Убийство, если, конечно, оно не касается ваших родных и близких, вещь по-настоящему интересная.
Расследование убийства может поглотить вас целиком, потому что это неординарное явление в повседневной жизни полицейского участка. Убийство есть самое экзотическое преступление, ибо связано с хищением предмета всеобщего свойства — человеческой жизни.
К сожалению, существуют и менее интересные и более приземленные дела, с которыми приходится сталкиваться в полицейском участке. Ну а в таком участке, как 87-й, эти более приземленные и скучные дела могут отнять у вас кучу времени. К ним относятся изнасилования, грабежи, поножовщина, бродяжничество, разнообразные нарушения общественного порядка, кражи со взломом и кражи без взлома, квартирные кражи, угоны автомобилей, уличные драки, застрявшие в канализационных трубах кошки и многое, многое, подобное вышеперечисленному. Часть этих отборных образчиков преступлений, правда, передается на рассмотрение специализированных отделов полицейского управления, однако первоначально жалобы и заявления все равно поступают в участок, на территории которого совершается правонарушение, и таких жалоб и заявлений бывает столько, что успевай поворачиваться.
Не так уж легко успевать поворачиваться, когда стоит невыносимая жара.
Ибо полицейские, каким бы шокирующим ни показалось вам на первый взгляд это определение, — тоже люди. Они потеют — ну совсем как вы и я, и они не любят работать в жару. Некоторые из них не любят работать даже в прохладную погоду. Никто из них не любит присутствовать на „параде", тем более когда стоит жара.
Несчастный жребий посетить „парад" в четверг 27 июля пал на Стива Кареллу и Хэнка Буша.
Они были особенно огорчены и расстроены потому, что „парады“ проводились по понедельникам и четвергам, и если бы им повезло на жеребьевке и не выпало принимать участие в ответственной процедуре в этот четверг, оставались шансы, что горькая чаша сия минует их до следующей недели, а это, в свою очередь, порождало надежду, что к тому времени жара вдруг спадет.
Утро в четверг 27 июля началось так же, как начиналось каждое предыдущее утро на этой неделе. Начиналось оно с обманчивой прохлады, с прохлады, которая — вопреки прогнозам многоликих телевизионных предсказателей и предсказительниц погоды, — казалось, сулила прекрасный день. Этот полет фантазии обрывался почти мгновенно, иллюзии рушились. Через полчаса после пробуждения становилось совершенно очевидно, что впереди ждет только еще одно пекло. Что впереди неизбежны встречи с людьми, которые только усугубят ваши страдания вопросами типа „Жарковато немного?" или с вопиющей наглостью и всезнайством станут просвещать вас, что „дело не в жаре, все дело во влажности".
В чем бы там ни было дело, было жарко.
Было жарко в пригороде Риверхед, где жил Карелла, жарко было и в самом центре города, на Хай-стрит, где размещалась штаб-квартира полицейского управления, в которой и имел место быть „парад".
Поскольку Буш жил в другом пригороде, в Колмз-пойнте, они договорились встретиться прямо в штаб-квартире в восемь сорок пять, за пятнадцать минут до начала „парада". Карелла прибыл на свидание минута в минуту.
В восемь пятьдесят подошел Буш. Точнее, он тащился по тротуару, едва переставляя ноги и более или менее похоже имитируя человеческую походку, ковыляя к тому месту, где его ждал Карелла, попыхивающий сигаретой.
— Теперь я знаю, что такое ад, — мученически объявил Хэнк.
— Погоди, вот солнце разойдется по-настоящему, — припугнул его Карелла.
— Вам, острякам, только бы смеяться с самого утра, — не принял его шутки Буш. — Дай-ка сигаретку, будь другом.
Карелла посмотрел на часы:
— Пора идти.
— Подождут. У нас есть еще пара минут. — Буш взял у Кареллы сигарету, закурил и выдохнул струю сизого дыма. — А что у нас сегодня с новыми трупами?
— Пока ни одного.
— Жаль. А то я стал привыкать к кофе и трупам по утрам.
— Город, — вдруг сказал Карелла.
— Что? — недоуменно воззрился на него Буш.
— Посмотри на него. Что за монстр!
— Чудище лохматое, — согласился Буш.
— А я все равно люблю его, — признался Карелла.
— Ну, — уклончиво отозвался Буш.
— Нельзя в такую жару работать, — с сердцем сказал Карелла. — В такой день самое место на пляже.
— На пляжах сейчас народу — не протолкнешься. Тебе, считай, повезло, будешь привольно сидеть на „параде".
— Это точно. Кому нужен прохладный песчаный пляж, и холодные брызги прибоя, и…
— Ты что, китаец?
— Чего?
— Пытать ты мастер, вот чего!
— Пошли наверх, — ответил Карелла.
Они загасили сигареты и вошли в здание штаб-квартиры. Некогда здание кичилось красным кирпичом и современной архитектурой. Теперь красный кирпич был покрыт копотью пяти десятилетий, а архитектура стала такой же современной, как и пояс целомудрия.
Они прошли отделанным мрамором подъездом, потом мимо кабинета детективов, мимо лаборатории, мимо других служебных помещений. В конце вестибюля надпись на матовой застекленной двери возвещала: „Комиссар полиции".
— Спорим, что он-то как раз на пляже, — предложил Карелла.
— Нет, — возразил Буш. — Он у себя, прячется под столом. Боится, что наш маньяк за него возьмется.
— А может, и не на пляже, — поправился Карелла. — Я так понимаю, что у них здесь бассейн в подвале.
— Два бассейна. — Буш вызвал лифт.
Некоторое время они ждали в молчании, изнывая от жары. Дверцы лифта скользнули в стороны. Полисмен-лифтер внутри кабины обильно потел.
— Пожалуйте в цинковый гроб, — пригласил он их.
Карелла улыбнулся. Буш поморщился. Они вошли в кабину лифта.
— На „парад"? — спросил полисмен.
— Нет, в бассейн, — ответил Буш.
— В такую жарищу я шуток не понимаю, — признался полисмен и погрузился в молчание.
Лифт полз, страдальчески кряхтя и стеная. На стенках его, как слезы, оседали капли влаги — конденсированное дыхание пассажиров.
— Девятый! — объявил полисмен-лифтер.
Дверцы раздвинулись. Карелла и Буш шагнули в залитый солнцем коридор. Одновременно достали бумажники, с внутренней стороны которых были пришпилены их личные жетоны. Так же одновременно прикрепили жетоны к лацканам и подошли к столу, за которым сидел дежурный полисмен.
Дежурный оглядел их жетоны, кивнул, и они прошли мимо стола в просторный зал, который в штаб-квартире использовался в самых разнообразных целях. Помещение первоначально предназначалось, видимо, под спортивный зал, и по обеим сторонам его действительно были установлены два щита с баскетбольными корзинами. Окна были широки и высоки, их защищала металлическая сетка. Здесь занимались спортом, читали лекции, приводили к присяге новобранцев, периодически собирали заседания Полицейской благотворительной ассоциации и Полицейского почетного легиона и, конечно, проводили „парады".
Именно для этих „парадов" правонарушителей в дальнем конце комнаты были сооружены подмостки — прямо под балкончиком и баскетбольной корзиной. Подмостки, залитые ослепительно ярким светом, примыкали к белой стене, на которой черными цифрами была размечена шкала роста — к ней становились задержанные.
От подмостков к входу в зал тянулось с десяток рядов складных стульев, большинство из которых сейчас занимали детективы со всего города. Шторы на окнах были уже опущены, и взгляд на подмостки и трибуну перед рядами стульев подсказал вошедшим Карелле и Бушу, что шеф следственно-розыскной службы в полной боевой готовности, и до начала праздника осталось лишь несколько мгновений. Слева от подмостков теснилась кучка правонарушителей, небрежно охраняемых несколькими полисменами и детективами — теми, кто их арестовал. Сегодня утром все задержанные накануне правонарушители пройдут „парадом" по этим освещенным подмосткам.
Видите ли, цель такого „парада" — вопреки широко распространенному заблуждению относительно опознания подозреваемых потерпевшими, процедура, которая оказывается более полезной в теории нежели на практике, — заключается в том, чтобы ознакомить как можно больше детективов с теми субъектами, кто творит зло в этом городе. В идеале следовало бы, конечно, собирать на каждый „парад" всех детективов из всех полицейских участков, однако другие неотложные дела исключали такую возможность. Так что каждый раз из каждого участка вызывали только двух детективов, исходя из того соображения, что если уж нельзя все время собирать всех, то как минимум нужно время от времени собирать некоторых.
— Добро, начинаем! — возвестил в микрофон шеф следственнорозыскной службы.
Карелла и Буш уселись в пятом ряду, и в тот же момент на подмостки поднялись первые два правонарушителя. Обычно их вызывали в том составе, в котором они были задержаны: соло, дуэтом, трио, квартетом и тому подобное. Предпринималось это просто с целью продемонстрировать modus operandi. Если преступник однажды „работал" в паре, то на последующие „дела" он, как правило, опять идет с напарником.
Полицейский стенографист нацелил карандаш в свой блокнот. Шеф произнес в микрофон: „Дайамандбэк, один", объявляя район города, в котором был произведен арест, и номер происшествия по этому району.
— Дайамандбэк, один. Ансельмо Джозеф семнадцати лет и Ди Палермо Фредерик шестнадцати лет. Взломали дверь квартиры на углу Кэмбридж и Гриббл. Проживающая в квартире женщина позвала на помощь, ее крики услышал патрульный полисмен, немедленно прибывший на место происшествия. Дать показания арестованные отказались. Что скажешь, Джо?
Темные карие глаза Джозефа Ансельмо, высокого и очень худого брюнета, казались еще темнее на мертвенно-бледном лице. Эта неестественная бледность была порождена одним-единственным чувством, завладевшим пареньком без остатка. Джозеф Ансельмо отчаянно трусил.
— Так что скажешь, Джо? — повторил шеф.
— А что вы хотите? — растерянно спросил он.
— Взломали вы дверь той квартиры?
— Да.
— Зачем?
— Не знаю.
— Ну и ну! Вы взломали дверь, значит, у вас была на то причина. А что в квартире кто-то есть, знали?
— Нет.
— Один дверь ломал?
Ансельмо не ответил.
— А ты что скажешь, Фредди? Вдвоем ломали дверь? Ты там был вместе с Джо?
Фредерик Ди Палермо, голубоглазый блондин, был пониже Ансельмо ростом и выглядел почище и поопрятнее. Несмотря на заметное различие во внешнем виде, Фредерика с Джо объединяло два обстоятельства. Во-первых, pro так же, как и приятеля, арестовали за уголовное преступление. Во-вторых, он так же, как и приятель, отчаянно трусил.
— Был, — коротко ответил Ди Палермо.
— Каким образом вы взломали дверь?
— Вышибли замок.
— Чем?
— Молотком.
— И не боялись нашуметь?
— Да мы только один раз стукнули по-быстрому, — объяснил Ди Палермо. — Мы же не знали, что там кто-то есть.
— И что же вы ожидали найти в квартире?
— Не знаю, — пожал плечами Ди Палермо.
— Послушайте, — терпеливо продолжал шеф, — вы оба проникли в квартиру. Вы сами только что признались. Значит, у вас была какая-то для этого причина?
— Да нам девчонки сказали, — ответил Ансельмо.
— Какие девчонки?
— А, какие-то там чувихи.
— И что же они вам сказали?
— Сломать дверь.
— Зачем?
— Так просто.
— Что значит так просто?
— Забавы ради.
— Только забавы ради?
— Да сам не знаю, зачем мы взломали эту дверь. — Ансельмо бросил быстрый испуганный взгляд на Ди Палермо.
— Наверное, чтобы взять что-нибудь из квартиры? — подсказал шеф.
— Ну, может, па… — неуверенно начал Ди Палермо и умолк.
— Может, что?
— Пару долларов.
— Значит, задумали ограбление, так?
— Наверное, так, — согласился Ди Палермо.
— И что вы сделали, когда обнаружили, что в квартире кто-то есть?
— Тетка закричала, — заявил Ансельмо.
— Мы смылись, — в унисон сказал Ди Палермо.
— Следующий! — объявил шеф.
Парни спустились с подмостков и направились к ожидавшему их полисмену. Наговорили они чертовски много, куда больше, чем следовало бы. Они имели полное право вообще не произносить ни единого слова во время „парада". Не зная этого, не зная, что их позиции тем более прочны, что они не дали показаний сразу после ареста, ребята отвечали на вопросы с замечательной наивностью. Хороший адвокат свел бы обвинение против них к противозаконному проникновению в пустую квартиру без корыстных намерений, то есть к мелкому проступку. Однако шеф следственно-розыскного отдела спросил их, собирались ли они совершить ограбление, и парни ответили утвердительно. Статья 402 уголовного кодекса содержит следующее определение ограбления первой степени:
1. Будучи вооруженным тем или иным опасным оружием; или
2. Вооружившись таким оружием на месте; или
3. При содействии и в присутствии сообщника; или…
А впрочем, далее уже не важно. Ребята бездумно сами надели петлю тяжкого преступления на свои юные шеи, возможно, даже не ведая, что ограбление первой степени карается тюремным заключением на неопределенный срок не менее 10 и не более 30 лет.
„Какие-то там чувихи" крепко подвели своих знакомых.
— Дайамандбэк, два. Притчетт Вирджиния тридцати четырех лет. В три часа ночи нанесла несколько ударов топориком по шее и голове своему в кавычках мужу. Давать показания отказалась.
Пока шеф зачитывал эти сведения, Вирджиния Притчетт прошла на подмостки. Это была хрупкая маленькая женщина, едва достигающая отметки пять футов один дюйм, с легкими тонкими рыжими волосами. На губах ее не было и следа помады. Не было и следа улыбки. Потухший взгляд без всяких признаков жизни.
— Вирджиния! — обратился к ней шеф.
Она подняла голову, но серые глаза оставались безжизненными, женщина, не моргая, смотрела в заливающие режущим светом прожекторы. Крепко стиснутые ладони аккуратно сложены на животе.
— Вирджиния!
— Да, сэр. — Голос ее был едва различим, Карелла даже нагнулся вперед, чтобы расслышать, что она говорит.
— Что случилось, Вирджиния? — начал шеф.
Она пожала плечами, будто сама не могла понять, что случилось. Движение было мимолетным и невыразительным — жест, каким проводят рукой по глазам.
— Ну, что же все-таки произошло?
Вирджиния выпрямилась в полный рост, отчасти для того, чтобы говорить в микрофон, установленный в нескольких дюймах от ее лица на прочной металлической стойке, отчасти потому, что на нее смотрели десятки глаз, и она вдруг осознала, что стоит с понуренной головой и согнутыми плечами. В.зале стояла мертвая тишина.
— Мы поссорились, — сказал^ Вирджиния с легким вздохом.
— Может, расскажете нам поподробнее? — предложил шеф.
— Мы начали ссориться с самого утра, как только встали. Эта жара… У нас в квартире очень жарко. Прямо с утра. В такую жару все раздражает.
— Продолжайте.
— Все началось с апельсинового сока. Он заявил, что сок теплый. Я пыталась объяснить, что это не моя вина, сок всю ночь стоял на льду… У нас, в Дайамандбэк, не очень-то шикарно, сэр. Холодильников нет, а лед в такую жару тает мгновенно. Ну вот он и начал ругаться из-за сока…
— Вы замужем за этим человеком?
— Нет, сэр.
— Давно живете вместе?
— Семь лет, сэр.
— Так, дальше.
— Он заявил, что пойдет завтракать в город, а я сказала, что глупо тратить деньги без нужды. Он остался, но за завтраком все ругался из-за сока. И так целый день.
— Целый день вспоминал вам этот сок?
— Не только. Злился по любому поводу. Я уже даже не помню, из-за чего. Сидел в одних трусах у телевизора, пил пиво и придирался ко мне целый день.
— Продолжайте.
— Ужинали поздно, я собрала кое-что на скорую руку. А он все придирается и придирается. Заявил, что не желает спать на кровати, а переночует на полу в кухне. Я сказала, что это глупо. Он ударил меня,
— Как это?
— Ударил по лицу. Подбил глаз. Я сказала, что, если он меня еще хоть пальцем тронет, выброшу его из окна. Он расхохотался. Постелил простыню на полу у окна в кухне, включил радио. А я пошла в спальню.
— Ну, и что дальше?
— Я не могла заснуть из-за жары. И радио орало во всю мощь. Я пошла на кухню попросить его сделать радио чуть-чуть потише. А он наорал, чтобы я убиралась спать. Тогда я пошла в ванную, умылась, и вот тут заметила топорик.
— Где он лежал?
— Он держит свои инструменты на полке в ванной — молоток, гаечные ключи… Там я и увидела топорик. Хотела пойти на кухню и опять попросить его сделать радио потише, потому что было жарко и радио просто оглушало, а я хотела попробовать заснуть. Но побоялась, что он снова меня ударит, и решила взять топорик. На всякий случай, если он станет драться.
— И что потом?
— Взяла топорик и пошла на кухню. Он уже встал с пола и сидел на стуле у окна и слушал радио. Спиной ко мне.
— Так:
— Я подошла к нему, а он даже не обернулся, и я не стала ничего говорить.
— А что сделали?
— Ударила топориком.
— Куда?
— По голове и по шее.
— Сколько раз?
— Я точно не помню. Била и била.
— Потом что?
— Он упал со стула, а я бросила топорик и пошла к мистеру Аланосу, это наш сосед, и сказала, что ударила мужа топориком, а он мне не поверил. А когда зашел к нам в квартиру и сам увидел, позвонил в полицию.
— Вашего мужа увезли в больницу, вы знаете?
— Да.
— И в каком он состоянии, вам известно?
— Мне сказали, что он умер, — ответила Вирджиния едва слышным голосом. Крепко стиснутые ладони аккуратно сложены на животе. Серые глаза без проблеска жизни.
— Следующий! — пригласил шеф.
— Слушай, так она же убила его… — потрясенно прошептал Буш чуть ли не с благоговейным ужасом.
Карелла молча кивнул.
— Мэйжеста, один, — объявил шеф. — Бронкин Дэвид двадцати семи лет. Вчера вечером в десять двадцать четыре поступило заявление о перебоях в уличном освещении на углу Уивер и Шестьдесят девятой. Уведомили электрическую компанию. Второе сообщение о неисправности уличного освещения в двух кварталах к югу. Затем сразу заявление о стрельбе на улице. Патрульный задержал Бронкина на углу Диссен и Шестьдесят девятой. Бронкин в состоянии алкогольного опьянения брел по улице, расстреливая фонари уличного освещения. Так что ли, Дэйв?
— Я Дэйв только для друзей. И попрошу не тыкать! — сварливо заявил Бронкин.
— Ух ты! Так что скажешь?
— Чего вы ко мне привязались? Ну, выпил, ну, пострелял по фонарям. Да заплачу я за эти чертовы лампочки!
— А что же ты делал с пистолетом на улице?
— Сами знаете. По фонарям стрелял.
— Только для этого и взял пистолет с собой? По фонарям пострелять?
— Ага. Теперь слушайте сюда. Имею право вообще не отвечать. Требую адвоката.
— Погоди, адвокат тебе ох как еще понадобится!
— Пока не придет адвокат, ни на один вопрос отвечать не стану!
— А кто тебе задает вопросы? Мы просто пытаемся выяснить, что это на тебя нашло — стрелять по фонарям ведь глупость несусветная!
— Сказал же, выпил маленько. Чего тут к черту не понимать, сами никогда не выпивали?
— Я не стреляю по уличным фонарям, когда выпиваю, — чуть ли не с гордостью заявил шеф.
— А я стреляю. Дело вкуса.
— Теперь насчет пистолета! — перебил его шеф.
— Так я и знал, что рано или поздно доберемся и до пистолета.
— Это твой пистолет?
— А чей же еще?
— Где взял?
— Брат прислал.
— Это откуда же?
— Откуда, откуда… Из Кореи!
— Разрешение у тебя есть?
— Говорю же, пистолет мне подарили!
— А мне без разницы, даже если ты сам его сделал! Разрешение есть, спрашиваю?
— Нет.
— Так с чего ты взял, что можешь таскать его повсюду?
— С того. Все таскают. Чего ко мне-то привязались? Подумаешь, пару лампочек каких-то, и сразу хватают. Хватали бы лучше тех, кто в людей стреляет.
— А откуда нам знать, что ты не один из них, Бронкин?
— Ага, конечно! Обрадовались, нашли Джека Потрошителя!
— Ну, может, и не Джека Потрошителя. Но вполне возможно, ты прихватил пистолет 45-го калибра, задумав кое-что похуже, чем пострелять по фонарям!
— Ага, точно! Мэра я собирался пристрелить!
— 45-й калибр, слышал? — возбужденно шепнул Карелла Бушу.
— Слышал. — Буш уже поднялся с места и направлялся к шефу следственно-розыскной службы.
— Ладнер умник, — говорил в это время шеф. — Знаешь, что теперь тебе будет?
— Нет, не знаю. А что мне теперь будет, умник?
— Еще узнаешь, — зловеще пообещал шеф. — Следующий!
Буш дотронулся до его локтя:
— Шеф, мы бы хотели еще побеседовать с этим типом.
— Валяйте, — коротко разрешил тот. — Хиллсайд, один. Матисон Питер сорока пяти лет…