Спустя несколько ночей Питер неожиданно спрашивает по телефону:

– У тебя ведь я, да?

– Нет! – Я не сказала ему, что за выходные выбила из игры Джона. Мне не хочется, чтобы у него – или Женевьевы, если уж на то пошло, – была какая-либо дополнительная информация. Теперь нас осталось трое. 

– Значит, у тебя я! – Он издает стон. – Я не хочу больше играть в эту игру. Из-за нее мне одиноко и я очень… удручен. Я неделю не видел тебя вне школы! Когда же это закончится?

– Питер, у меня нет тебя. У меня Джон. – Я чувствую себя немного виноватой из-за лжи, но именно так в этой игре становятся победителями. Никаких сомнений в себе. 

На другом конце провода – тишина. Затем он спрашивает:

– Значит, чтобы выбить его, ты собираешься поехать к нему домой? Он живет черт знает где. Я могу отвезти тебя, если хочешь.

– Я еще не продумала свой план, – отвечаю я. – А кто у тебя? – Знаю, что это должна быть я или Женевьева.

Он становится тихим.

– Я не скажу.

– Но, ты рассказал кому-нибудь? – Например, скажем, Женевьеве?

– Нет.

Хмм.

– Ну ладно, просто, я только что сказала тебе, так что ты явно задолжал мне такую же любезность.

Питер выпаливает:

– Я не заставлял тебя, ты сама все выложила, и, послушай, если это была ложь и у тебяя, то, пожалуйста, просто выведи, блин, уже меня из игры! Я умоляю тебя. Приходи ко мне домой прямо сейчас и я дам тебе незаметно прокрасться в свою комнату. Я буду для тебялегкой добычей, если это значит, что я снова смогу тебя видеть.

– Нет.

– Нет?

– Нет, я не хочу победить таким образом. Когда я получу твое имя, то хочу испытывать чувство удовлетворения от того, что побила тебя в честной борьбе. Моя первая победа в Ассасинов не может быть запятнана. – Я замолкаю. – И, кроме того, твой дом – безопасная зона.

Питер издает раздраженный вздох.

– Ты хотя бы придешь в пятницу на мою игру по лакроссу?

Его игра по лакроссу! Это идеальное место, чтобы убрать его. Я стараюсь сохранить голос ровным и спокойным, когда говорю:

– Я не смогу прийти. У папы свидание, и ему нужно, чтобы я присмотрела за Китти. – Ложь, но Питер об этом не знает.

– Ну, а ты не можешь взять ее с собой? Она просилась пойти на одну из моих игр.

Я быстро соображаю.

– Нет, поскольку после школы у нее урок фортепьяно.

– С каких это пор Китти играет на фортепьяно?

– На самом деле, недавно. Она услышала от нашей соседки, что это помогает дрессировать щенков, это их успокаивает. – Я кусаю губу. Купится ли он на это? Я спешу добавить: – Обещаю быть на следующей игре, несмотря ни на что.

Питер стонет, на этот раз еще громче.

– Ты убиваешь меня, Кави.

Скоро, мой дорогой Питер.

Я удивлю его на игре: я вся наряжусь в цвета нашей школы, и даже нарисую на лице его номер. Он будет так рад меня видеть, что ничего не заподозрит!

Я не могу до конца объяснить, почему эта игра в Ассасинов так важна для меня. Я знаю только то, что с каждым днем все больше и больше хочу победить. Да, мне хочется побить Женевьеву, но дело не только в этом. Возможно, я хочу доказать, что тоже изменилась – я не мягкая маленькая зефирка, во мне есть боевой дух.

После того, как мы с Питером вешаем трубки, я пишу свою идею Джону, и он предлагает отвезти меня на игру. Она пройдет в его школе. Я спрашиваю, уверен ли он, что не против проехать весь этот путь, чтобы забрать меня, и он отвечает, что увидеть, как выбьют Кавински, будет тогостоить. Я чувствую облегчение, ведь последнее, что мне нужно, так это заблудиться по пути туда.

***

В пятницу после школы, я спешу домой, чтобы подготовиться. Я переодеваюсь в цвета школы – светло-голубую футболку, белые шорты, белые со светло-голубым полосатые гольфы, вплетаю в волосыголубую ленту. Рисую на щеке большую цифру 15 и обвожу ее по контуру белой подводкой для глаз.  

Я выбегаю на улицу, как только Джон подъезжает на нашу подъездную дорожку. На его глаза низко натянута старая выцветшая бейсбольная кепка Ориолс. Он разглядывает меня, пока я забираюсь внутрь.

Улыбаясь, Джон говорит:

– Ты выглядишь как болельщица.

Я постукиваю по козырьку его кепки.

– Одно лето ты вроде носил ее каждый день. 

Выезжая с подъездной дорожки, Джон улыбается, будто у него есть тайна. Это заразительно. Теперь я тоже улыбаюсь, и даже не знаю почему.

– Что? Почему ты улыбаешься? – спрашиваю я, подтягивая гольфы.

– Ничего, – отвечает он.

Я толкаю его в бок.

– Ну же!

– В начале летамама очень плохо подстригла меня, и мне быть стыдно. После этого я больше никогда не позволял ей снова подстригать мне волосы. – Он проверяет время на приборной панели. – Во сколько, говоришь, начинается игра? В пять? 

– Ага! – Я так взволнована, что практически подпрыгиваю вверх-вниз на своем месте. Питер будет гордиться мной за то, как я справилась, знаю, что будет.

Мы добираемся до школы Джона меньше чем за полчаса, и до прибытия автобусаеще есть время, так что Джон бежит внутрь, чтобы купить нам закусок из торгового автомата. Он возвращается с двумя банками газировки и одним пакетиком солено-уксусных чипсов на двоих.

Он только вернулся, когда к машине подбегает высокий черный парень в форме по лакроссу и окликает:

– Макларен! – Он наклоняется, приближает свое лицо к окну, и они с Джоном стукаются кулаками. – Ты идешь после игры к Данике? – спрашивает он.

Джон поглядывает на меня, а затем отвечает:

– Неа, не могу.

Тогда его друг замечает меня, и его глаза округляются.

– Кто это?

– Я Лара Джин, и я не хожу в эту школу, – представляюсь я, что глупо, ведь он, наверное, уже и так догадался об этом.

– Ты Лара Джин! – Он восторженно кивает. – Я слышал о тебе. Ты – та причина, по которой Макларен торчит в доме престарелых, я прав? 

Я краснею, а Джон смеется непринужденным смехом.

– Убирайся отсюда, Эйвери.

Эйвери тянется через Джона и пожимает мою руку.

– Приятно познакомиться, Лара Джин. Увидимся. – Затем он убегает в сторону поля. И пока мы сидим и ждем, еще несколько человек подходят к машине Джона, чтобы поздороваться, и я понимаю, что все именно так, как я себе представляла: у него много друзей и много девушек, которые им восхищаются. Мимо автомобиля в сторону поля проходит группа девушек, и одна из них пристально смотрит в машину прямо на меня; в ее глазах – вопросы. Джон, кажется, не замечает. Он расспрашивает меня о том, какие телепередачи я смотрю, что собираюсь делать на весенних каникулах в апреле, на летних каникулах. Я рассказываю ему о папиной идее поехать в Корею.

– У меня есть смешная история про твоего папу, – говорит Джон, искоса глядя на меня.

Я стону.

– О, нет. Что он натворил?

– Это был не он, это был я. – Он откашливается. – Это неловко.

Я потираю руки в предвкушении. 

– Итак, я пошел к тебе домой, чтобы пригласить тебя на танцы в восьмом классе. У меня был такой целый экстравагантный план.

– Ты никогда не приглашал меня на танцы!

– Знаю, я подхожу к этой части. Ты дашь мне рассказать или нет?

– У тебя был целый экстравагантный план, – подсказываю я.

Джон кивает.

– Итак, я собрал кучу веток и цветов, и выложил их в слово «ТАНЦЫ?» перед твоим окном. Но когда я был в середине процесса, домой вернулся твой отец и подумал, что я хожу и убираю соседские дворы. Он дал мне десять баксов, а я просто оробел и пошел домой.

Я смеюсь.

– Я… не могу поверить, что ты это сделал.

Я не могу поверить, что это почти случилось со мной. Каково бы это было, иметь  парня, который сделал бы для меня нечто подобное? За всю историю с письмами, симпатиями к парням, я еще ни разу не нравилась мальчику в ответ в то же самое время, когда он нравился мне. Всегда была только я, тоскующая по парню, и это было замечательно, безопасно. Но это что-то новое. Или старое. Старое и новое, поскольку я впервые слышу об этом.   

– Самое большое сожаление в восьмом классе, – произносит Джон, и в этот момент я вспоминаю, как Питер однажды сказал мне, что самым большим сожалением Джона было то, что он не пригласил меня на танцы, и как я была окрылена, когда услышала это, и то, как Питер быстро пошел на попятную, заявив, что всего лишь пошутил.

Подъезжает школьный автобус.

– Шоу начинается, – объявляю я. У меня кружится голова, пока мы наблюдаем за игроками, выходящими из автобуса – я вижу Гейба, Даррелла, Питера еще нет. Но затем из автобусавыходит последний человек, а Питера все еще нет.

– Это странно…

– Может, он поехал на своей машине? – спрашивает Джон.

Я качаю головой.

– Он никогда этого не делает. – Я достаю из сумки телефон и пишу ему смс.

«Где ты?»

Никакого ответа. Что-то не так, я это знаю. Питер не пропускает ни одной игры. Он игралдаже тогда, когда заболел гриппом.

– Я скоро вернусь, – говорю я Джону, выскакиваю из машины и бегу на поле. Ребята разминаются. Я нахожу у кромки поля Гейба, зашнуровывающего свои бутсы. Я окликаю:

– Гейб! 

Он удивленно поднимает глаза.

– Лардж! Что случилось?

Я спрашиваю его, затаив дыхание:

– Где Питер?

– Я не знаю, – отвечает он, почесывая затылок. – Он сказал тренеру, что у него чрезвычайные семейные обстоятельства. Это звучало довольно правдоподобно. Кавински не пропустил бы игру, если бы это не было важно.

Я уже бегу обратно к машине. Как только забираюсь внутрь, я спрашиваю, тяжело дыша:

– Можешь отвезти меня к Питеру?

***

Сначала я вижу ее машину. Припаркованную на улице перед его домом. Следующее, что я вижу – их двоих, стоящих вместе на улице на всеобщем обозрении. Его руки обвились вокруг нее, она припала к нему, словно не может устоять на своих собственных ногах. Лицом она уткнулась ему в грудь. Он что-то говорит ей на ухо, нежно поглаживая ее по волосам.

Все это происходит за считанные секунды, но, кажется, будто время замедлило свой ход, словно я передвигаюсь в воде. Мне кажется, я перестала дышать; в голове туман, вокруг меня все расплывается. Сколько раз я видела их стоящими подобным образом? Слишком много, чтобы сосчитать. 

– Продолжай ехать, – умудряюсь сказать я Джону, и он повинуется. Он проезжает мимо дома Питера, они даже не поднимают глаз. Слава Богу, что они не увидели. Я тихо спрашиваю, – Можешь отвезти меня домой? – Я даже не могу смотреть на Джона. Мне неудобно, что он тоже это видел.  

Джон начинает:

– Это могло быть не… – Затем он замолкает. – Это было просто объятие, Лара Джин.

– Знаю. – Как бы там ни было, он пропустил игру ради нее.

Мы почти у моего дома, когда он, наконец, спрашивает:

– Что ты собираешься делать?

Я думала над этим всю поездку.

– Я собираюсь попросить Питера прийти ко мне сегодня вечером, а затем я собираюсь выбить его из игры.

– Ты все еще играешь? – Его голос звучит удивленно.

Я гляжу в окно, на знакомые мне места.

– Конечно. Я собираюсь убрать его, а затем убрать Женевьеву и победить.

– Почему ты так сильно хочешь выиграть? – спрашивает он меня. – Это из-за приза?

Я не отвечаю ему. Если открою рот, то расплачусь.

Сейчас мы у моего дома.

– Спасибо за поездку, – бормочу я и выхожу из машины, прежде чем Джон успевает ответить. Я забегаю в дом, сбрасываю обувь и бегу вверх по лестнице в свою комнату, где ложусь на кровать и пялюсь в потолок. Много лет тому назад я прикрепила к нему светящиеся в темноте звезды, и отодрала почти все, за исключением одной, которая виситкрепко, как сталактит.   

Звездочка ясная, звездочка яркая, этой ночью я вижу первую звезду. Надеюсь, я смогу, надеюсь, я сумею... Получить то, что пожелаю сегодня вечером. Я желаю не заплакать.

Я отправляю Питеру сообщение:

«Приходи после того, как закончишь с Женевьевой».

Он пишет в ответ одно слово:

«Хорошо».

Просто «хорошо».  Никаких отрицаний, никаких объяснений или пояснений. Все это время я оправдывала его. Я доверяла Питеру и не доверяла своему внутреннему голосу. Почему именно я всегда иду на уступки, делая вид, что все в порядке с тем, с чем я на самом деле не согласна? Просто, чтобы удержать его?

В контракте мы обещали всегда говорить друг другу правду. Мы решили, что никогда не разобьем друг другу сердце. Так что, полагаю, теперь он нарушил свое слово уже дважды.