Ночью, если собаки принимались лаять, Берт Кринкель иногда вставал успокоить их. Брехали они всегда без причины, и не было никакого резона проверять, что их там взбудоражило. Но семидесятипятилетнего Берта донимала бессонница, и он обнаружил, что короткая прогулка по двору в неурочный час помогает ему заснуть. Всю жизнь он привык вставать до рассвета — работал на железной дороге. Семь лет назад вышел на пенсию, однако по-прежнему просыпался в половине пятого и уже не смыкал глаз.

Его жене, Аде, никогда не приходилось вставать с первыми петухами. Правда, пока росли их четверо детей, она просыпалась рано — готовила им завтрак и собирала в школу. Но последнее чадо покинуло дом четверть века назад, и Ада без всяких проблем перешла на более спокойный и размеренный образ жизни. Ложилась в десять тридцать, просыпалась ровнехонько в семь. И никакой тебе бессонницы! Берт тайком завидовал.

Этой ночью собаки всполошились во втором часу. Берт ворочался в постели без сна и вскочил на лай почти с радостью. «Ну-ка проверю, — подумал он. — Нынче они прямо-таки заходятся». Он сунул ноги в шлепанцы, накинул пальто поверх пижамы и пошел к задней двери. Видать, снова опоссумы шуруют в мусоре. Не успел он дойти до двери, как собаки разом умолкли. Он повернул в кухню и выпил стакан молока — говорят, помогает от бессонницы. Потом решил все-таки выйти во двор — раз уж встал.

Во дворе было холодно. Стоял легкий туман. Ночь была безлунная, но свой двор Берт знал наизусть и даже не стал доставать из кармана фонарик.

На подходе к сараю, где ночевали собаки, Берт тихонько позвал их:

— Зои! Софи! Саймон!

В ответ — полная тишина. Берт слегка изумился. Но, открыв дверь сарая, он удивился по-настоящему.

Собак он нашел только с фонариком. Они сгрудились в дальнем конце сарая и испуганно таращились на хозяина.

— Что за черт…

Берту стало не по себе. Было ощущение, что кто-то стоит за его спиной. Но в этом случае собаки непременно бы лаяли. Он знал их отчаянный характер…

— Чего это вы… — сердито начал он. Но фразу закончить не успел. Гигантский кулак опустился на его макушку, почти вбив голову в плечи. Берт был мертв раньше, чем фонарик, выпавший из его руки, долетел до земли.

Престарелый двуножка был явно тощим. Им одним, безмясым, не наешься. Он взглянул на одуревших от страха неподвижных собак. Время от времени нужда заставляла, и он ел собак. Но двуножки вкуснее. Да и кости покрупнее. Собачьи обгладывать замучишься.

Он повернулся в сторону деревянной пещеры. Есть надежда, что там найдется еще один двуножка. Он бросил мертвого старика на землю и направился к деревянной пещере.

За одной из дыр, закрытых теплым льдом, он разглядел спящую двуножку. Тоже старая. Только не самец, а самка. И похоже, мясистая. Он по-прежнему удивлялся странности этих двуножек! Остальные животные сразу чувствовали его приближение — даже во сне. И пускались наутек. А двуножки совершенно глухие. Вот и эта преспокойно спит, хотя он в одном шаге от нее.

Он коснулся пальцем теплого льда. Тот оказался менее твердым, чем теплый лед твердошкура, который он перевернул. Прикинув расстояние от теплого льда до двуножки, он решил действовать быстро. Хотелось есть и было не до забав. Эту двуножку он мучить не станет.

Его лапа с легкостью прошла через теплый лед, и двуножка проснулась от треска и звона. В первый момент она не испугалась, а просто удивилась. Когда он ощутил ее страх, его лапа была уже на ее горле. Вытащив двуножку наружу, он мгновение-другое наслаждался ее ужасом, потом сжал ей горло, и она тут же сдохла. Он вернулся к самцу, подхватил его с земли и — с двумя трупами под мышкой — зашагал прочь.