Изабель не шевелилась. На перекличке полагалось стоять по стойке смирно. Если она не совладает с головокружением и покачнется, ее высекут, а то и пристрелят.

Но нет, это не перекличка.

Она в Париже, в больнице.

Чего-то ждет. Кого-то.

Мишлин вышла поговорить с сотрудниками Красного Креста и журналистами, собравшимися в вестибюле. Изабель она велела ждать.

Дверь открылась.

– Изабель, – вздохнула Мишлин, – тебе нельзя вставать.

– Я умру, если пролежу еще минуту, – сказала Изабель. Или подумала.

Мишлин, как и Изабель, – тощая, кости таза выпирают сквозь мешковатое платье. Почти лысая – только клочки седых волос кое-где уцелели – и без бровей. Кожа на шее и на руках в язвах, сочащихся сукровицей.

– Пойдем, – сказала Мишлин.

Они двинулись сквозь толпу галдящих журналистов, людей, разыскивающих родных, изможденных узников. Поддерживая подругу, Мишлин провела ее в просторную и тихую комнату, где в креслах замерли люди-тени.

Изабель опустилась в свободное кресло и тоже замерла.

– Тебе пора домой, – сказала Мишлин.

Изабель подняла на нее красные, ничего не выражающие глаза.

– Хочешь, я поеду с тобой?

Изабель моргнула, пытаясь сосредоточиться. От головной боли темнело в глазах.

– Куда?

– В Карриво. Там твоя сестра. Она тебя ждет.

– Правда?

– Поезд через сорок минут. А мой – через час.

– Как мы сумели выбраться? – пробормотала Изабель.

– Нам повезло, – ответила Мишлин, и Изабель кивнула.

Мишлин помогла ей встать. Все так же, привалившись друг к дружке, они побрели к дверям, за которыми выстроилась целая вереница легковых автомобилей и грузовиков Красного Креста – машины развозили выживших узников концлагерей. Мишлин и Изабель стояли, тесно прижавшись друг к другу. Поза, к которой они привыкли – в строю на перекличках, в телячьих вагонах, в очереди за похлебкой.

К ним подошла жизнерадостная девушка в форме Красного Креста. Пошелестела списками и спросила:

– Россиньоль?

Изабель коснулась морщинистой щеки Мишлин.

– Я любила тебя, Мишлин Бабино, – прошептала она и поцеловала сухие старушечьи губы.

– Не говори в прошедшем времени.

– Но я и есть в прошедшем времени. Девушка, которой я была…

– Она никуда не делась, Изабель. Она была больна, с ней дурно обращались, но она не исчезла. У этой девушки было сердце льва.

– Вот теперь и ты говоришь в прошедшем времени.

Изабель не помнила ту девушку, что очертя голову бросилась в Сопротивление. Девушку, которая безрассудно привела английского пилота в дом своего отца, а потом по глупости еще одного приволокла в сарай сестры. Девушку, которая ходила пешком через Пиренеи, которая умудрилась влюбиться в толпе беженцев, спасающихся из оккупированного Парижа.

– А мы таки сделали это, – ухмыльнулась Мишлин.

В последние несколько недель Изабель часто слышала эти слова. Мы сделали это. После появления в лагере американцев они были на устах каждого узника. Изабель помнила, какое испытала облегчение – после всех побоев, холода, унижений, болезней, отчаянных маршей через сугробы. Она выжила.

Но что дальше? Она никогда не сможет стать прежней.

Помахав в последний раз Мишлин, она забралась в машину Красного Креста.

В поезде она старалась не замечать взглядов, старалась сидеть прямо, но тщетно. И наконец обмякла, привалилась к стенке, прижалась головой к стеклу.

Закрыла глаза и тотчас провалилась в сон, в лихорадочные видения – где громыхали товарные вагоны, набитые людьми, кричали дети, матери отчаянно пытались их утешить… Потом дверь вагона откатывалась в сторону, снаружи ждали солдаты с собаками…

Изабель вздрогнула, проснувшись. Не сразу сообразила, что она в безопасности. Потрогала лоб – температура опять поднялась.

Через два часа поезд прибыл в Карриво.

Я сделала это. Так почему же она ничего не чувствует?

Изабель с трудом выбралась на платформу. Ее скрутил яростный кашель. Согнувшись, она задыхалась, хрипела, давилась кровью. Когда же смогла дышать, то ощутила невыразимую пустоту. Пустая и старая.

В конце платформы стояла сестра. Беременная, уже на последних неделях, в выцветшем летнем платье. Соломенные волосы крупными волнами ложились на плечи. Она напряженно вглядывалась в пассажиров, взгляд ее скользнул по Изабель, не задержавшись.

Изабель подняла костлявую руку.

– Изабель!

Вианна бросилась к сестре, обняла.

– Не надо так близко. У меня изо рта воняет.

Вианна поцеловала сухие, шелушащиеся губы:

– С возвращением, сестренка. Добро пожаловать домой.

– Домой, – повторила Изабель. Странное какое слово. Мысли путались, в голове звенело.

Вианна нежно привлекла ее к себе. От сестры пахло лимоном, кожа у нее была гладкая. Сестра гладила ее по спине – как в детстве, и Изабель снова подумала: я сделала это.

И я дома.

– Ты вся горишь, – сказала Вианна, когда Изабель приняла ванну и лежала под теплым одеялом.

– Никак не могу избавиться от лихорадки.

Вианна привстала:

– Принесу тебе аспирину.

– Нет, не уходи. Пожалуйста. Приляг со мной.

Вианна пристроилась на узенькой кровати. Она боялась, что малейшее прикосновение оставит на теле сестры синяк, поэтому обняла ее с невероятной осторожностью.

– Мне жаль, что так получилось с Беком. Прости меня… – Изабель закашлялась. Она тысячу раз представляла себе этот разговор, так долго ждала его. – Прости, что из-за меня вы с Софи оказались в опасности…

– Нет, Изабель, – ласково перебила Вианна, – это ты меня прости. Это я подводила тебя всякий раз. Начиная с того момента, как папа оставил нас с мадам Дюма. А потом, когда ты уехала в Париж, как я могла поверить в идиотскую историю про твой роман? Я была полной дурой. Может, начнем сначала? Станем настоящими сестрами, как мечтала мама?

– Я бы хотела.

– Я так горжусь тобой, Изабель, так горжусь тем, что ты сделала в этой войне.

– А ты, Ви, что было с тобой?

Вианна отвела взгляд:

– После Бека здесь поселился другой немец. Плохой.

Вианна, наверное, не осознавала, что инстинктивно коснулась живота, произнося это. Что краска стыда залила лицо. Но Изабель все поняла. Она слышала немало историй о женщинах, над которыми надругались жившие в их домах военные.

– Знаешь, чему я научилась в лагере?

– Чему?

– Они не могут дотянуться до моей души. Не в силах коснуться того, что у меня внутри. Тело… оно было сломлено в первые же дни, но не душа, Ви. Что бы они ни сделали, это лишь тело, а тело оправится.

Она хотела добавить еще что-то важное, возможно «я люблю тебя», но помешал приступ кашля. Откашлявшись, Изабель без сил откинулась на подушку, часто и прерывисто дыша.

Вианна принесла воду и положила прохладную влажную ткань на пылающий лоб.

Изабель не отрываясь смотрела на кровавые брызги на пододеяльнике и думала о последних днях матери. Мама тогда тоже кашляла кровью. Взглянув в глаза сестры, она поняла, что Вианна думает о том же.

Изабель очнулась на полу, ее трясло от холода, но при этом все тело покрывала испарина.

Какая тишина. Не скребутся крысы, не капает вода с дырявой крыши, замерзая на полу, не слышно стонов, кашля. Она медленно села, морщась от боли. Болело все. Кости, кожа, голова, грудь – мышц у нее не осталось, но болели все суставы и связки.

Громкое тра-та-та-та. Автоматная очередь. Накрыв голову руками, Изабель отползла в угол, свернулась в клубок.

Нет.

Она в Ле Жарден, не в Равенсбрюке.

Это дождь стучит по крыше.

Изабель осторожно встала. Сколько она уже здесь?

Четыре дня? Пять?

Она доковыляла до ночного столика, где стояли фарфоровый кувшин и миска с чуть теплой водой. Вымыла руки, плеснула водой в лицо, натянула одежду, которую оставила для нее Вианна, – это платьице, наверное, носила Софи, когда ей было лет десять, но и оно болталось на Изабель. Потом начался долгий путь по лестнице вниз.

Входная дверь открыта. Очертания яблони слегка размыты в потоках дождя. Изабель подошла к двери, вдохнула свежий душистый воздух.

– Изабель? – Вианна возникла за спиной. – Давай я накормлю тебя бульоном. Доктор сказал, тебе можно.

Изабель рассеянно кивнула – можно подумать, несколько ложек бульона, которые в состоянии удержать ее желудок, что-то изменят.

И вышла под дождь. Мир полон звуков – птичий щебет, церковные колокола, стук дождевых капель, плеск воды. За полуразрушенной оградой оживленное движение: велосипеды, легковушки, и все сигналят, машут руками, перекрикиваются. Обычная жизнь. Мимо прогрохотал американский грузовик, полный улыбающихся здоровяков, которые радостно помахали ей.

Изабель припомнила, как Вианна рассказывала, что Гитлер покончил с собой, Берлин окружен и скоро будет взят.

Неужели правда? Война закончилась? Нет, не может вспомнить. В голове хаос.

Изабель вышла на дорогу, слишком поздно сообразив, что она босиком (за потерю обуви – порка), но все равно побрела дальше. Дрожащая, кашляющая, мокрая от дождя, она шла мимо разбомбленного аэродрома.

– Изабель!

Она обернулась.

– Что ты делаешь?! – Вианна бежала к ней. – И где твои туфли? У тебя тиф и пневмония, а ты разгуливаешь под дождем. – Она торопливо сдернула с себя плащ и укутала Изабель.

– Война кончилась?

– Мы говорили об этом вчера вечером, помнишь?

Дождь заливал глаза, стекал по спине. Она шумно втянула в себя влажный воздух и почувствовала, как защипало глаза.

Не плачь. Она знала, что это важно, но не помнила почему.

– Изабель, ты больна.

– Гаэтон обещал разыскать меня, когда война закончится, – прошептала она. – Мне надо вернуться в Париж, иначе он меня не найдет.

– Он в первую очередь станет искать тебя здесь.

Изабель непонимающе смотрела на сестру.

– Он же был здесь, помнишь? После Тура. Он привел тебя домой. И потом еще.

Мой соловей, я принес тебя домой.

– Он увидит, какая я стала страшная. – Изабель попыталась улыбнуться, но тщетно.

Вианна ласково обняла сестру, бережно развернула к дому.

– Знаешь что, давай напишем ему письмо, прямо сейчас.

– Я не знаю, куда его отправить. – Теряя сознание, Изабель навалилась на сестру.

Смутно вспоминалось, как Антуан несет ее на руках вверх по лестнице, целует в лоб, Софи с тарелкой горячего бульона, а потом ничего… только ночь.

И Вианна дремлет в кресле у окна.

Изабель закашлялась. Вианна тотчас оказалась рядом. Усадила, придержала. Затем смочила кусок чистой ткани и положила на лоб Изабель.

– Хочешь бульону?

– Ох нет.

– Ты ничего не ешь.

– Еда во мне не держится.

Вианна подтащила кресло поближе к кровати. Погладила горячие щеки сестры, заглянула в запавшие глаза:

– У меня есть для тебя кое-что. – Она быстро вышла из комнаты и вскоре вернулась с желтым конвертом. Протянула его Изабель: – Это для нас. От папы. Он заходил сюда по пути к тебе в Жиро.

– Папа? Он сказал тебе, что собирается сдаться немцам, чтобы спасти меня?

Вианна молча кивнула.

Буквы на конверте расплывались перед глазами. Зрение совсем никуда.

– Прочтешь вслух?

Вианна надорвала конверт, вытащила листок, начала читать:

Изабель и Вианна,

То, что я делаю сейчас, я делаю со спокойной душой. И сожалею вовсе не о смерти, а о своей жизни. Простите, что не был вам настоящим отцом.

Я мог бы найти множество оправданий – я был травмирован войной, слишком много пил, не смог оправиться после смерти вашей матери, – но все это пустое.

Изабель, я помню, как ты сбежала первый раз, чтобы жить со мной. Ты в одиночку добралась до Парижа. Все в тебе кричало: люби меня. А я, увидев тебя на платформе, нуждающуюся во мне, примчавшуюся ко мне, я отвернулся.

Как мог я не понимать, что вы с Вианной – величайший дар, стоит только руку протянуть?

Простите меня, девочки мои, простите за все, и знайте, что, прощаясь с вами, я любил вас обеих всем своим разбитым сердцем.

Изабель прикрыла глаза и откинулась на подушки. Всю свою жизнь она ждала этих слов – ждала его любви, – но сейчас не чувствовала ничего, кроме горечи. Когда у них было время, они не сумели любить друг друга, а потом время вышло.

– Береги Софи, и Антуана, и своего малыша, Вианна. Любовь – такая ненадежная штука.

– Не надо, не делай этого, – сказала Вианна.

– Чего именно?

– Не прощайся. Ты поправишься, окрепнешь, найдешь Гаэтона, вы поженитесь и приедете сюда как раз на крестины моего малыша.

Изабель вздохнула, открыла глаза:

– Какое прекрасное будущее.

Прошла неделя. Изабель сидела в кресле на заднем дворе, укутанная в два одеяла и пуховую шаль. Но даже под теплым майским солнцем она дрожала от холода. У ее ног пристроилась Софи с книжкой, читала вслух. Девочка старалась читать на разные голоса, и порой Изабель, несмотря на боль, все же умудрялась улыбаться и даже посмеиваться.

Где-то рядом суетился Антуан, мастеря детскую кроватку из деревянных обломков, которые Вианна не сожгла во время войны. Было ясно, что рожать ей вот-вот; ходила она медленно и время от времени прижимала ладонь к пояснице.

Прикрыв глаза, Изабель наслаждалась обыденностью дня. Вдалеке ударил церковный колокол. На этой неделе звонили непрестанно, возвещая окончание войны.

Софи запнулась на середине фразы.

Изабель показалось, что она сказала «продолжай, продолжай», но, возможно, она просто это подумала.

Услышала, как сестра ее окликнула, с каким-то странным напряжением в голосе.

Изабель открыла глаза. Вианна стояла прямо перед ней – фартук, бледное веснушчатое лицо в муке, светлые волосы скрыты под старенькой косынкой.

– К тебе гости.

– Скажи доктору, что со мной все нормально.

– Это не доктор. Это Гаэтон.

Изабель почувствовала, что сердце готово выскочить из грудной клетки наружу. Она попыталась приподняться, но рухнула обратно. Вианна помогла сестре встать, но та все равно не могла идти. Как она покажется ему в таком виде? Лысый скелет с выбитыми зубами, без ногтей и бровей. Изабель хотела поправить прическу, но осознала, что поправлять нечего.

– Ты прекрасна. – Вианна поцеловала ее.

Изабель медленно обернулась – и вот он, стоит у дома. И тоже выглядит так себе – куда подевалась его энергия, и волосы, и сильное крепкое тело? Все это неважно. Он пришел.

Гаэтон, прихрамывая, уже спешил к ней.

Она с трудом подняла дрожащие руки и обняла его. Впервые за много дней, недель, лет ее сердце стучало надежно и уверенно. Он чуть отстранился, и пламя, горевшее в его глазах, вмиг сожгло все дурное; они снова стали Гаэтоном и Изабель, юношей и девушкой, которые умудрились влюбиться друг в друга в хаосе войны.

– Ты такая же красивая, какой я тебя запомнил, – сказал он.

И тут она рассмеялась, а потом заплакала. Она вытирала глаза, чувствуя себя полной дурочкой, но слезы все катились и катились. Изабель наконец-то плакала – обо всем. В ее слезах смешались боль, утрата, страх, ярость, война – все, что она сделала с ней, со всеми ними, зло, которое она никогда не сможет забыть, ужас, в котором она оказалась, ад, который она пережила.

– Не плачь.

Но как же ей не плакать? Им ведь нужна целая жизнь, чтобы рассказать друг другу всю правду, все тайны, чтобы как следует узнать друг друга.

– Я люблю тебя, – прошептала она. Как когда-то, впервые. Какой юной и беззаботной была она тогда.

– Я тоже люблю тебя. Любил с первой минуты, как увидел. Я думал, что уберегу тебя от беды, если не признаюсь. Если бы я знал…

Какая хрупкая жизнь, какие хрупкие они все.

Любовь.

Начало и конец, земля и небо и все, что между ними. И не имеет значения, что она сломлена, больна и обезображена. Он любит ее, а она любит его. Всю жизнь она ждала, чтобы ее полюбили, и теперь понимает, что любима, и давно. Что ее всегда окружала любовь, что это любовь спасла ее.

Папа. Мама. Софи.

Антуан. Мишлин. Анук. Анри.

Гаэтон.

Вианна.

Она смотрела мимо Гаэтона, на сестру. Вспоминала, как мама говорила, что однажды они станут лучшими подругами, что время соединит их жизни в одно целое.

Вианна тоже плакала, прижимая руку к огромному животу.

Не забывай меня, подумала Изабель. Как жаль, что не было сил произнести эти слова вслух.