Когда они подъехали к месту, где Джулиан оставил свою карету, он выпряг лошадей из экипажа графа и впряг их вместе со своей. Чем больше лошадей, тем быстрее они домчатся. Карету же графа он оставил на дороге, как и обещал.

Попробовав пошевелить рукой, Пен с удовлетворением заметила, что она уже слушается ее, а не висит безжизненной плетью. Немилосердно сжатое графом запястье по-прежнему сильно болело. Под рукавом Пен не видела свою руку, но скорее всего там образовался огромный синяк.

Пен посмотрела на Джулиана. Сейчас он выглядел уже спокойным. Но перед глазами Пен по-прежнему стояло взволнованное лицо Джулиана в тот момент, когда он вошел в библиотеку. Никогда еще ей не приходилось видеть Джулиана в такой ярости. Пен была почти уверена, что Джулиан пристрелит Глазбери. В глубине души она даже молилась об этом. А когда он вложил один из пистолетов в ее руку, Пен сама лишь с огромным трудом смогла подавить желание нажать на курок.

– Ты по-прежнему хочешь видеть Клео? – спросил Джулиан.

– Да.

Пен действительно этого хотела. Свидетельства Клео были ей необходимы. Свет ей, может быть, и не поверит, но рассказу Клео поверить должен. Нужно припугнуть графа, что Клео может кое-что о нем рассказать. И это средство наверняка подействует.

Джулиан задумался.

– После того, что произошло, – заявил он, – в Биллерикэе тебе, пожалуй, будет небезопасно. Надо подыскать какое-нибудь другое убежище на эту ночь. И теперь уж, хочешь не хочешь, я ни на минуту не оставлю тебя одну!

– Но куда мы поедем? Уже, кажется, не осталось ни одного убежища, где я могла бы быть в безопасности!

– Одно осталось.

День клонился к закату, когда экипаж выехал на дорогу в Хэмпстед, по обеим сторонам которой росли густые тополя. Лошадей графа Джулиан, как и обещал, оставил на дороге где-то на полпути к Биллерикэю. Теперь экипаж везла всего лишь одна лошадка. Бедное животное явно притомилось: для него это был тяжелый день. Жалея его, Джулиан и Пен останавливались несколько раз. Но слишком расслабляться позволить они себе не могли: им хотелось поскорее оказаться как можно дальше от графа Глазбери.

Наконец впереди замаячил небольшой бревенчатый дом.

– Ты думаешь, он согласится? – осторожно спросила Пен.

– Держу пари! Не только согласится, а и почтет за честь. Убежден, он сможет дать отпор любому, кто посмеет сунуться, кто бы он ни был!

– Сомневаюсь, – поморщилась она. – Он все-таки уже не очень молод.

– Будь уверена, – усмехнулся Джулиан. – И со шпагой, и с пистолетом он по-прежнему даст сто очков вперед любому молодому!

Человек, о котором шла речь, услышав шум экипажа, сам вышел им навстречу. На вид он вовсе не казался таким непобедимым, как уверял Джулиан: седой, малорослый, щуплый... Но Пен знала, что шевалье Корбе действительно способен дать фору любому. Ей самой не раз приходилось видеть его в драках.

Подойдя к экипажу, шевалье кивнул Пен, приветствуя ее:

– Польщен честью вас видеть, графиня! Привет, Джулиан! Решил показать даме, на что ты способен в боевом искусстве? Что ж, я к твоим услугам. Хоть и поздний час, а поразмять кости, пожалуй, не откажусь.

– Извини, Луи, – прервал его Джулиан, – мне сейчас не до развлечений. Ты мог бы приютить графиню на день у себя? Должен, однако, предупредить: здесь могут, хотя это и маловероятно, появиться люди, которые ее преследуют. Так что твое мастерство может понадобиться.

Глаза шевалье просияли, словно весть о том, что ему, возможно, придется драться, безумно радовала его.

– Проявить мастерство я всегда не прочь, – улыбнулся он, помогая Пен выйти из экипажа. – А то не помню, когда я в последний раз дрался по-настоящему. Теперь брать в руки шпагу приходится разве что для уроков фехтования, которые я время от времени даю каким-нибудь юнцам. Вот только графиня бы не пострадала!

– Надеюсь, шевалье, завтра у вас нет никаких уроков? – осведомилась Пен.

– Если мне не изменяет память, на завтра я никому не назначал. А если кто-нибудь и заявится, скажу, что не могу. Располагайтесь, графиня! В моем доме вы можете чувствовать себя в безопасности.

Джулиан отнес вещи Пен в ту комнату, куда указал Корбе. После этого все трое присели выпить вина в другой комнате, находящейся рядом с залом, в котором шевалье давал свои уроки, знаменитые, кстати, на всю округу.

В доме шевалье Пен действительно чувствовала себя в безопасности, ведь она знала Луи долгие годы. Два ее брата – Леклер и Данте – были учениками шевалье. До сих пор еще они, Сент-Джон и Джулиан собирались иногда вчетвером, чтобы попрактиковаться со шпагой.

Посидев ради приличия с гостями минут пять, Луи вышел, чтобы дать шанс Джулиану и Пен остаться наедине. Джулиан зажег лампу и поставил ее на столик рядом с креслом Пен.

– Похоже, – заметила Пен, – Луи не очень-то удивлен, почему ты вдруг заявился к нему в столь поздний час, да еще со мной!

– Если и удивлен, то, как джентльмен, лишних вопросов задавать не станет. Однако будь уверена: ради твоей безопасности он готов, если надо, рисковать собственной жизнью.

Джулиан взял Пен за руку. В первый момент она подумала, что это просто дружеский жест, но тут Джулиан начал расстегивать, ее манжету.

– Ты хочешь осмотреть мой синяк? – спросила она. – Но мне совсем не хочется на него смотреть!

– Хочешь не хочешь – осмотреть надо. – Пальцы Джулиана осторожно расстегивали пуговки ее манжеты. – Странно, что Глазбери начал вдруг выворачивать тебе руку. Судя по твоим рассказам о нем, при всей его склонности к садизму подобное все-таки не в его духе.

– Раньше он действительно не позволял себе подобных вещей. Впрочем, я сама виновата: стала показывать, что его грубость мне отвратительна. Я прожила с мужем недолго, но за это время успела изучить его повадки. Он любит мучить людей, но ему нужно, чтобы его жертва при этом обязательно испытывала страх и боль. Если сделать вид, что тебе нравятся эти мучения (я знаю, что встречаются извращенцы, которым действительно нравится испытывать боль и унижение), то он просто не будет получать от этого удовольствие, тогда и мучить будет меньше.

Джулиан сердито сдвинул брови.

– Не смей потакать этой твари, Пен, слышишь?! И не вини себя ни в чем. В том, что этот мерзавец сделал тебе больно, виноват только я – оставил тебя одну.

Он закатал рукав Пен. Синяк был ужасен – все запястье почернело.

– Мерзавец! – Джулиан сверкнул глазами, – Тебе очень больно, Пен?

– Да нет, не очень, – солгала она.

Рука действительно нестерпимо болела, но прикосновения Джулиана, хотя и к больному месту, как ни странно, успокаивали боль. Должно быть, потому, что это были совсем другие прикосновения, чем прикосновения садиста мужа.

– Я попробую раздобыть какое-нибудь болеутоляющее, – сказал он.

– Не надо, Джулиан. Лучше поезжай побыстрее в Лондон. Я и сама о себе позабочусь. А если что, попрошу шевалье. Уж он-то знает и о травмах, и о том, как их лечить, получше нас с тобой!

– Хорошо, – неохотно согласился Джулиан. – Постараюсь как можно раньше, если удастся, то на рассвете вернусь со всем, что нам понадобится для путешествия.

– Хорошо, к рассвету постараюсь быть готова. Джулиан бережно поцеловал руку Пен.

– Клянусь, Пен, – торжественно произнес он, – пока я жив, этот мерзавец больше никогда не тронет тебя!

– Но как я мог заметить его, сэр? Он подошел сзади!

– Да вы-то куда смотрели, Джонс? За что же я вам плачу, черт возьми, если какой-то адвокатишка.

Глазбери недовольно мерил шагами крошечный номер – единственный, который смогли предложить ему в биллерикэйской гостинице. Настроение у него было препаршивейшее. Несколько часов он вынужден был проторчать в доме Хэмптона, пока Дардли ходил выручать экипаж и лошадей, которых этот идиот бросил где-то посреди дороги. Вернувшись же, кучер заявил, что, видите ли, в Лондон ехать уже поздно, придется им заночевать в гостинице! И теперь он торчит в этой дыре без лакея, без свежего белья, безо всего...

Джонс прищурил свои и без того казавшиеся поросячьими глазки на заплывшем лице.

– Не беспокойтесь, сэр! Я уверен, мы найдем их в Лондоне. Сказать по правде, у меня тоже чешутся руки расплатиться с этим Хэмптоном. – Джонс почесал болевший затылок, волосы на котором все еще были спекшимися от крови.

– С чего вы взяли, Джонс, что они непременно поедут в Лондон? Хэмптон, может быть, и не бог весть как хитер, но все же и не полный идиот! На его месте я бы, напротив, поспешил смыться куда-нибудь подальше от больших городов.

– Так где же, по-вашему, он может быть, сэр?

– Задайте вопрос полегче, Джонс! На вашем месте я бы вообще помалкивал! Смотреть по сторонам надо лучше, болван! Это по вашей милости мы их упустили! Да и теперь с вашей раной вы, поди, на целый день выйдете из строя. Хороших же помощничков я нанял, нечего сказать!

Глазбери пришел в ярость. Быть так близко у цели и потерпеть провал из-за таких идиотов! Глотнув немного вина (довольно мерзкого, но иного в гостинице не оказалось), граф выругался себе под нос. В его уме весь день прокручивались подробности встречи с Пенелопой. Пен уже много лет шантажировала его. Граф хотел дать ей понять, что все ее угрозы на самом деле не стоят выеденного яйца.

Пен пригрозила ему, что найдет кое-кого, кто сможет свидетельствовать против него. Да, есть два-три человека, которые могли бы кое-что порассказать, но ни один из них просто не станет этого делать. У него все-таки достаточно власти и денег, чтобы никто в здравом уме не решился с ним связываться. А если кто и найдется, заставить замолчать такого нетрудно, достаточно подослать к нему того же Джонса.

– Что ж, – произнес Джонс, – если они поедут не в Лондон, то я ничем не смогу помочь вам, сэр. Остается лишь ждать, пока ваша жена сама как-нибудь невзначай не объявится где-нибудь. Не могу же я обшарить ради нее всю Англию!

Отхлебнув еще вина, Глазбери вдруг живо представил себе лицо Пенелопы, каким оно было при их сегодняшней встрече: дерзкое, воинственное. Пен сильно изменилась за эти годы. Из покорного, забитого существа превратилась в эмансипированную женщину с чувством собственного достоинства. Если так, пусть пеняет на себя. Чем непокорнее жена, тем лишь желаннее победа над ней. Что, в конце концов, слаще для любого: победа над слабым противником или над сильным? Чем больше Пен бунтует, тем лишь сильнее раззадоривает его.

«У меня есть свидетели». В ушах Энтони все еще звучали эти слова. Самоуверенное лицо Пен стояло перед глазами словно наваждение. «Найти, найти! Во что бы то ни стало найти ее!»

Энтони отпил еще глоток. Его вдруг осенило, каких свидетелей она имеет в виду: не бывших рабов на ямайских плантациях и не слуг Энтони. Во всяком случае, не тех слуг, что по-прежнему работают на него.

Энтони самодовольно поцокал языком. Новая идея целиком захватила его. Ему вдруг стали абсолютно безразличны все эти гостиничные неудобства, еще за минуту до этого так бесившие его.

– Джонс, – проговорил он, – я, кажется, знаю, куда они поехали. И вы поедете туда же. Завтра утром вы получите подробные инструкции. Возьмете еще одного человека в придачу. И, – Глазбери сурово сдвинул брови, давая понять, что с ним шутки плохи, – и чтобы на этот раз без проколов!

Джонс удалился. Граф же продолжал сидеть за столом. Вино уже не казалось ему столь мерзким, и он налил себе полный бокал.

– Когда ты сказал, что нас будет сопровождать дама, – улыбнулась Пен, – я не думала, что это будет столь молодая особа. Думала, скорее какая-нибудь почтенная матрона.

Пен с Джулианом стояли перед домом Корбе, пока сам шевалье помогал кучеру погружать в нанятый Джулианом экипаж вещи графини. Рядом с ними стояла молодая женщина по имени Кэтрин Лэнгтон с волосами песочного цвета и светлой кожей. Она была на целую голову выше Пен. Весь вид высокой плечистой Кэтрин, ее горделивая осанка говорили о том, что с этой женщиной шутки плохи.

Закончив возиться с саквояжами, шевалье вытер ладони о штаны. Подобная неряшливость явно не понравилась Кэтрин. Ее скуластое лицо приобрело кислое выражение. Не оставшись в долгу, Корбе кинул на нее гневный взгляд, красноречиво говоривший о том, что никаких возражений он не терпит.

– Уверяю тебя, – усмехнулся Джулиан, – жизненного опыта Кейт не занимать!

– Сомневаюсь, – прищурилась Пен. – Будь она хотя бы моего возраста – а ей всего-то лет двадцать пять.

Кэтрин села в экипаж, поправила занавеску на окне (ей так больше нравилось) и стала выжидающе смотреть на них.

– Где ты ее нашел? – полюбопытствовала Пен.

– Мне порекомендовала ее твоя подруга, миссис Ливэнхэм. Вчера я был у нее. Ты же знаешь, что миссис Ливэнхэм в свое время ушла от мужа. Она очень любит окружать себя женщинами, которые находятся в подобном же положении.

– Как я, например, – кивнула Пен.

– И как Кейт. Я думаю, ты быстро найдешь с ней общий язык. Муж Кейт – морской капитан. Сейчас он в плавании, но в любую минуту может вернуться и начать ее разыскивать. Поэтому Кейт решила покинуть Англию.

– Мне показалось, она женщина боевая, эта Кэтрин! – поцокала языком Пен.

– Неудивительно. За ее недолгую жизнь ей пришлось многое повидать. Теперь она живет одна.

В голосе Джулиана явно слышалось восхищение Кейт, отчего эта девица начала нравиться Пен еще меньше.

– Она знает, кто я? – спросила Пен.

– Как я уже сказал, в гостиницах мы будем останавливаться под вымышленными именами, но от Кейт скрыть твое имя вряд ли удастся. Не беспокойся, Пен, Кейт будет отличной спутницей. Она будет изображать твою служанку, если сказать точнее, служанку дамы, которую будешь изображать ты. Впрочем, она вполне образованна и может сгодиться на нечто большее, чем роль служанки. Миссис Ливэнхэм говорила, что Кейт обладает необычным талантом.

– Каким же?

– Кейт преотлично стреляет из пистолета. Любому мужчине даст фору.

– Вот как? – удивилась Пен.

Джулиан помог Пен сесть в экипаж. А Кэтрин вдруг с удивительной заботой накрыла ее ноги пледом.

– А мистер Хэмптон поедет на козлах? – спросила Кейт.

– Похоже, что да, – кивнула Пен.

– Но зачем? В карете достаточно места.

– Откуда ж я знаю? – фыркнула Пен.

– Не знаете? Разве вы не знакомы с мистером Хэмптоном?

– Напротив, он мой хороший друг. Я знаю его с детства, но это не означает, что я способна читать его мысли!

– Для того чтобы знать повадки мужчины, вовсе не нужно уметь читать его мысли.

Кэтрин разговаривала тем безапелляционным тоном, который никогда не нравился Пен.

– Я знаю, что мистер Хэмптон любит бывать на улице, даже в ненастье. Ему нравится наблюдать за природой, нравится, когда его обдувает ветер. Это в его духе.

Они попрощались с шевалье, и карета тронулась в путь. День был ненастный. Плед, накинутый Кэтрин на ноги Пен, был весьма кстати.

Покосившись на ноги Кейт, Пен заметила ее старенькие туфли, торчавшие из-под юбок, и поспешила в свою очередь закутать ее ноги.

Кейт посмотрела на нее с удивлением и благодарностью. И сразу же Пен показалась ей гораздо привлекательнее, чем до сих пор. Пен заметила россыпь озорных веснушек на лице Кейт и подумала, что та, должно быть, совсем юная особа... Небесно-голубые глаза Кейт лучезарно светились: надеждой, любовью, верой в жизнь. Но Пен почему-то казалось: пройдет еще два-три года, и глаза эти подернутся ледяной пеленой безразличия.

– Я все о вас знаю, – произнесла Кейт. – Вы смело поступили, графиня, что ушли от мужа. Я знаю: решиться на это очень нелегко.

– Я думаю, мне это было не сложнее, чем вам. У меня по крайней мере, когда уходила от графа, были кое-какие свои средства. К тому же у меня есть родные, которые всегда готовы помочь.

– Он вас бил?

Бил? Пен поразил этот вопрос. А еще больше та простота, с которой ее новая знакомая задала его. Никто раньше не спрашивал ее об этом: ни братья, ни даже Джулиан, когда она рассказывала ему о выходках мужа.

Нет, кулаков Энтони обычно не распускал. Он причинял ей боль, но другими, более изощренными способами. Если не считать вчерашнего дня.

Пен помотала головой.

– А мой Джейкоб часто распускал руки, – по-деловому, словно речь шла о самом обычном явлении, поведала Кейт, – особенно когда напьется. Сначала я мирилась с этим, поскольку он был мой муж, потом я мирилась, потому что у нас родилась дочь. Но однажды я не выдержала и ушла. Пришлось бросить дочь. А я ее очень люблю, но жить так дальше было просто невыносимо.

– Вы боялись, что он вас убьет? – спросила Пен.

– Я боялась, что в один прекрасный день я убью его. Помню, как однажды утром проснулась вся в синяках. И такая вдруг ненависть поднялась у меня в сердце! И я решила уйти от греха подальше, а то бы точно его угробила.

В голосе Кейт не прозвучало ровным счетом никаких эмоций, словно она в сотый раз рассказывала старую, самой ей давно осточертевшую историю. Выражение глаз Кейт, однако, выдавало ее: в них стояла все та же боль, словно это было вчера.

– И с тех пор вы ни разу не виделись с дочерью? – спросила Пен.

– Ни разу. Муж отправил ее к своим родителям. Они живут где-то на севере Англии, кажется, в Карлайсле. Он, правда, надеется, что я еще вернусь к нему, соскучившись по дочери. Или надеется, что сможет вернуть меня силой. Но я ни за что к нему не вернусь. Когда муж в плавании, я чувствую себя в безопасности, но когда возвращается. Поэтому я решила уехать куда-нибудь из Англии.

– На какие же средства вы живете? – полюбопытствовала Пен.

– По-всякому, – уклончиво ответила та. – Перебиваюсь кое-как. Торговать собой, слава Богу, не приходилось, хотя, если не останется другого выхода, я бы смогла, пожалуй, пойти и на это. Мужу я ведь, можно сказать, тоже продавала себя, не так ли? Если уж я спала с мужчиной, к которому не испытывала ничего, кроме ненависти, то, думаю, смогу и с чужим.

Пен понимала, что должна сказать что-нибудь о грехе, о чувстве собственного достоинства, но у нее не было настроения заниматься морализаторством. Кто она такая, чтобы указывать этой женщине, как жить? Сама-то, в конце концов, совсем недавно составляла список потенциальных любовников!

По сторонам тянулся сельский пейзаж – однообразный и унылый, как небо в сумрачный день. Что ж, через несколько дней они уже будут в Кроссингтоне, и Пен встретится с Клео, которую не видела столько лет. Интересно, насколько изменилась она за эти годы? В какую женщину превратилась эта забитая, вечно испуганная девочка?

Пен вдруг задумалась о том, насколько смелым был ее план использовать Клео в качестве свидетельницы. Не был ли подобный выбор актом трусости? Не должна ли она действовать по-другому, более решительно, как собиралась изначально? У Кейт хотя бы хватило мужества принять решение и оставить мужа. Пусть даже по закону она и является его женой.

Впрочем, подумала Пен, Кейт бежит из Англии, потому что у нее здесь нет ничего, о чем она стала бы жалеть. Для нее же покинуть родину означает разлучиться со многими близкими и любимыми людьми, со всем, что ей дорого, что составляет неотъемлемую часть ее жизни... Вести же открытую борьбу – значит подвергать сильному риску родных и друзей.

– А ваш мистер Хэмптон симпатичный! – заявила вдруг Кейт.

– Да, недурен, – согласилась Пен, – во всяком случае, на мой вкус.

– Я думаю, что и на вкус многих женщин. Вот только мрачный какой-то, все время молчит. А может быть, оно и к лучшему, что молчит. Есть много мужчин, которые все время о чем-то говорят, а послушаешь – болтал, болтал, а ничего не сказал.

– Тонко подмечено! – рассмеялась Пен. – Я думаю, мистер Хэмптон согласится с вами.

Кэтрин поправила свой плед. Пен обратила внимание, какими нервными движениями ее длинные пальцы теребят его край.

– Вы с мистером Хэмптоном, должно быть, едете отдыхать куда-нибудь в сельскую местность? – полюбопытствовала Кейт.

«Джулиан, разумеется, не стал ей ничего объяснять, – подумала Пен. – Что ж, вполне в его духе!»

– Я еду навестить родственницу, – солгала Пен, – а мистер Хэмптон сопровождает меня.

– Понятно... – протянула Кейт. – Вот только почему под чужими именами? Впрочем, это не мое дело. – Пальцы ее по-прежнему нервно теребили край пледа. – Я полагаю, в гостиницах мы с вами будем останавливаться в одном номере?

– Скорее всего да.

– А мистер Хэмптон? Он будет останавливаться в той же гостинице, что и мы?

– Да. Так надо, Кейт. Вам же, полагаю, лучше. Если ваш Джейкоб вдруг станет вас преследовать, то, уверяю, мистер Хэмптон сумеет вас защитить.

– Я и сама способна защитить себя, мэм! А впрочем, я благодарна мистеру Хэмптону, если он готов мне помочь. Я очень крепко сплю, а уж если проведу перед этим целый день в дороге, то меня и из пушки не разбудишь. Так что на всякий случай я буду чувствовать себя спокойнее, если буду знать, что мистер Хэмптон ночует в соседнем номере.

Пен поняла, на что на самом деле намекает Кейт, уверяя ее, что крепко спит. Девушка явно решила, что Пен и Джулиан – любовники. Намекает на то, что все, дескать, понимает и не будет им мешать.

– Я уверена, Кейт, – сказала она, – никаких инцидентов не будет.

– Слава Богу, коли так. А то я сплю как сурок. Во сне меня и прирезать недолго, я могу ничего и не почувствовать. – Кейт заворочалась, устраиваясь поудобнее. – Позвольте прикрыть вам ноги еще одним одеялом, мэм. Вы, должно быть, замерзли? Что-то уж больно бледны.

Как понял Джулиан, о своей новой роли Кэтрин Лэнгтон сделала два заключения. Во-первых, как она поняла, ее пригласили ради того, чтобы придать приличный вид двум развлекающимся путешествием любовникам. А во-вторых, что ей будет безопаснее не задавать лишних вопросов.

Кейт обладала редким талантом оставаться, если надо, незамеченной. Она являлась лишь к обеду, завтраку и ужину, чтобы не мешать Джулиану все остальное время проводить наедине с Пен. При выезде из очередной гостиницы Кейт всякий раз садилась в экипаж первой, опережая свою «госпожу». Да и в гостиницах под тем или иным предлогом она избегала общества Джулиана и Кейт. Если бы Джулиан действительно был любовником Пен, он нашел бы подобное поведение «служанки» весьма кстати. И все же ему нравилось проводить все свободное время наедине с Пен.

Вечером третьего дня, после ужина в номере Джулиана в гостинице Йорка, Кэтрин поднялась из-за стола.

– Пойду немного подышу свежим воздухом, если вы не возражаете, мэм, – обратилась она к Пен.

– Но на улице дождь, Кейт!

– Ничего страшного, мэм. Я надену плащ, к тому же гулять постараюсь под деревьями, где не так льет. Мне просто необходимо подышать свежим воздухом после того, как я весь день тряслась в карете!

– Что ж, – вздохнула Пен, – как вам угодно. Кейт удалилась.

«Интересно, с собой ли у нее пистолет?» – подумал Джулиан.

Джулиан посмотрел на Пен. В мерцающем полумраке свечей кожа ее казалась особенно белой, губы – сочными и алыми. Он едва сдерживался от искушения коснуться пальцами этого милого лица.

Ему нравилось тело Пен, в котором чудесным образом сочетались девичья грациозность и гибкость с женской округлостью и мягкостью. Но еще больше он ценил в ней мягкость и отзывчивость души. За эти три дня Пен уже, казалось, успела подружиться с молодой женщиной, которая остро нуждалась в защите и поддержке. Как начал замечать Джулиан, сердце Кейт, не привыкшее к теплоте и вниманию, стало вдруг постепенно открываться навстречу новой подруге. Сама Пен, возможно, никогда не нашла бы в себе мужества выстрелить, если надо, из пистолета, но с такой боевой подругой, как Кейт, ничего не боялась.

– Вынуждена признать, мистер Хэмптон, – заявила Пен, словно прочитав его мысли, – что поначалу я недооценивала Кейт. Вы разобрались в ней раньше. Я всегда ценила ваше умение разбираться в людях!

– Опять мистер Хэмптон! – недовольно поморщившись, проворчал он. – Я-то думал, Пен, что после того, что произошло тогда между нами, ты никогда больше не обратишься ко мне столь официально.

Пен даже слегка покраснела.

«Как идет ей этот румянец!» – подумал он.

В полумраке свечей глаза Пен, казалось, светились таинственным огнем. Перехватив взгляд Джулиана, Пен стыдливо опустила ресницы. Джулиан знал, что на самом деле было причиной тому: Пен обращалась к нему так формально, потому что боялась повторения прошлой близости.

Пен нервно вертела в руках вилку. Джулиан чувствовал, что должен сказать что-то, чтобы облегчить ее неловкость, или оставить Пен одну.

Перед мысленным взором Джулиана снова встали восхитительное нагое тело, тугая округлая грудь, бурно реагирующая на малейшее прикосновение его рук. Полумрак комнаты, стоявшая рядом кровать, почти слившаяся с темнотой. Воспоминания, нахлынувшие на них обоих. Все это почти не оставляло Джулиану сил бороться с искушением. Но разрушать эту интимную атмосферу так не хотелось.

– Вы... ты, Джулиан, очень неглупо поступил, что обратился к миссис Ливэнхэм. Она знала, что ты помогал мне?

– Я просто сказал, что некая дама нуждается в компаньонке. Имени графини Глазбери я не называл. Но миссис Ливэнхэм, полагаю, сама обо всем преотлично догадалась. В конце концов, я ведь через тебя тогда познакомился с миссис Ливэнхэм. Если помнишь, это ты послала ее ко мне за каким-то юридическим советом.

– Что ж ты мне не сказал, что едешь к миссис Ливэнхэм! Я бы передала через тебя ей свою статью, она уже готова. Я хотела ее отослать ей еще из Биллерикея, но, как сам знаешь, оказалось не до этого. Впрочем, я, пожалуй, пошлю ее завтра из Йорка.

– Стоит ли, Пен? Может, тебе лучше подождать хотя бы до тех пор, пока мы не закончим наше путешествие?

– Зачем? Я не вижу смысла ждать, Джулиан! Джулиан покосился на руку Пен. Он знал, что она еще очень болит.

– Пен, – спросил он, – Глазбери тогда говорил что-нибудь о твоей статье?

– Упоминал.

– Полагаю, он недоволен?

– Еще как недоволен. Но я предупредила его, что все равно напечатаю. Впрочем, как он сам сказал, статья – лишь одна из причин, почему он хочет меня вернуть. Есть и другая: он хочет, чтобы я родила ему наследника. Но мне кажется, что ни то ни другое на самом деле не является настоящей причиной.

– Какая же, по-твоему, настоящая? Пен на минуту задумалась.

– Мне кажется... – проговорила она, – он очень изменился после этого закона об отмене рабства. В его глазах появились страх, какая-то растерянность... Раньше я никогда не видела в его глазах страха, Джулиан!

– Да, ему есть о чем волноваться: этот закон очень сильно ударит по его состоянию. Даже при той компенсации, которую дает ему парламент, он многое потеряет.

– Мне кажется, не эта сторона его так сильно волнует, Джулиан. Ему всегда нравилось иметь много рабов. Нравилось ощущать власть над людьми, нравилось, что они выполняют все его капризы. И наЯмайку он любил ездить потому, что был там окружен покорными рабами. И у себя дома, в Англии, он стремился создать такой же мирок. И вот с новым законом все для него вдруг кончено. Отныне он уже никогда не сможет безнаказанно предаваться своим художествам.

«Теперьу него осталась лишь одна законная рабыня – я».

Пен не произнесла вслух этих слов, но Джулиану показалось, что он услышал их так ясно, словно их прокричал каждый предмет, находившийся в комнате. И в самом деле, какой еще подтекст мог содержаться в реплике Пен?

Джулиан понимал, что в этих непроизнесенных словах Пен – горькая правда. Закон наконец признал равенство всех людей, независимо от социального положения и цвета кожи. Осталась лишь одна категория, по-прежнему целиком и полностью зависящая от своих господ, – замужние женщины. Каждый муж по-прежнему имел полное право вытворять со своей женой все, что ему заблагорассудится.

Каждый имел. Но не каждый этим правом пользовался.

Пен поднялась и подошла к окну, отодвинув занавеску и вглядываясь в даль. Джулиан уже успел заметить, что так она делает всякий раз, когда речь заходит о Глазбери.

– До вчерашнего дня, Джулиан, – проговорила она, не глядя на него, – я все еще не понимала до конца, что движет моим мужем. Я недооценивала всю меру его подлости. Хотя, казалось, должна была бы... Но будем надеяться, через пару дней у меня на руках окажутся достаточные свидетельства против этого чудовища, чтобы раз и навсегда...

– Ты, кажется, очень волнуешься при мысли о встрече с Клео, – перебил ее он. – Почему?

Пен повернулась к нему:

– Да просто, думая о ней, я всякий раз вспоминаю. И воспоминания, сам понимаешь, не из приятных.

Голос Пен звучал бесстрастно, но глаза были словно у затравленного зверя. Джулиану безумно хотелось оградить Пен от этих проклятых воспоминаний. Сколько можно, в конце концов, мучиться прошлым!

Джулиан подошел к ней и бережно, стараясь не быть настойчивым, взял за плечи. Ему хотелось коснуться пальцами ее лба, словно так он мог стереть эти залегшие на нем складки. Ему хотелось заняться любовью с Пен. Все эти дни он думал только об этом.

– Тебе вовсе не обязательно встречаться с Клео самой, Пен, – проговорил он. – Я вполне могу поговорить с ней один.

Пен посмотрела на него. Во взгляде ее Джулиан вдруг прочел, что сейчас она испытывает то же искушение, что и он.

– Я все-таки считаю себя ответственной за нее, Джулиан. К тому же со мной, женщиной, она, я думаю, будет более откровенна. Раз уж я решила переворошить прошлое, мне придется разузнать, что оно значит для Клео и какое у нее сейчас настроение. Мне нужно знать, найдется ли у нее мужество встать на мою сторону.

Пен казалась такой грустной, что Джулиан невольно стал гладить ее плечо, сам не зная, чего он хочет – успокоить ее или соблазнить.

На мгновение – Джулиан почувствовал это – тело Пен размякло под его рукой, но затем снова будто стало каменным. Шея ее, однако, немного покраснела. Джулиан ждал знака, хотя бы малейшего, со стороны Пен: согласна она, готова? Он отбросил мысли о том, правильно это будет или грешно. Он так хотел Пен.

Пен не реагировала никак, но и не стряхивала со своих плеч его руки. Перед глазами Джулиана была ее шея. Она возбуждала его так, как не возбудило бы все тело какой-нибудь другой женщины.

Неизвестно, что произошло бы в следующий момент, если бы в коридоре вдруг не раздались шаги босых ног и ворчание: «Черт бы побрал этот дождь! Холод собачий!» Кейт демонстративно давала понять, что она вернулась с прогулки.

Пен выскользнула из рук Джулиана и поспешила отойти в противоположный угол комнаты.