Я волновалась, что в это время года находиться в домике на дереве слишком долго будет холодно, но погода стоит такая теплая, что папа начинает разглагольствовать об изменении климата и в какой-то момент мы с Китти даже перестаем его слушать.
После его бурной речи я беру из гаража лопату и начинаю копать под деревом. Земля твердая, и мне требуется некоторое время, чтобы войти в хороший ритм копания, но, в конце концов, через пару футов я натыкаюсь на металл. Капсула времени – размером с небольшой кулер, она похожа на футуристический термос для кофе. Металл подвергся эрозии от дождя, снега и грязи, но не так сильно, как можно подумать, учитывая, что прошло уже около четырех лет. Я отношу ее в дом и отмываю в раковине так, что она снова заблестела.
Ближе к полудню наполняю продуктовую сумку сэндвич-мороженым, гавайским пуншем и сырными палочками и несу это все в домик на дереве. Подходя к заднему двору Пирсов, одновременно пытаясь удержать сумку, портативные динамики и телефон, я вижу Джона Амброуза Макларена, который, скрестив руки на груди, стоит напротив домика на дереве и внимательно смотрит на него. Я бы узнала его светловолосую голову где угодно.
Я замираю, внезапно чувствуя нервозность и неуверенность. Я думала, что когда он приедет, со мной будут Питер или Крис, и это сгладило бы любую неловкость. Но удача была не на моей стороне.
Я опускаю все вещи и прохожу вперед, чтобы похлопать его по плечу, но он оборачивается прежде, чем я успеваю подойти. Я делаю шаг назад.
– Эй! Привет! – говорю я.
– Привет! – Он окидывает меня долгим взглядом. – Это, правда, ты?
– Я.
– Мой друг по переписке, неуловимая Лара Джин Кави, которая появляется на «Модели ООН» и убегает, даже не поздоровавшись?
Я закусываю внутреннюю часть щеки.
– Вполне уверена, что я, по меньшей мере, поздоровалась.
Подразнивая, он говорит:
– Нет, я вполне уверен, что ты этого не делала.
Он прав: я не поздоровалась. Я была слишком взволнована. Так же, как и прямо сейчас. Должно быть, виной этому является расстояние между временем, когда знаешь кого-то, когда был ребенком, и встречаешь его сейчас, когда вы оба уже повзрослели, но еще не стали совсем взрослыми, а между вами – все эти годы и письма, и ты не знаешь, как себя вести.
– Ну, ладно. Ты выглядишь… высоким.
Он выглядит не просто высоким. Теперь, когда у меня есть возможность хорошо рассмотреть его, я замечаю больше. С его светлыми волосами, молочно-белой кожей и румянцем на щеках, он выглядит так, словно мог бы быть сыном английского фермера. Но, при этом, он стройный, так что, возможно, это впечатлительный сын фермера, который укрывается в амбаре с книжкой. Эта мысль вызывает у меня улыбку, и Джон одаривает меня любопытным взглядом, но не спрашивает, почему я улыбаюсь.
Кивнув, он произносит:
– А ты выглядишь… точно так же.
Глотаю воздух. Это хорошо или плохо?
– Правда? – Я встаю на цыпочки. – Думаю, что с восьмого класса я подросла, по меньшей мере, на дюйм. – И, по меньшей мере, моя грудь тоже стала немного больше. Ненамного. Не то, чтобы мне хотелось, чтобы Джон это заметил – я просто так говорю.
– Нет, ты просто выглядишь… такой же, какой я тебя помню. – Джон Амброуз протягивает руку, и я думаю, что он пытает обнять меня, но он только пытается взять у меня сумку, и получается такой короткий, но странный танец, из-за которого я чувствую себя смущенной, но он, кажется, этого не замечает. – Итак, спасибо, что пригласила меня.
– Спасибо, что приехал.
– Хочешь, чтобы я помог тебе поднять все это наверх?
– Конечно, – отвечаю я.
Джон берет у меня сумку и заглядывает внутрь.
– О-о, вау. Все наши старые закуски! Почему бы тебе не пойти первой, а я подам тебе ее.
Что я и делаю – вскарабкиваюсь по лестнице, а он следует за мной. Я приседаю, вытянув руки и ожидая, что он подаст мне сумку.
Но когда он поднимается вверх, он вдруг останавливается на полпути, смотрит на меня и говорит:
– Ты до сих пор заплетаешь волосы в необычные косы.
Я прикасаюсь к своей косе с боку. Все, чем я запомнилась. В то время Марго была единственной, кто заплетал мне волосы.
– Ты считаешь, что они выглядят необычными?
– Да. Как… деликатес.
Я разражаюсь хохотом.
– Деликатес!
– Ага. Или… Рапунцель.
Я опускаюсь на живот, подобравшись к краю, и делаю вид, что свешиваю волосы, чтобы он взобрался по ним. Он поднимается на верхнюю ступеньку лестницы и подает мне сумку, которую я беру, а затем ухмыляется и дергает за косу. Я все еще лежу, но чувствую, будто меня поразил электрический заряд. И вдруг начинаю ощущать себя очень встревоженной из-за того, что в этом маленьком домике на дереве вот-вот столкнутся два моих мира – прошлый и настоящий, друг по переписке и парень. Наверное, мне следовало продумать все это немного лучше. Но я была слишком сосредоточена на капсуле времени, и закусках, и самой идее – старые друзья снова соберутся вместе, чтобы сделать то, что задумали. И вот они мы здесь.
– Все хорошо? – интересуется Джон, предлагая мне свою руку, когда я поднимаюсь на ноги.
Я не беру его руку; я не хочу еще одного разряда.
– Все отлично, – весело отвечаю я.
– Эй, ты так и не отправила мне мое письмо обратно, – говорит он. – Ты нарушила нерушимую клятву.
Я неловко посмеиваюсь. Я отчасти надеялась, что он не спросит об этом.
– Было слишком стыдно. То, что я написала. Я не могла вынести мысли, что его увидит кто-то еще.
– Но я его уже видел, – напоминает он мне.
К счастью, в эту минуту появляются Крис с Тревором Пайком, и прерывают разговор о письме. Они сразу же набрасываются на закуски. А между тем, Питер опаздывает. Я пишу ему строгое: «Тебе бы лучше быть в пути». А затем: «Не отвечай, если за рулем. Это опасно».
Как только я снова пишу, голова Питера просовывается в дверь, и он забирается внутрь. Я собираюсь обнять его, но сразу за ним появляется Женевьева. Все мое тело застывает.
Я перевожу взгляд с него на нее. Она проплывает мимо меня и заключает Джона в объятья.
– Джонни! – визжит она, и он смеется. Я чувствую острый укол зависти в животе. Неужели каждый парень должен быть ею очарован?
В то время, как она обнимает Джона, Питер смотрит на меня умоляющим взглядом. Он произносит одними губами: «Не злись», и складывает руки в мольбе. Я отвечаю одними губами: «Какого черта», и он морщится. Я никогда прямо не говорила, что не приглашаю ее, но я думала, что это и так понятно. А затем я думаю: «Минуточку». Они пришли сюда вместе. Он был с ней и ни слова не сказал мне об этом, а затем привез ее сюда, сюда, в мой дом. То есть, в домик на дереве моих соседей. Эту девушку, которая обидела меня, причинила боль нам обоим.
Затем Питер с Джоном обнимаются, дают пять, и похлопывают друг друга по спине, словно старые армейские товарищи, давно потерянные братья по оружию.
– Это было офигеть как давно, приятель, – говорит Питер.
Женевьева уже расстегивает молнию на своей дутой белой куртке «пилотке» и устраивается поудобнее. Какой бы мимолетный шанс выпнуть их с Питером из соседского домика на дереве у меня ни был – он упущен.
– Привет, Крисси, – говорит она, улыбаясь, и усаживается на пол. – Милые волосы.
Крис злобно на нее смотрит.
– А что ты вообще здесь делаешь? – Обожаю, что она сказала это, – я обожаю ее.
– Мы с Питером тусовались и он рассказал мне о том, чем вы, ребят, сегодня занимаетесь. – Снимая куртку, Женевьева обращается ко мне, – Полагаю, мое приглашение затерялось на почте.
Я не отвечаю, ведь что я могу сказать на глазах у всех? Я просто прижимаю колени к груди. Теперь, когда я сижу рядом с ней, я понимаю, насколько мал стал этот домик на дереве. Здесь едва хватает места для всех рук и ног, и парни сейчас стали такими большими. Раньше мы были более или менее одинакового размера, мальчики и девочки.
– Боже, это место всегда было таким крошечным? – спрашивает Женевьева ни у кого конкретно. – Или это просто мы стали очень большими? – смеется она. – Кроме тебя, Лара Джин. Ты по-прежнему малюсенькая, с ноготок. – Она произносит это сладко. Словно сгущенное молоко. Мило и снисходительно. Супер густо слащаво.
Я подыгрываю и улыбаюсь. Не позволю ей себя разозлить.
Джон закатывает глаза.
– Все та же прежняя Джен. – Он говорит это холодно, словно с раздражением, но она улыбается ему своей милой улыбкой со сморщенным носиком, будто он сделал ей комплимент. Но затем он глядит на меня, сардонически подняв одну бровь, и я перестаю волноваться обо всем, вот так просто. Неким странным образом, возможно, ее присутствие здесь замкнет круг. Она может забрать из капсулы времени все, что бы там ей не принадлежало, и наша история может быть закончена.
– Трев, брось мне сэндвич-мороженое, – просит Питер, втискиваясь между Женевьевой и мной. Он протягивает свои длинные ноги в центр круга, а все остальные приспосабливаются, чтобы освободить для него место.
Я отталкиваю его ноги, чтобы поставить в центр капсулу времени.
– Все, вот она. Все ваши величайшие сокровища с седьмого класса.
Я пытаюсь с размаху открыть алюминиевый верх, но он по-настоящему застрял. Я борюсь с ним, пытаясь открыть ногтями. Бросаю взгляд на Питера, но он возится с мороженым, не обращая внимания, так что поднимается Джон и помогает мне ее открутить. От него пахнет сосновым мылом. Я добавляю это в список новых вещей, которые я о нем узнала.
– Итак, как мы это сделаем? – спрашивает у меня Питер с набитым мороженым ртом. – Мы просто все вывалим в кучу?
Я об этом уже подумала.
– Думаю, нам следует по очереди вытягивать из нее по одной вещи. Давайте растянем это, будто открываем подарки Рождественским утром.
Женевьева в предвкушении подается вперед. Не глядя, я протягиваю руку в цилиндр и вытаскиваю первое, к чему прикасаются мои пальцы. Забавно, я забыла, что положила внутрь, но мгновенно узнаю, что это; мне даже не нужно смотреть. Это браслет дружбы, который Женевьева сделала для меня, когда мы были в пятом классе, и у нас был период увлечения плетением. Розовый, белый и светло-голубой шеврон. Я тоже сплела для нее. Фиолетовый и желтый шеврон. Она, наверное, даже не помнит этого. Я поглядываю на нее, но на ее лице нет никаких эмоций. Никаких признаков узнавания.
– Что это? – спрашивает Тревор.
– Это мое, – отвечаю я. – Это… браслет, который я раньше носила.
Питер прикасается своим ботинком к моему.
– Этот кусок веревки был твоим самым ценным предметом? – дразнит он.
Джон наблюдает за мной.
– Раньше ты носила его все время, – замечает он, и как же мило, что он это помнит.
Однажды надев, он никогда не должен сниматься, и я так сильно любила его, что пожертвовала в капсулу времени. Может быть, вот где рухнула наша дружба с Джен. Проклятье браслета дружбы.
– Ты следующий, – говорю я ему.
Он опускает в капсулу руку и вытаскивает бейсбольный мяч.
– Это мое, – ликует Питер. – Это когда я сделал хоумран в Клермонт Парке. – Джон бросает ему мяч, и Питер ловит его. Внимательно рассматривая его, он добавляет, – Видите, я подписал его и поставил на нем дату!
– Я помню тот день, – произносит Женевьева, склонив голову. – Ты выбежал с поля и поцеловал меня на глазах у своей мамы. Помнишь?
– Э–э… не совсем, – бормочет Питер. Он смотрит на бейсбольный мяч, вертя его в руке, словно очарован им. Я не верю ему. Абсолютно не верю.
– Не-лов-ко, – произносит Тревор со смешком.
Мягким голосом, словно здесь больше никого нет, она спрашивает у него:
– Можно я заберу его себе?
Уши Питера краснеют. Он в панике смотрит на меня.
– Кави, тебе он нужен?
– Не-а, – отвечаю я, не поворачивая к ним голову. Хватаю пакет сырных палочек и запихиваю горсть в рот. Я настолько зла, что все, что могу, – это есть сырные палочки, иначе я просто закричу на него.
– Хорошо, тогда я оставлю его у себя, – говорит Питер, положив мяч в карман пальто. – Оуэн, возможно, захочет взять его. Прости, Джен. – Он хватает капсулу времени и начинает копаться в ней. Он поднимает вверх потрепанную бейсболку. Ориолс. Слишком громко он произносит, – Макларен, смотри, что у меня здесь.
По лицу Джона, подобно медленному восходу солнца, расплывается улыбка. Он берет ее у Питера и надевает на голову, поправляя козырек.
– Это и вправду была твоя самая ценная вещь, – говорю я. Он носил ее до поздней осени. Я попросила папу купить мне футболку с Ориолс, поскольку думала, что Джон Макларен будет впечатлен. Я надевала ее дважды, но не думаю, что он вообще заметил. Моя улыбка постепенно исчезает, когда я замечаю Женевьеву, наблюдающую за мной. Наши взгляды встречаются; в ее глазах виден некий знающий свет, который заставляет меня нервничать. Она отводит взгляд; сейчас она улыбается сама себе.
– Ориолс – отстой, – говорит Питер, прислонившись к стене. Он тянется за коробкой сэндвич-мороженого и берет один себе.
– Передай мне тоже, – просит Тревор.
– Прости, это последний, – отвечает Питер, откусывая его.
Джон ловит мой взгляд и подмигивает.
– Все тот же старый Кавински, – говорит он, и я смеюсь. Знаю, он думает о наших письмах.
Питер усмехается.
– Эй, больше никакого заикания.
Я застываю. Как Питер мог так бесцеремонно поднять эту тему? Даже тогда, в средних классах, никто из нас никогда не говорил о заикании Джона. Он был таким застенчивым из-за этого. Но сейчас Джон просто улыбается, пожимает плечами и говорит:
– Я избавился от него у логопеда Элейн еще в восьмом классе. – Как он уверен в себе!
Питер моргает, и я вижу, что он застигнут врасплох. Он не знает такого Джона Макларена. Раньше считалось, что Питер был лидером, не Джон. Он просто оставался в тени Питера. Может, Питер и остался прежним, но Джон изменился. Теперь именно Питер – тот, кто менее уверен.
Следующей идет Крис. Она вытаскивает кольцо с маленькой жемчужиной в центре. Оно принадлежит Элли, это подарок от ее тети на конфирмацию. Она любила это кольцо. Я должна отправить его ей. Тревор достает свое сокровище – бейсбольную карточку с автографом. И именно Женевьева вытаскивает сокровище Крис – конверт с двадцатидолларовой купюрой внутри.
– Да! – вскрикивает Крис. – Я была таким маленьким гением. – Мы даем пять друг другу.
– А что насчет тебя, Джен? – спрашивает Тревор.
Она пожимает плечами.
– Полагаю, я ничего не положила в капсулу.
– Ты должна была, – говорю я, стряхивая с пальцев оранжевую пудру от сырных палочек. – В тот день ты была с нами. – Я помню, как она разрывалась между тем, чтобы положить внутрь их с Питером фотографию или розу, которую он подарил ей на день рождения. Я не могу вспомнить, на чем она остановилась.
– Что ж, внутри ничего нет, так что, полагаю, я ничего не клала. Без разницы.
Я заглядываю внутрь капсулы времени, чтобы удостовериться. Она пустая.
***
– Помните, как мы раньше играли в Ассасинов? – интересуется Тревор, выдавливая последние капли сока из своего Капри Сан.
Ох, как я любила эту игру! Она похожа на пятнашки: каждый игрок наугад вытягивает имя другого игрока, после чего должен выбить его из игры. Когда он выбивает своего, то должен нейтрализовать того, кого должен был выбить тот. В игре нужно много подкрадываться и прятаться. Она может длиться несколько дней.
– Я была Черной Вдовой, – говорит Женевьева. Она слегка подталкивает Питера плечом. – Я выигрывала больше всех.
– Я тебя умоляю, – усмехается Питер. – Я много раз побеждал.
– Так же, как и я, – вставляет Крис.
Тревор показывает на меня.
– Эл’ил Джи, ты была наихудшей. Не думаю, что ты хоть раз выиграла.
Я делаю недовольное лицо. Эл’ил Джи. Я и забыла, что он называл меня так раньше. И он прав – я ни разу не выиграла. Вообще. Один раз я была близка к победе, но Крис нейтрализовала меня на встрече по плаванью Китти. Я думала, что была в безопасности, поскольку стояла поздняя ночь. Я была так близка к победе, что почти могла ощутить ее на вкус.
Глаза Крис встречаются с моими, и я знаю, что она тоже помнит это. Она подмигивает мне, а я одариваю ее раздраженным взглядом.
– У Лары Джин просто нет инстинкта убийцы, – произносит Женевьева, глядя на свои ногти.
Я отвечаю:
– Не всем же дано быть черными вдовами.
– Верно, – соглашается она, и я стискиваю зубы.
Джон спрашивает у Питера:
– А помнишь тот раз, когда у меня было твое имя, и я прятался перед школой за машиной твоего отца, но из автомобиля вышел не ты, а твой отец? И я так напугал его, что мы с ним оба закричали?
– А затем нам пришлось все бросить, когда Тревор заявился в мамин магазин в лыжной маске, – хохочет Питер.
Все смеются, за исключением меня. Я все еще переживаю из-за «инстинкта убийцы» Женевьевы в мой огород.
Тревор смеется так сильно, что едва может говорить.
– Она чуть не вызвала копов! – умудряется пролепетать он.
Питер слегка подталкивает носок моих кед своим.
– Мы должны снова сыграть.
Он пытается вернуть мою благосклонность, но я не готова простить его, так что просто безразлично пожимаю плечами. Хотелось бы мне на него не злиться, ведь мне действительно хочется снова сыграть. Я хочу доказать, что у меня тоже есть инстинкт убийцы, что я не какой-то ассасин-неудачник.
– Нам следует сделать это, – говорит Джон. – В память о прошлом. – Он ловит мой взгляд. – Одна последняя попытка, Лара Джин.
Я улыбаюсь.
Крис приподнимает бровь.
– И что же получит победитель?
– Ну, … ничего, – отвечаю я. – Это будет просто ради удовольствия. – При этих словах Тревор корчит рожу.
– Обязательно должен быть приз, – говорит Женевьева. – А иначе, какой смысл?
Я быстро соображаю. Что бы могло быть хорошим призом?
– Билеты в кино? Выпечка на выбор победителя? – выпаливаю я. Никто не говорит ни слова.
– Мы все могли бы скинуться по двадцатке, – предлагает Джон. Я бросаю на него благодарный взгляд, и он улыбается.
– Деньги – это скучно, – произносит Женевьева, потягиваясь, как кошка.
Я закатываю глаза. Кому нужны ее два цента? Ее сюда даже не приглашали.
Тревор говорит:
– Эм-м, а как насчет того, что победитель будет получать завтрак в постель каждый день в течение недели? Это могли бы быть блины в понедельник, омлет во вторник, вафли в среду, и так далее. Нас шестеро, так что…
Содрогнувшись, Женевьева вставляет:
– Я не ем завтрак. – Все стонут.
– Почему бы тебе не предложить что-то вместо того, чтобы отвергать все предложения, – бросает Питер, и я прячу лицо за косой, чтобы никто не увидел мою улыбку.
– Ладно. – Женевьева раздумывает минуту, а затем по ее лицу расползается ухмылка. Это ее взгляд Грандиозной Идеи, и он заставляет меня нервничать. Медленно, взвешенно, она предлагает, – Победитель получает желание.
– От кого? – спрашивает Тревор. – От всех?
– От любого, кто играет.
– Погодите, – встревает Питер. – На что мы здесь подписываемся?
Женевьева выглядит очень довольной собой.
– Одно желание, и ты должен исполнить его. – Она похожа на злую королеву.
Глаза Крис поблескивают, когда она интересуется:
– Все, что угодно?
– В пределах разумного, – быстро добавляю я. Я подразумевала вовсе не это, но, по крайней мере, народ готов играть.
– Разумное – субъективно, – указывает Джон.
– В сущности, Джен не может заставить Питера заняться с ней сексом в последний раз, – говорит Крис. – Все же думают об этом, верно?
Я застываю. Это не то, о чем я думала; как бы, вообще. Но теперь думаю.
Тревор разражается смехом, и Питер толкает его. Женевьева качает головой.
– Ты омерзительна, Крисси.
– Я только сказала то, о чем подумали все!
В этот момент я почти не слушаю. Все, о чем я могу думать, это то, что мне хочется сыграть в эту игру и хочется выиграть. Хотя бы раз я хочу в чем-то победить Женевьеву.
У меня есть только одна ручка и нет бумаги, так что Джон разрывает коробку от сэндвич-мороженого, и мы по очереди записываем наши имена на кусочках картона. Затем каждый кладет свое имя в пустую капсулу времени, и я встряхиваю ее. Мы передаем ее по кругу, я вытягиваю последняя. Достаю кусок картона, и, держа близко к груди, открываю его.
ДЖОН.
Что ж, это все усложняет. Я украдкой поглядываю на него. Он аккуратно засовывает свой кусочек картона в карман джинсов. Прости, друг (по переписке), но ты проиграешь. Я быстрым взглядом обвожу помещение в поисках подсказки, у кого может быть мое имя, но у всех на лицах застыло непроницаемое выражение.