В тот неожиданно солнечный день на улицах Уэст-Энда было людно. Женщины вышли на крыльцо и, приставив ладонь ко лбу, высматривали своих играющих детей. Все понимали: скоро, может быть завтра, влажная дымка затянет небо, закроет ласковое солнце и снова пойдет дождь.

Как-никак, на северо-западе тихоокеанского побережья был май. Дожди в этом месяце так же неизбежны, как привидения на улицах в канун Дня Всех Святых.

— Настоящая жара, — сказал Конлан, сидевший за рулем сверкающего БМВ с откидным верхом. Это были его первые слова за последний час.

Он старался поддержать разговор, только и всего. Анджи полагалось бы ответить — сказать что-нибудь о красоте цветущих кустов боярышника. Но ей тяжело было даже думать об этом. Через несколько коротких месяцев зеленые листья пожухнут и потемнеют. Стоит ли обращать внимание на столь быстротечный момент?

Анджи смотрела в окно на свой родной город. Хотя Уэст-Энд находился не так далеко от Сиэтла, она не была здесь несколько месяцев. Она любила свою семью, но в последнее время все реже выбиралась из дома.

Они ехали по старой части города, где за крохотными газончиками выстроились в ряд викторианские дома. Улица утопала в тени раскидистых кленов. В семидесятые годы в этом квартале кипела жизнь. Каждое воскресенье после церковной службы все собирались вместе, в каждом дворе играли дети.

Здесь, на крошечном пятачке Мейпл-драйв, время как будто остановилось. Их дом выглядел так же, как и сорок лет назад. Стены выкрашены белой краской, изумрудная отделка сверкает. Отец Анджи заботился об этом доме сорок лет. В выходные он трудился в их семейном ресторане, а каждый понедельник посвящал уходу за своим жилищем. После его смерти мать Анджи старалась сохранить эту традицию. Это стало ее утешением, попыткой сохранить связь с человеком, которого она любила почти полвека. Когда она уставала, кто-то всегда был готов прийти ей на помощь. Вот почему хорошо быть матерью трех дочерей, часто говорила она.

Конлан подъехал к тротуару и остановился:

— Ты уверена, что поступаешь правильно?

— Я ведь уже здесь!

Анджи наконец повернулась и посмотрела на него. Он тоже был на пределе. Об этом говорили его глаза, но Анджи знала, что больше он ничего не скажет, — ничего, что могло бы напомнить о ребенке, которого они потеряли несколько месяцев назад. Они молча сидели рядом. Раньше Конлан наклонился бы к ней и поцеловал, сказал бы, что любит ее, но времена, когда они были нежны друг с другом, миновали. Их любовь осталась в прошлом, таком же далеком и смутном, как детство.

— Мы можем прямо сейчас уехать. Скажем, что машина сломалась, — предложил он.

Анджи не смотрела на него:

— Ты шутишь? Они и так считают, что мы слишком много заплатили за машину. К тому же у мамы слух как у летучей мыши. Она уже знает, что мы здесь.

— Она на кухне, готовит канноли на двадцать человек. Под шумок мы можем исчезнуть.

Он улыбнулся. На секунду ей показалось, что между ними все по-прежнему, словно в машине не было привидений.

— А Ливви приготовила три кастрюльки гарнира, — пробормотала она. — Мира, наверное, связала нам скатерть и сшила одинаковые фартуки.

— На прошлой неделе у тебя было два важных совещания и съемка рекламного ролика. Твое время слишком дорого, чтобы тратить его на стряпню.

Бедняга Конлан. Они женаты четырнадцать лет, а он все еще не понял, что больше всего ценится в семье Десариа. Умение готовить было там чем-то вроде валюты, а значит, Анджи не стоила ни гроша. Только ее обожаемый папа считал успехом то, что его младшая дочь зарабатывает деньги головой, а не руками.

— Пошли, — сказала она, стараясь не думать об отце.

Анджи вышла из машины и открыла багажник. Молча вытащила оттуда картонную коробку. Внутри был роскошный шоколадный торт. Анджи уже услышала комментарии по поводу своего неумения готовить. Пока ее сестры трудились на кухне, ей как младшей дочери — «принцессе» — было позволено рисовать или смотреть телевизор. Став взрослыми, сестры продолжали работать в семейном ресторане. Это настоящее дело, говорили они, не то что работа в рекламном агентстве, как у Анджи.

— Пошли, — сказал Конлан, беря ее за руку.

В доме стоял невообразимый шум: слышались голоса, смех, дети носились вверх и вниз по лестнице. Холл был завален одеждой и обувью. В гостиной играли дети. Анджи слышала, как позади нее Конлан здоровается с мужем Миры, Винсом. Она направилась по коридору на кухню.

Мама стояла у разделочной доски и раскатывала сдобное тесто. За огромными стеклами очков ее карие глаза казались больше. На испачканных мукой щеках выступили крохотные капельки пота. За пять месяцев, прошедших после смерти папы, она сильно похудела и перестала красить волосы. Теперь они были белыми как снег.

Мира стояла у плиты, бросая ньоки в кипящую воду. Даже родив четверых детей, она осталась миниатюрной, похожей на птичку, а из-за того, что часто надевала вещи своей дочери-подростка, выглядела лет на десять лет моложе своих сорока двух лет. Она была в черных расклешенных брюках и красном свитере крупной вязки. Длинные черные волосы стянуты шнурком на затылке. В настоящий момент она говорила — как всегда. Папа шутил, что голос его старшей дочери звучит как блендер на высокой скорости.

Ливви нарезала свежую моцареллу. В черном облегающем платье из шелка она напоминала авторучку «Бик». С длиной ее каблуков могла соревноваться только ее же прическа. Давным-давно Ливви сбежала из Уэст-Энда, рассчитывая стать моделью. Пять лет назад, когда ей стукнуло тридцать четыре, она вернулась домой, горько переживая неудачу, а вместе с ней — два маленьких сына, отца которых никто из семьи никогда не видел. Она начала работать в семейном ресторане, но ей это не нравилось. Она недавно вышла замуж — в очередной раз. Все надеялись, что Салваторе Траина, избранник номер три, наконец-то сделает ее счастливой.

Анджи улыбнулась. Она провела много времени на этой кухне с этими тремя женщинами. На маминой кухне тебя всегда ждут тепло, безопасность и любовь.

Анджи положила коробку на кухонный стол:

— Привет, подружки!

Ливви с Мирой бросились к ней. Анджи почувствовала на своей шее слезы, но услыхала только:

— Как хорошо, что ты снова дома.

— Спасибо.

Она подошла к матери, ощутила тепло ее объятий. Как всегда, от мамы пахло тимьяном, лаком для волос и духами «Табу». Мама обняла ее так крепко, что Анджи задохнулась. Она попыталась отстраниться, но мама не отпускала.

Анджи инстинктивно сжалась. В прошлый раз, когда мама обнимала ее так же крепко, она шептала: «Попробуй еще раз. Бог даст тебе другого ребенка».

— Отпусти, — тихо проговорила Анджи, пытаясь улыбнуться.

Просьба возымела действие. Потянувшись за теркой для пармезана, мама сказала:

— Обед готов. Мира, усади детей за стол.

В столовой свободно помещалось четырнадцать человек. Сегодня было пятнадцать. Посреди большой комнаты, оклеенной розовыми с бордовым обоями, стоял старинный стол красного дерева, вывезенный из Италии. На стене, рядом с изображением Иисуса, висело богато украшенное распятие.

— Давайте помолимся, — сказала мама, когда все сели.

— «Благослови нас, о Боже, и Твои дары, что мы вкушаем от щедрот Господа нашего Христа. Аминь».

Мама встала и подняла бокал с вином:

— Мы пьем за Сала и Оливию. — Ее губы задрожали. — Не знаю что сказать. Говорить тосты — мужское дело. — Она резко опустилась на стул.

Тронув мать за плечо, Мира встала:

— Мы приветствуем Сала в нашей семье. Пусть ваша любовь будет такой же крепкой, как любовь наших родителей. Пусть ваши шкафы будут полными, спальни — теплыми и, — ее голос смягчился, — пусть у вас будет много здоровых детей.

Вместо смеха и аплодисментов наступила тишина.

Анджи выдавила из себя улыбку, хотя это никого не обмануло. Все думали о том, как она отнесется к появлению в семье еще одного ребенка. Она подняла бокал.

— За Сала и Ливви, — торопливо проговорила она, надеясь выдать свои слезы за слезы радости.

Беседа возобновилась. Раздался дружный стук вилок и ножей по фарфору, снова зазвучал смех. Хотя семья собиралась каждый праздник и дважды в месяц вечером по понедельникам, им всегда было о чем поговорить.

Анджи огляделась. Мира что-то рассказывала маме, Винс и дядя Фрэнсис обсуждали последний бейсбольный матч, дети играли, Конлан расспрашивал тетю Джулию об операции, которую она перенесла.

Анджи не могла ни на чем сконцентрироваться. Ее сестра хотела ребенка, значит, так оно и будет. У ее сестер это происходило с легкостью.

После обеда, пока Анджи мыла посуду, каждый, кто проходил мимо раковины, сжимал ее плечо или целовал в щеку. Все понимали, что сказать тут нечего. Почти десять лет они надеялись и молились, но Анджи и Конлан так и не сумели стать семьей.

В конце концов Анджи не выдержала. Швырнув посудное полотенце на стол, она бросилась в свою спальню. В уютной комнатке, где даже обои остались прежними — розы в белых корзинках, — стояли две кровати с розовыми покрывалами. Она присела на краешек своей постели.

Дверь отворилась, и вошел Конлан. Ее высокий черноволосый муж-ирландец выглядел в этой комнате до смешного нелепо.

— Со мной все в порядке, — сказала она.

— Что ж, хорошо.

Горечь в его голосе задела ее. Но она ничего не могла с этим поделать. Конлан не мог ее утешить. Бог свидетель, она не раз убеждалась в этом.

— Тебе нужна помощь, — устало произнес он.

— Все нормально.

Он посмотрел на нее, в его голубых глазах отразилось почти невыносимое отчаяние. Вздохнув, он вышел и закрыл дверь.

Вскоре дверь опять открылась, на пороге стояла мама.

— Ты всегда убегала в свою комнату, когда тебе было обидно. Или когда ты сердилась.

— А ты всегда приходила за мной.

— Меня посылал отец. Он не выносил твоих слез. — Мама села возле Анджи. Тебе тридцать восемь, Анджела. Пора повзрослеть. Твой папа, Господь упокой его душу, согласился бы со мной.

— Не понимаю, о чем ты.

Мама обняла ее:

— Бог ответил на твои молитвы, Анджела. Но не так, как ты хотела, и потому ты его не услышала. Настало время слушать.

Анджи неожиданно проснулась. Ее щеки были прохладными от слез. Ей снова приснился ребенок. Они с Конланом стояли на разных берегах. Между ними, на поверхности воды, качался детский розовый «конвертик». Он медленно уплывал все дальше, пока не исчез из виду.

Этот сон снился ей много лет подряд, пока они с мужем ходили от одного врача к другому. За восемь лет она трижды беременела. Две беременности кончились выкидышем, в третий раз она родила дочь Софию, прожившую несколько коротких дней. На этом все кончилось. Ни у нее, ни у Конлана не было сил пытаться еще раз.

Она отодвинулась от мужа, схватила розовый халатик и выбежала из спальни. В темном холле по стенам висели семейные фотографии. Пять поколений Десариа и Малоунов.

Анджи медленно спустилась по лестнице в пустую комнату для гостей. Когда она вошла, ее пальцы дрожали. Она включила свет и закрыла за собой дверь.

В первый раз она закрыла дверь этой комнаты много лет назад, после того как они решились на усыновление.

«У нас есть ребенок, миссис Малоун. Мать, подросток, выбрала вас с Конланом. Приезжайте».

Когда они с Конланом увидели Сару Деккер, все трое сразу ощутили взаимную симпатию. «Мы будем любить твоего ребенка», — пообещала Анджи девушке.

Шесть чудесных месяцев Анджи с Конланом не думали о том, чтобы зачать ребенка. Они снова полюбили друг друга. В доме появилась надежда. Они приглашали в гости родственников. Поселили Сару у себя и вместе с ней переживали все, что с ней происходило. За две недели до родов Сара и Анджи украсили комнату. Небесно-голубые стены и потолок с пухлыми белыми облачками. Белая деревянная загородка, увитая яркими цветами.

В день родов Анджи и Конлан сидели у телефона, прижавшись друг к другу и держась за руки. Услыхав о рождении ребенка, они заплакали от счастья, до них не сразу дошел смысл дальнейших слов. Даже теперь Анджи помнит только обрывки разговора.

«Очень жаль… передумала… оставит ребенка…»

Больше года они не открывали дверь детской, дверь храма своей мечты. Перестали ходить по врачам. Потом, каким-то чудом, Анджи снова забеременела. Когда она была на пятом месяце, они решились вновь наполнить эту комнату мечтами. Лучше бы они этого не делали.

Она подошла к шкафу, вытащила оттуда большую картонную коробку и стала одну за другой перебирать хранившиеся там вещи, стараясь не предаваться воспоминаниям.

— Эй!

Она даже не слышала, как распахнулась дверь и в комнате появился Конлан.

Она понимала, что все это должно ему казаться очень странным. Его жена сидит посреди комнаты рядом с большой картонной коробкой, в которой хранятся детские вещи: ночник в виде Винни-Пуха, картинка с Аладдином в рамке, детские книжки. Анджи повернулась и посмотрела на Конлана.

— Я просто схожу с ума, — только и смогла произнести она.

Он сел рядом.

Ей хотелось, чтобы он заговорил, но он просто сидел и смотрел на нее, как животное, которое приспособилось к опасному окружению, научившись вести себя тихо. В промежутке между приемом таблеток от бесплодия и крушением надежд ее эмоции были непредсказуемы.

— Я забыла о нас, — сказала она.

— Нас уже нет, Анджи.

Наконец-то. Один из них решился это сказать.

— Я знаю.

— Я тоже хотел ребенка.

Она сглотнула, стараясь сдержать слезы. Она забыла, что в последние годы Конлан мечтал стать отцом не меньше, чем она мечтала стать матерью. Она настолько погрузилась в собственное горе, что не принимала в расчет его чувства.

— Прости, — сказала она.

Он обнял ее и поцеловал. Так он не целовал ее давно. Они долго сидели, прильнув друг к другу.

Она сожалела о том, что ей недостаточно было его любви. Желание иметь ребенка захлестнуло ее, подобно могучему приливу, в котором утонули они оба.

— Я любила тебя…

— Я знаю.

Позже ночью, когда Анджи лежала одна в кровати, она попыталась вспомнить слова, которые они сказали друг другу в последний день их любви. Но ей вспомнился только запах детской присыпки и звук его голоса, когда он с ней прощался.