Подготовка переворота 18 ноября. – Арест Директории. – Верховный правитель.

Покинув железнодорожный вагон (свое первое пристанище в Омске), адмирал перебирается в город. В дальнейшем он поселился в особняке на берегу Иртыша, где и жил вплоть до эвакуации.

Омск, хотя и был уже тогда одним из крупнейших городов Сибири, но по российским меркам был достаточно провинциален и насчитывал до революции 130 тысяч жителей. (Для сравнения: в Петрограде накануне революции проживало 2 миллиона человек, в Москве – 1 миллион 600 тысяч, в Варшаве – 800 тысяч, в Одессе и Киеве – по 600 тысяч). Но, будучи важным железнодорожным узлом, к тому же расположенным в крае со значительной долей казачьего населения, сыгравшего активную роль в свержении советской власти, он притягивал многих из тех, кто бежал из европейской России на восток после Октября.

Разговоры о необходимости диктатуры становились все настойчивее по мере военных поражений Директории. С Колчаком встретился В.Н. Пепеляев, который сообщил ему, что «Национальный центр» обсуждал вопрос о нем как о кандидате в диктаторы, втором после генерала Алексеева. Колчак в принципе не возражал и дипломатично сказал о варианте принятия на себя роли диктатора как о «жертве», которую он может принести, «если будет нужно» (так записал в своем дневнике Пепеляев). Таким образом, адмирал был осведомлен о планах заговорщиков и не возражал против предлагаемой ему роли. Конечно, конкретная дата переворота могла быть ему неизвестна – но и только.

В то же время очевидно, что в подготовке переворота он лично не участвовал, – это подтверждается всеми мемуаристами. В дни, предшествовавшие этому, Колчак отбыл в поездку на фронт для личного ознакомления с положением армии и с ее командным составом. Его сопровождал английский полковник Джон Уорд. Из бесед с общественными, политическими и военными деятелями как в Омске, так и на фронте адмирал окончательно уяснил, что Директория не пользуется никаким авторитетом, особенно в армии.

Раздражение военных против Директории нарастало по мере усиления межпартийной распри в правительственном лагере. Незадолго до описываемых событий на торжественном обеде, устроенном Директорией в честь союзников, произошел скандал. Группа казачьих офицеров в нетрезвом виде потребовала от оркестра исполнения монархического гимна «Боже, царя храни». При этом чиновника министерства, не вставшего при исполнении царского гимна, обозвали «паршивым эсером».

В эти дни стало известно о победе стран Антанты над Германией и ее союзниками и окончании мировой войны. Поездка была прервана, по воспоминаниям полковника Уорда, уведомлением о необходимости срочно вернуться в Омск. Источник уведомления Уорд не называет. Надо полагать, оно исходило от заговорщиков из Ставки. На обратном пути Колчак встретился с генералом В.Г. Болдыревым. На вопрос адмирала о положении в Омске Болдырев ответил неопределенно: «Идет брожение среди казаков, в особенности говорят о каком-то перевороте, выступлении, но я этому не придаю серьезного значения». Вернулся Колчак в Омск вечером 17 ноября – всего за несколько часов до переворота.

В городе было неспокойно. К адмиралу в тот вечер заходили офицеры из Ставки и казачьих частей. Велись уже прямые разговоры о смене власти и о том, что он должен принять на себя роль диктатора. Колчак уклонился от прямых предложений возглавить переворот. «У меня армии нет, я человек приезжий, – говорил он, – и не считаю для себя возможным принимать участие в таком предприятии». Все же он соблюдал осторожность.

Но, не соединившись формально с заговорщиками, Колчак и не выдал их, хотя к нему заходил в тот вечер сам глава Директории Авксентьев. По своим взглядам он симпатизировал им, но считал необходимым соблюсти хотя бы видимость законности.

Ударную силу заговора составляли военные, в том числе чуть ли не все офицеры Ставки во главе с генерал-квартирмейстером Ставки полковником А. Сыромятниковым. Наиболее активную роль играли офицеры-казаки. Политической «пружиной» заговора были упоминавшийся кадетский эмиссар В.Н. Пепеляев и близкий к правым кругам министр финансов Директории И.А. Михайлов. В их планы были вовлечены часть министров, видные деятели буржуазных организаций.

Об участии в организации переворота английской военной миссии, о чем утверждала советская пропаганда, документов нет. В основном эти зыбкие утверждения базировались на голословных обвинениях со стороны их французских коллег, выдвинутых впоследствии, после краха Белого дела, когда большинство причастных к нему, в том числе и союзные представители, стали искать «виноватых» между собой. Намеренно преувеличивая таким образом роль англичан, французы пытались тем самым возложить на них максимум ответственности за дальнейшее. Но никаких фактов, подтверждающих это, нет – доказано лишь, что офицеры британской военной миссии были поставлены в известность о планах заговорщиков и гарантировали им свое невмешательство. Остальное относится к области домыслов, основанных на близости Колчака с англичанами (ни он, ни они не скрывали взаимных симпатий) и на том, что в период его пребывания у власти офицеры английской миссии теснее других сотрудничали с ним и наиболее добросовестно помогали ему. Но это было уже после переворота, а не до него.

В этом отношении особенно эксплуатировалась фраза главы английской военной миссии генерала Альфреда Нокса, встречавшегося с Колчаком еще в Японии и после этой встречи доносившего своему начальству, что «нет никакого сомнения в том, что он является лучшим русским для осуществления наших целей на Дальнем Востоке». В глазах советских пропагандистов это служило одним из аргументов в пользу версии о режиме Колчака как «ставленника Антанты». Все это грубое упрощение, как и прямая фальсификация факта, что якобы Колчак прибыл в Сибирь вместе с Ноксом (эта ложь попала даже в Большую советскую энциклопедию). На самом деле последний еще долго оставался на Дальнем Востоке. Другое дело, что Нокс по заданию своего правительства зондировал почву в русских военных и политических кругах на предмет выяснения перспектив и методов борьбы с большевизмом, в свержении которого союзники были безусловно заинтересованы. Собеседники обменивались мнениями, изучали друг друга. Колчак стремился выяснить, в каких формах и масштабах можно ожидать помощи со стороны Англии.

Могут возразить: британская секретная служба всегда работала чисто, не оставляя следов. Но среди офицеров британской миссии не было ни одного сотрудника спецслужб, более того, единственным специалистом по России был упомянутый генерал А. Нокс. Остальные совершенно не ориентировались во внутренних русских делах; их наивность доходила до уверенности, что в борьбе против Колчака, которого они считали мудрым политиком и «либералом», большевики «коварно объединились» не с кем-нибудь, а… с монархистами! (см. мемуары полковника Дж. Уорда).

Что же, спросят, англичане были так слепы? Нет, просто Колчак, когда этого хотел, умел быть очень обаятельным и убедительным, к тому же ему это было нетрудно с людьми, искренне ему симпатичными, а он всегда симпатизировал англичанам. Так что скорее не англичане его использовали, а наоборот, он их использовал. И «романтическую» версию о «незримой руке туманного Альбиона» следует отбросить.

Роли между участниками заговора были четко распределены: назначены связные, исполнители, каждый отвечал за свой участок. Ненадежные воинские части были заблаговременно под разными предлогами выведены из города. На генерала Р. Гайду возлагалась нейтрализация чехов. В.Н. Пепеляев «вербовал» министров и общественных деятелей. Один из офицеров был приставлен наблюдать за выехавшим на фронт главнокомандующим В.Г. Болдыревым, чтобы не допустить «утечки» к нему информации. Все было готово…

* * *

Переворот произошел в ночь на 18 ноября 1918 года. Около 300 казаков во главе с офицерами окружили дом, где остались на ночное заседание глава Директории Авксентьев, член Директории Зензинов и товарищ министра внутренних дел Роговский. Кроме них, был арестован той же ночью в гостинице член Директории Аргунов. Все это были эсеры, представлявшие демократическое «лицо» власти.

Из воспоминаний бывшего члена Директории В. Зензинова:

«Вечером 17 ноября… мы мирно беседовали за чаем и уже собирались расходиться по своим домам, когда вдруг в половине первого ночи в передней квартиры Роговского неожиданно раздался топот многочисленных ног и к нам с криками «руки вверх!» в комнату ворвались несколько десятков офицеров с направленными на каждого из нас револьверами и ружьями. Под угрозой немедленного расстрела они запретили нам двигаться с места и заявили нам троим, что мы арестованы. На наш вопрос, кто осмелился дать им приказ об аресте законного правительства, они отвечать отказались. Большинство из них были пьяны и сильно возбуждены. В таких случаях револьверы обычно начинают стрелять сами, и можно только удивляться, как это тогда не случилось».

Директория уже находилась в изоляции. Ни одна воинская часть омского гарнизона не выступила в ее защиту. Батальон охраны Директории, состоявший в основном из эсеров, был разоружен. По свидетельству офицера этого батальона, опубликованному уфимской эсеровской газетой «Народ» 26 ноября, прибывшие арестовывать Директорию офицеры сказали начальнику караула, будто присланы «сменить охрану» ввиду опасности нападения. Тот заподозрил неладное, но, видя, что силы неравны, уступил, однако тайком послал гонца в казармы батальона на вокзал. Командир было поднял батальон по тревоге, но тут подоспел отряд участников переворота. После предупредительного пулеметного залпа батальон охраны, потеряв одного человека, сдался; у них отобрали оружие и вскоре отпустили. Тем все и кончилось.

В обществе отнеслись к перевороту кто безучастно, а кто и радостно, уповая на установление твердой власти, по которой так стосковался средний российский обыватель тех дней. Примиренчески настроенных членов Директории – беспартийного Вологодского и кадета Виноградова аресту не подвергли. Генерал Болдырев находился в отъезде на фронте.

Из позднейших показаний А.В. Колчака на допросе следственной комиссии в Иркутске:

«О совершившемся перевороте я узнал в 4 часа утра на своей квартире. Меня разбудил дежурный ординарец и сообщил, что меня просит к телефону Вологодский (председатель Совета министров – В.Х.). Было еще совершенно темно. От Вологодского я узнал по телефону, что ночью около 1–2 часов были арестованы члены Директории... Около 6 часов Совет министров собрался».

* * *

Хотя падение Директории и предвидели, большинство подчиненных ей министров, поставленных перед фактом ареста ее членов, были несколько растеряны. Заседание повел премьер-министр П.В. Вологодский. После того, как Виноградов в знак протеста сложил с себя полномочия члена Директории, ситуация несколько упростилась. Директория была признана фактически несуществующей. Совет министров взял власть в свои руки и постановил избрать военного диктатора с передачей ему всей полноты власти.

Поскольку кандидатура Колчака была предложена на тайное голосование, он с заседания на время «выборов» удалился. В итоге 13 из 14 голосов было подано за него и 1 – за отсутствовавшего Болдырева.

В тот же день Совет министров принял «Положение о временном устройстве государственной власти в России». Колчаку присваивался титул Верховного правителя России (первого и последнего в ее истории). Одновременно он становился Верховным главнокомандующим и был произведен из вице-адмиралов в «полные» адмиралы.

Официальное обоснование и формулировка переворота в принятых Советом министров и опубликованных в тот же день документах выглядели так:

«Вследствие чрезвычайных событий, прервавших деятельность Временного всероссийского правительства (т.е. Директории – В.Х.), Совет министров… постановил принять на себя всю полноту государственной власти».

И тут же, в следующем документе: «Ввиду тяжкого положения государства и необходимости сосредоточить всю полноту верховной власти в одних руках, Совет министров постановил: передать временно осуществление верховной государственной власти адмиралу Александру Васильевичу Колчаку, присвоив ему наименование Верховного Правителя».

Принятое наспех в тот же день «Положение о временном устройстве государственной власти в России» определяло в общих чертах компетенции Верховного правителя как временного диктатора и Верховного главнокомандующего. Неделю спустя Совмин определил размер жалованья Верховному правителю в сумме 4 тысячи рублей в месяц (в условиях инфляции тех лет это было сравнительно немного) плюс 16 тысяч на представительские расходы.

Председателем Совета министров остался занимавший эту должность при Директории беспартийный, близкий к кадетам сибирский адвокат Петр Васильевич Вологодский (в прошлом – областник). Для Колчака он являлся компромиссной фигурой и служил символом легитимности его режима. Своим приказом Колчак объявил о вступлении в верховное командование вооруженными силами и освобождении с этой должности генерала В.Г. Болдырева. Последний находился в Уфе на банкете, когда его вызвал к прямому проводу Колчак и сообщил о происшедшем перевороте. Растерянный генерал забормотал что-то об угрозе новой гражданской войны, но Колчак резко оборвал его: «Генерал, я не мальчик! Я взвесил все и знаю, что делаю. Благоволите немедленно выехать из Уфы». После колебаний Болдырев подчинился.

В правительственной декларации от 20 ноября необходимость перехода к диктатуре обосновывалась четырьмя факторами: а) чрезвычайным напряжением борьбы с большевиками; б) трудностями формирования и обеспечения армии; в) покушениями на власть «справа» и «слева»; г) отсутствием единства власти и растущим произволом на местах.

Все эти акты новой власти, наряду с официальным обращением Колчака к населению, были спешно доведены до населения и армии. В тот же день Колчак приказал освободить из-под стражи арестованных членов Директории. Через два дня они были высланы за границу и погружены в поезд, который вывез их в Китай.

Так бесславно закончила свое существование очередная «всероссийская» демократическая власть.