Задержи звезды

Хан Кэти

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

 

 

Глава девятнадцатая

— Кэрис, ты меня слышишь? Ты не обязана говорить об этом, Кэрис. — Мягкий женский голос колеблется. — Не нужно говорить о… — голос обрывается, женщина тихо консультируется с настойчивым врачом, — о Максе.

Она смотрит на стену. Трещина в краске, пятнышко цвета магнолии, удерживает ее внимание — или, если честно, ее пустой взгляд — последние двадцать восемь минут.

Теперь все время измеряется в минутах.

Если бы она только могла просунуть под него ноготь. А еще лучше — поцарапать поверхность под ним и отковырять. Возможно, даже сделать из пятнышка черную дыру. Туманность магнолии.

Они продолжают настаивать на том, что она не обязана об этом говорить, потому она и молчит вопреки их желанию. Людям, говорящим, что ты не обязана рассказывать о чем-то, как правило, не терпится вытащить это из тебя.

На следующий день Кэрис поднимается вверх по стене в черную дыру и исчезает на несколько часов. Она наблюдает из пятнышка цвета магнолии за тем, как врачи и медсестры приходят и смотрят на спящее тело, лежащее в ее кровати.

— Сколько она уже в отключке?

— Около трех часов. Укол морфия моментально усыпил ее.

«Озрик?»

Кэрис просыпается ночью, как обычно, перед рассветом: она кричит из-за скелета собаки, который, покачиваясь, плывет к ней в невесомости.

«Лайка!»

У нее сильно бьется сердце, она тянется к свету, но дворняга растворяется, рассеивается, стоит лишь частицам света коснуться ее костей.

— Кэрис, не думаешь, что сегодня ты могла бы попробовать…

— Пожалуйста, не говорите, что мне нужно причесаться. — Она не поднимает головы от подушки и не пытается повернуться на голос матери. Тут все голоса одинаковы. Все одинаковы в том, что они все здесь, но ни один из них не его. — Я знаю. Я не могу.

Она лежит на краю кровати на боку, спиной к двери в темноте.

— Я правда думаю, что нам нужно по крайней мере поменять постель. Ты спишь на ней уже много дней.

Кэрис не отвечает.

— Пожалуйста!

— Мне нравится такая.

Постель пахнет землей, солью, человеком — успокаивающими запахами, так пахнет пот и паника.

Гвен входит в двери, играя чипом от комнаты, и Стенные реки возвращаются к жизни с фотографиями поездки на море, перетекающими по комнате из рамки в рамку.

— Вот. Разве так не лучше?

Другая атмосфера в том, что кажется иной жизнью. Она помнит жар на своем лице, тепло от него, лежащего рядом на песке. Она не поднимает взгляд, а, наоборот, натягивает одеяло на голову.

— Пожалуйста, мам. Не сегодня.

— Я побуду с тобой какое-то время, Кэри, — говорит ее мать. — Пока ты не оправишься.

Оправишься? Как можно оправиться от чего-то настолько катастрофичного? Но Кэрис лишь кивает в ответ.

— Я подумала, что тебе было бы неплохо иметь какую-то компанию.

Кэрис, которую вытащили из кровати и настоятельно призвали выйти на солнечный свет, игнорирует предложение составить ей компанию и вместо этого, избегая толпы, бредет по Воеводе 6; она направляется к маленькому городскому пляжу и по пути смотрит на волны.

Позор — худший враг горя, и Кэрис стряхивает его, как нежеланную руку, схватившую ее за плечо, налет сочувствия и симфония шепота, которые не заботят ее, которых она не хочет. Известность сделала ее злой, прорезавшись сквозь неприкасаемую летаргию. Она знает, что люди смотрят на нее с благоговением, желая спросить, что случилось и как она себя чувствует, но Кэрис идет по улицам Воеводы с диким взглядом и такой же прической, одетая в старую рыбацкую толстовку Макса, не останавливаясь и ни на кого не глядя. Летаргия помогает ей оставаться онемевшей. Это означает, что ей не нужно сходить с ума от горя. Злость закипает в ней, и она этого не хочет.

Она приходит в приют для собак на Воеводе, ища морду, преследующую ее во снах. Находит ее в чертах облезлой помеси терьера и вяло интересуется, как забрать его себе.

— Вы не можете взять его домой сегодня, — говорит администратор. — Хотите, навещайте его несколько недель, чтобы привыкнуть к нему, и нам нужно будет посетить ваш дом — убедиться, что он подходит для собаки.

Кэрис молча смотрит в глаза дворняги — немыслимого зеленого оттенка, — пытаясь оценить душу щенка.

— Будете звать его Фадж? — мягко спрашивает девушка.

— Простите?

— Его кличка. Здесь его зовут Фадж, но вам не обязательно оставлять ее. Хотя мы и рекомендуем использовать клички, которые звучат похоже, чтобы избежать путаницы.

— Лайка. — Кэрис протягивает руку, чтобы погладить его, а он вздрагивает от ее прикосновения и съеживается, очень сильно дрожа. — Его зовут Лайка.

— Вы будете хорошей хозяйкой для маленького Лайки, я уверена. Ему пришлось нелегко.

— Нам обоим, — говорит Кэрис, хотя администратор не уверена, что услышала именно это.

— Прекрасно. — Она закрывает клетку и поднимает глаза на Кэрис. — О, черт возьми, вы же не… Та самая? Бедняжка.

Она каждый день навещает Лайку, принося с собой жилистые угощения для терьеров. Поначалу он ей не доверяет, но пострадавшие существа чувствуют родственные души, и постепенно она задабривает его, щенок не ощущает угрозы от женщины, которая заползает к нему в клетку на четвереньках и лежит возле него. Уже через две недели он неуклюже выбегает из своей конуры ей навстречу, и они вместе, вполне довольные, сидят в саду приюта, пока не заканчивается время посещения.

— Теперь он готов пойти домой с вами, — говорит администратор, и Кэрис кивает. — Вы с ним выглядите как родственные души.

Родственные души. Эта мысль надламывает ее, и она опять молча уходит.

— Тебе нужно снова вернуться в мир, Кэрис. Ты не можешь запереться от всех и никого не впускать.

Она опять заняла свое место в плетеном кресле, лицом к морю, Лайка дремлет у нее на руках, но люди не позволят ей оставаться тут. Они не позволят ей не разговаривать.

— Я впустила Лайку. — Ее голос потерял все свои модуляции. Теперь он унылый, как океан после отлива.

— Это собака. — Ее мать, Гвен, пробует другую тактику. — Тебе не стоит допускать, чтобы все проходило мимо тебя, будто это происходит с кем-то другим.

Если бы у Кэрис были силы, она объяснила бы, что это случилось с кем-то другим; это случилось с Максом, превратив Кэрис в постороннего наблюдателя за собственной жизнью.

— Завтра поминки.

Она неотрывно смотрит на мягко покачивающийся буй на воде. Она никогда не видела такого штиля.

— Кэрис? Ты действительно должна пойти.

— Я пойду.

— Ты будешь там? Профессор Алина спрашивала.

Некоторое время уходит на то, чтобы вспомнить имя, и она вздрагивает. Его мать. Завтра она встретит всех, кто его когда-то любил и потерпел неудачу.

— Я буду.

Почувствовав перемену в ее настроении, Лайка разворачивается и вытягивается, мягко лизнув хозяйку в нос, а Кэрис успокаивается от этого желанного отвлечения. Он все еще маленький, но с каждым днем растет.

Завтра: двадцать четыре часа. Тысяча четыреста сорок минут — в шестнадцать раз больше, чем у них было вместе, в конце.

— С этой собачонкой сюда нельзя. — Служитель настойчив, но Кэрис его не замечает, проходя мимо, прижав Лайку к груди, его подросшие лапы лежат у нее на руках. — Пожалуйста, мисс, это… — Он резко умолкает, когда она поворачивается, чтобы посмотреть на него, сняв темные очки с лица. — Вы можете присесть во втором ряду, — заканчивает он неуверенно.

Она кивает, не замечая, как он пристально рассматривает ее наряд. Кэрис натянула старую рыбацкую толстовку Макса поверх единственного черного платья, которое у нее было, волосы высоко подняты и собраны в закрученный пучок. Лайка жует изношенный рукав.

— Кэрис. — Отец Макса встречает ее в проходе между рядами. — Мы не знали, сможешь ли ты к нам присоединиться. — Он больше ничего не говорит, а просто кладет руку ей на плечо в формальном приветствии, и она находит такое прикосновение значимым, даже если это обычное проявление уважения к ее рангу.

— Спасибо, Прэней. — Кэрис не совсем уверена, за что благодарит отца Макса, но она осознанно называет его по имени, чтобы быть с ним на равных. Она садится, положив собаку на колени, и умолкает.

Семья Макса выложилась на все сто, и Кэрис спокойно думает о том, как бы это взбесило его.

Начинает играть музыка того стиля, над которым он бы посмеялся, и в зал входят его мать и Кент, лицо профессора Алины закрыто аккуратной черной вуалью. Кэрис закатывает глаза, увидев такой драматизм. Они проявляют всю эстетику горя, но нет никаких признаков того, что действительно скорбят.

Кент останавливается в проходе возле нее.

— Ух ты, крутая собака!

— Спасибо.

— Можно я сяду с тобой?

— Конечно.

Профессор Алина тянет его прочь:

— Пойдем, Кент, ты сидишь впереди, с семьей.

Эти слова прожгли Кэрис насквозь, и она отшатнулась, у нее внутри все пылает от такого неуважения, когда она смотрит на потертую хлопковую нить, обвязанную вокруг ее пальца. Семья. Мать Макса наклоняет голову в сторону Кэрис, и девушка настороженно кивает в ответ. Пока Кент, обернувшись, с тоской смотрит на Лайку, Кэрис украдкой продвигается вдоль скамьи, оказываясь прямо за мальчиком, и Лайка кладет лапу ему на спину. Он улыбается, и девушка отвечает ему улыбкой. Она отгоняет мысли о том, насколько он похож на Макса.

Кто-то проскальзывает по скамье, садясь рядом с ней, и она вяло улыбается, когда видит, что это Лю, глядящий на нее с любопытством.

— Ты пришел, — только и произносит она.

Он гладит Лайку по носу.

— Это твоя замещающая личность?

— В смысле?

— Заводить собаку характерно после такого. — У него доброжелательное выражение лица.

— Ох! — В определенный момент почувствовав, что ей нужно сказать что-то еще, она набирается духу и добавляет: — Даже не думала, насколько я банальна.

Он берет Кэрис за руку и сжимает ее, и в этом жесте она видит глубокие корни его печали; опустошенность от потери друга выгравирована в уголках его глаз и рта.

— Извини, — бормочет она. — Мне так жаль.

— За что ты извиняешься? Ты в этом не виновата.

— Я должна была его спасти…

Отец Макса бросает взгляд через плечо, и Лю осторожно заставляет ее умолкнуть.

— Давай не будем брать на себя вину, пока прозаическая семья находится в пределах слышимости. — Он протягивает ей платок, но ее глаза сухие, какими они были все время с тех пор, как она вернулась на Землю.

— Он спас меня, пожертвовав собой, — шепчет Кэрис, и наконец ей становится приятно говорить с кем-то, кто знал того Макса, которого знала она.

— Конечно, он так сделал. Ты ожидала, что он поступит как-то иначе? — Лю кладет пальцы Кэрис на переднюю лапу Лайки, чтобы упокоить девушку, и она, обхватив лапу, начинает ее гладить. — Вот и хорошо.

Прэней объявляет начало службы, и они замолкают. Кэрис с интересом слушает новые для себя истории про детство Макса. Голос его отца тусклый, но не бесстрастный, и она ощущает, что он, скорее всего, страдает больше всех остальных, хотя они настолько сплочены, что тяжело сказать наверняка.

— Нашему сыну вечно нужно было знать, как все работает, — говорит он. — Макс всегда задавался вопросом «Почему именно так?», а бывало, и ходил по краю, чтобы выяснить это. Помню, я взял его с собой на пляж, когда он был еще совсем маленьким. «Папа, почему я не могу кататься на велосипеде по этой части берега за забором?» — интересовался он снова и снова. И только после того, как я подробно объяснил ему, чем на самом деле является это место, мой сын поверил мне на слово и больше не пытался проехать на своем велосипеде со стабилизаторами в зону Североатлантического карантина.

Кэрис улыбается, услышав такую историю из жизни маленького Макса. Это первый момент церемонии, в котором она может видеть его. Движением пальцев его отец закрывает свои электронные записки.

— Последняя наша встреча с Максом прошла не очень хорошо, и я хотел бы, чтобы все было иначе.

Кэрис с возросшим любопытством наклоняется вперед.

— Но произошло то, что произошло, и теперь нам никуда от этого не деться. Он сделал свой выбор. Макс хотел бы, чтобы мы продолжали жить и не обижались на него за то, что случилось.

Она резко откинулась на спинку скамьи, пораженная словами Прэнея, пока тот возвращался на свое место. У него была возможность признать, что они могли повести себя с сыном иначе. Но они по-прежнему напоминают фарфоровых кукол, не принимая ответственности и не выказывая даже малейшего чувства вины, от чего Кэрис становится плохо.

Многоуважаемая профессор поднимается и начинает бесстрастно рассуждать о жизни ее сына. Речь женщины безупречна, профессор явно привыкла к публичным выступлениям, и Кэрис ненавидит ее за это.

— Воеводство лишилось важного члена общества, и я хотела бы поблагодарить работников ЕКАВ, которые пришли сегодня почтить его память.

Кэрис поднимает глаза — много людей из команды поддержки и административного штата, с которыми они познакомились во время учений, сидят в дальних рядах.

— Макс был талантливым юношей, находящимся в авангарде своей области. Он нашел собственное место в Европии и был вознагражден захватывающей возможностью.

Кэрис в недоумении смотрит на женщину, продолжающую говорить слова, слова, много слов о парне, которого, как ей начинает казаться, она совсем не знала.

Кент присоединяется к профессору, чтобы рассказать о «его Маке», хотя рамки детских воспоминаний досадно ограничены. Он запинается, немного посапывая, перед тем как сделать паузу.

— Мак сказал мне, что девушка была его лучшим другом.

Все в зале поднимают свои склоненные головы, а шокированная Кэрис улыбается, видя, как застыла стоящая перед ней мать Макса. Кэрис поднимает собачью лапу и слабо машет ей Кенту, который машет в ответ. Люди в зале смотрят на потрепанного вида девушку во втором ряду.

— Мак сказал мне, что самое главное — это твой лучший друг, — говорит мальчик, уже подросший с тех пор, как Кэрис впервые увидела его. — А он был моим лучшим другом.

По залу проносится ропот, эти слова затронули сердца людей, и профессор с окаменевшим лицом смотрит на Кэрис.

— Это как пустить лису в курятник, — бормочет Лю, впервые внимательно взглянув на Кэрис и отметив, насколько осунулось ее лицо и как углубились черты. — Когда ты в последний раз нормально ела?

Она пожимает плечами.

— Ну же, давай уйдем отсюда и отыщем местечко, где бы нам поесть.

— Мы сорвем церемонию.

— Он бы этого хотел. Ты видишь Макса хоть в чем-то здесь?

— Нет. Только в лице его младшего брата, стоящего напротив.

— Его тут нет, Кэрис. Тут нет ничего от Макса.

Она колеблется.

— Они в любом случае подходят к концу. Мы помянем его по-своему. Так, чтобы это было достойно его.

Она секунду ждет, перед тем как, соскользнув со скамьи, с опущенной головой и Лайкой в руках направиться к выходу в задней части зала. Пока она уходит, мужчина в задних рядах поднимает руку, пытаясь привлечь ее внимание, но она не хочет, чтобы кто-то обращался к ней, не сейчас и вообще никогда.

Не теперь, когда его больше нет.

 

Глава двадцатая

Благодаря очарованию Лю им удается сесть за столик в ресторане Ротации даже с собакой. Он волшебным образом выпросил у одной из официанток миску с какими-то объедками и поставил их на пол, где Лайка с жадностью все съел.

— Постарайся его кормить, — мягко говорит Лю, и Кэрис вспыхивает раздражением:

— Я могу позаботиться о своей собаке.

— Не уверен, что ты о себе можешь позаботиться, дорогая, только и всего. Даже если ты не голодна, собаке все равно нужно есть.

Она смотрит, как Лайка, измученный жаждой, пьет воду, и ее охватывает чувство вины.

— О господи! Мне нельзя никого доверять. Я убиваю все, что люблю.

— Ш-ш-ш, — говорит Лю, вкладывая меню ей в руки.

— Я для него как удавка.

— Лайка — собака-спасатель. Ему это нравится, и ты ему нужна.

— Я не могу… — Она смотрит невидящим взглядом в меню.

— Знаешь, — говорит Лю, — действительно тяжело мыслить логично и справляться с большими чувствами, когда ты ничего не ел. Ну же, заказывай.

Кэрис подчиняется и просит принести порцию спагетти. Она протягивает руку к сканеру чипов, для чего ей приходится засучить рукав потрепанной толстовки Макса и открыть запястье.

— Принесите ей еще чесночных гренок. — Кэрис пытается протестовать, но Лю отмахивается от ее возражений. — Углеводы помогают. Это наука. Теперь, — говорит он, — поделись со мной своим любимым воспоминанием о Максе. Знакомой тебе комичной ситуацией, которая характеризует этого прекрасного парня.

Она удивленно смотрит на него.

— Ты думала, я позволю тебе хандрить? — Он трясет головой. — С тем, что произошло там, наверху, покончено. Мы должны продвинуться вперед, почтив его память, а не убивать себя чувством вины и печалью за то, что могло бы случиться.

— Тебе легко говорить, — шепчет она.

— Это не то, чего он хотел бы. Ему хотелось бы, чтобы ты подвела под этим черту. И в какой-то момент напилась до мертвецкого состояния.

Кэрис кривится, но понимает.

— Поэтому расскажи мне о своем любимом воспоминании.

— Я не думала, что ты одобрял, — говорит она.

— Ваши отношения? Я не одобряю — или, скорее, не одобрял. Но тогда я не так давно покинул гнетущую культурную среду, поэтому знаю, как себя чувствуешь, когда идешь против социальных устоев.

Кэрис закрывает глаза.

— Расскажи мне о любимом воспоминании, связанном с Максом.

— Я не знаю, — говорит она, впервые думая о нем вот так, ее разум колеблется на грани проекции его образа, отказываясь полностью ступить в ту зону, где, возможно, придется столкнуться с этими эмоциями. — С ним связано так много вещей, так много историй.

— Вот моя. Расскажу тебе сокращенную версию. — Лю наливает себе воды и выкладывает приборы и приправы. — Мы познакомились, когда он помог мне с кое-какими кулинарными вопросами, как ты, наверное, знаешь. Такой красивый мальчик — какая потеря. Я ходил в супермаркет каждый день, но он не был очарован. Я уговорил его помочь мне научиться готовить — мне, меценату ресторанов Ротации номер один. — Лю поднимает стакан в тосте. — Он предложил давать мне уроки у себя на кухне, поскольку у меня ее не было. После этого я появлялся в его доме почти каждый вечер, и он впускал меня. Мы сидели и смотрели фильмы в дружелюбном молчании.

— Это твое основное воспоминание о Максе? — в замешательстве спрашивает она, когда Лю заканчивает свой короткий рассказ.

— Да. — Лю подвигает к ней стакан. — Потому что в этом был весь он. Макс не особо стремился подружиться со мной, он просто не препятствовал этому. А мне хотелось его дружбы, и он позволил моим чувствам воплотиться в жизнь.

Кэрис думает о том, насколько другим является ее общение с Максом в сравнении с опытом Лю. Правда, после того как они увиделись впервые, он тоже не искал ее, позволив своего рода случайной встрече свести их вместе. Но он хотел этого. И стоя перед Представителями… Впервые ли за время их знакомства она почувствовала, что Макс сам выбрал свой путь?

— Пожалуй, со мной он поступил так же, — говорит она, при этом думая наоборот.

— Чепуха, — презрительно усмехается Лю, разломив только что принесенные чесночные гренки и предложив ей половину. — С тобой он был другим, и вот почему ты была чем-то настоящим.

Она удивлена.

— Спасибо.

— Ешь, а потом расскажешь свою историю.

Кэрис грызет краешек маслянистого хлеба, ощущая, как сильный привкус чеснока бьет по ее лишенным чувствительности вкусовым рецепторам.

— Я на самом деле не знаю.

— Кэрис, черт возьми, расскажи мне хорошую историю про Макса.

— Ладно. — Она вытирает рот салфеткой. — Когда мы находились на борту «Лаерта» — нашего корабля, — нам иногда надо было убивать время. Макс отвечал за теплицу и геологический центр, но там происходили процессы и эксперименты, которые нужно было пережидать. Как-то раз он захотел узнать, откуда происходит название «Лаерт», и начал искать информацию в компьютере. Он был в полном восторге — счастлив, — узнав, что не только имя Лаерт взято из «Гамлета», но и название бортового компьютера, Озрик, — тоже. Макс думал, что разгадал скрытую шутку ЕКАВ. Он был невероятно рад. Затем нашел пьесу и сделал так, чтобы она полностью проецировалась по всему кораблю. Он настаивал, чтобы я читала ее вместе с ним, говорил, что мы лучшие, пока одни здесь, наверху. Какое-то время мне казалось, будто он пытается разузнать о других именах, взятых из Шекспира. Человек, никогда не читавший книги, решил, что мы должны разыграть одну из величайших пьес. Он помешался на этом. Макс начал учить речи Гамлета, как только выпадала свободная минутка. Это дошло до того, что я просыпалась, — рассказывает она, уже улыбаясь, — от его слов «быть или не быть» и засыпала, пока Макс репетировал свою реакцию при виде призрака. В наш последний день я управляла кораблем в ручном режиме, когда он принес мне ромашку из теплицы. Я пыталась сконцентрироваться, но Макс наклонился и засунул цветок мне в волосы. Он декламировал сцену между Гамлетом и Офелией, упрашивая меня поставить корабль на автопилот и зачитать ее с ним… — Она запнулась, вспоминая. — Но я подумала, что увидела, — думала, что вижу…

Лю взял ее за руку, мягко призывая продолжать.

— Прозвучал сигнал тревоги. Метеорит врезался в корпус «Лаерта», и кислород взорвался в кабине экипажа и реактивном двигателе. Мы схватили скафандры и побежали к воздушному шлюзу, направляясь наружу, чтобы залатать пробоину…

Все еще держа ее за руку, Лю второй рукой подкладывает ломтик чесночного гренока ей в тарелку.

— Там повсюду были микрометеориты. Мы пытались добраться до пробоины, когда нас самих задело… — Она продолжает с трудом: — Я так и не узнала, что именно Гамлет сказал Офелии. На Максе была красная футболка с нарисованным на ней космическим захватчиком, помятая, будто он только встал с постели, волосы всклокочены, и он гордо декламировал «Гамлета»…

— Я никогда не знал, что Макс поклонник театра, — доброжелательно говорит Лю. — Наверное, правду говорят, что космос меняет.

Кэрис смотрит вниз на Лайку, названного в честь космического мифа, настолько убедительного, что она принимает его как факт. Космос меняет. Она не осмеливается взглянуть на себя сквозь эту призму.

— Так что ты будешь делать дальше? — спрашивает Лю, когда им приносят основное блюдо.

Она пожимает плечами:

— ЕКАВ будет заботиться обо мне до конца жизни, после того, через что мы… я… прошла.

— Но тебе наверняка это быстро наскучит. Ты не можешь ничем не заниматься всю оставшуюся жизнь.

— Моя Ротация скоро заканчивается, — отвечает она. — Думаю, когда узнаю, куда нужно переезжать, решу, чем там заняться.

— Кэрис. Тебе надо взять себя в руки, — твердо говорит он. — Ты должна работать.

— Да?

— Ты одна из самых целеустремленных личностей, которых мне доводилось встречать. До раздражения такая. Тебе нужно вернуться к этому.

— Я вернусь, рано или поздно вернусь.

— Буду ждать отчетов о твоих успехах.

Кэрис удивленно смотрит на него. Она даже не могла представить, что он захочет поддерживать с ней связь.

— Серьезно?

— Да. Ты будешь писать мне, а я — тебе. Я могу быть твоим другом по переписке… Кэрис, что произошло? Что-то не так с этим словом? Кэрис? — Лю не ожидал, что после такой банальности ему придется отрывать Кэрис от ее тарелки со спагетти, чтобы вытереть потоки слез.

Они под предлогом прогулок с Лайкой встречаются еще несколько раз до ее переезда. Во время одной из последних встреч перед Ротацией Лю наконец удается рассмешить Кэрис.

— Ты тоже скоро переезжаешь? — спрашивает она.

— Да. В17. — Он корчит гримасу. — Не о чем написать домой. Да у меня фактически и нет дома, куда можно писать. В Поднебесной не осталось никого, кто мог бы получить эти письма.

— Грустно. — Она свистит Лайке, который неистовствует в разросшемся карликовом лимонном кустарнике.

— Как насчет тебя? Где твой дом?

— Прими во внимание, что «дом» и местоположение наших семей — совершенно разные понятия, — говорит она. — Мои мама с отцом живут на Воеводе 14. Брат — в бывших Соединенных Штатах, а сестра жарится на солнце. А дом, — продолжает она, — был в горах, где я провела полжизни.

— Так у Гэри из Уэльса есть дом. Ты на самом деле необыкновенная. Твоя семья была рядом во время всего этого?

— Да, — тихо отвечает она. — Мама приехала ко мне. Не думаю, будто она ожидала, что ей придется кормить меня из ложечки и расчесывать.

— Ребенок, вернувшийся в младенчество. Это мечта каждой матери, — говорит Лю. — Я бы не стал беспокоиться. Ты выглядишь намного лучше, напоминать скелет — это не твое.

— Я сутками ходила в этой толстовке, — говорит она. — Думала, мне приличествует быть изможденной и тощей.

— Нет.

Она внимательно смотрит на него:

— Лю, ты что… пользуешься подводкой?

Он тряхнул головой:

— Возможно.

— Это для меня? — неуверенно и немного обеспокоенно спрашивает она.

— Нет. Хотя ты и красивая, но никогда не была в моем вкусе. Даже в свой звездный час в наряде тибетского рассвета. На самом деле у меня сегодня выход в общество. — Он приглаживает волосы. — Хочешь пойти? — добавляет он, зная, что она не согласится.

— Да.

— Что?

— Я хотела бы пойти, если можно.

— Боже.

— Ну, спасибо. Теперь я знаю, что ты на самом деле не хотел, чтобы я пошла. — Она, вытянув поводок Лайки, цепляет его к ошейнику, и пес начинает бунтовать, натягивая поводок и желая пообщаться с другой собакой, вынюхивающей что-то неподалеку. Кэрис тянет Лайку назад, гладит его.

— Я хотел. Просто удивлен, что ты согласилась. — Она ничего не говорит, и он добавляет: — Конечно, тебе стоит пойти.

— Можно одолжить у тебя подводку?

— Да.

— Может, ты меня накрасишь, заплетешь мне волосы и все такое?

— Возможно.

Она улыбается:

— Звучит отлично. Куда мы идем?

Он колеблется, но только мгновение.

— В Дормер.

— Ладно. Будет неплохо выбраться куда-то, создать пару новых воспоминаний. Заберешь меня в восемь?

— Восемь, — усмехается он. — Пенсионерка. Я выдвигаюсь в одиннадцать — ты можешь прийти к десяти и собраться у меня. Захвати вина.

Они в клубе всего полчаса, и вдруг Кэрис поняла, что допустила ужасную ошибку. Это место было неизгладимо тронуто тенью Макса. Именно здесь она впервые разговаривала с Лю, в ночь, когда видела Макса, но он ее не заметил. «А теперь он, собственной персоной, величайший из ныне живущих астронавтов, все еще живой и не мертвый…» Почему после чьей-то смерти ты находишь отголосок этого человека в чем угодно, даже в глупой болтовне?

Она сидит на потрепанном мягком диване, осматриваясь. Швейцар впускает щебечущие стайки сексапильных девочек и пользующихся дурной репутацией, слишком крутых парней; Кэрис наблюдает за тем, как несовершеннолетние подростки заходят внутрь и дают друг другу пять. Компания, которую собрал Лю, до боли продвинутая, и каждый прилагает большие усилия, чтобы выглядеть мило и вовлечь ее в беседу. Но Кэрис несет на себе печать не относящегося к ним горя, и, хотя она старается, они постепенно отдаляются от нее. Она смотрит на бар, где впервые услышала, как Лю подогревает появление Макса. «Он настолько необычен, что с ним улетишь на Луну и обратно…» Несколько человек из компании направляются к переделанному в бар алтарю и ждут свой заказ, а Кэрис размышляет о том, почему Европия настолько одержима превращением старых зданий и оригинальных черт в фетиш. Возможно, одержимость американцев новостройками привела к тому, что Европа сплотилась и стала поклоняться старине. Вероятно, в увлеченности руинами было что-то антикорпоративное, к тому же современные стеклянные интерьеры вдыхали в них вторую жизнь, не скрывая изначальную конструкцию, а воспевая наследие. Единственной вероятной погрешностью, нарушающей эстетику, было то, что это выглядело слишком нарочито.

Молодые люди из компании у бара, смеясь, вернулись к диванам, держа в руках старые деревянные секции для пробирок, в которых торчали стеклянные пипетки. Когда девушка в слишком больших очках протянула ей одну, Кэрис взяла ее и, немного поколебавшись, капнула липкую жидкость себе на роговицу глаза. Через пару секунд воздействие препарата распространилось по их телам, и все начали смеяться, а Кэрис заметила, что посетители клуба полны веселья, удивленная тем, как же раньше она упустила эту деталь из виду.

— Для тебя это лучше, чем пить, — кричит Лю ей на ухо, обнимая ее, и она отвечает на объятия.

— Как оно действует?

— Моментально возбуждает нервную систему, — кричит он. — Полностью безопасно. А сейчас — танцуем.

Он берет ее за руку, и она следует за ним, и вдруг они, пошатываясь и покачиваясь, взлетают по пролету стеклянных ступенек к танцплощадке, и из ее груди вырывается хихиканье, будто его вырвали из-под ребер. Перед тем как ворваться на танцпол, проехавшись на коленях, Лю кричит, заставляя всех посмотреть в его сторону; разноцветные кубики загораются под ним, будто исполняя глиссандо, по мере того как он скользит по полу. Толпа приветствует его одобрительными возгласами и аплодисментами, когда Лю торжественно вскидывает руки, разворачиваясь на коленях в ту сторону, откуда пришел. Он приглашает остальную часть их компании, и все с ликованием бегут к нему. Они начинают танцевать, и Кэрис завороженно смотрит на пол под ногами, поворачивается в разные стороны, наступая на разноцветные кубики.

Другая девушка — Мейси? Марси? — протягивает ей еще одну пипетку, и Кэрис послушно закидывает голову назад, позволив незнакомке закапать в ее глаза новую дозу жидкости. Она часто моргает, поэтому пара капель скатывается по ее ресницам, рисуя тушью полоску на щеке, как у мима. В темном трико ее подтянутая, тощая фигура в темноте выглядит зловеще.

Сердце Кэрис начинает выпрыгивать из груди, когда вторая доза вступает в реакцию с ее нервной системой, и она неистово танцует, резко дергая руками и ногами, что заставляет компанию, танцующую рядом, со смехом отойти в сторону.

— Человек настолько необычайный, что с ним улетишь на Луну и обратно, — повторяет она снова и снова.

Кэрис двигается, врезается в кого-то, отрывается, танцует, прежде чем осознает, что спотыкается раз за разом, каждый неверный шаг подсвечивает стеклянный пол у нее под ногами. Она оглядывается, ища знакомое лицо, но Лю увлеченно танцует с красивым испанцем в другом конце зала, и Кэрис падает, ее сердце почти выпрыгивает из груди, когда она видит лицо… Лицо.

— Что? — Мейси, или Марси, наклоняется к ней.

— Ты заметила это лицо?

— Лицо?

— Этого мужчину!

— Какого мужчину?

— Вон там. — Кэрис указывает в ту сторону, где она видела незнакомца, но ее ладонь дрожит, и Мейси, или Марси, протягивает руку, чтобы успокоить девушку. — Он пялился на меня.

— Наверное, потому что ты великолепна, — говорит она, потянув Кэрис обратно к танцполу, но та высвобождается.

— Нет. Это не…

— Ты великолепна, — повторяет незнакомка.

— Нет… Этот мужчина…

Потеряв к ней интерес, Мейси, или Марси, развернувшись, присоединяется к девушке с огромными очками, а Кэрис ползет к лестнице, высматривая того человека, который так задумчиво на нее глядел, что ей стало стыдно за свое состояние. Его нигде не видно.

 

Глава двадцать первая

Кэрис переезжает по Ротации на Воеводу 18, в этот раз практически без суеты, которую она устраивала во время предыдущих переводов: без слез и объятий с друзьями, троюродными родственниками или соседями, без обещаний оставаться на связи, навещать и т. п. Девушка просто собирает сумки и летит на реактивном самолете вертикального взлета в северные пределы Европии, спрятав Лайку от холода в своем новом полушубке.

Она выходит из гибрида и вдыхает ледяной воздух, от каждого вздоха на слизистой ее горла и легких образуются льдинки. Здесь чертовски холодно. Ей лучше выучить пару местных ругательств. Она приезжает в свою новую квартиру, просторное белое пространство внутри полуразрушенной бывшей фабрики, с рамками для чипов на всю стену, которые она сразу оставляет пустыми. Свое плетеное кресло Кэрис отправила на север, и, когда его привезут, она поставит его напротив камина в центре гостиной.

Каждое утро Кэрис выгуливает Лайку, а каждую ночь кормит его яичницей с подобием подливки. Насытившись, пес вытягивается рядом с ней возле камина. Он сильно поправился, и его впалые бока округлились, но после ужина собака становится еще круглее. Кэрис уже не пытается готовить сама, она охотно заказывает еду из ресторанов Ротации — в частности из тех, где есть доставка.

Кэрис впервые переехала куда-то, не выучив местного языка. Она прибыла, когда уже стемнело, и с сожалением поняла, что не подумала об этом раньше, что ей стоит запланировать пару занятий, чтобы наверстать упущенное. С запозданием девушка приходит в восторг от одинакового происхождения скандинавских языков, понимая, что с легкостью может выучить все три, а потом, возможно, и романо-германские. Она вспоминает плакат в языковой лаборатории на прошлом Воеводе: «Выучив пять языков, ты сможешь говорить с 78 % населения Земли».

Она часами сидит в языковой лаборатории, единственном для нее реальном прибежище помимо квартиры. Как и в большинстве мест в Воеводстве, в лаборатории готовят пережаренный кофе, который каждый мог бы без проблем делать дома, если бы не та самая молочная пенка. Кэрис решает, что именно это является секретом национальной одержимости данным напитком, к которому относятся как к топливу, вызывающему привыкание и дающему энергию обществу. Каждый день она платит кому-то пару монет, чтобы ей взбили молоко. Ожидая, с огорчением замечает, что для бумажных стаканчиков требуется отдельный кусок гофрированного картона, который надевают посередине, и как бы невзначай пишет предложение на Майндшер о цельных стаканах. Через несколько месяцев Кэрис радуется тому, что оно принято и распространяется по Воеводе.

Однажды вечером, выйдя из лаборатории раньше обычного, она замечает мужчину на другой стороне дороги и, пораженная, останавливается. Кэрис уверена, что это он сидел возле двери на поминках, пытаясь привлечь ее внимание тогда, когда это невозможно было сделать, и теперь думает, что он может быть именно тем, кого она видела, когда упала в ту ночь в Дормере, мужчиной, черты лица которого освещали мигающие цветные кубы на полу. Но теперь она видит, что не знакома с ним. Она с разочарованием понимает: в глубине души ей хотелось бы, чтобы это был… Что ж. Не важно.

Мужчина нерешительно идет к ней, и Кэрис рефлекторно напрягается оттого, что не хочет, чтобы ее узнали. Она надеялась, что к этому времени все прекратится. Он медлит, явно что-то обдумывая, затем продолжает приближаться к ней. Мужчина высокий и худой, как дерево, гнущееся от ветра. Он начинает говорить, и его голос намного решительнее, чем она ожидала от кого-то настолько… гибкого.

— Извините, вы Кэрис Фокс?

Она вздрогнула, услышав эту фамилию.

— Откуда вы?

— Это вы, не правда ли?

— Никто меня так не называет. — Теперь Кэрис настораживается. — Откуда вы знаете?

— Прошу прощения, у меня не было намерения обидеть вас. Просто хотелось обратиться к вам по вашему последнему известному имени. — Он отбрасывает свои белокурые волосы на бок. — Я работаю в ЕКАВ.

— Конечно, извините. — Она протягивает руку. — Вы, наверное, один из множества людей, которым я обязана своей жизнью.

Он улыбается:

— Нет, что вы.

— Или тот, с кем у меня, возможно, будет серьезный разговор о протоколах безопасности.

— Я имел в виду, что хотел назвать вас… — она уже собирается снова перебить его, поэтому он тараторит продолжение фразы: — последним именем, под которым я вас знал.

Она замолкает.

— Мы встречались раньше?

— Не совсем. Не хотите выпить кофе?

— Извините, я… — Она виновато показывает жестом в сторону дома.

— Кэрис, меня зовут Ричард — Рик. Я занимался системами связи на «Лаерте» для вас… и для Макса.

Она быстро моргает, услышав имя.

— Связью?

— Я общался с вами через пульт управления, Кэрис. Озрик.

— Что, простите?

— Меня зовут Озрик, Кэрис. С вами все в порядке? — Его обеспокоенное лицо нависает над ней, и он берет ее под руку, поддерживая. — Мне не хотелось шокировать вас.

Она удивленно моргает, эффект от его слов снова накрывает ее:

— Озрик? Компьютер?

— Я должен был пойти на попятную и сказать, что меня зовут Рик, не больше, — говорит он, обращаясь скорее к самому себе, чем к ней. — Я должен был начать издалека.

— Озрик?

— Позвольте мне помочь вам. — Мужчина делает шаг, но Кэрис остается на месте. Он отпускает ее руку.

— Серьезно, какого черта? — Она смотрит на него, ее взгляд выражает удивление и злость одновременно, а он глядит на нее с раскаянием. — Ты не компьютер.

— Нет.

— Не искусственный интеллект.

Он оглядывается по сторонам.

— Мы можем зайти куда-нибудь поговорить?

Свет исчезает, быстро приближается темнота, а с ней и ледяные сталактиты в ветре Воеводы. Несколько человек спешат, опустив головы, в тепло своих домов, и, когда темнеет, улицы становятся пустынными.

— В лабораторию?

Она кивает:

— Хорошо. — Пока они идут обратно к языковой лаборатории, Кэрис добавляет: — Но я в замешательстве.

— Извините за это, Кэрис.

— Ах, — произносит она, услышав знакомую интонацию, — вот оно. — Она садится в старое кожаное кресло, отмахиваясь от предложенного им кофе. — Почему в лабораториях всегда есть кофейни?

— Воеводство много лет назад постановило, что фрилансеры, работающие в облачных сервисах, наиболее уютно чувствуют себя в кофейнях, — отвечает он, и Кэрис закатывает глаза.

Он идет к прилавку, заказывает кофе и ее любимый прохладительный напиток, возвращается с ним, и она смотрит на него с любопытством.

— Откуда ты знал?

Он пожимает плечами:

— На корабле я знал много тонкостей о том, что вы любите, а что нет, что вызывает у вас аллергию и каковы ваши вкусовые предпочтения.

Она краснеет, а затем приходит в ярость:

— Ты мог все слышать, да?

— Нет, — быстро отвечает он. — Это не так работает. Дай мне объяснить, пожалуйста.

Внезапно Кэрис начинает опасаться этого незнакомца, рассказывающего о ее предпочтениях и антипатиях.

— Лучше начни сначала, потому что я чувствую, будто меня ударили прямо в лицо. И под началом я подразумеваю то, что Озрик на самом деле не существует или, во всяком случае, не обладает искусственным интеллектом.

Рик, сделав большой глоток кофе, берет кружку обеими руками, глядя на Кэрис.

— Я не должен об этом рассказывать, — говорит он. — ЕКАВ — чрезвычайно секретная организация. Я хотел встретиться с тобой… хотел, чтобы ты знала: ты не одна, есть еще кто-то, кто по собственному опыту понимает, что ты пережила. Я очень, очень сожалею о случившемся там, наверху, Кэрис.

— Спасибо. ЕКАВ секретная?

— Надеюсь, ты не против, что я вышел из тени. Ты действительно хочешь это знать?

— Да.

— Хорошо, — говорит он, устраиваясь удобнее в своем кресле. — Мне не хотелось возлагать на тебя слишком много. — Она вздыхает, и он поспешно объясняет: — Уверен, тебе известно, что космическая гонка всегда задавалась теми, кто делал что-то первым. Теми, кто мог запустить ракету в космос, отправить человека на Луну, планетоход — на Марс. В стратегическом плане выигрывает та нация, которая является пионером. Согласна?

Кэрис утвердительно кивает.

— Когда началось взаимное уничтожение Соединенных Штатов и Ближнего Востока, стало ясно, что каждая нация в мире искала способ автоматизировать войну. Ведение боевых действий с помощью дронов превратилось в обычное явление. Искусственный интеллект, очевидно, должен был стать следующим шагом эволюции. Придя от удаленного детонирования бомбы, которую несет дрон, к тому, чтобы машина, точно так же, как человеческие существа, вместо нас решала, когда ее детонировать, мы бы полностью освободили себя от военных действий. Более того: первая страна, которая показала бы практическое использование искусственного интеллекта, дала бы однозначный сигнал всем государствам мира.

— Как с атомной бомбой, — медленно произносит Кэрис.

— Да. Сброс атомной бомбы продемонстрировал ужасающее технологическое превосходство, но нам все еще надо было запускать ее. После этого не осталось пути назад.

Кэрис наклоняется к Рику:

— Так искусственный интеллект…

— Когда Европейский союз сомкнул ряды, чтобы защититься от катаклизма, происходящего на других континентах, Европа приняла важное решение не становиться агрессором.

— Ты говоришь о временах Кента. — Она заставляет себя не обращать внимания на имя младшего брата Макса и сосредотачивается на его тезке — политике, выступавшем за мир вместо войны.

— Совершенно верно, — соглашается Рик, явно довольный. — Мы не пытались бы умиротворить Соединенные Штаты и не воевали бы с ними. Важный выбор. — Он делает паузу, чтобы глотнуть кофе, и Кэрис пьет из стакана мутный яблочный сок, наслаждаясь вкусом.

— Ты следил за мной? — спрашивает она, играя трубочкой в стакане.

— Да. Но не в плохом смысле. Я действительно хотел объяснить и помочь, если бы мог. Но тебя тяжело выследить.

— Я почти не выхожу из дома.

— Понимаю. Однако твоя склонность к развитию языковых навыков подтолкнула меня к мысли, что рано или поздно ты можешь появиться в лаборатории на новом Воеводе.

— Это на самом деле жутко, — говорит Кэрис.

— Правда? Прости. Я думал, это логично.

— Ох, — вздыхает она. — Ты действительно Озрик. Расскажи мне больше про искусственный интеллект.

Он кивает.

— Враждующие материки ошибочно приняли нашу неагрессивную позицию за то, что мы прогнулись, — атака была единственной формой защиты, которой восхищались в современной войне. Они положили глаз на наши территории, и мы были вынуждены действовать. Но большинство стран Европейского союза были решительно против нашего вступления в войну, и мы знали, что никогда не сможем координировать атаку с несколькими отдельными государствами. Так что вместо этого… простым и безобидным образом показали наше технологическое преимущество.

— С помощью космической гонки? — спрашивает Кэрис.

— Да. Мы представили искусственный интеллект в наших текущих миссиях, без особого шума, но с освещением в ключевых СМИ. Космонавты на орбите начали переписываться со своими компьютерами, которые отвечали за связь и выполняли основные функции на борту шаттлов.

Кэрис откидывается на спинку кресла, и он смотрит на нее.

— Но это была фикция, — произносит она.

— Так должно было быть. И это сработало. Наши потенциальные враги отвернулись в поиске более слабых целей, после мировой войны Европа стала Европией и были введены в действие ранние стадии Воеводства.

— Как это может оставаться фикцией, когда большинство информации в Воеводстве находится в открытом доступе? Как им удалось подделать искусственный интеллект?

— Данные ограждены системой. Мы не могли просто передать их нашим конкурентам. Все, что дает Европии стратегическое преимущество, защищено.

— Но если у нас «был искусственный интеллект» со времен создания Воеводства, — говорит Кэрис, обдумывая свои слова, — почему мы до сих пор не смогли создать его на самом деле?

— Что тут скажешь. Это действительно трудно.

Она выжидающе смотрит на него.

— И все?

— Я был бесстрастным.

— Бесстрастный Озрик — уму непостижимо. — Он улыбается, но она выглядит непреклонной. — Я все еще злюсь.

— Знаю. Извини. — Его руки скрещены на коленях, светлые волосы аккуратно зачесаны на одну сторону — хотя одна прядь спереди восстает и спадает на другую.

Кэрис смотрит на его длинные ноги в джинсах, аккуратно застегнутую на все пуговицы рубашку, бородку, в которой проблескивают светлые волоски. Достаточно привлекательный, однако Ричард Озрик, Рик, больше похож на того, кого можно описать как педантичного и вдумчивого.

— Тогда расскажи мне, — говорит она, — почему, по крайней мере, мы не могли знать? Почему они позволили нам доверить свои жизни там, наверху, чему-то столь неубедительному?

— Возможно, ради пиара? Я не знаю. Они не могли рисковать тем, что кто-то, к кому приковано так много общественного внимания, допустит оплошность. Кажется, они называют это правдоподобным отрицанием. Ты не можешь подтвердить или отрицать то, о чем не знаешь. — Он вытирает руки салфеткой.

«Аккуратный», — заключает она.

— Так ты проделал весь этот путь до В18, чтобы сказать мне, что присутствовал в тот момент, когда мы умирали?

Он вздрагивает.

— Я пытался помочь вам, Кэрис. Я действительно пытался.

— Да? — Она силится вспомнить происходящее в поле астероидов, когда они выпадали из диапазона. «Не теряйте времени. Что вам нужно спросить?»

— Если бы я мог сделать что-то еще, то сделал бы. Если бы существовало что-то, что спасло бы вас, если бы я об этом сказал… Но вы были гениальны. Вы попробовали все хотя бы отчасти возможное и даже неосуществимое.

Какое-то время они просто сидят молча, вспоминая про ее баловство с черным кислородом.

— Было обидно, что ничего не сработало.

— Это ты мне говоришь. — Она уставилась на стол, осадок яблочной мякоти налип по бокам ее стакана.

— Я все испробовал, когда вы исчезли из диапазона. На самом деле… — Его голос затихает, и она поднимает на него глаза.

— Что?

— Я испробовал все возможное, — заканчивает он, и она опять опускает глаза.

В другом конце комнаты бариста начинает чистить кофе-машины, готовясь к закрытию, и свист пара из насадок заполняет комнату неприятно громким шумом и запахом пастеризованного молока.

— Мне нужно идти, — говорит она, взяв сумку. — Меня ждет моя собака.

— Верно, — сбивчиво произносит он. — Та, с которой ты была на поминальной церемонии?

— Лайка. Собака-спасатель, — говорит она. — Ты здесь надолго?

— Да. Я могу работать откуда угодно.

Кэрис удивлена:

— Я представляла тебя закрытым в бункере в строгой изоляции.

— Нет, у нас гибкий график. У меня есть основной корабль, а кроме того, я слежу за связью на трех или четырех других миссиях в любое свободное время.

— А если они все одновременно о чем-то спрашивают?

— Ты немедленно отмечаешь это, чтобы перехватила одна из команд поддержки. Задержка незаметна.

— Почему ты мне рассказываешь это?

— Ты заслужила знать, — говорит Рик.

— Я была твоим основным… — спрашивает она, и он утвердительно кивает головой. — Я когда-нибудь общалась с другими Озриками?

— Нет, — говорит Рик, улыбаясь. — Вы были не очень требовательны, и я всегда мог справиться с объемом ваших вопросов. Макс задавал их больше, особенно по ночам.

— Да?

— Мы много общались — я начал считать его другом.

— Я об этом не знала. — Она наклоняется, чтобы собрать свои вещи. — Мы еще увидимся?

— Это зависит от тебя, — говорит он.

— Что ты имеешь в виду? — Она перестает рыться в вещах.

— Европия не обязывает меня переезжать, потому что формально меня не существует.

— Тебе не нужно переезжать, потому что ты в ЕКАВ? — Кэрис поражена. — Вот в этом и есть ирония.

Рик с извиняющимся видом пожимает плечами.

— Если бы я только присоединилась к другой части программы…

«И Макс», — думает она, но не произносит этого вслух. Если бы им не нужно было переезжать, не было бы отношений на расстоянии в отдаленных Воеводах, они не попросили бы отмены…

— Я бы с радостью пообщался еще, — говорит Рик, — если ты свободна. Есть кое-что, о чем мне хотелось бы поговорить с тобой.

Она смотрит на дверь, неуверенная. Он знает ее, но не по-настоящему.

— Кэрис, — произносит он мягким тоном. — Тебе не нужен друг?

Через секунду, а потом еще несколько она отрывает взгляд от двери.

— Наверное, нужен. — Девушка протягивает руку для рукопожатия. — Ричард. Рик. Познакомиться с тобой было сбивающим с толку сюрпризом.

— Я тоже рад нашему знакомству, Кэрис Фокс.

Когда они выходят, он придерживает для Кэрис дверь, и она мягко закрывается за ними.

 

Глава двадцать вторая

Кэрис и Рик сидят на темных камнях. Перед ними открывается вид на выдолбленный ледниками узкий пролив, имеющий отвесные берега. Лайка без особого энтузиазма гоняется за вороной, как иногда делают собаки, зная, что им не поймать свою добычу,

но надеясь на вознаграждение хозяина за проявленные усилия.

— Так значит, — говорит Кэрис, — Озрик. То есть названный не в честь «Гамлета».

— И да и нет, — отвечает Рик. — Это действительно имя персонажа из «Гамлета», как и название корабля, но это также «ОС Рик». Наверное, удачное совпадение. — Он пожимает плечами. — Мир привык использовать «ОС» вместо «операционная система», поэтому аббревиатура стала подходящим названием для искусственного интеллекта.

Кэрис начинает смеяться:

— Если бы я была специалистом по коммуникациям, мой бортовой компьютер назывался бы Оскар?

— Да. А название твоего корабля, вероятнее всего, было бы данью Оскару Уайльду либо кому-то типа него.

Он бросает камень во фьорд, и Лайка бежит за ним, устремляясь к воде, и резко тормозит у обрыва. Бедный пес в ужасе.

— Извини, Лайка, — тихо произносит Рик.

— Не стоит его дразнить.

Так они гуляли каждый день на протяжении последних нескольких недель; Кэрис перестала спрашивать Рика о том, когда он может отправиться обратно в местный штаб ЕКАВ или в центральный Воеводу. Похоже, ему некуда было возвращаться или он не испытывал такого желания, и, честно говоря, Кэрис радовало его общество. Оно ей показалось необычайно легким, несмотря на то что Рик относился к числу педантичных и вдумчивых людей. Когда они впервые встретились, она приняла эти черты за кротость, но он проявлял на редкость большое упрямство в их долгих спорах об идеологии и Воеводстве, хотя при этом был очень вежлив.

— Кэрис, я хотел бы обсудить с тобой одну идею. — Она поднимает брови, но ничего не говорит, поэтому он осторожно продолжает: — Извини, что поднимаю эту тему, но… Ты единственный пилот, которому удалось пройти сквозь поле астероидов и попасть на другую сторону.

Кэрис молчит.

— Я знаю, что у тебя вышло. Ты тоже знаешь. При других обстоятельствах гордилась бы своим достижением — ты прославилась бы на все Воеводство. Возможно, даже на весь мир. Но им об этом ничего не известно из-за хаоса произошедшего и последствий.

Она по-прежнему молчит.

— И ты не сказала им — я понимаю почему. Однако, учитывая, что «Лаерт» полностью потерян, ты единственная, кто знает, как и где. Твой опыт первопроходца бесценен — на самом деле, он жизненно важен. Я знаю, что ты не хочешь вспоминать, — продолжает Рик, — однако если бы я мог тебе помочь…

— Ох, — произносит она мрачным тоном.

— Я бы ничего не спрашивал…

— Но я единственный человек, который может рассказать, как покинуть эту планету.

— Что-то вроде того, — говорит он. — Да.

Они пристально смотрят на воду.

— Как я понимаю, ты не сможешь сам сделать это, если я расшифрую некоторые записи отчетов либо вспомню маневры или нечто такое? — спрашивает она.

— Записи отчетов ЕКАВ просто показывают огромный поток параметров. Одна лишь ты в мире знаешь, как все было, — извиняющимся тоном говорит он, и Кэрис вздыхает. — Подумай об этом. Я помогу всем, чем возможно.

Ее мать, периодически приезжающая в гости, присоединяется к ним во время одной из прогулок с Лайкой к фьорду. Она ежится от колючего ветра в своей пуховой куртке с меховым капюшоном.

В один из сумрачных зимних дней, окрашенных в такой же серый цвет, как и скалы над обрывом, Гвен и Рик спорят о новых действиях Воеводы в бывших Соединенных Штатах. Кэрис молчит, зная, что малейшая перемена направления разговора может привести его к больной теме.

— Со всем уважением, Гвен.

— Знаешь, Ричард, люди, которые начинают ответную реплику с фразы «со всем уважением», как правило, не подразумевают никакого уважения.

Он краснеет:

— Извините.

— Начни заново. — Слегка очарованная, она управляет им таким образом, а Рик позволяет ей это делать.

— Гвен, — говорит он, — наверняка Европия, Китай и Африка обязаны вмешаться и помочь народам, которые страдают от войны. Ведь так?

— Да, — соглашается она, — если бы мы только помогали. Но ты не можешь доверять мотивам ни одной нации, считающей себя лучше той, которой она навязывает свою помощь.

— У нас самая сильная позиция для того, чтобы оказывать помощь. Это гуманный отклик. — Рик бросает Лайке палку через скалистый берег вокруг ледника, и собака поспешно убегает, царапая когтями камни. — Возможно, вы так это воспринимаете, потому что создали семью за пределами утопии…

— Даже не смей, господин Империализм. Мне не нужно быть частью какого-то клуба, чтобы анализировать его ценности, спасибо большое.

— Удар ниже пояса, — говорит Рик, виновато подняв руки, в то время как Лайка возвращается назад с добычей в зубах. — Извините.

— Вне зависимости от того, где воспитывались мои дети, мой сын сейчас там, помогает.

— Конечно, — говорит Рик. — Возможно, это мы здесь втроем находимся немного вне системы.

Гвен фыркает:

— У нас может не остаться системы, если примут все отмены правил.

— Отмены? — спрашивает Кэрис, впервые вступив в разговор. — Какие отмены?

Гвен и Рик переглядываются.

— Несколько жителей ставят под сомнение некоторые правила. Не о чем беспокоиться, — успокаивающим тоном говорит Гвен.

— Нет поводов для тревоги, — повторяет за ней Рик.

Он встречается взглядом с Кэрис и подмигивает девушке, незаметный жест, который заставляет ее улыбнуться. Она наклоняется, чтобы потрепать Лайку, вытягивая палку у него из пасти.

— Ты выглядишь счастливее. — Мать Кэрис моет посуду, гремя кастрюлями и тарелками в раковине, заполненной мыльной водой.

— Счастливее? — спрашивает Кэрис немного приглушенным голосом.

— Не настолько эмоционально разрушенной. — Гвен ставит две мелкие тарелки в сушку. — Чуть более довольной.

— Довольной.

Ее мать, оторвавшись от своего занятия, смотрит на Кэрис:

— Ты собираешься повторять за мной весь день.

— День.

Гвен снисходительно улыбается:

— Хорошо.

— Хорошо. — Кэрис прекращает повторять и начинает смеяться. — Извини, последний раз вышло случайно. Я задумалась.

Гвен присаживается на кухонный стул, пододвигая к Кэрис кружку чая с лимоном.

— Серьезно, ты кажешься намного счастливее. Я этому рада. Ты должна наладить свою жизнь.

— Заняться жизнью, — размышляет Кэрис, — или заняться умиранием.

— Ну довольно. Ты опять начала работать?

Кэрис неохотно приняла это решение, но утвердительно кивает:

— Вроде того. Они меня попросили.

— Через Рика? И чем он просит тебя заниматься?

В том-то и было все дело. Работать над программой, основанной на ее уникальном опыте, в то время как она знает, что еще не готова. Быстро отгородиться от этого периода стало самым простым способом двигаться дальше.

— Пишу тренировочные программы, составляю карты.

Гвен кивает.

— Как по-твоему, ты когда-нибудь сможешь еще раз полететь туда?

— Куда, в космос? Я так не думаю.

— По крайней мере, ты вносишь свой вклад здесь. — Гвен хлопает кухонным полотенцем по столу и улыбается дочери. — Вот что имеет значение. По-видимому, нам всем нужно внести свою лепту.

Дни становятся холоднее, температура опускается все ниже, они даже не думали, что может быть так холодно. В один из наиболее морозных дней, когда небо потемнело уже в два часа, Рик с Лайкой исследуют образования скал, и Кэрис, идущая сзади, вдруг тихо говорит:

— Я это сделаю. Я напишу симуляцию полета через поле астероидов.

Рик поворачивается к ней, руками он треплет лохматую морду Лайки.

— Отлично.

— Думаешь, мне дадут стенограмму миссии?

— Да — это открытая информация.

— Что? — с удивлением переспрашивает Кэрис.

— В случае катастрофы в космосе… — Они смотрят туда, где Лайка пытается вырыть кусок сланца, который практически невозможно сдвинуть с места. — Боюсь, гибель Макса сделала это открытым для ЕКАВ.

— Ох.

Он оттягивает Лайку от сланца и бросает ему камень, собака срывается с места.

— Что заставило тебя решиться?

— Мама сказала что-то о том, что каждый должен внести свою лепту. — Кэрис смотрит на водопад вдали, белый бурлящий поток изящными прядями спадает в заледеневшую воду внизу. Через мгновение она добавляет: — Я создам основу для симуляции. Но мне не удается полностью вспомнить все отдельные маневры.

— С этим я помогу.

Кэрис издает невнятный звук.

— Хочешь поговорить об этом?

Она носком пинает грязь со скалы.

— Не особо.

— Ладно. Пробежимся до водопада?

Он начинает бежать трусцой, и Кэрис, не в силах сдержать смех, смотрит на его неуклюжий фальстарт и бежит за ним, грязь трескается под их ногами там, где она замерзла.

— Мне уже пора, — сказала Гвен во время своего очередного визита, когда в один прекрасный день они с Кэрис сидели перед камином.

— Ты уже собираешься домой? — спрашивает у нее дочь.

— Пора, — повторяет Гвен. — Ты должна подумать о том, чтобы осесть.

Кэрис делает страдальческое лицо:

— В соответствии с рекомендациями, мне следует еще подождать.

— Забудь о рекомендациях. Меня они никогда особо не заботили. У тебя подходящий возраст, что бы они ни говорили.

— Мне, конечно, вначале нужно кого-то встретить.

Мать Кэрис поднимает бровь:

— Что?

— О, ничего. Я живу в глуши. Кроме того…

— Да?

— Нет никого, кто бы — я имею в виду, что не могу из-за…

— Из-за Макса.

Кэрис подбросило от такой прямоты. Большинство людей до сих пор тактично обходят его имя.

— Пожалуйста, не говори о нем.

— Почему нет? — спрашивает Гвен. — Он сыграл большую роль в твоей жизни. В том, чтобы произносить его имя, нет ничего неуважительного.

— Мам, я не могу.

— Мне понятно, почему вы попросили об изменении правила, Кэрис. Я знаю, каково любить кого-то больше, чем допустимо. В моем случае это были дети. Я не могла отпустить вас.

Кэрис молчит, не желая продолжать разговор.

— Тебе стоило обсудить со мной свое решение попросить об отмене.

— Он слегка застал меня этим врасплох, — говорит Кэрис. — На это не было времени.

Гвен взвешивает новую информацию.

— Просьба отменить правило была не твоим выбором?

«Я пытался жить без нее, но это не сработало. Поэтому мы собираемся продолжать наши отношения». Кэрис делает попытки избавиться от воспоминания.

— Не совсем. В смысле, я бы, наверное… — Она умолкает, не в силах так много говорить о…

— Говори о нем, Кэрис. Ты все еще любишь Макса.

— Конечно люблю.

— Понятное дело. Макс был твоей первой любовью.

— Макс и является моей первой любовью, — мягко поправляет ее Кэрис, — и я не думаю, что это когда-нибудь пройдет.

— Пройдет.

Кэрис возмущена:

— Я так не думаю.

— У тебя есть право иметь партнера и семью и быть любимой в настоящем. — Гвен встает и целует дочь в голову, а затем выходит из комнаты, обронив: — Не становись заложницей прошлого.

Кэрис начинает с заготовок. Симуляция достаточно сложная, и у нее уходит больше времени, чем предполагают жесткие рамки основных маневров, потому что, когда она их вспоминает, в памяти всплывают обрывки разговоров и крупицы времени, от которых больно, как от порезов бумагой, вначале незаметных, но затем долго не заживающих. Рик, как и обещал, помогает, работая с журналами отчетов, находя те дни, которые нужны ей, однако иногда он задает слишком много вопросов, поэтому Кэрис хочется убежать вместе с Лайкой и спрятаться.

— Анна? — переспрашивает он.

Она отрицательно качает головой. Нет. Незваное имя ворвалось в ее голову, и рот открывается в удивленном ох, пока Рик смотрит на нее, — она не хотела произносить это вслух.

— Извини, — говорит Кэрис. — Я не знаю, о чем думаю.

— Не волнуйся. Ты отлично справляешься.

— По-моему, я не смогла бы сделать это одна, — говорит она, благодарная за его дружескую поддержку, даже если иногда он слишком любознателен.

Рик неловко переступает с ноги на ногу, и в ней растет страх.

— Что такое?

— Мне нужно на несколько месяцев вернуться обратно на континент, — говорит он. — Намечается большой запуск в космическом агентстве.

— О! — срывается с ее уст восклицание.

— Я приеду весной.

— Верно.

— Я должен идти, — говорит он. — Извини.

— Все в порядке.

— Посмотри на меня, — просит Рик и поднимает ее подбородок.

Кэрис вздрагивает от его прикосновения.

— Мне нужно уехать, но я не хочу.

— Почему?

— Потому что я волнуюсь за Лайку: он будет тосковать по мне, — говорит Рик с тенью смущения, неохотно отстранив руку от ее лица.

— С ним все будет в порядке, — отвечает она. — Вкус-няшки помогут отвлечь его. Хотя не знаю, что будет делать моя мама после твоего отъезда.

— А ты? Продолжишь составлять план полета? Гулять каждый день?

Она кивает.

— И сообщишь мне, если заметишь какой-то проблеск?

— Да.

— Ты будешь поливать мой подснежник, когда его привезут?

Она улыбается:

— Ты весьма неуместно веришь в то, что мои пальцы предназначены для того, чтобы копаться в земле.

— Когда я вернусь, у тебя точно будет легкая рука. Возможно, весна для всех нас станет новым началом.

От его слов сердце девушки наполняется чувством вины, норовящим выплеснуться наружу и в четыре раза усилить зимний холод на Воеводе 18.

Кэрис продолжает воспроизводить основу карты пояса астероидов, работая с отчетами миссии, которые удалось взять в ЕКАВ. К счастью, Рик удалил все личное, просто оставив наборы координат, взятых из бортового журнала «Лаерта». Она записывает строки кода симуляции и множество основанных на лучшей практике рекомендаций для пилотов.

Гвен все еще часто навещает ее. Кэрис сделала попытку приготовить спагетти, но блюдо оказалось отвратительным, поэтому она, как и прежде, заказала еду из ресторанов Ротации.

Лайка едва не лопнул, съев целую тарелку отвергнутых спагетти.

— Почему ты продолжаешь приезжать ко мне, мам? — как-то спрашивает Кэрис. — В смысле, мне это нравится, но ты, наверное, хочешь быть дома?

Гвен взвешивает свой ответ, сидя на полу, тряпочкой чистя лады акустической гитары и отодвинув в сторону кучку замененных струн.

— Я считаю, тебе не стоит слишком долго находиться одной в этом году после такого тяжелого испытания.

— А как насчет папы?

— Ох, он в порядке. Мы разговариваем через Майндшер, когда я здесь.

— Хорошо. — Кэрис ненадолго умолкает, а затем говорит: — Дело в том, мам, что год уже прошел.

— И тебе лучше? Ты по-прежнему одна. Я буду навещать тебя, пока Рик не вернется, затем, возможно…

— Мам, — отвечает Кэрис, — я не думаю, что Рик вернется.

— Конечно вернется. Он оставил тебе свой подснежник, чтобы ты заботилась о нем. Он приедет.

— Гвен, послушай меня. По-моему, Рик не вернется.

— Не гвенкай мне. — Она откладывает гитару, вновь размышляя над ответом, обдумывая каждое слово, чтобы как можно меньше обидеть, но максимально передать свои мысли. — Тебе не приходило в голову, дорогая, что, вероятно, он хочет, чтобы ты попросила его вернуться?

— Я не могу — он не… — Она умолкает. — Он не манипулятор.

— Но также верно то, что у него нет какого-либо плана действий. Он святой и явно преданный. И, возможно, пришло время тебе тоже проявить к нему снисходительность.

Кэрис ужаснулась:

— Не таким образом.

— Почему не так?

— Я не чувствую… — Она не заканчивает фразу. — Нет. Именно так. Мне больше нечего добавить. Я не чувствую.

Как она может опять что-то почувствовать? Эта мысль чужда ей, и Кэрис вновь и вновь обдумывает предложение своей матери, размышляя о том, будто Рик к ней неравнодушен. А через некоторое время осознав, что испытывает определенный интерес, девушка начинает ненавидеть себя. Черт. Она думала, что отстранилась от всего этого.

Кэрис сидит на рабочем месте, взяв Лайку на колени, перед ней открыта симуляция полета, и она сомневается, что действительно хочет это сделать, ее рука несколько раз поднимается и опускается, перед тем как включить Стенные реки. Она хочет написать Рику, как вдруг…

«Помогите, это Кэрис Фокс, запрашиваю помощь. Озрик, ты видишь мои сообщения?»

«Кэрис. Тут много помех, и вы выпадаете из диапазона».

Эта мысль переворачивает ее разум, психические блоки рушатся, как камни. Желчь поднимается в горле, когда ее стена исчезает и на ней появляется лицо Рика, больше, чем в жизни, обеспокоенность читается в его чертах.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

— Я тебе позвонила? — Она вздрогнула, все еще пребывая в воспоминаниях. — Я собиралась написать, но…

— Когда?

— Прямо сейчас. — Кэрис видит на заднем плане проходы между синими рабочими станциями, все они пустые, со столами и стульями, уходящими вглубь комнаты. Она глубоко дышит, успокаиваясь. — Я позвонила, чтобы поздороваться.

— Ох! — Он откидывается на спинку стула. — Привет.

— Ты можешь говорить?

— Конечно, — отвечает Рик. — Просто я теперь в городе-призраке.

— Хорошо выглядишь, — замечает она, придя в себя, хотя это неправда: изможденный и бледный, с торчащим белым хохолком, он выглядит так, будто спал за столом.

— Врунья.

— Кто-то однажды сказал мне, что быть всегда участливым — это хороший тон.

Рик улыбается:

— Ты, наоборот, выглядишь отлично. Как собака?

Кэрис берет Лайку и подносит его к экрану. Тот падает, его полный животик распластывается по камере.

— Привет, дружище, — говорит Рик. — Мне кажется, он подрос, да?

Она кивает.

— У меня есть прогресс с симуляцией.

— Серьезно?

— На самом деле я думаю, что взломала ее.

На лице Рика появляется лучезарная улыбка, и Кэрис чувствует, что ей становится тепло от его радости.

— Ты будешь спасителем Европии.

— Мы будем. Ты и я… мне бы не помешало немного помощи, если ты свободен, — говорит она.

— Кэри, для тебя я всегда свободен.

Рик понимает, через что она прошла и что чувствует. Опустошенный из-за потери Макса, он никогда не посягает на ее воспоминания или присутствие Макса в ее жизни. Он понимает. В какой-то мере утрата Кэрис коснулась и его тоже. Оставив Макса неприкосновенным в знак своего уважения и движимый этим чувством, Рик решает не рассказывать Кэрис о том, как он перепрограммировал спутниковые дроны, чтобы они вернулись за ними, и таким образом нарушил каждый протокол ЕКАВ об искусственном интеллекте. Он не рассказывает ей о том, как ему пришлось прикрывать изменения в кодировках или почему он теперь работает удаленно, чтобы держаться подальше от вездесущего наблюдения программы искусственного интеллекта. Заявив о собственной роли в ее спасении, в то время как Макс умер, он завладел бы тем, что она считает решительно и душераздирающе личным.

Подсознательно Рик боится выговора и порицания за то, что смог спасти лишь ее.

Рик никогда не скажет Кэрис ничего, что могло бы причинить ей боль, однако Гвен чувствует, что это обязанность матери. Гвен глубоко вздыхает и гладит рукой пространство на полу рядом с собой — она отшлифовала доски: делать что-то собственными силами — долгий путь, а она работала над квартирой Кэрис на протяжении каждого визита всю зиму.

Кэрис послушно опускается на пол рядом с матерью и начинает играть кусочком наждачной бумаги. Они сидят вместе, над ними возвышаются огромные окна от потолка до пола, на остальных стенах — пустые рамки экранов.

— Я хотела поговорить с тобой, Кэри, о Максе.

Это звучит знакомо. Мягкий женский голос где-то над ней. Не нужно говорить о Максе.

— Кэрис. — Гвен выглядит обеспокоенной.

Ее дочь резко поворачивается в сторону комнаты:

— Ты собираешься сказать, что мне стоит идти дальше? Потому что я слышу твои слова, правда, — говорит она. — Но что если не смогу снова чувствовать, как прежде?

— Возможно, ты уже не почувствуешь, как бабочки порхают в животе, однако можешь получить стабильность. Либо у тебя возникнет ощущение полета, но без парализующей неуверенности по поводу того, где он или как ты выглядишь.

— Имеешь в виду, — говорит Кэрис, — лучше согласиться на меньшее?

— Согласиться осесть, — усмехается Гвен. — Мы все притираемся друг к другу. Не существует человека, который полностью совпадал бы с той фантазией, с нашей мечтой. Каждый притирается в отношениях. То, в чем ты решишь пойти на компромисс, зависит от тебя.

— Ты советуешь мне остановиться на ком-то, кого я не люблю так, как любила раньше другого.

— Нет, я говорю не об этом, — отвечает Гвен, — но, как я уже сказала, большинство людей не чувствуют огонь первой любви во второй раз. Не жертвуй своим счастьем ради его поисков.

«Видишь, я спас тебя, когда мы встретились, и я спасаю тебя сейчас».

Кэрис отбрасывает наждачную бумагу и встает.

— Я понимаю, о ком ты говоришь, мам. Речь идет о Рике.

— Подумай об этом. Попробуй. Он хороший мужчина, Кэри, и нет ничего постыдного в том, чтобы любить хорошего друга.

— Я должна признаться тебе в чем-то ужасном. — Кэрис заводит руку за спинку стула и поднимает горшок, потрескавшийся ото льда.

— О нет. Что ты наделала? — Рик наклоняется вперед и, прищурившись, смотрит вниз со Стенных рек. — Это что, лед?

— Я убила его. Мне так жаль.

Он смотрит, как Кэрис держит его подснежник, и лицо Рика озаряется теплой улыбкой.

— Кэри, подснежники цветут зимой, пробиваясь сквозь снег своими закаленными листьями.

Она невнятно бормочет:

— Так он не погиб?

— Совсем нет. Он зацветает под этим суровым покровом.

— Я не убила его своими черными руками?

— Дай ему еще пару дней, и, возможно, он пробьется через замерзший грунт. Он скоро снова зацветет.

— Из всех метафор… — бормочет она, но он пропускает ее слова мимо ушей. — Ты там скоро закончишь?

— Это вполне реально.

— Правда?

— Я могу приехать на следующей неделе, если хочешь, — говорит Рик.

Раньше она, как обычно, начала бы отказываться, но в этот раз Кэрис кивает, и у нее на сердце появляется слабое чувство вины.

— Он возвращается, — говорит она Гвен, держа в руках заледеневший горшок, и начинает плакать.

— Ох, Кэри. — Ее мать забирает подснежник и усаживает дочь, пока Лайка несется через комнату и сворачивается у Кэрис на коленях, слизнув соленую слезу, скатившуюся по ее подбородку. — Это слезы счастья или грусти?

— Я не знаю, — говорит Кэрис. — Я не знаю, что должна чувствовать. Макс однажды сказал мне: жизнь после смерти — это то, что мы оставляем в других после себя. Но что если во мне осталась лишь печаль?

— Это не так. — Гвен гладит ее по волосам.

— У меня ничего не осталось, мам. Мне нечего отдавать.

Гвен пытается найти подходящие слова:

— Я больше года думала, как поговорить с тобой об этом. Ты должна сделать Макса позитивным воспоминанием, любовью. Не уничтожай себя чувствами к человеку, с которым не можешь идти по жизни дальше.

Слезы иссякли, и Кэрис трясет головой.

— Если твоя первая любовь закончилась плохо, то твоя самооценка и уверенность в себе, твоя вера и любовь — это все находится под влиянием того, как ты любила или была любима в прошлом. Ты никогда не забудешь своего первого, Кэрис. Твое тело не знает, как это осуществить. Но если ты сделаешь это позитивным воспоминанием, то сможешь использовать чувства и опыт, которые испытала, чтобы расти, и в некотором роде сделать следующую главу твоей жизни еще лучше. — Кэрис молчит, поэтому Гвен продолжает: — Дело в том, Кэри, что первая любовь ломает тебя. Ты полностью меняешься для следующего человека.

— Вот именно, мам. Я действительно сломана. — Кэрис опять плачет, зная, что находится на распутье, откуда должна двигаться назад или вперед, как в жизни, так и во времени. Она была заморожена с того момента в космосе, с того момента, когда…

 

Глава двадцать третья

Шесть минут

Свет медленно приближается к ним, как призрак надежды. Окруженный сверкающим ореолом, частицами замерзшей воды, аммиака и углекислого газа, спутник помалу движется через поле астероидов, зеркально отображая кривизну Земли на эллиптической орбите.

— Мы же не сошли с ума? — спрашивает Макс. — Это не мираж?

Они наблюдают, как то, что сначала приняли за падающую звезду, плывет по неизменной плоскости орбиты.

— У нас могут быть галлюцинации, — говорит Макс. — От недостатка воздуха.

— Ты сможешь ухватиться? — быстро произносит Кэрис взволнованным голосом. — Это происходит. Это реально. Нам нужно действовать, пока еще не поздно.

— Уже слишком поздно, Кэри. У нас нет времени…

— Макс Фокс. — Она смотрит ему прямо в глаза, нерушимая и уверенная. — Это наш последний шанс.

Сделав сухой скрипучий вдох, он идет на уступку:

— Ладно.

— Мы можем это сделать.

— Ладно, — повторяет он.

— Под нами, слева, большой астероид. Это точка Лагранжа.

— Что это значит?

Кэрис замирает и смотрит на него с мрачным выражением лица.

— Этот астероид является точкой Лагранжа, где гравитационные притяжения Луны и Земли становятся взаимоисключающими. Я в этом уверена. Через пять секунд, когда мы окажемся с ним на одном уровне, перестанем падать.

— Давай выясним. Приготовься через пять, четыре, три, два…

Они инстинктивно сгибают ноги, словно артисты балета, которые приземляются на половицы пола сцены, и когда оказываются на одном уровне с астероидом, то впервые за почти девяносто минут перестают кувыркаться.

— Поверить не могу. — У Макса недоверчивый вид. — Физика, да? Всегда права.

— Если не учитывать то время, когда Землю считали плоской, — машинально отвечает Кэрис, сканируя взглядом небо. Она сжимает его голую руку в своей. — Я попробую связаться со спутником.

Он смотрит вниз на ее руку.

— Хорошая идея. Можешь проверить, пилотируемый ли он?

— Нет, этого не будет.

— Откуда вдруг такая уверенность?

— Как я уже сказала, — отвечает она, — это наш последний шанс. Давай им воспользуемся. — Она проверяет, на месте ли сетка флекса, обернутая вокруг ее костяшек, и печатает: — Помогите, это Кэрис Фокс с «Лаерта», запрашиваю немедленную помощь. Вы видите мои сообщения? — Она ждет. — Повторяю: Помогите, это Кэрис Фокс с «Лаерта», запрашиваю немедленную помощь. Вы сейчас видите мои сообщения?

Никакого ответа.

— Пожалуйста, помогите нам. Иначе мы здесь погибнем.

Ее аудиопередатчик, потрескивая, оживает с бренчащим звуком входящего сообщения.

— Привет, Кэрис, это Озрик.

— Вот ты где, — говорит она, в ее голосе слышится облегчение, когда синий текст заполняет боковую часть окошка ее шлема.

— Я связался непосредственно с компьютером спутника, чтобы подключиться к вам, Кэрис.

— Спасибо, Озрик. Дрон полностью функционален?

— Да, Кэрис.

— Озрик, ты перенаправил его к нам?

— Он… будет у вас через шесть минут.

— Спасибо.

— Кэрис? — спрашивает Макс. — Что происходит?

— Озрик направил спутник прямо к нам, он будет через шесть минут.

— Шесть? — Макс вздрогнул, когда Кэрис утвердительно кивнула. — Кэри, у нас нет шести минут. У нас разное количество воздуха. Кэри, я очень сожалею о том, что мы сделали раньше, когда использовали твой ранец, пытаясь создать топливо.

— Ничего страшного.

Он смотрит на нее.

— Правда?

— Конечно.

— Но я говорю, что у меня больше воздуха, чем у тебя.

— Понимаю. Пожалуйста, не волнуйся. Так у тебя есть…

— Шесть, — говорит Макс, — а у тебя две минуты. Мне так жаль. — Он морщит лицо, произнося последнее слово.

— Правильно. Если у меня две минуты воздуха, придется тебе буксировать меня. А когда я отключусь, ты откроешь воздушный шлюз и затолкнешь меня туда, чтобы реанимировать.

Он размышляет об этом.

— Довольно рискованно.

— Это всего несколько минут, и остатков воздуха в моем скафандре хватит еще на минуту или около того.

Не хватит.

— Но ты потеряешь сознание. Не думаю… — Он умолкает, все еще не в силах противостоять ужасному воспоминанию о том, как Кэрис много месяцев назад чуть не погибла на Играх Воевод. — Ты никогда не могла задерживать дыхание, Кэри.

— Я тренировалась. — На ее лице появляется кривая усмешка. Кэрис кладет руку ему на плечо, оборванная нитка завязана вокруг ее обнаженного пальца. — Давай. — Она знает, что не должна позволять ему находиться у себя за спиной или разрешать делать что-либо с ее ранцем, поэтому отвлекает его внимание на то, чтобы в последний раз проверить веревку фала.

Она не может с уверенностью сказать, откуда все это знает, почему так решительно руководствуется тем, что следует делать и что кажется правильным. Между тем Кэрис понятно одно: она не в состоянии позволить Максу пожертвовать собой ради нее. Ей ясно, какой будет ее жизнь без него: это горе. Это горе, которое она будет пытаться вытолкнуть из себя на протяжении многих лет и верить, что оно исчезло, но никто не в силах оправиться, вот так потеряв любовь, и это изменит Кэрис. Она не полюбит снова также безудержно, никогда больше не почувствует, насколько уникальна ее личность, как в те моменты, когда он освещает ее лучами своего внимания и Кэрис, полностью открывшись, проявляет свою индивидуальность.

Она глядит на него, импульсивно обхватывая руками, и он замирает, чтобы позволить ей обнять себя.

— Эй, малыш. С нами все будет в порядке. — Макс еще раз сжимает ее руку. — Давай приготовимся. — Ему никогда не приходило в голову, что можно утонуть в космосе. После того случая он пообещал защищать ее.

Он пытается быстро переместиться за спину Кэрис, и она поспешно говорит:

— Давай я это сделаю. — Она с особым усердием постукивает по его ранцу, поправляет наплечные ремни и кабели. — Вот так.

— Я лучше проверю.

— Макс, я все проверила. Тебе стоит сфокусироваться на том, как ты собираешься дотащить мое бессознательное тело в космосе.

Он взволнованно вертит в руках фал.

— Ты уверена, что это сработает? Я немного переживаю.

— Да.

— «Да» означает, что ты уверена или мои волнения таки не напрасны?

Она вновь поворачивается к нему лицом. Под ними широко расстилается мир, над Африкой сгущаются облака.

Макс остается у нее за спиной, она поднимает свою обнаженную руку к плечу, и он сжимает ее, возможно, в последний раз.

— С нами все будет хорошо. В этом случае мы выживем вдвоем.

— Что? — переспрашивает Макс, но Кэрис уже проверяет кабели и, прищурившись, смотрит на спутник, направляющийся к ним по эллиптической орбите через поле астероидов.

Скафандр Кэрис начинает пищать, в ее левом ухе звучит пронзительный сигнал тревоги, на который девушка не обращает внимания.

— Приготовься, — говорит она, когда свет становится ярче.

— Я готов. — Макс собирается с духом.

— Самое время и для меня. У меня заканчивается воздух.

На лице Макса появляется страдание:

— Ты уверена?

— Да.

Аварийная сигнализация мигает красным в центре окошка ее выпуклого шлема, и она отключает ее с помощью флекса.

— Тебе известен план. Будь готов ухватиться за спутник, как только сможешь.

Макс кивает.

— Знаешь, где находятся аварийные люки?

— Думаю, да.

— Доберись до них и немедленно подключи меня к системе обеспечения кислородом.

Макс быстро моргает:

— А что если у этого дрона их нет?

— Есть. — У Кэрис начинает кружиться голова, когда переработанный воздух в ее системе становится менее свежим.

— Правильно.

— Уф. — Она чувствует себя одурманенной и наклоняет голову, над ней простирается темнота ночного неба с россыпью звезд, похожих на нити светодиодов.

— Кэрис?

— Сконцентрируйся.

— Какая властная, — говорит Макс и улыбается, услышав, как она шепотом возражает:

— Напористая.

Он потирает руки, одна из них голая в холодном космосе, другая заключена в серебристую ткань и тепло. Он должен это сделать, причем правильно, ради них обоих. Спутник приближается, и Макс в поисках входного люка сканирует взглядом его бока. Когда он видит отверстие, у него перехватывает дыхание.

— Что случилось? — спрашивает Кэрис, ее голос звучит словно издалека.

— Там будет тесно.

— Смотри, чтобы у тебя тоже не закончился воздух. — Она говорит тихо, теперь требуется много времени, чтобы подобрать слова.

— М-м, — уклончиво отвечает он, его разум стремительно перебирает планы и идеи.

— Он будет здесь после того, как твой скафандр начнет пищать, Макс.

— М-м, — повторяет он, снова потирая руки, голую и вторую, в перчатке.

Кэрис известно, что это значит, и она не может ему позволить совершить такой поступок. Не в этот раз. Она знает: если Макс выживет, с ним все будет в порядке, его мировоззрение поможет ему прийти в себя; он вернется к той жизни, которая у него была, пока Кэрис не пошатнула ее устои.

Нет. Она ему не позволит.

Ее голова еще раз закидывается назад, а сознание начинает угасать, и Кэрис заставляет руку двигаться, чувствуя едва ощутимое облегчение, когда нервные окончания реагируют.

Она медленно засовывает обнаженную ладонь в карман на бедре, постукивая пальцами по находящимся в нем предметам, нащупывая то, что, как ей известно, должно быть там.

Она находит это и обхватывает его рукой, призывая еще одну, последнюю вспышку силы, чтобы поступить так, как надо.

— Макс, — выдыхает Кэрис, и он поворачивается к ней. — Тебе не нужно делать широкий жест, чтобы спасти меня.

— Что?

— Пожалуйста.

Он двигается к ней, но…

— Живи, хорошо? — говорит она. — Ради меня.

Одним заключительным движением она отталкивает

Макса ногами, так что он отскакивает от нее, и в тот же миг Кэрис вытягивает руку из набедренного кармана и подносит к фалу. В то время как Макса относит к приближающемуся дрону, маленький нож, который входит в набор принадлежностей каждого члена ЕКАВ, перерезает веревку фала.

— Кэрис! — Макс издает гортанный животный крик, вытягивая одну руку к приближающемуся дрону, а другую в космос… Но ее больше нет.

 

Глава двадцать четвертая

Макс лежит на диване, проснувшись и часто моргая от резкого света. Он отрывает затекшую шею от подлокотника, под которым она выгнулась, и тянется, чтобы выключить звук на Стенных реках. Новости идут бесконечным кругом, просачиваясь в его подсознание. Ему опять снились кошмары — разбитые надежды. Какое-то время ничего не было — ни воздуха, ни звука… не было ее. Он пытается думать о чем-то другом и вновь включает новости.

В открытых СМИ одни и те же лица появляются в публичных и частных зданиях, ресторанах Ротации и языковых лабораториях, а также в гостиных по всему Воеводству. Снова и снова приглашают экспертов, которые размышляют, комментируют и протестуют против главных новостей. Макс настраивается на эту волну, находя утешение в чужом страдании.

— Европия сегодня в три раза увеличила помощь бывшим Соединенным Штатам. Эксперты определили, что выжившие на юге наиболее подвержены опасности, ведь, как известно, действующие на этой территории повстанческие группы вступают в бои с командами помощи и затрудняют доставку продовольствия и воды наиболее нуждающимся…

Макс вытаскивает из-под себя картонную коробку для еды и бросает ее на пол, чувствуя, что футболка на спине пропиталась жиром. Отлично. Ведущий берет интервью у эксперта, и Макс безучастно смотрит, его лицо потрепано беспокойным сном.

— Свен, Европии будет сложно обеспечить ресурсами новые команды. Их отправляют в труднодоступные места, далеко в болота, где нормальные условия для жизни невозможны, и выжившие полны отчаяния. Их атакуют повстанческие группы — далеко не заманчивая перспектива. Утопии потребуется сильный стимул для набора людей, или нам придется рассмотреть вопрос обязательного призыва на службу. А если еще добавить постоянную угрозу поля астероидов над головой к безвыходной ситуации в Соединенных Штатах…

Макс переключает канал, не желая ничего слышать о чертовом поле астероидов — он не хочет, чтобы ему напоминали. Он немного интересуется лишь ситуациями, не связанными с его затруднительным положением, кризисами, к которым не причастен. Макс наблюдает за тем, как крутится земной шар и перемешиваются новости, так или иначе зная, что для него здесь нет места — ничего из того, что он когда-либо делал или будет делать, на мир существенно не повлияет.

Он был в оцепенении, когда вернулся и слушал доклад ЕКАВ; в таком же состоянии, когда ему предложили «отпуск по семейным обстоятельствам». Но шок перерос в злость, стоило им с довольно виноватым видом показать ему добровольный отказ от претензий по вопросам здоровья или безопасности, освобождающий Европию от любой ответственности; эти бумажки Максу с Кэрис пришлось подписать, чтобы быстро отправиться в космос.

«Отпуск по семейным обстоятельствам», — думает Макс. Какой оксюморон. Как говорит его мать, бесславное увольнение. Макс не в состоянии немедленно вернуться к Ротации либо другому подобию нормальной жизни, тем самым утвердив родителей в мысли, как низко он отдалился от идеала.

Стоило Максу подумать о них, тут же в дверях кухни с кофейником в руках появляется его отец.

— Будешь кофе? — спрашивает он.

— Да, пожалуйста.

— Сложи диван, прежде чем присоединишься к нам. И убери эту жирную коробку с ковра, — говорит он, — пока твоя мать не увидела.

Макс начинает складывать диван. Он зол, и сейчас только восемь утра. Он хватает картонную коробку из-под еды на вынос, раздраженный тем, что родители уже добрались до него со своими замечаниями, но особенно Макса раздражает то, что после всего этого он находится здесь. Он не уверен, почему опять оказался у них: никто не хотел, чтобы он был тут, включая и его самого, но врачи ЕКАВ сослались на посттравматическое нервное расстройство и не оставили ему выбора.

— Чем будешь сегодня заниматься? — кричит отец из кухни, выглядывая, когда Макс проходит мимо, и замечая жирное пятно на его футболке.

— Я думал немного поработать в магазине, — отвечает сын, морщась, потому что кофе обжигает ему горло.

Он не привык к горячим напиткам, хотя кофеин устраивает встряску его нервной системе, так необходимую Максу после переполненных кошмарами ночей. Он задыхается во сне, из комнаты будто высасывают кислород, когда он смотрит, как рука Кэрис выскальзывает из его ладони, снова и снова исчезая в темноте. Нет воздуха и нет ее.

— Потом я хотел зайти к Кенту в больницу.

Отец Макса выглядит мрачно.

— Это огорчит твою мать.

— Это не должно ее расстраивать.

— Хм-м.

Макс бросает кружку в раковину, и маленькая комната заполняется громким звоном.

— Она меня вообще когда-нибудь простит?

— Я уверен, что да. — Прэней пробегает рукой по редеющим волосам. — Дай ей время.

— Время у меня как раз есть, — говорит Макс, отбрасывая прочь образ индикатора воздуха, непрерывно ведущего обратный отсчет от девяноста до нуля.

Он отправляется на работу, бешено крутя педали, тяжело вдавливая их вниз и чувствуя, будто они ударятся о землю, вместо того чтобы сделать полный оборот и вернуться к нему. Его пульс учащается, и он ощущает, как сердце стучит в его горящей огнем груди. Максу нравится чувствовать эту боль, и если он не сможет победить дорогу, то одолеет собственное тело, заставив его подчиняться.

«Живи хорошо, — сказала Кэрис, — ради меня». Но как это сделать без нее? Как она могла думать, что у него это получится, как проглядела очевидное?

Макс пинает кирпичную стену низколежащих руин, ее кусочки крошатся на тротуар кучкой желтой пыли и мела.

— Не оскверняй прошлое, — говорит другой велосипедист, закрепляя жидким замком свой велосипед рядом с Максом.

— Я пытаюсь, — бормочет он, между тем поднимая руку в извинении.

Технически они запрограммировали роботов целый день заполнять полки, но Макс, вместо того чтобы стоять за кассой и быть вежливым с немногочисленными посетителями, решившимися зайти в супермаркет, предпочитает бессмысленный труд. Это не тот же магазин, ведь Макс живет с родителями на Воеводе 2, однако он достаточно похож на первый, чтобы причинять боль.

От продавца до шефа, затем астронавта и вновь к продавцу. Надев фартук, Макс идет на склад.

Он выкатывает тележку, забитую банками с фасолью, и начинает выставлять замену на полку. Макс находит ритм: одна влево, одна вправо, две влево, две вправо. Несколько часов проходят незаметно. Он катит тележку обратно и в этот раз наполняет ее банками консервированных ананасов. Макс перемещается в другой проход — десерты — и выставляет их: одна влево, одна вправо, две влево, две вправо.

Сбрасывая третий вид банок в тележку, обращает внимание на этикетку. Смотрит на нее какое-то мгновение. Подносит одну из банок к лицу, читая каждое слово, затем бесцеремонно бросает ее в мусорное ведро. Берет картонную коробку с банками и тоже выбрасывает их, создавая оглушительный шум.

— Что с ними не так?

Макс поворачивается и видит Линди, продавщицу в выцветшем фартуке бакалейщика с красными и зелеными полосками.

— Они просрочены, — ворчит Макс.

— Верно. — Линди утвердительно кивает. — Большая часть товара уже просрочена, но на банках это не указано, в чем и состоит гениальная особенность этих консервов.

Макс наклоняется, чтобы поднять с пола укатившуюся банку. Оглянувшись, он видит, что Линди все еще наблюдает за ним, стоя в дверном проеме.

— Чаю? — предлагает она, не двигаясь.

— Давай.

Через минуту он встает и идет за ней на меламиновую кухню, рабочая поверхность которой расположена между двумя сохранившимися остовами кирпичных стен.

Линди, прислонившись к стене, включает чайник, розовая пыль от кирпичей остается на ее икрах. Макс не замечает этого.

— Так вот, — говорит Линди.

— Так вот.

— Как проходит твой день?

— Прекрасно.

Она рассматривает его ясным взглядом.

— А ты не сильно разговорчив, да?

— Не особо.

— Иногда это хорошо. — Она барабанит пальцами по кирпичной стене, пока он стоит, уставившись на кухонный стол. — Следишь за чайником?

— В смысле?

— Он никогда нормально не закипает.

— Наверное.

Она наливает две чашки парующего некрепкого чая, торжественно передав ему менее сколотую.

Он берет ее и решает, что должен сделать над собой усилие.

— Ты долго здесь работаешь?

— С тех пор как переехала — я во второй очереди, — говорит Линди, и Макс обращает внимание на то, что она произносит это так, будто модуляция голоса стоит ей слишком больших усилий, словно девушка хронически утомлена. — Твой отец назначил меня менеджером, пока ты не приехал.

— Извини.

— Не беспокойся, — отвечает она. Макс не поддерживает беседу. — Тогда нам лучше вернуться к работе.

Он кивает:

— Спасибо за чай.

— Не стоит благодарности. — Она наклоняется отряхнуть ноги. — Черт.

Макс идет выставлять банки, возвращаясь к своему ритму: одна влево, одна вправо, две влево, две вправо. Потянувшись обратно к тележке, он видит несколько таких же банок, какие уже выбросил раньше. Отвлекшись, резко опускает руку — поврежденная банка острым зубчатым краем впилась ему в большой палец. Из него начинает хлестать красная струя, сбегающая по руке. Макс со злостью наблюдает, как его кровь струится по запястью и вниз по руке; боль пронзает тело, он выходит из себя и швыряет обидевшую его банку через весь зал.

Гусиный жир, извергаясь на зеркальное стекло витрины, растекается по полу.

— Черт побери, будто я хотел, чтобы мне напомнили.

— Максимилиан.

— Тетя Прия, — произносит Макс, когда маленькая женщина кладет руку ему на грудь.

— Твой отец сказал, что ты здесь, — говорит она в торс племянника, прежде чем крепко обнять его. Он хочет отстраниться, но она удерживает его на месте, шепча: — Это всего лишь еда.

— Но…

— Это не она. Это просто банка.

— Да, — отвечает Макс, потрепав волосы тети. — Думаю, что да.

— Пойдем, — говорит она, отстраняясь и внимательно изучая его. — Давай поговорим немного.

— Мне нужно убрать этот беспорядок. — Он жестом указывает на витрину, однако останавливается, когда видит Линди со шваброй, вытирающую лужу жира. Она кивает ему, и через секунду он отвечает ей благодарным кивком.

— Нам нужно поговорить. Я должна тебе сказать кое-что, мне уже давно следовало рассказать об этом.

Прия берет Макса под руку и пристально смотрит на сгущающуюся кровь на его большом пальце, струйка которой добежала вниз до локтя и запеклась там. Тетя показывает, что руку нужно промыть, и они направляются назад к основной кухне, где Прия включает кран и через пару секунд прислоняется к стене.

— Осторожно, — говорит Макс, к которому наконец вернулась обходительность. — От кирпича остаются пятна. — Он держит руку под напором воды, глядя на поток, смывающий кровь. — Как дела?

Она отмахивается:

— Как всегда.

— И у меня.

— Вот только у тебя не так, дорогой, — добродушно говорит тетя, — не как всегда.

— Да — наверное, ты права.

Она дает ему знак присесть, поэтому Макс устраивается на стремянке, а Прия садится на единственный раскладной стул.

— Я хотела объяснить, что имела в виду, когда мы виделись в последний раз, до того как ты вернулся.

— Да? — говорит Макс, отвлекшись на кровоточащую руку.

— Ты тогда пришел рассказать своим родителям о том, что хочешь попросить об отмене правила, и я показала тебе несколько фотографий через жалюзи. Помнишь?

— Да. — Макс пытается не вспоминать о Кэрис, стоявшей рядом с ним, об ощущении ее дыхания на своей руке, прикосновении холодных рук, когда она закрыла ими его глаза.

— Фотографии были сделаны тридцать лет назад. На этих снимках я с Франческо, моей первой любовью, — тетя улыбается, — и, так же как и ты, мы решили, что хотим быть вместе надолго.

Макс удивлен, но не перебивает.

— Я познакомилась с ним, когда мы с твоим отцом помогали твоему деду открывать рестораны в каждом из Воевод. Система общественного питания была дрянной в то время, и у нашего отца возникла идея централизовать рестораны и доставку на дом, чтобы жители могли есть вместе, это сделало бы прием пищи более социальным для людей, которые приехали на свою новую Ротацию. Франческо доставлял свежие продукты. Он был своего рода фермером и привозил фрукты и овощи по утрам, с шести до восьми. Я выбегала, чтобы встретить его гибрид, — нежно говорит она, — я всегда старалась попасть туда первой. Спустя какое-то время он начал возвращаться по вечерам, после того как заканчивал работу, и мы гуляли вместе. — Она внимательно смотрит на Макса, у которого слегка ироничный вид. — Мы были намного более целомудренными, чем представители вашего поколения случайных связей, — говорит она. — Я знаю, знаю, это не о тебе и не сейчас. Мы гуляли, держась за руки, и начали строить планы. Мне нужно было открывать ресторан в Воеводе 10. Франческо решил последовать за мной. Нам хотелось быть вместе, и мы не желали тянуть до того времени, когда, в соответствии с рекомендациями, у нас появится официальная возможность переезжать парой. Мы не хотели ждать старости.

Макс подвигается ближе, увлеченный рассказом.

— Что произошло?

— А как ты думаешь? — осторожно спрашивает Прия. — Мне было двадцать. Отец и брат негодовали. Моя мать, уважаемый ученый-генетик, была так разочарована. Они хотели, чтобы я соблюдала Правило пар. Мы ругались и спорили… Ничего не напоминает?

— Так значит, когда я приехал с Кэрис, это было похоже на повторение истории.

— Да, но мы так и не осмелились попробовать изменить правило. Это было очень храбро.

— Или глупо.

— Храбро. Однако есть еще кое-что, о чем ты должен знать, то, что неправильно понимают представители твоего поколения. — Она встает с шаткого стула, подходит к нему и хочет взять его за руку. — Ты должен знать, что не существует секретной полиции, которая врывалась бы к тем, у кого «незаконные» отношения. За нарушение этого правила на тебя не донесли бы и тебя не изолировали бы от общества. Вся правда о Европии в том, что тут практически невозможно жить, если ты не можешь следовать принципам утопии. Понимаешь?

— Что ты имеешь в виду?

— Франческо не выдержал. Он не мог вынести того, что его заставляли жить определенным образом против его желания, поэтому он покинул Воеводство. Никто не заставлял его уезжать — он сделал это по собственной воле.

Макс потирает виски.

— Ему не нужно было уезжать, потому что он нарушил правило вместе с тобой?

Прия пожимает плечами:

— Как я уже сказала, нет секретной полиции, нет отлучения от общества. Они не накажут тебя. Люди, которые не могут жить по утопическим принципам, как правило, осознают, что для них это на самом деле не утопия. Они те, кто уезжает в поисках чего-то другого.

Стремянка под Максом дрожит.

— Я думал, правила были прописными истинами.

— Твои родители хотят, чтобы они были таковыми. Мы живем так, словно эти предписания и являются таковыми. Но быть индивидуальностью также означает знать, что правильно для тебя самого.

— Это то, что я пытался им объяснить, — говорит он.

— Ты должен согласиться на жизнь в Европии. Европия не решает за тебя.

— Господи. Почему ты мне не сказала об этом?

— Ты проявил такую отвагу, попросив об изменении правил. Я полагала, это будет ради общего блага, — думала, у вас получится. Я не знала… — Она умолкает.

— Нет, — уныло отвечает Макс, — по-моему, никто из нас не знал, чем это обернется. Они в космосе. И у них в запасе воздуха на девяносто минут.

В ее голосе слышится грусть:

— Я не знаю, где сейчас Франческо.

Макс кладет руку ей на плечо:

— Это нечестно, тетя Прия. По отношению ко всем нам.

— Так и есть. Так было. Но он не был столь храбрым, как ты. Он не хотел бороться с системой. Вместо этого разочаровался в ней и уехал.

— Я чувствовал такой страх, когда был с ней, — говорит Макс. — Я не смог бы еще десяток лет жить так. Постоянно боясь, что нас поймают и выгонят.

— Только ты мог бы принять такое решение.

Макс ударяет ногой по складному стулу, и он отлетает. Прия наблюдает за короткой вспышкой его гнева, на ее лице только жалость и печаль.

— Ты ходил на поминальную церемонию по поводу кончины твоей девушки?

— Да.

— Мне тебя очень жаль. Я знаю, каково это — потерять любимого.

Макс кивает, у него мрачное выражение лица.

— Для тебя она была особенной. Поминки, наверное, стали тяжким испытанием.

— Ее семья другая. Это был «праздник жизни».

— О боже!

— Да, знаю.

Он впервые нормально улыбается, хотя на лице — отпечаток страдания. Ее поминки были болезненными. Они разрывали его на маленькие кусочки, прорезая грудную клетку, пока не вывернули наружу ребра, обнажив истрепанное сердце, бьющееся медленно, но все еще пульсирующее. Ведь это то, что, наверное, должно было случиться; вопреки голосу нашего горя, наши собственные сердца продолжают биться, хотя мы и молим о противоположном. Жизнь продолжается.

— Спасибо, тетя Прия. — В этом порыве он подходит и вновь обнимает свою тетю.

Она гладит его по спине.

— Я просто подумала, ты должен знать, — говорит она. — У тебя должна быть возможность поговорить о своих чувствах.

Он вдыхает сквозь зубы.

— Похоже, что так.

— Тебе нужно периодически возвращаться к этому, Максимилиан. Иначе оно разорвет тебя изнутри, вывернет наизнанку, а ее имя будет высечено на шрамах.

— Именно так я это и ощущаю. — Он смотрит на нее с невольным восхищением.

Она улыбается:

— Им никогда не понять, ты знаешь это.

— Наверное, так, — отвечает он. — Но я хотя бы знаю, что ты меня понимаешь. — Он наклоняется, чтобы поцеловать ее в макушку, а она шутливо отмахивается от него.

— Ты думал о том, чтобы поговорить с кем-то?

Макс пожимает плечами:

— Они прописали мне курс терапии. Я сижу в углу и разговариваю с автоматизированной программой через Стенные реки. Отличный способ почувствовать себя вменяемым.

— ПТСР— это не шутки, Макс. Ты должен заботиться о себе.

Он рукой отбрасывает волосы со лба, кровь, появившаяся после его недавнего сражения с гусиным жиром, уже засохла.

— Иногда сидеть на терапии не лучший способ двигаться вперед.

— Не спорю. Но тебе надо убедиться, что ты эмоционально силен так же, как и физически. — Она жестом указывает на его исхудавшее тело. — Не уходи с головой во что-то слишком серьезное.

— Я никогда больше не буду астронавтом, тетя Прия. Это, наверное, самое серьезное из того, чем я когда-либо занимался.

— Пожалуй. Но ты же не можешь провести всю оставшуюся жизнь на родительском диване — это не то, чего бы она хотела.

Макс молчит, хотя и признает ее точку зрения.

— Чем ты собираешься заняться? — Прия несколько выжидающе смотрит на своего голубоглазого племянника.

— Я не знаю, — отвечает он, когда они возвращаются в торговый зал, озираясь по сторонам, — но не думаю, будто то, что осталось от моего будущего, находится здесь.

 

Глава двадцать пятая

Макс направляется к светящемуся белому кубу больницы, отделение ничуть не изменилось с его последнего визита, только на стенах — таблички с другими именами, а в кроватях лежат другие дети. Бесконечный поток пациентов, нуждающихся в медицинских услугах врачей, или бесконечный поток врачей, нуждающихся в болезнях пациентов. Ему становится неловко от этой мысли, однако именно из-за его матери у него возникает все больше и больше подобных идей. Злость постоянно выталкивает их на неправильный путь, они резки друг с другом при каждом личном разговоре, поэтому не хотят общаться, в то время как должны делать попытки примирения.

Он идет прямо к палате Кента на верхнем этаже, встречая мать в коридоре, на ее лице такая же маска презрения, как и во время их последней ссоры в этом месте.

— Ты пришел. — Это все, что она говорит.

— Я хочу увидеть брата.

— О, теперь тебе это удобно. Ты никогда не заботился о нем прежде.

«Ну началось», — думает Макс. Как легко упустить из виду истину, когда аргументы превыше всего.

— Сейчас я здесь.

Она берет цифровой планшет возле двери рядом с палатой Кента, и мультяшный плюшевый мишка на Стенных реках в холле начинает весело скакать в их сторону.

— Ты не приходил сюда ради него.

— Ради него или ради тебя? — Макс впервые задается вопросом о том, что ей довелось пережить, когда он полетел к поясу астероидов. Он так хотел, чтобы они поняли его боль, что не подумал об их собственной. Ему казалось, они ее не чувствовали.

— Ради Кента, — сухо отвечает она. — Он в этом не виноват.

— Я знаю. — Макс закрывает глаза, не в силах перестать разжигать страсти. — Ты когда-нибудь спросишь меня о том, что я пережил там, наверху?

— Ты полетел. Потерпел фиаско. Я не уверена, что это стоит обсуждать.

— Она погибла, мам. Она умерла, чтобы спасти меня. Ты не можешь проигнорировать это.

— И мне тебя жаль, Макс, но данный факт не оправдывает того, что вы нарушили правила.

— Мы не нарушали правил, мы просили их изменить. И они выслушали нас, — говорит он. В отличие от тебя.

— Да, — отвечает она, стоя в ужасно узком коридоре, и, подавшись вперед, приближает к нему свое лицо так близко, что он может уловить в воздухе запах кофе, когда она дышит. — А ты не заметил, что всё… несколько изменилось, с тех пор как ты вернулся?

— Что ты имеешь в виду?

— Все отмены правил, самоанализы, разногласия?

— Отмены?

— Ты не заметил, — говорит она монотонным голосом.

— Нет. О чем ты?

— Типично для тебя. — Она отходит назад, поворачиваясь к двери палаты Кента. — Бросаешь вызов правилам утопии, а после того, как ты это сделал, даже не замечаешь, что происходит.

— Но…

— Я не знаю, что хуже: оспаривать правила или обеспечить наихудший возможный исход немногим людям, которым ты дал надежду.

— Ох, — говорит Макс, и его лицо становится мрачным.

— Вот что случается, — подытоживает она, — когда ты позволяешь ребенку бегать и делать все, что ему вздумается.

Зная, что это будет последней каплей, он тихо говорит:

— Я не ребенок.

Профессор бросает цифровой планшет и, когда он с оглушительным шумом падает на пол, произносит:

— Ты продолжаешь вести себя как ребенок, поэтому мы и относимся к тебе именно так. — Мультяшный мишка на экране перескакивает дверной проем, и она резко выключает картинку. — Почему ты меня не слушаешь? Я пытаюсь тебе помочь. Ты когда-нибудь поймешь это?

Он молчит, все его мышцы напряжены.

— Максимилиан, я знаю, что мы были жесткими с тобой, но Воеводство создано людьми и для людей. Ты все еще можешь исправить то, что натворил.

Макс молчит, обдумывая ее слова.

— Папе понравилась Кэрис, когда они познакомились.

Мать смотрит на сына в замешательстве:

— Что?

— Ты считала, она очень хорошая, пока не узнала, что я люблю ее.

— Не понимаю, к чему ты клонишь.

Он вздыхает:

— Я тебе тоже нравился, пока жил так, как ты хотела.

— Максимилиан. Ты вообще меня слушаешь? Тебе нужно исправить то, что ты натворил. Ты должен показать людям, что заблуждался и теперь будешь жить правильно.

Ее слова задевают в Максе какую-то струну.

«Живи хорошо, — сказала она, — ради меня».

Вопреки здравому смыслу, коварные слова его матери вновь и вновь закрадываются в голову, перемешиваясь со словами Кэрис, он больше не может выносить давление внутри головы и кричит, чтобы заглушить их.

Его мать удивленно смотрит на сына.

Макс пытается бороться с чувствами, его гнев выходит вместе с криком, пока не оставляет за собой пустоту.

— Я больше не могу так.

— В смысле?

Макс закрывает глаза.

— Как мне это исправить, мам?

— Ты правда хочешь?

— Правда.

Она со скептическим выражением лица смотрит на него.

— Ты действительно просишь у меня совета?

— Что мне нужно сделать? Скажи.

— Ты можешь начать помогать людям, вместо того чтобы помогать себе.

Макс не возражает, в глубине души зная, что он уже начал все исправлять, и теперь не разжигает проблемы еще больше.

Он мягко говорит:

— Я лучше, чем ты думаешь.

— Мы все на это надеемся, Макс.

— Я докажу.

— Аллилуйя, — произносит она. — Наконец-то.

— Мне может понадобиться твоя помощь, — говорит он, его внутренняя борьба завершилась, поэтому мать кивает.

— Все, что тебе потребуется, чтобы исправить это.

— Хорошо, — говорит Макс. — Теперь я могу увидеть брата? Пожалуйста.

Она соглашается, открывая дверь и пропуская его, но остается стоять в дверном проеме, наблюдая за двумя своими сыновьями.

Уставший Кент поднимает голову от подушки и расплывается в беззубой улыбке:

— Привет, Мак.

— Ого. Ты потерял еще несколько зубов?

— Все молочные уже выпали.

Кент такой гордый, и сердце Макса щемит из-за мальчика в большой кровати, гордящегося тем, что достиг определенного рубежа. Макс надеется, что Кент достигнет всех возрастных рубежей, у него появится шанс преодолеть болезнь и прожить долгую, полноценную жизнь. В отличие от Кэрис.

Осознание ее отсутствия будто ударяет его в живот. Игры горя с разумом причиняют боль, и он снова думает о том, как несправедливо, что мозг может на секунду забыть все случившееся, сделать это только для того, чтобы заново ударить. Как он мог забыть, даже на секунду, что ее больше нет?

— Ты спишь в моей комнате? — спрашивает Кент, и Макс отрицательно качает головой:

— Нет, дружище. Это неправильно, особенно когда ты часто возвращаешься домой. Я спал на диване.

Глаза мальчика округляются от удивления, когда он представляет такой бунт, и Макс ерошит его волосы.

— Но я не думаю, что останусь надолго.

— Это опять из-за девушки?

Ай!

— Типа того. Ты помнишь, что она была пилотом?

— Она летала на шаттлах.

— Правильно. И она устроила меня в ЕКАВ, космическое агентство.

Кент кивает:

— Папа рассказывал мне.

Макс бросает удивленный взгляд на мать, затем вновь поворачивается к Кенту:

— Она думала, что я могу стать астронавтом…

— Круто!

— Но я не смог… Она во мне ошибалась — я повар. — Он смотрит на брата, удивляясь тому, что делится своим жизненным выбором с девятилетним. Что ж, он понимает, что больше не с кем. — Я просто повар.

Хорошо готовлю. И есть много людей, которым нужна помощь с пищей.

— Как тут? В больнице?

— Как тут, — отвечает Макс, снова взглянув на свою мать, — но за границей. Там, где голодающие люди, и солдаты, и много тех, кто напуган полем астероидов.

Кент трет глаза руками, пытаясь следить за мыслью старшего брата.

— Ты уезжаешь?

— Да, но буду звонить тебе каждый день. — Он вытягивает запястье, так что его чип синхронизируется с чипом Кента, и берет брата за руку. — Я буду каждый день писать тебе сообщения, потому что ты мой лучший друг.

Кент садится в кровати и прижимается к Максу, положив голову ему на плечо.

— А Кэрис твой второй лучший друг.

— Ты мой лучший друг, — повторяет Макс, — а Кэрис мое все.

Макс идет прямо в призывной центр Воеводы, узнать, возьмут ли они его. Он отвечает на все их вопросы, затем проходит медосмотр. Морщится, когда рекрутер говорит, что у него отличный объем легких — если бы только Максу было известно об этом раньше, — и отрицательно качает головой, пока они проходятся по его медицинской карте.

— Заболевания глаз, нарушения опорно-двигательного аппарата, инфекции?

— Нет.

— Психические расстройства?

Он секунду колеблется.

— Нет.

— Отлично. Вы в хорошей физической форме. У вас не возникнет проблем.

— Спасибо.

Она отодвигает его заметки в сторону, на экране появляется длинный список волонтеров и новобранцев, каждый из которых должен быть проверен и отмечен.

— У вас есть рекомендации от предыдущего работодателя?

— Я тренировался в ЕКАВ, — признается он, — но, если на это нет времени, профессор Алина из южной больницы на Воеводе 2 расскажет все, что вам нужно знать.

— Идеально. В таком случае вы, наверное, сможете направиться в наш тренировочный центр завтра.

Макс не знает, какая часть его личности управляет этим; не уверен, пытается ли он доказать что-то или угодить кому-то, но Кэрис просила и он пообещал, что будет жить. Он пообещал, и он чертовски хорош.

— Макс? — чей-то голос прерывает ход его мыслей, когда он сидит на жесткой скамейке в невзрачном зале, глядя на фотографию, которую движением пальца поспешно закрывает на своем чипе. — Можешь направляться в комнату с экипировкой, где тебе выдадут оборудование.

— Спасибо.

— Тебе спасибо. Нам действительно сейчас очень нужно, чтобы люди типа тебя добровольно вступали в команды помощи, особенно для службы в конфликтных зонах.

— Без проблем.

Время сделать что-то. Время жить.

 

Глава двадцать шестая

— Что сегодня в меню — нечто заманчивое?

Макс поднимает взгляд от восьми больших чанов, в которых он готовит еду, по очереди помешивая варево в каждом из них. У него нет черпака, так что он импровизировал с тем, что смог найти. Макс полагает, это может быть частью испытания.

Они шесть недель проходили учения на Воеводе 9, где за это время их заставили сделать физических упражнений больше, чем он мог себе представить. Работа повара для команд помощи, как он теперь видит, не сильно отличается от работы астронавта. Им по-прежнему требуется твоя идеальная физическая форма, куда бы ты ни направлялся. Во всяком случае, по сравнению с этим, учения в космическом агентстве просто меркнут: тут он отжимался, делал выпрыгивания вверх из положения лежа, стоя в планке, плюс ежедневные двух-, пяти- и десятикилометровые забеги, и все время на них кричали. ЕКАВ привела его в форму (о чем свидетельствует бумага с результатами кардионагрузок), используя технику, но ему нравится бездумность старомодных тренировок на свежем воздухе. Ему по душе возможность отключиться от внешнего мира и сосредоточиться на том, чтобы пройти через тот момент.

Дзен, так они это называли. Он чувствует дзен. Отличный уровень эндорфинов.

Макс мысленно готовится к их придиркам.

— Рагу.

— Опять?

— Прекрасное питательное рагу. Если тебе повезет, я даже добавлю пару гренок.

— Не пытайся выдать эти куски черствого хлеба за гренки. Опять ты со своим бахвальством, — говорит проходящий подготовку руководитель команды помощи, и Макс улыбается в ответ.

— Это хорошая подготовка к тому моменту, когда у нас истощатся припасы.

— Так будет недолго, — говорит руководитель новой команды. — Затем нас отправят на побережье, в основную часть военной зоны.

Макс передает ему миску.

— Да?

— В прибрежных регионах США полная неразбериха, — говорит он, — все сражаются за возвышенности и водоемы.

Макс задумывается о том, где может находиться брат Кэрис, но вскоре отбрасывает эту мысль.

— Кем ты работал до этого?

— Плотником. А ты?

— Шеф-поваром.

— Надо же, — говорит руководитель команды, — я думал… — Макс смотрит на него, но он недоговаривает фразу. — Не забудь про мою добавку гренок.

Они спят в старейшем университете Европии, красивые здания из красного и желтого кирпича с комнатами из стекла и стали. В общежитиях, находящихся наверху, большие стеклянные стены без штор, поэтому Макс особо не отдыхает, но, по крайней мере, это означает меньше ночных кошмаров. Непрекращающаяся рутина, состоящая из готовки и тренировок команд помощи, отвлекла его от привычных мыслей. По ночам он осмеливается смотреть на нее, много раз открывая одну и ту же фотографию: Кэрис стоит в его объятиях на фоне развевающихся цифровых флагов Игр Воевод.

Они в другом климате, в том, что кажется теперь иной жизнью.

Подав завтрак, Макс присоединяется к лекциям по оказанию первой помоши и питанию, проходящим в здании университета. Он на автопилоте смешивает одну ложку соли с восемью ложками сахара, добавляя пять чашек питьевой воды, чтобы сделать раствор для регидратации. Инструктор Келли кивает головой в знак одобрения:

— Вы знаете свое дело.

— Я проходил учения в ЕКАВ. Гидратация очень важна в космосе.

Взглянув на историю Макса, инструктор мягко говорит:

— Да, хотя я полагаю, вода становится более вязкой при отсутствии гравитации.

— Ббльшая часть поступает в тело через трубки. Ты можешь утонуть в собственных слезах, если они заполнят твой шлем во время выхода в открытый космос.

Инструктор выглядит шокированной пару секунд, затем приходит в себя, хлопает Макса по плечу и направляется к следующему стажеру.

— Слишком много соли, — говорит она. — Твоего пациента затошнит от этой соленой воды.

Макс готовит еду для своей команды, поочередно меняясь с другими поварами на завтрак, обед и ужин. У них собралась хорошая компания добровольцев, хотя они по понятным причинам озабочены неизбежной поездкой в бывшие Соединенные Штаты. Каждая фраза начинается с «когда», а не с «если»; они много говорят о том, что будут делать, столкнувшись с повстанцами.

Лагерь быстро подхватывает малейшие новости из первоисточников, в то время как множатся слухи, сводящие новобранцев с ума. Немало из них просится домой или использует свободное время, чтобы позвонить близким, Стенные реки постоянно освещают стены общей гостиной.

Максу хочется поговорить с кем-то, кто знал Кэрис. Не с кем-то, кто слышал о ней, не с тетей Прией или даже Кентом, для которого она была дорога; он хочет поговорить с тем, кто слышал ее смех, кому были известны ее амбиции, кто прикасался к ней. Он боится, что она станет призраком, Макс постоянно смотрит на фото с Игр отчасти для того, чтобы держать в памяти ее лицо. Ему хочется написать Лю, однако тот не звонил уже какое-то время. «Расскажи мне про свое любимое воспоминание о Кэрис», — сказал Лю на поминках, и Макс его стукнул. Лю пробовал снова и снова, но было ясно, что Макс очень переживает. В конце концов Лю оставил его в покое.

В свободное время Макс пишет Лилиане на Майндшер. Удивленная его сообщением, она быстро отвечает.

— Король десертов, — печатает она, и красный текст появляется в маленьком окошке на стене общей гостиной, где Макс сидит с еще парой человек, которые разговаривают с семьями и друзьями на отдельных Стенных реках. — Больше не астронавт?

— Судя по всему, нет, — отвечает Макс. — Теперь я король рагу.

— Ты, по крайней мере, король.

— Как ты?

Пауза.

— Мне ее не хватает.

Он закрывает глаза.

— Мне тоже.

— Теперь, когда ее не стало, никто не зовет меня Лили.

— Я понимаю, о чем ты, — печатает он. — Меня теперь вообще в принципе никто никак не зовет.

Опять пауза, и он наблюдает, как она набирает текст, ожидая, пока появится сообщение.

— Можешь звонить мне, если захочешь.

— Спасибо. Ты тоже. — В качестве запоздалой мысли он добавляет: — Если к тому времени я не окажусь в тех руинах, что остались от Америки.

— Храни тебя Бог, — печатает она, — и будь осторожен.

Любое проявление чувства опасности Макс ассоциирует со слухами или расплывчатым, туманным будущим, в то время как его товарищи говорят «когда» вместо «если», он думает лишь о минутах. Следующие десять потратит на двухкилометровый забег. Двадцать после этого — на приготовление обеда.

В один из дней, когда Макс моет шестнадцать кастрюль, крутя стальную посуду под потоком воды — девять минут, — старший инструктор, та, что похвалила его за технику приготовления раствора для регидратации, застает его на кухне. Макс переходит к ножам, по очереди затачивая каждое лезвие, когда она обращается к нему с просьбой.

— Вы хотите, чтобы я рассказал им о поле астероидов, — повторяет он.

— Пожалуйста, — говорит Келли, подавая ему очередной нож. — У тебя есть непосредственный опыт. Многие люди напуганы.

Макс одной рукой потирает висок, все еще держа в другой заточку.

— Вы же знаете, что я подписался работать поваром? Это не относится к моей деятельности в космическом агентстве.

Она подбирает слова:

— Дело в том, Макс, что с учетом твоих учений в ЕКАВ и твоего опыта ты наиболее подготовлен из всех нас.

— Это не так.

Келли ласково улыбается:

— Ты слышал о том, что случилось с первыми астронавтами, когда они увидели Землю с Луны?

Он мысленно перебирает варианты.

— Один маленький шаг для человека. Больше ничего не приходит на ум.

— Они посмотрели вниз на нашу крошечную планету и увидели, что национальных границ не существует и конфликты между людьми не важны, потому что мы все там, вместе. Они придумали для этого специальный термин — эффект общего обзора. — Она передает ему следующий нож. — У людей, видевших Землю из космоса, есть представление, которого другие не имеют.

Он вздыхает:

— И вы считаете, у меня оно есть.

— Разве нет?

Макс не хочет называть это видом когнитивного изменения, вероятно, им не испытанным. Он не желает открывать ей, что единственными когнитивными изменениями, испытанными им в космосе, являются горе, потеря и продолжительный психический хаос, который он пытается подавить рутиной.

— Я видела, как ты превосходишь лучших здесь. Ты умеешь импровизировать. Ты адаптируешься. Из всех, — Келли жестом обводит помещение, хотя они в этой комнате одни, — именно ты должен вести за собой команду. Тебе следует быть командиром.

Макс минуту молчит, водя лезвием кухонного ножа по стальному стержню точилки и думая, как правильно сформулировать свою мысль.

— Келли, — можно звать вас так? — дело в том, что я не солдат. И я определенно не герой. — «Большинство героических поступков не связаны с жареным картофелем», — признаёт он.

— Тебе не нужно будет лететь.

Он делает глубокий вздох.

— Я не считаю, что команды помощи стоит вооружать.

— Это только для нашей защиты.

— Самозащита не должна требовать силы. Использовать силу во имя Европии ничуть не лучше, чем воевать с самого начала.

— А кто, по-твоему, выиграл войну? — спрашивает она.

— Кто выиграл? — повторяет за ней Макс. — Никто. Невозможно выйти из этого победителем, если изувечен целый континент.

— Вот именно, Макс. В точку. И между тем тебе кажется, что ты не обладаешь даром глобального видения. — Она качает головой, улыбаясь сама себе. — Почему бы тебе не присоединиться сегодня вечером к лекциям для руководителей команд, чтобы понять, подходит тебе это или нет?

— Я подумаю.

Келли делает шаг назад.

— И ты расскажешь про астероиды?

— Я подумаю.

— Хорошо. Приходи в сектор к восьми.

— Во имя кого вы действуете? — громко спрашивает Келли, и руководители команд затихают, поворачиваясь к ней.

— Не Бога, не короля или страны, — кричат они в ответ.

— Во имя кого?

— Во имя себя.

Заинтересованный, Макс выходит из кухни и, развязав свой поварской фартук, прислоняется к кирпичной стене в конце зала. Келли, повернув запястье, активирует внешние Стенные реки с четырех сторон двора, стены университета, вспыхнув, оживают.

— Команда, пришло время вам узнать чуть больше о месте, которое вы собираетесь посетить. Лучше я покажу вам реальную ситуацию, чем вы будете продолжать сходить с ума от слухов.

На всех четырех стенах появляется прямая трансляция, и руководители групп, окруженные проекциями, вытягиваются в разные стороны, чтобы лучше видеть.

— Там нет ничего, с чем вы не справились бы, — говорит Келли, — но вам следует быть готовыми, и я хочу этого.

Большой знак Южного университета Джорджии с отслаивающейся на нем вздутой краской лежит отброшенный у дороги, белые деревянные дома давно истлели, но сады и рушащаяся башня с часами по-прежнему стоят. Камера останавливается на этом кадре, позволяя их глазам привыкнуть, перед тем как изображение поворачивается, демонстрируя остальную часть пейзажа.

Раздаются удивленные вздохи.

— Что, черт возьми, могло произойти? — потрясенно спрашивает кто-то.

— Люди, — тихо говорит Макс, его пульс набирает скорость.

Выбоины и воронки испещрили землю черными дырами на месте домов и городов, изумрудная пышная зелень Джорджии давно исчезла. Им видятся изуродованные лица там, где их на самом деле нет, потому что здесь, куда ни глянь, отсутствуют какие-либо признаки жизни. Пепел покрывает все слоем серой пыли, которая поднимается от порыва ветра, вызванного поворотом камеры.

Через мгновение они осознают, что пепел клубится над человеческими останками.

— Шесть устройств, — говорит инструктор вполголоса. — Шесть ядерных устройств, расположенных достаточно близко друг к другу, чтобы создать цепную реакцию. — Она по очереди смотрит на каждого из них, пока они, вытянув шеи, глядят на опустошение, которое демонстрируется на четырех стенах. — Вот так люди сделали это. Друг другу.

Камера задерживается на остатках черепа, и Макса начинает тошнить, его сердце хаотично стучит в груди. Движение камеры задевает череп, так что он катится в их сторону и на нем раскручивается прядь каштановых волос. Макс отскакивает:

— Господи.

— Почему они это сделали — из-за нефти? — спрашивает кто-то.

— Из-за нефти, — отвечает тренер, — денег, власти, господства.

— Дерьмо, — говорит один из новобранцев. — Европия — это свет.

Макс чувствует усиливающееся покалывание на своей коже, от позвоночника к вискам, и в нем зарождается острая тревога. Среди присутствующих нарастает ропот согласия и одобрения, утихающий, когда они вновь смотрят на опустошенную землю.

— Помните, — говорит Келли, — наша единственная задача состоит в том, чтобы помогать людям.

У Макса перехватывает дыхание, его легкие начинают гореть от ужаса, и он отходит от стены, пробираясь к выходу. Он оставляет их, двигаясь к более уединенному месту.

«Это не должно было случиться», — думает Макс. Этим переживаниям надлежало иссякнуть от постоянной рутины и режима. Он присоединился к командам помощи, будто окунувшись в вакуум, — место, где дают простые задания и требуются элементарные навыки. Не похожее на космос.

— Я не смог тебя спасти, — шепчет он, опять видя перед глазами тот череп, с которого спадает прядь каштановых волос, и, словно в замедленной съемке, сливается с Кэрис, ее рыжеватые волосы спадают на него в ту ночь, когда они легли в постель, после Игр.

«Мне еще никогда не хотелось чего-то настолько сильно». Одинокая слеза стекает по его лицу. «Так не должно было случиться», — думает он. Война не может быть настолько похожей на это.

— Лилиана, — печатает он в отчаянии, активировав свой чип.

— Что произошло? — Ответ приходит быстро, и он выдыхает с облегчением.

— Я не смог спасти ее.

— Ты спас. Ты спас ее, когда вы встретились. Она становилась очень одинокой.

— Я ее подвел. — Макс пишет о своем наиболее сокровенном страхе: — И я все еще подвожу ее, сейчас.

Лилиана переключается на голосовой вызов, Макс подскакивает от звонка, а затем удивленно отвечает:

— Привет.

— Ты не должен жить согласно чему-то, — говорит она. — Ты должен просто жить. Посмотри на себя — помогаешь людям, готовишь для нуждающихся. Ты заставляешь таких людей, как я, верить.

— У тебя уже была вера. — Он прислоняется к красно-желтой кирпичной стене, по спине и лбу Макса течет пот. — Это не то, что я себе представлял, придя сюда. Я думал, меня будут учить готовить и помогать выжившим. Но это как… армия.

Она ждет.

— Они хотят, чтобы я был солдатом. — Его голос хриплый. — Они уверены, что я герой.

— Макс, ты выживший. Кэрис считала тебя героем.

Он медленно проходит под древними арками университета к саду с мощеными дорожками в вечернем тепле Воеводы 9.

— Кэрис много чего обо мне думала.

— Как по-твоему, может, стоит дать себе небольшую поблажку? Мне не кажется, что ты понимаешь. Она уважала тебя, и ты рос, чтобы удовлетворить ее ожидания. Она, в свою очередь, делала то же для тебя. Ты разве не видишь? Когда вы были вместе, то являлись лучшими версиями самих себя. Она сделала тебя более мягким и в то же время более амбициозным. А Кэрис с тобой была сильнее и счастливее.

— Возможно, — говорит он, пульс все еще чувствуется на шее, пока кровь разносит по его организму последствия панической атаки.

— Так что ты можешь быть потерянным без нее, но она была бы такой же потерянной без тебя.

— Я не солдат, Лилиана. — Его голос надламывается. — Я никогда не хотел держать на весах две жизни и решать, кто заслуживает жить.

— Понимаю, — говорит она. — Ты не хочешь, чтобы судьба опять сделала этот выбор в твою пользу.

— Мне бы хотелось, чтобы это можно было изменить, — говорит он, и к одинокой слезе быстро присоединяется еще одна, когда его сердце рвется от боли.

— Люди раньше верили, — продолжает Лилиана, — что у нас есть шанс повторить нашу жизнь. Мы проживаем ее снова и снова, и единственный способ двигаться дальше — принять другое решение, добиться иного результата. Только тогда мы постигнем высший план. Так что тот ужасный эпизод, пережитый тобой, это всего лишь один момент, который можешь прожить заново с другим исходом, и так раз за разом, пока не добьешься нужного. Ты сделаешь выбор, когда этот момент наступит снова. Ты сделаешь единственно правильный выбор.

— Я бы взял его обратно, если бы мог, — отчаянно говорит он, и, пока думает о двух жизнях, удерживаемых в равновесии, его разум, крутясь, уносится в прошлое, отматывая кадры назад, как на катушке кинопленки…

 

Глава двадцать седьмая

Шесть минут

Свет медленно приближается к ним, будто призрак надежды.

— Мы же не сошли с ума? — говорит Макс. — Это не мираж?

— Нет, Макс, — тихо отвечает Кэрис. — Это не мираж.

Под ними пыль поля астероидов кружится завитками вокруг огромного метеорита, расположенного метров на двадцать ниже. Под всем этим широко расстилается мир, над Африкой сгущаются облака. Но Макс не смотрит ни на природные явления, ни на свет медленно приближающегося к ним спутника. Вместо этого он глядит на Кэрис: ее рыжеватые волосы, заплетенные вокруг головы, крутятся внутри похожего на аквариум стеклянного шлема, маленькая ромашка вплетена в косу, лицо обрамляют выбившиеся завитки. Обнаженная рука Кэрис кажется бледной на фоне темноты Вселенной. Белая, не туго завязанная нитка в условиях микрогравитации скользит по ее пальцу, и он внимательно смотрит на нее, затем вновь окидывает взглядом лицо Кэрис.

— Почему ты так на меня смотришь?

— Как — так?

Она улыбается, ее лицо выглядит немного болезненно.

— Будто ты не видел меня несколько месяцев.

— Такое чувство, что не видел несколько лет.

Кэрис касается его плеча.

— У тебя такой вид, будто ты прошел войну.

Его взгляд падает на нитку у нее на пальце и снова возвращается к ее лицу, он молчит, и Кэрис кивает:

— Мы скоро остановимся в точке Лагранжа.

Они инстинктивно сгибают ноги, словно артисты балета, которые приземляются на половицы пола сцены, и медленно останавливаются, когда оказываются на одном уровне с астероидом.

— Физика, да? — прилежно произносит Макс. — Всегда права.

— Кроме того времени, когда Землю считали плоской. — Кэрис берет его за руку без перчатки, и он сжимает ее ладонь в ответ. Они пару секунд наслаждаются ощущением прикосновения рук, перед тем как Кэрис смотрит вверх.

— Вблизи этот астероид кажется громадным.

— Он огромен, — соглашается Макс. — Не могу поверить, что мы пролетели так близко к нему.

— Мне жаль.

— Не стоит.

Не в полной мере готовая снова вернуться к этому, Кэрис задает вопрос, на который уже знает ответ:

— Сколько времени у нас осталось?

— Теперь? — спрашивает он. — Думаю, спутник будет у нас через шесть минут.

— Шесть минут. Это не долго.

Макс отводит руку не для того, чтобы заявить что-то, просто ему так удобней.

Шесть минут: столько времени нужно, чтобы идеально проварить яйцо вкрутую; это средняя продолжительность секса у большинства пар; время, которое потребовалось для опустошения Нью-Йорка.

— Целая жизнь, — говорит он. — Ты жалеешь об этом?

— О чем этом? Нет, — торопится ответить она. — Возможно. Я не знаю. Иногда думаю, может, лучше бы мы не просили их об отмене.

Макс корчит гримасу:

— Дело в том, Кэри, что ты и не просила. Я просил. Поэтому виновен во всем случившемся. — Она не отвечает, и он закусывает губу. — Теперь пришла моя очередь сожалеть, — говорит он.

— Не стоит. Мне не кажется, будто мы настолько хороши по отдельности.

Метеоритная пыль кружится рядом с ними, моментально закрывая полосу света от спутника.

— Ты права, — соглашается Макс, — не думаю, что врозь лучше.

Кэрис поднимает запястье, растопырив пальцы.

— Я сейчас попробую связаться с Озриком.

— Хорошая идея. — Он улыбается ей.

Она проверяет, на месте ли сетка флекса, обернутая вокруг ее костяшек, и печатает.

— Помогите, это Кэрис Фокс с «Лаерта», запрашиваю немедленную помощь. Вы видите мои сообщения? — Она ждет. — Повторяю: Помогите, это Кэрис Фокс с «Лаерта», запрашиваю немедленную помощь. Вы сейчас видите мои сообщения? Я не получаю никакого ответа, — говорит она Максу.

— Продолжай попытки.

— Пожалуйста, Рик.

Ее аудиопередатчик, потрескивая, оживает с бренчащим звуком входящего сообщения:

— Привет, Кэрис, это Озрик.

— Озрик! — вскрикивает она, когда синий текст заполняет боковую часть окошка ее шлема.

— Я связался непосредственно с компьютером спутника, чтобы подключиться к вам, Кэрис.

— Спасибо.

— Вы хотите попросить меня сделать что-то с дроном?

— Нет, спасибо.

— Вы уверены, Кэрис?

— Что мы говорили о том, — печатает она, — чтобы не добавлять мое имя в конце каждого предложения?

— Извините.

— Спасибо. Озрик, я правильно понимаю: в случае катастрофы в космосе записи разговоров ЕКАВ становятся достоянием общественности?

Пауза.

— Да, Кэрис.

— Все, о чем мы с тобой переписываемся в наши последние минуты, будет доступно для жителей Воеводства?

Опять пауза.

— Да, Кэрис.

— Ладно. Подожди.

— Кэри? — обращается к ней Макс.

— Спутник — это один из наших дронов. Он будет здесь через шесть минут. У тебя есть шесть минут воздуха, а у меня скоро останется две.

— Верно, да. Прости…

— Ничего страшного. Мы должны были попробовать сделать что-то раньше. Всегда существует опасность непредвиденных обстоятельств. Если бы не твоя попытка с топливом, не исключено, что я убила бы нас озоном.

— Но ты могла справиться и получить черный кислород, а это огромное достижение.

Она смеется:

— Это было бы нечто, правда? Вот тебе и физика.

— Я думаю, фактически это химия.

— Очень смешно. Теперь послушай, потому что я пытаюсь говорить по существу.

Макс делает серьезное лицо:

— Я заметил.

— Ты выживешь и исправишь то, что мы начали ломать. — Она берет его за руку. — Потому что мы вольно или невольно способствовали возникновению цепной реакции. Мы привлекли так много внимания к одному правилу, которое нам не понравилось… подорвали понятие о высшем благе. — Она смотрит на него, взывая к его пониманию. — Я не думаю, что Европия была для меня утопией. Я никогда не вписывалась в идеалы индивидуализма, но это не значит, будто я рада тому, что они рушатся. Поэтому, пожалуйста, Макс. Тебе нужно вернуться и все исправить.

— Я не могу этого сделать, Кэри.

Она вздыхает:

— Я боялась, что ты так скажешь.

— Тебе нужно знать: я видел свою жизнь без тебя, и, откровенно говоря, она мрачная.

— Она может стать нормальной.

— Я знаю, что нет. Я видел это, — говорит он. — Моя семья не простит мне, и для меня там, внизу, не останется места. Навыки, которыми я владею, вещи, которыми хочу заниматься… Я никому не нужен, если тебя нет. Без тебя я не герой.

Кэрис задумывается.

— Но мы разрушили это, Макс.

— Нет.

— Да. Мы способствовали тому, чтобы они начали пересматривать правила. — Она прикасается к нему.

— Это может быть правдой, — говорит Макс, — и мне больно признавать это, но любая система, которую смогла сломать моя любовь к тебе, похоже, изначально являлась достаточно хрупкой.

Она выдыхает, снова взяв его за руку:

— Вау.

— Я знаю.

— Я в это не верю. Макс Фокс отвергает утопию?

— Это правда.

— И еще, извини, ты только что сказал, что любишь меня?

— Конечно люблю. Я сожалею лишь о том, что нечасто признавался в этом. Мне стоило говорить такие слова каждый день.

— Нет, — тихо отвечает она. — Так это почему-то кажется более значимым.

— Я пытался. Особенно на корабле. Мне всегда нравилась та часть из «Гамлета», где он пишет письмо Офелии. Я хотел прочесть ее тебе — сегодня утром.

— Правда?

— Да.

Он откашливается.

— Не верь дневному свету, Не верь звезде ночей, Не верь, что правда где-то, Но верь любви моей. [37]

Кэрис заметно тронута:

— Макс, ты что, читаешь мне Шекспира?

— Да.

— Черт возьми. У меня, наверное, галлюцинации, — говорит она. — Они, похоже, действительно запрограммировали подачу воздуха так, чтобы кислород поступал медленнее, когда заканчивается.

— Замолчи.

— Извини. — Кэрис смеется.

— Перестань дразниться. — Он хватает ее и прижимает к себе настолько сильно, насколько может. — Ты портишь момент.

— Я просто обрадовалась, что ты признался мне в любви.

Макс на секунду замирает, затем, придя в себя, регулирует скафандр.

— Нам нужно тебя подготовить.

Кэрис вздыхает:

— Макс…

Он поспешно перемещается за спину Кэрис и устраивает представление, постукивая по ее ранцу и регулируя плечевые ремни и кабели.

— Готово. — Макс остается у нее за спиной, в то время как она поднимает свою обнаженную руку к плечу, а он сжимает ее, возможно, в последний раз. — Слушай меня, Кэрис. Когда твой запас воздуха иссякнет, тебе нужно будет быстро поменять баллоны. Я уже их ослабил — ты просто переставишь трубку и закрутишь ее на другом ранце, хорошо? Поворачивай, пока не зафиксируется. — Он гладит ее по руке. — Поняла?

— Нет, Макс. Я знаю, что ты собираешься сделать, и я тебе не позволю. Ты не оставишь меня из-за какой-то рыцарской ерунды. Ты не отдашь мне свой ранец, — говорит она, повернувшись так резко, что его разворачивает вслед за ней. — Я не позволю тебе это сделать. Ты не должен меня спасать.

— Кэри, нет, — говорит он.

— Я уже не буду тем же человеком, если оставлю тебя здесь, — так что я не оставлю.

Он шокирован.

— Да, — продолжает она, ее голос снова становится нормальным. — Но у тебя все еще есть время. Ты можешь добраться до дрона и возвратиться на Землю. Ты снова увидишь брата. — Она пытается быть бессердечной: — Так легко его бросать — это эгоизм с твоей стороны.

— Легко?! — кричит Макс. — Думаешь, хоть что-то из этого было легким'! Потому что жить без тебя тоже будет нелегко, — говорит он. — Я не позволю тебе перерезать веревку, чтобы спасти меня. Ты говоришь, я пытаюсь быть рыцарем на белом коне, Кэри, но ты не лучше.

— Извини, что я разбила корабль, — отвечает она, быстро сменив тему, и он умолкает от удивления.

— Ты разбила?

— Да. Я опустилась слишком глубоко. Думала, что вижу — нет, я действительно видела — путь через астероиды. Выход.

Он удивленно поднимает брови:

— Путь к выходу? Вау.

— Знаю, — продолжает она. — Но я разбила корабль, пытаясь по нему пройти. Метеорит сделал пробоину в корпусе, а дальше… остальное ты знаешь. Мне так жаль.

— Ах, ну что уж теперь.

— Это все?

— Сейчас уже ничего не вернешь, — говорит он, оглядываясь вокруг. — Но путь к выходу? Кэри, ты сделала это.

— Я рисковала нашими жизнями, чтобы сделать это. А теперь мы застряли вдвоем.

— На две минуты, может, меньше. Ты уверена, Кэрис?

— Я уверена. А ты?

Они переводят дыхание, никто не хочет считать, сколько еще вдохов до последнего у них осталось.

— Тогда мы решили с этим, — грустно говорит он. — Ни один из нас не желает улететь в этом спутнике.

— Я точно нет. А ты?

— Нет, — отвечает он, смирившись. — Без тебя я потерян.

Она вздыхает:

— Тогда это все.

— Да.

— Что мы делаем?

— Думаю, нам стоит насладиться моментом, — говорит он. — Мы смотрим, как северное сияние горит над атмосферой, вспоминаем наши семьи, благодарим наши счастливые звезды и желаем спокойной ночи.

— Это окончательно?

— У нас заканчивается время, Кэри. Это то, о чем мы говорили час назад: мы или позволим этому случиться, или возьмем судьбу в свои руки и сами покончим с этим.

— Мы сами покончим с этим, — эхом отзывается она. — Правильно. — Она берет его за руку и глубоко вдыхает.

— На три?

— На три.

Их аудиопередатчик потрескивает.

— Раз.

— Два.

— Подожди! — Кэрис вскидывает руки. — Мне всегда хотелось, чтобы ты думал, что я выше потребности слышать или говорить это. Я никогда не подталкивала тебя к произнесению этих слов. Но хочу сказать, что любила тебя, наверное, с того момента, когда ты спас мой картофель, и до сих пор. Извини, но это так, и я хочу, чтобы ты знал.

Макс глубоко вздыхает:

— Любовь с первого взгляда? Кэри, это очень романтично. Спасибо. Я этого не заслуживаю. — Затем он меняет тему разговора, не в силах устоять: — Но я всегда знал, что ты притворялась.

— А я всегда знала, что ты павлин, — парирует она, — однако почему-то мы все еще вместе.

— Да, вместе. Одни в космосе. И даже без сообщений от Озрика…

— Озрик. Почти забыла.

Она быстро печатает Озрику координаты пути выхода из поля астероидов, стараясь все вспомнить. Она записывает кратчайшие маневры и маршрут, по которому они с Максом вышли из поля, но где разбился их корабль, стоило им выйти с другой стороны. Синий текст пульсирует на стекле ее шлема и исчезает.

— Одни в космосе, — повторяет он.

— Мы нигде, Макс.

Он улыбается:

— Наверное, так. И это забавно, потому что истинное значение утопии — не там, в «идеальном месте». — Он указывает на Землю, медленно движущуюся под ними. — В переводе с греческого утопия означает «отсутствие места».

— Ты говоришь мне, что, несмотря на все их позерство, Европия отправила нас в настоящую утопию? — Она начинает смеяться.

— Знаешь, — отвечает он, — я хотел попасть домой, с тех пор как мы оказались здесь. Я продолжал верить, что наши лучшие дни пройдут на Земле. Но, несмотря ни на что, я был так счастлив тут, с тобой. Идеальное место не в политическом государстве или философском движении. Оно тут, в нас, — говорит он, и она начинает очень тихо плакать.

«Я с тобой, — сказал ей Макс как-то давным-давно. — Кэри? Я с тобой». Однако она никогда по-настоящему в это не верила. Но он тут, у него достаточно воздуха, чтобы выжить и попасть домой; вместо этого он выбрал… Кэрис останавливается.

— Озрик, — быстро печатает она, — я отправила тебе координаты для выхода из пояса астероидов. По ним в самом деле можно пролететь. Я думаю, вы сможете опять покинуть Землю, если захотите. Но перед этим скажи им…

Кэрис обдумывает свою мысль. Она вспоминает о том, что говорила ее мама, или сказала бы, или могла бы сказать, наконец чувствуя себя благодарной за то, что Гвен была права лишь наполовину.

— Скажи им, что первая любовь может сломать тебя. Но она также может и спасти тебя.

Макс и Кэрис наблюдают за тем, как северное сияние танцует в атмосфере над Северным полюсом и близлежащими территориями, гамма зеленых цветов подскакивает и падает в небе над их домами из альтернативного будущего — будущего, о котором они никогда не узнают.

Аварийная сигнализация Кэрис начинает пищать, пока они продолжают любоваться переливами красок.

— Пора.

— Хорошо. — Он смотрит на верхнюю точку сияния, алые лучи которого поднимаются в космос, невидимые для случайных зрителей, способных различить лишь синие и зеленые оттенки в северном полушарии.

— Макс, я… — Она указывает на свой скафандр, сигнализация горит красным, у Кэрис виноватое выражение лица. — Я не думаю, что смогу. — Мысль об отключении собственного запаса воздуха, даже если он заканчивается, ужасает ее.

— Как насчет того, чтобы помочь друг другу? — Он медленно обнимает ее, обнаженная рука Макса покоится на винтовой резьбе у нее за спиной. — Теперь положи руку на мою.

Она заводит руки ему за голову, легко прикасаясь ладонями к стеклу его шлема. Нежно кладет голые пальцы на трубку у задней части его шеи.

Белая нитка, слабо завязанная у нее на пальце, свободно свисает.

— Без извинений, — говорит он.

— Это то, чего мы хотим. — Она кивает, когда начинает звучать вторая сигнализация.

— На три.

— Без обратных отсчетов, Макс, — говорит она, и он все понимает. — Это конец.

Очень нежно, не закрывая глаз и не отворачиваясь, подняв руки вверх и обвив ими друг друга, Макс и Кэрис отсоединяют шлемы, вдыхая холодную темноту.

Млечный Путь за ними горит огнем, когда их легкие сдавливает непосильный груз; и во власти любящих объятий, под тяжестью тысячи звезд Макс и Кэрис начинают свой последний танец.