Ты не помнишь, думаю, но, когда мы служили, был у нас в роте такой Денисов. Это его я хотел топором зарубить, да и зарубил бы. А что? Ещё как, если бы ты не вмешался. И сидел бы я сейчас в тюрьме. Может, оно и к лучшему было бы.

Но не в этом суть. Так вот, пока ты в Афган не уехал, этот Денисов боялся ко мне подходить. А потом как-то не до того стало, – у меня первый год заканчивался, Денисов на дембеля выходил, и вот подходит он ко мне как-то, уже под конец службы, и руку тянет, ну, помириться хочет.

А я чувствую, что надо ему в морду дать, не разговаривая, просто раз, сходу, двушечку прописать и потом с ноги, с ноги его. Ты пойми, кем я был? Хлюпиком из интеллигентной семьи, за всю жизнь не то чтобы «до первой крови», даже и сдачи-то дать боялся. Ну, а вдруг что сломают?.. А нельзя ли как-нибудь иначе вопрос решить?.. Неужели обязательно драться?..

И в этот раз, чувствую, – боюсь его. Кто его знает, сам же и наполучаю, как обычно. Зачем мне это? Головой понимаю, что какая мне разница, должен же он ответить по справедливости, даже если мне и достанется, ну и что, в первый раз, что ли?! Но – боюсь и ничего с собой поделать не могу. И понимаю, что он, сволочь такая, тоже чувствует, что боюсь я. Животным чутьём чувствует, гад. И тогда я подал ему руку.

Он сразу, знаешь, на такой отцовский тон перешёл, мол, ничего, бывает со всеми, всех первый год шпыняют. Ага, «шпыняют»… Я как раз его чуть топором не «пошпынял», да. Стою я, уши развесил и слушаю всё это. Он уже по плечу меня хлопает и говорит, чтобы зла не держал, бумажку тянет с адресом, говорит, если что – пересечёмся на гражданке-то, вспомним, как воевали здесь. А у меня просто в висках стучит: в морду! в морду! давай! давай! В горле клокочет, перед глазами круги. И всё равно страшно. И зло меня взяло, даже не на него уже, на себя, на свой страх. Хотелось уже самому себе врезать.

Так я ничего ему и не сказал. Стоял как кретин.

Но запомнил этот момент. Ох, как запомнил, на всю жизнь он меня научил: надо бить – бей. Просто бей. Разбираться будешь потом.

Ещё много лет этот разговор у меня вставал перед глазами. И до конца службы. И после. Иногда просто кулаки сжимались, и хотелось вернуться в прошлое и – бить, бить, бить. За себя бить, за других, за всех и за всё. Разом.

И жизнь мне дала такую возможность. И я ею воспользовался. Ещё как…

Что было потом… Потом я вернулся домой. Родители потребовали, чтобы я окончил институт, сам знаешь, как это было важно в СССР. Только, когда я его окончил, никакого СССР уже не было, все кинулись покупать, продавать. У меня тогда был друг, Витя Белый. Он понял, что нужно как-то организовывать эти рынки, которые повыскакивали по всей Москве. Милиция не справлялась, нужно было наладить безопасность, порядок, чистоту. У Витьки были завязки через правительство. Короче, там всё крутилось с безумной скоростью. Я занимался поиском людей, каждый день чуть ли не по сотне нанимал, охрана там, уборщики, строители.

И вот как-то Витёк приходит и говорит мне, мол, Серега, всё, сворачиваемся. Завтра другие люди придут на твоё место, передай им дела. Я удивился: с какой это стати? Мы так не договаривались. Вместе это дело начинали, что не так? В чём проблема? Он руками развёл, говорит, что козёл, который нас от ментов прикрывал, сказал, что теперь он бизнес себе забирает. А будем рыпаться – нас всех накроют, что, думаешь, сложно закрыть нас?.. Да элементарно, загремим лет на пять каждый.

Я его спрашиваю: а зачем ты с таким человеком дело-то начинал? Витёк только посмотрел на меня, и там всё понятно стало. От нашего рынка такие бабки шли, что у кого хочешь крышу снесёт.

Я ему: хорошо, давай занесём кому надо. Витёк головой покачал, говорит, нет, там всё схвачено, он уже думал об этом, нет, не прокатит.

И тогда меня, знаешь, снова обида взяла, как в армии, снова приходит какой-то ущербный, у которого, видите ли, «всё схвачено», и ты теперь вешайся из-за него, а потом руку ему жми, конечно. А он тебе ещё потом скажет, чтобы ты привыкал, всё в порядке, мол, так и должно быть. Хрена с два! Должно быть так, как я скажу! Потому что это – моя жизнь! Это – моя работа! Мой рынок! Это я тут горбатился!

И я на Витьку, значит, смотрю и говорю ему вдруг: давай, мол, Витёк, завалим его нахрен, и дело с концом. А это ведь ещё девяносто второй был, они там, депутаты несчастные, с советских времен, что они вообще знали о мире? У них и охраны-то не было толком, привыкли, что их советская власть бережёт. Они ещё думали порядок навести. Другое дело мы – у нас каждый день то одни борзые ребята появятся, то другие скучать не дают, туда-сюда, сам понимаешь.

Витя в это всё мало вникал, за это, думаю, его потом и убили, но тогда он мне говорит: может, попугать его просто? Что я ему ответил?.. Хорошо, сказал я. Напугаем, если получится. Сам-то я понимал, конечно, что вариантов нет, напугаешь его сегодня, а завтра он оклемается – и что тогда?

Короче, собрал я ребят, а у меня серьёзные парни были, там и сидевшие, и солдаты после Афгана. Рассказал, что так и так, мол, задумали нехорошие люди нас нагнуть через милицию, договорённости больше выполнять не хотят, так что или мы, или они. Этим ребятам даже объяснять не нужно было, они стволы взяли и выдвинулись. Я-то ещё должен был как-то переступить через себя, то есть, я ж не убийца какой, просто выхода не было, а парни даже надбавки не попросили, плечами пожали и всё. Окружили дом депутата этого доморощенного, дверь выбили, и понеслось… Я, конечно, во дворе подождал, потому что светиться незачем. Потом мне звонят, спрашивают, что, мол, теперь делать? Может, сказать чего? Или шлёпнуть сразу? Ну, я задумался. Это одно дело, когда такой вопрос возникает чисто теоретически, когда сидишь в офисе, другое дело, когда где-то рядом живой человек, которого ты даже не видел-то никогда, а ты слово одно скажешь – и всё. На всю жизнь это останется. Кто знает, вдруг всплывёт потом, и захочешь ли ты из-за этого козла в тюрьме сидеть?.. Может, он и так поймёт, по-хорошему, ну, кто его знает?..

Я тогда сглупил, конечно, сам в квартиру поднялся, думал попробовать поговорить. А там и говорить не о чем. Мужика хорошо приложили, сам в отрубе, из башки целая лужа натекла, его надо или в больницу везти, или валить здесь же. Хрен его разберет, что он за человек вообще. И я вот смотрю на него и думаю, думаю… Сам не знаю о чём. Такое бывает, вроде какие-то мыслительные процессы идут, а о чём конкретно – не понимаешь. И как-то глупо уже всё это становилось, и вот тогда я вдруг понял, что зря… Зря вот я думаю, размышляю о чём-то, бессмысленно это…

Пристрелил я его, и мы по домам разошлись. И всё. Вот так просто.

Потому что нечего думать было. Всё было сразу понятно: есть договорённость, все её соблюдали. Он решил, что он самый умный, что может просто схватить чужое. Зря решил, потому что есть справедливость. Не всегда, не везде, но иногда – есть. И так получилось, что справедливость – это я. И по справедливости, неплохо бы было ему, такому вот умному, сдохнуть. И вот поэтому – он и сдох.

Вот и всё.

Я потом ночью заснуть не мог. Думаешь, совесть меня мучила? Или думаешь, страшно было? В том-то и дело, что нет. Вообще. Меня просто-таки распирало от гордости. Пять минут полежу и всё, не могу больше. Вскакиваю и давай наяривать круги по комнате. Как я его. Смог. Без колебаний. Взял – и прострелил башку. Что?! Что?! Будете теперь знать! Думали, можно со мной вот так, а я р-раз! Вопросы?.. Не нравится? А? Не слышу?.. А по зубам не хочешь? А так? А тут у меня, видишь, что? Ствол у меня тут, да. Во-от.

Потом ложусь, полежу пять минут. И снова начинается. Опять двадцать пять. Я не выдержал, дал по газам и в клуб. Там, конечно, грохот, музыка, все дела, я текилу, другую. Чувствую, хорошо пошло. Разгоняемся.

Выхожу подышать, и вдруг слышу – вроде кричит кто-то. Девушка. Я сначала подумал, ну, сам понимаешь… Там такой клуб был, с борделем в одном флаконе, так что если кто и кричит, так вроде и ладно…

И вдруг понимаю, что нет: бьют там кого-то за стенкой. И знатно бьют, с душой так. Я сразу окаменел просто. Ни мыслей, ничего. Вот я, вот коридор тёмный, вот двери. И где-то рядом бьют какую-то девушку. Я тогда, значит, плечом дверь выбиваю, врываюсь внутрь. Там мужик в кожаной куртке, а перед ним девочка, ну, двадцать лет ей ещё можно дать, да и то с натяжкой. Она в мини-юбке, накрашенная, на шпильках. Понятно всё, деньги не поделили. Они на меня смотрят оба, я уж не знаю, как выглядел, наверное, реально страшно, если они вообще не сказали ни слова. Да и потом я в то время уже был не маленьким сам по себе, в качалку, считай, пятый год ходил. Стоим и смотрим друг на друга. И дальше мужик разворачивается ко мне, медленно-медленно, ещё ничего и сказать не успевает. Или, может, сказал что-то… я не помню. И – отлетает назад, к стене. Будто бы доской его кто-то огрел. Почему отлетает? Кто его разберёт. Загадка века. Наверное, потому что я в него выстрелил, потому и отлетает. Я даже не заметил, как за ствол схватился. Вроде раз, и уже со стволом. Девчонка в крик сразу, там кровища хлещет, этот дёргается, как ненормальный. Я тогда раз, два, три. Всю обойму в него всадил. И ничего, затих вроде. Я на девчонку смотрю, говорю, пошли, мол, давай, быстро. Сели, поехали. Тут её отпустило, затараторила, что она, дескать, сама из провинции, хотела продавщицей устроиться, что её заставить хотели насильно в борделе работать. Кто-то вообще верит в этот бред сивой кобылы? Первый раз, да, у них всегда первый раз. Продавщицей она хотела, конечно!.. Мечтала с детства, да. Со шпильками этими. Я её спрашиваю: везти-то куда, где она живёт-то вообще? Тут она зарыдала, и всё понятно стало, короче. Отвёз к себе. Я тогда квартиру как раз купил. Там столько лишних комнат, даже не знал, чем заставить. Говорю, вот, мол, выбирай любую, завтра утром посмотрим, что делать-то с тобой, горемычная. Она кивнула, ушла, слышу, в ванную сходила, и вроде всё, спит.

Я на балконе стою, а жил я тогда на двенадцатом этаже, там такой вид на Битцевский парк, ну, просто масса леса, деревья туда-сюда, и ветер завывает, и такие далёкие-далёкие огоньки у самого горизонта. Красивое место. Вот я смотрю, слушаю ветер и чувствую – отпустило. Или нет, даже не так чтобы вот «отпустило». Нет. Будто бы я стоял на рельсах, по которым сейчас поезд пойдёт, и никак не решался – назад шагнуть или вперёд. А сейчас будто я – всё, шагнул, и уже на другой стороне. Вроде несётся поезд, вот за спиной, а мне – хорошо. Потому что теперь это уже не случайность, не жизненная необходимость. Теперь я – другой человек. И, значит, моя жизнь теперь тоже станет другой.

Утром у меня не было времени разбираться, работа и всё такое. Я подумал, всё равно из дома тащить нечего, ключ ей оставил. Только, говорю, стены не снеси, а ключ брось под коврик, я найду. Возвращаюсь, она дома, готовит что-то. Понятно, остаться хочет. И ладно бы что-то хорошее готовила, так нет, дрянь какую-то. То есть, видно, что старалась, но вот не дано ей. Пиццу пришлось заказать, как обычно.

И вот сижу я и думаю: девчонка симпатичная, конечно. Ну и что, я красивых баб не видел, что ли? На фига она мне сдалась? Видно же, что бардак у неё полный с жизнью, сама ничего не умеет толком, не знает. Проблемы только умеет искать на голову себе и другим. И знаешь, почему-то это меня и притягивало к ней. Не знаю, может и сам я тогда проблем искал. Короче, зажили кое-как. Я потом уже к нам её устроил. Да ты уже догадался, небось, – это Нина. Та самая, которая тебя нашла. Только не говори никому, а то сложно там у нас всё. Ага, это сейчас она ходит как королева, а тогда что ни неделя, то новое приключение. То алкашей каких-то притащит, то звонит в слезах, грабят её, видите ли, посреди ночи. А чего она попёрлась ночью? Дура дурой была. Я, конечно, не лучше – срывался… Смотри, видишь след в боку от пули? Это подарочек от одного из её «друзей». Он, конечно, потом пожалел, что промазал…

Но с рынком, я уже тогда понял, нужно было завязывать. Я сказал Витьке, мол, всё, давай выходить на серьёзный уровень. Как раз заканчивалась приватизация. Я говорю, ты хватай газ, а я нефть. Там у кого пойдёт лучше, тот и в дамках. Сейчас или никогда.

Не знаю, может, если бы я его уговорил, если бы не бросил тогда, может, он и в живых бы остался. Но, сам видишь, где я, а где он, упокой Господь его душу.

Тогда-то всё и пошло под откос. Команду я с собой забирать не стал, только пару самых проверенных ребят, Нину, конечно… Или нет… А, нет, она тогда ещё мыкалась, в кино пыталась устроиться. Не важно, короче…

В нефтянке уже пошла игра по-крупному. Что там с ребятами делали… Отловил одного – пытался бомбу мне в офис подбросить. Спрашиваю, мол, чего ты? Ну, мы же вместе начинали. Что я тебя, обидел чем? Обделил? А он и говорит: Серёга, говорит, ну вот ты знаешь, сколько нужно денег, чтобы мне с семьёй жить в Италии до старости, ни в чём не нуждаясь и не работая никогда? Так вот, мне, говорит, в десять раз больше дали. В десять раз! Вот сразу, на месте. Никаких авансов, обещаний. И, знаешь, смотрит он на меня и говорит, мол, сам не взял бы, что ли?! Нет?.. Неужели ты сам не хочешь всю эту нашу дерьмовую жизнь взять и послать далеко-далеко, навсегда и разом?

Тогда меня и сорвало. Что я творил, вспоминать тошно. Хоронили его в закрытом гробу. И я даже где-то завидовал ему. Для него – всё закончилось, а для меня – только начиналось. Я понял, что не могу больше рисковать, не могу думать, разбираться. Пока я решаю, кто тут прав, кто виноват – меня грохнут, тупо и просто. Как Витьку, как кого угодно. И либо я сдамся, куплю домик в Лондоне и выйду из игры, либо я больше не позволю никому даже заподозрить меня в малейшей слабости – я буду всегда начеку, всегда готовый ударить первым в тот момент, когда появится возможность. Больше не было никаких скидок, я ни к кому не поворачивался спиной, и, если кто-то был заподозрен в воровстве, предательстве, – я просто с ним расправлялся. Не знаю, сколько среди них было действительно виноватых, я просто не думал об этом. Как-то я ехал в машине. Вижу, подрезает кто-то, на красный свет едет, я ребятам тут же, мол, поработайте с этим козлом… Милиция? Да плевать. Мы все одно дело делаем. Всё равно мы держали судью на зарплате, без этого было не выжить.

Тогда я начал пить. Это было просто необходимо. В бизнесе важно, чтобы тебя боялись, не нужно быть самым умным. Знаем мы, где все самые умные в наше время. Нужно быть самым быстрым, агрессивным, непредсказуемым.

Тогда я и вспомнил про Денисова. Ребята быстро его пробили. Он работал электриком в Подмосковье, женился, детей не нажил. Мы с ним встретились. Вот здесь же, где и с тобой. Два года назад это было. Он, конечно, обрадовался, вот, говорит, в люди ты выбился, Серёга, не то, что мы тут. Я ему говорю: а что, хочешь моим личным помощником? У него сразу глаза загорелись, кажется, даже слюна закапала. А я продолжаю. Называю ему зарплату, как раз такую, какую предлагали, чтобы взорвать меня в офисе. Но, говорю, на что ты пойдешь ради таких денег? Убить человека сможешь? Любого? Прямо сегодня? Мой помощник должен быть предан мне, это ведь самое важное, правда?..

Он даже думать не стал. Говорит, да хоть каждый день. Я так и думал. Ладно, говорю, поехали.

Приехали на пустырь. Мои ребята его схватили. Тут он, конечно, понял, что всё это было проверкой, ловушкой. Заголосил как резаный. Правда, и умолк быстро, когда понял, что всем наплевать.

Я к нему подошёл. Чувствуешь, говорю, каково это, когда ты слабее и убежать никуда не можешь, и сдачи дать тоже – никак. Ты говорил, что вот так и должно быть, что деды избивают салаг. Ты говорил, что это нормально, когда с людьми делают несправедливые, нехорошие вещи. Ну, а теперь посмотри на меня. Я тоже, бывает, нехорошие вещи с людьми делаю. Это нормально, такая вот у меня жизнь. Смирись.

И я его застрелил.

Я только потом задумался о том, что сам сказал. И ведь это была правда. Это очередное убийство произошло очень буднично, просто. Всем было плевать. Из ребят никто даже не спросил, что это за человек-то вообще был. И тогда я вдруг понял, что все вокруг меня знали, что когда-нибудь на месте этого случайного человека может оказаться любой из них. Они меня боялись, потому что я стал злом, в каком-то религиозном почти смысле. Работать у меня, общаться со мной – значило перейти на «ту сторону». И поплатиться за это – было очень естественно. Но, что хуже всего, для меня пути назад уже не было. Я уже не мог проявить слабость, довериться кому-то. Меня бы просто сожрали. И тогда я спросил себя – а что дальше? Я собираюсь до конца жизни играть эту роль? Сбежать ведь уже не выйдет, всё. Слишком много людей меня ненавидят. Я оказался заперт, и я начал чувствовать отвращение к себе. Как я продержался эти два года – не знаю. Это был ад, просто ад. Руслан, я не могу так больше…

***

Ресторан давно опустел, окна наглухо закрыли. Единственный столик едва освещался красноватой лампой.

Абрамов протянул пистолет Руслану.

– Когда-то ты спас мне жизнь. Ты зря это сделал, Руслан, и за это поплатились многие ни в чём не повинные люди. Эта жизнь никому не принесла счастья. И если она продолжится, будет ещё больше невинных жертв. Я думаю, теперь твой долг в том, чтобы исправить свою ошибку. Давай. Я готов.

Руслан посмотрел на красноватые блики, играющие на рукояти пистолета. Ему казалось, что за всё время рассказа он ни разу не вздохнул, и только сейчас начал ощущать вкус воздуха. Он покачал головой.

– Серёга, ну о чём ты говоришь? Ты мне как брат. Как я могу убить брата? Как ты себе представляешь такое? – он попытался обнять Абрамова за плечи, но тот резко отстранился.

– Что, боишься? – он презрительно скривился.

– Нет, – ответил Руслан. – Просто это будет неправильно.

– Почему?

– Потому что на всё воля Всевышнего. Во всём есть его замысел. Он есть и в том, что ты делаешь сейчас, и в том, что делал раньше.

– Какой ещё замысел? Ты о чём?! – Абрамов моментально начал раздражаться. – Я рассказал тебе всё. Я делал чудовищные вещи, и я получал удовольствие, делая их. Какой в этом может быть смысл?!

– Я не знаю. – Руслан опустил голову. – Спроси у Всевышнего, и, может быть, он тебе ответит. Я только знаю, что смысл есть. Я знаю, что ты лучше, чем сам себе кажешься. И я верю, что ты найдёшь выход. Если бы пришло твоё время умереть – не беспокойся, ты бы уже десять раз умер. Возможностей у тебя выше крыши. Но время ещё не пришло. И у меня нет права вмешиваться, – Руслан встал. – Поехали по домам, Серёга. Уже поздно. Ты знаешь, что я всегда тебя выслушаю. А будешь ещё так нажираться… – он улыбнулся: – …тогда я передумаю и действительно тебя пристрелю. А то смотреть противно. Тебя дома любимая девушка ждет, ты же не собираешься являться к ней в таком виде?

Ещё несколько дней после этого разговора жизнь будто бы шла своим чередом. Казалось, что между Абрамовым и Русланом возникла негласная договорённость не вспоминать тот вечер. Однако в один из дней Абрамов вызвал Руслана к себе в кабинет. Руслан сразу заметил несвойственный начальнику беспорядок. У стены стояли странные сумки, в воздухе висел запах пыли и целлофана.

– Мы с Ниной поженились, – с довольным видом сообщил Абрамов сразу же, как закрылась дверь.

– Когда? – удивился Руслан.

– Вчера. Без церемонии, расписались и всё, – Абрамов энергично потрошил ящики стола, распределяя бумагу по разным стопкам. Многие тут же комкал и бросал в мусорную корзину.

– Ничего себе… поздравляю.

– А сегодня мы уезжаем в Тибет.

– Тибет? Надолго?

– Навсегда.

– Подожди-подожди, – Руслан сел. – А компания?

– Она твоя. Вот стопка слева – это тебе на подпись. Стопка справа – мне. А ту, что посередине, нужно будет подписывать нам обоим. – Руслан молчал. Абрамов подождал немного. – Да ладно тебе, ты отлично справишься. Нина специально перебрала всю твою работу за это время. Ну, если что, – звони мне. Я, конечно, не возьму трубку, но ты всё равно звони, мало ли… – Абрамов просветлённо улыбнулся.

– То есть ты решил отправиться в духовное путешествие по поиску себя? – наконец нашёлся Руслан.

– Во-во. В яблочко. Я подумал, а почему бы и нет? Ради чего мне вариться в этом гадюшнике? А если заодно смогу облегчить душу – двойная польза.

– Ты же рассказывал, что тебе не дадут сбежать.

– А мы посмотрим. Попытка не пытка. Если и не дадут, то, ну, ты же сам говорил, – на всё воля Божья. Может, пускай Он сам тогда и разбирается, кому жить, а кому умирать? А мы давай разберёмся с нашими простыми земными делами, идёт? – Абрамов протянул ручку.

Руслан непроизвольно сделал шаг назад. «Зачем это мне?» – подумал он. Ему всегда нравилось работать учителем, нравилось общаться с детьми. Недостатка в деньгах он не испытывал – жил рядом с работой и с удовольствием ходил в офис пешком, жениться не собирался. Он никогда не стремился к управлению. И как это скажется на поисках сына? А вдруг теперь и его самого найдут?

И тут Руслан заметил, что Абрамов совершенно счастлив. «Там посмотрим», – решился он и взял ручку.

– Идёт.

***

Будто пропустив через себя всю свою жизнь, Руслан вернулся к реальности. Он повернул голову и увидел Микаила на том же самом месте, словно тот даже не шевельнулся за всё это время.

– Сколько я так сидел? Час? Два?

Микаил удивлённо улыбнулся:

– Дад, ты что? Минуты две, от силы.

– Что? Две минуты? – Руслан не сдержал удивления.

– Да, две минуты.

– Что ж. Всё, Микаил, теперь пора.

Он поднялся с травы и направился к дому. Микаил пошёл следом. Мальчик был счастлив, – в один день его жизнь изменилась: вот, на расстоянии локтя, его родной отец, а ещё он, наконец-то, увидел маму, хоть и на фотографии. Он знал, что Канта смертельно болен. Микаил не хотел допускать даже мысли, что он потеряет Канту и останется один. Но теперь он знал, что не один.

У дома Руслан обернулся к Микаилу:

– Укажи мне, как я тебя просил, его дверь и иди в свою комнату. И ни о чём плохом не думай.

– Дад, обещай…

– Обещаю. Иди и не беспокойся.

Микаил открыл входную дверь и без слов указал, как пройти к Канте. Прежде чем уйти, он снова повернулся к Руслану и посмотрел ему в глаза, словно говоря: «Ты мне обещал». Руслан лишь улыбнулся и кивнул в ответ.

После того, как Микаил скрылся в своей комнате, Руслан вытащил пистолет, устремив глаза вверх, попросил Всевышнего укрепить его разум и помочь принять правильное решение. Вдруг он услышал за дверью тихие и невнятные слова молитвы. Прислушавшись, он понял, что это тот самый голос, который он слышал шестнадцать лет назад, – голос Канты. Канта просил Всевышнего простить ему все грехи, перед тем как он покинет этот мир. Руслан сердцем почувствовал, что его слова были искренними. Он никогда бы не осмелился прервать ничью молитву, поэтому терпеливо дождался, пока Канта закончит. Как только воцарилась тишина, Руслан медленно открыл дверь и увидел перед собой лежащего в постели человека – лысого и худого, как скелет. Дни Канты были сочтены.

Неожиданно Руслан почувствовал бесконечную жалость к этому старику. На мгновение ему даже показалось, что он сейчас бросит портфель, обнимет Канту и спросит, чем ему помочь. Это было обычное отношение Руслана к людям, к любым, даже незнакомым, но здесь был особый случай. Взяв себя в руки, Руслан сделал шаг вперёд. В это время Канта медленно, с огромным усилием, приподнялся. Было видно, как ему тяжело это сделать. Передохнув несколько секунд, Канта встал на ноги и медленно повернулся. Увидев Руслана, он пару секунд смотрел ему в глаза, затем, словно он увидел кого-то близкого, его лицо расплылось в широкой беспомощной улыбке больного человека. Руслан, глядя ему в глаза, нервно потряс рукой с оружием, чтобы привлечь к нему внимание. Но, даже увидев у Руслана пистолет, Канта не перестал улыбаться, казалось, что оружие не произвело на него никакого впечатления.

Руслан поднял пистолет, направил его в лицо Канте и спросил: «Почему?». Канта улыбнулся ёще шире:

– По нашим законам, сначала здороваются. Даже с врагами, – это ты мне сказал тогда, шестнадцать лет назад, в подвале. Мир твоему дому.

– Мир и твоему дому, – ответил Руслан.

В это время скрипнула дверь, и они увидели Микаила:

Микаил подошел к Руслану и опустил его руку с оружием.

– Руслан, я из рода Дарговых. Это ответ на твой вопрос «Почему?» – сказал Канта. Но это не произвело никакого впечатления на Руслана, а тем более, на Микаила.

– Канта, я не понимаю, о чём ты говоришь, и понятия не имею ни о каких Дарговых.

Канта только вздохнул:

– С момента твоего похищения прошло шестнадцать лет. Я надеялся, что ты всё-таки поймешь, почему это случилось. Но я вижу, что ты ничего не знаешь. Тогда сядь, Руслан, и ты, Микаил, мой рассказ займёт много времени. После него для вас начнётся новая жизнь.