Питер и я, наше расставание – все это так типично для старшей школы. Под этим я подразумеваю, что все недолговечно. Даже эта боль пройдет, достигнув своего предела. Даже острое жало такого предательства – то, за что мне следует держаться, что мне нужно помнить и лелеять, ведь это мое первое настоящее расставание. Все это всего лишь часть процесса влюбленности. Конечно, я не думала, что мы навсегда останемся вместе, нам только шестнадцать и семнадцать. И в один прекрасный день я буду с теплотой вспоминать об этом.   

Я продолжаю твердить себе все это, даже когда глаза наполняются слезами, даже когда лежу той ночью в постели и плачу, пока не засыпаю. Я плачу до тех пор, пока щеки не начинает жечь от того, что я постоянно тру их. Это – источник грусти, который начался с Питера, но не заканчивается на нем.

Потому что одна мысль без конца снова и снова возникает в моей голове: «Я скучаю по маме. Мне не хватает мамы. Я так сильно по ней скучаю». Если бы она была здесь, то принесла бы мне на ночь чашку успокаивающего чая и сидела бы рядом на моей кровати. Она бы положила мою голову себе на колени, провела пальцами по моим волосам и прошептала мне на ухо: «Все будет хорошо, Лара Джин. Все будет хорошо». И я бы поверила ей, ведь ее слова всегда были правдой.  

Ох, мамочка. Как мне тебя не хватает. Почему ты не здесь, когда так сильно нужна мне?

***

Я до сих пор храню салфетку, на которой Питер сделал небольшой набросок моего лица, корешок от билета с первого раза, когда мы пошли в кино, стихотворение, которое он подарил мне на день Святого Валентина. Цепочка с кулоном. Конечно же, цепочка с кулоном. Я не смогла заставить себя снятьее. Пока нет.

Я валяюсь в постели весь субботний день, вставая только для того, чтобы перекусить и выгулять во дворе Джейми. Перематываю романтические комедии на грустные моменты. Что мне следует делать, так это разрабатывать план, как убрать Женевьеву, но я не могу. Каждый раз, когда я думаю о ней, об игре, и, больше всего, о Питере, – мне становится больно. Я решаю выкинуть все это из головы до тех пор, пока не смогу полностью сосредоточиться.   

Джон присылает мне сообщение узнать, в порядке ли я, но я не могу заставить себя ответить. Это я тоже откладываю на потом.

Единственный раз, когда я покидаю дом – это в воскресеньеднем, чтобы поехать в Белвью на заседание комитета по планированию вечеринки. После небольших уговоров со стороны Сторми, Джанетт одобрила мою идею тематической вечеринки «Объединенная служба организации досуга войск», и шоу должно продолжаться, будь прокляты расставания. 

Сторми сообщает, что все население дома престарелых гудит об этом. Она особенно взволнованна, поскольку прошел разговор, что Фенклифф, другой крупный дом престарелых в городе, может привезти сюда на автобусе некоторых своих постояльцев. Сторми говорит, что у них есть, по меньшей мере, один подходящий вдовец, которого она знает с книжного клуба для пенсионеров местной библиотеки. Эта новость заставляет расшевелиться и других обитательниц. 

– Он очень выдающийся экземпляр, – продолжает она твердить всем. – Он даже все еще водит машину! – Обязательно распространю эту информацию вокруг себя. Все, что угодно, чтобы создать ажиотаж.   

На вечеринке каждый получит пять «облигаций военных займов», которые можно будет обменять на стаканчик пунша из виски, маленький значок с флагом, или же танец. Это была идея мистера Моралеса. На самом деле, его точная идея состояла в том, чтобы использовать одну военную облигацию для танца с дамой, но мы все устроили ему разнос за сексизм и сказали, что это должен быть танец либо с мужчиной, либо с дамой. Алисия, как всегда прагматичная, заявила:

– Женщин будет больше, чем мужчин, так что, в любом случае, женщины будут руководить.

Я обошла всех жителей, спрашивая, не одолжат ли они фотографии сороковых годов, если они у них есть, особенно в военной форме или с вечеринок Объединенной службы организации досуга войск. Одна обитательница фыркнула на меня и сказала:

– Вы меня извините, но в 1945 году мне было шесть лет!

Я торопливо добавила, что, конечно же, фотографии ее родителей тоже подойдут, но она уже закрыла дверь перед моим носом.

***

Скрапбукинг для старичков фактически превратился в оргкомитет по планированию танцев. Я распечатываю облигации военных займов, а мистер Моралес использует мой нож для бумаги, чтобы их нарезать. Мод, которая в группе новенькая и хорошо разбирается  в Интернете, делает вырезки из статей с военными новостями для  украшения стола с закусками. Ее подруга Клаудия работает над плейлистом.

У Алисии будет свой маленький столик. Она делает гирлянду из бумажных журавликов, всех из разноцветной бумаги – сиреневой, персиковой, бирюзовой и цветочной. Сторми отказывается от отступления от красно-бело-синей темы, но Алисия твердо стоит на своем, и я поддерживаю ее. Утонченные, как и всё, присущее ей, ее фотографии американцев японского происхождения в лагерях для интернированных помещены в причудливые серебряные рамки.

– На деле, эти фотографии приведут в уныние, – обращается ко мне Сторми громким шепотом.

Алисия резко поворачивается.

– Эти фотографии предназначены для просвещения невежд. 

Сторми выпрямляется до своих полных сто шестьдесят два сантиметров, сто семьдесят один – на каблуках.

– Алисия, ты только что назвала меня невеждой? – Я вздрагиваю. Сторми вложила много труда в эту вечеринку, и в последнее время была слегка чересчур бурной.

Прямо сейчас я не смогу вынести еще одну ссору между ними. Я собираюсь призвать их к миру, когда Алисия сосредотачивает свой суровый взгляд на Сторми и произносит:

– Если принимаешь на свой счет.

Мы со Сторми обе ахаем. Затем Сторми подходит к столу Алисии и с размаху сметает ее бумажных журавликов на пол. Алисия кричит, а я опять ахаю. Все остальные в комнате поднимают глаза.

– Сторми!

– Ты принимаешь ее сторону? Она только что назвала меня невеждой! Сторми Синклер может быть много кем, но я не невежда.

– Я не принимаю ничью сторону, – отвечаю я, наклоняясь, чтобы поднять бумажных журавликов.

– Если ты принимаешь чью-то сторону, то она должна быть моей, – говорит Алисия. Она вскидывает подбородок в сторону Сторми. – Она считает себя некоей гранд-дамой, но она ребенок, закатывающий истерику из-за вечеринки.

– Ребенок! – визжит Сторми.

– Вы можете прекратить ругаться? – К моему стыду, из уголков моих глаз хлынули слезы. – Я не смогу вынести этого сегодня. – У меня дрожит голос. – Я, действительно, просто не могу.

Они обмениваются взглядами, а затем обе подбегают ко мне.

– Дорогая, что случилось? – ласково спрашивает Сторми. – Это, должно быть, из-за парня.

– Присядь, присядь, – говорит Алисия. Они ведут меня к диванчику и садятся по обе стороны от меня.

– Все, уходите! – кричит Сторми и все остальные разбегаются. – Теперь ты расскажешь нам, что случилось.

Я вытираю глаза уголком рубашки.

– Мы с Питером расстались. – Это первый раз, когда я произнесла эти словавслух.

Сторми ахает.

– Вы с мистером Красавчиком расстались! Это из-за другого мальчика? – Всем своим видом она показывает, что надеется, и я знаю, что она думает о Джоне.

– Это не из-за другого мальчика. Все сложно.

– Дорогая, все не так уж и сложно, – утверждает Сторми. – В мои дни…

Алисия сердито взирает на нее.

– Может дашь ей просто рассказать?

– Питер так и не забыл свою бывшую девушку, Женевьеву, – всхлипывая, говорю я. – Это она разместила то видео в гидромассажной ванне, и Питер знал об этом, но не рассказал мне.

– Возможно, он хотел пощадить твои чувства, – произносит Алисия.

Сторми яростно качает головой, настолько сильно, что ее сережки свистят.

– Мальчишка просто-напросто кобель. Он должен считать королевой тебя, а не ту другую девушку, Женевьеву.

Алисия обвиняющим голосом восклицает:

– Ты просто хочешь, чтобы Лара Джин встречалась с твоим правнуком. 

– И что, если хочу! – С блеском в глазах она спрашивает, – Скажи, Лара Джин. У тебя есть планы на вечер?

Эти слова заставляют нас всех рассмеяться.

– Прямо сейчас, я не могу думать ни о каком другом парне, кроме Питера, – отвечаю я. – А вы все еще помните свою первую любовь?

У Сторми их было так много – может ли она помнить? Но она кивает.

– Гаррет О’Лири. Мне было пятнадцать, а ему восемнадцать, и вообще у нас был только один танец, но то, что я чувствовала, когда он смотрел на меня… – Она вздрагивает.

Я смотрю налево от себя на Алисию.

– А вашей первой любовью был ваш муж, Филлип, верно?

К моему удивлению она качает головой.

– Мою первую любовь звали Альберт. Он был лучшим другом моего старшего брата. Я думала, что выйду за него замуж. Но этому не суждено было случиться. Я встретила своего Филлипа. – Она улыбается. – Филлип был любовью всей моей жизни. И все же, я никогда не забывала Альберта. Какой я была молодой! Сторми, можешь ли ты поверить, что когда-то мы были так молоды?

Сторми не отвечает в своей обычной жизнерадостной манере. Ее глаза становятся влажными, и она говорит так нежно, как я вообще когда-либо от нее слышала:

– Это было миллион жизней назад. И все же.

– И все же, – эхом вторит Алисия.

Они обе ласково улыбаются мне, с такой искренней и неподдельной любовью, что к моим глазам подступают новые слезы.

– Что я буду делать теперь, когда Питер больше не мой парень? – размышляю я вслух.

– Ты просто будешь делать то, что делала до того, как он стал твоим парнем, – отвечает Алисия. – Займешься повседневными делами, и сначала будешь скучать по нему, но со временем станет легче. Боль уменьшится. – Она протягивает руку и прикасается своей тонкой рукой к моей щеке. Улыбка играет на ее губах. – Все, что тебе нужно, – это время, а у тебя, малышка, есть все время в мире.

Эта мысль утешает, но я не уверена, что до конца верю в то, что это правда. Думаю, для молодежи время тянется по-другому. Минуты дольше, значительней, ярче. Все, что я знаю – это то, что каждая минута без него ощущается бесконечно долгой, как будто я жду, просто жду, что он вернется ко мне. Я, Лара Джин, знаю, что он не вернется, но мое сердце, кажется, отказывается понимать, что все кончено.  

***

После того, как ко мне вернулась энергия, а слезы высохли, я сижу в кабинете Джанетт, оговаривая детали вечеринки. Когда она небрежно упоминает гостиную, я замираю.

– Джанетт, гостиная будет недостаточно большой.

– Я не знаю, что тебе сказать. Главная комната для мероприятий забронирована для бинго. У них постоянная бронь на вечера пятниц.

– Но эта вечеринка – огромное событие! Нельзя ли перенести игру в бинго в гостиную хотя бы на один вечер?

– Лара Джин, я не могу переместить бинго. Для этого здесь соберутся люди со всего сообщества, включая мать агента по арендесобственной персоной. Здесь в игру вступает много политики. У меня связаны руки. 

– Ну, а что насчет столовой? – Мы могли бы передвинуть столы и устроить танцпол в центре комнаты, а угощения расставить на длинном столе вдоль стены.  Это могло бы сработать.

Джанетт бросает на меня взгляд, типа: «Девушка, о чем ты?»

– И кто будет двигать все столы и стулья? Ты?

– Ну, я и, уверена, что смогла бы собрать несколько добровольцев…

– Чтобы один из них потянул спину и подал на дом в суд? Нет уж, gracias.

– Нам не нужно будет убирать все столы, только половину. Может, вы могли бы попросить сотрудников помочь? – Джанетт уже качает головой, когда меня осеняет. – Джанетт, я слышала, что Фенклифф, возможно, привезет к нам некоторых из своих  проживающих на автобусе. Фенклифф. Они уже называют себя главным пенсионным сообществом «Блю Ридж Маунтинс».

– Боже мой, Фенклифф – дыра. Люди, которые там работают, – отбросы. У меня же – профессионалы. «Главное пенсионное сообщество Блю Ридж Маунтинс»? Ха! Нифига.

Теперь мне просто нужно добить ее.

– Я же говорю вам, Джанетт, если эти танцы пройдут не на высоте, то мы будем выглядеть дураками. Мы не можем позволить этому случиться. Мне хочется, чтобы те, кто приедет из Фенклиффа, вышли или выкатились отсюда, желая быть жителями Бельвью!

– Ладно, ладно. Я попрошу рабочих помочь приготовить столовую. – Джанетт покачивает мне пальцем. – Ты как собака с костью, девочка.

– Вы не пожалеете об этом, – обещаю я ей. – Не говоря уже о фотографиях. Мы поместим их по всему вебсайту. Все захотят быть нами!

При этих словах глаза Джанетт сужаются от удовольствия, и я испускаю вздох облегчения. Эта вечеринка должна пройти хорошо. Просто обязана. Это единственное яркое пятно в моей жизни.