Женя Линдерман тосковал в Каннах. Его не радовали ни Лазурный берег, ни ласковое Средиземное море, ни уютные открытые кафешки на набережной.

Во-первых, срабатывало проклятие полковника. Прав полкан. Деловая репутация Жени Линдермана дала глубокую трещину – его начали сторониться. Пока с ним еще продолжали здороваться, но приветствия эти были холодны как лед. Причем при каждой встрече с давними знакомыми, которые теперь лишь слегка кивали ему, отчетливо слышалось: «Я здороваюсь с тобой, Линдерман, только потому, что я хорошо воспитан. Не более того».

В Каннах происходила грандиозная тусовка под названием «Русский фестиваль», на который съезжались все нужные Линдерману клиенты – массивные фигуры из министерств и ведомств родного Отечества, начинающие магнаты и состоявшиеся олигархи, которые мерились здесь стоимостью своих яхт, а также всякая сопутствующая шушера в виде творческой интеллигенции с именами. Именно здесь с особым русским размахом отмечались нужные дни рождения, юбилеи и помолвки. Здесь завязывались знакомства и контакты, здесь на новичках ставили штамп, подтверждающий их принадлежность к высшему обществу. И именно сюда каждую осень стремились душа и тело Линдермана. Только на этот раз его треснутая репутация прибежала на Лазурный берег на своих кривых, но быстрых ножках раньше, чем сам Линдерман.

Вторая причина его глубокой тоски заключалась в том, что он страшно не хотел возвращаться в Москву. Какая-то шакалья интуиция подсказывала ему, что ничего хорошего на родине на этот раз его не ждет. Вообще к родине Линдерман испытывал смешанные чувства. Иногда она пугала его обилием правоохранительных органов и тем вниманием, которое они время от времени проявляли к нему и его бизнесу. Что и говорить, иногда она казалась ему недостаточно приветливой. Но по большому счету Женя Линдерман был искренним патриотом России. Потому что она единственная принимала его таким, какой он есть. Иными словами, только здесь Линдерман, во-первых, мог нормально заработать. А во-вторых, заработать тем, чем он умел – его специфическим модельным агентством. Когда Женя в порыве минутной слабости представлял свою жизнь где-нибудь на Западе, куда он в мечтах иногда все-таки переезжал насовсем, мрачные перспективы быстро отрезвляли его. Женя понимал, что он никогда не впишется в эту правильную иностранную жизнь с ее строгими уголовными законами и причудливыми этическими правилами. А главное, здесь не было таких шальных денег, которые он мог бы заработать у себя дома. Вспоминая все это в тяжелые минуты сомнений, Линдерман сразу искренне и сильно опять начинал любить Россию и тосковать по залу прилета Шереметьево-2.

Но на этот раз, как он ни старался, Линдерман так и не смог уловить в себе никакой, даже самой слабенькой, тоски по родине. Родина его теперь пугала. Там его ждал подозрительно вежливый полковник, одетый в явно чужую милицейскую форму. Там его ждали неприятности. И главное, все теперь там стало очень непонятно и зыбко. И ведь не было никакого даже намека, который бы помог разгадать тайну свалившихся на него несчастий, догадаться, что за злодей стоял за ними.

* * *

Попытка провести расследование в Москве собственными силами не удалась. Главный охранник Линдермана Соловьев, велевший называть себя начальником службы безопасности, получив задаток за проведение расследования, надолго скрылся с горизонта. Он появился перед Линдерманом спустя только неделю – крайне довольный собой и одновременно очень таинственный.

– Во гад, нашел время пить! – попрекнул его Линдерман, глядя в опухшие от пьянства маленькие глазки Соловьева.

– Все это время я работал, Евгений... Давидович? – гордо ответил ему Соловьев, стараясь как можно четче выговаривать слова.

– Аронович. И что, есть результат? – подавляя бешенство, очень тихо спросил Линдерман.

Соловьев с видом фокусника выложил перед хозяином тощую серую папку, открыв которую Женя обнаружил листок бумаги с непонятными рисунками. Издали картина напоминала произведение сумасшедшего авангардиста. Приглядевшись повнимательнее, на листке можно было обнаружить множество квадратиков и кружочков, соединенных между собой стрелочками. В квадратиках и кружочках были поставлены чьи-то фамилии, а иногда просто буквы неведомых сокращений.

– Что это? – упавшим голосом спросил Женя.

– Как что? – самодовольно откликнулся Соловьев. – Аналитика, Евгений Давидович.

Некоторое время Линдерман ползал растерянным взглядом по бумажке, пытаясь уловить хоть какую-нибудь логику в стрелочках и кружочках, но быстро понял, что это занятие было совершенно безнадежным.

– Мы проанализировали все ваши связи, – наглым голосом заявил Соловьев, при этом слово проанализировали ему далось с особым трудом.

– Прямо все-все проанализировали? – тихо уточнил Линдерман, на что Соловьев охотно кивнул, не почуяв опасности в голосе шефа.

– ...Выявили скрытых и очевидных недоброжелателей... Вот они тут помечены крестиками, – ткнул Соловьев пальцем в свой причудливый чертеж.

Линдерман с интересом глянул на бумажку. Крестиками оказались помечены практически все его знакомые, обозначенные кружочками и квадратиками. Надо сказать, это расстроило его больше всего, потому что, наверное, было правдой.

– И что теперь? – поинтересовался Линдерман уже почти ласково.

– Теперь это... – слегка замялся Соловьев, пытаясь скрыть отрыжку. – Теперь бы надо профинансировать следующий этап.

– Ах вот как?! – восхитился Линдерман, даже ручками всплеснул. Несколько мгновений он молча, с зоологическим интересом рассматривал лицо Соловьева. Отчасти восхищение Линдермана было настоящим. – То есть ты, Соловьев, за мои же деньги на меня досье составляешь...

– Помилуй Бог, – обиделся Соловьев. – Как можно?!

– Доносы я и сам писать умею, – очень искренне заметил Линдерман. На этом попытки провести собственное расследование были прекращены.

* * *

– Пусик, я тебя еле нашла! – услышал Линдерман радостный визг за своей спиной. Издавать такой визг здесь, на открытой клубной веранде, могла только Лорик – последняя находка Линдермана. У нее было два огромных плюса: невероятно соблазнительные формы и патологическая глупость. С такой не страшно было пойти даже в разведку, – она бы все равно ничего не поняла и не смогла бы ничего рассказать врагу. Хотя в разведку Линдерман идти никогда не собирался. Но непрошибаемая глупость Лорика оказалась тем не менее для него крайне ценным качеством. При ней можно было говорить и думать о чем угодно. Она не задавала дурацких лишних вопросов – по той простой причине, что они у нее никогда не возникали. Именно благодаря этим волшебным качествам Лорик и отправилась на Лазурный берег Франции с самим владельцем агентства «Мадемуазель Икс» и проживала теперь с ним в одних апартаментах.

Лорик немедленно повисла на Линдермане, уединившемся было на балконе с рюмкой коньяка, и потащила его поближе к светской публике. Коньяк, надо сказать, был паршивым, если не вообще паленым. Но деваться было некуда – этим халявным коньяком от спонсоров мероприятия были заставлены все столики на вечеринке, альтернативой ему была только пепси-кола, производители которой были вторым спонсором. А поскольку эти спонсоры оплатили еще и отель, и местный транспорт, не выпить этот коньяк было никак нельзя.

* * *

– Пусик, ты только посмотри, кто там стоит! – восторженно прошептала Лорик в самое ухо Линдермана. Недалеко от счастливой пары собрала небольшой кружок благодарных слушателей известная и модная в Москве телеведущая. Линдерман ее недолюбливал. Его неоднократные попытки проникнуть на ее ток-шоу всякий раз оборачивались неудачей. Хотя деньги ее администраторам и редакторам Линдерман предлагал, по его понятиям, немалые. Но Лорик так мощно подтолкнула тело Линдермана поближе к ведущей, что та его сразу же заметила и с ехидством кивнула.

– Здрасьте! – полупоклоном ответил Женя.

– Вы знакомы? – зачарованно шепнула Лорик – и опять в самое ухо.

– Уровень растет? Поздравляю! – ехидно подмигнула стерва ведущая, кося глазом на Лорика, а затем отвернулась к публике и продолжила свой, судя по всему, увлекательный рассказ: – ...Итак, представьте себе, в этот момент в студию входит мой первый гость. Нуда, наш великий актер...

Услышав имя великого актера, Лорик побледнела от счастья. Речь шла о бородатом секс-символе нескольких поколений как советских, так и российских женщин.

– Да-да, тот самый, что должен задать тон всей программе. А программа, натурально, должна бичевать алкоголизм. Я уж не знаю, какая сволочь вообще придумала эту тему – «Алкоголизм и творчество», но редактор мне гарантировала, что все участники скажут, насколько несовместимы алкоголь и творчество... Так вот, входит этот первый гость. И пока он еще идет, у меня уже закрадываются нехорошие сомнения, что идет он как-то уж очень странно. Но когда он прошел мимо меня и я почувствовала это амбре... Короче, ноги у меня подкашиваются, но поскольку это прямой эфир, деваться уже некуда. Я с ужасом слышу не то, что он говорит, – это уже даже не важно. Я слышу, как он говорит...

* * *

Когда раздался очередной взрыв хохота вокруг ведущей, Линдерман вежливо посмеялся – так, чтобы ведущая это заметила, и потихоньку выполз из тусовки. Лорик настигла его уже у выхода из клуба на набережную:

– Пусик, куда ты от меня убегаешь?

– Иди в отель и жди меня там, – строго сказал Линдерман.

– Ну Пусик! – капризно затянула Лорик. – Почему ты уходишь? Здесь так весело...

– Так надо, – со значением произнес Линдерман. – Марш в отель.

Лорик восхищенно посмотрела ему вслед. Кажется, она всерьез полагала, что на самом деле Линдерман был разведчиком.

Линдерман разведчиком, конечно, никогда не был. И никаких дел по большому счету у него сейчас тоже не было. Зато была большая депрессия после всех этих неприятностей, из-за которой ему хотелось зарыться поглубже в песочек на местном пляже и забыться хотя бы на время. В Каннах стояла чудесная теплая ночь, но душно уже не было. Самое время для прогулок пешком.

* * *

Он прошелся сначала по набережной, потом поднялся чуть повыше в город, продолжая бесцельно двигаться вперед и пересекая одну за другой узенькие аккуратные улочки. Иногда он заходил в бары, пропускал в них по стаканчику виски, чтобы отделаться от гадкого привкуса спонсорского коньяка, а потом опять шел дальше. Наконец он устал и понял, что пора возвращаться в отель – под теплый и мягкий бок Лорика. И вот тут-то оно и случилось...

* * *

Озираясь по сторонам и стараясь понять, в каком направлении ему идти к отелю, Линдерман вдруг заметил стройную женскую фигурку. Молодая женщина шла по брусчатке, звонко цокая каблуками. Он сразу даже не сообразил, почему обратил на нее внимание. Дело было привычное – Линдерман все-таки был профессиональным ценителем женской красоты, и чувство прекрасного было в нем натренировано, так сказать, до автоматизма. В каком бы состоянии он ни находился, он всегда замечал красоту в режиме фиксации. Но здесь было что-то другое. Когда дамочка попала под свет уличного фонаря, Линдерман похолодел. Теперь он понял, в чем тут было дело. Перед ним по пустой каннской улочке шла не кто иная, как модель его агентства рыжая Кира, которую совсем недавно почти на его глазах сначала вроде бы убили, а потом вроде бы похитили.

В первое мгновение он просто испугался, будто бы увидел привидение, но потом заставил себя вспомнить, что убийство было инсценировано. Он вспомнил, как врач «скорой помощи» сказал, что это была краска, а не кровь и что потом никакого тела не обнаружили. Тогда Линдерман совладал с шоком и прибавил шагу.

Услышав шаги позади себя, Кира обернулась. Странное дело, она скользнула по Линдерману совершенно равнодушным взглядом. Она даже не вздрогнула. Сыграть такое было невозможно. Или он все-таки ошибся?

– Кира! – позвал Линдерман сначала вполголоса, а потом громче: – Кира, подожди!

Каблучки продолжали стучать в том же ритме. Она не остановилась и не ускорила шаг, потому что была уверена, что Линдерман обращается не к ней. Но потом, наверное, сообразила, что на улице больше никого нет, и снова обернулась. Она была слегка удивлена, но не более того.

Тогда Линдерман забежал к ней спереди. Никаких сомнений быть не могло. Это была Кира, даже ее родинка на левой скуле темнела на нужном месте.

Кира остановилась и непонимающе посмотрела на застывшего перед ней Линдермана. То, что она действительно не узнавала его, – был факт. Линдерман был готов поклясться в этом.

– Кира, – очень тихо сказал он. – Деточка, очнись, это я...

Изумление его было так велико, что он даже не заметил, откуда вынырнул некий господин лет тридцати и что-то строго сказал ему по-французски. Линдерман, конечно, ничего не понял. Зато у Киры при виде этого господина лицо почему-то прояснилось, будто она что-то вспомнила; она взяла его под руку, и эта парочка, обойдя Линдермана, пошла вниз по улице.