Китти захотела задержаться на ярмарке подольше, поэтому я еду домой одна, когда вдруг замечаю на дороге машину Женевьевы. И вот так получилось, что я следую за ней. Пришло время убрать эту девушку.   

Она по-прежнему бесстрашная. Ее машина со свистом проносится через светофоры так, что я несколько раз чуть не теряю ее. «Я не достаточно хороший водитель для этого», – хочется закричать мне на нее.

Наконец, мы оказываемся у офисного здания, где, как я помню, располагается офис ее отца. Она заходит внутрь, а я встаю на паркинге в том же ряду, но не слишком близко. Заглушаю двигатель и откидываю спинку сиденья, чтобы она не смогла меня увидеть.

Проходит десять минут, и ничего. Я даже не знаю, зачем она приехала в офис отца в выходные. Может, она помогает папиной секретарше? Возможно, придется застрять здесь на некоторое время. Но, если потребуется, я буду ждать вечность. Я выиграю, несмотря ни на что. Меня даже не волнует приз. Я просто хочу выиграть.

Я уже начинаю дремать, когда из здания выходят два человека – ее отец, в костюме и верблюжьем пальто, и девушка. Я пригибаюсь в кресле еще ниже. Сначала я думаю, что он с Женевьевой, но эта девушка выше. Я прищуриваюсь. И узнаю ее. Она училась на одном потоке с Марго; кажется, они вместе посещали «Клуб Ключа». Анна Хикс. Они выходят вместе на стоянку, он ведет ее к ее машине. Она роется в сумочке в поисках ключа. Он хватает ее за руку и поворачивает лицом к себе. И потом они целуются. Страстно. С языками. С руками повсюду.

О, мой Бог. Она же ровесница Марго. Ей всего восемнадцать. Отец Женевьевы целует ее так, как будто она взрослая женщина. Он ведь отец. А она – чья-то дочь.

Мне становится дурно. Как он мог так поступать с мамой Женевьевы? С Джен? Знает ли она? Это и есть та трудность, которую ей приходится переживать? Если бы мой папа сделал подобное, я бы никогда больше не могла смотреть на него прежними глазами. Я даже не знаю, смогла бы я смотреть на всю свою жизнь прежними глазами. Это было бы настоящим предательством, не только нашей семьи, но и себя самого, того, какой личностью он является. 

Мне не хочется больше ничего видеть. Я не поднимаю голову, пока они оба не уезжают со стоянки, и как раз собираюсь завести машину, когда выходит Женевьева, ее руки скрещены на груди, плечи опущены.

Боже. Она меня заметила. Ее глаза прищурены, она направляется прямо ко мне. Мне хочется уехать, но я не могу. Она стоит прямо передо мной, сердитым жестом показывая мне опустить окно. Я так и делаю, но мне трудно смотреть ей в глаза.

Она грубо спрашивает:

– Ты видела?

Я слабо отвечаю:

– Нет. Я ничего не видела…

Лицо Женевьевы краснеет – она знает, что я вру. На секунду я испугалась, что она собирается заплакать или ударить меня. Лучше бы она просто ударила меня.

– Вперед, – умудряется произнести она. – Выбей меня. Ты же за этим сюда приехала. – Я качаю головой, и тогда она отрывает мои руки от руля и шлепает ими по своим ключицам. – Вот. Ты выиграла, Лара Джин. Игра окончена.  

А потом она бежит к своей машине.

Есть корейское слово, которому научила меня бабушка. Оно называется «чон». Это связь между двумя людьми, которая не может быть разорвана, даже когда любовь превращается в ненависть. У вас все еще остаются к человеку все те старые чувства, и вы никогда не сможете полностью избавиться от них, и всегда будете испытывать в своем сердце нежность к нему. Думаю, что это, в какой-то степени, – то, что я чувствую к Женевьеве. «Чон» является причиной того, почему я не могу ее ненавидеть. Мы связаны. 

И «чон» является причиной того, почему Питер не может ее отпустить. Они тоже связаны. Если бы мой папа сделал то, что сделал ее отец, разве я не обратилась бы к единственному человеку, который никогда от меня не отворачивался? Который всегда был рядом, который любил меня больше всех? Питер является таким человеком для Женевьевы. Как я могу упрекать ее в этом?