Я завязываю бант вокруг хвоста в женском туалете, когда заходит Женевьева. У меня пересыхает во рту. Она замирает, а затем разворачивается на каблуках, чтобы зайти внутрь кабинки. Тут я говорю:

– Мы с тобой всегда встречаемся в туалете, – она не отвечает. – Джен… Прости за тот день.

Женевьева резко разворачивается и надвигается на меня.

– Мне не нужны твои извинения. – Она хватает меня за руку. – Но если ты расскажешь хоть одному человеку, Богом клянусь…

– Я бы не стала! – выкрикиваю я. – Я не скажу! Я бы никогда этого не сделала.

Она отпускает мою руку.

– Потому что ты меня жалеешь, верно? – Женевьева горько смеется. – Ты такая маленькая притворщица. Меня тошнит от этого твоего приторно сладкого образа, ты это знаешь? Ты всех одурачила, но я знаю, какая ты на самом деле.

Яд в ее голосе ошеломляет меня.

– Что я тебе вообще сделала? За что ты так сильно меня ненавидишь?

– О, Боже. Прекрати. Перестань вести себя так, как будто не знаешь. Тебе нужно признать то дерьмо, что ты мне сделала.

– Минуточку, – вмешиваюсь я. – Что я тебе сделала? Именно ты выложила в Интернет сексуальное видео со мной! Ты не можешь изменить историю только потому, что тебе так хочется. Я – Эпонина, а ты – Козетта! Не выставляй меня Козеттой!

Ее губы изгибаются.

– О чемты, блин, вообще говоришь?

– LesMis!

– Я не смотрю мюзиклы. – Она поворачивается, будто собирается уйти, но затем останавливается и говорит: – Я видела вас, ребята, в тот день в седьмом классе. Я видела, как ты его поцеловала.

Она была там?

Она видит мое удивление; она упивается им.

– Я оставила там свою куртку, а когда вернулась забрать ее, то увидела вас двоих, целующихся на диване. Ты нарушила самое основное правило девичьего кодекса, Лара Джин. Каким-то образом в своей голове ты выставила меня злодейкой. Но ты должна знать, что я не была стервой просто ради того, чтобы быть стервой. Ты это заслужила. 

У меня голова идет кругом.

– Если ты знала, то почему продолжала быть моей подругой? Ты не перестала дружить со мной.

Женевьева пожимает плечами. 

– Потому что мне нравилось швырять это тебе в лицо. Он мой, а не твой. Поверь мне, с того момента мы больше не были подругами.

Странно, из всего, что она мне сказала, это причиняет боль больше всего.

– Так, чтобы ты знала, я его не целовала. Он поцеловал меня. Я даже не думала о нем в этом смысле, не до этого поцелуя.

Затем она произносит:

– Единственная причина, по которой он вообще поцеловал тебя в тот день, это то, что я бы не стала этого делать. Ты была вторым выбором. – Она пробегает рукой по волосам. – Если бы ты тогда в этом призналась, я бы, может быть, простила тебя. Возможно. Но ты никогда этого не сделала.

Я сглатываю.

– Я хотела. Но это был мой первый поцелуй, и он был не с тем парнем, и я знала, что не нравлюсь ему.

Все это приобретает смысл. Почему она пошла на такие меры, чтобы держать нас с Питером вдали друг от друга. Запугивая его, заставляя доказывать, что она все еще была его первым выбором. Это не оправдывает всего того, что она сделала, но теперь я вижу свою роль во всем этом. Мне следовало сразу же рассказать ей о поцелуе, еще тогда, в седьмом классе. Я знала, как сильно он ей нравился.

– Мне жаль, Женевьева. Правда. Если бы я могла вернуть все обратно, то я бы сделала это. – Ее бровь подергивается, и я знаю, что ее тронули мои слова. Я импульсивно добавляю: – Когда-то мы дружили. Можем мы… как ты думаешь, сможем ли мы когда-нибудь снова стать подругами?

Она смотрит на меня с таким полнейшим презрением, будто я ребенок, который попросил с неба Луну.

– Повзрослей, Лара Джин.

Во многом, мне кажется, я повзрослела.