар. Мой план – принести их к обеденному столу; знаю, Питер, Гейб и Даррелл их оценят. Я также угощу Лукаса. И Крис, если она появится в школе.

Я пишу Питеру, что меня не надо подвозить, поскольку мне хочется добраться туда пораньше и положить валентинку в его шкафчик. Есть что-то милое в валентинке в шкафчике: когда ты об этом думаешь, шкафчик очень походит на почтовый ящик, а все знают, что письма, отправленные по почте, гораздо романтичнее, чем просто бесцеремонно врученные лично.

Китти спускается вниз около семи, и мы вдвоем накрываем прекрасный праздничный стол для папы с валентинками от меня, Китти и Марго, расставленными  вокруг его тарелки. Я оставляю ему два пирожка. Я пропущу бурную реакцию, потому что не хочу попасть в школу позже Питера. Он всегда подъезжает почти впритык, так что думаю, будет достаточно прибыть всего на пять минут раньше.

Добравшись до школы, я незаметно просовываю валентинку в шкафчик Питера, а  затем отправляюсь в столовую ждать его.  

Но когда я вхожу, он уже там, стоит у торгового автомата с… Женевьевой. Его руки лежат на ее плечах, и он сосредоточено с ней разговаривает. Она кивает, потупив глаза. Что бы могло так ее расстроить? Или же это просто спектакль, способ удерживать Питера поближе?

Вот вам и День Святого Валентина, и у меня такое чувство, как будто я вмешиваюсь в разговор своего парня и его бывшей подружки. Он для нее действительно просто хороший друг или это нечто большее? С ней у меня такое чувство, что это всегда нечто большее, догадывается он об этом или нет. Обменялись ли они подарками в память о прошлом? Неужели я параноик или это то, что делают бывшие, которые все еще остаются друзьями?  

Она замечает меня, потом что-то говорит Питеру, проходит мимо и выходит из столовой. Он шагает ко мне.

– С Днем Святого Валентина, Кави. – Он обхватывает меня руками за талию и поднимает для объятия, словно я ничего не вешу. Опуская меня вниз, он говорит, – Мы можем поцеловаться на публике, раз сегодня праздник? 

– Для начала, где моя валентинка? – спрашиваю я, протягивая руку.

Питер смеется.

– Блин, она в рюкзаке. Боже. Такая жадная. – Что бы там ни было, могу сказать, что он взволнован, что, в свою очередь, заставляет меня тоже волноваться. Он берет меня за руку и ведет к столу, где лежит его рюкзак. – Сначала присядь, – приказывает он, и я повинуюсь. – Закрой глаза и протяни руку.

Я так и делаю, и слышу, как он расстегивает сумку, а затем кладет что-то в мою ладонь, клочок бумаги. Я открываю глаза.

– Это стихотворение, – говорит он. – Для тебя.

И сияние луны навевает мне сны

О прекрасной моей Ларе Джин.

Если всходит звезда, в ней мерцает всегда

Взор прекрасной моей Лары Джин.

Я притрагиваюсь рукой к губам. Прекрасная Лара Джин! Я даже не могу в это поверить.

– Это самое лучшее, что для меня кто-то когда-то делал. Я могла бы сжать тебя в объятиях до смерти прямо сейчас, настолько я счастлива. Я представляю его, сидящего дома за письменным столом и строчащего ручкой по бумаге, и совершенно всецело влюбляюсь в него. От этого меня пронзает дрожь. Потоки электричества с головы до пят.   

– Правда? Тебе нравится?

– Мне безумно нравится. – Я обнимаю его и сжимаю изо всех сил. Я положу эту валентинку в шляпную коробку и когда буду старой как Сторми, достану ее, посмотрю и вспомню именно этот момент. Бог с ней, с Женевьевой; бог с этим со всем. Питер Кавински написал мне стихотворение.

– Это не единственный подарок, который я принес тебе. Он даже не самый лучший. – Питер отстраняется от меня и вытаскивает маленькую бархатную коробочку для ювелирных изделий из своего рюкзака. Я ахаю. Довольный, он говорит, – Поспеши и открой ее уже. 

– Это значок?

– Лучше.

Мои руки подлетаю ко рту. Это мой кулон – медальон в форме сердца из антикварного магазинчика его мамы, тот самый кулон, которым я восхищалась в течение многих месяцев. В Рождество, когда папа сказал, что кулон продан, я подумала, что он исчез из моей жизни навсегда.

– Я не могу в это поверить, – шепчу я, касаясь бриллиантового кристалла в центре.  

– Давай, позволь, я надену его на тебя.

Я приподнимаю волосы, и Питер обходит вокруг и застегивает кулон на моей шее.

– Могу ли я вообще принять это? – вслух задаюсь вопросом я. – Оно ведь было по-настоящему дорогим, Питер! Как бы, очень-очень дорогим.

Он смеется.

– Я знаю, сколько оно стоит. Не волнуйся, мама заключила со мной сделку. Мне пришлось подписаться на кучу выходных, чтобы разъезжать на фургоне, подбирая мебель для магазина, но ты же знаешь, ничего страшного. Не имеет значения, если тебе это нравится. 

Я прикасаюсь к кулону.

– Да! Мне очень-очень нравится.

Тайком я оглядываю столовую. Это мелочная, небольшая мысль, но мне бы хотелось, чтобы Женевьева была здесь и увидела это.

– Погоди-ка, а где моя валентинка? – спрашивает меня Питер.

– Она в твоем шкафчике, – отвечаю я. Теперь я отчасти сожалею, что послушала Китти и не позволила себе слегка перегнуть палку в этот первый день Святого Валентина с парнем. С Питером. О, хорошо. По крайней мере, в моем рюкзаке лежат все еще теплые пирожки с вишней. Я подарю их все ему. Простите Крис, Лукас и Гейб.

***

Я не могу налюбоваться на себя в этом кулоне. В школе я ношу его поверх свитера, так чтобы все могли видеть и восхищаться. В тот вечер я показала его папе, Китти, Марго  по видео-чату. Шутя, я показала его Джейми Фокс-Пиклу. Все впечатлены. Я не снимаю его вообще: он на мне в душе; он на мне, когда я сплю.

Это как в «Маленьком домике в больших лесах», когда Лора получила тряпичную куклу на Рождество. У нее были черные глазки-пуговки и ягодно-окрашенные губы и щечки. Красные фланелевые чулки и розово-голубое ситцевое платье. Лора не могла отвести от нее глаз. Она крепко прижимала ту куклу и забыла обо всем остальном мире. Ее матери приходилось напоминать ей дать другим девочкам ее подержать.

Вот как я себя чувствую. Когда Китти попросила его примерить, я колебалась крошечное мгновение, а затем почувствовала себя виноватой за скупость.

– Просто будь с ним аккуратна, – говорю я ей, расстегивая кулон.

Китти делает вид, что роняет медальон с цепочки, и я кричу.

– Просто шучу, – хихикает она. Она подходит к моему зеркалу и смотрит на себя, ее голова наклонена, шея выгнута. – Неплохо. Разве ты не рада, что я запустила все это дело с тобой-и-Питером?

Я бросаю в нее подушкой.

– Могу ли я одолжить его для особого случая?

– Нет! – Потом я снова думаю о Лоре и кукле. – Да. Если это – очень особенный случай.

– Спасибо, – говорит Китти. Затем она наклоняет голову и смотрит на меня серьезными глазами. – Лара Джин, можно задать тебе вопрос?

– Ты можешь спрашивать меня о чем угодно, – отвечаю я.

– Это о мальчиках.

Я стараюсь не выглядеть слишком нетерпеливой, когда киваю. Мальчики! Итак, мы уже здесь. Хорошо.

– Я слушаю.

– И ты обещаешь ответить честно? Клятва сестры?

– Конечно. Идем, садись рядом со мной, Китти. – Она садится возле меня на полу, и я обнимаю ее, чувствуя себя великодушной, добросердечной и по-матерински ответственной. Китти действительно выросла.

Она смотрит на меня наивными глазами.

– Вы с Питером занимаетесь этим?

– Что? – Я отталкиваю ее. – Китти!

Ликующе она произносит:

– Ты обещала ответить!

– Что ж, ответ – нет, ты, подлая маленькая шпионка. Боже! Убирайся из моей комнаты. – Китти смывается, смеясь как бешеная гиена. Я слышу ее всю дорогу по коридору.

 

26

Когда я уже уверенна, что с испытанием видео-в-гидромассажной-ванне совершенно покончено, всплывает еще одна его версия и напоминает мне, что этот кошмар не закончится никогда. В Интернете вообще ничто не умирает – разве не так говорят люди? На сей раз, я нахожусь в библиотеке и краешком глаза вижу двух десятиклассниц, которые смотрят видео, надев одну пару наушников на двоих, и тихонько хихикают. На видео – я, в своей ночной сорочке, полностью окутывающей колени Питера, словно одеяло. В течение нескольких секунд я просто сижу там, охваченная своей нерешительностью. Противостоять или не противостоять. Я помню слова Марго о том, чтобы быть выше этого и вести себя так, как будто мне наплевать. Затем я думаю: «А пошло оно все к черту».

Я встаю, подхожу к ним и вырываю наушники из ноутбука. Из динамиков разносится «Часть твоего мира».

– Эй! – начинает девушка, поворачиваясь на своем месте.

Потом она видит меня, и они с подружкой обмениваются испуганными взглядами. Она резко захлопывает ноутбук.

– Давай, смотри его, – говорю я, скрестив на груди руки.

– Нет, спасибо, – отвечает она.

Я тянусь через нее, открываю ноутбук и нажимаю «воспроизвести». Кто бы ни сделал это видео, он соединил его со сценами из «Русалочки». «Когда придет мой черед? Разве не полюблю я весь этот берег там наверху…». Я резко захлопываю компьютер.

– Просто, чтобы вы знали, просмотр этого видео является эквивалентом детской порнографии, и вас, ребят, могут за это оштрафовать. Ваш IP-адрес уже в системе. Подумайте об этом, прежде чем отправить его дальше. Это – распространение.

Рыжеволосая девушка ахает.

– Каким образом это детское порно?

– Я еще несовершеннолетняя, так же как и Питер.

Другая девушка ухмыляется и говорит:

– Я думала, вы оба утверждали, что не занимались сексом.

Я зашла в тупик.

– Что ж, дадим Министерству юстиции в этом разобраться. Но сначала я поставлю в известность директора Лохлен.

– Но мы же не единственные кто его смотрел! – протестует рыжеволосая девушка.

– Подумайте, как бы вы себя чувствовали, если бы были на том видео, – добавляю я.

– Я бы чувствовала себя великолепно, – бормочет девушка. – Тебе повезло. Кавински сексуальный.

Повезло. Точно.

***

То, как расстраивается Питер, когда я показываю ему видео Русалочки, застает меня врасплох. Потому что к Питеру никогда и ничего плохого не липнет; все просто стекает с него, как вода. Думаю, поэтому его и любят так сильно. Он уверен в себе; он хладнокровный. Это успокаивает и ободряет людей.

Но это видео «Русалочки» сломило его. Мы смотрим его в машине на его телефоне, и он настолько взбешен, что я боюсь, что он собирается вышвырнуть телефон из окна.

– Ублюдки! Как они смеют! – Питер бьет рукой по рулю, от чего раздается гудок. Я подпрыгиваю. Никогда раньше не видела его таким расстроенным. Не знаю, что сказать, как его успокоить. Я выросла в доме, полном женщин, с мягким уравновешенным папой. Я ничего не знаю о темпераментах мальчиков-подростков.

– Дерьмо! – кричит он. – Ненавижу то, что не могу защитить тебя от этого.

– Мне это не нужно, – отвечаю я и понимаю, что это правда. Я сама справляюсь просто отлично.

Он смотрит прямо перед собой.

– Но мне хочется. Я думал, что уже все уладил, но вот опять. Оно как чертов герпес.

Мне хочется утешить его, заставить смеяться и забыть. Я спрашиваю его подразнивающее:

– Питер, а у тебя есть герпес?

– Лара Джин, это не смешно.

– Прости. – Я кладу свою ладонь на его руку. – Давай уедем отсюда.

Питер заводит машину.

– Куда ты хочешь поехать?

– Хоть куда. Никуда. Давай просто покатаемся. – Я не хочу ни с кем сталкиваться, мне не хочется никаких многозначительных взглядов и перешептываний. Мне хочется спрятаться. Ауди Питера – наше маленькое убежище. Чтобы скрыть свои безрадостные мысли, я одаряю Питера радостной улыбкой, достаточно радостной, чтобы заставить его улыбнуться в ответ, этого достаточно.  

Поездка успокаивает Питера, и к тому времени, когда мы добираемся до моего дома, Питер, кажется, снова в хорошем расположении духа. Я спрашиваю его, не хочет ли он зайти и поесть пиццу, сегодня вечер пиццы и все такое. Я говорю ему, что он может заказать любую начинку, какую захочет. Но он качает головой и говорит, что должен ехать домой. Впервые он не целует меня на прощанье, и это заставляет меня почувствовать себя виноватой из-за того, насколько ему плохо. Отчасти это моя вина, я знаю. Питер чувствует, что должен все исправить ради меня, и теперь он знает, что не может, и это убивает его.

***

Когда я захожу в дом, папа ждет меня за кухонным столом. Просто сидит и ждет, его брови нахмурены.

– Почему ты не отвечаешь на телефонные звонки?

– Прости…, аккумулятор разрядился. Все в порядке? – Судя по серьезному выражению его лица, все определенно не в порядке.

– Нам нужно поговорить, Лара Джин. Присядь.

Страх обрушивается на меня как цунами.

– Зачем, папочка? Что случилось? Где Китти?

– Она в своей комнате.

Я кладу сумку вниз и иду к кухонному столу, переставляя ноги так медленно, как только могу. Я сажусь рядом с ним, и он тяжело вздыхает, скрестив руки.

В то же самое время, когда я говорю:

– Это из-за профиля на сайте знакомств, который я создала для тебя? Ведь я его еще даже не активировала.

Он произносит:

– Почему ты не рассказала мне о том, что происходит в школе?

Мое сердце падает до самого пола.

– Что ты имеешь в виду? – Я все еще надеюсь, молюсь, что это связано с чем-нибудь другим. Пусть он скажет мне, что я провалила тест по химии; пусть скажет что угодно, кроме гидромассажной ванны.

– Видео с тобой и Питером.

– Как ты узнал? – шепчу я.

– Твой школьный консультант позвонила мне. Она беспокоилась о тебе. Почему ты не рассказала мне, что происходит, Лара Джин?

Он выглядит таким строгим и очень разочарованным, и это я ненавижу больше всего. Я чувствую, как позади глаз образуется давление.

– Потому что… мне было стыдно. Мне не хотелось, чтобы ты думал обо мне в этом смысле. Папочка, клянусь, все, что мы делали – это целовались. Вот и все.

– Я не смотрел видео и не буду. Это личное, касается только тебя и Питера. Но мне бы хотелось, чтобы в тот день ты воспользовалась здравым смыслом, Лара Джин. У наших действий есть длительные последствия. 

– Я знаю. – Слезы катятся по моим щекам.

Папа поднимает мою руку с моего колена и берет в свою.

– Мне больно, что ты не пришла ко мне, когда у тебя настали трудные времена в школе. Я знал, что у тебя появились какие-то проблемы, но мне не хотелось слишком давить. Я всегда стараюсь думать о том, что бы сделала твоя мама, будь она здесь. Знаю, что нелегко, когда единственный, с кем ты можешь поговорить, это папа… – Его голос ломается, и я плачу сильнее. – Но я стараюсь. Я действительно стараюсь.

Я спрыгиваю со стула и обнимаю его.

– Я знаю, что ты стараешься, – плачу я.

Он обнимает меня в ответ.

– Ты должна знать, что можешь прийти ко мне, Лара Джин. Неважно с чем. Я поговорил с директором Лохлен, и он собирается сделать завтра объявление о том, что любой, кто смотрит или распространяет это видео, будет отстранен от занятий.

Меня накрывает облегчение. Мне с самого начала следовало пойти к папе. Я распрямляюсь, и он протягивает руку и утирает мои щеки.

– А теперь, что там насчет профиля на сайте знакомств?

– О… – Я снова сажусь. – Ну… я завела тебе профиль на  Знакомствадляодинокихродителей.com. – Он хмурится, так что я быстро добавляю, – Бабуля считает, что для мужчины нехорошо быть одному так долго, и я с ней согласна. Я подумала, что онлайн знакомства могут помочь тебе.

– Лара Джин, я могу сам устроить собственную личную жизнь! Я не хочу, чтобы моя дочь устраивала мне свидания. 

– Но… ты вообще не ходишь ни на какие свидания.

– Это уж моя забота, а не твоя. Я хочу, чтобы сегодня же вечером ты удалила этот профиль.

– Но он даже не был активирован; я просто создала его на всякий случай. Там целый новый мир, папочка.

– Прямо сейчас мы говорим о твоей личной жизни, а не о моей, Лара Джин. Мою мы прибережем для другого раза. Я хочу услышать о твоей.

– Хорошо. – Я чопорно складываю руки на столе перед собой. – Что ты хочешь знать?

Он почесывает шею.

– Ну… насколько у вас с Питером все серьезно?

– Я не знаю. В смысле, я думаю, что, возможно, люблю его. Но может быть, еще слишком рано так говорить. В любом случае, насколько серьезно это может быть в школе? Посмотри на Марго и Джоша, и чем все закончилось.

Папа произносит с тоской:

– Он больше сюда не приходит.

– Именно. Я не хочу быть той девушкой, которая плачет из-за парня в своей комнате в общежитии. – Я внезапно замолкаю. – Это то, что мамочка сказала Марго. Она наказала ей не быть той девушкой, которая отправляется в колледж, имея парня, а потом пропускает все.

Он улыбается понимающей улыбкой.

– Это на нее похоже.

– Кто был ее бойфрендом в школе? Она его сильно любила? Вы когда-нибудь с ним встречались?

– У твоей мамы не было парня в школе. Она говорила о своей соседке по комнате, Робин. – Папа тихо смеется. – Та сводила твою маму с ума.

Я облокачиваюсь о спинку стула. Все это время я думала, что мама говорила о себе.

– Я помню, когда впервые увидел твою маму. Она закатила в своем общежитии ужин под названием «Фейковый День Благодарения», и мы пошли туда с приятелем. Это был большой праздничный ужин на день Благодарения в мае. На ней было красное платье, тогда у нее были длинные волосы. Ты же знаешь, видела фотографии. – Он замолкает, и улыбка мелькает на его лице. – Она задала мне жару из-за того, что я принес консервированную стручковую фасоль вместо свежей. Так она проявляла свои чувства – если ей кто-то нравился, она его дразнила. Конечно же, в то время я этого не знал. Я тогда не имел ни малейшего представления о девушках.

Ха! Тогда.

– Я думала, вы, ребят, познакомились на уроке психологии, – замечаю я.     

– По словам твоей мамы, мы посещали один и тот же предмет целый семестр, но я не помню, чтобы видел ее. Он проходил в одном из тех лекционных залов с сотней людей. 

– Но она тебя заметила, – говорю я. Это я уже слышала раньше. Она сказала, что ей понравилось то, как внимательно он слушал курс, и то, что его волосы были слишком длинными сзади, словно у рассеянного профессора.

– Слава Богу, что она заметила. Где бы я был без нее?

Это заставляет меня призадуматься. Где бы он был? Без нас, конечно, но также возможно, что он бы не был вдовцом. Была бы его жизнь счастливее, если бы он женился на какой-нибудь другой девушке, сделал бы какой-то другой выбор?

Папа дотрагивается до моего подбородка и твердо заявляет:

– Без нее я бы ничего не достиг, ведь у меня не было бы моих девочек.

***

Я звоню Питеру и рассказываю ему, что миссис Дюваль позвонила папе, и он знает все о видео, но поговорил с директором Лохлен и теперь все будет в порядке. Я ожидаю, что Питер испытает облегчение, но он по-прежнему кажется подавленным.

– Теперь твой папа, наверное, ненавидит меня, – произносит он.

– Это не так, – заверяю его я.

– Считаешь, что мне следует сказать ему что-нибудь? Не знаю, может, как бы, извиниться, как мужчина с мужчиной?

Я содрогаюсь.

– Определенно нет. Мой папа - супер неловкий.

– Да, но…

– Пожалуйста, перестань волноваться, Питер. Как я сказала, папа все уладил. Директор Лохлен сделает объявление, и народ от нас отстанет. Кроме того, тебе не за что извиняться. Я замешана в этом столько же, сколько и ты. Ты не заставлял меня делать ничего, чего бы я сама не хотела.

Вскоре после этого мы вешаем трубки, но даже несмотря на то, что я чувствую себя лучше касательно видео, я все еще испытываю беспокойство за Питера. Знаю, он расстроен, что не смог защитить меня, но я также знаю, что частично он расстроен из-за своей уязвленной гордости, и это не имеет ко мне никакого отношения. Неужели, мальчишеское эго и в самом деле такая хрупкая и ломкая вещь? Должно быть, так.  

 

27

Письмо приходит во вторник, но я не замечаю его до утра среды, когда уже собираюсь в школу. Я стою у окна на кухне, ем яблоко и просматриваю почту, дожидаясь, пока Питер заберет меня. Счет за электричество, счет за кабельное телевидение, каталог «Виктория Сикрет», журнал Китти «Собачьи причуды» за этот месяц (для детей!). А затем – письмо в белом конверте, адресованное мне. Мальчишеский почерк. Обратный адрес мне не знаком.

Дорогая Лара Джин,

На прошлой неделе на нашу подъездную дорожку упало дерево и мистер Барбер из «Ландшафтный дизайн Барбера» приезжал, чтобы оттащить его. Барберы – семья, которая переехала в наш старый дом в Медоуридж, и, не преувеличивая, скажу, что они владеют ландшафтной компанией. Мистер Барбер привез твое письмо. Я увидел по почтовому штемпелю, что ты отправила его еще в сентябре, но я получил его только на этой неделе, поскольку оно было послано на мой старый адрес. Вот почему у меня ушло так много времени, чтобы написать ответ.

Твое письмо заставило меня вспомнить разные вещи, о которых я думал, что забыл. Как, например, когда твоя старшая сестра сделала в микроволновке козинаки из арахиса и вы, ребята, решили, что мы должны устроить состязание по брейк-дансу на самый большой кусок. Или тот раз, когда однажды днем я не смог попасть домой, потому что там было закрыто, и пошел к домику на дереве, и мы с тобой просто читали, пока не стало очень темно и нам не пришлось использовать фонарик. Помню, как ваш сосед жарил на гриле гамбургеры, и ты бросила мне вызов сходить и попросить для нас один на двоих, но я был слишком труслив. Когда я вернулся домой, мне сильно влетело, поскольку никто не знал, где я был, но это того стоило.

Я прекращаю читать. Я помню тот день, когда мы оба оказались без ключей от дома! Были Крис, Джон и я, а потом Крис пришлось уйти, и остались только мы с Джоном. Папа был на семинаре; где были Марго с Китти, не помню. Мы так сильно проголодались, что накинулись на пачку Скиттлса, которую Тревор припрятал под плохо прикрепленной половицей. Полагаю, я могла бы пойти за едой и кровом к Джошу, но было что-то веселое в том, чтобы побыть бродягами с Джоном Амброузом Маклареном. Как будто мы беглецы.

Я должен признаться, что твое письмо просто ошеломило меня, ведь когда мне было тринадцать, я был еще совсем ребенком, а вот ты была настоящей личностью, со сложными мыслями и эмоциями. Моя мама до сих пор разрезает для меня яблоко на полдник. Если бы я написал тебе письмо в восьмом классе, то в нем говорилось бы, что у тебя чудесные волосы. И все. Просто, что у тебя чудные волосы. Я был таким бестолковым. Я и понятия не имел, что нравился тебе тогда.

Несколько месяцев назад я видел тебя на конкурсе «Модели ООН» в Томас Джефферсоне. Сомневаюсь, что ты меня узнала, но я был там и представлял Китайскую Народную Республику. Ты оставила мне записку, и я окликнул тебя по имени, но ты продолжала идти. Я пытался найти тебя позже, но ты уже ушла. Ты меня видела?

Полагаю, что больше всего меня интересует то, почему ты решила послать мне письмо спустя столько времени. Так что, если хочешь позвонить мне или отправить электронное письмо, или написать, то, пожалуйста.

Искренне твой, Джон

P.S. Поскольку ты спросила, единственные люди, которые зовут меня Джонни – это мои мама и бабушка, но ты можешь звать меня так, если хочешь.

Я испускаю глубокий вздох.

В средних классах у нас с Джоном Амброузом Маклареном было всего два «романтических» момента – поцелуй в бутылочку, который, честно говоря, не был ни капельки романтичным, и день под дождем во время урока физкультуры, который до этого года был самым романтичным моментом в моей жизни. Думаю, что Джон не помнит его в этом смысле. Сомневаюсь, что он вообще его помнит. Получить от него письмо спустя столько времени – это сродни тому, что он восстал из мертвых. Это ощущение отличается от тех, когда я видела его несколько секунд на «Модели ООН» в декабре. Тогда было такое чувство, словно я увидела призрак. Это же настоящий живой человек, которого я когда-то знала, и который знал меня. 

Джон был умен; у него были лучшие оценки среди мальчиков, а у меня были лучшие оценки среди девочек. Мы оба посещали занятия для отличников. Он больше всего любил историю – он всегда делал доклады – но также был хорош в математике и науке. Уверена, что это не изменилось.

Если последним из мальчиков в нашем классе высоким стал Питер, то Джон был первым. Мне нравились его золотистые волосы, солнечные и светлые, словно белая летняя кукуруза. У него было невинное с милыми щечками лицо мальчишки, который никогда не попадал в неприятности, и соседские мамы обожали его больше всех. У него просто был такой вид. И это делало его идеальным соучастником преступления. Вместе с Питером они частенько влипали во всевозможные передряги. Джон был умным, и у него были блестящие идеи, но он немного стеснялся говорить из-за того, что заикался в детстве. 

Он любил играть второстепенную роль, в то время как Питер любил быть звездой. Поэтому все всегда хвалили и ругали Питера, ведь он был проказником, но как, в самом деле, можно было винить в чем-то такого ангелочка, как Джон Амброуз Макларен? Не то, чтобы порицаний вообще было много. Люди всегда так очарованы красивыми мальчиками. Красивые мальчики получают снисходительное покачивание головой и «Ох, Питер!», и даже не шлепок по руке. Наша учительница по английскому, мисс Хольт, называла их Буч Кэссиди и Санденс Кид, о которых никто из нас никогда не слышал. Питер однажды убедил ее показать нам фильм в классе, а затем они спорили весь год, кто должен быть Бучем, а кто – Санденсом Кидом, хотя всем было прекрасно ясно, кто был кем.

Готова поспорить, что он нравится всем девушкам в своей школе. Когда я увидела его на конкукрсе «Модели ООН», он выглядел таким уверенным, так величественно сидел на своем месте – плечи расправлены, полностью сосредоточен. Если бы я ходила в школу Джона, то бьюсь об заклад, что была бы прямо там – впереди группы поклонниц, с биноклем и батончиком мюсли, ночуя в палатке у его шкафчика. Я бы заучила его расписание; я бы знала наизусть, что он ест на обед. Ему все еще нравятся двухслойные бутерброды с арахисовым маслом и желе на хлебе из цельной пшеницы? Интересно. Так много всего, чего я не знаю.

***

Гудок автомобиля Питера перед домом – это то, что выводит меня из задумчивости. Я виновато подпрыгиваю от звука. У меня появляется тот безумный порыв спрятать письмо, засунуть его храниться в шляпную коробку и никогда больше о нем не думать. Но потом я подумываю, что нет, это было бы безумием. Конечно же, я напишу Джону Амброузу Макларену ответ. Было бы невежливо не ответить. 

Поэтому я запихиваю письмо в сумку, надеваю белый пуховик и выбегаю на улицу к машине Питера. На земле все еще осталось немного снега после последнего снегопада, но он выглядит убого, будто потертый ковер. Когда дело касается погоды, я принадлежу к типу девушек все-или-ничего – я скорее бы предпочла, чтобы снег либо полностью растаял, либо лежал громадными сугробами, настолько глубокими, что тонули бы колени.

Когда я сажусь в машину Питера, он набирает смс на своем телефоне.

– Что случилось? – интересуюсь я у него.

– Ничего, – отвечает он. – Это просто Джен. Она попросила меня подвезти ее, но я сказал, что мы не можем.  

По моей коже пробегают мурашки. Раздражает, что они до сих пор так много переписываются, что они настолько легко поддерживают связь, достаточную, чтобы попросить подвезти. Но они друзья, просто друзья. Вот что я продолжаю себе повторять. И, кроме того, он говорит мне правду, как мы и обещали друг другу.

– Угадай, от кого я получила письмо.

Он выезжает на дорогу.

– От кого?

– Угадай.

– Эм… Марго?

– И что бы в этом было удивительного? Нет, не от Марго. От Джона Амброуза Макларена!

Питер выглядит просто сбитым с толку.

– Макларена? Зачем ему писать тебе письмо?

– Затем, что я написала ему, помнишь? Так же как и тебе. Было пять любовных писем, и его было единственным, которое так и не вернулось. Я думала, что оно пропало навсегда, но потом на подъездную дорожку Джона после ледяного шторма упало дерево, и мистер Барбер приехал, чтобы оттащить его, и привез письмо.

– Кто такой мистер Барбер?

– Человек, который купил старый дом Джона. Ему принадлежит компания по ландшафтному дизайну – в любом случае, это все неважно. Суть в том, что Джон получил мое письмо только на прошлой неделе; вот почему он так долго не отвечал.

– Хм, – произносит Питер, поправляя вентиляционные решетки. – Итак, он написал тебе настоящее письмо? Не электронное?

– Нет, это было настоящее письмо, которое пришло по почте. – Я наблюдаю, стараясь увидеть, ревнует ли он, задело ли его хоть немного это новое развитие событий.

– Хм, – вновь повторяет Питер. Второе «хм» – произнесено скучающее, неопределенно.  Ни капли ревности. – Ладно, так как поживает Санденс Кид? – посмеивается он. – Макларен ненавидел, когда я его так называл.

– Я помню, – говорю я. Мы стоим на светофоре; на повороте в школу выстроилась очередь из автомобилей.

– О чем говорится в письме?

– Ой, да знаешь, всего лишь «как ты», и все, что принято спрашивать. – Я смотрю в окно. Чувствую себя немного скупой в том, чтобы поделиться дополнительной информацией, поскольку его безразличная реакция не заслуживает вообще ничего. Разве он не может, по крайней мере, сделать вид, что ему не наплевать?

Питер барабанит пальцами по рулю.

– Надо бы как-нибудь с ним потусить.

Мысль о Питере и Джоне Амброузе Макларене снова вместе в одном пространстве смущает. На кого бы я вообще смотрела? Я расплывчато отвечаю:

– Хмм, может быть.

Возможно, поднятие темы о письме не было такой уж и хорошей идеей.

– Думаю, у него все еще осталась моя старая бейсбольная перчатка, – размышляет он. – Эй, он что-нибудь говорил обо мне?

– Что, например?

– Не знаю. Например, интересовался ли он, чем я занимаюсь?

– Вообще-то нет.

– Хм. – Губы Питера опускаются как бы в обиженном выражении. – Что ты написала ему в ответ?

– Я только что его получила! У меня еще не было времени ответить.

– Передавай ему привет, когда напишешь, – говорит он.

– Конечно, – отвечаю я. Я шарю в сумке, чтобы убедиться, что письмо все еще там.

– Так, погоди-ка, если ты отправила по любовному письму нам пятерым, значит ли это, что мы все нравились тебе одинаково?

Он смотрит на меня выжидающе, и я знаю, что Питер думает, что я собираюсь ответить, что он нравился мне больше всех, но это было бы неправдой.

– Да, вы все нравились мне одинаково, – сообщаю ему я.

– Чушь! Кто тебе нравился больше всего? Я, верно?

– На этот вопрос действительно невозможно ответить, Питер. Я имею в виду, это все относительно. Я могла бы сказать, что Джон нравился больше всех, потому что нравился дольше всех, но нельзя судить, кого любишь сильнее всех, по тому, как долго ты их любишь.

– Любишь?

– Нравится, – поправляюсь я.

– Ты определенно сказала «любишь».

– Ну, я имела в виду «нравится».

– А что насчет Макларена? – спрашивает он. – Насколько сильно он тебе нравился по сравнению со всеми остальными?

Наконец-то! Хоть немного ревности.

– Он мне нравился, – я собираюсь сказать «так же», но колеблюсь. Если верить Сторми, никто и никогда не может всем нравиться одинаково. Но как можно определить, насколько сильно тебе нравится человек, не говоря уже о двух? Питер всегда должен нравиться больше всех. Он этого ожидает. Поэтому я просто говорю: – Не могу сказать определенно. Но сейчас больше всех мне нравишься ты.

Питер качает головой.

– Для той, у кого никогда раньше не было бойфренда, ты действительно знаешь, как заставить парня поволноваться.

Я приподнимаю брови. Я знаю, как заставить волноваться парня? Это первый раз, когда я слышу такое в своей жизни. Женевьева, Крис – они знают, как заставить волноваться парней. Но не я. Только не я.

 

28

Дорогой Джон(ни),

Во-первых, спасибо за ответ. Это был действительно приятный сюрприз. Во-вторых… история об отправке письма. Я написала тебе это письмо в восьмом классе, но никогда не хотела, чтобы ты его видел. Звучит безумно, знаю, но это то, что я раньше делала – когда мне нравился мальчик, я писала ему письмо, а затем прятала его в шляпной коробке. Письма предназначались только для меня самой. Но потом моя младшая сестренка Китти – помнишь ее? Тощая и вредная? – разослала их всем, в том числе и тебе, еще в сентябре.

Я помню то состязание по брейк-дансу. Думаю, Питер выиграл. Хотя, он бы по любому забрал самый большой кусок козинаков! Я вдруг вспомнила, а ты помнишь, как он всегда забирал последний кусок пиццы? Так раздражало. А ты помнишь, как однажды они с Тревором подрались из-за этого последнего куска, и все кончилось тем, что они уронили пиццу и она вообще никому не досталась? Помнишь, как мы все пошли к тебе домой, чтобы попрощаться, когда ты переехал? Я испекла шоколадный торт с глазурью из шоколадно-арахисового масла, и принесла нож, но все твои вилки и тарелки были уже упакованы, так что мы ели на веранде руками. Когда я пришла домой, то поняла, что на уголках губ остался шоколад. Я была так смущена. Кажется, что это была так давно.

Я не состою в Модели ООН, но была там в тот день и видела тебя. На самом деле, я чувствовала, что ты можешь быть там, ведь я помнила, насколько ты был увлечен Моделью ООН в средних классах. Сожалею, что не осталась, чтобы мы могли рассказать друг другу последние новости. Думаю, я просто испугалась, ведь мы не виделись уже давно. Ты тоже выглядел для меня прежним. Хотя, гораздо выше.

У меня есть к тебе просьба – не мог бы ты отправить мне мое письмо обратно? Остальные письма ко мне уже вернулись, и хотя я уверена, что это будет мучительно, мне бы очень хотелось знать, что я в нем написала.

Твой друг, Лара Джин

 

29

Уже поздно, и свет в доме не горит. Папа в больнице, Китти ночует у подружки. Я вижу, что Питер хочет зайти, но скоро придет папа и с ума сойдет, если, вернувшись домой, обнаружит, что, в такой час, мы в доме совершенно одни. Папа не сказал ничего конкретного, но после видео что-то изменилось, всего лишь на малую толику. Теперь, когда я встречаюсь с Питером, папочка, как-бы-невзначай, интересуется, во сколько я буду дома и куда мы пойдем. Раньше он никогда не задавал подобных вопросов, хотя, полагаю, раньше у него никогда не было для этого какого-либо повода.

Я смотрю на Питера, который выключает зажигание. Внезапно я спрашиваю:

– А почему бы нам не пойти к старому домику на дереве Каролин Пирс?

Он охотно соглашается.

– Давай.

На улице уже стемнело; я никогда не была здесь в такой темноте. В домик всегда попадал какой-то свет либо из кухни или гаража Пирсов, либо из нашего дома. Питер взбирается первым, а затем светит фонариком своего телефона вниз на меня, пока я лезу наверх.

Он изумляется тому, что внутри ничего не изменилось. Как будто мы только что покинули его. У Китти никогда не было особого интереса приходить сюда. Домик был вроде как заброшен с тех пор, как мы перестали пользоваться им в восьмом классе. «Мы» – это соседские ребятишки моего возраста: Женевьева, Элли Фельдман, иногда Крис, иногда мальчишки – Питер, Джон Амброуз Макларен, Тревор. Он был нашим личным местом; мы не делали ничего дурного, типа курили или пили. Мы там сидели и болтали. 

Женевьева всегда придумывала игры типа «Кого бы ты выбрал». Если бы мы были на необитаемом острове, то кого бы из нас кто выбрал? Питер без колебаний выбирал Женевьеву, потому что она была его девушкой. Крис сказала, что выбрала бы Тревора, поскольку он был самым мясистым, также самым несносным, и кто знал, может ей в какой-то момент пришлось бы прибегнуть к каннибализму. Я сказала, что выбрала бы Крис, ведь с ней я никогда не заскучаю. Крис это понравилось; Женевьева хмуро посмотрела на меня, но ее уже один раз выбрали. И к тому же, это было правдой: Крис была бы более веселой спутницей на острове, и, возможно, более полезной. Сомневаюсь, что Женевьева помогала бы собирать дрова для костра или ловить копьем рыбу. Джону потребовалось много времени, чтобы решить. Он прошелся по кругу, взвешивая все наши достоинства. Питер был быстрым бегуном, Тревор был сильным, Женевьева – хитроумной, Крис могла бы постоять за себя в драке, что же касается меня – он сказал, что я никогда бы не оставила надежду быть спасенной. Поэтому он выбрал меня.   

То было последнее лето, которое мы провели на улице. Просто каждый день был проведен на улице. Взрослея, вы все меньше и меньше времени проводите на улице. Никто больше не говорит «Иди, поиграй на улице». Но в то лето было именно так. Люди говорили, что это было самое жаркое лето за последние сто лет. Большую его часть мы провели на велосипедах, в бассейне. Играли в игры.

Питер садится на пол, снимает пальто и расстилает его, как одеяло.

– Ты можешь сесть сюда.

Я сажусь, и он притягивает меня к себе за лодыжки, осторожно увлекая меня, словно крупную рыбу, которая может сорваться с крючка. Когда мы находимся колени к коленям, он целует меня мягкими губами; мы целуемся так, словно у нас есть все время в мире. Я дрожу, но не от холода. Я испытываю тот вид нервозности, который вызывает трепещущее учащенное сердцебиение. Питер склоняет голову и начинает целовать мою шею, спускаясь к ключице. Я настолько возбуждена, что мне даже не щекотно так, как обычно, когда кто-то прикасается к моей шее. У него теплые губы, и это ощущается хорошо. Я откидываюсь на руки, и он движется надо мной. Это оно? Сейчас это должно произойти? На полу в домике на дереве Каролины Пирс?

Когда его рука движется под моей блузкой, но все еще поверх лифчика, паническая мысль мгновенно возникает перед моим мысленным взором – сиськи Женевьевы определенно больше моих. Будет ли он разочарован?

Неожиданно я выдаю:

– Я не готова заняться с тобой сексом.

Его голова резко с испугом поднимается.

– Боже, Лара Джин! Ты меня напугала.

– Прости. Я просто хотела внести ясность, на всякий случай, чтобы ты понял.

– Я понял. – Питер бросает на меня обиженный взгляд и садится, выпрямляя спину. – Я не какой-то пещерный человек. Блин! 

– Я знаю, – отвечаю я. Я сажусь и поправляю ожерелье, так чтобы сердечко было впереди. – Просто… я надеюсь, ты не думал, что раз подарил мне этот красивый кулон, то… – Я замолкаю, потому что он сердито глядит на меня. – Прости, прости. Но… тебе не хватает секса? Я имею в виду, ведь вы с Женевьевой раньше занимались им все время? – Мы все слышали истории о сексуальной жизни Джен и Кавински; о том, как они сделали это в спальне родителей Стива Бледелла, на вечеринке по случаю его последнего-дня-в-школе, и как она принимала таблетки в девятом классе. Как человек, который привык заниматься сексом 24/7, будет довольствоваться кем-то, вроде меня, – девственницей, которая до сих пор едва ли дошла с ним до «второй базы»? Не довольствоваться. «Довольствоваться» – неверное слово. Как он может быть счастлив?

– Мы не занимались им все время! Я не хочу говорить об этом с тобой. Это слишком странно.

– Я просто хочу сказать, что поскольку я им никогда не занималась, а ты делал это много раз, чувствуешь ли ты, как бы, пустоту в своей жизни? Ты, возможно, чувствуешь, как будто… как будто что-то упускаешь? Это, как бы, вроде того, что если бы я никогда не видела пломбир, то я бы и не знала, какой он вкусный, но когда я его все-таки попробовала, то теперь желаю его все время? – Я пожевываю нижнюю губу. – Ты… желаешь его все время?

– Нет!

– Будь честным!

– Хотелось бы мне, чтобы мы занимались сексом? Ладно, честно – да. Но я не пытаюсь давить на тебя. Я никогда даже не поднимал эту тему! И не то, чтобы у парней не было других способов… – Он краснеет. – Кончить.

– Так… получается, ты смотришь порно?

– Лара Джин!

– Я от природы любознательна! Ты знаешь эту черту во мне. Раньше ты отвечал на все мои вопросы.

– Это было раньше. Сейчас все по-другому.

Иногда Питер может сказать самые проницательные вещи и даже не осознать, что он это сказал. Сейчас все по-другому. Раньше все было проще. Прежде, секс всегда был темой для обсуждения.

Запинаясь, я говорю:

– В контракте мы договорились всегда говорить правду.

– Отлично, но я не буду говорить с тобой о порно. – Я начинаю задавать другой вопрос, но Питер добавляет: – Я скажу об этом лишь следующее: любой парень, который утверждает, что никогда не смотрит порно – лжец. 

– Значит, ты смотришь. – Я сама себе киваю. Хорошо. Полезно знать. – Ты знаешь, те люди, собирающие статистические данные, всегда треплются о том, что мальчики-подростки думают о сексе каждые семь секунд? Это правда?

– Неа. И я просто хочу заметить, именно ты продолжаешь говорить о сексе. Думаю, девочки-подростки может быть даже более озабоченные, чем мальчики.

– Возможно, – соглашаюсь я, и его глаза расширяются от возбуждения. Я быстренько добавляю. – Я имею в виду, мне, определенно, любопытно. Это, конечно, просто мысли. Но я не вижу себя занимающейся этим в ближайшее время. С кем бы то ни было. В том числе, и с тобой. 

По тому, как он торопливо говорит, могу сказать, что Питер смущен:

– Хорошо, хорошо, я понял. Давай просто сменим тему. – Себе под нос он бормочет, – Я вообще даже не хотел говорить об этом.

Так мило, что он смущен. Я не думала, что ему будет неловко, с его-то опытом. Я дергаю его за рукав свитера.

– В тот момент, когда я буду готова, если буду готова, то дам тебе знать. – А затем притягиваю его к себе и прижимаюсь своими губами к его мягким губам. Его рот открывается, так же как и мой, и я думаю: «Я могла бы целовать этого парня часами».

Посреди поцелуя он спрашивает:

– Постой, так у нас никогда не будет секса? Как бы, вообще?

– Я не говорила никогда. Но не сейчас. Я имею в виду, не до того момента, когда я буду действительно-действительно уверена. Ладно?

Он испускает смешок.

– Конечно. Именно ты за рулем этого автобуса. И была с самого начала. Я до сих пор догоняю. – Он прижимается ближе и нюхает мои волосы. – Что это за новый шампунь?

– Я стащила его у Марго. Сочная груша. Приятный, правда?

– Он хороший, думаю. Но ты можешь вернуться к тому, который использовала раньше? Кокосовый? Я люблю тот запах. – Мечтательный взгляд проносится по его лицу, словно вечерний туман оседает над городом. 

– Посмотрим, – отвечаю я, что заставляет его надуть губки.

Я уже подумываю, что мне следует купить также и бутылочку кокосовой маски для волос, но мне нравится держать его в напряжении. Как он и сказал, именно я за рулем этого автобуса. Питер притягивает меня к себе, обернувшись вокруг моей спины, словно укрывая. Я опускаю голову на его плечо, кладу руки на его колени. Приятно. Уютно. Только я и он, всего лишь на время, вдали от остального мира.  

***

Мы сидит там вот так, как вдруг я кое-что вспоминаю, кое-что важное. Капсулу времени. Бабушка Джона Амброуза Макларена подарила ему ее на день рождения в седьмом классе. Он просил видеоигру, но получил капсулу времени. Он сказал, что собирался выкинуть ее, но потом подумал, что одной из нас, девочек, возможно, захочется ее взять. Я сказала, что хочу, а затем Женевьева заявила, что хочет, поэтому, конечно же, и Крис тоже вмешалась. И потом мне пришла в голову идея закопать ее прямо здесь, на заднем дворе Пирсов, под домиком на дереве. Я пришла в полный восторг и сказала, что всем нужно положить в нее что-нибудь, что было на нас в тот самый момент. Я предложила вернуться в день окончания школы, вскрыть ее и предаться воспоминаниям.

– Ты помнишь ту капсулу времени, которую мы закопали? – спрашиваю я его.

– О, да! Макларена. Давай ее выкопаем! 

– Мы не можем открыть ее без всех остальных, – говорю я. – Помнишь, мы собирались сделать это после окончания школы? – Это было тогда, когда я все еще думала, что мы все будем друзьями. – Ты, я, Джон, Тревор, Крис, Элли. – Я не произношу имени Женевьевы.

Питер, кажется, не заметил.

– Хорошо, тогда мы подождем. Как пожелает моя девушка.

 

30

Дорогая Лара Джин,

Я вышлю тебе обратно твое письмо с одним условием. Тебе придется дать торжественную нерушимую клятву, что ты вернешь мне его после прочтения. Мне нужно физическое доказательство того, что я нравился девушке в средних классах, иначе, кто мне вообще поверит?

И кстати, тот арахисовый шоколадный торт, который ты испекла, был самым лучшим, который мне доводилось пробовать. У меня никогда не было другого такого торта с моим именем, написанным с помощью «Риз Писез». Я все еще думаю о нем иногда. Парень не забудет такого торта.

У меня к тебе один вопрос. Сколько писем ты написала? Просто интересно, насколько особенным я должен себя чувствовать.

Джон

Дорогой Джон,

Я, Лара Джин, настоящим даю торжественную клятву – более того, нерушимую клятву – вернуть тебе свое письмо целым и неизмененным. А теперь, отдай мне мое письмо! 

И еще, ты такой лжец. Ты же прекрасно знаешь, что нравился многим девочкам в средних классах. На пижамных вечеринках, девчонки всегда делились – ты в команде Питера или в команде Джона? Не притворяйся, будто не знал этого, Джонни!

И, отвечая на твой вопрос, – было пять писем. Пять значимых мальчиков за всю  историю моей жизни. Хотя теперь, когда я пишу это, пять звучит довольно много, учитывая то, что мне всего лишь шестнадцать. Интересно, сколько там их будет к тому времени, когда мне исполнится двадцать! В доме престарелых, где я работаю волонтером, есть одна дама, и у нее было столько мужей, и она прожила так много жизней. Я смотрю на нее и думаю, что она, должно быть, ни о чем не сожалеет, ведь она сделала и испытала все это.

Я говорила тебе, что моя старшая сестра Марго учится в Шотландии, в Сент-Эндрюсе? Это то место, где встретились принц Уильям и Кейт Миддлтон. Может быть, она тоже встретит принца, ха-ха! А куда ты хочешь пойти в колледж? Уже выбрал, что хочешь изучать? Думаю, мне хочется остаться в штате. В Вирджинии есть замечательные общественные школы и так будет намного дешевле, но, полагаю, основная причина в том, что я очень близка со своей семьей и мне не хочется быть слишком-слишком далеко. Я раньше думала, что могла бы учиться в университете Вирджинии и жить дома, но теперь подумываю, что общежитие – лучший способ получить настоящий студенческий опыт.

Не забудь отправить мое письмо обратно, Лара Джин

Папа в больнице, но он приготовил большую кастрюлю овсянки – целый тазик, типа тех, которые можно увидеть в столовой. К этому времени она вязкая и мне приходится добавить полбутылки кленового сиропа и сушеных вишен, чтобы сделать свою кашу вкусной, и даже тогда я не уверена, нравится ли она мне. Я готовлю с накрошенными орехами пекан сверху для себя, и просто с медом сверху для Китти.

– Идем есть кашу, – зову я. Она, конечно, торчит перед телевизором.

Мы сидим на стульях у барной стойки и едим. Могу сказать, что есть что-то успокаивающее в том, как овсянка прилипает к внутренностям, словно клей. Пока я ем, мой взгляд устремлен в сторону окна.

Китти щелкает пальцами перед моим лицом.

– Алло! Я задала тебе вопрос.

– Почта еще не приходила? – спрашиваю я.

– По субботам почтальон приходит только после двенадцати, – отвечает Китти, облизывая мед с ложки. Глядя на меня, она интересуется, – А почему ты всю неделю так сильно взволнована из-за почты?

– Я жду письма, – говорю я.

– От кого?

– Просто… ни от кого важного. – Ошибка новичка. Мне следовало придумать имя, поскольку глаза Китти сужаются, и теперь она по-настоящему заинтересована. 

– Если бы оно не было от кого-то важного, ты бы так по-идиотски не высматривала его в окно. От кого оно?

– Если уж тебе так хочется знать, то, на самом деле, письмо от меня. Одно из тех моих любовных писем, которые ты разослала. – Я тянусь через стол и щипаю ее за руку. – Оно возвращается ко мне.

– От мальчика со смешным именем. Амброуз. Что за имя такое, Амброуз?

– А ты помнишь его вообще? Он раньше жил на нашей улице.

– У него были золотистые волосы, – произносит Китти. – И скейтборд. Один раз он дал мне поиграть с ним.

– Это на него похоже, – говорю я, припоминая. Из всех парней, он был с Китти самым терпеливым, хотя она и была занозой.

– Прекрати улыбаться, – приказывает Китти. – У тебя уже есть парень. Тебе не нужен второй.

Моя улыбка сползает.

– Мы просто переписываемся, Китти. И не рычи на меня. – Я наклоняюсь, чтобы еще раз ее ущипнуть, но она вскакивает раньше, чем я успеваю. – Что ты собираешься сегодня делать?

– Мисс Ротшильд обещала, что возьмет нас с Джейми в парк для собак, – отвечает Китти, ставя свою грязную миску в раковину. – Я собираюсь пойти к ней и напомнить это.

– В последнее дни ты проводишь с ней много времени. – Китти пожимает плечами, и я мягко добавляю: – Только не надоедай, хорошо? Я имею в виду, ей, как бы, сорок; у нее могут быть и другие дела, которыми бы она хотела заняться в субботу. Как, например, отправиться на винодельню или в спа. Ей не нужны твои приставания по поводу свиданий с нашим папой.

– Мисс Ротшильд любит проводить со мной время, так что держи свое маленькое мнение при себе.

Я, нахмурившись, смотрю на нее.

– Серьезно, у тебя такие плохие манеры, Китти.

– Вини за мои манеры себя, Марго, да и папочку тогда. Вы – те, кто воспитал меня таким образом.

– Тогда, полагаю, ты никогда и ни в чем в жизни не будешь виновата благодаря такому дрянному воспитанию.

– Полагаю, никогда.

Я издаю крик отчаяния, и Китти смывается, напевая себе под нос, от души радуясь тому, что раздосадовала меня.

Дорогая Лара Джин,

Для справки, единственная причина, по которой девушки обращали на меня какое-либо внимание, была в том, что я был лучшим другом Питера. Вот почему Сабрина Фокс попросила меня быть ее кавалером на выпускном в восьмом классе! Она даже попыталась сесть рядом с Питером в «Ред Лобстер» перед танцами.

Что касается колледжа, мой папа учился в университете штата Северная Каролина, поэтому он очень настаивает на нем. Он говорит, что у меня есть деготь в крови. Мама хочет, чтобы я остался в штате. Я еще никому этого не говорил, но сам я очень хочу поехать в Джорджтаун. Готовлюсь к SAT, пока мы разговариваем.  

В любом случае… вот твое письмо. Не забудь про свое обещание. Мне действительно нравится писать друг другу письма, но могу я также узнать твой номер телефона? Тебя довольно-таки тяжело найти в интернете.

Моя первая мысль – он не видел видео. Он же не мог! Нет, если утверждает, что меня так тяжело найти онлайн. Полагаю, в глубине души, я, должно быть, волновалась об этом, поскольку почувствовала большое облегчение узнать наверняка. Какое утешение знать, что у него все еще может быть определенное представление обо мне в голове, так же, как и у меня о нем. И действительно, Джон Амброуз Макларен – не из того типа парней, которые смотрят Anonybitch. Не тот Джон Амброуз Макларен, которого я помню.  

Я снова смотрю на письмо и там, внизу записан номер его телефона.

Я моргаю. Письма были достаточно безобидными, но если бы мы с Джоном начали общаться по телефону, было бы это своего рода изменой? Есть ли вообще разница между обменом смс и письмами? Первый вариант – более быстрый. Но сам процесс написания письма – выбор бумаги и ручки, указание адреса на конверте, наклеивание марки, не говоря уже о поднесении ручки к бумаге… это гораздо более продуманно. Мои щеки горят. Он гораздо… романтичнее. Письмо – это то, что хранят.

Кстати говоря о… Я разворачиваю второй листок бумаги в конверте. Это мятая почтовая бумага, которую я быстро узнала. Плотная кремовая бумага с выгравированными темно-синими ЛДСК вверху. Подарок на день рождения от папы в тот период, когда я восторгалась любым предметом с монограммой.

Дорогой Джон Амброуз Макларен,

Я знаю точный день, когда все началось. Осенью, в восьмом классе. Мы попали под дождь, когда нам пришлось убирать все биты для софтбола после физкультуры. Мы начали бежать обратно к зданию, но я не могла бежать так быстро, как ты, так что ты остановился и схватил мою сумку тоже. Это было даже лучше, чем если бы ты схватил меня за руку. Я до сих пор помню, как ты выглядел – твоя футболка прилипла к спине, волосы мокрые, как будто ты только что вышел из душа. Когда начался ливень, ты кричал от радости и вопил, как маленький ребенок. И случился тот момент – ты посмотрел на меня, твоя улыбка была во все лицо. Ты сказал: «Давай же, ЭлДжи!»

И прямо тогда это произошло. В этот момент я поняла, вплоть до своих насквозь промокших кед. Я люблю тебя, Джон Амброуз Макларен. Я действительно люблю тебя. Я, возможно, любила тебя всю среднюю школу. Думаю, ты тоже мог бы любить меня в ответ. Если бы ты только не переехал, Джон! Это так несправедливо, когда люди уезжают. Будто только их родители решают что-то, и ни у кого другого нет права голоса в этом вопросе. Не то, чтобы я даже заслужила голос – я не твоя девушка или кто-то еще. Но ты, по крайней мере, должен быть вправе говорить.

Я действительно надеялась, что однажды буду звать тебя Джонни. Один раз твоя мама пришла за тобой после школы, когда наша компания тусовалась на крыльце. Ты не видел ее машины, так что она посигналила и позвала: «Джонни!». Мне очень понравилось звучание имени. Джонни. Однажды, я готова поспорить, твоя девушка будет называть тебя Джонни. Ей очень повезло. Может быть, у тебя уже есть девушка прямо сейчас. Если есть, знай – давным-давно в Вирджинии была девочка, которая любила тебя.

Я собираюсь сказать это только один раз, поскольку ты все равно этого никогда не услышишь. Прощай, Джонни.

С любовью,

Лара Джин

Я издаю крик, настолько громкий и настолько пронзительный, что Джейми в тревоге лает.

– Прости, – шепчу я, падая на подушки.

Не могу поверить, что Джон Амброуз Макларен прочитал это письмо. Я не помнила, чтобы оно было таким… откровенным. С таким количеством… тоски и желания. Господи, почему я должна быть человеком, которому нужно так много? Как ужасно. До чего же совершенно ужасно. Я никогда прежде не была обнажена перед парнем, но сейчас я ощущаю себя так, словно была. Я не могу снова спокойно смотреть на письмо, даже думать о нем. Я вскарабкиваюсь на ноги, запихиваю его обратно в конверт, и заталкиваю под свою кровать, словно его больше не существует. С глаз долой, из сердца вон.

Без сомнений, Джон не получит это письмо обратно. На самом деле, не знаю, следует ли мне писать ему ответ вообще. Каким-то образом все, кажется… изменилось. 

Я забыла то письмо, насколько страстно я мечтала о Джоне. Насколько я была уверена, насколько абсолютно верила, что нам предназначено было быть вместе, если бы только. Воспоминание о том чувстве потрясает меня; оно оставляет меня с ощущением беспокойства и даже неуверенности. Зыбкости. Что было в нем такого, задаюсь я вопросом, что заставило меня так верить в это?

Странно, что в письме нет упоминания о Питере. В письме я говорю, что он начал мне нравиться осенью в восьмом классе. Мне также нравился Питер в восьмом классе, так что там определенно был момент пересечения. Когда же начался один, и закончился другой?

Единственный человек, который мог бы знать – это единственный человек, которого я никогда не смогу спросить.

Именно она предсказала, что мне будет нравиться Джон.

Женевьева ночевала у меня дома большинство ночей в то лето. Элли было разрешено оставаться с ночевкой только в особых случаях, так что обычно были только мы вдвоем. Мы обсуждали то, что происходило с ребятами за день, каждую деталь.

– Это будет наша команда, – сказала она мне однажды ночью, ее губы еле шевелились. Мы делали корейские маски для лица, которые прислала моя бабушка, те, что похожи на лыжные маски, с каплей «экстракта» и витаминами и веществами типа спа. – Вот какими будут старшие классы. Буду я и Питер, ты и Макларен, Крисси и Элли могут поделить Тревора. Мы все будем влиятельными парами.  

– Но мы с Джоном не нравимся друг другу в этом смысле, – запротестовала я, стиснув зубы, чтобы удержать маску от сдвига.

– Понравитесь, – ответила она. Она сказала это так, как будто это был предопределенный факт, и я ей поверила. Я всегда ей верила.

Но ничего из этого не исполнилось, кроме части про Джен и Питера.

 

31

Мы с Лукасом сидим в коридоре, скрестив ноги и поедая одну порцию клубнично-песочного мороженого на двоих.

– Придерживайся своей стороны, – напоминает он мне, когда я опускаю голову еще за одним кусочком.

– Эй, это же я купила его! – напоминаю ему я. – Лукас… как ты думаешь, писать кому-то письма считается обманом? Я спрашиваю не для себя, для подруги.

– Нет, – отвечает Лукас. Он вскидывает обе брови. – Постой, эти письма сексуального характера?

– Нет!

– Они наподобие того письма, что ты написала мне? 

Я издаю короткое маленькое «нет». Он бросает на меня взгляд, показывающий, что вовсе не купился на мои слова.

– Тогда все в порядке. Формально, ты чиста. Так кому ты пишешь?

Я колеблюсь.

– Помнишь Джона Амброуза Макларена?

Он закатывает глаза.

– Конечно, я помню Джона Амброуза Макларена. Я по уши втрескался в него в седьмом классе.

– А я была влюблена в него в восьмом!

– Конечно, была. Мы все были. В средних классах тебе нравился либо Джон, либо Питер. Это были два основных варианта. Как Бетти и Вероника. Безусловно, Джон – Бетти, а Питер – Вероника. – Он замолкает. – Помнишь, как раньше у него было невероятно милое заикание?

– Да! Я даже была немного огорчена, когда оно исчезло. Оно было таким очаровательным. Таким мальчишеским. А ты помнишь, что его волосы были цвета нежно-сливочного масла? То есть, я думаю, что свеже-взбитое масло выглядит именно так.

– Я считал, что они больше были лунного пшенично-желтого оттенка, но да. Итак, каким он стал?

– Не знаю… Странно, поскольку я помню его таким со средних классов, и это просто моя память о нем, но вот какой он сейчас…

– У вас, ребят когда-нибудь в прошлом были отношения?

– О, нет! Никогда.

– Наверное, вот почему сейчас он возбуждает твое любопытство.

– Я не говорила, что мне любопытно.

Лукас бросает на меня взгляд.

– Ты, в сущности, так и сказала. Я не виню тебя. Мне бы тоже было любопытно.

– Просто интересно об этом думать.

– Тебе повезло, – говорит он.

– Повезло в чем?

– Повезло в том, что у тебя есть… выбор. Я имею в виду, что, как бы, официально обо мне никто не знает, но если бы даже я открылся, то в нашей школе есть, вроде как, всего два парня-гея. Марк Уайнберг, с лицом-пиццей, и Леон Батлер. – Лукас передергивается.

– А что не так с Леоном?

– Не издевайся надо мной, задавая такие вопросы. Мне просто хочется, чтобы наша школа была больше. Здесь для меня никого нет. – Он уныло глядит в пространство. Иногда я смотрю на Лукаса и на секундочку забываю, что он гей, и мне хочется заново его любить.

Я касаюсь его руки.

– Однажды, очень скоро, ты выйдешь в мир, и у тебя будет такой большой выбор, что ты не будешь знать, что с ним делать. Все будут влюбляться в тебя, потому что ты такой красивый и безумно очаровательный, и ты будешь вспоминать школу, как крошечный барьер.  

Лукас  улыбается, и его уныние растворяется.

– Тем не менее, я не забуду тебя.

 

32

– Пирсы, наконец-то, продали свой дом, – сообщает папа, подкладывая еще салата из шпината на тарелку Китти. – Через месяц у нас будут новые соседи.

Китти оживляется.

– А у них есть дети?

– Донни говорит, что они на пенсии.

Китти издает рвотный звук.

– Старики. Скучно! По крайней мере, у них есть внуки?

– Он не сказал, но я так не думаю. Они, вероятно, снесут тот старый домик на дереве.

Я прекращаю жевать.

– Они собираются снести наш домик на дереве?

Папа кивает.

– Думаю, они поставят там беседку.

– Беседку! – повторяю я. – Раньше нам там было так весело. Мы с Женевьевой часами играли в Рапунцель. Хотя, Рапунцель всегда должна была быть она. Я просто должна была стоять внизу и звать, – я замолкаю, чтобы изобразить свой лучший английский акцент, – Рапунцель, Рапунцель, сбрось свои волосы, мисс.

– И какой, предполагается, это должен быть акцент? – спрашивает меня Китти.

– Кокни, думаю. А что? Разве не получилось?

– Не очень.

– О-о. – Я поворачиваюсь к папе. – Когда они снесут домик на дереве?

– Точно не уверен. Полагаю, до того как заедут, но нельзя знать наверняка.

Как-то раз, я выглянула в окно и увидела, что Джон Макларен был в домике на дереве один. Он просто сидел и читал. И я пошла туда с парой бутылочек Кока-Колы и книгой, и мы читали там весь день. Позже в тот же день появились Питер и Тревор Пайк, и мы отложили книги и стали играть в карты. В то время я испытывала глубокие муки любви к Питеру, так что это ни капли не было романтично, в этом я уверена. Но я помню свои ощущения, словно наш тихий вечер был нарушен, и что я предпочла бы просто продолжать чтение в дружеском молчании.

***

– Мы закопали капсулу времени под тем домиком на дереве, – сообщаю я Китти, выдавливая зубную пасту на зубную щетку. – Женевьева, Питер, Крис, Элли, Тревор, я и Джон Амброуз Макларен. Мы собирались откопать ее после окончания школы.

– Вы должны устроить вечеринку в честь капсулы времени, прежде чем они снесут домик на дереве, – говорит Китти из туалета. Она писает, а я чищу зубы. – Ты можешь отправить приглашения, и это может быть очень весело. Торжественное открытие. 

Я выплевываю зубную пасту.

– Я имею в виду, так было задумано. Но Элли переехала, а Женевьева…

– Ведьма на букву С, – добавляет она.

Я хихикаю.

– Определенно, ведьма на букву С.

– Она страшная. Однажды, когда я была маленькой, она заперла меня в бельевом шкафу! – Китти спускает воду в туалете и встает. – Ты все еще можешь устроить вечеринку, просто не приглашай Женевьеву. В любом случае, тебе нет никакого смысла приглашать бывшую девушку своего парня на вечеринку в честь капсулы времени. 

Как будто существуют какие-то установленные правила этикета, кого следует приглашать на вечеринку по случаю открытия капсулы времени, а кого нет! Как будто действительно существует такое мероприятие как вечеринка в честь капсулы времени!

– Я сразу же вытащила тебя из шкафа, – напоминаю я ей. Я ставлю на место свою зубную щетку. – Вымой руки.

– Я как раз собиралась.

– И почисти зубы. – Прежде чем Китти успевает открыть свой рот, я говорю, – И не говори, что ты как раз собиралась, поскольку я знаю, что это не так.

Китти сделает что угодно, только бы избежать чистки зубов.

***

Мы не можем просто так позволить этому домику на дереве исчезнуть без надлежащих проводов. Это было бы неправильно. Я устрою вечеринку, и она будет тематическая. Женевьева бы посмеялась над этим, вроде как это ребячество, – не то, чтобы я собиралась ее приглашать, так что кого волнует, что она там подумает. Будут только Питер, Крис, Тревор и… Джон. Мне придется пригласить Джона. Как друзья, всего лишь друзья.

***

Что же мы ели в то лето? Сырные палочки. Мягкое сэндвич-мороженое – шоколадная вафля всегда прилипала к пальцам. Теплый гавайский пунш лился рекой. Соки «Капри Сан», когда нам удавалось их достать. У Джона всегда был с собой двухслойный бутерброд с арахисовым маслом и желе в полиэтиленовом пакете с застежкой «зиплок», который ему упаковывала мама. У меня на вечеринке обязательно будут все эти закуски.

Что еще? У Тревора были портативные колонки, которые он раньше повсюду таскал с собой. Его отец очень увлекался южным роком, и в то лето Тревор включал «Милый дом Алабама» так часто, что Питер выбросил его колонки из домика на дереве и Тревор не разговаривал с ним несколько дней. У Тревора Пайка были каштановые волосы, которые завивались, когда на них попадала вода, и он был пухленьким, какими бывают мальчики в средних классах (в щеках, вокруг талии) прямо перед тем, как неожиданно делают огромный рывок в росте и, в большинстве случаев, все приходит в норму. Он был всегда голодным и крутился возле чужих буфетов. Он уходил пописать, а возвращался с эскимо или бананом, или сырными сухариками – со всем, что мог раздобыть. Тревор был номером три Питера. Сначала шли Джон и Питер, а затем Тревор. Они больше не проводят так много времени вместе. Тревор больше дружит с парнями из команды по легкой атлетике. У нас нет никаких общих уроков; я все еще на занятиях для отличников и программах углубленного изучения предметов, Тревор же никогда не был так увлечен школой или оценками. Хотя он был веселым.   

Помню тот день, когда Женевьева появилась в моем доме вся в слезах, говоря, что она переезжает. Не очень далеко, она все равно ходила бы вместе с нами в школу, но больше не смогла бы кататься на велосипеде или приходить к нам. Питер был расстроен; он утешал ее и обнимал. Я еще подумала, какими взрослыми они кажутся в этот момент, будто настоящие влюбленные подростки. А потом Крис с Джен из-за чего-то поссорились, сильнее, чем обычно; я даже не помню причины. Думаю, там было что-то, связанное с их родителями. Всякий раз, когда их родители не ладили, все отражалось на них, словно мусор, плывущий по реке.

Джен переехала, но мы все равно оставались друзьями, а затем, примерно в то время, когда в восьмом классе устраивались танцы, она бросила меня. Полагаю, в ее жизни больше не было для меня места. Я думала, Женевьева была тем человеком, которого я буду знать вечно. Человеком, который всегда рядом, о котором вы просто всегда знаете, что он есть, несмотря ни на что. Но это не так. Вот они мы, три года спустя, и мы хуже, чем просто чужие. Я знаю, что это она сняла то видео; знаю, что это она отправила его Anonybitch. Как я могу такое простить?

 

33

У Джоша новая подружка – Лиза Букер, девушка из его комикс-клуба. У нее вьющиеся каштановые волосы, красивые глаза, большие сиськи, брекеты. Она старшеклассница, как и Джош, умная, как и Джош. Я просто не могу поверить, что он теперь с девушкой, которая не является Марго. По сравнению с моей сестрой, прекрасные глаза и большие сиськи Лизы Букер – ничто.

Я продолжаю видеть на подъездной дорожке Джоша машину, которую не знаю. А сегодня, когда я забирала почту, они с Джошем вышли из дома, и он проводил ее до автомобиля, а затем поцеловал. Точно так же, как раньше целовал Марго.

Я жду, пока она не отъезжает, и прежде, чем он зайдет обратно в дом, окликаю его.

– Так у вас с Лизой теперь роман, да?

Он оборачивается и выглядит, по меньшей мере, смущенным.

– Мы тусовались, да. Это не серьезно или что-то такое. Но она мне нравится. – Джош подходит на несколько футов ближе, так, чтобы мы не были слишком далеко друг от друга.

Я не могу удержаться, чтобы не сказать:

– О вкусах не спорят. Но серьезно, ты предпочел ее Марго? – Я издаю обиженный смешок, который удивляет даже меня, поскольку теперь у нас с Джошем все хорошо – не так, как прежде, но нормально. Было низко такое говорить. Я не говорю это, чтобы придраться к Лизе Букер, которую даже не знаю; я произношу это ради сестры. Ради того, кем они были друг для друга. 

Он тихо отвечает:

– Я не предпочел Лизу Марго, и ты это знаешь. Мы с Лизой едва ли знали друг друга в январе.

– Ладно, хорошо, но почему тогда не Марго?

– Просто, ничего бы не получилось. Она до сих пор мне не безразлична. Я всегда буду ее любить. Но она была права, разорвав отношения, когда уехала. Было бы только тяжелее, если бы мы продолжали их поддерживать.

– Разве это не стоило бы того, чтобы просто увидеть, что получится? Узнать?

– Все закончилось бы так же, даже если бы она не уехала в Шотландию.

У его лица то самое упрямое выражение – его безвольный подбородок решительно приподнят. Знаю, он не собирается больше ничего говорить: на самом деле, это не мое дело, совсем не мое. Это дело его и Марго, и, возможно, он даже сам не понимает всего до конца.

 

34

Крис появилась у меня дома с волосами, окрашенными в стиле омбре с лавандовыми кончиками. Стянув капюшон своей куртки, она интересуется у меня:

– Что думаешь?

– Думаю, симпатично, – отвечаю я.

Китти говорит одними губами: «Как пасхальное яйцо».

– Я, в основном, сделала это для того, чтобы позлить маму. – В ее голосе слышны крошечные нотки неуверенности, которые она пытается скрыть.

– Ты выглядишь утонченно, – говорю я ей. Я протягиваю руку и касаюсь кончиков ее волос – на ощупь они такие же синтетические, как волосы куклы Барби после мытья. 

Китти произносит одними губами: «Как бабушка», и я обрываю ее взглядом.

– Мои волосы выглядят как дерьмово? – спрашивает ее Крис, нервно пожевывая нижнюю губу.

– Не ругайся перед моей сестрой! Ей десять!

– Прости. Они выглядят как говно?

– Ага, – признается Китти. Спасибо Господу за Китти – всегда можно рассчитывать на то, что она скажет горькую правду. – А почему ты просто не пойдешь в салон и не покрасишь их там?

Крис начинает проводить пальцами по волосам.

– Я ходила, – выдыхает она. – Дерь… я имею в виду, ужас. Может, мне просто следует отрезать кончики.

– Я всегда считала, что ты будешь отлично смотреться с короткими волосами, – говорю я. – Но, честно говоря, не думаю, что лавандовый смотрится плохо. На самом деле, отчасти даже красиво. Как внутренности ракушки. – Если бы я была такая же бесстрашная, как Крис, то отрезала бы волосы коротко, как у Одри Хепберн в «Сабрине». Но я не настолько смелая, да и, к тому же, уверена, что в тот же момент начала бы скучать по своим хвостикам, косичкам и локонам.  

– Хорошо. Возможно, я сохраню его ненадолго.

– Тебе следует попробовать глубокое кондиционирование и посмотреть, поможет ли это, – предлагает Китти, и Крис пристально смотрит на нее.

– У меня есть корейская маска для волос, которую купила мне бабушка, – произношу я, обхватывая ее рукой.

Мы идем наверх, и Крис проходит в мою комнату, пока я роюсь в ванной в поисках маски для волос. Когда я возвращаюсь в свою комнату с баночкой, Крис сидит на полу, скрестив ноги, и тщательно изучает содержимое шляпной коробки.

– Крис! Это личное.

– Она была на виду! – Она поднимает валентинку Питера и стихотворение, которое он написал мне. – Что это?

Я с гордостью заявляю:

– Это стихотворение, которое Питер написал для меня на День Святого Валентина.

Крис снова смотрит на бумагу.

– Он сказал, что сам его написал? Да он тот еще брехун. Это стихи Эдгара Аллана По.

– Нет, Питер точно сам его написал.

– Это строчки из стихотворения, которое называется «Аннабель Ли»! Мы изучали его на коррективном курсе английского языка в средних классах. Я это помню, потому что мы ходили в музей Эдгара Аллана По, а затем отправились кататься на лодке, которая называлась  «Аннабель Ли». Стихотворение висело в рамке на стене!

Я не могу в это поверить.

– Но… он сказал мне, что написал его для меня.

Она хмыкает.

– Типичный Кавински. – Когда Крис замечает, что я не хихикаю вместе с ней, она добавляет, – Э-э, как бы то ни было. Но идея была хорошая, что тоже считается, верно?

– За исключением того, что это не его идея. – Я была так счастлива получить это стихотворение. Никто раньше не писал мне любовных стихов, а сейчас выясняется, что это был плагиат. Подделка.

– Да не злись ты. Я считаю, что это забавно! Он явно пытался произвести на тебя впечатление.

Мне следовало догадаться, что Питер не писал его. Он почти никогда не читает в свободное время, не говоря уже о том, чтобы сочинять стихи.

– Что ж, по крайней мере, ожерелье настоящее, – говорю я.

– Ты уверена?

Я бросаю на нее угрожающий взгляд.

***

Когда в тот вечер мы с Питером болтаем по телефону, я твердо настроена прижать его к стенке по поводу стихотворения, или хотя бы подколоть его. Но потом наш разговор заходит о предстоящем выездном матче в пятницу.

– Ты ведь придешь, да? – спрашивает он.

– Мне бы хотелось, но в пятницу вечером я обещала Сторми покрасить ее волосы.

– А ты не можешь просто сделать это в субботу?

– Не могу, в субботу вечеринка в честь капсулы времени, и у нее будет свидание в тот вечер. Вот почему ее волосы необходимо привести в порядок в пятницу… – Звучит как слабое оправдание, знаю. Но я обещала. К тому же… я не смогу поехать на автобусе с Питером, и не буду чувствовать себя комфортно сорок пять минут вести машину до школы, в которой ни разу не была. В любом случае, я ему там не нужна. Не так, как нужна Сторми.

Он молчит.

– Я приду на следующую игру, обещаю, – говорю я.

Питер выпаливает:

– Девушка Гейба приходит на каждую игру, и каждый раз в день игры рисует на своем лице его номер. А ведь она даже не учится в нашей школе!

– Было всего четыре игры, и я ходила на две из них! – Теперь я раздражена. Знаю, лакросс важен для него, но мои обязательства в Белвью не менее важны. – И знаешь что? Я знаю, что ты не писал для меня то стихотворение на День Святого Валентина. Ты скопировал его у Эдгара Аллана По!

– Я никогда не говорил, что написал его, – увиливает он.

– Да, говорил. Ты вел себя так, будто написал его.

– Я не собирался, но потом ты была так счастлива из-за него! Прости за то, что попытался сделать тебя счастливой.

– Знаешь что? Я собиралась испечь лимонное печенье в день игры, но теперь даже не знаю.

– Отлично, тогда я не знаю, смогу ли прийти в субботу на твою вечеринку в домике на дереве. Может, я буду слишком уставшим после игры.

Я ахаю.

– Лучше бы тебе быть там!

Эта вечеринка и так очень маленькая, да и Крис – не самый надежный человек. Не могут же быть только Тревор, Джон и я. Из трех человек вечеринки не получится.

Питер издает хмыкающий звук.

– Что ж, тогда лучше бы мне увидеть в своем шкафчике немного лимонного печенья в день игры.

– Отлично.

– Отлично.

***

В пятницу я приношу ему лимонное печенье и рисую на щеке его номер, что приводит Питера в восторг. Он хватает меня и подбрасывает в воздух, и его улыбка такая широкая. Я чувствую себя виноватой, что не делала этого раньше, ведь с моей стороны потребовалось такая малость, чтобы осчастливить его. Теперь я понимаю, что маленькие вещи, небольшие усилия – это то, что помогает отношениям продолжаться. И еще, я знаю, что в некоей малой степени, я в силах причинить ему боль, но также у меня есть власть и все исправить. Это открытие вызывает у меня в груди странное тревожное чувство, причины которому я не могу объяснить.

 

35

Я волновалась, что в это время года находиться в домике на дереве слишком долго будет холодно, но погода стоит такая теплая, что папа начинает разглагольствовать об изменении климата и в какой-то момент мы с Китти даже перестаем его слушать.

После его бурной речи я беру из гаража лопату и начинаю копать под деревом. Земля твердая, и мне требуется некоторое время, чтобы войти в хороший ритм копания, но, в конце концов, через пару футов я натыкаюсь на металл. Капсула времени – размером с небольшой кулер, она похожа на футуристический термос для кофе. Металл подвергся эрозии от дождя, снега и грязи, но не так сильно, как можно подумать, учитывая, что прошло уже около четырех лет. Я отношу ее в дом и отмываю в раковине так, что она снова заблестела.    

Ближе к полудню наполняю продуктовую сумку сэндвич-мороженым, гавайским пуншем и сырными палочками и несу это все в домик на дереве. Подходя к заднему двору Пирсов, одновременно пытаясь удержать сумку, портативные динамики и телефон, я вижу Джона Амброуза Макларена, который, скрестив руки на груди, стоит напротив домика на дереве и внимательно смотрит на него. Я бы узнала его светловолосую голову где угодно.  

Я замираю, внезапно чувствуя нервозность и неуверенность. Я думала, что когда он приедет, со мной будут Питер или Крис, и это сгладило бы любую неловкость. Но удача была не на моей стороне.

Я опускаю все вещи и прохожу вперед, чтобы похлопать его по плечу, но он оборачивается прежде, чем я успеваю подойти. Я делаю шаг назад.

– Эй! Привет! – говорю я.

– Привет! – Он окидывает меня долгим взглядом. – Это, правда, ты?

– Я.

– Мой друг по переписке, неуловимая Лара Джин Кави, которая появляется на «Модели ООН» и убегает, даже не поздоровавшись?

Я закусываю внутреннюю часть щеки.

– Вполне уверена, что я, по меньшей мере, поздоровалась.

Подразнивая, он говорит:

– Нет, я вполне уверен, что ты этого не делала.

Он прав: я не поздоровалась. Я была слишком взволнована. Так же, как и прямо сейчас. Должно быть, виной этому является расстояние между временем, когда знаешь кого-то, когда был ребенком, и встречаешь его сейчас, когда вы оба уже повзрослели, но еще не стали совсем взрослыми, а между вами – все эти годы и письма, и ты не знаешь, как себя вести.

– Ну, ладно. Ты выглядишь… высоким.

Он выглядит не просто высоким. Теперь, когда у меня есть возможность хорошо рассмотреть его, я замечаю больше. С его светлыми волосами, молочно-белой кожей и румянцем на щеках, он выглядит так, словно мог бы быть сыном английского фермера. Но, при этом, он стройный, так что, возможно, это впечатлительный сын фермера, который укрывается в амбаре с книжкой. Эта мысль вызывает у меня улыбку, и Джон одаривает меня любопытным взглядом, но не спрашивает, почему я улыбаюсь.

Кивнув, он произносит:

– А ты выглядишь… точно так же.

Глотаю воздух. Это хорошо или плохо?

– Правда? – Я встаю на цыпочки. – Думаю, что с восьмого класса я подросла, по меньшей мере, на дюйм. – И, по меньшей мере, моя грудь тоже стала немного больше. Ненамного. Не то, чтобы мне хотелось, чтобы Джон это заметил – я просто так говорю.

– Нет, ты просто выглядишь… такой же, какой я тебя помню. – Джон Амброуз протягивает руку, и я думаю, что он пытает обнять меня, но он только пытается взять у меня сумку, и получается такой короткий, но странный танец, из-за которого я чувствую себя смущенной, но он, кажется, этого не замечает. – Итак, спасибо, что пригласила меня.

– Спасибо, что приехал.

– Хочешь, чтобы я помог тебе поднять все это наверх?

– Конечно, – отвечаю я.

Джон берет у меня сумку и заглядывает внутрь.

– О-о, вау. Все наши старые закуски! Почему бы тебе не пойти первой, а я  подам тебе ее.

Что я и делаю – вскарабкиваюсь по лестнице, а он следует за мной. Я приседаю, вытянув руки и ожидая, что он подаст мне сумку.

Но когда он поднимается вверх, он вдруг останавливается на полпути, смотрит на меня и говорит:

– Ты до сих пор заплетаешь волосы в необычные косы.

Я прикасаюсь к своей косе с боку. Все, чем я запомнилась. В то время Марго была единственной, кто заплетал мне волосы.

– Ты считаешь, что они выглядят необычными?

– Да. Как… деликатес.

Я разражаюсь хохотом.

– Деликатес!

– Ага. Или… Рапунцель.

Я опускаюсь на живот, подобравшись к краю, и делаю вид, что свешиваю волосы, чтобы он взобрался по ним. Он поднимается на верхнюю ступеньку лестницы и подает мне сумку, которую я беру, а затем ухмыляется и дергает за косу. Я все еще лежу, но чувствую, будто меня поразил электрический заряд. И вдруг начинаю ощущать себя очень встревоженной из-за того, что в этом маленьком домике на дереве вот-вот столкнутся два моих мира – прошлый и настоящий, друг по переписке и парень. Наверное, мне следовало продумать все это немного лучше. Но я была слишком сосредоточена на капсуле времени, и закусках, и самой идее – старые друзья снова соберутся вместе, чтобы сделать то, что задумали. И вот они мы здесь.  

– Все хорошо? – интересуется Джон, предлагая мне свою руку, когда я поднимаюсь на ноги.

Я не беру его руку; я не хочу еще одного разряда.

– Все отлично, – весело отвечаю я.

– Эй, ты так и не отправила мне мое письмо обратно, – говорит он. – Ты нарушила нерушимую клятву.

Я неловко посмеиваюсь. Я отчасти надеялась, что он не спросит об этом.

– Было слишком стыдно. То, что я написала. Я не могла вынести мысли, что его увидит кто-то еще.

– Но я его уже видел, – напоминает он мне.

К счастью, в эту минуту появляются Крис с Тревором Пайком, и прерывают разговор о письме. Они сразу же набрасываются на закуски. А между тем, Питер опаздывает. Я пишу ему строгое: «Тебе бы лучше быть в пути». А затем: «Не отвечай, если за рулем. Это опасно».

Как только я снова пишу, голова Питера просовывается в дверь, и он забирается внутрь. Я собираюсь обнять его, но сразу за ним появляется Женевьева. Все мое тело застывает.

Я перевожу взгляд с него на нее. Она проплывает мимо меня и заключает Джона в объятья.

– Джонни! – визжит она, и он смеется. Я чувствую острый укол зависти в животе. Неужели каждый парень должен быть ею очарован?

В то время, как она обнимает Джона, Питер смотрит на меня умоляющим взглядом. Он произносит одними губами: «Не злись», и складывает руки в мольбе. Я отвечаю одними губами: «Какого черта», и он морщится. Я никогда прямо не говорила, что не приглашаю ее, но я думала, что это и так понятно. А затем я думаю: «Минуточку». Они пришли сюда вместе. Он был с ней и ни слова не сказал мне об этом, а затем привез ее сюда, сюда, в мой дом. То есть, в домик на дереве моих соседей. Эту девушку, которая обидела меня, причинила боль нам обоим.

Затем Питер с Джоном обнимаются, дают пять, и похлопывают друг друга по спине, словно старые армейские товарищи, давно потерянные братья по оружию.

– Это было офигеть как давно, приятель, – говорит Питер.

Женевьева уже расстегивает молнию на своей дутой белой куртке «пилотке» и устраивается поудобнее. Какой бы мимолетный шанс выпнуть их с Питером из соседского домика на дереве у меня ни был – он упущен.

– Привет, Крисси, – говорит она, улыбаясь, и усаживается на пол. – Милые волосы. 

Крис злобно на нее смотрит.

– А что ты вообще здесь делаешь? – Обожаю, что она сказала это, – я обожаю ее.

– Мы с Питером тусовались и он рассказал мне о том, чем вы, ребят, сегодня занимаетесь. – Снимая куртку, Женевьева обращается ко мне, – Полагаю, мое приглашение затерялось на почте. 

Я не отвечаю, ведь что я могу сказать на глазах у всех? Я просто прижимаю колени к груди. Теперь, когда я сижу рядом с ней, я понимаю, насколько мал стал этот домик на дереве. Здесь едва хватает места для всех рук и ног, и парни сейчас стали такими большими. Раньше мы были более или менее одинакового размера, мальчики и девочки.

– Боже, это место всегда было таким крошечным? – спрашивает Женевьева ни у кого конкретно. – Или это просто мы стали очень большими? – смеется она. – Кроме тебя, Лара Джин. Ты по-прежнему малюсенькая, с ноготок. – Она произносит это сладко. Словно сгущенное молоко. Мило и снисходительно. Супер густо слащаво.  

Я подыгрываю и улыбаюсь. Не позволю ей себя разозлить.

Джон закатывает глаза.

– Все та же прежняя Джен. – Он говорит это холодно, словно с раздражением, но она улыбается ему своей милой улыбкой со сморщенным носиком, будто он сделал ей комплимент. Но затем он глядит на меня, сардонически подняв одну бровь, и я перестаю волноваться обо всем, вот так просто. Неким странным образом, возможно, ее присутствие здесь замкнет круг. Она может забрать из капсулы времени все, что бы там ей не принадлежало, и наша история может быть закончена. 

– Трев, брось мне сэндвич-мороженое, – просит Питер, втискиваясь между Женевьевой и мной. Он протягивает свои длинные ноги в центр круга, а все остальные приспосабливаются, чтобы освободить для него место.

Я отталкиваю его ноги, чтобы поставить в центр капсулу времени.

– Все, вот она. Все ваши величайшие сокровища с седьмого класса.

Я пытаюсь с размаху открыть алюминиевый верх, но он по-настоящему застрял. Я борюсь с ним, пытаясь открыть ногтями. Бросаю взгляд на Питера, но он возится с мороженым, не обращая внимания, так что поднимается Джон и помогает мне ее открутить. От него пахнет сосновым мылом. Я добавляю это в список новых вещей, которые я о нем узнала.  

– Итак, как мы это сделаем? – спрашивает у меня Питер с набитым мороженым ртом. – Мы просто все вывалим в кучу?

Я об этом уже подумала.

– Думаю, нам следует по очереди вытягивать из нее по одной вещи. Давайте растянем это, будто открываем подарки Рождественским утром.

Женевьева в предвкушении подается вперед. Не глядя, я протягиваю руку в цилиндр и вытаскиваю первое, к чему прикасаются мои пальцы. Забавно, я забыла, что положила внутрь, но мгновенно узнаю, что это; мне даже не нужно смотреть. Это браслет дружбы, который Женевьева сделала для меня, когда мы были в пятом классе, и у нас был период увлечения плетением. Розовый, белый и светло-голубой шеврон. Я тоже сплела для нее. Фиолетовый и желтый шеврон. Она, наверное, даже не помнит этого. Я поглядываю на нее, но на ее лице нет никаких эмоций. Никаких признаков узнавания.

– Что это? – спрашивает Тревор.

– Это мое, – отвечаю я. – Это… браслет, который я раньше носила.

Питер прикасается своим ботинком к моему.

– Этот кусок веревки был твоим самым ценным предметом? – дразнит он.

Джон наблюдает за мной.

– Раньше ты носила его все время, – замечает он, и как же мило, что он это помнит.

Однажды надев, он никогда не должен сниматься, и я так сильно любила его, что пожертвовала в капсулу времени. Может быть, вот где рухнула наша дружба с Джен. Проклятье браслета дружбы. 

– Ты следующий, – говорю я ему.

Он опускает в капсулу руку и вытаскивает бейсбольный мяч.

– Это мое, – ликует Питер. – Это когда я сделал хоумран в Клермонт Парке. – Джон бросает ему мяч, и Питер ловит его. Внимательно рассматривая его, он добавляет, – Видите, я подписал его и поставил на нем дату!

– Я помню тот день, – произносит Женевьева, склонив голову. – Ты выбежал с поля и поцеловал меня на глазах у своей мамы. Помнишь?

– Э–э… не совсем, – бормочет Питер. Он смотрит на бейсбольный мяч, вертя его в руке, словно очарован им. Я не верю ему. Абсолютно не верю.

– Не-лов-ко, – произносит Тревор со смешком. 

Мягким голосом, словно здесь больше никого нет, она спрашивает у него:

– Можно я заберу его себе?

Уши Питера краснеют. Он в панике смотрит на меня.

– Кави, тебе он нужен?

– Не-а, – отвечаю я, не поворачивая к ним голову. Хватаю пакет сырных палочек и запихиваю горсть в рот. Я настолько зла, что все, что могу, – это есть сырные палочки, иначе я просто закричу на него.

– Хорошо, тогда я оставлю его у себя, – говорит Питер, положив мяч в карман пальто. – Оуэн, возможно, захочет взять его. Прости, Джен. – Он хватает капсулу времени и начинает копаться в ней. Он поднимает вверх потрепанную бейсболку. Ориолс. Слишком громко он произносит, – Макларен, смотри, что у меня здесь. 

По лицу Джона, подобно медленному восходу солнца, расплывается улыбка. Он берет ее у Питера и надевает на голову, поправляя козырек.

– Это и вправду была твоя самая ценная вещь, – говорю я. Он носил ее до поздней осени. Я попросила папу купить мне футболку с Ориолс, поскольку думала, что Джон Макларен будет впечатлен. Я надевала ее дважды, но не думаю, что он вообще заметил. Моя улыбка постепенно исчезает, когда я замечаю Женевьеву, наблюдающую за мной. Наши взгляды встречаются; в ее глазах виден некий знающий свет, который заставляет меня нервничать. Она отводит взгляд; сейчас она улыбается сама себе.

– Ориолс – отстой, – говорит Питер, прислонившись к стене. Он тянется за коробкой сэндвич-мороженого и берет один себе.

– Передай мне тоже, – просит Тревор.

– Прости, это последний, – отвечает Питер, откусывая его.

Джон ловит мой взгляд и подмигивает.

– Все тот же старый Кавински, – говорит он, и я смеюсь. Знаю, он думает о наших письмах.

Питер усмехается.

– Эй, больше никакого заикания.

Я застываю. Как Питер мог так бесцеремонно поднять эту тему? Даже тогда, в средних классах, никто из нас никогда не говорил о заикании Джона. Он был таким застенчивым из-за этого. Но сейчас Джон просто улыбается, пожимает плечами и говорит:

– Я избавился от него у логопеда Элейн еще в восьмом классе. – Как он уверен в себе!

Питер моргает, и я вижу, что он застигнут врасплох. Он не знает такого Джона Макларена. Раньше считалось, что Питер был лидером, не Джон. Он просто оставался в тени Питера. Может, Питер и остался прежним, но Джон изменился. Теперь именно Питер – тот, кто менее уверен. 

Следующей идет Крис. Она вытаскивает кольцо с маленькой жемчужиной в центре. Оно принадлежит Элли, это подарок от ее тети на конфирмацию. Она любила это кольцо. Я должна отправить его ей. Тревор достает свое сокровище – бейсбольную карточку с автографом. И именно Женевьева вытаскивает сокровище Крис – конверт с двадцатидолларовой купюрой внутри.  

– Да! – вскрикивает Крис. – Я была таким маленьким гением. – Мы даем пять друг другу.

– А что насчет тебя, Джен? – спрашивает Тревор.

Она пожимает плечами.

– Полагаю, я ничего не положила в капсулу.

– Ты должна была, – говорю я, стряхивая с пальцев оранжевую пудру от сырных палочек. – В тот день ты была с нами. – Я помню, как она разрывалась между тем, чтобы положить внутрь их с Питером фотографию или розу, которую он подарил ей на день рождения. Я не могу вспомнить, на чем она остановилась.

– Что ж, внутри ничего нет, так что, полагаю, я ничего не клала. Без разницы.

Я заглядываю внутрь капсулы времени, чтобы удостовериться. Она пустая.

***

– Помните, как мы раньше играли в Ассасинов? – интересуется Тревор, выдавливая последние капли сока из своего Капри Сан.

Ох, как я любила эту игру! Она похожа на пятнашки: каждый игрок наугад вытягивает имя другого игрока, после чего должен выбить его из игры. Когда он выбивает своего, то должен нейтрализовать того, кого должен был выбить тот. В игре нужно много подкрадываться и прятаться. Она может длиться несколько дней. 

– Я была Черной Вдовой, – говорит Женевьева. Она слегка подталкивает Питера плечом. – Я выигрывала больше всех.

– Я тебя умоляю, – усмехается Питер. – Я много раз побеждал.

– Так же, как и я, – вставляет Крис.

Тревор показывает на меня.

– Эл’ил Джи, ты была наихудшей. Не думаю, что ты хоть раз выиграла.

Я делаю недовольное лицо. Эл’ил Джи. Я и забыла, что он называл меня так раньше. И он прав – я ни разу не выиграла. Вообще. Один раз я была близка к победе, но Крис нейтрализовала меня на встрече по плаванью Китти. Я думала, что была в безопасности, поскольку стояла поздняя ночь. Я была так близка к победе, что почти могла ощутить ее на вкус.  

Глаза Крис встречаются с моими, и я знаю, что она тоже помнит это. Она подмигивает мне, а я одариваю ее раздраженным взглядом.

– У Лары Джин просто нет инстинкта убийцы, – произносит Женевьева, глядя на свои ногти.

Я отвечаю:

– Не всем же дано быть черными вдовами.

– Верно, – соглашается она, и я стискиваю зубы.

Джон спрашивает у Питера:

– А помнишь тот раз, когда у меня было твое имя, и я прятался перед школой за машиной твоего отца, но из автомобиля вышел не ты, а твой отец? И я так напугал его, что мы с ним оба закричали?

– А затем нам пришлось все бросить, когда Тревор заявился в мамин магазин в лыжной маске, – хохочет Питер.

Все смеются, за исключением меня. Я все еще переживаю из-за «инстинкта убийцы» Женевьевы в мой огород.

Тревор смеется так сильно, что едва может говорить.

– Она чуть не вызвала копов! – умудряется пролепетать он.

Питер слегка подталкивает носок моих кед своим.

– Мы должны снова сыграть.

Он пытается вернуть мою благосклонность, но я не готова простить его, так что просто безразлично пожимаю плечами. Хотелось бы мне на него не злиться, ведь мне действительно хочется снова сыграть. Я хочу доказать, что у меня тоже есть инстинкт убийцы, что я не какой-то ассасин-неудачник. 

– Нам следует сделать это, – говорит Джон. – В память о прошлом. – Он ловит мой взгляд. – Одна последняя попытка, Лара Джин.

Я улыбаюсь.

Крис приподнимает бровь.

– И что же получит победитель?

– Ну, … ничего, – отвечаю я. – Это будет просто ради удовольствия. – При этих словах Тревор корчит рожу.

– Обязательно должен быть приз, – говорит Женевьева. – А иначе, какой смысл?

Я быстро соображаю. Что бы могло быть хорошим призом?

– Билеты в кино? Выпечка на выбор победителя? – выпаливаю я. Никто не говорит ни слова.

– Мы все могли бы скинуться по двадцатке, – предлагает Джон. Я бросаю на него благодарный взгляд, и он улыбается.

– Деньги – это скучно, – произносит Женевьева, потягиваясь, как кошка.

Я закатываю глаза. Кому нужны ее два цента? Ее сюда даже не приглашали.

Тревор говорит:

– Эм-м, а как насчет того, что победитель будет получать завтрак в постель каждый день в течение недели? Это могли бы быть блины в понедельник, омлет во вторник, вафли в среду, и так далее. Нас шестеро, так что…

Содрогнувшись, Женевьева вставляет:

– Я не ем завтрак. – Все стонут.

– Почему бы тебе не предложить что-то вместо того, чтобы отвергать все предложения, – бросает Питер, и я прячу лицо за косой, чтобы никто не увидел мою улыбку.

– Ладно. – Женевьева раздумывает минуту, а затем по ее лицу расползается ухмылка. Это ее взгляд Грандиозной Идеи, и он заставляет меня нервничать. Медленно, взвешенно, она предлагает, – Победитель получает желание.

– От кого? – спрашивает Тревор. – От всех?

– От любого, кто играет.

– Погодите, – встревает Питер. – На что мы здесь подписываемся?

Женевьева выглядит очень довольной собой.

– Одно желание, и ты должен исполнить его. – Она похожа на злую королеву.

Глаза Крис поблескивают, когда она интересуется:

– Все, что угодно?

– В пределах разумного, – быстро добавляю я. Я подразумевала вовсе не это, но, по крайней мере, народ готов играть.

– Разумное – субъективно, – указывает Джон.

– В сущности, Джен не может заставить Питера заняться с ней сексом в последний раз, – говорит Крис. – Все же думают об этом, верно?

Я застываю. Это не то, о чем я думала; как бы, вообще. Но теперь думаю.

Тревор разражается смехом, и Питер толкает его. Женевьева качает головой.

– Ты омерзительна, Крисси.

– Я только сказала то, о чем подумали все!

В этот момент я почти не слушаю. Все, о чем я могу думать, это то, что мне хочется сыграть в эту игру и хочется выиграть. Хотя бы раз я хочу в чем-то победить Женевьеву.

У меня есть только одна ручка и нет бумаги, так что Джон разрывает коробку от сэндвич-мороженого, и мы по очереди записываем наши имена на кусочках картона. Затем каждый кладет свое имя в пустую капсулу времени, и я встряхиваю ее. Мы передаем ее по кругу, я вытягиваю последняя. Достаю кусок картона, и, держа близко к груди, открываю его.

ДЖОН.

Что ж, это все усложняет. Я украдкой поглядываю на него. Он аккуратно засовывает свой кусочек картона в карман джинсов. Прости, друг (по переписке), но ты проиграешь. Я быстрым взглядом обвожу помещение в поисках подсказки, у кого может быть мое имя, но у всех на лицах застыло непроницаемое выражение.

 

36

Правила: ваш дом – безопасная зона. Школа находится в безопасной зоне, а вот парковка – нет. Как только ты переступишь за дверь, начинается честная игра. Ты выбываешь, если тебя выбили касанием в две руки.

И если ты не исполнишь желание, то поплатишься жизнью. Женевьева объявляет последнюю часть и от нее меня бросает в дрожь. Тревор Пайк содрогается и говорит:

– Девушки – страшные.

– Нет, девушки в их семье страшные, – поправляет Питер, показывая на Крис и Женевьеву. Они обе улыбаются, и в их улыбках я вижу семейное сходство. Бросив на меня косой взгляд, Питер с надеждой добавляет: – Но ты не страшная. Ты милая, правда? 

Внезапно я припоминаю кое-что, что сказала мне Сторми. «Не позволяй ему стать слишком уверенным в тебе». Питер во мне очень уж уверен. Настолько уверен, насколько только может быть человек.

– Я тоже могу быть страшной, – спокойно отвечаю я, и он бледнеет. Всем остальным я говорю, – Давайте просто повеселимся.

– О-о, это будет весело, – уверяет меня Джон. Он надевает свою кепку Ориолс на голову и тянет козырек вниз. – Игра началась. – Он ловит мой взгляд. – Если ты считала, что я был хорош в «Модели ООН», подожди, пока не увидишь мои навыки Нулевой видимости 30. 

Я прохожу вместе со всеми к их машинам, и слышу, как Питер говорит Женевьеве попросить Крис подвезти ее, от чего они обе отказываются.

– Разбирайтесь сами, – поизносит Питер. – Я остаюсь со своей девушкой.

Женевьева закатывает глаза, а Крис постанывает.

– Уф. Хорошо. – Она говорит Женевьеве. – Садись.

Автомобиль Крис выезжает с подъездной дорожки, когда Джон спрашивает Питера:

– А кто твоя девушка?

У меня внутри все падает.

– Кави. – Питер бросает на него недоумевающий взгляд. – Ты не знал? Странно.

Теперь они оба смотрят на меня. Питер в растерянности, но Джон понял все, чем бы это «все» ни было.

Мне следовало рассказать ему. Почему же я этого не сделала?

***

Вскоре после этого все, за исключением Питера, уходят.

– Итак, мы собираемся об этом поговорить? – спрашивает он, следуя за мной на кухню. У меня в руках мусорный мешок со всеми обертками от мороженого и Капри Санс, и я отказалась от его предложения отнести пакет вниз. Я чуть не спотыкаюсь, спускаясь с мешком по лестнице, но мне плевать.

– Конечно, давай поговорим. – Я оборачиваюсь и подхожу к нему, размахивая мусорным мешком. Он с испугом поднимает руки вверх. – Зачем ты привез Женевьеву?

Питер морщится.

– Уф, Кави, прости.

– Ты тусовался с ней? Вот почему ты не приехал пораньше, чтобы помочь мне все приготовить?

Он медлит с ответом.

– Да, я был с ней. Она позвонила мне вся в слезах, поэтому я поехал к ней, а потом просто не мог оставить ее одну… и привез сюда.

В слезах? Я никогда не видела ее плачущей. Она не плакала даже когда умерла ее кошка Королева Елизавета. Должно быть, она притворялась, чтобы заставить Питера остаться.

– Ты просто не мог оставить ее?

– Нет, – отвечает он. – Прямо сейчас, она переживает хреновые времена. Я просто пытаюсь оказать ей поддержку. Как друг. Вот и все!

– Боже, она действительно знает, как воздействовать на тебя, Питер!

– Это не так.

– Это всегда так. Она дергает за ниточки, а ты просто… – Я болтаю руками и головой, как марионетка.

Питер хмурится.

– Это было зло.

– Что ж, прямо сейчас я чувствую себя злой. Так что остерегайся.

– Но ты не злая. Обычно.

– Почему ты не можешь мне просто рассказать?  Ты же знаешь, я никому не скажу. Мне действительно хочется это понять, Питер.

– Потому что не мне об этом рассказывать. Не пытайся заставить меня, потому что я не могу.

– Она делает все это, чтобы тобой манипулировать. Вот что она делает. – Я слышу ревность в своем голосе, и я ненавижу это, ненавижу. Это не я.

Он вздыхает.

– Между нами ничего не происходит. Ей просто нужен друг.

– У нее много друзей.

– Ей нужен старый друг.

Я качаю головой. Он не понимает. Девушки понимают друг друга так, как никогда не поймут парни. Вот откуда я знаю, что это просто еще одна из ее игр. Появиться сегодня в моем доме – просто еще один из ее способов показать надо мной свое превосходство.

Затем Питер говорит:

– Кстати, о старых друзьях. Я не знал, что вы с Маклареном были такими закадычными приятелями.

Я краснею.

– Я говорила тебе, что мы были друзьями по переписке.

Приподняв брови, он спрашивает:

– Вы друзья по переписке, но он не знает, что мы вместе?

– Эта тема никогда не всплывала!

Погодите-ка – это я должна сейчас злиться на него, а не наоборот. Каким-то образом весь этот разговор перевернулся в обратную сторону, и теперь я – та, кто оправдывается.

– Итак, в тот день, когда ты пошла на ту штуку «Модели ООН» несколько месяцев назад, я спросил тебя, видела ли ты Макларена и ты ответила нет. Но сегодня он поднял эту тему, и ты, безусловно, видела его там. Не так ли?

Я сглатываю.  

– Когда это ты превратился в обвинителя? Уф. Я видела его там, но мы даже не разговаривали; я просто вручила ему записку…

– Записку? Ты передала ему записку?

– Она была не от меня – она была от другой страны, для «Модели ООН». – Питер открывает рот, чтобы задать еще один вопрос, но я быстро добавляю: – Я просто не упомянула об этом, поскольку ничего не произошло.

Он скептически спрашивает:

– Итак, ты хочешь, чтобы я был честен с тобой, но сама не хочешь быть честной со мной?

– Все было не так! – кричу я. Что здесь вообще происходит? Как наша ссора так быстро стала настолько крупной?

С минуту никто из нас ничего не говорит. Затем он спокойно интересуется:

– Ты хочешь расстаться?

Расстаться?

– Нет. – Внезапно я ощущаю себя дрожащей, словно могу расплакаться. – А ты?

– Нет! 

– Ты первый спросил!

– Вот и все. Никто из нас не хочет расставаться, так что мы просто будем продолжать дальше встречаться. – Питер опускается на стул у кухонного стола и кладет на него голову.

Я сижу напротив него. Кажется, он так далеко от меня. Мне очень хочется протянуть руку и коснуться его волос, пригладить их, сделать так, чтобы эта ссора закончилась и осталась позади.

Он поднимает голову, его глаза огромные и печальные.

– Теперь мы можем обняться?

Дрожа, я киваю, и мы оба встаем, я обхватываю его руками за пояс. Он крепко прижимает меня к себе. Его голос звучит приглушенно у моего плеча, когда он спрашивает:

– Мы можем больше никогда не ссориться?

Я смеюсь неуверенным дребезжащим смехом, испытывая облегчение и дрожь.

– Да, пожалуйста.

А затем он целует меня, его губы такие настойчивые, будто он ищет некое заверение, своего рода обещание, которое могу дать только я. В ответ я целую его – да, я обещаю, обещаю, обещаю, мы больше не будем ссориться. Я начинаю терять равновесие, и его руки крепко смыкаются вокруг меня, и он целует меня, пока у меня не перехватывает дыхание.

 

37

В тот вечер по телефону Крис говорит:

– Выкладывай. Кто у тебя?

– Не скажу. – В прошлом я уже совершила подобную ошибку, рассказав Крис слишком много, только чтобы помочь ей проложить путь к победе.

– Ну же! Я помогу тебе, если ты поможешь мне. Я хочу получить свое желание! – Сила Крис в этой игре в том, насколько страстно она желает победы, но в этом же и ее слабость. В Ассасинов нужно играть хладнокровно и взвешенно, а не слишком пылко и слишком быстро. Я говорю это как тот, кто следовал всем нюансам, но лично никогда, разумеется, не выигрывал.

– У тебя может быть мое имя. Кроме того, я тоже хочу победить.

– Давай просто поможем друг другу на этом первом этапе нападений, – уговаривает Крис. – У меня нет твоего имени, клянусь.

– Поклянись своим одеяльцем, которое ты не позволяешь выбросить маме.

– Клянусь своим одеяльцем Фредриком и дважды клянусь своей новой кожаной курткой, которая стоит больше денег, чем мой чертов автомобиль. У тебя мое имя?

– Нет.

– Поклянись своей уродливой коллекцией беретов.

Я издаю возмущенный писк.

– Клянусь своей очаровательной и изысканной коллекцией беретов! И кто же тогда у тебя?

– Тревор.

– А у меня Джон Макларен.

– Давай объединимся, чтобы убрать их, – предлагает Крис. – Наш альянс может продолжаться этот первый раунд, а потом каждый будет сам за себя.

Хмм. Она серьезно или это все стратегия?

– А что, если ты врешь, чтобы просто выкурить меня?

– Клянусь Фредриком!

Я колеблюсь, а потом говорю:

– Отправь мне фотографию полоски с именем и тогда я тебе поверю.

– Отлично! Тогда пришли мне свою.

– Отлично. Пока.

– Подожди. Скажи мне правду. Мои волосы выглядят дерьмово? Это ведь не так, верно? Джен – всего лишь гнусный тролль. Правда?

Я колеблюсь всего секунду.

– Правда.

***

Мы с Крис сидим в ее машине. Мы находимся на один квартал дальше моего; через это место Тревор проедет в школу на тренировку по бегу, чтобы сократить дорогу. Мы припарковались на какой-то случайной подъездной дорожке. Она говорит:

– Скажи мне, каким будет твое желание, если ты выиграешь. – По тому, как Крис это произносит, я знаю, что она не верит в то, что я выиграю.

Я думала о желании всю прошедшую ночь, когда пыталась заснуть.

– В Северной Каролине в июне пройдет ремесленная выставка. Я могла бы попросить Питера свозить меня туда. А иначе он ни за что бы меня не отвез. Мы могли бы взять фургон его мамы, так что было бы много места для всего, что я бы купила.  

– Ремесленная выставка? – Крис бросает на меня такой взгляд, будто я таракан, влетевший в ее машину. – Ты бы потратила желание на ремесленную выставку?

– Я всего лишь воодушевилась этой идеей, – вру я. – В любом случае, если уж ты такая умная, чего бы ты пожелала на моем месте?

– Я бы сделала так, чтобы Питер больше никогда не общался с Джен. Я серьезно, ладно? Я злой гений, разве нет?

– Злой – да; гений – вряд ли. – Крис толкает меня в бок, и я начинаю хихикать.

Мы обе толкаем друг дружку, когда Крис внезапно останавливается и произносит:

– Два пятьдесят пять. Пора. – Крис открывает дверь, выходит из машины и прячется за дубом во дворе.

Когда я вылезаю из автомобиля Крис, хватаю из багажника велосипед Китти и качу его несколько домов, во мне пульсирует адреналин. Я кладу его на землю и ложусь поверх него в драматическую кучу. Затем достаю бутылку с поддельной кровью, которую купила специально для этой цели, и брызгаю немного на джинсы – старые джинсы, которые я планировала отдать в Гудвилл. Как только я вижу приближающуюся машину Тревора, я начинаю делать вид, что рыдаю. Крис шепчет из-за дерева:

– Сбавь немного обороты! – Я тут же прекращаю рыдать и начинаю стонать.

Автомобиль Тревора останавливается возле меня. Он опускает стекло.

– Лара Джин? С тобой все в порядке?

Я хныкаю.

– Нет… мне кажется, я растянула лодыжку. Она очень болит. Можешь подвезти меня домой? – Я велю слезам выступить на глаза, но в нужный момент расплакаться сложнее, чем я полагала. Я стараюсь думать о грустном – Титанике, стариках с болезнью Альцгеймера, умирающем Джейми Фокс-Пикле – но не могу сосредоточиться.

Тревор изучает меня с подозрением. 

– Почему ты катаешься на велосипеде в этом районе?

О нет, я его теряю!

Я начинаю быстро говорить, но не слишком быстро.

– Это не мой велосипед; он моей младшей сестры. Она дружит с Сарой Хили. Знаешь, младшая сестренка Дэна Хили? Они живут вон там. – Я показываю на их дом. – Я отвозила его сестре – Боже мой, Тревор. Ты мне не веришь? Ты серьезно не собираешься меня подвезти?

Тревор оглядывается.

– Ты клянешься, что это не подстава?

Попался!

– Да! Клянусь, у меня нет твоего имени, хорошо? Пожалуйста, просто помоги мне встать. Очень больно.

– Сперва покажи мне свою лодыжку.

– Тревор! Ты не можешь увидеть вывихнутую лодыжку! – Я хныкаю и делаю вид, что пытаюсь встать, и Тревор, наконец, заглушает машину и выходит. Он наклоняется и поднимает меня на ноги, и я стараюсь сделать так, чтобы мое тело было тяжелым. – Осторожно, – прошу я его. – Видишь? Я же говорила тебе, что у меня нет твоего имени.

Тревор тянет меня вверх за подмышки, а Крис, словно ниндзя, подкрадывается к нему сзади. Она ныряет вперед с вытянутыми руками, и сильно хлопает ими по его спине.

– Вот ты и попался! – кричит она.   

Тревор визжит и роняет меня так, что мне чудом удается избежать настоящего падения.

– Черт! – кричит он.

Крис злорадно говорит:

– С тобой покончено, простофиля! – Мы с ней даем друг другу пять и обнимаемся.

– Вы можете, ребят, не праздновать передо мной? – бормочет он.

Крис протягивает руку.

– А теперь дай, дай, дай ее мне.

Вздохнув, Тревор покачивает головой и произносит:

– Не могу поверить, что я купился на это, Лара Джин.

Я похлопываю его по спине.

– Прости, Тревор.

– А что если бы у меня было твое имя? – спрашивает он меня. – Что бы ты тогда делала?

Ха. Об этом я не подумала. Я бросаю на Крис осуждающий взгляд.

– Погоди-ка минутку! Что, если бы у него было мое имя?

– Это был риск, на который мы были готовы пойти, – спокойно отвечает она. – Итак, Трев, какое у тебя было желание?

– Тебе не обязательно говорить, если не хочешь, – обращаюсь я к нему.

– Я собирался пожелать билеты на футбольный матч университета Вирджинии. У отца Макларена есть абонементы! Черт тебя подери, Крис!

Я плохо себя чувствую.

– Как бы то ни было, может, он возьмет тебя с собой. Тебе следует спросить…

Он лезет в карман, достает бумажник и протягивает ей небольшой кусочек сложенного картона. Прежде чем Крис разворачивает его, я быстро говорю:

– Не забудь, если это мое имя, ты не можешь выбить меня. Прямо сейчас это демилитаризованная зона.

Крис кивает, разворачивает картон, а затем усмехается.

Я не могу устоять.

– Это я?

Крис засовывает бумажку в карман.

– Если это я, ты не можешь меня нейтрализовать! – Я начинаю пятиться от нее. – Мы договорились быть союзниками в этом первом раунде, а ты еще не помогла с моим.

– Знаю, знаю. Но у меня нет твоего имени.

Я не совсем убеждена. Так она побила меня в прошлый раз, когда мы играли. Ей нельзя доверять, не в этой игре. Мне следовало об этом помнить. Вот почему я всегда проигрываю – я не достаточно дальновидна.

– Лара Джин! Я только что сказала тебе, что у меня нет твоего имени!

Я качаю головой.

– Просто садись в машину, Крис. Я поеду домой на велосипеде Китти.

– Ты серьезно?

– Да. На этот раз я играю, чтобы выиграть.

Крис пожимает плечами.

– Делай по-своему. Если ты мне не доверяешь, я не помогу тебе с твоей охотой, 

– Я согласна, – отвечаю я, и перекидываю ногу через велосипед Китти.

 

38

До тех пор, пока одного из нас не выбьют из игры, мы с Питером общаемся только по телефону и в школе. Это буду не я. Я супер осторожна. Я сама езжу в школу и из школы. Я оглядываюсь по сторонам, прежде чем выпрыгнуть из машины и как ветер помчаться к нашей входной двери. Я завербовала Китти в качестве разведчика – она всегда первой выходит из машины или из дома и убеждается, что путь для меня свободен. Я уже пообещала ей, что что бы я ни пожелала, если выиграю, то и ей достанется кусочек.

Но пока я играла только в обороне. Я еще не пыталась выбить Джона Макларена. Не потому, что я боюсь, – не игры, во всяком случае. Я просто не знаю, что сказать ему. Мне стыдно. Возможно, мне даже не нужно ничего говорить; может быть, я была слишком самонадеянна даже думая, что он может быть мной заинтересован.

После обеда Крис летит по коридору и с заносом останавливается, когда видит нас с Лукасом на полу возле наших шкафчиков. Сегодня мы на двоих едим одно виноградное эскимо. Крис опускается на пол.

– Я выбыла, – произносит она.

Я ахаю.

– Кто это сделал?

– Джон, мать его, Макларен! – Она выхватывает из рук Лукаса эскимо и приканчивает его за один присест.

– Грубо, – говорит Лукас.

– Расскажи нам все, – настаиваю я.

– Сегодня утром Джон следил за мной по дороге в школу. Я остановилась, чтобы заправиться, и он выпрыгнул из машины, как только я отвернулась. Я даже не знала, что он следил за мной!

– Постой, как он узнал, что ты собиралась остановиться заправиться? – спрашивает Лукас. Он все знает об этой игре, что, надеюсь, мне пригодится, если дело дойдет до Женевьевы и меня, принимая во внимание то, что он живет в ее квартале.

– Он откачал бензин из моего бака!

– Вау, – выдыхаю я. Мое сердце согревается от мысли, что Джон воспринимает игру так серьезно. Я волновалась, что народ не станет относиться к ней серьезно, но, похоже, это не так. Интересно, какое у Джона желание? Это должно быть что-то хорошее, если он прикладывает так много усилий.

– Это допустимо, – соглашается Лукас с кивком головы.

– Я почти не могу злиться, настолько это ужасно. – Она сдувает с лица волосы. – Я просто так зла, что не смогу заставить Джен отдать мне бабушкину машину.

Лукас выпучивает глаза.

– Ты собиралась пожелать это? Автомобиль?

– Тот автомобиль представляет для меня большую эмоциональную ценность, – отвечает Крис. – На нем наша бабушка раньше, по воскресным дням, брала меня с собой в салон красоты. Эта машина по праву должна быть моей. Джен настроила бабушку против меня!

– Что это за машина? – интересуется Лукас.

– Старый Ягуар.

– Какого цвета? – хочется ему знать.

– Черного.

Если бы я не знала Крис лучше, то подумала бы, что на ее глаза наворачиваются слезы. Я обнимаю ее.

– Хочешь, я куплю тебе еще эскимо?

Крис качает головой.

– Мне сегодня вечером еще нужно надеть укороченный топ. У меня не должно быть брюха.

– Итак, если ты выбыла, то кто же теперь у Джона? – спрашивает Лукас.

– Кавински, – отвечает Крис. – Я не была в состоянии подобраться к нему, потому что он все время с долбанной Джен, да и я была уверена, что у Джен я. – Она поглядывает на меня. – Сожалею, ЭлДжи.

Лукас с Крис смотрят на меня с жалостью в глазах.

Если у Крис был Питер, а Джон выбил ее, то теперь у Джона – Питер. А это значит, что я либо у Питера, либо у Женевьевы. И поскольку у меня Джон, то это значит, что у одного из них другой, и получается, что они, вероятно, объединились. А это означает, что они доверились друг другу и рассказали друг другу, кто у них.

Сглотнув, я отвечаю:

– Я с самого начала знала, что они все еще друзья. Да и, знаешь ли, она переживает трудное время.

– А что она переживает? – спрашивает Крис, высоко приподняв одну бровь.

– Питер сказал, семейные дела. – Она кажется озадаченной. – Так ты ничего не слышала?

– Ну, она вела себя как-то странно за ужином на дне рождения тети Венди на прошлой неделе. Как бы, большая сучка, чем обычно. Она едва сказала кому-то хоть слово за весь вечер. – Она пожимает плечами. – Так что, наверное, что-то и происходит, но я не знаю, что именно. – Крис сдувает с лица волосы. – Черт возьми. Не могу поверить, что не получу ту машину.

– Я вышибу Джона Макларена ради тебя, – клянусь я. – Твоя смерть не будет напрасной.

Она бросает на меня косой взгляд.

– Если бы ты избавилась от него раньше, этого бы не случилось.

– Он живет в получасе езды! Я даже не знаю, как добраться до его дома.

– Как бы то ни было, я все еще частично виню тебя. – Звенит звонок, и Крис встает. – Ну, пока, чики. – Она направляется по коридору, в противоположную от ее следующего класса сторону.

– Она только что назвала меня чика? – спрашивает меня Лукас, хмурясь. – Ты рассказала ей, что я гей?

– Нет!

– Хорошо, ведь я сказал тебе это по секрету. Помнишь?

– Лукас, конечно же, я помню!

Теперь я нервничаю –говорила ли я что-нибудь Крис? Я почти на сто процентов уверена, что нет, но внезапно он заставил меня сомневаться в себе.

– Отлично, – говорит он со вздохом. – Как бы там ни было. – Он поднимается на ноги и протягивает руку, чтобы помочь мне встать. Всегда такой джентльмен.

 

39

Это мой первый официальный час коктейля в пятницу вечером в Бельвью и вечер проходит не… так хорошо, как я надеялась. Прошло уже полчаса и здесь только Сторми, мистер Моралес, Алисия и Нельсон, который страдает болезнью Альцгеймера и которого сиделка привезла для смены обстановки. Он, однако, одет в элегантный темно-синий клубный пиджак с медными пуговицами. Вообще-то, когда ответственной за это была Марго, народу тоже было не так много – постоянной гостьей была миссис Магуайер, но в прошлом месяце ее перевели в другой дом престарелых, а миссис Монтеро умерла на праздниках. Но я ведь все уши прожужжала Джанетт, убеждая в том, что я вдохну в час коктейля новую жизнь, а теперь посмотрите на меня. В нижней части живота я ощущаю небольшой, размером с оливковую косточку, страх, поскольку, если Джанетт пронюхает о том, насколько низкая у меня посещаемость, она может вообще отменить пятничную вечеринку, а для следующей у меня уже родилась забавная идея – вечеринка на тему «Объединенная служба организации досуга войск». Если сегодня случится провал, то она ни за что не позволит мне провести ее. К тому же, устроить вечеринку, на которой появилось всего четыре человека, один из которых дремлет в инвалидной коляске, ощущается огромным фиаско. Сторми же либо не замечает этого, либо не возражает; она просто продолжает петь и играть на фортепиано. Как говорится, шоу должно продолжаться.  

Я пытаюсь выглядеть занятой, сохраняя улыбку на лице: «Тра-ла-ла, все отлично». Я расставила в аккуратные ряды стеклянную посуду так, что стало похоже на настоящий бар. Принесла из дома кучу всего – хорошую скатерть (выглаженную и без пятен от соусов), небольшую вазочку, которую я поставила рядом с тарелкой печенья с арахисовым маслом (сначала я сомневалась по поводу арахисового масла – аллергия и все такое – но потом вспомнила, что у стариков не бывает столько пищевых аллергий), серебряное ведерко для льда, принадлежащее моим маме и папе, с их монограммой, и подходящую к нему серебряную чашу с нарезанными лимонами и лаймом.

Я уже прошлась по апартаментам, стучась в двери некоторых наиболее активных обитателей, но большинства из них не было дома. Полагаю, если ты активный, то вряд ли в пятницу вечером будешь сидеть дома.

Я насыпаю соленый арахис в хрустальную чашу в форме сердца (вклад от Алисии, которая принесла его из хранилища вместе со щипцами для льда), когда в комнату входит Джон Амброуз Макларен в светло-голубой оксфордской рубашке и темно-синем клубном пиджаке, таком же, как у Нельсона! Я чуть не вскрикиваю во весь голос. Зажав руками рот, я падаю на пол позади стола. Если он меня увидит, то может убежать. Не знаю, что он здесь делает, но это мой идеальный шанс убрать его. Я сижу на корточках позади стола и перебираю в голове варианты.  

А затем фортепианная музыка смолкает, и я слышу, как Сторми окликает меня:

– Лара Джин? Лара Джин, где ты? Выходи из-за стола. Я хочу тебе кое-кого представить. 

Я медленно поднимаюсь на ноги. Джон Макларен пристально смотрит на меня.

– Что ты здесь делаешь? – интересуется он, дергая воротник рубашки, словно тот душит его.

– Я работаю здесь волонтером, – говорю я, все еще держась на безопасном расстоянии. Не хочу его спугнуть.

Сторми хлопает в ладоши.

– Вы двое знаете друг друга?

Джон отвечает:

– Мы друзья, бабушка. Мы раньше жили в одном районе.

– Сторми твоя бабушка? – Я потрясена. Итак, Джон – ее внук, с которым она хотела меня познакомить! Из всех домов престарелых во всех городах во всем мире! Мой внук похож на молодого Роберта Редфорда. Похож, действительно похож.  

– Она приходится мне прабабушкой, – говорит Джон.

Взгляд Сторми мечется по комнате.

– Молчи! Я не хочу, чтобы народ знал, что ты мой пра-кто-то.

Джон понижает голос.

– Она была второй женой моего прадедушки.

– Мой самый любимый из всех мужей, – произносит Сторми. – Мир праху его, этому старому хрычу. – Она переводит взгляд с Джона на меня. – Джонни, будь умницей и принеси мне водку с содовой с большим количеством лимона. – Она снова садится за рояль и начинает играть «Когда я полюблю».

Джон начинает приближаться ко мне, но я показываю на него.

– Стой там, где стоишь, Джон Амброуз Макларен. У тебя мое имя?

– Нет! Клянусь, нет. У меня… я не скажу, кто у меня. – Он замолкает. – Погоди минуту. А у тебя – мое?

Я невинно качаю головой, словно маленькая заблудшая овечка. Он все еще смотрит недоверчиво, так что я начинаю готовить напиток Сторми. Я как раз знаю, как ей нравится. Я бросаю три кубика льда, наливаю восемь-вторых частей водки и немного содовой. Затем я выжимаю три ломтика лимона и бросаю их в стакан.

– Вот, – говорю я, протягивая стакан.

– Ты можешь поставить его на стол, – произносит он.

– Джон! Я же сказала, что у меня нет твоего имени!

Он качает головой.

– Стол.

Я ставлю стакан на место.

– Не могу поверить, что ты мне не веришь. Мне хочется помнить тебя человеком, который доверяет людям и видит в них только хорошее.

Оставаясь совершенно серьезным, Джон говорит:

– Просто… оставайся на своей стороне стола.

Блин. И как я должна убрать его, если он весь вечер собирается держаться в десяти футах от меня?

Я беспечно отвечаю:

– Меня устраивает. Я тоже не знаю, верить ли тебе, вот так! Серьезно, то, что ты появился здесь, – это довольно-таки большое совпадение.

– Сторми вынудила меня прийти!

Я резко поворачиваю голову в сторону Сторми. Она по-прежнему играет на фортепьяно, поглядывая на нас с широкой улыбкой.

Мистер Моралес робко подходит к бару и спрашивает:

– Могу я пригласить тебя на этот танец, Лара Джин?

– Можете, – отвечаю я. Джона же предупреждаю, – Не смей подходить ко мне близко.

Он вытягивает руки, словно держит меня на расстоянии.

– Это ты не подходи ко мне близко!

Пока мистер Моралес ведет меня в медленном танце, я прижимаюсь лицом к его плечу, чтобы скрыть улыбку. Я действительно очень хороша в этом шпионском деле. Сейчас Джон Макларен сидит на диванчике, наблюдая за игрой Сторми и болтая с Алисией. Он оказался прямо в том месте, где мне и нужно. Я даже не могу поверить, насколько мне повезло. Я собиралась появиться на его следующей встрече «Модели ООН», но так намного лучше.  

Я подумываю подойти к нему сзади, застать его врасплох, когда Сторми встает и объявляет, что ей нужен перерыв, и она хочет потанцевать с внуком. Я иду, включаю стерео и ставлю компакт-диск, который мы выбрали для ее перерыва.

Джон протестует:

– Сторми, я же говорит тебе, что не танцую. – Раньше он однажды пробовал, но прикидывался больным во время блока сквэр-данса в спортзале – вот насколько сильно он ненавидит танцы.

Но, конечно же, Сторми не слушает. Она стаскивает его с диванчика и начинает учить танцевать фокстрот.

– Положи руку мне на талию, – приказывает она. – Я надела каблуки не для того, чтобы сидеть за фортепьяно всю ночь. – Сторми пытается научить его шагам, но он продолжает наступать ей на ноги. – Ой! – рявкает она.

Я не могу перестать хихикать. Мистер Моралес тоже. Танцуя, он подводит нас ближе к ним.

– Можно мне вас разбить? – спрашивает он.

– Пожалуйста! – Джон практически впихивает Сторми в объятия мистера Моралеса.

– Джонни, будь джентльменом и пригласи танцевать Лару Джин, – говорит Сторми, в то время как мистер Моралес кружит ее.

Джон бросает на меня испытующий взгляд, и у меня такое чувство, что он все еще относится ко мне с недоверием и сомневается, есть ли у меня его имя или нет.

– Пригласи ее на танец, – побуждает мистер Моралес, ухмыляясь мне. – Ей хочется потанцевать, так ведь, Лара Джин?

Я как бы печально пожимаю плечами. Задумчиво. Само воплощение девушки, которая ждет, чтобы ее пригласили на танец.

– Я хочу увидеть танцующих молодых людей! – кричит Норман.

Джон Макларен смотрит на меня, приподняв одну бровь.

– Если мы будем просто покачиваться взад и вперед, то я, вероятно, не буду наступать тебе на ноги.

Я притворяюсь задумавшейся, а затем киваю. Мой пульс учащается. Цель достигнута. 

Мы шагаем навстречу друг другу, и я обхватываю его за шею, а он кладет свои руки на мою талию, и мы покачиваемся, не попадая в такт. Я невысокая, даже не 158 см, а он кажется больше 180 см, но с моими каблуками у нас хороший рост для партнеров по танцу. С другого конца комнаты Сторми понимающе мне улыбается, а я делаю вид, что не вижу. Мне, вероятно, следует приступить и убрать его прежде, чем он раскроет меня, но старикам так нравится смотреть, как мы танцуем. Ничего страшного не произойдет, если отложить это всего на несколько минут.

Пока мы покачиваемся, я вспоминаю танцы в восьмом классе, когда все объединились в пары, а меня никто не пригласил. Я думала, что мы с Женевьевой пойдем туда вместе, но потом она сказала, что мама Питера заберет их, и сначала они собираются отправиться в ресторан, как на настоящем свидании, и было бы неловко, если бы я увязалась за ними. Так что, все закончилось тем, что были она с Питером и Сабрина Фокс с Джоном. Я надеялась, что Джон Макларен пригласит меня на медленный танец, но он не пригласил; он ни с кем не танцевал. Единственный парень, который действительно танцевал, был Питер. Он всегда был в центре в кругу лучших танцоров.    

Рука Джона прижата к моей спине, ведя меня, и, я полагаю, что он забыл об игре. Сейчас я держу его на мушке.

– Ты не так уж и плох, – говорю я ему. Песня подходит к концу. Мне бы лучше пританцовывать в такт. Я выбью тебя через пять, четыре, три, две…

– Итак… ты и Кавински, да?

Он полностью отвлек меня, и на мгновенье я совершенно забываю об игре.

– Ага…

Откашлявшись, он говорит:

– Я был порядком удивлен, что вы, ребят, стали встречаться.

– Почему? Потому что я не в его вкусе? – Я произношу это небрежно, будто это ничего не значит, просто некий факт, но это причиняет боль, подобно маленькому камушку, брошенному прямо в сердце.

– Нет, ты в его вкусе.

– Тогда почему? – Я почти уверена, что Джон собирается сказать «потому что я не думал, что он в твоем вкусе», прямо как сказалДжош.

Он отвечает не сразу.

– В тот день, когда ты пришла на Модель ООН, я пытался найти тебя и последовал за тобой на парковку, но ты уже уехала. Затем я получил твое письмо, и написал тебе в ответ, и ты мне ответила, а потом ты пригласила меня на вечеринку в домике на дереве. Полагаю, я не знал, что и думать. Ты понимаешь, что я имею в виду? – Он смотрит на меня выжидающе, и я чувствую, что будет важно сказать ему «да».

Вся кровь приливает к моему лицу, и я слышу стук в ушах, который, как я с опозданием осознаю, принадлежит моему сердцу, бьющемуся очень быстро. Однако мое тело все еще танцует.

Он продолжает говорить.

– Возможно, было глупо так думать, ведь все это было так давно.

Все это? Мне хочется знать, но было бы не правильно спрашивать.

– А ты знаешь, что я помню? – внезапно спрашиваю я.

– Что?

– Тот раз, когда вы с ребятами играли в баскетбол и у Тревора разошлись по шву шорты. И все так сильно смеялись, что Тревор начал злиться. Но не ты. Ты сел на велосипед, проехал долгий путь домой и привез Тревору другие шорты. Я была этим действительно впечатлена.

У него на лице слабая полуулыбка.

– Спасибо.

Затем мы оба молчим и по-прежнему танцуем. С ним легко молчать.

– Джон?

– Хм?

Я поднимаю на него взгляд.

– Я должна тебе кое-что сказать.

– Что?

– Ты у меня. Я имею в виду, у меня твое имя. В игре.

– Серьезно? – Джон выглядит искренне огорченным, из-за чего я чувствую себя виноватой.

– Серьезно. Прости. – Я прижимаю руки к его плечам. – Выбит.

– Что ж, теперь у тебя Кавински. Я действительно предвкушал, что тоже уберу его. У меня был целый план и все такое.

Со всем рвением я интересуюсь:

– Каков был твой план?

– Почему я должен рассказывать об этом девушке, которая только что выбила меня из игры? – бросает он вызов, но это слабый вызов, просто для виду, и мы оба знаем, что он расскажет.

Я подыгрываю.

– Ну же, Джонни. Я не просто девушка, которая выбила тебя. Я твой друг по переписке.

Джон посмеивается.

– Ладно, ладно. Я помогу тебе.

Песня заканчивается, и мы расходимся.

– Спасибо за танец, – говорю я. После всего этого времени я, наконец-то, знаю, каково это – танцевать с Джоном Амброузом Маклареном. – Так что бы ты попросил, если бы выиграл?

Он не колеблется ни секунды.

– Твой шоколадный торт с арахисовым маслом с моим именем, выложенным конфетками «Риз Писез».

Я смотрю на него с удивлением. Это и есть то, чего бы он пожелал? Он мог бы получить что угодно, а он хочет мой торт? Я делаю реверанс.

– Я так польщена.

– Ну, это был действительно вкусный торт, – отвечает он.

 

40

Спустя несколько ночей Питер неожиданно спрашивает по телефону:

– У тебя ведь я, да?

– Нет! – Я не сказала ему, что за выходные выбила из игры Джона. Мне не хочется, чтобы у него – или Женевьевы, если уж на то пошло, – была какая-либо дополнительная информация. Теперь нас осталось трое. 

– Значит, у тебя я! – Он издает стон. – Я не хочу больше играть в эту игру. Из-за нее мне одиноко и я очень… удручен. Я неделю не видел тебя вне школы! Когда же это закончится?

– Питер, у меня нет тебя. У меня Джон. – Я чувствую себя немного виноватой из-за лжи, но именно так в этой игре становятся победителями. Никаких сомнений в себе. 

На другом конце провода – тишина. Затем он спрашивает:

– Значит, чтобы выбить его, ты собираешься поехать к нему домой? Он живет черт знает где. Я могу отвезти тебя, если хочешь.

– Я еще не продумала свой план, – отвечаю я. – А кто у тебя? – Знаю, что это должна быть я или Женевьева.

Он становится тихим.

– Я не скажу.

– Но, ты рассказал кому-нибудь? – Например, скажем, Женевьеве?

– Нет.

Хмм.

– Ну ладно, просто, я только что сказала тебе, так что ты явно задолжал мне такую же любезность.

Питер выпаливает:

– Я не заставлял тебя, ты сама все выложила, и, послушай, если это была ложь и у тебяя, то, пожалуйста, просто выведи, блин, уже меня из игры! Я умоляю тебя. Приходи ко мне домой прямо сейчас и я дам тебе незаметно прокрасться в свою комнату. Я буду для тебялегкой добычей, если это значит, что я снова смогу тебя видеть.

– Нет.

– Нет?

– Нет, я не хочу победить таким образом. Когда я получу твое имя, то хочу испытывать чувство удовлетворения от того, что побила тебя в честной борьбе. Моя первая победа в Ассасинов не может быть запятнана. – Я замолкаю. – И, кроме того, твой дом – безопасная зона.

Питер издает раздраженный вздох.

– Ты хотя бы придешь в пятницу на мою игру по лакроссу?

Его игра по лакроссу! Это идеальное место, чтобы убрать его. Я стараюсь сохранить голос ровным и спокойным, когда говорю:

– Я не смогу прийти. У папы свидание, и ему нужно, чтобы я присмотрела за Китти. – Ложь, но Питер об этом не знает.

– Ну, а ты не можешь взять ее с собой? Она просилась пойти на одну из моих игр.

Я быстро соображаю.

– Нет, поскольку после школы у нее урок фортепьяно.

– С каких это пор Китти играет на фортепьяно?

– На самом деле, недавно. Она услышала от нашей соседки, что это помогает дрессировать щенков, это их успокаивает. – Я кусаю губу. Купится ли он на это? Я спешу добавить: – Обещаю быть на следующей игре, несмотря ни на что.

Питер стонет, на этот раз еще громче.

– Ты убиваешь меня, Кави.

Скоро, мой дорогой Питер.

Я удивлю его на игре: я вся наряжусь в цвета нашей школы, и даже нарисую на лице его номер. Он будет так рад меня видеть, что ничего не заподозрит!

Я не могу до конца объяснить, почему эта игра в Ассасинов так важна для меня. Я знаю только то, что с каждым днем все больше и больше хочу победить. Да, мне хочется побить Женевьеву, но дело не только в этом. Возможно, я хочу доказать, что тоже изменилась – я не мягкая маленькая зефирка, во мне есть боевой дух.

После того, как мы с Питером вешаем трубки, я пишу свою идею Джону, и он предлагает отвезти меня на игру. Она пройдет в его школе. Я спрашиваю, уверен ли он, что не против проехать весь этот путь, чтобы забрать меня, и он отвечает, что увидеть, как выбьют Кавински, будет тогостоить. Я чувствую облегчение, ведь последнее, что мне нужно, так это заблудиться по пути туда.

***

В пятницу после школы, я спешу домой, чтобы подготовиться. Я переодеваюсь в цвета школы – светло-голубую футболку, белые шорты, белые со светло-голубым полосатые гольфы, вплетаю в волосыголубую ленту. Рисую на щеке большую цифру 15 и обвожу ее по контуру белой подводкой для глаз.  

Я выбегаю на улицу, как только Джон подъезжает на нашу подъездную дорожку. На его глаза низко натянута старая выцветшая бейсбольная кепка Ориолс. Он разглядывает меня, пока я забираюсь внутрь.

Улыбаясь, Джон говорит:

– Ты выглядишь как болельщица.

Я постукиваю по козырьку его кепки.

– Одно лето ты вроде носил ее каждый день. 

Выезжая с подъездной дорожки, Джон улыбается, будто у него есть тайна. Это заразительно. Теперь я тоже улыбаюсь, и даже не знаю почему.

– Что? Почему ты улыбаешься? – спрашиваю я, подтягивая гольфы.

– Ничего, – отвечает он.

Я толкаю его в бок.

– Ну же!

– В начале летамама очень плохо подстригла меня, и мне быть стыдно. После этого я больше никогда не позволял ей снова подстригать мне волосы. – Он проверяет время на приборной панели. – Во сколько, говоришь, начинается игра? В пять? 

– Ага! – Я так взволнована, что практически подпрыгиваю вверх-вниз на своем месте. Питер будет гордиться мной за то, как я справилась, знаю, что будет.

Мы добираемся до школы Джона меньше чем за полчаса, и до прибытия автобусаеще есть время, так что Джон бежит внутрь, чтобы купить нам закусок из торгового автомата. Он возвращается с двумя банками газировки и одним пакетиком солено-уксусных чипсов на двоих.

Он только вернулся, когда к машине подбегает высокий черный парень в форме по лакроссу и окликает:

– Макларен! – Он наклоняется, приближает свое лицо к окну, и они с Джоном стукаются кулаками. – Ты идешь после игры к Данике? – спрашивает он.

Джон поглядывает на меня, а затем отвечает:

– Неа, не могу.

Тогда его друг замечает меня, и его глаза округляются.

– Кто это?

– Я Лара Джин, и я не хожу в эту школу, – представляюсь я, что глупо, ведь он, наверное, уже и так догадался об этом.

– Ты Лара Джин! – Он восторженно кивает. – Я слышал о тебе. Ты – та причина, по которой Макларен торчит в доме престарелых, я прав? 

Я краснею, а Джон смеется непринужденным смехом.

– Убирайся отсюда, Эйвери.

Эйвери тянется через Джона и пожимает мою руку.

– Приятно познакомиться, Лара Джин. Увидимся. – Затем он убегает в сторону поля. И пока мы сидим и ждем, еще несколько человек подходят к машине Джона, чтобы поздороваться, и я понимаю, что все именно так, как я себе представляла: у него много друзей и много девушек, которые им восхищаются. Мимо автомобиля в сторону поля проходит группа девушек, и одна из них пристально смотрит в машину прямо на меня; в ее глазах – вопросы. Джон, кажется, не замечает. Он расспрашивает меня о том, какие телепередачи я смотрю, что собираюсь делать на весенних каникулах в апреле, на летних каникулах. Я рассказываю ему о папиной идее поехать в Корею.

– У меня есть смешная история про твоего папу, – говорит Джон, искоса глядя на меня.

Я стону.

– О, нет. Что он натворил?

– Это был не он, это был я. – Он откашливается. – Это неловко.

Я потираю руки в предвкушении. 

– Итак, я пошел к тебе домой, чтобы пригласить тебя на танцы в восьмом классе. У меня был такой целый экстравагантный план.

– Ты никогда не приглашал меня на танцы!

– Знаю, я подхожу к этой части. Ты дашь мне рассказать или нет?

– У тебя был целый экстравагантный план, – подсказываю я.

Джон кивает.

– Итак, я собрал кучу веток и цветов, и выложил их в слово «ТАНЦЫ?» перед твоим окном. Но когда я был в середине процесса, домой вернулся твой отец и подумал, что я хожу и убираю соседские дворы. Он дал мне десять баксов, а я просто оробел и пошел домой.

Я смеюсь.

– Я… не могу поверить, что ты это сделал.

Я не могу поверить, что это почти случилось со мной. Каково бы это было, иметь  парня, который сделал бы для меня нечто подобное? За всю историю с письмами, симпатиями к парням, я еще ни разу не нравилась мальчику в ответ в то же самое время, когда он нравился мне. Всегда была только я, тоскующая по парню, и это было замечательно, безопасно. Но это что-то новое. Или старое. Старое и новое, поскольку я впервые слышу об этом.   

– Самое большое сожаление в восьмом классе, – произносит Джон, и в этот момент я вспоминаю, как Питер однажды сказал мне, что самым большим сожалением Джона было то, что он не пригласил меня на танцы, и как я была окрылена, когда услышала это, и то, как Питер быстро пошел на попятную, заявив, что всего лишь пошутил.

Подъезжает школьный автобус.

– Шоу начинается, – объявляю я. У меня кружится голова, пока мы наблюдаем за игроками, выходящими из автобуса – я вижу Гейба, Даррелла, Питера еще нет. Но затем из автобусавыходит последний человек, а Питера все еще нет.

– Это странно…

– Может, он поехал на своей машине? – спрашивает Джон.

Я качаю головой.

– Он никогда этого не делает. – Я достаю из сумки телефон и пишу ему смс.

«Где ты?»

Никакого ответа. Что-то не так, я это знаю. Питер не пропускает ни одной игры. Он игралдаже тогда, когда заболел гриппом.

– Я скоро вернусь, – говорю я Джону, выскакиваю из машины и бегу на поле. Ребята разминаются. Я нахожу у кромки поля Гейба, зашнуровывающего свои бутсы. Я окликаю:

– Гейб! 

Он удивленно поднимает глаза.

– Лардж! Что случилось?

Я спрашиваю его, затаив дыхание:

– Где Питер?

– Я не знаю, – отвечает он, почесывая затылок. – Он сказал тренеру, что у него чрезвычайные семейные обстоятельства. Это звучало довольно правдоподобно. Кавински не пропустил бы игру, если бы это не было важно.

Я уже бегу обратно к машине. Как только забираюсь внутрь, я спрашиваю, тяжело дыша:

– Можешь отвезти меня к Питеру?

***

Сначала я вижу ее машину. Припаркованную на улице перед его домом. Следующее, что я вижу – их двоих, стоящих вместе на улице на всеобщем обозрении. Его руки обвились вокруг нее, она припала к нему, словно не может устоять на своих собственных ногах. Лицом она уткнулась ему в грудь. Он что-то говорит ей на ухо, нежно поглаживая ее по волосам.

Все это происходит за считанные секунды, но, кажется, будто время замедлило свой ход, словно я передвигаюсь в воде. Мне кажется, я перестала дышать; в голове туман, вокруг меня все расплывается. Сколько раз я видела их стоящими подобным образом? Слишком много, чтобы сосчитать. 

– Продолжай ехать, – умудряюсь сказать я Джону, и он повинуется. Он проезжает мимо дома Питера, они даже не поднимают глаз. Слава Богу, что они не увидели. Я тихо спрашиваю, – Можешь отвезти меня домой? – Я даже не могу смотреть на Джона. Мне неудобно, что он тоже это видел.  

Джон начинает:

– Это могло быть не… – Затем он замолкает. – Это было просто объятие, Лара Джин.

– Знаю. – Как бы там ни было, он пропустил игру ради нее.

Мы почти у моего дома, когда он, наконец, спрашивает:

– Что ты собираешься делать?

Я думала над этим всю поездку.

– Я собираюсь попросить Питера прийти ко мне сегодня вечером, а затем я собираюсь выбить его из игры.

– Ты все еще играешь? – Его голос звучит удивленно.

Я гляжу в окно, на знакомые мне места.

– Конечно. Я собираюсь убрать его, а затем убрать Женевьеву и победить.

– Почему ты так сильно хочешь выиграть? – спрашивает он меня. – Это из-за приза?

Я не отвечаю ему. Если открою рот, то расплачусь.

Сейчас мы у моего дома.

– Спасибо за поездку, – бормочу я и выхожу из машины, прежде чем Джон успевает ответить. Я забегаю в дом, сбрасываю обувь и бегу вверх по лестнице в свою комнату, где ложусь на кровать и пялюсь в потолок. Много лет тому назад я прикрепила к нему светящиеся в темноте звезды, и отодрала почти все, за исключением одной, которая виситкрепко, как сталактит.   

Звездочка ясная, звездочка яркая, этой ночью я вижу первую звезду. Надеюсь, я смогу, надеюсь, я сумею... Получить то, что пожелаю сегодня вечером. Я желаю не заплакать.

Я отправляю Питеру сообщение:

«Приходи после того, как закончишь с Женевьевой».

Он пишет в ответ одно слово:

«Хорошо».

Просто «хорошо».  Никаких отрицаний, никаких объяснений или пояснений. Все это время я оправдывала его. Я доверяла Питеру и не доверяла своему внутреннему голосу. Почему именно я всегда иду на уступки, делая вид, что все в порядке с тем, с чем я на самом деле не согласна? Просто, чтобы удержать его?

В контракте мы обещали всегда говорить друг другу правду. Мы решили, что никогда не разобьем друг другу сердце. Так что, полагаю, теперь он нарушил свое слово уже дважды.

 

41

Мы с Питером сидим на моей веранде; из гостиной доносятся звуки телевизора. Китти смотрит фильм. Между нами повисло бесконечно долгое молчание, лишь слышно, как стрекочут сверчки.

Он заговаривает первым.

– Это не то, что ты думаешь, Лара Джин; это, действительно, не то.

Мне требуется минута, чтобы собраться с мыслями, связать их в нечто, что образует хоть какой-то смысл.

– Когда мы только начали все это, я была по-настоящему счастлива просто быть дома с сестрами и папой. Это было приятно. А затем мы начали тусоваться, и это было похоже на…. как будто ты вывел меня в этот мир. – При этих словах его взгляд смягчается. – Сначала было страшно, но потом мне это тоже понравилось. Часть меня хотела просто остаться с тобой навсегда. Я бы легко могла это сделать. Я могла бы любить тебя вечно. 

Он пытается заставить себя говорить веселым голосом.

– Тогда просто сделай это.

– Не могу. – Я делаю судорожный вдох. – Я видела вас двоих. Ты держал ее; она была в твоих объятиях. Я все видела.

– Если бы ты все видела, то знала бы, что это было совсем не то, о чем ты говоришь, – начинает он. Я просто гляжу на него, и его лицо вытягивается. – Ну же. Не смотри на меня так.

– Я ничего не могу с собой поделать. Только так я могу смотреть на тебя прямо сейчас.

– Я нужен был сегодня Джен, так что я был там ради нее, но просто как друг.

– Бесполезно, Питер. Она уже давно заявила на тебя свои права, и для меня здесь просто нет места. – Мое зрение становится туманным от слез. Я утираю глаза рукавом куртки. Не могу больше находиться здесь, рядом с ним. Слишком больно смотреть на него. – Знаешь, я заслуживаю лучшего, чем это? Я заслуживаю… я заслуживаю быть чьей-то девушкой номер один.

– Ты и так ей являешься.

– Нет, не являюсь. Она – да. Ты все еще защищаешь ее, ее тайну, что бы это ни было. Но от чего? От меня? Что я вообще ей сделала?

Он беспомощно разводит руками.

– Ты забрала меня у нее. Ты стала для меня самым важным человеком.  

– Тем не менее, это не так. В этом все дело. Она – самый важный для тебя человек. – Он бормочет и пытается отрицать, но это бессмысленно. Как я могу ему верить, когда правда находится прямо передо мной? – А знаешь, откуда я знаю, что она самый важный человек для тебя? Ты каждый раз выбираешь ее.

– Бред собачий! – взрывается он. – Когда я узнал, что это она сняла то видео, я сказал ей, что если она еще хоть раз причинит тебе боль, то мы прекратим общаться. – Питер все еще говорит, но я не слышу больше ни одного слова, что слетают с его губ.

Он знал.

Он знал, что Женевьева была той, кто выложил это видео; он знал и ничего мне не сказал.

Питер больше не говорит; он пристально рассматривает меня.

– Лара Джин? В чем дело?

– Ты знал?

Его лицо бледнеет.

– Нет! Все не так, как ты думаешь. Я знал не с самого начала.

Я облизываю губы и плотно сжимаю их.

– Ну, в какой-то момент ты узнал правду, и ничего мне не сказал. – Трудно дышать. – Ты знал, как я была расстроена, и продолжал защищать ее, а потом узнал правду, и не сказал мне.

Питер начинает говорить очень быстро.

– Позволь мне объяснить. Я только недавно узнал, что Джен стояла за этим видео. Я спросил ее о нем, и она не выдержала и призналась во всем. В ту ночь, во время лыжной поездки, она увидела нас в гидромассажной ванне и сняла видео. Именно она отправила его Anonybitch и включила на собрании. 

Я знала, но позволила себе согласиться с Питером и притвориться, что не знаю, что знала. И ради чего? Ради него?

– Ей было очень фигово из-за всего, что ей приходится переживать из-за ее семьи, и к тому же она ревновала, и отыгралась на нас с тобой…

– И что же это? Что она переживает? – спрашиваю я, не ожидая ответа; знаю, что он не скажет. Я спрашиваю, чтобы доказать свою точку зрения.

Он выглядит огорченным.

– Ты же знаешь, что я не могу тебе сказать. Почему ты все время ставишь меня в положение, когда мне приходится говорить тебе «нет»?

– Ты сам поставил себя в такое положение. У тебя ее имя, так ведь? В игре, у тебя ее имя, а у нее – мое.

– Кого волнует эта дурацкая игра? Кави, мы говорим о нас.

– Меня волнует эта дурацкая игра. – В первую очередь Питер предан ей, и только потом – мне. Женевьева идет первой, я иду после нее. Вот в чем дело. В этом всегда была проблема. И меня тошнит от этого. Что-то щелкает в моей голове. Я неожиданно спрашиваю у него, – А почему в ту ночь, во время лыжной поездки, Женевьева была на улице? Все ее друзья были в домике.

Питер на мгновенье закрывает глаза.

– Почему это так важно?

Я вспоминаю ту ночь в лесу. Каким удивленным он казался, увидев меня. Даже испуганным. Он ждал не меня. Он ждал ее. И все еще ждет. 

– Если бы я не вышла извиниться в ту ночь, ты бы целовалее?

Он не сразу отвечает.

– Я не знаю.

Эти три слова подтверждают для менявсе. От них у меня перехватывает дыхание.

– Если я выиграю… знаешь, каким было бы мое желание? – Не говори этого, не говори этого. Не говори слов, которые не сможешь взять обратно. – Я бы пожелала, чтобы мы никогда не начинали всего этого. – Слова эхом раздаются в воздухе и в моей голове.

Он втягивает в себя воздух. Его глаза становятся маленькими; так же, как и его рот. Я причинила ему боль. Это то, чего я хотела? Я так думала, но сейчас, глядя на его лицо, я не уверена.

– Тебе не нужно выигрывать игру, чтобы получить это, Кави. Можешь получить это прямо сейчас, если ты этого хочешь.

Я протягиваю руки и кладу обе ладони на его грудь. К глазам подступают слезы.

– Ты выбыл. Кто у тебя? – Я уже знаю ответ.

– Женевьева.

Я встаю.                                                        

– Прощай, Питер. – А затем захожу в дом и закрываю дверь. Я не оглядываюсь назад, ни разу.

Мы так легко расстались. Будто это был пустяк. Словно мы были никем. Значит ли это, что этому вообще не суждено было быть? Что мы были случайностью судьбы? Если нам было предназначено быть вместе, как мы могли разойтись вот так?

Полагаю, ответ – нам не было предназначено.

 

42

Питер и я, наше расставание – все это так типично для старшей школы. Под этим я подразумеваю, что все недолговечно. Даже эта боль пройдет, достигнув своего предела. Даже острое жало такого предательства – то, за что мне следует держаться, что мне нужно помнить и лелеять, ведь это мое первое настоящее расставание. Все это всего лишь часть процесса влюбленности. Конечно, я не думала, что мы навсегда останемся вместе, нам только шестнадцать и семнадцать. И в один прекрасный день я буду с теплотой вспоминать об этом.   

Я продолжаю твердить себе все это, даже когда глаза наполняются слезами, даже когда лежу той ночью в постели и плачу, пока не засыпаю. Я плачу до тех пор, пока щеки не начинает жечь от того, что я постоянно тру их. Это – источник грусти, который начался с Питера, но не заканчивается на нем.

Потому что одна мысль без конца снова и снова возникает в моей голове: «Я скучаю по маме. Мне не хватает мамы. Я так сильно по ней скучаю». Если бы она была здесь, то принесла бы мне на ночь чашку успокаивающего чая и сидела бы рядом на моей кровати. Она бы положила мою голову себе на колени, провела пальцами по моим волосам и прошептала мне на ухо: «Все будет хорошо, Лара Джин. Все будет хорошо». И я бы поверила ей, ведь ее слова всегда были правдой.  

Ох, мамочка. Как мне тебя не хватает. Почему ты не здесь, когда так сильно нужна мне?

***

Я до сих пор храню салфетку, на которой Питер сделал небольшой набросок моего лица, корешок от билета с первого раза, когда мы пошли в кино, стихотворение, которое он подарил мне на день Святого Валентина. Цепочка с кулоном. Конечно же, цепочка с кулоном. Я не смогла заставить себя снятьее. Пока нет.

Я валяюсь в постели весь субботний день, вставая только для того, чтобы перекусить и выгулять во дворе Джейми. Перематываю романтические комедии на грустные моменты. Что мне следует делать, так это разрабатывать план, как убрать Женевьеву, но я не могу. Каждый раз, когда я думаю о ней, об игре, и, больше всего, о Питере, – мне становится больно. Я решаю выкинуть все это из головы до тех пор, пока не смогу полностью сосредоточиться.   

Джон присылает мне сообщение узнать, в порядке ли я, но я не могу заставить себя ответить. Это я тоже откладываю на потом.

Единственный раз, когда я покидаю дом – это в воскресеньеднем, чтобы поехать в Белвью на заседание комитета по планированию вечеринки. После небольших уговоров со стороны Сторми, Джанетт одобрила мою идею тематической вечеринки «Объединенная служба организации досуга войск», и шоу должно продолжаться, будь прокляты расставания. 

Сторми сообщает, что все население дома престарелых гудит об этом. Она особенно взволнованна, поскольку прошел разговор, что Фенклифф, другой крупный дом престарелых в городе, может привезти сюда на автобусе некоторых своих постояльцев. Сторми говорит, что у них есть, по меньшей мере, один подходящий вдовец, которого она знает с книжного клуба для пенсионеров местной библиотеки. Эта новость заставляет расшевелиться и других обитательниц. 

– Он очень выдающийся экземпляр, – продолжает она твердить всем. – Он даже все еще водит машину! – Обязательно распространю эту информацию вокруг себя. Все, что угодно, чтобы создать ажиотаж.   

На вечеринке каждый получит пять «облигаций военных займов», которые можно будет обменять на стаканчик пунша из виски, маленький значок с флагом, или же танец. Это была идея мистера Моралеса. На самом деле, его точная идея состояла в том, чтобы использовать одну военную облигацию для танца с дамой, но мы все устроили ему разнос за сексизм и сказали, что это должен быть танец либо с мужчиной, либо с дамой. Алисия, как всегда прагматичная, заявила:

– Женщин будет больше, чем мужчин, так что, в любом случае, женщины будут руководить.

Я обошла всех жителей, спрашивая, не одолжат ли они фотографии сороковых годов, если они у них есть, особенно в военной форме или с вечеринок Объединенной службы организации досуга войск. Одна обитательница фыркнула на меня и сказала:

– Вы меня извините, но в 1945 году мне было шесть лет!

Я торопливо добавила, что, конечно же, фотографии ее родителей тоже подойдут, но она уже закрыла дверь перед моим носом.

***

Скрапбукинг для старичков фактически превратился в оргкомитет по планированию танцев. Я распечатываю облигации военных займов, а мистер Моралес использует мой нож для бумаги, чтобы их нарезать. Мод, которая в группе новенькая и хорошо разбирается  в Интернете, делает вырезки из статей с военными новостями для  украшения стола с закусками. Ее подруга Клаудия работает над плейлистом.

У Алисии будет свой маленький столик. Она делает гирлянду из бумажных журавликов, всех из разноцветной бумаги – сиреневой, персиковой, бирюзовой и цветочной. Сторми отказывается от отступления от красно-бело-синей темы, но Алисия твердо стоит на своем, и я поддерживаю ее. Утонченные, как и всё, присущее ей, ее фотографии американцев японского происхождения в лагерях для интернированных помещены в причудливые серебряные рамки.

– На деле, эти фотографии приведут в уныние, – обращается ко мне Сторми громким шепотом.

Алисия резко поворачивается.

– Эти фотографии предназначены для просвещения невежд. 

Сторми выпрямляется до своих полных сто шестьдесят два сантиметров, сто семьдесят один – на каблуках.

– Алисия, ты только что назвала меня невеждой? – Я вздрагиваю. Сторми вложила много труда в эту вечеринку, и в последнее время была слегка чересчур бурной.

Прямо сейчас я не смогу вынести еще одну ссору между ними. Я собираюсь призвать их к миру, когда Алисия сосредотачивает свой суровый взгляд на Сторми и произносит:

– Если принимаешь на свой счет.

Мы со Сторми обе ахаем. Затем Сторми подходит к столу Алисии и с размаху сметает ее бумажных журавликов на пол. Алисия кричит, а я опять ахаю. Все остальные в комнате поднимают глаза.

– Сторми!

– Ты принимаешь ее сторону? Она только что назвала меня невеждой! Сторми Синклер может быть много кем, но я не невежда.

– Я не принимаю ничью сторону, – отвечаю я, наклоняясь, чтобы поднять бумажных журавликов.

– Если ты принимаешь чью-то сторону, то она должна быть моей, – говорит Алисия. Она вскидывает подбородок в сторону Сторми. – Она считает себя некоей гранд-дамой, но она ребенок, закатывающий истерику из-за вечеринки.

– Ребенок! – визжит Сторми.

– Вы можете прекратить ругаться? – К моему стыду, из уголков моих глаз хлынули слезы. – Я не смогу вынести этого сегодня. – У меня дрожит голос. – Я, действительно, просто не могу.

Они обмениваются взглядами, а затем обе подбегают ко мне.

– Дорогая, что случилось? – ласково спрашивает Сторми. – Это, должно быть, из-за парня.

– Присядь, присядь, – говорит Алисия. Они ведут меня к диванчику и садятся по обе стороны от меня.

– Все, уходите! – кричит Сторми и все остальные разбегаются. – Теперь ты расскажешь нам, что случилось.

Я вытираю глаза уголком рубашки.

– Мы с Питером расстались. – Это первый раз, когда я произнесла эти словавслух.

Сторми ахает.

– Вы с мистером Красавчиком расстались! Это из-за другого мальчика? – Всем своим видом она показывает, что надеется, и я знаю, что она думает о Джоне.

– Это не из-за другого мальчика. Все сложно.

– Дорогая, все не так уж и сложно, – утверждает Сторми. – В мои дни…

Алисия сердито взирает на нее.

– Может дашь ей просто рассказать?

– Питер так и не забыл свою бывшую девушку, Женевьеву, – всхлипывая, говорю я. – Это она разместила то видео в гидромассажной ванне, и Питер знал об этом, но не рассказал мне.

– Возможно, он хотел пощадить твои чувства, – произносит Алисия.

Сторми яростно качает головой, настолько сильно, что ее сережки свистят.

– Мальчишка просто-напросто кобель. Он должен считать королевой тебя, а не ту другую девушку, Женевьеву.

Алисия обвиняющим голосом восклицает:

– Ты просто хочешь, чтобы Лара Джин встречалась с твоим правнуком. 

– И что, если хочу! – С блеском в глазах она спрашивает, – Скажи, Лара Джин. У тебя есть планы на вечер?

Эти слова заставляют нас всех рассмеяться.

– Прямо сейчас, я не могу думать ни о каком другом парне, кроме Питера, – отвечаю я. – А вы все еще помните свою первую любовь?

У Сторми их было так много – может ли она помнить? Но она кивает.

– Гаррет О’Лири. Мне было пятнадцать, а ему восемнадцать, и вообще у нас был только один танец, но то, что я чувствовала, когда он смотрел на меня… – Она вздрагивает.

Я смотрю налево от себя на Алисию.

– А вашей первой любовью был ваш муж, Филлип, верно?

К моему удивлению она качает головой.

– Мою первую любовь звали Альберт. Он был лучшим другом моего старшего брата. Я думала, что выйду за него замуж. Но этому не суждено было случиться. Я встретила своего Филлипа. – Она улыбается. – Филлип был любовью всей моей жизни. И все же, я никогда не забывала Альберта. Какой я была молодой! Сторми, можешь ли ты поверить, что когда-то мы были так молоды?

Сторми не отвечает в своей обычной жизнерадостной манере. Ее глаза становятся влажными, и она говорит так нежно, как я вообще когда-либо от нее слышала:

– Это было миллион жизней назад. И все же.

– И все же, – эхом вторит Алисия.

Они обе ласково улыбаются мне, с такой искренней и неподдельной любовью, что к моим глазам подступают новые слезы.

– Что я буду делать теперь, когда Питер больше не мой парень? – размышляю я вслух.

– Ты просто будешь делать то, что делала до того, как он стал твоим парнем, – отвечает Алисия. – Займешься повседневными делами, и сначала будешь скучать по нему, но со временем станет легче. Боль уменьшится. – Она протягивает руку и прикасается своей тонкой рукой к моей щеке. Улыбка играет на ее губах. – Все, что тебе нужно, – это время, а у тебя, малышка, есть все время в мире.

Эта мысль утешает, но я не уверена, что до конца верю в то, что это правда. Думаю, для молодежи время тянется по-другому. Минуты дольше, значительней, ярче. Все, что я знаю – это то, что каждая минута без него ощущается бесконечно долгой, как будто я жду, просто жду, что он вернется ко мне. Я, Лара Джин, знаю, что он не вернется, но мое сердце, кажется, отказывается понимать, что все кончено.  

***

После того, как ко мне вернулась энергия, а слезы высохли, я сижу в кабинете Джанетт, оговаривая детали вечеринки. Когда она небрежно упоминает гостиную, я замираю.

– Джанетт, гостиная будет недостаточно большой.

– Я не знаю, что тебе сказать. Главная комната для мероприятий забронирована для бинго. У них постоянная бронь на вечера пятниц.

– Но эта вечеринка – огромное событие! Нельзя ли перенести игру в бинго в гостиную хотя бы на один вечер?

– Лара Джин, я не могу переместить бинго. Для этого здесь соберутся люди со всего сообщества, включая мать агента по арендесобственной персоной. Здесь в игру вступает много политики. У меня связаны руки. 

– Ну, а что насчет столовой? – Мы могли бы передвинуть столы и устроить танцпол в центре комнаты, а угощения расставить на длинном столе вдоль стены.  Это могло бы сработать.

Джанетт бросает на меня взгляд, типа: «Девушка, о чем ты?»

– И кто будет двигать все столы и стулья? Ты?

– Ну, я и, уверена, что смогла бы собрать несколько добровольцев…

– Чтобы один из них потянул спину и подал на дом в суд? Нет уж, gracias.

– Нам не нужно будет убирать все столы, только половину. Может, вы могли бы попросить сотрудников помочь? – Джанетт уже качает головой, когда меня осеняет. – Джанетт, я слышала, что Фенклифф, возможно, привезет к нам некоторых из своих  проживающих на автобусе. Фенклифф. Они уже называют себя главным пенсионным сообществом «Блю Ридж Маунтинс».

– Боже мой, Фенклифф – дыра. Люди, которые там работают, – отбросы. У меня же – профессионалы. «Главное пенсионное сообщество Блю Ридж Маунтинс»? Ха! Нифига.

Теперь мне просто нужно добить ее.

– Я же говорю вам, Джанетт, если эти танцы пройдут не на высоте, то мы будем выглядеть дураками. Мы не можем позволить этому случиться. Мне хочется, чтобы те, кто приедет из Фенклиффа, вышли или выкатились отсюда, желая быть жителями Бельвью!

– Ладно, ладно. Я попрошу рабочих помочь приготовить столовую. – Джанетт покачивает мне пальцем. – Ты как собака с костью, девочка.

– Вы не пожалеете об этом, – обещаю я ей. – Не говоря уже о фотографиях. Мы поместим их по всему вебсайту. Все захотят быть нами!

При этих словах глаза Джанетт сужаются от удовольствия, и я испускаю вздох облегчения. Эта вечеринка должна пройти хорошо. Просто обязана. Это единственное яркое пятно в моей жизни.

 

43

В воскресенье вечером я завиваю волосы. Завивка волос является, по своей сущности, актом надежды. Мне нравится закручивать свои волосы на ночь и думать обо всем, что может случиться завтра. К тому же, как правило, мои волосы выглядят намного лучше после того, как на них поспишь, не такими пушистыми.

Я уже накрутила одну половину и почти закончила другую, когда появляется Крис, забираясь через окно.

– Прямо сейчас предполагается, что я наказана, поэтому, прежде чем отправиться домой, мне придется подождать, пока не заснет мама, – говорит она, снимая свою мотоциклетную куртку. – Ты все еще в депрессии из-за Кавински?

Я наматываю следующую прядь волос на плойку.

– Да. Но ведь еще не прошло даже сорок восемь часов.

Крис обхватывает меня руками.

– Не хочется этого говорить, но это было катастрофой с самого начала.

Я бросаю на нее обиженный взгляд.

– Спасибо большое.

– Ну, это правда. То, как вы, ребята, сошлись было странно, а потом вся эта фигня с гидромассажной ванной. – Она берет у меня плойку и начинает накручиваться сама. – Хотя, должна сказать, что для тебя, наверное, было полезным пройти через все это. Ты была по-настоящему замкнутой, дорогая. И можешь быть очень требовательной.

Я выхватываю у нее плойку и делаю вид, что собираюсь ударить ее по голове.

– Ты здесь, чтобы поддержать меня или обсудить все мои недостатки?

– Прости! Просто к слову пришлось. – Она обращается ко мне с веселой улыбкой. – Не грусти слишком долго. Это не твой стиль. Кроме Кавински, есть и другие парни. Парни, которые не являются сопливым номером два моей кузины. Парни типа Джона Макларена. Он сексуальный. Я бы сама им увлеклась, если бы он не был заинтересован тобой.

Я тихо отвечаю:

– Прямо сейчас я не могу думать ни о ком другом. Мы с Питером только что расстались.

– Между тобой и Джонни-бойем есть жар. Я видела это своими собственными глазами на вечеринке в честь капсулы времени. Он хочет тебя. – Она ударяет меня плечом. – Тебе он тоже раньше нравился. Может быть, кое-что еще осталось.

Я игнорирую ее и продолжаю закручивать волосы, прядь за прядью.

***

Питер по-прежнему сидит передо мной на химии. Я не знала, что возможно скучать по кому-то еще сильнее, когда он находится всего лишь в нескольких футах. Может, это потому, что он даже ни разу не взглянул на меня. Я до конца не осознавала, какой большой частью моей жизни он стал. Он стал мне таким… знакомым. А теперь он просто ушел. Не ушел, все еще здесь, просто для меня он больше недоступен, что, возможно, еще хуже. На минуту все было действительно хорошо. Все было действительно, действительно хорошо. Разве было не хорошо? Может быть, по-настоящему, очень хорошему не суждено длиться слишком долго; возможно, именно это и делает его еще более очаровательным – то, что оно временно. А может быть, я просто пытаюсь заставить себя почувствовать лучше. Это срабатывает, чуть-чуть. Но сейчас мне достаточно и крохотного чуть-чуть.

После окончания урока Питер задерживается у своего стола, а затем поворачивается и говорит:

– Привет. 

Мое сердце ускоряется.

– Привет.

У меня появляется такая внезапная дикая мысль, что если вдруг он захочет меня вернуть, то я скажу «да». Бог с ней с гордостью, с Женевьевой, со всем этим.

– Итак, я хочу назад свою цепочку с кулоном, – говорит он. – Безусловно.

Мои пальцы подлетают к медальону в виде сердца, висящему на моей шее. Я хотела снять его этим утром, но не смогла.

А теперь мне придется отдать его обратно? У Сторми есть целая коробка безделушек и памятных подарков от всех ее бойфрендов. Я не думала, что мне придется возвращать свой единственный памятный подарок от парня. Но он дорого стоит, а Питер практичный. Он мог бы получить назад свои деньги, а его мама могла бы его перепродать.

– Конечно, – отвечаю я, возясь с застежкой. 

– Я не имел в виду, что тебе нужно вернуть его прямо в эту секунду, – произносит он, и моя рука замирает. Может быть, он позволит мне оставить его немного подольше или даже навсегда. – Но я его заберу.

Я никак не могу расстегнуть застежку, проходит вечность и это мучительно, поскольку он просто стоит там. Наконец, он подходит сзади и убирает волосы с шеи, так что они покоятся на одном плече. Может быть, это только мое воображение, но мне кажется, что я слышу биение его сердца. Его сердце бьется, а мое, похоже, разбивается. 

 

44

Китти залетает в мою спальню. Я занимаюсь, сидя за столом. Прошло так много времени с тех пор, как я сидела здесь и делала домашнее задание; обычно после школы мы с Питером отправлялись в Старбакс. Жизнь уже одинока.

– Вы с Питером расстались? – требует Китти.

Я вздрагиваю.

– Кто тебе сказал?

– Об этом не волнуйся. Просто ответь на вопрос.

– Ну… да.

– Ты его не достойна, – со злостью произносит она.

Я покачиваюсь на стуле.

– Что? Ты – моя сестра – нечестно, что ты принимаешь сторону Питера. Ты даже не выслушала мою версию. Не то, чтобы тебе следовало выслушивать. Разве ты не знаешь, что никогда не должна быть против своей сестры?

Она поджимает губы.

– И какова твоя версия?

– Моя версия – она, все сложно. У Питера все еще есть чувства к Женевьеве…

– Он больше не думает о ней в этом смысле. Не оправдывайся.

– Ты не видела того, что видела я, Китти! – восклицаю я.

– И что ты видела? – бросает она вызов, выпятив подбородок, словно оружие. – Скажи мне.

– Это не только то, что я видела. Это то, что я все это время знала. Просто – не бери в голову. Ты этого не поймешь, Китти.

– Ты видела, как он ее целовал? Видела?

– Нет, но…

– Но – ничего. – Она подозрительно косится на меня. – Это имеет какое-нибудь отношение к тому парню со странным именем? Джон Амбертон Макларен или как его там?

– Нет! Почему ты спрашиваешь об этом? – Я открываю рот от изумления. – Погоди-ка минутку! Ты снова читала мои письма?

Она морщится, и я знаю, что она читала, злодейка.

– Не меняй тему! Тебе он нравится или нет?

– Это не имеет никакого отношения к Джону Макларену. Это касается только меня и Питера.

Мне хочется рассказать ей, что Питер знал, что именно Женевьева сняла то видео и распространила его. Он знал и все равно защищал ее. Но я не могу испортить впечатление маленькой девочки о Питере. Было бы слишком жестоко так с ней поступить.

– Китти, это не имеет значения. У Питера все еще есть чувства к Женевьеве, и я всегда это знала. И, кроме того, какой вообще смысл строить с Питером серьезные отношения, если мы все равно разойдемся как Марго и Джош? Школьные романы едва ли имеют продолжение, ты же знаешь. И причина этому ясна. Мы слишком молоды, чтобы быть достаточно серьезными. – Даже сейчас, когда я произношу эти слова, слезы стекают из уголков глаз.

Китти смягчается. Она обхватывает меня рукой.

– Не плачь.

– Я не плачу. Просто немного прослезилась.

Тяжело вздыхая, она говорит:

– Если это любовь, то нет уж, спасибо. Я не хочу в этом участвовать. Когда я стану старше, то просто буду делать по-своему.

– Что это значит? – спрашиваю ее я.

Китти пожимает плечами.

– Если мне будет нравиться мальчик, отлично, я буду с ним встречаться, но я не собираюсь сидеть дома и плакать из-за него.

– Китти, не веди себя так, будто ты никогда не плакала.

– Я плачу из-за важных вещей.

– Совсем недавно ночью ты плакала из-за того, что папа не позволил тебе сидеть допоздна, чтобы посмотреть телевизор!

– Да, но для меня это было важно.

Я хлюпаю носом.

– Не знаю, почему я спорю с тобой из-за этого. – Она слишком маленькая, чтобы понять. Часть меня надеется, что она никогда не узнает. Было лучше, когда я не знала.

***

В тот вечер мы с папой моем посуду, когда он откашливается и говорит:

– Итак, Китти рассказала мне о великом расставании. Как ты?

Я споласкиваю стакан и ставлю его в посудомоечную машину.

– У Китти такой длинный язык. Я собиралась рассказать тебе об этом позже. – Возможно, в глубине души я надеялась, что мне не придется этого делать.

– Хочешь об этом поговорить? Я могу заварить успокаивающий чай на ночь. Не такой хороший, как у мамы, но все же.

– Может быть, позже, – отвечаю я, просто чтобы быть любезной. Его версия ночного чая не самая лучшая.

Он обнимает меня за плечи.

– Все наладится, обещаю. Питер Кавински – не единственный парень в мире.

Вздыхая, я говорю:

– Мне просто не хочется, чтобы когда-либо снова было так больно.

– Не существует способа защитить себя от горя, Лара Джин. Это просто часть жизни. – Он целует меня в макушку. – Иди наверх и отдохни. Я здесь закончу.

– Спасибо, папочка.

Я оставляю его одного на кухне. Он напевает себе под нос, насухо вытирая кастрюлю кухонным полотенцем.

Папа сказал, что Питер – не единственный парень в мире. Знаю, что это правда, конечно же, правда. Но посмотрите на папу. Мама была для него единственной девушкой в мире. Если бы это было не так, то к этому времени он уже давно нашел бы себе кого-нибудь. Может быть, он тоже пытался защитить себя от горя. Возможно, мы с ним похожи больше, чем я думала.

 

45

Опять идет дождь. Я подумывала взять Китти с Джейми в парк после школы, но сейчас это не возможно. Вместо этого, я сижу в постели и закручиваю волосы, наблюдая, как, подобно серебряным пулькам, за окном барабанит дождь. Погода – под стать моему настроению, полагаю.

В разгаре нашего разрыва, я совсем забыла об игре. Ну, сейчас я помню все слишком хорошо. Я выиграю. Я выбью ее из игры. Она не может и забрать Питера, и выиграть игру. Это слишком несправедливо. И я придумаю какое-нибудь идеальное желание – нечто совершенное, что можно будет забрать у нее. Если бы я только знала, чего пожелать!

Мне нужна помощь. Я звоню Крис, но она не берет трубку. Я собираюсь позвонить еще раз, но, в последнюю секунду отправляю сообщение Джону:

«Поможешь мне убрать Женевьеву?»

Через несколько минут он пишет ответ.

«Это будет честью для меня».

***

Джон располагается на диване и наклоняется вперед, пристально глядя на меня.

– Итак, хорошо, как ты это хочешь сделать? Ты хочешь ее выманить? Провернуть над ней тайные операции?

Я ставлю перед ним стакан сладкого чая. Устраиваясь рядом, я говорю:

– Думаю, сначала нам придется понаблюдать за ней. Я даже не знаю, какое у нее расписание. – К тому же… если, выигрывая в этой игре, я узнаю ее большой секрет, что ж, это было бы приятным бонусом.

– Мне нравится, как работают твои мозги, – произносит Джон, откидывая назад голову и попивая свой чай. 

– Я знаю, где они хранят запасной ключ. Однажды нам с Крис нужно было забрать пылесос из ее дома. Что, если… что, если я попытаюсь запугать ее? Например, я могла бы оставить на ее подушке записку со словами «Я за тобой слежу». Это бы по-настоящему задело ее за живое.  

Джон чуть не захлебывается своим чаем со льдом.

– Погоди, и что это вообще тебе даст?

– Я не знаю. Ты же в этом эксперт!

– Эксперт? С чего это я эксперт? Если бы я был действительно хорош, то был бы все еще в игре.

– Ты никак не мог знать, что я буду в Бельвью, – подмечаю я. – Просто тебе не повезло.

– Очень уж много между нами совпадений. Бельвью. То, что в тот день ты была на «Модели ООН».

Я смотрю на свои руки.

–  Это… не было стопроцентным совпадением. На самом деле, это вообще не было совпадением. Я пошла туда, чтобы найти тебя. Мне хотелось увидеть, каким ты стал. Я знала, что ты будешь на «Модели ООН». Я помнила, как сильно тебе это нравилось в средних классах.

– Единственная причина, по которой я вступил туда, была в том, что я мог поработать над своими навыками публичных выступлений. Из-за заикания. – Он замолкает. – Постой. Ты сказала, что пришла туда из-за меня? Посмотреть, каким я стал?

– Ага. Мне… мне всегда было интересно.

Джон ничего не говорит, просто смотрит на меня в упор. Он резко ставит свой стакан на стол. Затем снова поднимает его и кладет под него подставку.

– Ты не рассказала, что произошло между тобой и Кавински в тот вечер, когда я уехал.

– О. Мы расстались. 

– Вы расстались, – повторяет он, его лицо ничего не выражает.

И в этот момент я замечаю, что в дверях, словно маленький разведчик, притаилась Китти.

– Чего тебе надо, Китти?

– Эм… а хумус с красным перцем остался? – спрашивает она.

– Я не знаю. Иди, посмотри сама.

У Джона округляются глаза.

– Это твоя сестренка? – Обращаясь к Китти, он говорит, – Когда я  последний раз видел тебя, ты была еще маленьким ребенком.

– Ага, я выросла, – отвечает она, абсолютно без намека на любезность.

Я бросаю на нее быстрый взгляд.

– Будь вежлива с нашим гостем. – Китти разворачивается на пятках и бежит наверх. – Прости за сестру. Она очень близка с Питером, и еще вбила себе в голову безумные идеи…

– Безумные идеи? – повторяет Джон.

Я могла бы отшлепать себя.

– Ага, то есть, она думает, что между нами что-то происходит. Но, безусловно, это не так, да и я, как бы, не нравлюсь тебе в этом смысле, так что, да, они безумные. – Ну и зачем я это говорю? Почему Бог наградил меня ртом, если я просто несу им чушь?

Становится так тихо, что я открываю рот, чтобы сказать какую-нибудь еще более тупую нелепость, но затем он говорит:

– Ну… это не настолько безумно.

– Верно! В смысле, я не имела в виду безумно… – Я захлопываю рот и смотрю прямо перед собой.

– Ты помнишь тот раз, когда мы играли в бутылочку у меня в подвале?

Я киваю.

– Я нервничал и боялся поцеловать тебя, поскольку никогда раньше не целовался с девушкой, – говорит он и снова берет в руки стакан сладкого чая. Он делает большой глоток, но чая не осталось, только лед. Его глаза встречаются с моими, и он улыбается. – После этого все ребята долго смеялись надо мной из-за того, что я облажался.

– Ты не облажался, – возражаю я.

– Думаю, это совпало с тем временем, когда старший брат Тревора рассказал нам, что он завел девушку… – Джон колеблется, и я с нетерпением киваю, поощряя его продолжать. – Он утверждал, что довел девушку до оргазма, просто поцеловав ее.

Я испускаю истерический хохот и закрываю ладошками рот.

– Это самая большая ложь, которую я когда-либо слышала! Я никогда не видела, чтобы он даже разговаривал хотя бы с одной девушкой. Кроме того, я не думаю, что такое вообще возможно. И даже если бы и было возможно, то я сильно сомневаюсь, что Шон Пайк был бы способен на это.

Джон тоже смеется.

– Ну, теперь то я знаю, что это ложь, но тогда мы все ему поверили. 

– Имеется в виду, было ли это похоже на отличный поцелуй? Нет, не было. – Джон вздрагивает, и я быстро продолжаю: – Но совсем ужасно это тоже не было. И, знаешь, в любом случае, я не то, чтобы эксперт в поцелуях. Кто я такая, чтобы судить?

– Ладно-ладно, ты можешь перестать пытаться заставить меня почувствовать себя лучше. – Он ставит стакан на стол. – Сейчас у меня стало гораздо лучше получаться. Так говорят мне девушки.

Этот разговор  принимает странный откровенный оборот, и я начинаю нервничать, но не в плохом смысле. Мне нравится делиться секретами, быть соучастниками.

– О-о, так ты целовался со многими девушками, да?

Он опять смеется. 

– С достаточным количеством. – Он замолкает. – Я удивлен, что ты вообще помнишь тот день. Ты была настолько увлечена Кавински, что не думаю, что вообще заметила, кто еще там был.

Я толкаю его в плечо.

– Я не была «настолько увлечена Кавински»!

– Нет, была. Ты всю игру не сводила глаз с той бутылки, вот так. – Джон берет в руки бутылку и прожигает ее глазами. – Ожидая своего звездного часа.

Я заливаюсь ярким румянцем.

– Ох, замолчи.

Он продолжает, смеясь:

– Как ястреб свою добычу.

– Заткнись! – Теперь я тоже смеюсь. – Как вообще ты это помнишь?

– Потому что я делал то же самое, – признается он.

– Ты тоже пялился на Питера? – Я говорю это в шутку, чтобы подразнить, потому что это весело. Впервые за несколько дней я веселюсь.

Он смотрит прямо на меня, его темно-голубые глаза – уверенные и непоколебимые, и у меня в груди перехватывает дыхание.

– Нет. Я смотрел на тебя.

В ушах гудит – это звук моего сердца, бьющегося с тройной силой. «В памяти все происходит под музыку». Одна из моих любимых строк из «Стеклянного зверинца». Если я закрою глаза, то почти могу услышать ее и тот день в подвале Джона Амброуза Макларена. Интересно, какую музыку услышу я спустя годы, когда буду вспоминать этот момент?

Его взгляд удерживает мой, и я ощущаю трепет, который начинается в горле и перемещается через ключицы и грудь.

– Ты мне нравишься, Лара Джин. Ты мне нравилась тогда, и даже еще больше нравишься сейчас. Знаю, ты и Кавински только что расстались, и ты все еще грустишь, но мне просто хотелось, чтобы это было определенно ясно.

– Эм… хорошо, – шепчу я. Его слова … они произнесены четко, они не теряются в двусмысленности. Нет даже и следа заикания. Только определенная ясность.

– Ладно, хорошо. Давай выиграем твое желание. – Он достает телефон и открывает гугл карты. – Прежде, чем приехать сюда, я нашел адрес Джен. Думаю, ты права – нам не следует торопиться, мы должны оценить ситуацию. Не начинать наступления, тщательно не подготовившись.

– Угу. – Я в каком-то мечтательном состоянии, мне трудно сосредоточиться. Джон Амброуз Макларен хочет внести определенную ясность.

Я резко выхожу из этого состояния, когда Китти вваливается обратно в гостиную, держа в руках стакан апельсиновой газировки, баночку хумуса с красным перцем и пакетик пита-чипсов. Она пробирается к дивану и с грохотом опускается прямо между нами. Протягивая пакетик, она интересуется:

– Вы, ребят, хотите?

– Конечно, – отвечает Джон, угощаясь чипсами. – Эй, я слышал, что ты довольно-таки хороша в интригах. Это правда?

Она настороженно спрашивает:

– С чего ты так решил?

– Ведь это именно ты разослала письма Лары Джин, разве нет? – Китти кивает. – Тогда точно говорю, ты довольно-таки хороша в интригах.

– Наверное, да. Я так думаю.

– Потрясающе. Нам нужна твоя помощь.

Идеи Китти слишком уж экстремальны – такие, как порезать шины Женевьевы, или бросить бомбу-вонючку в ее дом, чтобы ее выкурить, но Джон записывает каждое предложение Китти, что не остается ею незамеченным. Очень мало остается незамеченным Китти. 

 

46

На следующее утро Китти ковыряется в своем тосте с арахисовым маслом, и папа говорит из-за своей газеты:

– Ты пропустишь автобус, если не поспешишь.

Она лишь пожимает плечами и неторопливо поднимается наверх, чтобы взять свою школьную сумку. Уверена, она думает, что сможет поехать со мной, если пропустит автобус, но я тоже опаздываю. Я проспала, а потом не могла найти свои любимые джинсы, так что мне пришлось довольствоваться вторыми любимыми.

Пока я споласкиваю свою тарелку, то смотрю в окно и вижу проезжающий мимо школьный автобус Китти.

– Ты опоздала на автобус! – кричу я ей наверх.

Никакого ответа.

Я запихиваю свой обед в сумку и окликаю:

– Если едешь со мной, то пошевеливайся! Пока, папочка!

Я надеваю обувь у входной двери, когда Китти пролетает мимо меня и выбегает из дома, рюкзак ударяется об ее плечо. Я следую за ней и закрываю за собой дверь. И там, на другой стороне улицы, прислонившись о свою черную Ауди, стоит Питер. Он широко улыбается Китти, а я, совершенно опешившая, просто стою на месте. Моя первая мысль: «Он здесь, чтобы увидеть меня?». Нет, не может быть. Вторая мысль: «Может, это ловушка?». Мой взгляд мечется по сторонам в поисках любого признака Женевьевы. Не найдя ни одного, я чувствую себя виноватой в том, что подумала, что он может быть так жесток.

Китти неистово машет ему и подбегает к машине.

– Привет!

– Готова ехать, малышка? – спрашивает он ее.

– Угу. – Она оглядывается на меня. – Лара Джин, ты можешь поехать с нами. Я сяду тебе на колени.

Питер смотрит на телефон, и та небольшая надежда, которая у меня появилась, что он, возможно, отчасти приехал увидеть меня, исчезает.

– Нет, все в порядке, – отвечаю я. – Там место только для двоих.

Он открывает для нее дверь с пассажирской стороны, и Китти забирается внутрь.

– Езжай быстро, – говорит она ему.

Он едва ли взглянул на меня, прежде чем они уехали. Что ж. Полагаю, ничего не поделаешь.

***

– Какой торт ты мне печешь?

Китти сидит на табуретке и наблюдает за мной. Сегодня вечером я пеку торт, так что для завтрашней вечеринкивсе готово. Я вбила себе в голову, что пижамная вечеринка Китти должна быть просто самой лучшей, отчасти из-за того, что вечеринка несколько запоздала и, следовательно, должна оправдать ожидания, и отчасти потому, что десять – это важный год в жизни девочки. Может, у Китти и нет мамы, но у нее будет потрясающий день рождения с ночевкой, если это в моих силах.

– Я же сказала, что это – сюрприз. – Я вываливаю предварительно отмеренную муку в миску для смешивания. – Как прошел день?

– Хорошо. Я получила пять с минусом за тест по математике.

– О, ура! Случилось еще что-нибудь клевое?

Китти пожимает плечами.

– Кажется, мисс Бертоли случайно пукнула, когда проводила перекличку. Все смеялись.  

Разрыхлитель, соль.

– Классно, классно. Питер, эм, отвез тебя прямо в школу, или вы останавливались где-нибудь по пути?

– Он заехал за мной, чтобы купить пончики.

Я покусываю губу.

– Мило. Он что-нибудь говорил?

– О чем?

– Я не знаю. О жизни.

Китти закатывает глаза.

– О тебе он ничего не говорил, если это – то, что тебя интересует.

Это больно.

– Меня вообще это неинтересно, – вру я.

***

Мы с Китти спланировали всю ночевку вплоть до создания нового образа Т.Зомби.  Фото-кабинка с реквизитами. Нейл-арт.

Я выбирала торт для Китти с особой тщательностью. Он шоколадный, с малиновым джемом и глазурью из белого шоколада. Еще я приготовила три различных вида соуса. Сметана с луком, хумус с красным перцем и соус из холодного шпината. Салат из сырых овощей. Сосиски в тесте. Соленый карамельный попкорн для просмотра фильма. Пунш с щербетом из лайма, который поливается сверху имбирным элем. Я даже откопала старую стеклянную чашу для пунша на чердаке, которая также идеально подойдет для тематической вечеринки «Организации досуга войск». Утром на завтрак я готовлю оладьи с шоколадной крошкой. Знаю, что все эти детали очень важны для Китти. Она уже упомянула, что на дне рождения Брилль, ее мама приготовила клубничный смузи для закуски, и как можно забыть, что мама Алисии Бернард приготовила блинчики, когда она без конца говорит об этом?

Мы сослали папу в его комнату на всю ночь, из-за чего он, кажется, испытывает облегчение – но не раньше, чем я заставила его спустить из своей комнаты небольшой винтажный сундучок. Я искусно разложила свою коллекцию ночных сорочек, пижам и кальсон, не забыв про пушистые тапочки. Благодаря Китти, Марго и мне, у нас много пушистых тапочек.

Все сразу же переодеваются в пижамы, хихикая, крича и споря из-за того, кто что получит.

На мне – комплект бледно-розового пеньюара, который я купила в комиссионном магазинчике, совершенно новый и все еще с этикетками. Я ощущаю себя как Дорис Дэй в «Пижамной Игре».Единственное, чего мне не хватает, это меховых тапочек на невысоком тонком каблучке. Я попыталась убедить Китти, что нам следует провести ночь старых фильмов, но она сразу же отвергла эту идею. Ради смеха, я накрутила волосы на бигуди. Я предложила девочкам тоже накрутить бигуди, но все с визгом сказали «нет».

Они такие шумные, что мне приходится повторять:

– Девочки, девочки!

Посреди маникюрной сессии я замечаю, что Китти держится в сторонке. Я думала, что она будет в своей стихии, царицей бала на своем дне рождения, но она чувствует себя не в своей тарелке и играет с Джейми.

Когда все девочки убегают наверх в мою комнату, чтобы сделать подготовленные мной грязевые маски, я хватаю Китти за локоть.

– Тебе весело? – спрашиваю я. Она кивает и пытается убежать от меня, но я одаряю ее строгим взглядом. – Клятва сестры?

Китти колеблется.

– Шанае стала по-настоящему хорошими подружками с Софи, – говорит она, на ее глаза наворачиваются слезы. – Как бы, лучшими подружками, чем мы с ней. Ты видела, как они сделали маникюр в одном стиле? Они не спросили меня, хочу ли я сделать такой же.

– Не думаю, что они намеренно проигнорировали тебя, – успокаиваю я.

Она пожимает своими худенькими плечиками.

Я обнимаю ее, а она просто напряженно стоит на месте, так что я с силой кладу ее голову себе на плечо.

– С самыми лучшими дружескими отношениями может быть трудно. Вы обе растете и меняетесь, а это тяжело – расти и меняться с той же скоростью.

Ее голова поднимается, и я снова укладываю ее себе на плечо.

– Это то, что произошло между тобой и Женевьевой? – интересуется она.

– Честно говоря, я не знаю, что произошло между мной и Женевьевой. Она переехала, и мы все равно оставались подругами, а потом перестали. – Я с запозданием осознаю, что это – не самые утешительные слова, которые можно сказать кому-то, кто чувствует себя обделенным вниманием своих друзей. – Но я уверена, что с тобой никогда такого не случится.  

Китти испускает небольшой вздох поражения.

– Почему все не может оставаться таким же, как и прежде?

– Тогда бы ничего не менялось, и ты бы не выросла; тебе бы навсегда осталось девять и никогда не исполнилось бы десять.

Она утирает нос тыльной стороной руки.

– Я бы не возражала.

– Тогда ты никогда не смогла бы водить машину, или пойти в колледж, или купить дом и завести кучу собак. Я знаю, тебе хочется сделать все это. У тебя отважная душа, а оставаться ребенком может быть этому помехой, ведь тебе придется спрашивать позволения других людей. Когда ты станешь старше, то сможешь делать, что хочешь, и тебе не будет нужно чье-торазрешение.

Она со вздохом соглашается:

– Ага, так и есть.

Я убираю ее волосы со лба.

– Хочешь, чтобы я поставила для вас фильм?

– Ужастик?

– Конечно.

Она оживляется, переходя в режим торга, словно бизнес-леди, которой она, в сущности, и является.

– Он должен быть с рейтингом «R». Никакой детской фигни.

– Отлично, но если вы, девочки, испугаетесь, вы не будете спать со мной в моей комнате. В прошлый раз вы не давали мне спать всю ночь. И если чьи-нибудь родители позвонят жаловаться, я скажу, что вы, ребята, сами тайком включили фильм. 

– Никаких проблем.

Я смотрю, как она взлетает по лестнице. Невозможная, каковой она и является, мне нравится Китти – такая, какая она есть. Я бы не возражала, если бы она так и осталась навсегда девятилетней. Проблемы Китти все еще легко решаются; они могут поместиться в моей ладони. Мне нравится, что она по-прежнему зависит от меня в чем-то. Ее тревоги и потребности заставляют меня забыть свои собственные. Мне нравится, что я нужна, что кому-то обязана. Это расставание с Питером, оно не так значительно, как то, что Кэтрин Сонг Кави исполнилось десять лет. Она выросла как сорняк, без матери, лишь с двумя сестрами и отцом. Это не маленький подвиг. Это – нечто выдающееся.  

Но десять, вау. Десять лет – это больше не маленькая девочка. Это прямо посередине. Мысль о том, что она взрослеет, перерастает свои игрушки, свой набор для рисования… заставляет меня почувствовать себя немного грустно. Взросление – по-настоящему горькая радость.

Мой телефон гудит, и это – жалостливое сообщение от папы:

«Спускаться вниз безопасно? Я ужасно хочу пить».

«Горизонт чист».

«Вас понял».

 

47

Следовать повсюду за Женевьевой – странно знакомое чувство. Небольшие наблюдения не вызывают во мне никаких воспоминаний. Это неожиданное сочетание того, что я о ней знаю, и того, что нет. Она проезжает через автокафе «У Венди» и, даже не глядя, я знаю, что у нее в пакете. Маленький молочный коктейль «Фрости», маленький пакетик картошки фри с кетчупом, и шесть кусочков куриных наггетсов, также с кетчупом.

Некоторое время мы с Джоном ездим за Женевьевой по городу, но потом теряем ее на светофоре, так что просто направляемся в Бельвью. Мне нужно попасть на собрание по планированию вечеринки «Организации досуга войск». С ее приближением мы удвоили наши усилия, чтобы все было готово вовремя. Во всем этом Бельвью стал моим утешением, безопасным местом. Отчасти, потому что Женевьева не знает об этом месте, и поэтому не сможет выбить меня, а, отчасти, потому что это – единственное место, где я не столкнусь с ней и Питером, вольными делать вместе все, что угодно, теперь, когда он снова одинок.

В начале нашего собрания пошел снег. Все мы толпимся вокруг окон, чтобы посмотреть на него, качая головами и приговаривая: «Снег в апреле! Вы можете в это поверить?», а затем возвращаемся к работе над украшениями для вечеринки. Джон помогает с баннером.    

К тому времени, когда мы заканчиваем, на земле лежит несколько дюймов снега, и он уже превратился в лед.

– Джонни, ты не можешь ехать в такую погоду. Я категорически запрещаю, – говорит Сторми. 

– Бабуля, все будет хорошо, – отвечает Джон. – Я хороший водитель. 

Сторми больно шлепает его по руке.

– Я же просила тебя не называть меня бабулей! Просто Сторми. И ответ – нет. Я запрещаю. Вы оба останетесь сегодня в Бельвью. Ехать слишком опасно. – Она бросает на меня строгий взгляд. – Лара Джин, позвони прямо сейчас отцу и скажи ему, что я не разрешаю вам выезжать в такую погоду.

– Он может сам приехать и забрать нас, – предлагаю я.

– А что, если бедный вдовец попадет в аварию по пути сюда? Нет. Я этого не допущу. Дай мне свой телефон. Я сама ему позвоню.

– Но завтра в школу, – говорю я.

– Занятия отменили, – с улыбкой отвечает Сторми. – Только что объявили по телевизору.

Я протестую:

– У меня с собой ничего нет! Ни зубной щетки, ни пижамы, вообще никаких вещей!

Она обнимает меня.

– Расслабься и позволь Сторми обо всем позаботиться. Не забивай свою хорошенькую головку.

Так и получилось, что мы с Джоном Амброузом Маклареном провели вместе ночь в доме престарелых.

***

Метели в апреле – это нечто волшебное. Даже если причина тому – изменение климата. В саду за окном гостиной Сторми уже проросло несколько розовых цветочков, и снег сильно засыпает их, подобно тому, как Китти посыпает блины сахарной пудрой – быстро и много. Скоро розового цвета даже не будет видно – он просто покроется белым.

В гостиной Сторми мы играем в шашки теми большими шашками, которые можно купить в «Кракер Баррель». Джон дважды побеждает меня, но все время спрашивает, не поддаюсь ли я. Я уклончива, но ответ «нет», он просто играет в шашки лучше меня. Сторми подает нам пинаколаду, которую смешивает в блендере с «капелькой рома для разогрева», и подогревает в микроволновке замороженную спинакопиту, к которой ни один из нас не притрагивается. По ее стереопроигрывателю играет Бинг Кросби. К девяти тридцати Сторми начинает зевать и говорит, что скоро ей потребуется ее сон красоты. Мы с Джоном переглядываемся – еще так рано, и я не помню, когда в последний раз ложилась спать раньше полуночи.

Сторми настаивает, чтобы я осталась с ней, а Джон переночевал в гостевой спальнемистера Моралеса. Могу сказать, что Джон не в восторге от этой идеи, поскольку интересуется:

– А можно мне поспать у тебя на полу?

Я удивлена, когда Сторми отрицательно качает головой.

– Я не думаю, что отец Лары Джин это одобрит! 

– На самом деле, я не думаю, что папа будет против, Сторми, – говорю я. – Я могу позвонить ему, если хотите.

Но ответ – твердое и решительное «нет»; Джон должен устроиться на ночь у мистера Моралеса. Для леди, которая всегда советует мне быть сумасбродной, искать приключения и носить с собой презервативы, она гораздо более старомодна, чем я думала. 

Сторми вручает Джону полотенце для лица и пару пенопластовых берушей.

– Мистер Моралес храпит, – сообщает она, целуя его на ночь.

Джон приподнимает бровь и спрашивает у нее.

– Откуда ты знаешь?

– Ты не захочешь этого знать! – Она, пританцовывая, удаляется в кухню, словно гранд-дама, коей на самом деле и является.

Тихим голосом Джон говорит мне:

– А знаешь что? Я бы действительно, действительно не хотел бы знать.

Я прикусываю изнутри щеку, чтобы не рассмеяться.

– Поставь свой телефон на вибрацию, – говорит Джон, прежде чем выходит из двери. – Я напишу тебе.

***

Я слышу храп Сторми и шепчущий звук ледяных снежинок, падающих на подоконник. Не могу перестать ворочаться в спальном мешке Сторми, изнывая от жары и желая, чтобы Сторми не включала отопительную систему так сильно. Старики всегда жалуются на то, как холодно в Белвью, и, как говорит Дэнни, насколько «убогое» отопление в здании Азалии. Для меня же оно ощущается избыточно жарким. Закрытая персиковая атласная ночная сорочка Сторми, которую она настояла, чтобы я надела, делу не помогает. Я лежу на боку, играя в «Кэнди Краш» на своем телефоне и гадая, когда же Джон поторопится и напишет мне.   

«Хочешь поиграть в снежки?»

Я сразу же пишу в ответ:

«ДА! Здесь очень жарко».

«Встретимся через две мин. в коридоре?»

«Ок».

Я так быстро встаю в спальном мешке, что чуть не падаю. Используя телефон, нахожу пальто и сапоги. Сторми продолжает храпеть. Я не могу найти шарф, но не хочу заставлять Джона ждать, так что выбегаю без него. Он уже ждет меня в коридоре. Его волосы торчат на затылке, и одно только это, полагаю, могло бы заставить меня влюбиться в него, если бы я себе позволила. Увидев меня, он вытягивает руки и поет:

– «За окном уже сугробы, снеговик нас ждет давно», – и я разражаюсь смехом таким громким, что Джон говорит, – Шшш, ты разбудишь постояльцев! – из-за чего я смеюсь еще сильнее.

– Сейчас всего лишь десять тридцать!

Мы бежим по длинному коридору, покрытому ковром, и оба пытаемся смеяться как можно тише. Но чем больше мы стараемся, тем труднее подавить смех.

– Я не могу перестать смеяться, – тяжело дыша, говорю я, когда мы выбегаем через раздвижные двери во двор. 

Запыхавшись, мы оба резко останавливаемся.

Земля окутана белым снегом, густым как овечья шерсть. Так красиво и тихо, что мое сердце почти ноет от удовольствия. Я безгранично счастлива в этот момент, и осознаю это, потому что ни разу не вспомнила о Питере. Я оборачиваюсь посмотреть на Джона, но он уже глядит на меня с полуулыбкой на лице. Это вызывает у меня нервный трепет в груди. 

Я кружусь и пою:

– «За окном уже сугробы, снеговик нас ждет давно», – и мы оба снова хихикаем.

– Из-за тебя нас отсюда выгонят, – предупреждает он.

Я хватаю его за руки и заставляю кружиться вместе со мной, все быстрее и быстрее.

– Прекращай вести себя так, будто, на самом деле, твое место в доме престарелых, старикашка! – кричу я.

Он отпускает мои руки, и мы оба спотыкаемся. Затем он хватает горсть снега с земли и начинает лепить снежок.

– Старикашка, да! Я покажу тебе старикашку!

Я бросаюсь прочь от него, скользя и утопая в снегу.

–Джон Амброуз Макларен,не смей!

Он гонится за мной, смеясь и тяжело дыша. Он умудряется схватить меня за талию и заносит руку так, словно собирается засунуть снежок мне за шиворот, но в последнюю секунду отпускает. Его глаза округляются.

– О, Боже. На тебе под пальто ночная рубашка моей бабушки?

Хихикая, я спрашиваю:

– Хочешь посмотреть? По правде говоря, она не вполне пристойная. – Я начинаю расстегивать пальто. – Постой, сначала отвернись.

Покачивая головой, Джон говорит:

– Это странно, – но подчиняется. Как только он отворачивается ко мне спиной, я хватаю горсть снега, леплю ком и кладу руку в карман своего пальто.

– Хорошо, можешь повернуться. 

Джон поворачивается, и я запускаю снежком прямо ему в голову. Он попадает ему в глаз.

– Ой! – вскрикивает он, вытирая глаз рукавом пальто.

Я ахаю и подхожу к нему.

– О, Боже. Мне так жаль. С тобой все в порядке…

Джон уже сгребает большую горсть снега и бросается на меня. И так началась наша битва в снежки. Мы гоняемся друг за другом по двору, и мне еще раз удается поразить его прямо в спину. Мы заключаем перемирие, когда я чуть не поскальзываюсь и не падаю на попу. К счастью, Джон ловит меня как раз вовремя. Он не сразу отпускает меня. Секунду мы смотрим друг на друга, его рука обвита вокруг моей талии. На его ресницах снежинки. Он произносит:

– Если бы я не знал, что ты все еще сохнешь по Кавински, то прямо сейчас поцеловал бы тебя.

Я дрожу. До Питера, самое романтичное, что со мной когда-либо случалось, было связано с Джоном Амброузом Маклареном – под дождем, с футбольными мячами. А теперь это. Как странно, ведь я даже никогда не встречалась с Джоном, а он присутствует в двух моих самых романтичных моментах.

Джон отпускает меня.

– Ты замерзла. Давай вернемся внутрь.   

Мы направляемся в гостиную на этаже Сторми, чтобы посидеть и согреться. Горит только одна лампа для чтения, так что там полутемно и тихо. Кажется, все постояльцы на ночь разошлись по своим апартаментам. Быть здесь без Сторми и всех остальных так странно, словно находиться в школе в ночное время. Мы сидим на затейливой софе во французском стиле, и я снимаю сапоги, чтобы ступни могли согреться. Шевелю пальцами ног, чтобы вернуть чувствительность.  

– Жалко, что мы не можем развести огонь, – говорит Джон, потягиваясь и глядя на камин.

– Ага, это обманка, – соглашаюсь я. – Готова поспорить, должен быть какой-то закон о каминах в домах престарелых… – Мой голос затихает, когда я вижу Сторми в ее шелковом кимоно, на цыпочках выходящую из своих апартаментов и идущую по коридору. К апартаментам мистера Моралеса. О, Боже.   

– Что? – спрашивает Джон, и я захлопываю ему рот ладонью. Я ныряю ниже на месте, а затем совсем сползаю с дивана на пол. И тяну его вниз за собой. Мы не высовываемся, пока я не слышу, как дверь со щелчком закрывается. Он шепчет, – Что там? Что ты видела?

Выпрямляясь, я шепчу в ответ:

– Не знаю, захочешь ли ты знать.

– Господи. Что? Просто скажи мне.

– Я видела Сторми в ее красном кимоно, пробирающуюся в апартаменты мистера Моралеса.

Джон давится.

– О, Боже. Это…

Я бросаю на него сочувственный взгляд.

– Знаю. Сожалею.

Покачивая головой, он откидывается на диван, вытянув перед собой ноги.

– Вау. Это забавно. У моей прабабушки сексуальная жизнь активнее, чем у меня.

Я не могу удержаться от вопроса.

– Так значит… полагаю, у тебя не было секса с большим количеством девушек? – Поспешно я добавляю, – Прости, я чересчур любопытна. – Я почесываю щеку. – Можно даже сказать, не в меру любознательна. Ты не обязан отвечать, если не хочешь.

– Нет, я отвечу. У меня никогда и ни с кем не было секса.

– Что! – Я не могу в это поверить. Как такое может быть?

– Почему это так шокирует тебя?

– Не знаю, полагаю, я просто думала, что все парни делали это.

– Ну, у меня была только одна девушка, и она была религиозной, поэтому мы никогда этим не занимались, что было отлично. В любом случае, поверь мне, не все парни занимаются сексом. Я бы сказал, большинство не занимается. – Джон замолкает. – А что насчет тебя?

– Я тоже никогда этого не делала, – говорю я.

Он озадаченно хмурится.

– Постой, я думал, что ты и Кавински…

– Нет. Почему ты так подумал? – О. Видео. Я сглатываю. Я надеялась, что, возможно, он был единственным человеком, который его не видел. – Итак, ты видел видео в гидромассажной ванне.

Джон медлит, а затем отвечает:

– Ага. Сначала я не знал, что это была ты, до вечеринки в честь капсулы времени, когда узнал, что вы, ребята, встречались. Один парень из класса показал мне его, но я не вглядывался внимательно.

– Мы просто целовались, – произношу я, опустив голову. – Лучше бы ты его не видел.

– Почему? Честно говоря, для меня это вообще не важно.

– Полагаю, мне нравилась мысль о том, что ты видишь меня неким определенным образом. Я чувствую, что люди сейчас смотрят на меня по-другому, а ты думал обо мне по-прежнему, как о старой Ларе Джин. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Я так тебя и вижу, – говорит Джон. – Для меня ты все та же. Я всегда буду видеть тебя такой, Лара Джин.

Его слова, то, как он смотрит на меня, заставляет меня почувствовать тепло внутри, почувствовать себя счастливой, вплоть до замерзших пальчиков на ногах. Мне хочется, чтобы он поцеловал меня. Хочу узнать, будет ли его поцелуй отличаться от поцелуя Питера, сможет ли он отогнать боль. Заставит ли он меня забыть его, хотя бы на время. Но, возможно, Джон чувствует это – то, что Питер каким-то образом здесь, с нами, в моих мыслях, и что этот момент не будет только нашим, поскольку он не делает первый шаг.

Вместо этого он задает вопрос.

– Почему ты всегда зовешь меня полным именем?

– Я не знаю. Полагаю, это то, как я думаю о тебе в своих мыслях.

– О, значит ли это, что ты часто обо мне думаешь?

Я смеюсь.

– Нет, это значит, что когда я о тебе думаю, что бывает не очень часто, то думаю о тебе так. В первый день в школе мне всегда приходится объяснять учителям, что мое первое имя – Лара Джин, а не просто Лара. А помнишь, как потом из-за этого мистер Чадни начал называть тебя Джон Амброуз? «Мистер Джон Амброуз».

С преувеличенно напыщенным английским акцентом Джон произносит:

– Мистер Джон Амброуз Макларен Третий, мадам.

Я хихикаю. Прежде, мне никогда не приходилось встречать Третьего.

– Ты серьезно?

– Ага. Это раздражает. Мой папа – джуниор, поэтому он Джей-Джей, а вся моя семья до сих пор называет меня Малышом Джоном. – Он морщится. – Я бы предпочел быть Джоном Амброузом, чем Малышом Джоном. Звучит как рэпер или тот парень из «Робин Гуда».

– У тебя такая фантастическая семья. – Вообще-то, я видела только маму Джона, когда она его забирала. Она выглядела моложе остальных матерей, у нее была такая же, как у Джона молочно-белая кожа, и ее волосы цвета соломы были длиннее, чем у других мам.

– Нет. Моя семья совсем не фантастическая. Вчера вечером на десерт мама приготовила желейный салат. А мой папа, как бы, ест стейки только сильной прожарки. Мы отправляемся в отпуск только туда, куда можем поехать на машине.    

– Я думала, твоя семья была … ну, вроде как, богатая. – Мне тут же становиться стыдно за высказывание «богатая». Нехорошо говорить о чужих деньгах.

– Мой отец очень скуп. Его строительная компания довольно-таки успешная, но он гордится тем, что сам всего добился. Он не учился в колледже, так же, как и никто из моих дедушек и бабушек. Мои сестры были первыми в нашей семье.

– Я не знала этого о тебе, – признаю я. Все эти новые детали, которые я узнаю о Джоне Амброузе Макларене!

– Теперь твой черед рассказать мне то, чего я о тебе не знаю, – говорит Джон.

Я смеюсь.

– Ты уже знаешь больше, чем большинство людей. Мои любовные письма это обеспечили.

***

На следующее утро я чихаю, надевая пальто, и Сторми выгибает подведенную карандашом бровь.

– Простудилась, играя вечером в снегу с Джонни?

Я поеживаюсь. Я надеялась, что она не поднимет эту тему. Последнее, что мне хочется, – это обсуждать ее полуночное свидание с мистером Моралесом! Мы проследили, как Сторми вернулась в свои апартаменты, а затем выждали полчаса, прежде чем Джон вернулся к мистеру Моралесу. Я слабо отвечаю:

– Простите, что мы сбежали. Было так рано, что мы не могли уснуть, поэтому решили поиграть в снежки.

Сторми отмахивается.

– Это именно то, что, я надеялась, произойдет. – Она подмигивает мне. – Вот почему я заставила Джонни остаться с мистером Моралесом, конечно же. Какое же это веселье, если нет нескольких препятствий, чтобы сделать все живее?

С благоговейным трепетом я произношу:

– Вы такая хитрая!

– Спасибо, дорогая. – Она вполне довольна собой. – Ты знаешь, из него мог бы получиться замечательный первый муж, из моего Джонни. Итак, ты, по крайней мере, поцеловала его по-французски?

Мое лицо горит.

– Нет!

– Ты можешь сказать мне, милая.

– Сторми, мы не целовались, и даже если бы целовались, я бы не стала обсуждать это с вами.

Нос Сторми становится острым и надменным.

– Но разве это не очень эгоистично с твоей стороны!

– Мне нужно идти, Сторми. Мой папа ждет меня у входа. Увидимся!

В ту минуту, когда я спешу выйти из двери, она кричит мне вслед:

– Не волнуйся, я выпытаю все у Джонни! Увидимся на вечеринке, Лара Джин!

Когда я выхожу на улицу, ярко светит солнце и большая часть снега уже растаяла. Словно прошлая ночь была сном.

 

48

Ночью перед вечеринкой «Организации досуга войск» я звоню Крис по громкой связи, пока жгутами раскатываю песочное тесто в сахаре.

– Крис, могу я одолжить твой постер «Рози-клепальщица»?

– Можешь, но зачем он тебе?

– Для вечеринки в стиле 1940-х «Организация досуга войск», которую я завтра устраиваю в Бельвью…

– Прекращай, мне скучно. Боже, все, о чем ты говоришь – это Бельвью!

– Это моя работа!

– О-о, мне следует устроиться на работу?

Я закатываю глаза. Каждый наш разговор возвращается к Крис и проблемам Крис.

– Эй, кстати о веселой работке для тебя, что ты думаешь о том, чтобы быть девушкой с сигарами на вечеринке? Ты могла бы надеть милое платьице с маленькой шляпкой.

– Настоящие сигары?

– Нет, шоколадные. Сигары вредны для стариков.

– Там будет выпивка?

Я собираюсь ответить «да, но только для постояльцев», но передумываю.

– Не думаю. Сих лекарствами и ходунками, это может быть опасной комбинацией.

– Напомни-ка еще раз, когда она?

– Завтра!

– О, прости. Не могу ради этого отказаться от вечера пятницы. В пятницу обязательно подвернется что-нибудь получше. Во вторник, может быть. Ты можешь перенести ее на следующий вторник?

– Нет! Можешь, пожалуйста,  просто принести плакат завтра в школу?

– Ага, но тебе придется отправить мне смс с напоминанием.

– Ладно. – Я сдуваю с лица волосы и начинаю нарезать булочки. Мне еще нужно нарезать морковь и сельдерей для салата из сырых овощей, а также испечь безе. Я делаю полосатые красно-бело-голубые безе, и нервничаю по поводу смешивания цветов вместе. Ну да ладно. Если они перемешаются, то народу просто придется смириться с фиолетовым безе. Случаются вещи и похуже. Кстати, о вещах похуже… – Ты слышала что-нибудь от Джен? Я была очень осторожна, но, похоже, она едва ли играет.

На другом конце провода тишина.

– Она, наверное, слишком занята, испытывая секс-вуду на Питере, – продолжаю я, наполовину надеясь, что Крис присоединится. Ее не нужно уговаривать, чтобы обозвать Джен.

Но она не присоединяется. Все, что она говорит:

– Мне пора – мама ворчит, чтобы я выгуляла собаку.

– Не забудь постер!

 

49

После школы мы с Китти разбиваем лагерь на кухне, где освещение более яркое. Я спускаю вниз свой динамик и включаю «Andrews Sisters», чтобы привести нас в нужное расположение духа. Китти кладет полотенце и раскладывает всю мою косметику, заколки, лак для волос.

Я поднимаю пакетик с накладными ресницами.

– Откуда ты их взяла?

– Брилль украла их у своей сестры и дала мне одну упаковку.

– Китти!

– Она не заметит. У нее их куча!

– Нельзя просто так брать чужие вещи.

– Я не брала, Брилль взяла. В любом случае, я не могу вернуть их сейчас. Ты хочешь, чтобы я наклеила их тебе или нет?

Я колеблюсь.

– А ты хоть знаешь, как?

– Ага, я много раз наблюдала, как ее сестра их клеит. – Китти берет ресницы из моей руки. – Если не хочешь их использовать, отлично. Я приберегу их для себя.

– Ну… хорошо. Но больше никакого воровства. – Я хмурюсь. – Эй, а вы, ребята, когда-нибудь брали мои вещи? – Если вникнуть, то я уже несколько месяцев не видела своей бини с вязаными кошачьими ушками.

– Шшш, больше никаких разговоров, – говорит она.

Больше всего времени уходит на волосы. Мы с Китти просмотрели бесчисленное количество обучающих уроков по созданию причесок, чтобы понять логистику «виктори ролз». Тут понадобится куча начёсов, спрея для волос и бигуди. И заколок. Много заколок.

Я смотрюсь на себя в зеркало.

– Тебе не кажется, что мои волосы выглядят немного… тяжелыми?

– Что ты имеешь в виду под «тяжелыми»?

– Они выглядят так, будто у меня на голове булочка с корицей.

Китти сует мне в лицо айпад.

– Ага, как и у этой девушки. Вот, посмотри. Прическа должна выглядеть настоящей. Если мы упростим ее, то она не будет соответствовать теме, и никто не поймет, что ты задумала. – Я медленно киваю, она попала в точку. – Кроме того, я собираюсь к мисс Ротшильд дрессировать Джейми. У меня нет времени начинать все заново.

Чтобы накрасить мне губы, мы достигаем идеального вишнево-красного цвета, смешав два разных оттенка красного – кирпичный и пожарной машины – с ярко-розовой пудрой для закрепления. Я выгляжу так, словно поцеловала вишневый пирог.

Я промокаю губы, когда Китти спрашивает:

– Этот красавчик, Джон Амбер Макэндрюс, заедет за тобой, или ты встречаешься с ним в доме престарелых?

Я предостерегающе машу ей в лицо салфеткой.

– Он заедет за мной, и лучше бы тебе быть милой. К тому же, он не красавчик.

– По сравнению с Питером,он красавчик, – утверждает Китти.

– Давай будем честными. Они оба миловидные. Не то, чтобы у Питера были тату или огромные мышцы. По правде говоря, он очень самовлюбленный. – Мы никогда не проходили мимо окна или стеклянной двери без того, чтобы Питер не посмотрелся в них.

– Ну, а Джон самовлюбленный?

– Нет, я так не думаю.  

– Хм.

– Китти, прекрати устраивать это соревнование Джон против Питера. Неважно, кто симпатичнее.

Китти продолжает, будто не слышала меня.

– У Питера автомобиль гораздо лучше. На чем ездит Джонни-бой, на скучном внедорожнике? Зачем нужен внедорожник? Все, что они делают, так это жрут бензин.

– Честно говоря, я думаю, что это гибрид.

– А ты не прочь его позащищать.

– Он мой друг!

– Что ж, а Питер – мой, – парирует она.

***

Одеваться – это сложный процесс, и я наслаждаюсь каждым его этапом. Вся суть в предвкушении, надежде на вечер. Я медленно надеваю чулки со швом, надеясь, что мне  не придется в них бегать. Уходит целая вечность, чтобы расположить швы прямо по центру сзади каждой ноги. Затем платье – темно-синее, с рисунком из белых веточек и маленьких ягодок падуба-остролиста, и с легкими короткими рукавами. Последними идут туфли. Громоздкие красные туфли на высоком каблуке с бантиком на носке и ремешком на лодыжке.

Все вместе смотрится здорово, и я должна признать, что Китти была права насчет «виктори ролз» на голове. Что-то меньшее не подошло бы.

Когда я выхожу, папа устраивает большой ажиотаж по поводу того, как великолепно я выгляжу, и делает примерно миллион фотографий, которые сразу же отправляет Марго. Она тут же выходит в видео-чат, чтобы увидеть все своими глазами.

– Постарайся сделать фотографию вас со Сторми вместе, – настаивает Марго. – Мне хочется увидеть, какой сексуальный наряд на ней будет.

– Он на самом деле не такой уж сексуальный, – отвечаю я. – Она сшила его сама по выкройкам платьев 1940-х.

– Уверена, она найдет способ привнести сексуальности, – говорит Марго. – А что наденет Джон Макларен?

– Без понятия. Он сказал, что это сюрприз.

– Хм, – произносит она. Это очень двусмысленное «хм», и я его игнорирую. 

Папа делает последний снимок меня на крыльце, когда подходит мисс Ротшильд.

– Ты выглядишь потрясающе, Лара Джин, – говорит она.

– Правда ведь, не так ли? – с любовью произносит он.

– Боже, я обожаю сороковые, – продолжает она.

– Ты видела документальный фильм Кена Бернса «Война»? – интересуется у нее папа. – Если у тебя есть интерес ко Второй Мировой войне, то его нужно обязательно посмотреть.

– Вы должны посмотреть его вместе, – подпевает Китти, и мисс Ротшильд стреляет в нее предостерегающим взглядом.

– Он есть у тебя на DVD? – спрашивает она папу. Китти светится от возбуждения.

– Конечно, ты можешь взять его в любое время, – отвечает папа, как всегда ничего не замечающий, и Китти хмурится, а потом у нее открывается рот.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, на что она смотрит, и это – красный кабриолет Мустанг, едущий по нашей улице с опущенным верхом, за рулем которого восседает Джон Макларен.

При виде него у меня отвисает челюсть. Он в полном обмундировании: желтовато-коричневая рубашка с желтовато-коричневым галстуком, в желтовато-коричневых брюках с желтовато-коричневым поясом и шляпе. Его волосы уложены на боковой пробор. Он выглядит лихо, как настоящий солдат. Он улыбается и машет мне рукой.

– Вау, – выдыхаю я. 

– Точно – вау, – соглашается мисс Ротшильд, выпучив глаза рядом со мной. Папа с его DVD-диском Кена Бернса забыты; мы все пялимся на Джона в этой форме, в этой машине. Такое чувство, будто я его придумала. Он паркует автомобиль перед домом и мы все бросаемся к нему.

– Чья это машина? – требует Китти.

– Моего отца, – отвечает Джон. – Я ее одолжил. Правда, пришлось пообещать парковаться очень далеко от всех других автомобилей, так что, я надеюсь, у тебя удобная обувь, Лара Джин… – Он замолкает и рассматривает меня сверху донизу. – Вау. Ты выглядишь бесподобно. – Он жестом показывает на мою булочку с корицей. – Серьезно, твои волосы выглядят такими… настоящими.

– Они настоящие! – Я осторожно прикасаюсь к ним, и внезапно чувствую себя неловко из-за булочки с корицей на голове и красной помады.

– Знаю, я имею в виду, они выглядят аутентичными.

– Так же, как и ты, – подмечаю я.

– Я могу сесть в нее? – встревает Китти, ее рука на двери с пассажирской стороны.

– Конечно, – отвечает Джон. Он вылезает из машины. – Но разве ты не хочешь посидеть на месте водителя?

Китти быстро кивает. Мисс Ротшильд тоже забирается в автомобиль, и папа фотографирует их вместе. Китти позирует, небрежно положив одну руку на руль.

Мы с Джоном отходим в сторону, и я спрашиваю его:

– Где ты вообще достал эту форму? 

– Заказал на eBay. – Он хмурится. – Я правильно надел эту шапку? Как считаешь, она не слишком мала для моей головы?

– Ни в коем случае. Я думаю, она выглядит именно так, как должна выглядеть.  – Я тронута тем, что он не поленился и заказал для этого форму. Не могу себе представить много парней, которые сделали бы такое. – Сторми обалдеет, когда тебя увидит.

Он изучает мое лицо.

– А что насчет тебя? Тебе нравится?

Я краснею.

– Да. Я думаю, что ты выглядишь… супер.

***

Марго, как всегда, оказывается права. Сторми укоротила подол платья – теперь оно выше колена.

– У меня все еще есть ноги, – торжествует она, вертясь. – Моя лучшая деталь, благодаря всей той верховой езде, которой я занималась, будучи девушкой. – Она также немного демонстрирует ложбинку между грудей.

Седовласый мужчина, который приехал сюда в фургоне из Фенклиффа, бросает на нее оценивающий взгляд, но Сторми делает вид, что не замечает его, без конца хлопая ресницами и прихорашиваясь, положив одну руку на бедро. Это, должно быть, и есть тот красивый мужчина, про которого говорила мне Сторми.

Я фотографирую ее у фортепиано и сразу же отправляю фото Марго, которая в ответ присылает улыбающийся смайлик и два больших пальца вверх.

Я устанавливаю в центре американский флаг, наблюдая, как Джон, под руководством Сторми, передвигает стол ближе к центру комнаты, когда рядом со мной незаметно садится Алисия, и потом мы уже наблюдаем за ним вдвоем. 

– Тебе следует с ним встречаться.

– Алисия, я же говорила, что только что разорвала отношения, – шепчу я в ответ. В этой форме и с этим пробором, я не могу отвести от него глаз.

– Ну, так начни новые. Жизнь коротка. – В кои-то веки Алисия и Сторми в чем-то согласны.

Сейчас Сторми поправляет Джону галстук и его маленькую шапку. Она даже облизывает палец, пытаясь пригладить ему волосы, но он уклоняется. Наши взгляды встречаются, и он делает безумное лицо, словно моля: Помоги мне.

– Спаси его, – говорит Алисия. – Я закончу со столом. Моя экспозиция лагеря для интернированных уже готова. – Она установила ее у дверей, так что это первое, что бросается в глаза при входе.

Я спешу к Джону со Сторми. Сторми радостно мне улыбается.

– Разве она не выглядит точно как куколка. – Она неспешно уходит.

С серьезным лицом Джон говорит:

– Лара Джин, ты точно как куколка.

Я хихикаю и прикасаюсь к макушке.

– Куколка с булочкой с корицей на голове.

Народ начинает заполнять комнату, хотя нет еще и семи. Я заметила, что старики, как правило, склонны приходить пораньше. Мне еще нужно подготовить музыку. Сторми говорит, что когда устраиваешь вечеринку, музыка, безусловно, является первым пунктом на повестке дня, поскольку она создает настроение в ту секунду, когда гость входит в помещение. Я чувствую, как мои нервы начинают пульсировать. Еще так много осталось сделать. 

– Мне лучше закончить приготовления.

– Скажи, что нужно делать, – говорит Джон. – Я – твой заместитель командующего на этой тусовке. Интересно, люди говорили «тусовка» в сороковых?

Я смеюсь.

– Возможно! – И торопливо добавляю, – Хорошо, ты бы не мог установить динамики и iPod? Они в сумке у стола с закусками. И ты можешь зайти за миссис Тейлор из 5А? Я обещала ей сопровождающего.

Джон салютует мне и убегает. По позвоночнику, подобно пузырькам в газировке, вверх и вниз проходит дрожь. Сегодня будет незабываемая ночь!

***

Мы уже тут полтора часа, и Кристалл Клемонс, дама с этажа Сторми, ведет всех в медленном шаге танцевального урока по свингу. Конечно же, Сторми впереди, изо всех сил исполняя рок-степ. Я тоже двигаюсь у стола с закусками: раз-два, три-четыре, пять-шесть. Ранее я танцевала с мистером Моралесом, но только один раз, поскольку женщины пилили меня глазами за то, что я заняла годного крепкого мужчину. Мужчины в домах престарелых в дефиците, так что мужчин-партнеров по танцам не хватает, их вдвое меньше. Я слышала, как несколько женщин перешептывались о том, как грубо со стороны джентльмена не танцевать, когда дамы остаются без партнеров, и многозначительно поглядывали на бедного Джона.

Джон стоит на другом конце стола, попивая колу и кивая головой в такт музыке. Я была настолько занята, бегая туда-сюда, что нам почти не удалось пообщаться. Я наклоняюсь над столом и кричу:

– Веселишься?

Он кивает. Затем он, совершенно неожиданно, с грохотом ставит свой стакан на стол, да так сильно, что стол сотрясается, а я подпрыгиваю.

– Ладно, – произносит он. – Победить или умереть. День «Д».

– Что?

– Давай потанцуем, – говорит Джон.

Я робко отвечаю:

– Мы не обязательно должны это делать, если ты не хочешь, Джон.

– Нет, я хочу. Я ведь не зря брал у Сторми танцевальные уроки по свингу.

У меня округляются глаза.

– Когда ты брал танцевальные уроки по свингу у Сторми?

– Не думай об этом, – говорит он. – Просто потанцуй со мной.

– Что ж… а у тебя остались военные облигации? – шучу я.

Джон выуживает одну из кармана брюк и со стуком кладет ее на стол с закусками. Затем хватает меня за руку и ведет в центр танцпола, словно солдат, идущий на поле боя.  Он – само олицетворение мрачной сосредоточенности. Он подает сигнал мистеру Моралесу, который командует музыкой, поскольку является единственным, кто может разобраться в моем телефоне. Из динамиков с ревом вырывается «IntheMood» Гленна Миллера.

Джон решительно мне кивает.

– Давай сделаем это.

И потом мы танцуем. Рок-степ, в сторону, вместе, в сторону, повтор. Рок-степ, раз-два-три, раз-два-три. Мы наступаем друг другу на ноги бессчетное количество раз, но он вертит меня туда-сюда – кружит, кружит – наши лица разрумяниваются, и мы оба смеемся. Когда песня заканчивается, он привлекает меня к себе, а потом откидывает назад в последний раз. Все аплодируют. Мистер Моралес кричит:

– За молодых!

Джон хватает меня и поднимает в воздух, будто мы танцоры на льду, и толпа взрывается аплодисментами. Я так сильно улыбаюсь, что, кажется, мое лицо может рассыпаться.

***

Позже, Джон помогает мне снять украшения и все упаковать. Он выходит на стоянку с двумя огромными коробками, а я остаюсь, чтобы со всеми попрощаться и убедиться, что мы все собрали. Я все еще чувствую себя отчасти возбужденной из-за вечера. Вечеринка прошла настолько хорошо, что Джанетт осталась очень довольной. Она подошла, сжала мои плечи и сказала:

– Я горжусь тобой, Лара Джин.

А потом танец с Джоном… Тринадцатилетняя, я умерла бы. Шестнадцатилетняя, я плыву по коридору дома престарелых, ощущая себя, словно во сне.  

Я выплываю из входной двери, когда вижу Женевьеву под ручку с Питером, и такое чувство, словно мы в машине времени, и прошлого года никогда не было. Нас никогда не было.

Они приближаются. Сейчас они в десяти футах от меня, и я застываю на месте. Неужели отсюда нет никакого выхода? От этого унижения, от очередного проигрыша? Я так увлеклась вечеринкой «Организация досуга войск» и Джоном, что совершенно забыла об игре. Какие у меня есть варианты? Если я повернусь и побегу обратно в дом престарелых, она просто будет ждать меня на стоянке всю ночь. Вот так, я снова превратилась в кролика под ее лапой. Вот так просто, она выигрывает.   

А потом стало слишком поздно. Они меня заметили. Питер сбрасывает руку Женевьевы.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он меня. – И что это за макияж? – Он жестом показывает на мои глаза, на мои губы.

Мои щеки горят. Я игнорирую замечание насчет своего макияжа и просто говорю:

– Я здесь работаю, помнишь? И знаю, почему ты здесь, Женевьева. Питер, спасибо большое, что помогаешь ей убрать меня. Ты, действительно, надежный и смелый парень.

– Кави, я пришел сюда не для того, чтобы помогать ей выбить тебя из игры. Я даже не знал, что ты будешь здесь. Я же говорил, мне плевать на эту игру! – Он поворачивается к Женевьеве и спрашивает ее осуждающе, – Ты сказала, что тебе нужно кое-что забрать у бабушкиной подруги.

– Да, – отвечает она. – Это просто удивительное совпадение. Полагаю, я выиграла, не так ли?

Она такая самодовольная, такая уверенная в себе и в своей победе надо мной.

– Ты меня еще не выбила. – Следует ли мне просто забежать обратно внутрь? Сторми позволила бы мне переночевать, если бы мне понадобилось. 

И как раз в это время со стоянки с ревом подъезжает красный Мустанг Джона.

– Привет, ребята, – приветствует Джон, и челюсти Питера с Джен отпадают. И только тогда я думаю, как, должно быть, странно мы смотримся вместе: Джон – в своей форме времен Второй Мировой войны с изящной маленькой шапочкой, и я – с прической «виктори ролз» и красной помадой.

Питер пристально разглядывает его.

– Что ты здесь делаешь?

Джон беспечно отвечает:

– Моя прабабушка живет здесь. Сторми. Возможно, ты слышал о ней. Она подруга Лары Джин.

– Уверена, он бы не запомнил, – говорю я.

Питер хмурится, глядя на меня, и я знаю, что он не помнит. Как это на него похоже.

– А что за наряды? – интересуется он хриплым голосом.

– Вечеринка «Организация досуга войск», – отвечает Джон. – Очень привилегированная. Только для VIP-персон – извините, ребята. – Затем он касается своей шапки в знак приветствия, что, могу сказать, злит Питера, что, в свою очередь, заставляет меня радоваться.

– Что, черт возьми, такое вечеринка «Организация досуга войск»? – спрашивает меня Питер.   

Джон с наслаждением протягивает руку на пассажирское сиденье.

– Это со Второй Мировой войны.

– Я не тебя спрашивал, я спрашивал ее, – рявкает Питер. Он смотрит на меня суровым взглядом. – Это свидание? Ты с ним на свидании? И чья, черт возьми, это машина?

Прежде чем я успеваю ответить, Женевьева делает шаг в мою сторону, от чего я уклоняюсь. Я забегаю за колонну.

– Не будь ребенком, Лара Джин, – произносит она. – Просто признай, что ты проиграла, а я выиграла!

Я выглядываю из-за колонны, и Джон бросает на меня взгляд – взгляд, который говорит: «Садись». Я быстро киваю. Затем он распахивает пассажирскую дверь, и я бегу к ней так быстро, как только могу. Я едва успеваю закрыть дверь, как он отъезжает, а Питер с Джен остаются стоять в нашей пыли.

Я оборачиваюсь на них. Питер пристально глядит нам вслед, раскрыв рот. Он ревнует, и я рада.

– Спасибо, что спас, – говорю я, все еще пытаясь отдышаться. Мое сердце так сильно бьется в груди.

Джон смотрит прямо перед собой с широкой улыбкой на лице.

– Не за что. 

Мы останавливаемся на светофоре, и он поворачивает голову и смотрит на меня, а затем мы смотрим друг на друга и смеемся как сумасшедшие, и у меня снова перехватывает дыхание.

– Ты видела, какие у них были лица? – спрашивает Джон, тяжело дыша, опуская голову на руль.

– Эта было классно!

– Как в кино! – Он улыбается мне, его ликующие, голубые глаза сияют.

– Прямо как в кино, – соглашаюсь я, откидываюсь головой на спинку сиденья и смотрю на луну, раскрыв глаза настолько широко, что даже больно. Я, в красном Мустанге-кабриолете, сижу рядом с парнем в военной форме, ночной воздух ощущаетсяна коже, как прохладный шелк, а на небе – бесконечные звезды, и я счастлива. По тому, как Джон все еще улыбается про себя, я знаю, что он – тоже. Мы должны сыграть в игру «притворись кем-то» этой ночью. Бог с ними, с Питером и Женевьевой. Загорается зеленый свет, и я вскидываю руки в воздух.

– Гони, Джонни! – кричу я, и он дает полный ход так, что я вскрикиваю. 

Мы немного катаемся, и на следующем светофоре он тормозит и обнимает меня одной рукой, привлекая меня ближе к себе.

– Разве не так они это делали в пятидесятые? – спрашивает он, одна его рука на руле, а другая обнимает меня за плечи.

Частота ударов моего сердца вновь подлетает.

– Ну, с формальной точки зрения, мы одеты для сороковых… – и потом он меня целует. Его губы на моих – теплые и упругие, мои глаза с трепетом закрываются.

Когда он всего лишь на толику отстраняется, то глядит на меня и спрашивает, наполовину в шутку, наполовину в серьез:

– Лучше, чем в первый раз?

Я ошеломлена. Теперь у него на лице немного моей помады. Я протягиваю руку и вытираю ее. Загорается зеленый свет, мы не двигаемся; он по-прежнему смотрит на меня. Кто-то позади нас сигналит.

– Зеленый свет.

Он не двигается с места и продолжает смотреть на меня.

– Сначала ответь.

– Лучше. – Джон давит ногой на газ, и мы опять трогаемся. Я все еще задыхаюсь. Я кричу навстречу ветру, – Однажды я хочу увидеть тебя, выступающим с речью на «Модели ООН»!

Джон смеется.

– Что? Почему?

– Думаю, ее стоило бы посмотреть. Уверена, ты был бы… великолепен. Знаешь, из всех нас, мне кажется, ты изменился больше всех.

– Как?

– Раньше ты был каким-то спокойным. В своих собственных мыслях. Теперь ты такой уверенный в себе.

– Я все еще нервничаю, Лара Джин. – У Джона на лбу небольшая прядь, маленькая прядь волос, которая никак не хочет лежать; она такая непослушная. Именно эта прядь больше всего остального заставляет мое сердце сжиматься.

 

50

После того, как Джон отвозит меня домой, я перебегаю через дорогу, чтобы забрать Китти от мисс Ротшильд. И она приглашает меня на чашечку чая. Китти спит на диване с включенным телевизором, тихо работающим на заднем фоне. Мы располагаемся на другом диванчике с чашками чая «Леди Грей», и она расспрашивает меня, как прошла вечеринка. Возможно, это из-за того, что я все еще возбуждена после вечера, или, может быть, заколки на голове настолько тугие, что я ощущаю головокружение, или, может быть из-за того, с каким неподдельным интересом светятся ее глаза, когда я начинаю рассказывать, но я выкладываю ей все. Про танец с Джоном, как все аплодировали, про Питера и Женевьеву, даже про поцелуй.

Она начинает обмахивать себя, когда я рассказываю ей о поцелуе.

– Когда этот парень подъехал в той форме – ох, подруга, – присвистывает она. – Я почувствовала себя похотливой старухой, ведь я знала его, когда он был совсем маленьким. Но, боже мой, он красив!  

Я хихикаю, вытаскивая из волос заколки. Она наклоняется и помогает мне. Моя булочка с корицей распускается, кожа головы покалывает от облегчения. Вот на что похоже – иметь мать? Вести разговоры о мальчиках за чашечкой чая до поздней ночи?

Голос мисс Ротшильд становиться низким и доверительным.

– Есть одна вещь. Мой тебе один маленький совет. Ты должна позволить себе полностью присутствовать в каждом моменте. Будь начеку, понимаешь, о чем я? Отдайся полностью и выжми из пережитого все, до последней капли. 

– То есть, получается, вы ни о чем не сожалеете? Потому что всегда отдаетесь полностью? – я размышляю о ее разводе, как о нем говорил весь квартал. 

– Господи, нет. У меня есть сожаления. – Она смеется хриплым смехом, тем сексуальным смехом, который есть только у курильщиков или простудившихся людей. – Не знаю, почему я сижу здесь и пытаюсь тебе советовать. Я одинокая разведенная женщина и мне сорок. Два. Сорок два. Что я вообще знаю? Это риторический вопрос, кстати. – Она испускает вздох, полный тоски. – Мне так сильно не хватает сигарет.

– Китти проверит ваше дыхание, – предупреждаю я, и она смеется, опять тем же хриплым смехом.

– Я боюсь перечить этой девочке.

– Она хоть и маленькая, но очень свирепая, – подпеваю я. – Вы поступаете мудро, что боитесь, мисс Ротшильд.

– Боже мой, Лара Джин, пожалуйста, можешь звать меня просто Трина? Имеется в виду, я знаю, что старая, но все же еще не настолько старая.

Я колеблюсь.

– Хорошо. Трина… вам нравится мой папа?

Она слегка краснеет.

– Эм. Да, я думаю, что он отличный парень.

– Чтобы встречаться?

– Ну, он не совсем моего типа. И к тому же, он так же не проявляет ко мне особого интереса, так что, ха-ха!

– Уверена, вы знаете, что Китти пыталась свести вас двоих. И если это нежелательно, то я однозначно могу заставить ее прекратить. – Я поправляюсь. – Я однозначно могу попробовать заставить ее прекратить. Но думаю, что, возможно, она права. Я считаю, что вы с папой могли бы быть неплохой парой. Он любит готовить, и ему нравится разводить костры, и он не против шопинга, поскольку берет с собой книгу. А вы, вы кажетесь веселой, и непринужденной, и просто очень… легкой.

Она мне улыбается.

– Я – полнейший хаос, вот я кто.

– Хаос может быть не так уж плох, особенно для такого человека как мой папа. Это, по меньшей мере, стоит свидания, вам так не кажется? Что плохого в том, чтобы просто посмотреть?

– Встречаться с соседями – это коварная ситуация. А что, если не сработает, и потом мы будет вынуждены жить через дорогу друг от друга?

– Это крошечный несущественный риск по сравнению с тем, что могло бы быть достигнуто. Если не получится, то вы вежливо помашете друг другу ручкой при встрече, а затем продолжите идти дальше. Ничего страшного. Я знаю, что необъективна, но папа действительно того стоит. Он самый лучший. 

– О, я это знаю. Я вижу вас, девочки, и думаю: «Боже, мужчина, который смог вырастить этих девочек, он – нечто особенное». Я никогда не встречала человека, настолько преданного своей семье. Вы – три жемчужины в его короне, ты знаешь? Так это и должно быть. Отношение девочки с отцом являются важнейшими отношениями с мужским полом в ее жизни.

– А что насчет отношения девочки с матерью?

Мисс Ротшильд склоняет голову, размышляя.

– Да, я бы сказала, отношения девочки с мамой являются самыми важными женскими отношениями. С мамой или сестрами. Тебе повезло иметь двух сестер. Знаю, что ты уже знаешь об этом лучше большинства людей, но твои родители не всегда будут рядом. Если произойдет так, как должно, то они уйдут первыми. Но твои сестры останутся с тобой на всю жизнь.

– А у вас есть сестра?

Она кивает, намек на улыбку появляется на ее загорелом лице.

– У меня есть старшая сестра. Джини. Мы не ладили так хорошо, как вы, девочки, но чем старше мы становимся, тем больше и больше она становится похожа на нашу маму. И поэтому, когда мне очень не хватает мамы, я отправляюсь навестить Джини и могу снова увидеть мамино лицо. – Она морщит носик. – Это звучит жутко?

– Нет. Я думаю, это звучит… восхитительно. – Я нерешительно переминаюсь. – Иногда, когда я слышу голос Марго, – например, когда она внизу и зовет нас поторопиться спуститься вниз и сесть в машину, или говорит, что ужин готов, – иногда ее голос так сильно похож на мамин, что это вводит меня в заблуждение. Всего лишь на мгновенье. – Слезы наворачиваются на глаза. 

У мисс Ротшильд в глазах тоже стоят слезы.

– Не думаю, что девочка когда-либо может справиться с потерей мамы. Я взрослый человек и это совершенно нормально и ожидаемо, что моя мама умерла, и все равно я иногда ощущаю себя сиротой. – Она улыбается мне. – Но это неизбежно, верно? Когда ты теряешь кого-то и тебе все еще больно, вот тогда ты понимаешь, что любовь была настоящей.

Я вытираю глаза. Была ли настоящей наша любовь с Питером? Потому что мне все еще очень больно, очень. Но, возможно, это всего лишь ее часть. Всхлипывая, я спрашиваю:

– Итак, просто, чтобы убедиться, если папа пригласит вас на свидание, вы ответите «да»?

Она разражается хохотом, а потом захлопывает рот рукой, когда Китти шевелится на диване.

– Теперь я вижу, откуда это у Китти.

– Трина, вы не ответили на вопрос.

– Ответ – да.

Я улыбаюсь про себя. Да.

***

К тому времени, когда я смываю весь свой макияж и облачаюсь в пижаму, на часах уже почти три часа ночи. Однако я не устала. Что мне действительно хочется сделать, так это поговорить с Марго, обсудить каждый момент вечера. В Шотландии время на пять часов вперед, а это значит, что там почти восемь утра. Она – жаворонок, так что, думаю, стоит попробовать.  

Я застаю ее, когда она готовится пойти позавтракать. Она ставит компьютер на комод, чтобы мы могли говорить, пока она наносит солнцезащитный крем, тушь и бальзам для губ.

Я рассказываю ей о вечеринке, о появлении Питера с Женевьевой, и, самое главное, о поцелуе с Джоном.

– Марго, думаю, я могу быть человеком, который влюблен одновременно больше чем в одного парня. – Я даже, возможно, девушка, которая влюбляется тысячу раз. У меня в голове неожиданно всплывает картинка, как будто я пчела, собирающая нектар, перелетая с ромашки на розу, с розы на лилию. У каждого мальчика свое очарование. 

– Ты? – Она перестает собирать волосы в хвост и постукивает пальцем по экрану. – Лара Джин, я думаю, что ты наполовину влюблена в каждого встречного человека. Это часть твоего очарования. Ты влюблена в любовь.

Это может быть правдой. Возможно, я влюблена в любовь! И это не кажется таким уж плохим.

 

51

Завтра в нашем городке проводится весенняя ярмарка, и Китти от моего имени пообещала родительскому комитету торт для пирожного шествия. Пирожное шествие – это игра наподобие музыкальных стульев, во время которой дети под музыку ходят вокруг цифр. Когда музыка останавливается, случайным образом выбирается цифра, и ребенок, стоящий напротив соответствующего числа, получает торт под этим номером. Эта карнавальная игра всегда была моей любимой, потому что, безусловно, я любила смотреть на все эти домашние торты, но, кроме того, из-за ее чистой случайности. Естественно, дети толпятся вокруг стола с тортами и отмечают торт, который им больше всего хочется получить и стараются идти медленнее, когда подходят к нужной цифре, но это единственное, что они могут сделать, больше никаких шансов нет. Эта игра, для которой не требуется никаких навыков или ноу-хау: вы в буквальном смысле просто ходите по кругу под музыку прошлых лет. Конечно, можно пойти в пекарню и купить точно такой же торт, который хочется, но здесь есть нечто волнующее в том, что нет никакой уверенности в том, что попадется. 

Мой торт будет шоколадным, ведь дети, да и все люди в целом, предпочитают шоколадный любому другому вкусу. Глазурь – вот где я дам волю фантазии. Возможно, соленая карамель, или маракуйя, или, может быть, кофейный мусс. Я подумывала о том, чтобы приготовить торт в стиле омбре, где глазурь переходит от темного к светлому. Я чувствую, что мой торт будет пользоваться спросом.

Этим утром, когда я забрала Китти из дома Шанаэ, я поинтересовалась у ее мамы, какой торт она испечет для пирожного шествия, поскольку миссис Роджерс – вице-президент родительского комитета начальной школы. Она вздохнула и ответила:

– Я испеку то, что найдется в моей кладовой от «Данкен Хайнс». Либо его, либо «Фуд Лайон». – Затем она спросила меня, что собиралась испечь я, и когда я ответила, заявила: – Я выдвину твою кандидатуру на звание «Юная Мама Года», – что заставило меня рассмеяться, а так же придало еще больше стимула испечь самый лучший торт, так, чтобы все знали, что предлагает Китти. Я никогда не рассказывала папе или Марго, но однажды в средней школе моя учительница английского спонсировала чаепитье «мама-дочь» в честь Дня матери. Чаепитье проходило после школы, нечто необязательное, но мне очень хотелось пойти и попить чай с бутербродами и булочками, которые она обещала принести. Однако оно проводилось только для мам и дочерей. Полагаю, я могла бы попросить пойти Бабушку – Марго несколько раз делала так для разных мероприятий – но это было бы не то же самое. И хотя я не думаю, что Китти бы беспокоилась из-за таких вещей, я все еще вспоминаю тот день. 

***

Пирожное шествие проходит в музыкальном зале начальной школы. Я вызвалась быть ответственной за музыку для него, и составила плейлист со всеми песнями, в которых упоминался сахар. Конечноже, «Sugar, Sugar» Archies, «Sugar Shack»,«Sugar Town», «I Can’t Help Myself (Sugar Pie, Honey Bunch)». Когда я захожу в музыкальный зал, мама Питера с еще одной мамой расставляют торты. Я колеблюсь, не зная, что делать. 

Она приветствует:

– Привет, Лара Джин, – но ее улыбка не затрагивает глаз, и от этого у меня в животе ощущается слабость.  Какое облегчение, когда она уходит.

Весь день тут приличная толпа, некоторые люди играют больше одного раза ради торта своей мечты. Я продолжаю направлять народ в сторону своего карамельного торта, до которого еще не дошла очередь. Там есть немецкий шоколадный торт, который заворожил народ и который, я вполне уверена, куплен в магазине, но о вкусах не спорят. Сама я никогда не была любительницей немецкого шоколадного торта, ведь кому вообще захочется есть влажную кокосовую стружку? Бррр.

Китти соизволила уделить час своего времени на помощь мне в пирожном шествии, и теперь бегает вокруг с друзьями, когда в комнату заходит Питер со своим младшим братом Оуэном. Играет «Pour Some Sugaron Me». Китти идет к нему поздороваться, в то время как я занимаюсь тем, что гляжу на свой телефон, пока она показывает им торты. Я опускаю голову, делая вид, что пишу смс, когда Питер подходит и встает рядом со мной.

– Какой из тортов твой? Кокосовый?

Моя голова резко поднимается.

– Я бы никогда не купила магазинный торт для этого.

– Я пошутил, Кави. Твой – карамельный. Это сразу видно по тому, как необычно ты покрыла его глазурью. – Он замолкает и засовывает руки в карманы. – Итак, просто чтобы ты знала, я ездил с Джен в дом престарелых не для того, чтобы помочь ей тебя выбить.

Я пожимаю плечами.

– Откуда мне знать, может быть, ты уже написал ей и сообщил, что я здесь, так что.

– Я же говорил, что мне плевать на эту игру. Я считаю ее тупой.

– Ну, а я – нет. Я все еще планирую выиграть. – Я ставлю следующую песню для пирожного шествия, и все дети бегут занимать места. – Так вы с Женевьевой снова вместе?

Он испускает грубый звук.

– Какое тебе до этого дело?

Я снова пожимаю плечами.

– Я знала, что рано или поздно ты к ней вернешься.

Питер испытывает боль от моих слов. Он поворачивается, будто собирается уйти, но затем останавливается. Потирая затылок, он говорит:

– Ты так и не ответила на мой вопрос о Макларене. Это было свидание?

– Какое тебе до этого дело?

Его ноздри раздуваются.

– Мне есть до этого гребаное дело, потому что всего несколько недель назад ты была моей девушкой. Я даже не помню, почему мы расстались.

– Если ты не помнишь, тогда я не знаю, что тебе сказать.

– Просто скажи правду. Не дури меня. – Его голос срывается на слове «дури». В любое другое время мы бы посмеялись над ним. Жаль, что теперь это невозможно. – Что происходит между тобой и Маклареном? 

В моем горле образуется ком, из-за которого внезапно становится трудно говорить.

– Ничего. – Всего лишь поцелуй. – Мы друзья. Он помогает мне с игрой.

– Как удобно. Сначала он пишет тебе письма, теперь возит по всему городу и тусуется с тобой в доме престарелых.

– Ты говорил, что тебя не волновали письма.

– Ну, полагаю, волновали.

– Тогда, может быть, надо было так и сказать, – Китти смотрит на нас, ее лоб хмурится. – Не хочу больше об этом говорить. Я здесь, чтобы работать.

Питер пристально разглядывает меня.

– Ты с ним целовалась?

Сказать правду? Нужно ли?

– Да. Один раз.

Он моргает.

– То есть, ты хочешь сказать, что с тех пор, как началась эта дурацкая игра – и даже раньше  – я жил жизнью холостяка, а сама ты тем временем заигрывала с Маклареном?

– Мы расстались, Питер. В то же время, когда мы фактически были вместе, ты был с Женевьевой…

Он запрокидывает голову и кричит:

– Я ее не целовал! – Некоторые взрослые поворачиваются и глядят на нас.

– Она была в твоих объятиях, – кричу я шепотом. – Ты обнимал ее!

– Я ее утешал. Боже! Она плакала! Я же тебе говорил! Ты сделала это, чтобы отомстить мне? – Питеру хочется, чтобы я ответила «да». Он хочет, чтобы все дело было в нем. Но я не думала о Питере, когда целовала Джона. Я его целовала, потому что хотела.

– Нет.

Мышцы на его челюсти подергиваются.

– Когда мы расстались, ты сказала, что хочешь быть чьей-то девушкой номер один, но посмотри на себя. Ты не хочешь, чтобы рядом был парень номер один. – Он жестом грубо показывает на стол с тортами. – Ты хочешь и тортик сохранить, и скушать его.

Его слова жалят так, как он этого и хотел.

– Я ненавижу эту поговорку. Что она вообще означает? Конечно же, я и торт хочу иметь и съесть его – а иначе, какой смысл иметь торт?

Он хмурится, глядя на меня.

– Я не об этом говорю, и ты это знаешь.

Потом песня заканчивается, и дети подходят за своими тортами. Китти с Оуэном тоже.

– Пойдем, – говорит Оуэн Питеру. У него в руках мой карамельный торт.

Питер поглядывает на него, а затем снова на меня, его взгляд жесткий.

– Я не хочу этот торт.

– Но именно его ты велел мне взять!

– Ну, больше я его не хочу. Поставь его обратно, и возьми вон тот Фанфетти в конце.

– Ты не можешь его взять, – говорит ему Китти. – Пирожное шествиеработает не так. Можно брать только торт с цифрой, на которую ты встал.

Челюсть Питера в шоке отпадает.

– Да брось, малышка.

Китти пододвигается ближе ко мне.

– Нет.  

После того, как Питер с братом уходят, я обнимаю Китти сзади. Все-таки она была на моей стороне. Девушки Сонг держатся вместе.

 

52

Китти захотела задержаться на ярмарке подольше, поэтому я еду домой одна, когда вдруг замечаю на дороге машину Женевьевы. И вот так получилось, что я следую за ней. Пришло время убрать эту девушку.   

Она по-прежнему бесстрашная. Ее машина со свистом проносится через светофоры так, что я несколько раз чуть не теряю ее. «Я не достаточно хороший водитель для этого», – хочется закричать мне на нее.

Наконец, мы оказываемся у офисного здания, где, как я помню, располагается офис ее отца. Она заходит внутрь, а я встаю на паркинге в том же ряду, но не слишком близко. Заглушаю двигатель и откидываю спинку сиденья, чтобы она не смогла меня увидеть.

Проходит десять минут, и ничего. Я даже не знаю, зачем она приехала в офис отца в выходные. Может, она помогает папиной секретарше? Возможно, придется застрять здесь на некоторое время. Но, если потребуется, я буду ждать вечность. Я выиграю, несмотря ни на что. Меня даже не волнует приз. Я просто хочу выиграть.

Я уже начинаю дремать, когда из здания выходят два человека – ее отец, в костюме и верблюжьем пальто, и девушка. Я пригибаюсь в кресле еще ниже. Сначала я думаю, что он с Женевьевой, но эта девушка выше. Я прищуриваюсь. И узнаю ее. Она училась на одном потоке с Марго; кажется, они вместе посещали «Клуб Ключа». Анна Хикс. Они выходят вместе на стоянку, он ведет ее к ее машине. Она роется в сумочке в поисках ключа. Он хватает ее за руку и поворачивает лицом к себе. И потом они целуются. Страстно. С языками. С руками повсюду.

О, мой Бог. Она же ровесница Марго. Ей всего восемнадцать. Отец Женевьевы целует ее так, как будто она взрослая женщина. Он ведь отец. А она – чья-то дочь.

Мне становится дурно. Как он мог так поступать с мамой Женевьевы? С Джен? Знает ли она? Это и есть та трудность, которую ей приходится переживать? Если бы мой папа сделал подобное, я бы никогда больше не могла смотреть на него прежними глазами. Я даже не знаю, смогла бы я смотреть на всю свою жизнь прежними глазами. Это было бы настоящим предательством, не только нашей семьи, но и себя самого, того, какой личностью он является. 

Мне не хочется больше ничего видеть. Я не поднимаю голову, пока они оба не уезжают со стоянки, и как раз собираюсь завести машину, когда выходит Женевьева, ее руки скрещены на груди, плечи опущены.

Боже. Она меня заметила. Ее глаза прищурены, она направляется прямо ко мне. Мне хочется уехать, но я не могу. Она стоит прямо передо мной, сердитым жестом показывая мне опустить окно. Я так и делаю, но мне трудно смотреть ей в глаза.

Она грубо спрашивает:

– Ты видела?

Я слабо отвечаю:

– Нет. Я ничего не видела…

Лицо Женевьевы краснеет – она знает, что я вру. На секунду я испугалась, что она собирается заплакать или ударить меня. Лучше бы она просто ударила меня.

– Вперед, – умудряется произнести она. – Выбей меня. Ты же за этим сюда приехала. – Я качаю головой, и тогда она отрывает мои руки от руля и шлепает ими по своим ключицам. – Вот. Ты выиграла, Лара Джин. Игра окончена.  

А потом она бежит к своей машине.

Есть корейское слово, которому научила меня бабушка. Оно называется «чон». Это связь между двумя людьми, которая не может быть разорвана, даже когда любовь превращается в ненависть. У вас все еще остаются к человеку все те старые чувства, и вы никогда не сможете полностью избавиться от них, и всегда будете испытывать в своем сердце нежность к нему. Думаю, что это, в какой-то степени, – то, что я чувствую к Женевьеве. «Чон» является причиной того, почему я не могу ее ненавидеть. Мы связаны. 

И «чон» является причиной того, почему Питер не может ее отпустить. Они тоже связаны. Если бы мой папа сделал то, что сделал ее отец, разве я не обратилась бы к единственному человеку, который никогда от меня не отворачивался? Который всегда был рядом, который любил меня больше всех? Питер является таким человеком для Женевьевы. Как я могу упрекать ее в этом?

 

53

Позавтракав блинами, мы убираемся на кухне, и папа произносит:

– Кажется, еще у одной девушки Сонг скоро день рождения. – Он поет: – Тебе шестнадцать, почти семнадцать…

Я ощущаю сильный прилив любви к нему – своему папе, которого мне так повезло иметь.

– Что за песню ты поешь? – вмешивается Китти.

Я беру Китти за руки и кружу ее вместе с собой по кухне.

– Мне шестнадцать, почти семнадцать;

Я знаю, что наивна.

И пусть парни, которых я встречаю,

Говорят, что я мила;

Я охотно в это поверю.

Папа перекидывает кухонное полотенце через плечо и марширует на месте. Глубоким баритономон поет:

– Тебе нужен кто-то постарше и помудрее,

Чтобы говорить тебе, что делать…

– Эта песня – сексистская, – заявляет Китти, когда я отпускаю ее.

– Действительно, так, – соглашается папа, шлепая ее полотенцем. – И парень, о котором идет речь, на самом деле не был старше и мудрее. Он был нацистским курьером.

Китти отбегает подальше от нас обоих.

– О чем, ребят, вы вообще говорите?

– Это из «Звуков музыки», – поясняю я.

– Ты имеешь в виду тот фильм про монахиню? Никогда его не смотрела. 

– Как ты могла посмотреть «Клан Сопрано», но не посмотреть «Звуки музыки»?

Папа обеспокоено спрашивает:

– Китти смотрела «Клан Сопрано»?

– Только рекламу, – быстро отвечает Китти.

Я продолжаю напевать про себя, кружась по кругу, как Лизль в беседке:

– Мне шестнадцать, почти семнадцать,

Невинная, словно роза…

Пусть парни, которых я встречаю,

Говорят, что я мила,

И я охотно в это поверю…

– С чего бы это тебе охотно верить каким-то случайным парням, которых ты даже не знаешь?

– Это песня, Китти, не я! Боже! – Я перестаю кружиться. – Хотя Лизль была в некотором роде простушкой. Я имею в виду, в основном, это была ее вина, что их чуть не схватили нацисты.

– Рискну предположить, что в этом был виноват капитан фон Траппа, – говорит папа. – Рольф еще сам был ребенком, он собирался отпустить их, но затем Георг настроил его против себя. – Он покачивает головой. – Георг фон Трапп, у него было еще то эго. Эй, нам следует устроить вечер «Звуки музыки»!

– Обязательно, – соглашаюсь я.

– Этот фильм звучит ужасно, – говорит Китти. – Что за имя такое – Георг?

Мы игнорируем ее. Папа спрашивает:

– Сегодня? Я приготовлю тако аль пастор!

– Я не могу, – отвечаю я. – Я собираюсь в Белвью.

– А что насчет тебя, Китти? – интересуется папа.

– Мама Софи учит нас готовить латке, – говорит Китти. – А вы знали, что на них сверху кладется яблочное пюре и получается вкусно?

Папины плечи опускаются.

– Да, я знал это. Мне придется начать бронировать вас за месяц вперед, ребята.

– Или ты бы мог пригласить к нам мисс Ротшильд, – предлагает Китти. – Ее выходные тоже довольно-таки одинокие.

Он как-то странно на нее поглядывает.    

– Уверен, у нее есть много чего, чем бы она занялась с большим удовольствием, чем смотреть «Звуки музыки» с соседом. 

Я радостно добавляю:

– Не забывай про тако аль пастор! Они тоже могут послужить приманкой. И ты, конечно. Ты – приманка.

– Ты определенно приманка, – подпевает Китти.

– Ребята, – начинает папа.

– Постой, – перебиваю я. – Позволь мне сказать кое-что. Тебе следует ходить на свидания, папочка.

– Я хожу на свидания!

– Ты, как бы, вообще ходил только на два свидания, – говорю я, и он умолкает. – Почему бы тебе не пригласить на свидание мисс Ротшильд? Она симпатичная, у нее хорошая работа, Китти ее обожает. Да и живет она совсем близко.

– Видишь, именно поэтому мне не следует приглашать ее на свидание, – отвечает папа. – Никогда не следует встречаться с соседом или коллегой, потому что вы будете продолжать видеть друг друга, если ничего не получится.

Китти спрашивает:

– Ты подразумеваешь цитату: «Не сри там, где ешь»? – Когда папа хмурится, Китти быстро поправляет себя: – Я имела в виду, «Не какай там, где кушаешь». Ты подразумевал это, папочка, верно?

– Да, полагаю, это я и имел в виду, но, Китти, мне не нравится, что ты используешь бранные слова.

Она говорит с раскаянием:

– Прости. Но я все-таки думаю, что ты должен дать мисс Ротшильд шанс. Если ничего не получится, то не получится.

– Ну, мне не хочется, чтобы вы, девочки, потом расстроились, – произносит папа.

– Такова жизнь, – отвечает Китти. – Не всегда все получается. Посмотри на Лару Джин и Питера.

Я бросаю на нее неодобрительный взгляд.

– Мда, спасибо большое.

– Я просто пытаюсь изложить свою точку зрения, – заявляет она. Китти подходит к папе и обхватывает его руками за пояс. Этот ребенок действительно пускает в ход все средства. – Просто подумай об этом, папочка. Тако. Монахини. Нацисты. И мисс Ротшильд.

Он вздыхает.

– Уверен, у нее уже есть планы.

– Она сказала мне, что если бы ты пригласил ее на свидание, то она ответила бы «да», – выбалтываю я.

Папа вздрагивает.

– Она так сказала? Ты уверена?

– Абсолютно.

– Ну… тогда, возможно, я приглашу ее на свидание. На кофе, или что-нибудь выпить. Фильм «Звуки музыки» немного длинноват для первого свидания.

Мы с Китти ликуем и даем друг другу «пять».    

 

54

Завтрак в закусочной по случаю дня рождения был для Марго, Джоша и менянекоей традицией. Если мой день рождения выпал на будний день, то мы вставали пораньше и отправлялись туда перед школой. Я обычно заказывала блины с черникой, а Марго ставила в них свечку, и они пели.

В день моего семнадцатилетия Джош отправляет мне сообщение с поздравлением, и я понимаю, что мы не пойдем в закусочную. Теперь у него есть девушка, и это было бы странно, особенно без Марго. Сообщения достаточно.

На завтрак папа готовит омлет с чоризо, а Китти сделала для меня большую открытку с фотографиями Джейми, приклеенными по всей ее поверхности. Марго выходит в видео-чат, чтобы поздравить меня с днем рождения и сообщить, что мой подарок должен прибыть сегодня в обед или завтра.

В школе Крис с Лукасом ставят свечку в пончик, который они достали из торгового автомата, и поют мне «С днем рожденья» в коридоре. Крис дарит мне новую помаду – красного цвета – для того времени, когда мне захочется быть плохой, поясняет она. Питер ничего не говорит мне на уроке химии; сомневаюсь, что он знает, что сегодня мой день рождения, и, к тому же, каких слов я вообще могла ожидать после того, как между нами все закончилось? И все-таки, сегодня приятный день, заурядный в своей приятности.

Но потом, когда я выхожу из школы, то вижу на стоянке Джона. Он пока не замечает меня, стоя перед своим автомобилем. В этом ярком дневном свете солнце согревает белокурую голову Джона, словно ореол, и, внезапно, внутри меня вспыхивает воспоминание о том, как я любила его издалека – преданно, горячо. Я так восхищалась его тонкими руками, изгибом его скул. Давным-давно я знала его лицо наизусть. Я его увековечила.

Мои шаги ускоряются.

– Привет! – приветствую я, махая рукой. – Как ты оказался здесь в это время? Разве ты сегодня не учишься?

– Я ушел пораньше, – отвечает он.

– Ты? Джон Амброуз Макларен прогуливает школу?

Он смеется.

– Я принес тебе кое-что. – Джон вытаскивает коробочку из кармана и протягивает мне. – Вот.

Я беру ее у него, она тяжелая и ощутимая в моей ладони.

– Следует ли мне… следует ли мне открыть ее прямо сейчас?

– Если хочешь.

Я чувствую на себе его взгляд, пока срываю бумагу и открываю белую коробочку. Он волнуется. Я приготовила улыбочку на лице, чтобы он знал, что мне нравится, что бы это ни было. Просто, само то, что он догадался купить мне подарок, это так… мило.

Уложенный в тонкую белую оберточную бумагу, в коробочке лежит снежный шар размером с апельсин, с медным основанием. Внутри мальчик с девочкой катаются на коньках. На ней красный свитер и наушники для защиты от холода. Она делает цифру восемь, а он любуется ею. Это мгновение запечатлено в янтаре. Одно прекрасное мгновение, сохранившееся под стеклом. Так же, как и та ночь в апреле, когда выпал снег. 

– Мне нравится, – произношу я, и мне действительно нравится, очень сильно. Только человек, который по-настоящему знал меня, мог подарить такой подарок. Чтобы я почувствовала себя настолько значимой, настолько понимаемой. Это такое удивительное чувство, что даже хочется плакать. Это – то, что я буду хранить вечно. Этот момент и этот снежный шар.

Я поднимаюсь на цыпочки и обнимаю его, и в ответ он тоже обнимает меня – крепко, а потом еще крепче.

– С днем рождения, Лара Джин.

Я уже собираюсь сесть к нему в машину, когда вижу, что к нам подходит Питер.

– Одну секунду, – говорит он с вежливой полуулыбкой на лице.

Я насторожено отвечаю:

– Привет.

– Привет, Кавински, – приветствует Джон.

Питер кивает ему.

– У меня не было шанса поздравить тебя с днем рождения, Кави.

– Но… ты видел меня на уроке химии…, – говорю я.

– Ну, ты быстро убежала. У меня есть кое-что для тебя. Раскрой руки. – Он берет снежный шар у меня из рук и отдает его Джону. – Вот, можешь это подержать?

Я перевожу взгляд с Питера на Джона. Теперь я нервничаю.

– Вытяни руки, – подсказывает Питер. Я бросаю на Джона еще один взгляд, прежде чем повинуюсь, и Питер что-то вытаскивает из кармана и бросает в мои ладони. Мой медальон в форме сердца. – Он твой.

Я медленно произношу:

– Я думала, что ты вернул цепочку с кулоном в магазин твоей мамы.

– Неа. На другой девушке он не будет смотреться.

Я моргаю.

– Питер, я не могу это принять. – Я пытаюсь отдать его обратно, но он качает головой; он его не возьмет. – Питер, пожалуйста.

– Нет. Когда я верну тебя, то собираюсь надеть это ожерелье тебе на шею, и оно будет твоим значком. – Он пытается удержать мой взгляд своим. – Как в 1950-х. Помнишь, Лара Джин?

Я открываю рот, а затем закрываю его.

– Не думаю, что значок означает то, что ты думаешь, – сообщаю я ему, протягивая ему медальон. – Пожалуйста, просто возьми его.

– Скажи мне, какое у тебя желание, – побуждает он. – Пожелай все, что угодно, и я  сделаю это для тебя, Лара Джин. Все, что тебе нужно, – это просто попросить.

У меня кружится голова. Вокруг нас много людей, они выходят из здания, направляясь к своим машинам. Джон стоит рядом со мной, а Питер смотрит на меня так, словно кроме нас здесь никого нет. Нигде никого нет. 

Голос Джона выводит меня из оцепенения.

– Что ты делаешь, Кавински? – спрашивает Джон, покачивая головой. – Это жалко. Ты обращался с ней как с мусором, а теперь решил, что хочешь ее вернуть?

– Не вмешивайся, Санденс Кид, – рявкает Питер. Мне же он тихо говорит, – Ты обещала не разбивать мне сердце. В договоре ты сказала, что не будешь, но ты разбила, Кави.

Я никогда не слышала, чтобы он говорил так искренне, так чистосердечно.

– Прости, – отвечаю я, мой голос – слабый шепот. – Я просто не могу.

***

Я не оглядываюсь на Питера, когда сажусь в машину, его ожерелье все еще зажато в моем кулаке. В последнюю секунду я оборачиваюсь, но мы слишком далеко; я не вижу, там ли все еще Питер. Мое сердце бешено колотится. О потере чего я буду сожалеть больше? Реальности с Питером или мечты о Джоне? Без кого я не смогу жить? 

Я вспоминаю о руке Джона на моей. Когда мы лежали рядом на снегу. То, как его глаза выглядели еще более голубыми, когда он смеялся. Мне не хочется от этого отказываться. Но я также не хочу отказываться от Питера. Есть так много всего, что мне нравится в них обоих. Мальчишеская уверенность Питера, его жизнерадостный взгляд на жизнь, его отношение к Китти. То, как у меня замирает сердце каждый раз, когда я вижу его машину, подъезжающую к моему дому.

Несколько минут мы едем в тишине, а затем, глядя прямо перед собой, Джон спрашивает:

– А у меня вообще был шанс?

– Я бы могла влюбиться в тебя так легко, – шепчу я. – Я уже на полпути. – Его кадык подпрыгивает в горле. – Ты настолько идеален в моих воспоминаниях, да ты и сейчас идеален. Словно я воплотила тебя из мечты. Из всех парней, ты – тот, кого бы я выбрала.

– Но?

– Но… я все еще люблю Питера. Я ничего не могу с собой поделать. Он первым поселился в моем сердце… и просто не уходит.

Он испускает побежденный вздох, который ранит мое сердце.

– Черт побери, Кавински.

– Прости. Ты мне тоже нравишься, Джон, правда. Жаль… жаль, что мы не пошли на танцы в восьмом классе.

И тогда Джон Амброуз Макларен говорит одну последнюю вещь, ту, которая заставляет мое сердце переполниться чувствами.

– Не думаю, что тогда было наше время. Наверное, оно также и не сейчас. – Джон сморит на меня, его взгляд непоколебим. – Но, в один прекрасный день, оно, может быть, настанет.

 

55

Я завязываю бант вокруг хвоста в женском туалете, когда заходит Женевьева. У меня пересыхает во рту. Она замирает, а затем разворачивается на каблуках, чтобы зайти внутрь кабинки. Тут я говорю:

– Мы с тобой всегда встречаемся в туалете, – она не отвечает. – Джен… Прости за тот день.

Женевьева резко разворачивается и надвигается на меня.

– Мне не нужны твои извинения. – Она хватает меня за руку. – Но если ты расскажешь хоть одному человеку, Богом клянусь…

– Я бы не стала! – выкрикиваю я. – Я не скажу! Я бы никогда этого не сделала.

Она отпускает мою руку.

– Потому что ты меня жалеешь, верно? – Женевьева горько смеется. – Ты такая маленькая притворщица. Меня тошнит от этого твоего приторно сладкого образа, ты это знаешь? Ты всех одурачила, но я знаю, какая ты на самом деле.

Яд в ее голосе ошеломляет меня.

– Что я тебе вообще сделала? За что ты так сильно меня ненавидишь?

– О, Боже. Прекрати. Перестань вести себя так, как будто не знаешь. Тебе нужно признать то дерьмо, что ты мне сделала.

– Минуточку, – вмешиваюсь я. – Что я тебе сделала? Именно ты выложила в Интернет сексуальное видео со мной! Ты не можешь изменить историю только потому, что тебе так хочется. Я – Эпонина, а ты – Козетта! Не выставляй меня Козеттой!

Ее губы изгибаются.

– О чемты, блин, вообще говоришь?

– LesMis!

– Я не смотрю мюзиклы. – Она поворачивается, будто собирается уйти, но затем останавливается и говорит: – Я видела вас, ребята, в тот день в седьмом классе. Я видела, как ты его поцеловала.

Она была там?

Она видит мое удивление; она упивается им.

– Я оставила там свою куртку, а когда вернулась забрать ее, то увидела вас двоих, целующихся на диване. Ты нарушила самое основное правило девичьего кодекса, Лара Джин. Каким-то образом в своей голове ты выставила меня злодейкой. Но ты должна знать, что я не была стервой просто ради того, чтобы быть стервой. Ты это заслужила. 

У меня голова идет кругом.

– Если ты знала, то почему продолжала быть моей подругой? Ты не перестала дружить со мной.

Женевьева пожимает плечами. 

– Потому что мне нравилось швырять это тебе в лицо. Он мой, а не твой. Поверь мне, с того момента мы больше не были подругами.

Странно, из всего, что она мне сказала, это причиняет боль больше всего.

– Так, чтобы ты знала, я его не целовала. Он поцеловал меня. Я даже не думала о нем в этом смысле, не до этого поцелуя.

Затем она произносит:

– Единственная причина, по которой он вообще поцеловал тебя в тот день, это то, что я бы не стала этого делать. Ты была вторым выбором. – Она пробегает рукой по волосам. – Если бы ты тогда в этом призналась, я бы, может быть, простила тебя. Возможно. Но ты никогда этого не сделала.

Я сглатываю.

– Я хотела. Но это был мой первый поцелуй, и он был не с тем парнем, и я знала, что не нравлюсь ему.

Все это приобретает смысл. Почему она пошла на такие меры, чтобы держать нас с Питером вдали друг от друга. Запугивая его, заставляя доказывать, что она все еще была его первым выбором. Это не оправдывает всего того, что она сделала, но теперь я вижу свою роль во всем этом. Мне следовало сразу же рассказать ей о поцелуе, еще тогда, в седьмом классе. Я знала, как сильно он ей нравился.

– Мне жаль, Женевьева. Правда. Если бы я могла вернуть все обратно, то я бы сделала это. – Ее бровь подергивается, и я знаю, что ее тронули мои слова. Я импульсивно добавляю: – Когда-то мы дружили. Можем мы… как ты думаешь, сможем ли мы когда-нибудь снова стать подругами?

Она смотрит на меня с таким полнейшим презрением, будто я ребенок, который попросил с неба Луну.

– Повзрослей, Лара Джин.

Во многом, мне кажется, я повзрослела.

 

56

Я лежу на спине в домике на дереве, глядя в окно. Тоненькая луна вырисовывается на небе, словно миниатюра, пригвожденная к небу. Завтра никакого домика на дереве больше не будет. Я едва вспоминала об этом месте, а теперь оно исчезнет, и это так грустно. Наверное, это похоже на то, что происходит со всеми детскими игрушками. Они не важны до тех пор, пока их больше у тебя нет. Но это больше, чем просто домик на дереве. Это прощание, и оно ощущается как конец всего.  

Когда я сажусь, то вижу его – фиолетовый шнурок, торчащий из пола, словно проросшая травинка. Я тяну за конец и достаю его. Это браслет дружбы Женевьевы – тот, который я подарила ей.

Поверь мне, с того момента мы больше не были подругами.

Это неправда. Мы продолжали вместе ночевать, проводить дни рождения, она по-прежнему плакала у меня на плече, когда думала, что ее родители собираются разводиться. Она не могла ненавидеть меня все это время. Я в это не верю. И этот браслет дружбы тому доказательство.

Ведь она положила его в капсулу времени – свою самую ценную вещь, так же как и для меня. А потом, на вечеринке, она вытащила его и спрятала; ей не хотелось, чтобы я увидела. Но теперь я знаю. Тогда я тоже была для нее важна. Однажды мы были настоящими подругами. Слезы наворачиваются на глаза. Прощай, Женевьева, прощайте, годы средней школы, прощай, домик на дереве и все, что было важным для меня одним жарким летом.  

Люди приходят и уходят из жизни каждого. На некоторое время они становятся их миром; они – все. А потом, в один прекрасный день, все заканчивается. Невозможно предсказать, как долго они будут рядом. Год назад я и представить себе не могла, что Джош больше не будет тем, кто всегда есть в моей жизни. Я не могла вообразить, насколько тяжело мне будет не видеть каждый день Марго, какой потерянной я буду чувствовать себя без нее, или что Джош может ускользнуть, так легко, что я этого даже не замечу. Прощания тяжелее всего.

***

– Кави? – голос Питера взывает ко мне с улицы, из темноты внизу.

Я сажусь.

– Я здесь.

Он быстро взбирается вверх по лестнице, пригибая голову, чтобы не удариться о потолок. Он подползает к противоположной от меня стене, так что мы сидим по обе стороны домика, напротив друг друга.

– Завтра  домик на дереве снесут бульдозером, – сообщаю я ему.

– О, правда?

– Да. Они собираются поставить здесь беседку. Знаешь, как в «Звуках музыки»?

Питер прищуривает один глаз, глядя на меня.

– Зачем ты позвала меня сюда, Лара Джин? Я знаю, что не для того, чтобы поговорить о «Звуках музыки».

– Я знаю про Женевьеву. Про ее секрет, я имею в виду.

Он облокачивается спиной о стену домика на дереве, его голова откидывается с небольшим стуком.

– Ее отец – козел. Он и раньше изменял ее маме. Просто никогда с кем-то настолько молодым. – Его слова льются быстро, словно он испытывает облегчение, наконец-то произнося это вслух. – Если бы дела с родителями пошли совсем плохо, Джен бы нашла способ навредить себе. Я должен был быть тем, кто защитит ее. Это была моя работа. Иногда это пугало меня, но мне нравилось быть, я не знаю, … нужным. – Потом он вздыхает и добавляет: – Я знаю, она может быть манипулирующей – я всегда это знал. В некотором смысле мне было легче отступить и вернуться к тому, в чем я был уверен. Думаю, возможно, я боялся.

У меня перехватывает дыхание.

– Чего? 

– Разочаровать тебя, – Питер отводит взгляд. – Знаю, секс для тебя – нечто важное. И я не хотел все испортить. Ты так невинна, Лара Джин. А у меня в прошлом есть все это дерьмо.

Мне хочется сказать: «Меня никогда не волновало твое прошлое». Но ведь это неправда. И только тогда я понимаю: не Питеру нужно было забыть Женевьеву. Мне. Все это время с Питером я сравнивала себя с ней – во всем, в чем я не достигала ее уровня. По всем аспектам, по которым наши отношения меркнут в сравнении с их. Я – та, кто не мог отпустить ее. Именно я не дала нам шанса.

Он неожиданно спрашивает:

– Чего ты желаешь, Лара Джин? Теперь, когда ты выиграла. Поздравляю, кстати. Ты это сделала.

Я чувствую прилив эмоций в груди.

– Я желаю, чтобы все, что между нами было, вернулось и стало как прежде. Чтобы ты мог быть тобой, а я могла быть собой, и чтобы нам было весело друг с другом, и это был бы по-настоящему очаровательный первый роман, который я буду помнить всю свою жизнь. – Я чувствую, что краснею, произнося эту последнюю часть фразы, но я рада, что сказала ее, поскольку из-за нее взгляд Питера на секунду становится таким карамельно-нежным, что мне приходится отвернуться.

– Не говорит так, будто наши отношения обречены.

– Я и не хотела. Первые – не обязательно последние, но они всегда будут первыми, и это что-то особенное. Первые – особенные.    

– Ты не первая, – говорит Питер. – Но для меня ты самая особенная, потому что ты – девушка, которую я люблю, Лара Джин.

Люблю. Он сказал «люблю». У меня кружится голова. Я – девушка, которую любят, парень, а не только ее сестры, отец и собака. Парень с красивыми бровями и ловкостью рук фокусника.

– Я схожу без тебя с ума. – Он почесывает затылок. – Не могли бы мы просто…

– Ты говоришь, что я тоже свожу тебя с ума? – прерываю я.

Он стонет.

– Я хочу сказать, что ты сводишь меня с ума больше, чем любая девушка, которую я когда-либо встречал.

Я подползаю к нему, протягиваю руку и провожу пальцем вдоль его брови, которая на ощупь подобна шелку. Я произношу:

– В договоре мы говорили, что не будем разбивать друг другу сердца. А что, если мы снова это сделаем?

Он яростно заявляет:

– Что, если мы это сделаем? Если мы будем настолько осторожны, то не будет ничего. Блин, давай сделаем, это по-настоящему, Лара Джин. Давай полностью отдадимся этому. Никаких больше договоров. Никаких больше подстраховок. Ты можешь разбить мне сердце. Делай с ним, что хочешь.

Я кладу руку ему на грудь, туда, где находится его сердце. Чувствую, как оно бьется. Затем я опускаю руку. Его сердце – мое, только мое. Теперь я в это верю. Мое, чтобы защищать и заботиться, и мое, чтобы разбить.

Столько любви – это шанс. Есть в этом нечто пугающее и удивительное. Если бы Китти никогда не разослала эти письма, если бы я не отправилась той ночью в гидромассажную ванну, то это могли бы быть он и Джен. Но она отправила письма, и я пошла туда. Все могло бы произойти совершенно по-другому. Но произошло так, как произошло. Это – тот путь, который мы выбрали. Это наша история.   

Теперь я знаю, что не хочу любить или быть любимой только наполовину. Я хочу все, а чтобы иметь все, придется рискнуть всем.

Поэтому я беру руку Питера и кладу ее на свое сердце. И говорю ему:

– Ты должен о нем хорошенько заботиться, потому что оно – твое.

Питер смотрит на меня так, как, я точно знаю, он никогда не смотрел ни на одну другую девушку.

А потом я оказываюсь в его объятиях, и мы обнимаемся, целуемся, и мы оба дрожим, потому что знаем – этой ночью мы стали настоящими.

– Настоящий не означает то, как ты сделан, – ответила Кожаная Лошадь. – Это то, что с тобой происходит.

– А это больно? – спросил Кролик.

– Иногда, – сказала Кожаная Лошадь, потому что всегда была честной. – Но когда ты Настоящий, ты не против, чтобы было больно.

—МАРДЖЕРИ УИЛЬЯМС

КОНЕЦ ИСТОРИИ

 

Благодарности

Благодарности

С самыми сердечными благодарностями моему редактору Зарин Джаффери, без которой я не смогла бы написать эту книгу. Спасибо также Джастину Чанда, моему издателю и дорогому другу, и Энн Зафиан, Мекиши Тельфер, Кэти Хешбергер, Крисси Нох, Люси Камминс, Люсиль Реттино, Кристине Пекораль, Рио Кортес, Мишель Фэдлалла Лео, Кэндис Грин, и Суджи Ким. Прошло десять лет в S&S, а я влюблена в вас больше, чем когда-либо. Спасибо также и Канадской команде S&Sза постоянную поддержку меня и моих книг.

Вся моя любовь и восхищение моему невероятному агенту, Эмили Ван Беек, Молли Яффа, и всей команда Фолио — я вас так сильно ценю. Спасибо также Елене Йип, моей безотказной помощнице.

Шивон Вивиан, моему партнеру в писательстве, в преступлении и во всем остальном. Я не смогла бы сделать этого без тебя. Адель Гриффин – одному из моих самых любимых людей во всем мире — ты всегда находишь пульс каждой истории. Морган Мэтсон, за ту ночь в Лондоне!

И наконец, моим читателям — вся моя любовь, всегда.

Дженни