Марго с Китти спят на заднем сиденье. Китти положила голову на колени Марго, а Марго спит с запрокинутой назад головой и широко открытым ртом. Папа слушает NPR с легкой улыбкой на лице. Все такие умиротворенные, что мое сердце делает миллион ударов в минуту просто в предвкушении того, что я собираюсь сделать. 

Я сделаю это сейчас, в эту самую ночь. До того, как мы вернемся в школу. Прежде, чем все вернется на круги своя, и мы с Питером станем ни чем иным, как воспоминанием, подобно снежным шарам – встряхиваешь их, на мгновение все переворачивается вверх дном и повсюду летят блестки, и это просто волшебно, – а потом все оседает и возвращается на свое место. Все имеет свойство оседать. Я не могу вернуться назад.

Я подгадываю время так, что мы оказываемся в квартале от места, где живет Питера, когда прошу папу высадить меня. Он, должно быть, слышит напряженность в моем голосе, необходимость, поскольку не задает никаких вопросов, а просто говорит «да».

Когда мы подъезжаем к дому Питера, в нем горит свет и на подъездной дорожке стоит его машина, так же, как и минивэн его мамы. Солнце только начало садиться – рано, из-за того, что зима. На противоположной стороне улицы, у соседей Питера, все еще горят праздничные гирлянды. Сегодня, наверное, последний день для этого, поскольку уже наступил новый год. Новый год, новое начало. 

Я чувствую, как пульсируют вены на моих запястьях, и нервничаю, очень нервничаю. Выбегаю из машины и звоню в дверь. Когда слышу внутри шаги, машу папе, и он отъезжает с подъездной дорожки. Китти проснулась и, усердно улыбаясь, выглядывает из заднего окошка. Она показывает мне большой палец, и я машу в ответ.

Питер открывает дверь. Мое сердце скачет в груди, как мексиканские прыгающие бобы. На нем клетчатая рубашка, которую я никогда не видела прежде. Наверное, рождественский подарок. Волосы на макушке взъерошены, как будто он лежал. Он не выглядит так, что очень удивлен видеть меня.

– Привет. – Он разглядывает мою юбку, которая торчит из-под моего зимнего пальто, словно бальное платье. – Почему ты так одета?

– Для Нового года. – Может, мне стоило сначала пойти домой и переодеться. По крайней мере, тогда бы я ощущала себя собой, стоя у двери этого парня, в ожидании протянутой руки. – Ну, привет, как прошло Рождество?

– Хорошо. – Он выжидает время, проходят целых четыре секунды, прежде чем он спрашивает: – А как твое?

– Отлично. У нас появился щенок. Его зовут Джейми Фокс-Пикл. – На лице Питера нет даже и тени улыбки. Он холоден. Я не ожидала, что он будет холодным. Может быть, даже не холодным. Может быть, просто равнодушным. – Могу я поговорить с тобой секундочку?

Питер пожимает плечами, что вроде как означает «да», но войти он меня не приглашает. Внезапно, у меня в животе формируется тошнотворное чувство страха, что Женевьева внутри, но оно быстро рассеивается, когда я вспоминаю, что если бы она была внутри, то он бы не был здесь со мной. Он оставляет дверь приоткрытой, пока надевает кроссовки и пальто, затем выходит на крыльцо. Он закрывает за собой дверь и садится на ступеньки. Я сажусь рядом с ним, разглаживая вокруг себя юбку.

– Итак, в чем дело? – говорит он так, словно я отнимаю его драгоценное время.

Это неправильно. Совсем не то, чего я ожидала.

Но что именно я ожидала от Питера? Я бы отдала ему письмо, он бы прочитал его, а потом он бы меня полюбил? Заключил бы в свои объятия, мы бы страстно поцеловались, но всего лишь поцеловались, очень невинно. А что потом? Мы бы встречались? И как долго? Пока ему бы не стало со мной скучно, он не заскучал по Женевьеве и не захотел большего, чем я готова была бы дать, в постельном отношении, да и в жизненном тоже? Такие, как он, никогда не смогут быть довольными, сидя дома и смотря кино на диване. В конце концов, мы говорим о Питере Кавински. 

Я так долго медлю, поглощенная стремительно развивающимися мыслями, что он снова повторяет вопрос, на сей раз чуть менее холодно.

– Что, Лара Джин? – Он смотрит на меня, будто ожидая чего-то, и внезапно мне становится страшно отдавать ему письмо.

Я сжимаю его в кулаке, засовывая глубже в карман пальто. Мои руки мерзнут. У меня нет ни перчаток, ни шапки,  мне следует просто пойти домой.

– Я просто пришла сказать… сказать, что сожалею о том, как все обернулось. И… надеюсь, что мы все еще можем быть друзьями, и с Новым годом.

При этих словах его глаза сощуриваются.

– С Новым годом? – повторяет он. – Это то, что ты пришла сюда сказать? Сожалею и с Новым годом?

– И надеюсь, что мы все еще сможем остаться друзьями, – добавляю я, покусывая губу.

– Ты надеешься, что мы все еще сможем остаться друзьями, – повторяет он, и в его голосе слышны нотки сарказма, которых я не понимаю, и которые мне не нравятся.

– Именно это я и сказала, – я начинаю вставать. Я надеялась, что он подвезет меня домой, но теперь я не хочу просить. Но на улице так холодно. Может быть, если я намекну…. Дуя на руки, я говорю: – Что ж, я пойду домой.

– Подожди минутку. Давай вернемся к части с извинениями. За что именно ты извиняешься? За то, что вышвырнула меня из своего дома, или за то, что считаешь меня подонком, который будет ходить и рассказывать всем вокруг, что у нас был секс, когда на самом деле его не было?

В моем горле образовывается комок. Когда он так это преподносит, звучит действительно ужасно.

– И за то и за другое. Извини за оба.

Питер склоняет голову набок, приподняв брови.

– Что-нибудь ещё?

Я злюсь. Что-нибудь ещё?

– Нет «чего-нибудь ещё». Это все. – Слава Богу, я не отдала ему письмо, если он собирается быть таким. Я ведь не единственная, кто должен извиняться.

– Эй, это ты пришла сюда, говоря «я сожалею» и «давай останемся друзьями». Ты не можешь заставить меня принять твои глупые извинения.

– Ну, в любом случае, я желаю тебе счастливого Нового года. – Теперь я говорю с сарказмом, и это, конечно же, доставляет удовольствие. – Чудной жизни. В память о прошлом и все такое.  

– Отлично. Пока.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти. Сегодня утром я была полна надежды, у меня в глазах были такие звезды, когда я представляла, как все пройдет. Боже, какой же Питер придурок. Скатертью ему дорожка!

– Погоди минутку.

Надежда врывается в мое сердце, подобно Джейми Фокс-Пиклу, запрыгивающему в мою постель, – быстро и непрошено. Но я оборачиваюсь, как бы говоря: «Пф, что тебе теперь надо», так что он ее не видит. 

– Что это у тебя в кармане?

Моя рука подлетает к карману.

– Что? О, ничего. Просто почтовый мусор. Оно валялось на земле около твоего почтового ящика. Не беспокойся, я выкину его за тебя.

– Отдай его мне, и я выброшу его прямо сейчас, – говорит он, протягивая руку.

– Нет, я же сказала, что сама это сделаю. – Я тянусь, чтобы засунуть письмо поглубже в карман своего пальто, но Питер пытается вырвать его из моих рук. Я яростно уворачиваюсь от него и держу крепче. Он пожимает плечами, и я расслабляюсь, испуская легкий вздох облегчения, а затем он бросается вперед и вырывает его у меня из рук.

– Питер, отдай его! – задыхаюсь я.

– Манипуляции с почтой США – федеральное преступление, – беспечно отвечает он. Затем смотрит на конверт. – Оно мне. От тебя. – Я в отчаянии хватаю конверт, и это застает его врасплох. Мы боремся за него, я держу его за уголок, но он не отпускает.

– Перестань, ты порвешь его! – кричит он, выкручивая его из моей руки.

Я стараюсь схватиться покрепче, но слишком поздно. Оно у Питера.

Питер держит конверт над моей головой, разрывает и начинает читать. Мучительно стоять перед ним, ожидая … чего, не знаю. Больше унижения? Мне, пожалуй, следует просто уйти. Он такой медленный читатель.

Когда же он, наконец, дочитывает, то спрашивает:

– Почему ты не собиралась мне его отдавать? Почему ты собиралась просто уйти?

– Потому что… не знаю … похоже, ты не был рад меня видеть…, – мой голос замолкает.

– Это называется набивать себе цену! Я все ждал, что ты позвонишь мне, дурочка. Прошло уже шесть дней.

Я задерживаю дыхание.

– О!

– О. – Он притягивает меня за воротник моего пальто ближе к себе – достаточно близко, чтобы поцеловать. Он настолько близко, что я вижу пары его дыхания. Так близко, что я могла бы сосчитать его ресницы, если бы захотела.

– Итак… я все еще тебе нравлюсь? – приглушенно говорит он.

– Ага, – шепчу я. – Ну, отчасти. – Мое сердцебиение становится быстрее-быстрее-быстрее. У меня кружится голова. Это сон? Если так, пусть я никогда не проснусь.

Питер бросает на меня взгляд, как бы говоря: «Да ладно тебе, ты же знаешь, что я тебе нравлюсь».  Нравишься. Нравишься. А затем он тихо говорит:

– Ты мне веришь, что я не рассказывал никому, что мы занимались сексом во время лыжной поездки?

– Да.

– Хорошо, – он вдыхает. – Что-нибудь … что-нибудь произошло между тобой и Сандерсом после того, как я ушел из твоего дома в ту ночь? – Он ревнует! Сама мысль об этом согревает меня, как горячий суп. Я начинаю отвечать ему, что нет, но он быстро добавляет, – Подожди. Не говори. Я не хочу знать.

– Нет, – твердо произношу я так, чтобы он знал, что я серьезно. Он кивает, но ничего не говорит.

Затем он наклоняется, и я закрываю глаза, и мое сердце трепещет в груди, подобно крыльям колибри. Технически мы целовались только четыре раза, и только один из всех них был по-настоящему. Я бы хотела сразу же перейти к этому, чтобы перестать нервничать. Но Питер не целует меня, не так, как я этого ожидала. Он целует меня в левую щеку, а потом в правую, его дыхание  теплое. А потом ничего. Я распахиваю глаза. Это буквальное отвали с поцелуями? Почему он не целует меня как полагается?

– Что ты делаешь? – шепчу я.

– Усиливаю предвкушение.

– Давай просто поцелуемся, – быстро говорю я.

Он наклоняет голову, его щека трется о мою, но тут открывается входная дверь и перед нами, со скрещенными на груди руками, появляется Оуэн, младший брат Питера. Я отпрыгиваю от Питера, будто только что выяснила, что у него есть ряд неизлечимых инфекционных заболеваний. 

– Мама хочет, чтобы вы зашли в дом и отведали немного сидра, – говорит он, ухмыляясь.

– Через минутку, – произносит Питер, притягивая меня обратно.

– Она сказала, прямо сейчас, – отвечает Оуэн.

О, мой Бог. Я бросаю панический взгляд на Питера.

– Я, наверное, пойду, пока папа не начал волноваться…

Он подталкивает меня к двери своим подбородком.

– Просто зайди на минутку, а потом я отвезу тебя домой. – Когда я захожу внутрь, он снимает мое пальто и говорит тихим голосом, – ты на самом деле собиралась идти всю дорогу до дома в этом причудливом платье? В холод?

– Нет, я собиралась заставить тебя почувствовать вину, чтобы ты подвез меня, – шепчу я в ответ.

– Что с твоей одеждой? – спрашивает меня Оуэн.

– Это то, что корейцы надевают на Новый Год, – отвечаю ему я.

Мама Питера выходит из кухни с двумя дымящимися кружками. На ней длинный кашемировый кардиган, который свободно опоясан вокруг талии, и вязанные кремовые тапочки.

– Оно потрясающее, – говорит она. – Ты выглядишь великолепно. Так ярко.

– Спасибо, – отвечаю я, чувствуя себя неловко из-за всего этого ажиотажа. 

Мы все втроем садимся в семейной комнате; Оуэн убегает на кухню. Я все еще чувствую себя раскрасневшейся из-за почти поцелуя и от того, что мама Питера, наверное, знает, что мы собирались сделать. Я так же размышляю, что она знает о том, что с нами происходило, и, если уж на то пошло, что именно он рассказал ей.

– Как прошло твое Рождество, Лара Джин? – интересуется его мама.

Я дую в кружку.

– Оно прошло действительно хорошо. Папа купил моей сестренке щенка, и мы спорили о том, кто будет его держать. И моя старшая сестра все еще дома, приехала из колледжа, так что это тоже хорошо. А как прошел ваш праздник, миссис Кавински?

– О, было хорошо. Тихо. – Она указывает на свои тапочки. – Оуэн мне их подарил. Как прошла праздничная вечеринка? Твоим сестрам понравилось печенье с изюмом, которое испек Питер? Честно говоря, я терпеть их не могу.

Я удивленно смотрю на Питера, который внезапно оказывается очень занятым, прокручивая изображения на своем телефоне.

– Я думала, ты сказал, что твоя мама их испекла.

Его мама улыбается гордой улыбкой.

– О нет, он все сделал сам. Он был очень решителен.

– На вкус они как мусор! – кричит Оуэн из кухни.

Его мама снова смеется, а потом все замолкают. Мой разум бешено пытается придумать потенциальную тему для беседы. Новогодние пожелания, может быть? Метель, которая предполагается на следующей неделе? Питер совсем не помогает, он снова уставился в свой телефон.

– Было приятно тебя видеть, Лара Джин. – Мама встает. – Питер, не задерживай ее допоздна.

– Не буду, – мне же он говорит: – Я скоро вернусь, только возьму свои ключи.

Когда он ушел, я говорю:

– Извините, что вот так завалилась на Новый год. Надеюсь, я не помешала.

– Тебе здесь рады в любое время, – она подается вперед и кладет свою руку на мое колено. Затем многозначительно смотрит на меня и добавляет, – просто, будь помягче с его сердцем – это все, о чем я прошу.

У меня в животе все переворачивается. Неужели Питер рассказал ей, что между нами произошло? Она похлопывает меня по коленке и встает.

– Спокойной ночи, Лара Джин.

– Спокойной ночи, – эхом отзываюсь я.

Несмотря на ее добрую улыбку, я чувствую, словно только что нарвалась на неприятности. В ее голосе слышался легкий упрек – знаю, я его услышала. «Не обижай моего сына», – вот, что она говорила. Был ли Питер очень расстроен из-за того, что между нами произошло? Он так не выглядел. Раздражен, может быть, немного обижен. Но, безусловно, не настолько обижен, чтобы разговаривать об этом с мамой. Но может быть, они с его мамой действительно близки. Я не хочу думать, что возможно уже произвела неприятное впечатление, еще даже не начав встречаться с Питером.

***

На улице кромешная тьма, звезд на небе немного. Думаю, наверное, скоро снова пойдет снег. Дома внизу везде горит свет, а наверху – только в спальне Марго. Через дорогу я вижу в окне миссис Ротшильд зажженную маленькую елочку. 

Нам с Питером тепло и уютно в его машине. Из вентиляционных отверстий дует теплый воздух. Я спрашиваю у него:

– Ты рассказал маме о том, как мы расстались?

– Нет. Потому что мы никогда не расставались, – отвечает он, убавляя тепло.

– Нет?

Он смеется.

– Нет, поскольку мы никогда по-настоящему не были вместе, помнишь?

«А сейчас мы вместе?» – это то, что мне интересно, но я не спрашиваю, потому что он обнимает меня и наклоняет мою голову к своей, и я снова нервничаю.

– Не нервничай, – говорит он.

Я одаряю его быстрым поцелуем, чтобы доказать, что я не нервничаю.

– Поцелуй меня так, как будто скучала по мне, – говорит он, и его голос становится хриплым.

– Я скучала, – отвечаю я. – Мое письмо поведало тебе, что я скучала.

– Да, но…

Я целую его, прежде чем он успевает закончить. Как следует. Как я и хотела. Он целует меня в ответ, как будто он тоже этого хотел. Словно прошло четыреста лет. А потом я больше не думаю, я просто растворяюсь в поцелуе.