Глава I

Отъезд

В моих ушах еще звучит пронзительный свисток локомотива, шумят колеса поезда — и весь этот шум и грохот покрывают дорогие моему сердцу слова:

— Христос с тобой, деточка!

Эти слова сказала мама, прощаясь со мною на станции.

Бедная, дорогая мама! Как она горько плакала! Ей было так тяжело расставаться со мною!

Брат Вася не верил, что я уезжаю, до тех пор, пока няня и наш кучер Андрей не принесли из кладовой старый чемоданчик покойного папы, а мама стала укладывать в него мое белье, книги и любимую мою куклу Лушу, с которой я никак не решилась расстаться. Няня туда же сунула мешок вкусных деревенских коржиков, которые она так мастерски стряпала, и пакетик малиновой смоквы, тоже собственного ее приготовления. Тут только, при виде всех этих сборов, горько заплакал Вася.

— Не уезжай, не уезжай, Люда, — просил он меня, обливаясь слезами и пряча на моих коленях свою курчавую головенку.

— Люде надо ехать учиться, крошка, — уговаривала его мама, стараясь утешить. — Люда приедет на лето, да и мы съездим к ней, может быть, если удастся хорошо продать пшеницу.

Добрая мамочка! Она знала, что приехать ей не удастся, — наши средства, слишком ограниченные, не позволят этого, но ей так жаль было огорчать нас с братишкой, все наше детство не расстававшихся друг с другом!..

Наступил час отъезда. Ни я, ни мама с Васей ничего не ели за ранним завтраком. У крыльца стояла линейка; запряженный в нее Гнедко умильно моргал своими добрыми глазами, когда я в последний раз подала ему кусок сахара. Около линейки собралась наша немногочисленная дворня: стряпка Катря с дочуркой Галкой, Ивась — молодой садовник, младший брат кучера Андрея, собака Милка — моя любимица, верный товарищ наших игр, и, наконец, моя милая старушка-няня, с громкими рыданиями провожающая свое «дорогое дитятко».

Я видела сквозь слезы эти простодушные любящие лица, слышала искренние пожелания «доброй панночке» и, боясь сама разрыдаться навзрыд, поспешно села в бричку с мамой и Васей.

Минута, другая, взмах кнута — и родимый хутор, тонувший в целой роще фруктовых деревьев, исчез из вида. Потянулись поля, поля бесконечные, милые, родные поля близкой моему сердцу Украины. А день, сухой, солнечный, улыбался мне голубым небом, как бы прощаясь со мною…

На станции меня ждала наша соседка по хуторам, бывшая институтка, взявшая на себя обязанность отвезти меня в тот самый институт, в котором она когда-то воспитывалась.

Не долго пришлось мне побыть с моими в ожидании поезда. Скоро подползло ненавистное чудовище, увозившее меня от них. Я не плакала. Что-то тяжелое надавило мне грудь и клокотало в горле, когда мама дрожащими руками перекрестила меня и, благословив снятым ею с себя образком, повесила его мне на шею.

Я крепко обняла дорогую, прижалась к ней. Горячо целуя ее худенькие, бледные щеки, ее ясные, как у ребенка, синие глаза, полные слез, я обещала ей шепотом:

— Мамуля, я буду хорошо учиться, ты не беспокойся.

Потом мы обнялись с Васей, и я села в вагон.

Дорога от Полтавы до Петербурга мне показалась бесконечной.

Анна Фоминична, моя попутчица, старалась всячески рассеять меня, рассказывая мне о Петербурге, об институте, в котором воспитывалась она сама и куда везла меня теперь. Поминутно при этом она угощала меня пастилой, конфетками и яблоками, взятыми из дома. Но кусок не шел мне в горло. Лицо мамы, такое, каким я его видела на станции, не выходило из памяти, и мое сердце больно сжималось.

В Петербурге нас встретил невзрачный, серенький день. Серое небо грозило проливным дождем, когда мы сходили на подъезд вокзала.

Наемная карета отвезла нас в большую и мрачную гостиницу. Я видела, сквозь стекла ее, шумные улицы, громадные дома и беспрерывно снующую толпу, но мои мысли были далеко-далеко, под синим небом моей родной Украины, в фруктовом садике, подле мамочки, Васи, няни…

 

Глава II

Новые лица, новые впечатления

Было 12 часов дня, когда мы подъехали с Анной Фоминичной к большому красному зданию в Х-ой улице.

— Это вот и есть институт, — сказала мне моя спутница, заставив дрогнуть мое и без того бившееся сердце.

Еще больше обомлела я, когда седой и строгий швейцар широко распахнул передо мной двери… Мы вошли в широкую и светлую комнату, называемую приемной.

— Новенькую-с привезли, доложить прикажете-с княгине-начальнице? — важно, с достоинством спросил швейцар Анну Фоминичну.

— Да, — ответила та, — попросите княгиню принять нас, — и она назвала свою фамилию.

Швейцар, неслышно ступая, пошел в следующую комнату, откуда тотчас же вышел, сказав нам:

— Княгиня просит, пожалуйте.

Небольшая, прекрасно обставленная мягкой мебелью, вся застланная коврами комната поразила меня своей роскошью. Громадные трюмо стояли между окнами, скрытыми до половины тяжелыми драпировками; по стенам висели картины в золоченых рамах; на этажерках и в хрустальных горках стояло множество прелестных и хрупких вещиц. Мне, маленькой провинциалке, чем-то сказочным показалась вся эта обстановка.

На встречу нам поднялась высокая, стройная дама, полная и красивая, с белыми, как снег, волосами. Она обняла и поцеловала Анну Фоминичну с материнской нежностью.

— Добро пожаловать, — прозвучал ее ласковый голос, и она потрепала меня по щечке.

— Это — маленькая Людмила Влассовская, дочь убитого в последнюю кампанию Влассовского? — спросила начальница Анну Фоминичну. — Я рада, что она поступает в наш институт… Нам очень желанны дети героев. Будь же, девочка, достойной своего отца.

Последнюю фразу она произнесла по-французски и потом прибавила, проводя душистой мягкой рукой по моим непокорным кудрям:

— Ее надо остричь, это — не по форме. Аннет, — обратилась она к Анне Фоминичне, — не проводите ли вы ее вместе со мною в класс? Теперь большая перемена, и она успеет ознакомиться с подругами.

— С удовольствием, княгиня! — поспешила ответить Анна Фоминична, и мы все трое вышли из гостиной начальницы, прошли целый ряд коридоров и поднялись по большой, широкой лестнице во второй этаж.

На площадке лестницы стояло зеркало, отразившее высокую, красивую женщину, ведущую за руку смуглое, кудрявое, маленькое существо, с двумя черешнями вместо глаз и целой шапкой смоляных кудрей. «Это — я, Люда, — мелькнуло молнией в моей голове. — Как я не подхожу ко всей этой торжественно-строгой обстановке!»

В длинном коридоре, по обе стороны которого шли классы, было шумно и весело. Гул смеха и говора доносился до лестницы, но лишь только мы появились в конце коридора, как тотчас же воцарилась мертвая тишина.

— Маман, Маман идет, и с ней новенькая, новенькая, — сдержанно пронеслось по коридорам.

Тут я впервые узнала, что институтки называют начальницу «Маман».

Девочки, гулявшие попарно и группами, останавливались и низко приседали княгине. Взоры всех обращались на меня, менявшуюся в лице от волнения.

Мы вошли в младший класс, где у маленьких воспитанниц царило оживление. Несколько девочек рассматривали большую куклу в нарядном платье, другие рисовали что-то у доски, третьи, окружив пожилую даму в синем платье, отвечали ей урок на следующий день.

Лишь только «Маман» вошла в класс, все они моментально смолкли, отвесили начальнице условный реверанс и уставились на меня любопытными глазами.

— Дети, — прозвучал голос княгини, — я привела вам новую подругу, Людмилу Влассовскую, примите ее в свой круг и будьте добрыми друзьями.

— Мадемуазель, — обратилась Маман к даме в синем платье, — вы займетесь новенькой. — Затем, обращаясь к Анне Фоминичне, она сказала: — Пойдемте, Аннет, пусть девочка познакомится с товарками.

Анна Фоминична послушно простилась со мною.

Мое сердце екнуло. С нею уходила последняя связь с домом. «Поцелуйте маму», — шепнула я ей, силясь сдержать слезы.

Она еще раз обняла меня и вышла вслед за начальницей.

Лишь только большая стеклянная дверь закрылась за ними, я почувствовала полное одиночество.

Я стояла, окруженная толпою девочек — черненьких, белокурых и русых, больших и маленьких, худеньких и полных, но безусловно чужих и далеких.

— Как твоя фамилия, я не дослышала? — спрашивала одна.

— А зовут? — кричала другая.

— Сколько тебе лет? — приставала третья.

— А ты любишь пирожные? — раздался голос со стороны.

Я не успевала ответить ни на один из этих вопросов.

— Влассовская, — раздался надо мной строгий голос классной дамы, — пойдемте, я покажу вам ваше место.

Я вздрогнула. Меня в первый раз называли по фамилии, и это неприятно подействовало на меня.

Классная дама взяла меня за руку и отвела на одну из ближайших скамеек. На соседнем со мною месте сидела бледная, худенькая девочка, с двумя длинными блестящими черными косами.

— Княжна Джаваха, — обратилась классная дама к бледной девочке, — вы покажете Влассовской заданные уроки и расскажете ей правила.

Бледная девочка встала при первых словах классной дамы и подняла на нее большие черные и недетски серьезные глаза.

— Хорошо, мадемуазель, я все сделаю, — произнес несколько гортанный, с незнакомым мне акцентом голос, и она опять села.

Я последовала ее примеру.

Классная дама отошла, и толпа девочек нахлынула снова.

— Ты откуда? — звонко спросила веселая, толстенькая блондинка с вздернутым носиком.

— Из-под Полтавы.

— Ты — хохлушка! Ха-ха-ха!.. Она, медамс, хохлушка! — разразилась она веселым раскатистым смехом.

— Нет, — немного обиженным тоном ответила я, — у мамы там хутор, но мы сами петербургские… Только я там родилась и выросла.

— Неправда, неправда, ты — хохлушка, — не унималась шалунья.

— Видишь, у тебя и глаза хохлацкие и волосы… Да ты постой… ты — не цыганка ли? Ха-ха-ха!.. Правда, она — цыганка, медамс?

Мне, уставшей с дороги и смены впечатлений, было крайне неприятно слышать весь этот шум и гам. Голова моя кружилась.

— Оставьте ее, — раздался несколько властный голос моей соседки, той самой бледной девочки, которую классная дама назвала княжной Джавахой. — Хохлушка она или цыганка, не все ли равно… Ты — глупая хохотунья, Вельская, и больше ничего, — прибавила она сердито, обращаясь к толстенькой блондинке. — Марш по местам! Новенькой надо заниматься.

— Джаваха, Ниночка Джаваха желает изображать покровительницу новенькой… — зашумели девочки. — Вельская, слышишь? Попробуй-ка «нападать», — поддразнивали они Вельскую.

— Куда уж нам с сиятельными! — с досадой ответила та, отходя от нас.

Когда девочки разошлись по своим местам, я благодарно взглянула на мою избавительницу.

— Ты не обращай на них внимания; знаешь, — сказала она мне тихо, — эта Вельская всегда задирает новеньких.

— Как вас зовут? — спросила я мою покровительницу, невольно преклоняясь перед ее положительным, недетским тоном.

— Я — княжна Нина Джаваха-алы-Джамата, но ты меня зови попросту Ниной. Хочешь, мы будем подругами?

И она протянула мне свою тоненькую ручку.

— О, с удовольствием! — поспешила я ответить и потянулась поцеловать Нину.

— Нет, нет, не люблю нежностей! У всех институток привычка лизаться, а я не люблю! Мы лучше так… — и она крепко пожала мою руку. — Теперь я тебе покажу, что задано на завтра.

Пронзительный звонок не дал ей докончить. Девочки бросились занимать места. Большая перемена кончилась. В класс входил француз-учитель.

 

Глава III

Уроки

Худенький и лысый, он казался строгим, благодаря синим очкам, скрывавшим его глаза.

— Он — предобрый, этот господин Ротье, — как бы угадывая мои мысли, тихо шепнула Нина и, встав со скамьи, звучно ответила, что было приготовлено на урок. — Зато немец — злюка, — так же тихо прибавила она, сев на место.

— У нас — новенькая, — раздался среди полной тишины возглас Вельской.

— А? — спросил, не поняв, учитель.

— Молчите, Вельская, — строго остановила ее классная дама.

— Всюду с носом, — сердито проговорила Нина и передернула худенькими плечиками.

— Мадемуазель Ренн, — вызывал француз. — Отвечайте урок.

Очень высокая и полная девочка поднялась с последней скамейки и неохотно, вяло пошла на середину класса.

— Это Катя Ренн, — пояснила мне моя княжна, — страшная лентяйка, последняя ученица.

Ренн отвечала басню Лафонтэна, сбиваясь на каждом слове.

— Очень плохо, — коротко бросил француз и поставил Ренн единицу.

Классная дама укоризненно покачала головой, девочки зашевелились.

Тою же ленивой походкой Ренн совершенно равнодушно пошла на место.

— Княжна Джаваха, — снова раздался голос француза, и он ласково кивнул Нине.

Нина встала и вышла, как и Ренн, на середину класса. Милый, несколько гортанный голосок звонко и отчетливо прочел ту же самую басню. Щечки Нины разгорелись, черные глаза заблестели, она оживилась и стала ужасно хорошенькая.

— Благодарю, дитя мое, — еще ласковее произнес старик и кивнул девочке.

Она повернулась ко мне, прошла на место и села. На ее оживленном личике играла улыбка, делавшая ее прелестной. Мне казалось в эту минуту, что я давно знаю и люблю Нину.

Между тем учитель продолжал вызывать по очереди следующих девочек. Предо мной промелькнул почти весь класс. Одни были слабее в знании басни, другие читали хорошо, но Нина прочла лучше всех.

— Он вам поставил 12? — шепотом обратилась я к княжне.

Я была знакома с системой баллов из разговоров с Анной Фоминичной и знала, что 12 — лучший балл.

— Не говори мне «вы». Ведь мы — подруги, — и Нина, покачав укоризненно головкой, прибавила: — Скоро звонок — конец урока, мы тогда с тобою поболтаем.

Француз отпустил на место девочку, читавшую ему все ту же басню, и, переговорив с классной дамой по поводу «новенькой», вызвал, наконец, и меня, велев прочесть по книге.

Я страшно смутилась. Мама, отлично знавшая языки, занималась со мною очень усердно, и я хорошо читала по-французски, но я взволновалась, боясь быть осмеянной этими чужими девочками. Черные глаза Ничны молча ободрили меня. Я прочла смущенно и сдержанно, но тем не менее толково. Француз кивнул мне ласково и обратился к Нине шутливо:

— Берегитесь, княжна, у вас будет соперница, — и, кивнув мне еще раз, отпустил на место.

В ту же минуту раздался звонок, и учитель вышел из класса.

Следующий урок был чистописание. Мне дали тетрадку с прописями, такую же, как и у моей соседки.

Насколько чинно все сидели за французским уроком, настолько шумно за уроком чистописания. Маленькая, худенькая, сморщенная учительница напрасно кричала и выбивалась из сил. Никто ее не слушал; все делали, что хотели. Классную даму зачем-то вызвали из класса, и девочки окончательно разбушевались.

— Антонина Владимировна, — кричала Вельская, обращаясь к учительнице, — я написала «красивый монумент». Что дальше?

— Сейчас, сейчас, — откликалась та и спешила от скамейки к скамейке.

Рядом со мною, согнувшись над тетрадкой и забавно прикусив высунутый язычок, княжна Джаваха, склонив головку набок, старательно выводила какие-то каракульки.

Звонок к обеду прекратил урок. Классная дама поспешно распахнула двери с громким возгласом: «Становитесь в пары».

— Нина, можно с тобою? — спросила я княжну, становясь рядом с нею.

— Я выше тебя, мы не под пару, — заметила Нина, и я увидела, что легкая печаль легла тенью на ее красивое личико. — Впрочем, постой, я попрошу классную даму.

Очевидно, маленькая княжна была общей любимицей, так как мадемуазель Арно (так звали наставницу) тотчас же согласилась на ее просьбу.

Чинно выстроились институтки и сошли попарно в столовую, помещавшуюся в нижнем этаже. Там уже собрались все классы и строились на молитву.

— Новенькая, новенькая, — раздался сдержанный говор, и все глаза обратились на меня, одетую в «собственное» скромное коричневое платьице, резким пятном выделявшееся среди зеленых камлотовых платьев и белых передников — обычной формы институток.

Дежурная ученица из институток старших классов прочла молитву перед обедом, и все институтки сели за столы по 10 человек за каждый.

Мне было не до еды. Около меня сидела с одной стороны та же милая княжна, а с другой — Маня Иванова — веселая, бойкая шатенка с коротко остриженными волосами.

— Влассовская, ты не будешь есть твой биток? — на весь стол крикнула Вельская. — Нет? Так дай мне.

— Пожалуйста, возьми, — поторопилась я ответить.

— Вздор! Ты должна есть и биток, и сладкое тоже, — строго заявила Джаваха, и глаза ее сердито блеснули. — Как тебе не стыдно клянчить, Вельская! — прибавила она.

Вельская сконфузилась, но не надолго: через минуту она уже звонким шепотом передавала следующему столу:

— Медам, кто хочет меняться — биток за сладкое?

Девочки с аппетитом уничтожали холодные и жесткие битки… Я невольно вспомнила пышные свиные котлетки с луковым соусом, которые у нас на хуторе так мастерски готовила Катря.

— Ешь, Люда, — тихо проговорила Джаваха, обращаясь ко мне.

Но я есть не могла.

— Смотрите на Ренн, она хотя и получила единицу, но не огорчена нисколько, — раздался чей-то звонкий голосок в конце стола.

Я подняла голову и взглянула на середину столовой, где ленивая, вялая Ренн без передника стояла на глазах всего института.

— Она наказана за единицу, — продолжал тот же голосок.

Это говорила очень миловидная, голубоглазая девочка, лет восьми на вид.

— Разве таких маленьких принимают в институт? — спросила я Нину, указывая ей на девочку.

— Да ведь Крошка совсем не маленькая — ей уже 11 лет, — ответила княжна и прибавила: — Крошка — это ее прозвище, а настоящая фамилия ее — Маркова. Она любимица нашей начальницы, и все «синявки» к ней подлизываются.

— Кого вы называете синявками? — полюбопытствовала я.

— Классных дам, потому что они все носят синие платья, — тем же тоном продолжала княжна, принимаясь за бламанже, отдающее стеарином.

Новый звонок возвестил окончание обеда. Опять та же дежурная старшая прочла молитву, и институтки выстроились парами, чтобы подняться в классы.

— Ниночка, хочешь смоквы и коржиков? — спросила я шепотом Джаваху, вспомнив о лакомствах, заготовленных мне няней.

Едва я вспомнила о них, как почувствовала легкое щекотание в горле… Мне захотелось неудержимо разрыдаться. Милые, бесконечно близкие лица выплыли передо мною, как в тумане.

Я упала головою на скамейку и судорожно заплакала.

Ниночка сразу поняла, о чем я плачу.

— Полно, Галочка, брось… Этим не поможешь, — успокаивала меня, впервые называя меня за черный цвет моих волос Галочкою. — Тяжело первые дни, а потом привыкнешь… Я сама билась, как птица в клетке, когда привезли меня сюда с Кавказа. Первые дни мне было ужасно грустно. Я думала, что никогда не привыкну. И ни с кем не могла подружиться. Мне никто здесь не нравился. Бежать хотела… А теперь как дома… Как взгрустнется, песни пою… наши родные кавказские песни… и только. Тогда мне становится сразу как-то веселее, радостнее…

Гортанный голосок княжны с заметным кавказским произношением приятно ласкал меня; ее рука лежала на моей кудрявой головке — и мои слезы понемногу иссякли.

Через минут десять мы уже уписывали принесенные снизу сторожем мои лакомства, распаковывали вещи, заботливо уложенные няней. Я показала княжне мою куклу Лушу. Но она даже едва удостоила взглянуть, говоря, что терпеть не может кукол. Я рассказывала ей о Гнедке, Милке, о Гапке и махровых розах, которые вырастил Ивась. О маме, няне и Васе я боялась говорить, они слишком живо рисовались моему воображению: при воспоминании о них слезы набегали мне на глаза, а моя новая подруга не любила слез.

Нина внимательно слушала меня, прерывая иногда мой рассказ вопросами.

Незаметно пробежал вечер. В восемь часов звонок на молитву прервал наши беседы.

Мы попарно отправились в спальню, или «дортуар», как она называлась на институтском языке.

 

Глава IV. В дортуаре

Большая длинная комната с четырьмя рядами кроватей — «дортуар» — освещалась двумя газовыми рожками. К ней примыкала умывальня с медным желобом, над которым помещалась целая дюжина кранов.

— Княжна Джаваха, новенькая ляжет подле вас. Соседняя кровать ведь свободна? — спросила классная дама.

— Да, м-ль, Федорова больна и переведена в лазарет.

Очевидно, судьба мне благоприятствовала, давая возможность быть неразлучной с Ниной.

Не теряя ни минуты, Нина показала мне, как стлать кровать на ночь, разложила в ночном столике все мои вещи и, вынув из своего шкапчика кофточку и чепчик, стала расчесывать свои длинные шелковистые косы.

Я невольно залюбовалась ею.

— Какие у тебя великолепные волосы, Ниночка! — не утерпела я.

— У нас на Кавказе почти у всех такие, и у мамы были такие, и у покойной тети тоже, — с какой-то гордостью и тихой скорбью проговорила княжна. — А это кто? — быстро прибавила она, вынимая из моего чемоданчика портрет моего отца.

— Это — мой папа, он умер, — грустно отвечала я.

— Ах, да, я слышала, что твой папа был убит на войне с турками. Маман уже месяц тому назад рассказывала нам, что у нас будет подруга — дочь героя. Ах, как это хорошо! Мой папа тоже военный… и тоже очень, очень храбрый; он — в Дагестане… а мама умерла давно… Она была такая ласковая и печальная… Знаешь, Галочка, моя мама была простая джигитка; папа взял ее прямо из аула и женился на ней. Мама часто плакала, тоскуя по семье, и потом умерла. Я помню ее, какая она была красивая! Мы очень богаты… На Кавказе нас все-все знают… Папа уже давно начальник — командир полка. У нас на Кавказе большое имение. Там я жила с бабушкой. Бабушка у меня очень строгая… Она бранила меня за все, за все… Галочка, — спросила она вдруг другим тоном, — ты никогда не скакала верхом? Нет! А вот меня папа выучил… Пала очень любит меня, но теперь ему некогда заниматься мною, у него много дела. Ах, Галочка, как хорошо было ехать горными ущельями на моем Шаломе… Дух замирает… Или скакать по долине рядом с папой… Я очень хорошо езжу верхом. А глупые девочки-институтки смеялись надо мною, когда я им рассказывала про все это.

Нина воодушевилась… В ней сказывалась южанка. Глазки ее горели, как звезды.

Я невольно преклонялась перед этой смелой девочкой, я — боявшаяся сесть на Гнедку.

— Пора спать, дети, — прервал наш разговор возглас классной дамы, вошедшей из соседней с дортуаром комнаты.

М-ль Арно собственноручно уменьшила свет в обоих рожках, и дортуар погрузился в полумрак.

Девочки с чепчиками на головах, делавших их чрезвычайно смешными, уже лежали в своих постелях.

Нина стояла на молитве перед образком, висевшим на малиновой ленточке в изголовье кроватки, и молилась.

Я попробовала последовать ее примеру и не могла. Мама, Вася, няня — все они, мои дорогие, стояли, как живые, передо мной. Ясно слышались мне прощальные напутствия моей мамули, звонкий, ребяческий голосок Васи, просивший: «Не уезжай, Люда», — и мне стало так тяжело и больно в этом чужом мне, мрачном дортуаре, между чужими для меня девочками, что я зарылась в подушку головою и беззвучно зарыдала.

Я плакала долго, искренне, тихо повторяя милые имена, называя их самыми нежными названиями. Я не слышала, как м-ль Арно, окончив свой обход, ушла к себе в комнату, и очнулась только тогда, когда почувствовала, что кто-то дергает мое одеяло.

— Ты опять плачешь? — тихим шепотом произнесла княжна, усевшись у моих ног.

Я ничего не ответила и еще судорожнее зарыдала.

— Не плачь же, не плачь… Давай поболтаем лучше. Ты свесься вот так в «переулок» (переулком назывались пространства между постелями).

Я подавила слезы и последовала ее примеру.

В таинственном полумраке дортуара долго за полночь слышался наш шепот. Она расспрашивала меня о доме, о маме, Васе. Я ей рассказывала о том, какой был неурожай на овес, какой у нас славный в селе священник, о том, как глупая Галка боится русалок, о любимой собаке Милке, о том, как Гнедко болел зимою и как его лечил кучер Андрей, и о многом, многом другом. Она слушала меня с любопытством. Все это было так ново для маленькой княжны, знавшей только свои горные теснины Кавказа да зеленые долины Грузии. Потом она стала рассказывать сама, увлекаясь воспоминаниями… С особенным увлечением она рассказывала про своего отца. О, она горячо любила своего отца и ненавидела бабушку, отдавшую ее в институт… Ей было здесь очень тоскливо порою…

— Скорее бы прошли эти скучные дни… — шептала Нина, — весною за мной приедет папа и увезет меня на Кавказ… Целое лето я буду отдыхать, ездить верхом, гулять по горам… — восторженно говорила она, и я видела, как разгорались в темноте ее черные глазки, казавшиеся огромными на матово-бледном лице.

Мы уснули поздно, поздно, каждая уносясь мечтами на свою далекую родину…

Не знаю, что грезилось княжне, но мой сон был полон светлых видений.

Мне снился хутор в жаркий ясный июльский день… Наливные яблоки на тенистых деревьях нашего сада, Милка, изнывающая от летнего зноя у своей будки… а на крылечке за большими корзинами черной смородины, предназначенной для варенья, — моя милая, кроткая мама. Тут же и няня, расчесывающая по десять раз в день кудрявую головенку Васи. «Но где же я, — Люда?» — мелькнуло у меня в мыслях. Неужели эта высокая стриженая девочка в зеленом камлотовом платьице и белом переднике — это я, Люда, маленькая панночка с Влассовского хутора? Да, это я, тут же со мною бледная княжна Джаваха… А кругом нас цветы, много, много колокольчиков, резеды, левкоя… Колокольчики звенят на весь сад… и звон их пронзительно звучит в накаленном воздухе…

— Вставай же, соня, пора, — раздался над моим ухом веселый окрик знакомого голоса. Я открыла глаза. Звонок, будивший институток, заливался неистовым звоном. Туманное, мглистое утро смотрело в окна…

В дортуаре царило большое оживление.

Девочки, перегоняя друг друга, в тех же смешных чепчиках и кофточках, бежали в умывальню. Все разговаривали, смеялись, рассказывали про свои сны, иные повторяли наизусть заданные уроки. Шум стоял такой, что ничего нельзя было разобрать.

Институтский день вступил в свои права.

 

Медико-экологический пост

Ведет доктор медицинских наук, профессор Л. Н. Хахалин

1.2. Как дать ребенку лекарство.

За исключением перечисленных ниже, никакие другие лекарства без разрешения врача давать ребенку нельзя, потому что они могут оказаться либо бесполезными, либо вредными при данной болезни, а также потому, что «плохие болезни» часто лечатся по-разному.

Все лекарства ребенку надо давать в размельченном и разведенном виде.

Почти все лекарства дают в определенное время: «до», «во время» или «после» еды. Соблюдайте эти правила!

Если врач прописал давать ребенку только определенную часть какой-либо таблетки или порошка, то делите их очень точно (используйте острый нож!).

Разводить почти все твердые лекарства можно в любой жидкости (врач предупредит вас!) — воде, чае, соке, каше, супе.

Правильней всего для разведения лекарств использовать простую кипяченую воду. Если прием лекарств назначен во время еды, постарайтесь дать лекарство только после того, как ребенок съел хотя бы половину обычной порции.

Первая порция лекарства обычно проглатывается ребенком по незнанию без сопротивления. Воспользуйтесь этим!

Лекарство надо давать из ложки. Сопротивляющегося глотанию лекарства ребенка можно заставить проглотить попавшую в рот порцию, зажав ему нос, а потом сразу же предложив «запить».

Никогда не предваряйте прием ребенком лекарства долгими разговорами и уговорами — дети очень чутки, и поняв, что вы сочувствуете им, превратят простую процедуру в казнь для себя и для вас тоже.

Для «исправления» вкуса лекарства, даваемого отдельно от еды, используйте соки и сиропы малины, лимона и вишни.

Лекарства, которые можно давать ребенку без разрешения врача, если известно, что он не имеет на них аллергии: аспирин (ацетилсалициловая кислота), анальгин, активированный уголь, димедрол, тавегил, бисептол.

1.3. Как сделать внутримышечную инъекцию («укол»).

Иногда эту простую манипуляцию вам доверит врач, иногда обстоятельства заставят вас решиться на нее, поэтому научитесь ее выполнять.

Надо иметь: этиловый эфир или ректификат этилового спирта, одноразовые шприцы или набор стеклянных шприцов многоразового пользования с запасом игл, пинцеты и какой-либо стерилизатор.

Для выполнения одной инъекции одного лекарства нужны один стерильный шприц и минимум две стерильные иглы, а также стерильный пинцет. Одна из игл должна быть длинной и толстой — ею протыкают пробку флакона с лекарством или опускают ее в глубину ампулы. Другой более тонкой и короткой иглой делают инъекцию.

Наиболее безопасное место для введения лекарства внутримышечно — наружный верхний квадрат любой ягодицы (если посмотреть на ягодицы сверху и каждую из них мысленно разделить на четыре части, то нужное место всегда находится в верхнем наружном секторе).

Сначала тщательно моют руки с мылом, вытирают их стерильной марлей и протирают спиртом. Затем собирают стеклянный шприц или вскрывают упаковку одноразового шприца.

Поршень шприца перед набором лекарства всегда должен быть опущен вниз до упора.

Вслед за этим пробку флакона или кончик невскрытой ампулы несколько раз протирают отдельными кусочками ваты, смоченной этиловым спиртом. Прокалывают толстой иглой, насаженной на шприц, пробку флакона или обламывают кончик ампулы (делайте это при помощи стерильной ваты) и набирают больше нужного для инъекции количества лекарства в шприц.

При помощи пинцета заменяют на шприце толстую иглу на тонкую, подняв шприц иглой вверх (вертикально), выпускают из его полости воздух и лишнее количество лекарства.

Левой рукой берут в толстую складку всю толщу наружного верхнего квадрата ягодицы, довольно сильно сжимают складку и уверенным точным вертикальным усилием погружают иглу в ягодицу на глубину до 1 см (при правильно выбранном усилии и сжатии кожномышечной складки и при уколе иглой ребенок почти не испытывает боли).

Складку распускают, освободившейся левой рукой удерживают шприц, а правой рукой нажимают на его поршень.

Вводить лекарство надо довольно быстро.

Использованный шприц и иглы для введения другого лекарства употреблять нельзя. Их откладывают в сторону, чтобы не спутать со стерильными, а после окончания инъекции тщательно промывают и готовят к стерилизации.

Лучше всего, если, несколько раз понаблюдав выполнение инъекций профессиональным медиком, первые самостоятельные инъекции вы будете выполнять под контролем.

1.4. Как сделать клизму.

Никогда не делайте никаких клизм детям первых трех лет, не посоветовавшись с врачом, — это очень опасно, потому что запор или неясные боли в животе могут быть симптомами заворота кишок, ущемления внутренней грыжи, острого аппендицита, воспаления легких или других опасных заболеваний!

Очистительные клизмы делают только с согласия или по назначению врача, а самостоятельно — для снижения температуры тела у высоколихорадящих больных детей и в тех случаях, когда совершенно ясно, что запор у ребенка связан с погрешностями в питании (резкий переход на искусственное вскармливание У грудничков, несколько дней без первого блюда у дошколят, переедание мучными изделиями и пр.). Для выполнения этой процедуры в домашней аптечке надо иметь набор мягких резиновых баллонов («груш») различного объема с мягкими или твердыми наконечниками и кружку Эсмарха (или стеклянную воронку с длинной резиновой трубкой, которая вполне заменяет ее).

Очистительные клизмы проводят во всем мире мыльной водой (в нужном объеме воды взбалтывают кусочек детского мыла или хозяйственного мыла до появления пены), раствором поваренной соли (1/2 чайной ложки на стакан воды), «содовой водой» (1 чайная ложка на стакан воды), смесью воды с глицерином или растительным маслом (2–3 ст. ложки на 1 литр воды) или с отваром сухой ромашки (1 ст. ложка на 1 стакан воды).

(При запорах у детей первые шесть месяцев как исключительную меру изредка — раз в несколько дней — можно применять такой способ: в анальное отверстие вводить тонкую стружку детского мыла. Эффект обычно наступает через несколько минут.) Температура воды очистительных клизм должна быть в пределах 25–27 градусов по Цельсию, причем чем она выше, тем более выражен расслабляющий эффект.

Перед началом процедуры из применяемого аппарата («груши», спринцовки и пр.) удаляют воздух!

При выполнении процедуры ребенка надо положить на левый бок, подогнуть его ноги к животу, развести ему ягодицы и, смазав наконечник «груши» (или спринцовки) вазелином, кремом или растительным маслом, вращательным движением ввести в прямую кишку на глубину 2–3 см — детям первого года и до 5 см — детям старше года.

Заполнять прямую кишку любым используемым раствором надо медленно, потому что в ответ на первую порцию вводимого раствора кишка может на короткое время спазмироваться. В таком случае лучше прекратить введение раствора и подождать одну-две минуты, кишка обязательно расслабится, а потом продолжить процедуру.

Введя необходимый объем, надо удалить из кишки наконечник «груши» или спринцовки и плотно сжать ягодицы ребенка, чтобы удержать в кишечнике раствор.

Обычно позыв на дефикацию возникает у ребенка почти сразу же после заполнения кишки раствором, но эффективность процедуры во многом зависит от времени задержки раствора в кишечнике — правильно, если он будет размывать плотные массы в течение 5-15 минут.

После клизмы у ребенка нередко бывает многократный обильный стул — «расчистка завала», поэтому надо заранее подготовить и держать рядом вместительный горшок или подкладное судно.

Использование мягких наконечников или носиков «груш» делает их применение совершенно безопасным. В таблице указаны допустимые объемы растворов для клизмирования детей различного возраста.

Иногда однократная процедура не дает желаемого эффекта. Не пугайтесь, вода, введенная в кишечник, не принесет вреда. Клизму можно повторить, но не ранее чем через шесть часов.

При хроническом запоре клизмы можно делать не чаще чем через

1.5. Как поставить горчичники.

Перед употреблением фабрично изготовленных горчичников их надо проверить на пригодность. Делается это так: на «рабочую» поверхность взятого из середины пачки листа горчичника наносят несколько капель горячей воды, и если появляется специфический резкий запах, то горчичники можно считать пригодными.

Изготовить горчичники можно и самим: 1 столовую ложку сухой горчицы смешивают с 2 или 3 ложками какой-либо муки или манки, разводят теплой водой до консистенции жидкой манной каши, покрывают этой смесью плотную бумагу или ткань слоем толщиной 2–5 мм, сверху покрывают мягкой тканью (например, двумя слоями марли).

Приготовленный таким образом большой горчичник можно использовать для горчичного обертывания. Если же его разделить на отдельные части (их можно выкроить по нужной форме), то легко удается прогреть только необходимые участки грудной клетки.

ДЕТЯМ ГОРЧИЧНИКИ НИКОГДА НЕ КЛАДУТ НА ОБЛАСТЬ СЕРДЦА, ВИЛОЧКОВОЙ ЖЕЛЕЗЫ И УВЕЛИЧЕННЫЕ ЛИМФАТИЧЕСКИЕ ЖЕЛЕЗЫ!

Накладывать горчичники можно только на сухую, без ссадин, царапин, элементов сыпи кожу. Сверху горчичники покрывают клеенкой или целлофаном (это создает эффект компресса), а ребенка накрывают легким одеялом.

Горчичники держат на коже от 5 до 20 минут, в зависимости от возраста ребенка (чем меньше возраст, тем чувствительней кожа) и от концентрации горчичной массы (поэтому детям первых лет жизни лучше делать слабые горчичники, зато держать их подольше).

Конец процедуры определяется по степени покраснения кожи: если кожа имеет розовый оттенок — снимать горчичник еще рано, если на коже появилась стойкая краснота — пора снять горчичник.

После горчичников на коже обязательно остаются следы горчицы, поэтому сразу же после процедуры покрасневшие участки тела быстро обмывают теплой водой с мылом, осторожно осушают, смазывают тонким слоем вазелина или другого смягчающего вещества, а ребенка достаточно тепло одевают. Желательно, чтобы ближайшие два часа ребенок провел в постели.