Целых три дня соседи выдерживали паузу. На четвертый начались визиты. Кареты подъезжали и отъезжали в течение всего дня. Леди изучали Верити, а джентльмены снисходительно улыбались. Глаза у всех светились гораздо большим любопытством, чем осмеливались выразить рты.

Верити научилась вставать рано, чтобы поработать в саду. Потом она мылась и одевалась для приема визитеров. Иногда просматривала свой архив газетных вырезок, а также писала письма Одрианне в Эссекс и своим дорогим подругам в «Редчайшие цветы».

Ей тоже приходила почта, Дафна сообщала, что Кэтрин благополучно до нее добралась и все еще живет у них. В другом письме она описала, как к ним приезжали люди из четырех богатых особняков в Мейфэре, чтобы заключить контракт на поставку цветов и комнатных растений. Одрианна написала, что приедет в Лондон, как только Верити решит побывать там.

С севера не пришло ни одного письма, и Одрианна тоже ничего не переслала. Верити надеялась, что викарий даст ей знать, что получил ее письмо и прочитал его Кэти. Она также написала мистеру Тревису, надеясь узнать, как идут дела на металлургическом заводе, но управляющий молчал. Ей оставалось лишь предположить, что ее письма не доходили до адресатов.

Отчаявшись, она написала мистеру Торнапплу, чтобы тот сообщил ей что-нибудь о мистере Тревисе и заводе и о ком-либо из ее старых друзей. Она надеялась узнать что-нибудь о Майкле Боумане — работал ли он все еще на заводе или его арестовали и судили.

Ответ мистера Торнаппла пришел на шестой день. Его письмо немного успокоило ее, но вместе с тем привело в уныние. Уверив ее, что мистер Тревис все еще выполняет свои обязанности, он напомнил, что детали работы предприятия теперь касаются только ее мужа, вежливо, но твердо посоветовав, что лучше бы она занялась домашним хозяйством.

Ей, конечно, надо было бы поехать домой. Только так она может все узнать. Придется уговорить Хоксуэлла разрешить ей съездить домой. Ее раздражало, что осуществление даже малой части ее плана теперь зависит от его разрешения. Надежды узнать что-нибудь из писем не оправдались.

Она уже убирала в ящик письменного стола письмо мистера Торнаппла, когда к дому подкатила элегантная карета. Из окна она увидела, как из кареты выходит прелестная женщина — видение в белом с красной розой на соломенной шляпе. Это приехала Коллин, и она была не одна. Из кареты вышла тонкая как тростинка женщина средних лет в голубом платье.

Верити послала за Хоксуэллом, с утра уединившимся в кабинете с управляющим. Все эти дни он занимался своим поместьем, и Верити его почти не видела. Он уезжал верхом рано утром и возвращался поздно вечером.

Он вошел в гостиную одновременно со своей кузиной.

— Коллин, тетя Джулия, — приветствовал он дам, — добро пожаловать. Дорогая, позволь тебе представить миссис Эккли, сестру моей матери.

— Вы тоже должны называть меня «тетя Джулия», моя дорогая, а я буду обращаться к вам по имени — Верити. В нашей семье не приняты формальности между родственниками.

Верити не была уверена, что хочет называть эту женщину тетей. Миссис Эккли бесцеремонно впилась глазами в Верити, разглядывая ее. Она была более худой, более пожилой и менее дружелюбной версией своей дочери Коллин.

— Я знаю, что ты обещал совсем скоро навестить нас, Хоксуэлл, — сказала Коллин, когда все они расселись в гостиной. — Но миссис Пунтон сказала, что была у вас с визитом и она не единственная, кого вы принимали. Мама не захотела больше откладывать наш визит.

— Эти визиты как раз нас и задержали, а также мои обязанности по поместью, — сказал Хоксуэлл. — Я намеревался завтра с утра, пока к нам никто не приехал, отвезти к вам Верити, тетя Джулия.

Миссис Эккли приняла намерение Хоксуэлла как должное. Они немного посплетничали о миссис Пунтон и других соседях, а потом миссис Эккли обратила свое внимание исключительно на Верити.

— Итак, дорогая, где вы были все это время?

Этот неуклюжий вопрос поразил всех, кроме самой миссис Эккли.

— Другие не осмелились вас об этом спросить, а если бы и спросили, не могли ожидать, что вы ответите, но я думаю, что вы удовлетворите мое любопытство, моя дорогая, тем более что вы можете рассчитывать на мой такт.

— Мама, пожалуйста, — сказала Коллин, бросив на Хоксуэлла извиняющийся взгляд.

— Тетя Джулия, важно то, что она сейчас здесь. Остальное не имеет значения, — ответил Хоксуэлл. — Я никому не позволю ее допрашивать, даже тебе.

Миссис Эккли отступила, но надула губы, выражая этим свое неудовольствие замечанием племянника. Коллин поспешила с другими вопросами — о том, какие изменения она планирует произвести в Гринли-Парке.

— Я гостила у друзей, миссис Эккли, — сказала Верити. — Хоксуэлл с ними познакомился и знает всю правду. Так же как мы доверяем вашему такту, вы можете доверять моему объяснению.

— Гостили у друзей, говорите?

— Да. Это были женщины. Подруги.

— Странно, что вы гостили так долго.

— Да. Это был детский импульсивный поступок.

— Надеюсь, что таких импульсов больше не будет, не говоря уже о том, что он длился два года.

— Думаю, не будет. Не дадите ли мне совет по тому вопросу, который задала ваша дочь? Как бы вы обновили этот великолепный дом?

У тети Джулии оказался очень длинный список усовершенствований, которые она хотела бы порекомендовать. На это у нее ушло не менее четверти часа. Потом она перешла к дому Хоксуэлла в Лондоне, а потом и к собственному поместью.

— Мой дом в Лондоне заперт уже год, Хоксуэлл. Ты должен пообещать мне, что мы его опять откроем. Когда ты поедешь в Лондон, я пошлю с тобой Коллин, чтобы можно было начать что-то делать.

— Мы поговорим об этом и обсудим список расходов, которые ты наметила, в другой день, тетя Джулия. У меня есть обязанности перед людьми, которые нуждаются во мне гораздо больше, чем те, что сидят сейчас в этой гостиной.

Миссис Эккли упрек не понравился. Она взглянула на Верити.

— Вы очень молчаливы, дорогая. Можно даже забыть о вашем присутствии здесь.

— Она вряд ли может участвовать в разговоре об обновлении дома, который никогда не видела, мама, — сказала Коллин.

— Как графиня, вы должны участвовать в разговоре, даже если вам нечего сказать. Иначе вы заработаете репутацию гордячки, дорогая, а принимая во внимание ваше происхождение, обществу это не понравится. — Она посмотрела на Верити с сочувствием. — Вас пугает, что вы стали графиней, не так ли? Поэтому вы и сбежали. Не бойтесь, дорогая. Мы с Коллин поможем поднять ваш статус, так что моему племяннику не придется за вас краснеть.

— Вы слишком добры.

— Да, слишком, — подтвердил Хоксуэлл. — Именно поэтому мы должны отклонить ваше щедрое предложение. Полагаю, вы хотите стать наставницей Верити. Даже слышать об этом не хочу. Сомневаюсь, что я когда-либо буду краснеть за свою жену, тетя Джулия, так что в обучении, которое вы предлагаете, нет необходимости. Что же касается молчания Верити во время вашего визита, обращаю ваше внимание на то, что я тоже молчал. Так же как Коллин. Все всегда внимают вашему красноречию с благоговением и не решаются его прервать.

Удивление миссис Эккли этим монологом сменилось подозрением. Она внимательно посмотрела на Хоксуэлла, стараясь определить, не было ли его многословие для нее оскорбительным.

Коллин встала.

— Думаю, нам пора прощаться. Пойдем, мама. Ты хотела сегодня нанести визит миссис Уитхилл, а день уже на исходе.

Пока Хоксуэлл провожал тетушку вниз, Коллин, улучив минутку, сказала Верити:

— Как ты просила, я написала письмо твоему кузену. Ответ пришел вчера. Томпсоны, конечно, потрясены, но очень рады. На следующей неделе они приедут в Лондон в надежде, что ты тоже будешь в городе. Так что они смогут повидаться с тобой и выразить свои чувства.

— Я как раз собираюсь в ближайшее время в Лондон и, вероятнее всего, действительно встречусь с Томпсонами.

— Сообщи мне, когда соберешься ехать. Я представлю тебя моим друзьям, которые живут в Лондоне круглый год. Летом в городе почти никого из высшего света нет, так что это, возможно, самое подходящее время для твоего странного возвращения. К тому же у нас будет время, чтобы обсудить, как обновить наш городской дом, как этого хочет мама.

Верити постаралась казаться вежливой, но очень надеялась, что планы Коллин не заполнят все ее время. Этим летом у нее более важные планы, чем утренние визиты и обновление чьего-то дома.

В тот вечер они обедали в большой комнате за огромным столом. Было странно видеть их двоих, примостившихся на краю этой полированной поверхности. Перед самым обедом начался дождь, который барабанил по высоким окнам столовой.

Им подали фазана под соусом, и во время еды Хоксуэлл вернулся к визиту тетушки и кузины.

— Я никогда не понимал, почему люди считают, что родственные отношения позволяют им быть грубыми. Прошу прощения, Верити. Моя тетя бывает невыносимой и в лучшие дни. Обида из-за того, что мы не поспешили с ней увидеться, вызвала ее грубость. Она просто забылась.

— Не думаю, что она забылась. Однако я рада, что она высказалась откровенно и не придется возвращаться к этой теме. Откровенный разговор, даже на грани грубости, помогает избежать непонимания или двусмысленности.

— Что бы ни было у нее на уме, ты расправилась с ней просто замечательно.

— Нет, это ты поставил ее на место. Если бы не это, она продолжала бы навязываться и поучать меня. Спасибо, что защитил меня. — Она действительно была ему благодарна.

— Коллин, кажется, хочет стать твоей подругой.

— Потому что я умею обращаться с ее матерью?

— Может быть. Но она, видимо, подозревает, что стоит за твоим долгим отсутствием, и чувствует какую-никакую, а ответственность.

Может, готовность Коллин подружиться с ней — это способ загладить свою вину? Когда она сегодня говорила о Томпсонах, Верити показалось, что она на их стороне. Но скорее всего Коллин еще не поняла истинную сущность Бертрама и сама стала его невинной заложницей.

— Она написала моему кузену и получила от него ответ. Они хотят нанести мне визит в Лондоне.

— А тебе этого хочется?

— Я вовсе не хочу их принимать, ни здесь, ни в Лондоне. Но если это необходимо, пусть это будет в городе.

— Значит, мы через несколько дней поедем в Лондон. Надо кое-что там уладить.

— Полагаю, ты хочешь встретиться с моим попечителем мистером Торнапплом.

— Да. Придется подписать кое-какие бумаги.

— Я должна тебя сопровождать?

— В этом нет необходимости.

Разумеется. Она уже не может самостоятельно распоряжаться своим наследством. В глазах закона она перестала существовать. В письме мистера Торнаппла так прямо и было сказано.

Ее муж будет получать доходы от компании, плюс к нему перейдет все наследство, доставшееся ей после смерти отца. После того как она вышла замуж, все ее имущество перешло к мужу.

Она намеревалась встретиться с мистером Торнапплом наедине, чтобы просить его совета по поводу аннулирования брака. Теперь причины для этого не было. Как она может утверждать, что не давала согласия на брак, если согласилась на его подтверждение?

Ведь согласилась же. И лгать себе о том, что произошло в ту ночь, она не могла, как бы ни пыталась.

Он, конечно, соблазнил ее, узнав, что она хочет избежать супружеской близости. Он воспользовался ее невежеством и наивностью, но он не заставлял ее силой.

Эта близость изменила их отношение друг к другу. Хоксуэлл держал себя уверенно, как человек, решивший важную проблему. Она, в свою очередь, чувствовала все увеличивающуюся невыгодность своего положения и неловкость. Она не знала, что ей делать с той новой жизнью, которой, как когда-то предполагалось, у нее никогда не будет.

— Они от тебя зависят? — спросила она, возвращаясь к разговору о посетивших их родственниках. — Они вели себя так, будто ты сейчас же готов выложить крупную сумму денег.

— Моя мать завещала мне позаботиться о ее сестре, что я и делаю. Тетя Джулия была замужем за армейским офицером, но он почти ничего ей не оставил. Женщины иногда обходятся дорого, так что мне приходилось напрягаться, чтобы выполнить свое обещание.

— Я уверена, что ты делал все, что мог. Они обе элегантно одеты, так что, полагаю, ты был щедр.

— Я сожалел, что не смог увеличить состояние Коллин. Ее приданое весьма скромно. К счастью, она пока не выразила желания выйти замуж. Она все еще не забыла своего жениха, который разбился насмерть, упав с лошади.

— Возможно, сейчас, если ее приданое может быть увеличено, молодые люди проявят к ней больший интерес и она перестанет горевать. Я попытаюсь помочь ей в этом.

— Я был бы этому рад. Мы с ней были близки с самого детства, и я отношусь к ней как к сестре.

— В таком случае и я постараюсь относиться к ней как к сестре, если только мне не придется думать о тете Джулии как о своей свекрови.

— Боже упаси.

Из-за дождя стемнело рано, так что обед закончился при свечах. Верити встала.

— Я пойду в свою комнату и под шум дождя почитаю какую-нибудь интересную книжку.

Он остановил ее, взяв за руку, и оглядел всю, с головы до ног — светлое вечернее платье и венецианскую шаль, белую шею без украшений (жемчуг она больше ни разу не надевала). Наконец его взгляд остановился на ее лице.

— Верити, в твоей гардеробной есть вторая дверь. Она ведет в узкий коридор. Ты заметила ее?

— Да, это очень странный коридорчик. Непонятно, куда он ведет, но там есть окно, из которого открывается красивый вид.

— Этот коридорчик играет важную роль. Он соединяет наши апартаменты.

Она на минуту задумалась, прикидывая расстояние между их комнатами. Ей казалось, что они отстоят гораздо дальше друг от друга.

— Верити, я хотел бы быть уверенным в том, что сегодня ночью дверь с твоей стороны будет открыта.

— Да, конечно.

Она не удивилась. Она не знала, как часто случаются такие вещи, но была уверена, что это произойдет очень скоро.

Он поцеловал ей руку и отпустил. А она поднялась наверх готовиться к еще одной упоительной ночи.

Он ожидал, что дверь будет открыта, но когда дело касалось Верити, никогда нельзя было быть уверенным. Но ручка повернулась легко…

В последние дни она вела себя как-то странно. Внешне она стала сдержанней, словно признав свой новый статус — статус графини. И теперь она репетировала то, чему ее когда-то учили. Она прекрасно вела себя во время визитов соседей и даже позволила себе быть немного дерзкой с тетей Джулией. К сожалению, с ним она держалась отстраненно.

Уже шесть дней он мучился от неудовлетворенного желания. За столом она сидела, выпрямив спину и пользуясь приборами строго по этикету, а ему все ее движения казались эротичными.

Теперь, войдя в темную спальню, он постарался вспомнить, как расположена мебель, и немного подождал, чтобы глаза привыкли к темноте. Однако спальня оставалась темной. Он подумал, что она, возможно, все спланировала и расставила на его пути стулья, чтобы он споткнулся. Неужели она задумала такую глупую месть? Эта мысль его позабавила, но он все же вернулся в свою комнату и взял небольшую лампу.

Никаких ловушек не было. Верити лежала в постели, накрывшись простыней до подбородка.

Он напомнил себе, что цель сегодняшней ночи — доставить ей наслаждение. Он должен загладить свою вину. Жена она ему или нет, имеет он на нее права или нет, опыт подсказывал ему, что она не должна думать об этом как о болезненной и неприятной обязанности.

Она была почти тенью под этой простыней. Глаза закрыты, густые ресницы подрагивали. Он поставил лампу на дальний столик, снял халат и подошел к кровати.

Она вдруг широко открыла глаза. Оказывается, она за ним наблюдала из-под полуопущенных ресниц. Она его изучала. От девственности ее отделяло всего шесть дней, а она рассматривала его наготу с откровенным любопытством опытной куртизанки.

Он скользнул под простыню, протянул руку и снова удивился.

— Ты уже раздета.

— Так же как ты.

— Да, но…

— Предполагалось, что я буду ждать тебя в вечернем платье? Или в пеньюаре? Мне никто ничего не объяснил. В последний раз ты разорвал мое любимое платье. Моя горничная его починила, но оно уже никогда не будет таким, как прежде. Прости, если сделала ошибку, но я решила спасти свой гардероб от твоего нетерпения.

— Я одобряю твое решение. — Он притянул ее к себе. — На этот раз не будет никакого нетерпения. А боль женщины чувствуют только в первый раз. Сегодня ночью ты узнаешь, что такое наслаждение, Верити. Обещаю.

Тепло. Сила. Слияние тел. И пугающая интимность.

Она пыталась скрыть свое смятение, когда к ней прикоснулось его обнаженное тело, словно не ожидала, что ее собственная нагота предполагает…

Для нее все было по-другому с первого же поцелуя. Никакого, даже слабого, протеста. Ни попыток как-то собраться. Ни борьбы. Она приняла то, что должно было быть, в ту минуту, когда отпустила горничную, скинула свою любимую ночную рубашку и забралась в постель.

Но он не торопился. Он соблазнял ее долгими поцелуями. Его руки ласкали ее так умело, что ее тело полностью покорилось неизбежному.

Простыня сползла с их тел и упала на пол, обнажив обоих. Неловкость окончательно пропала под напором его ласк. Она даже следила за тем, как его рука скользит по ее груди, плечам, животу, вызывая трепет от предчувствия того, что должно произойти.

Она больше не сопротивлялась своему погружению в чувственные наслаждения. Для этого уже не было причин. Она отдавалась ему с облегчением и покорностью. Вожделение на время затмило обычное чувство вины. Потом она, возможно, будет себя корить за то, что предала свои мечты, отцовское наследство, даже саму свою жизнь, уступив этому человеку. Может быть, вспомнит Майкла и его неуверенную улыбку и станет опять беспокоиться о его несчастной судьбе.

А пока она закрыла глаза и отдалась восхитительным ощущениям. Хоксуэлл начал пощипывать один из набухших сосков. Потом наклонил голову и взял в рот другой. Она вцепилась ему в плечи и выгнула спину, словно ее тело просило о большем.

А его рука — эта сильная мужская рука — уже медленно двигалась вниз. Слишком медленно. У нее вырвался стон, когда эта рука остановилась в том месте у нее между ног, которое горело и пульсировало. Ничто, кроме этого, уже не имело значения. Все сосредоточилось там. Она раздвинула ноги и поцеловала его в опущенную голову.

— Ты слишком нетерпелива, — мягко упрекнул он. Его рука лежала на внутренней стороне бедра, и она инстинктивно приподнялась.

— Ты хочешь этого?

Его пальцы скользнули по влажной плоти, в отчаянии ждавшей этого момента.

Шокирующий взрыв наслаждения пронзил ее с невероятной силой. Потом еще один. И еще. Ничего другого не существовало. Это было похоже на безумие.

Потом вдруг появилось совсем другое ощущение, возникшее где-то в самой глубине ее существа, от которого ее тело содрогнулось в пароксизме страсти.

Он словно ждал этого момента, лег сверху и вошел в нее. Она уже не понимала, больно ли ей или нет. Она вся была во власти испытанного потрясения.

А он продолжал двигаться, заполняя ее целиком и овладевая не только ее телом, но и душой.

— Ты всегда будешь меня предупреждать, когда я должна оставлять дверь открытой? — спросила она после долгого молчания, и он уловил в ее голосе уже привычную для него практичность.

Он был не против этого, но сейчас его голова была не готова рассуждать логично, хотя он привык обсуждать с женщинами в своей постели совсем другие проблемы.

— Делай это каждую ночь. Формальные предупреждения, как мне кажется, не приняты.

— Значит, я никогда не буду знать, придешь ты или нет? Я должна лежать, не спать и быть готовой, если тебе захочется этим заниматься? А если ты вообще не придешь, я так и буду всю ночь не спать?

— Полагаю, такой опасности нет.

— Ты хочешь сказать, что собираешься приходить ко мне каждую ночь?

Он имел в виду, что она заснет, а не будет на самом деле ждать всю ночь, каково бы ни было ее понятие супружеского долга. Но вопрос был честным, а ее удивление напомнило о ее неискушенности.

— Возможно, и так. Во всяком случае, какое-то время я скорее всего буду приходить к тебе каждую ночь.

Он не спрашивал, согласна ли она. Он не был расположен вести такого рода переговоры.

— По-моему, это будет не так уж плохо. Возможно, ты был прав и в этом смысле мы довольно хорошо подходим друг другу.

Он приподнялся на локте и посмотрел на ее сморщенный лоб. Он вполне соответствовал ее голосу, полному неторопливых размышлений.

— Мы подойдем друг другу еще больше, если ты останешься честной и смелой.

— Честной и смелой? Ты меня такой считаешь?

— Эти слова не хуже и не лучше любых других для описания того, как ты относишься к наслаждению. — И для описания ее реакции в целом, решил он.

— Гувернантка учила меня, что мужчины предпочитают скромных и добродетельных.

— Я рад, что ты оказалась плохой ученицей.

— Значит, тебя не удивила моя несдержанность?

— Ни капельки.

— А меня удивила. Впрочем, ты, наверное, уже все испытал с другими женщинами.

Довольно неожиданно он почувствовал, что оказался на зыбкой почве.

В ее голосе он не услышал осуждения. Она была всего лишь самой собой — честной и смелой. Все же он счел за лучшее сказать небрежно:

— С другими женщинами? О! Ты имеешь в виду мое далекое прошлое? Да я уже давно о них позабыл.

Верити сначала хихикнула, а потом рассмеялась. Отдышавшись, она приподнялась, поцеловала его в щеку и упала спиной на постель.

— Спасибо, что попытался, Хоксуэлл. Хоть я смелая и честная, иллюзий у меня нет.

Зыбкая почва превратилась в топкое болото, и он решил, что этот разговор продолжался достаточно долго, чтобы она не почувствовала себя обделенной его вниманием.

Он поцеловал ее и встал с постели.