Ия Корецкая

Когда ку-клукс-клан плачет.

Дайджест по итогам Хьюго-2015

Начиная с 1953 года, премия «Hugo» — одна из высших наград и почестей для авторов научной фантастики и фэнтези — была мечтой всех, пишущих о путешествиях во времени, инопланетянах и воображаемом будущем. Список лауреатов, получивших призовую ракету в результате читательского голосования, включает в себя такие имена, как Айзек Азимов, Артур Кларк, Харлан Эллисон, Филипп К. Дик и Роберт Хайнлайн. Иными словами, титаны и боги жанра.

Но в последние годы, с тех пор как понятие фантастики расширилось и распространилось на современных сказочников, многие из которых — женщины, геи и лесбиянки, а также цветные, — изменилась и церемония. На каждой августовской презентации к белым богам с ракетой в руке постепенно присоединялись феи других национальностей, полов и сексуальных ориентаций, многие из которых хотят рассказывать не только истории о космических кораблях.

В начале нынешнего года этот сдвиг породил кампанию, организованную тремя писателями, что привело в конечном счете к выдвижению и финальному голосованию по «Хьюго», в котором среди номинантов предсказуемо преобладали в основном белые и в основном мужчины-фантасты. В то время как лидеры этого двуединого движения — обе фракции называют себя Щенками (некий аналог котиков в российской блогосфере, символ милой беззащитности — Прим. ред.) — не нарушили никаких формальных правил, многие писатели и любители считают, что они сыграли грязно, воспользовавшись лазейкой тайного голосования, позволяющего возобладать относительно небольшому числу избирателей. Тем временем, благодаря Puppygate, или Щеноскандалу, рекордное количество болельщиков — более 11300 человек — приобрели билеты на 73-й Всемирный Конвент научной фантастики в Спокане, штат Вашингтон, где были объявлены победители.

Так получилось, что в нынешнем году демократическое волеизъявление фэндома стало не просто проверкой популярности. После февральского выступления Щенков-Puppies, отрекомендовавших своих кандидатов в 15 финальных категориях, голосование оказалось референдумом о будущем целого жанра. Продолжит ли НФ, как это было по большей части её истории, фокусироваться в основном на храбрых белых инженерах с лучевым оружием, борющихся против: а) отвратительных инопланетян, или б) отвратительных правительств, которые не дают добывать руду в астероидах? Или она раскроет объятия более широкому пониманию фантастики, в том числе исследованию нетрадиционных гендерных ролей и пост-сингулярных, пост-этнических героев, которые иногда не являются мужчинами, а часто даже имеют чувства?

Когда столь многое было поставлено на карту, множество фэнов приняли решение разделить членские взносы на двоих или троих, чтобы больше желающих имели возможность высказаться. 5950 человек (65 процентов бюллетеней, то есть больше, чем когда-либо раньше) отдали свои голоса за новых кандидатов.

Но были ли эти избиратели сторонниками консерваторов-Puppies? Или они, по словам Джорджа Мартина — автора эпического фэнтези-бестселлера «Игра престолов», — «собрались, чтобы защитить целостность Хьюго»? В своем блоге Мартин предсказывал: «Это будет самая драматическая ночь в истории Ворлдкона». Он не ошибся.

Ни один одобренный «щенятами» кандидат не принес домой ракеты. В пяти категориях, среди которых были только их номинанты, — избиратели предпочли не награждать никого.

Лаура Миксон, победившая в номинации BestFanWriter, произнесла волнующую речь. «Для каждого из нас есть место, — сказала она. — Я считаю, что мы должны найти способы обсудить противоположные точки зрения». В заключение Миксон добавила: «Я солидарна с изгоями, которые стараются быть просто людьми...»

Давайте рассмотрим родословные так называемых Щенков, чтобы разобраться, действительно ли для каждого автора есть место в научной фантастике и только ли чувства политкорректности были задеты номинацией Хьюго.

Участники конвента и обозреватели прямо пишут в своих блогах, что корни происходящего следует искать в классовом сознании писателей и их фэнов.

Ларри Коррейя, 38-летний бухгалтер из Юты, бывший владелец оружейного магазина и лоббист оружейной ассоциации, ставший писателем, создал группу под ником Щенки три года назад. По его словам, речь идет только об одном: о справедливости.

C самого начала у Ларри Коррейя было несколько серьезных претензий к фэндому. Ему казалось, что премия Хьюго становится орудием тех, кого он и другие называют «борцунами за социальную справедливость», предпочитающим сиюминутные политические дивиденды интересным сюжетам. Конкретные мишени насмешек включают в себя двух лауреатов премии 2014-го: рассказ Джона Чу «Вода, что льется из ниоткуда», в котором мужчина-гей решает признаться в своей ориентации традиционной китайской семье после того, как мир пострадал от необъяснимого явления: всякий раз, когда человек лжет, на него льется вода; и дебютный роман Энн Леки, герои которого не различают пола. Леки передает все местоимения с помощью женского рода.

Коррейя с офицером резерва Торгерсеном, взявшим на себя руководство кампанией Щенков в этом году, утверждают что фантастика должна быть менее нравоучительной и более профессиональной. Оба отвергают обвинения в расизме, сексизме и гомофобии. По телефону с Ближнего Востока, где в настоящее время развернуто подразделение Торгерсена, он горько сетует на когнитивный диссонанс в отношении людей, сначала утверждающих: «Нет, Хьюго дается только за качество», а затем немедленно: «О, мы должны проголосовать за этого автора, потому что он гей или потому что выражает мнение цветных». Как только политкорректность становится критерием, качество вылетает в окно.

Итак, мы видим, что бедные щеночки озабочены исключительно судьбой любимого жанра и возмущены превращением премии в конъюнктурный цирк. Согласно их утверждениям, Хьюго захвачен кликой леваков и университетских снобов, фанатиков политкорректности и трансгендерных святош. Что приводит в полный восторг и российских правых. «Если щенки победят, то будущее за твердым сайфаем, если проиграют — будем и дальше читать про геев в сингулярности», — пугает читателей паблика Redrumers автор статьи «Красная свадьба научфанта».

Разумеется, в приличном обществе гомофобию и расизм уже «не носят», поэтому «печальные щенки» наперебой торопятся отмежеваться от лидера фракции «бешеных щенков», либертарианца Теодора Биля. Торгерсен немедленно вспоминает, что «уже 21 год как женат на афроамериканке», а сам Биль по происхождению индеец, дед которого «скакал рядом с Панчо Вильей».

Биль — сын республиканского политика, по совместительству состоятельного бизнесмена, отбывающего срок за уклонение от налогов, гейм-дизайнер, писатель и блогер в одном лице. Живет в Италии. Лидер «бешеных» не то чтобы выступает за лишение женщин избирательного права, но сожалеет, что ими так легко манипулировать — ведь дамы, по его словам, склонны ставить безопасность гораздо выше свободы. Коллегу Нору Джемисин в своем блоге он однажды припечатал как «невежественную полудикарку». Разумеется, это не намеренная травля чернокожей писательницы, а просто забавно же, «ведь эта сучка будет десять лет бегать теперь кругами и орать: ―Расист! Расист!‖». К сожалению, Биль не смог удержаться и не прояснить свою позицию до конца: «Я не считаю всех черных дикарями. Здесь, в Европе, например, есть настоящие африканцы, не афро-американцы. Эти люди гадят на крышку туалета. Они не знают, как использовать водопровод, ага. Это цивилизованное поведение?»

В общем, как верно подметила сама Джемисин, — привычная манера поведения трусливого нациста, который боится сесть в тюрьму, поэтому выдумывает оправдания с примерами.

Повод к оскорблениям Нора Джемисин дала, вероятно, тем, что была номинирована на «Хьюго» целых три раза, в том числе за ее дебютный роман «Сотня тысяч королевств» о мире, населенном матриархальным племенем темнокожих женщин-воительниц.

На поверку, правда, оказывается, что

«на самом деле матриархального общества в книге нет: кланом Арамери правит дед главной героини. Она сама полукровка по книге, но в самом тексте этот особо не отыгрывается, ну и сама книжка даже в принципе не про женщин-воительниц, там сильные женские персонажи, но мелодраматических пассажей гораздо больше, чем боевых».

Остается нецивилизованная темнокожесть.

Напомним, что книга Ларри Коррейя Warbound соперничала с романом Энн Леки на Хьюго-2014. Верно ли, что победа была присуждена «Слугам правосудия» левацким жюри за модную трансгендерность в ущерб содержанию? Вот что пишет читатель:

Самое забавное то, что «Слуги» — это очень традиционная книжка, такая классическая космоопера где-то даже в духе «Звездных войн», а главный момент с местоимениями объясняется не тем, что нет различия полов, а в своеобразии образа мышления и языка главной героини. Она — часть коллективного разума корабля, женщина, которой стерли память, и которая теперь на все смотрит сквозь призму корабля и своего языка, причем корни этого идут от того, что любой корабль в английском языке испокон веку носит местоимение «she». Различие полов в будущем мире есть, что-то типа нежных чувств (ну, насколько может) главная героиня испытывает к мужчине, и так далее.

Конечно, и Коррейя, и Торгерсен упорно трудились, чтобы отмежеваться от Биля. Но когда журналист спросил, чувствует ли Торгерсен, что Щенки были запятнаны по ассоциации с ним, тот сказал: нет. «Если Биль уйдет, я не думаю, что положение изменится. Желающие прицепиться к Щенкам просто найдут другие причины».

Как шум звездолетных двигателей, так и «Хьюго» не существует в вакууме. Культурные войны бушуют на всех уровнях американского общества.

Не удивительно то, что в сообщении, отправленном после церемонии награждения, Биль обвиняет своих оппонентов в тактике выжженной земли: «Число основных категорий, не получивших награды, демонстрирует, в какой степени научная фантастика была политизирована и деградировала под игом этих леваков», предсказывая, что результатом «Хьюго» станет большая поляризация мнений и увеличение рядов Щенков, а также переход из «печальных» в «бешеные».

Но пока он трубит о своей победе, Скальци, известный фантаст и трехкратный лауреат премии, который был среди самых откровенных противников Щенков, утверждает, что война давно закончилась. «Ни один из этих авторов, как и завоеванное ими равноправие, никуда не исчезнет. Нора Джемисин стоит на плечах всех женщин и меньшинств, народов и рас, которые вынуждены были мириться с унижением прежде, но борьба многих поколений не прошла даром. Нынче они могут смело топнуть ногой в ответ на демагогию блюстителей расовой и жанровой чистоты и послать их куда подальше с общего согласия».

Джордж Мартин, сын портового грузчика и знаменитый автор «Песни льда и пламени», резюмирует: «Если «печальные щенки» хотят учредить свою собственную премию... за лучшую консервативную повесть, лучшую космооперу, или боевую фантастику, или лучшее произведение в духе старой доброй НФ, — кто против? Я точно за! Вперед, на здоровье! Но кажется, взамен они пытаются захватить «Хьюго» и превратить в личный фестиваль».

Слово подводящему итоги конвентов российскому читателю:

Итак, смотрим: среди победителей «Хьюго» за десять лет 5 НФ, 3 фэнтези, 2 детектива. Ни одной постсингулярности (ее даже у Винджа намеком), никаких «поисков гендерной самоидентификации и прочих транс-штук». Даже у Леки нет никакой постэтики, героиня пытается обрести собственную память и отомстить за предательство и гибель собственного корабля и командира — ну очень «непонятные» проблемы. Распределение лауреатов по гендеру и цвету кожи: 7 белых мужчин, 4 белых женщины. Максимум, что можно предъявить лауреатам в контексте программы Щенков, — то, что все это не боевики, но тут можно заметить, что все книги классического «золотого века» НФ, начиная с 50-х годов по сути тоже не боевики, начиная от Азимова и заканчивая Хайнлайном.

То есть элементарно нет проблемы, о которой говорят Щенки.

Слово американскому фэну Дэвиду Густафсону:

У меня такая теория: быть молодым белым американским парнем в 60-х и 70-х прошлого века, да еще выпускником колледжа, — было ближе к положению бога на земле, чем в любое историческое время. Корпоративное местечко и определенный уровень дохода были гарантированы. Никакой конкуренции с женщинами, цветными и так далее. Никакой особенной компетентности не требовалось, полеты и отели за счет компании, красивая жизнь и все такое... Теперь эра процветания закончилась, или для многих не успела начаться — и они обвиняют конкурентов, потому что боги всегда должны найти виноватых.

Мартин почти не пропускает конвентов, начиная с 1971-го. Выиграв четыре «Хьюго» и проиграв 15, в этом году он устроил традиционную вечеринку лузеров в историческом особняке с оркестром. После полуночи Мартин заявил, что в первый раз (и надеется, что в последний) он вручает собственную награду, окрещенную «Альфи» в честь Альфреда Бестера. «В этот раз мы все проигравшие», — сказал писатель.

Самые бурные аплодисменты раздались при чествовании Марка Клооса, впервые вышедшего в финал, но отказавшегося от премии в знак протеста против его выдвижения «бешеными щенками» и Билем в печально известном блоге последнего VoxDay.

 

Адам Робертс

Война миров: чьей идеологии принадлежит право первородства в НФ?

Будучи писателем-фантастом, я не ищу оправданий за глубокую и фанатичную любовь к этому жанру. Должность профессора литературы 19-го века в Лондонском университете не смогла уменьшить мою способность к высочайшему градусу энтузиазма.

Быть профессором литературы в сущности означает, что правительство платит мне за чтение книг; и, относясь к работе серьезно, я много прочитал как в рамках нашего жанра, так и вне его. Я думаю, что роман наиболее процветает сегодня как элемент литературы фантастической: в худшем случае романы в стиле фэнтези и магического реализма могут быть ужасны, зато в своих лучших проявлениях, они, безусловно, наиболее захватывающие из всех ныне публикуемых текстов.

Но вот в чем дело: мой жанр политически разделен иначе, чем другие. Авторы исторической или детективной прозы могут быть правыми или левыми, но мало кто пытается определить сами эти виды литературы как изначально обладающие левым или правым уклоном. Научная же фантастика определяет себя в соответствии с двумя диаметрально противоположными идеологическими позициями.

Давайте для начала займем позицию слева, так как она и моя собственная. Любой фантастический текст должен включать нечто, не присущее «реальному» миру: космический корабль, робот, новый способ организации общества, что угодно. Эта вещь может быть материальной, социальной или даже метафизической, но она кодирует иную реальность. Альтернативность является основополагающей для НФ: её поэтика состоит в инаковости и разнообразии.

Так случилось, что встреча с «чуждым» — в расовом ли, этническом смысле, с точки зрения пола, сексуальной ориентации, инвалидности и трансидентичности — была основной движущей силой общественных дебатов в последние полвека или более. Тектонический сдвиг в сторону глобального разнообразия и мультикультурности является знаковым событием нашего времени, и это делает НФ самой актуальной на сегодняшний день. Раз уж у НФ больше пространства маневра, чем у «реалистического» искусства, то это значит, что НФ имеет исключительный потенциал разнородности и концептуальности. Это осознали величайшие представители жанра: Урсула Ле Гуин, Октавия Батлер, Джеймс Типтри-младший, Маргарет Этвуд, Карен Джой Фаулер, Пэт Кэдиган, Джастина Робсон.

С другой стороны, многие поклонники определяют НФ как литературу научной экстраполяции. Есть те, кто считают науку идеологически нейтральной, наиболее авторитетной моделью мироздания, доступной для человечества. Проблема в том, что «авторитетное» имеет дурную привычку сливаться с «авторитарным», переходя на общественные отношения. Правые политические взгляды проявляются во многих формах, но для многих правых уважение к властям является центральным аспектом их мировоззрения. Вселенная, говорит консерватор, жестока, неумолима и наказывает за слабость: для того, чтобы процветать, мы должны быть самодостаточными, подчиняться строгой дисциплине и подавлять декадентские замашки, знать правила и четко следовать им. Такой фантастики полным-полно.

Хорошо, я признаю, что сымитировал карикатурного правого консерватора. Тем не менее, среди них достаточно таких, которые считают, что законы физики — на их стороне. Кредо гроссмейстера Хайнлайна «Бесплатных обедов не бывает», часто повторяемое в его работах, ловко переводит нейтральное физическое понятие — энтропию — в идеологическое осуждение соцобеспечения и программ позитивной дискриминации. Знаменитый фантаст Орсон Скотт Кард является по совместительству человеком, который заявил, что однополый секс по обоюдному согласию должен быть объявлен вне закона и что любое правительство, которое легализует однополые браки, должно быть свергнуто. Ньют Гингрич, бывший одно время республиканским кандидатом в президенты, публиковал научно-фантастические романы; и книги таких авторов как Джерри Пурнелл, Джон Ринго и Нил Эшер, продаются очень неплохо.

Это загадка — не то, что эти авторы пользуются успехом, ибо в мире много порядочных, любящих книги консервативных людей (принимая за аксиому, что любовь к фантастике является показателем порядочности). Я имею в виду, что это подрывает законы жанра. Удивительно, как НФ с одной стороны становится рупором подавленных голосов, провозглашая свой интерес к маргинальным темам, а с другой стороны проецирует современные правохристианские заморочки на космос, в котором законы природы призывают нас голосовать за республиканцев?

Я не претендую на объективность. Полная идеологическая ревизия НФ должна подвергнуть модель «гостеприимства к Чужому» столь же строгой проверке, что и «законы физики подтверждают мои политические убеждения». Межзвездное будущее Хайнлайна — это среда, предназначенная для прославления набора определенных навыков (самообеспечения, инженерной компетентности, силы воли, храбрости и мужества), ценимых Хайнлайном. Романы Бэнкса о левой Культуре представляют высокотехнологическую утопию, в которой конкретные наборы стереотипов, этических принципов и хайтековских шуточек постулируются как золотой стандарт межвидовой пангалактической цивилизации. Я большой поклонник Культуры, но должен признать, что это своего рода место для «бесплатных обедов».

Глупо задаваться вопросом, является ли НФ от природы левой или правой, поскольку литература не является ничьей «от природы». Но тем не менее, соблазнительно бросить камень в эту заводь. Консерватизм отличается уважением к прошлому. Левые авангардисты всегда были более заинтересованы в будущем — в частности, в лучшем будущем. Мириады томов и кинолент «боевой фантастики» предлагают отнестись к чужаку как монстру и выпустить в него тысячи обойм. Но лучшие умы НФ сознают, что возможно сделать с чужими более интересные вещи. Как относиться к другому — величайший этический вопрос нашего времени, и НФ, в лучших своих проявлениях, — это самый удобный способ исследовать этот вопрос.

Перевод И. Корецкой

 

Александр Рубер

Одним лишь светом

«Одним лишь светом» — роман английского писателя Адама Робертса, изданный в 2011 году.

Центральная идея романа проста — с помощью генной инженерии люди получили модифицированные волосы, заменяющие обычные волосы на голове и осуществляющие фотосинтез, — «новые волосы». Если они достаточно длинны, энергии синтезируемых сахаров хватает для повседневных нужд человека — ему не нужна еда, только вода для питья и немного минеральных добавок. Правда, питающиеся одним только светом довольно слабы (их мышечная масса минимальна), могут нормально жить только в тропиках и субтропиках и становятся вялыми после захода солнца.

Создателя «новых волос», которого звали Неокл, в этом мире многие считают спасителем человечества, навсегда покончившим с голодом, а в некоторых странах он в прямом смысле стал объектом поклонения — ему строят святилища. Угроза голода в прошлом была вполне реальной для многих, возможно, в том числе и из-за изменения климата. В романе неоднократно упоминаются новые береговые линии и описываются затопленные части приморских городов — уровень моря по сравнению с современным поднялся на десятки метров. Но «новых волос» хватает только для каждодневных нужд, и их одних совершенно недостаточно для общего процветания. Реальность оказалась сложнее.

В этом новом мире без голода существует очень резкое деление на классы. «Длинноволосые», бедные, составляют подавляющую часть населения Земли и почти никогда не едят твердую пищу. Сельское хозяйство практически исчезло, важнейшие продукты питания, такие как хлеб, более не производятся, потому что не приносят прибыли. Почти вся оставшаяся еда — изощренные деликатесы, мода на которые сменяется каждый месяц и которые, разумеется, доступны только богатым «коротковолосым», которые не имеют гена, ответственного за рост новых волос, а иногда даже бреют головы, следуя моде.

В основе сюжета — похищение дочери американских богачей из Нью-Йорка, приехавших на горнолыжный курорт на горе Арарат. Эта семья, как и другие туристы в отеле на горе, достаточно богаты, чтобы никогда не работать, жить почти в полной изоляции от мира «длинноволосых» и перемещаться исключительно по воздуху (позже, когда в поисках дочери отец семейства, Джордж, должен попасть в одну из деревень, он едет туда на бронированной машине размером с дом).

Презрение к носящим «новые волосы» видно с первых страниц — официанты и слуги должны не выставлять их напоказ. И разговор между тремя богачами о причинах похищения тоже говорит об их отношении:

— Это должны быть деньги, у этих людей всегда все сводится к деньгам, — сказал Эргаст.

— Я не расист, правда. Под этими людьми я не имел в виду расу, вы же понимаете.

— Разумеется, нет, — неопределенно промолвил Джордж.

— Ф-ф! — фыркнул Питер, полностью соглашаясь или, может быть, подчеркнуто не соглашаясь.

— Я свободен от расовой ненависти, я чист как снег, — настаивал Эргаст.

— Разумеется, я в вас верю, — сказал Джордж, не будучи уверенным, во что он ввязывается.

— Под этими людьми я не имею в виду иранцев, или турок, или армян, или курдов, или арабов, или парсов, или чертовых русских, или лунатиков, или, — он медленно поднял шарообразный бокал с коньяком перед собой, словно разыгрывая дурацкое шоу запуска на орбиту, — или любую другую расу. Я имею в виду бедных. Я имею в виду бедных.

— Бедные, — неуверенно повторил Джордж, словно это понятие появилось в его сознании впервые в жизни.

— Это бедные, — сказал Эргаст, со стуком ставя бокал обратно на стол между ними, — мы — остров Довольства в океане Бедности. Я имею в виду — здесь, на этой горе, на Арарате. Но, вы же знаете, я имею в виду — вообще в жизни. И бедные, помяните мое слово, юный Джордж, бедные всегда хотят только одного : денег, — коньяк сделал его необычно разговорчивым. *

Поначалу Джордж действительно не осознает, что такое бедность, и лишь после того, как он нанимает для поисков дочери частного агента, женщину по имени Дот, он начинает кое-что понимать.

Дот, кажется, наблюдала за его лицом, не моргая. В ее пристальном взгляде было что-то, причинявшее неудобство. Джордж попытался встретиться с ней взглядом, но в конце концов отвел глаза. Он знал, что означает этот пристальный взгляд. Он значил: для вас ничего не изменилось . Он значил: это и есть определение богатых. Богатство — это самый старый из доступных человечеству демпферов, защищающих от перемен. Он значил: вы понятия не имеете .

— Но это неправда! — так он подумал про себя. — У меня есть мысль. У меня есть несколько мыслей. Просто они — не мои мысли. Я получил их от других, как и все свое имущество.

С появлением «новых волос» бедность не исчезла — во многих районах земного шара она стала абсолютной.

Дороги, крыши, открытые пространства были заполнены телами людей. Многие из них лежали горизонтально или сидели, откинувшись назад. Вероятно, они следили за Джорджем и Дот в пролетающем, словно муха, флаттере, но скорее отрешенно. Некоторые двигались, выглядящие в перспективе как одни головы, из-под которых высовывались и исчезали похожие на спаржу ноги.

— Люди, — сказал он.

— Абсолютно бедные, — сказала она, — люди без денег.

— Деньги, — сказал он.

— Я не имею в виду людей, ограниченных в средствах. Я не имею в виду людей, у которых слишком мало денег. Я имею в виду людей, у которых буквально нет ни цента денег. Я имею в виду людей, у которых никогда не было и не будет ни одного медного гроша.

Зачем же люди в этом мире вообще работают? Это касается случая, когда волос недостаточно, и внимательный читатель догадается о нем с первых страниц романа. Энергии сахаров, получаемых в результате фотосинтеза, достаточно для поддержания работоспособности одного человека, но их не хватает для продолжения жизни. Женщина, которая хочет родить ребенка и вырастить его до возраста, когда волосы позволят ему питаться самостоятельно, должна получать настоящую пищу — даже если это сухое молоко или белковый порошок. Но чтобы купить еду, нужны деньги. В окрестностях горы Арарат большинство людей живет в деревнях, которыми правят местные вожди, «боссы», обладающие почти абсолютной властью.

— Боссы превращают желание их женщин иметь детей в многолетнюю тяжелую работу; женщины делают ее, чтобы скопить достаточно белкового порошка для того, чтобы его хватило на время беременности и кормления грудью. А когда ребенок отрастит волосы и сможет лениво сидеть на солнышке, как отцы и дядьки, она возвращается к работе, чтобы скопить порошковое молоко или молотое зерно для следующего. Так вращается колесо.

— Колесо?

— Колесо работы. В деревнях боссы платят ровно столько, сколько нужно , чтобы это происходило. Это называется капитализмом. Раньше боссы платили крестьянам ровно столько, чтобы они не голодали; теперь они платят намного меньше — ровно столько, чтобы одна часть семьи имела порошковое молоко в течение года или двух. Так боссы делают больше денег и оставляют себе больше денег. Что означает, что люди вроде вас или меня, наверху пирамиды, получают соответственно больше.

Создание «новых волос» ничего не изменило. Как и прежде, всё по Марксу: работницам выплачивается эквивалент стоимости воспроизводства рабочей силы, ни больше ни меньше.

Богатым жителям Нью-Йорка, конечно, нет до этого дела. Джордж даже не знал, что одних волос недостаточно для рождения ребенка, пока ему об этом не рассказали. Просмотр новостей считается проявлением эксцентричности, неприличным занятием, и лишь немногие (включая Джорджа) проявляют к этому интерес — и даже он часто смотрит новости без звука. Но после событий с его дочерью Джордж начинает больше интересоваться миром за пределами его дома в Нью-Йорке и даже посещать лекции по истории.

— В человеческой истории есть основная тема, — говорил Рафаэль, — бедность. Это то состояние, в котором жило большинство людей все время, пока люди существуют на этой планете. При объективном рассмотрении бедность — это главенствующий, определяющий аспект человеческой жизни. Богатство — это недавнее, нечастое и, в общем случае, исчезающе редкое отклонение от исходного уровня. Совпадение ли то, что почти все историки изучали богатство, но почти никто из историков не изучал бедность? Они говорят: нет, неправда, что она не являлась особенностью человеческой истории, просто это не важная особенность. И на вас обрушится град ссылок на примеры из тех двухсот лет, на которых было сосредоточено внимание историков. Говорят, что богатый король — более важная тема для историков, чем десять тысяч голодающих крепостных. Правда? Он действительно так считал! Но это не так — король не строит пирамид своими руками, не участвует в войне лично, не выходит и не собирает пшеницу, золото и драгоценные камни.

И Джордж представил себе кучу желтых колосьев пшеницы, еще более желтые дублоны и ярко-красные рубины.

Историки до настоящего времени исходили из предположения, что бедность не так важна , как богатство. Они имеют в виду то, что бедность не дает таких занимательных историй. Они имеют в виду то, что люди скорее будут смотреть фильм с привлекательной актрисой в роли Анны Болейн в великолепном платье, чем читать книгу о плохо одетых крестьянах, копающихся в грязи. Они имеют в виду, что бедность мрачна. Да, она такова! Они имеют в виду, что бедность скучна. Да, она такова! Поймите это: историки обращаются к истории за развлечением, не за правдой. Они хотят развлечься и приятно возбудиться, а не видеть вещи такими, какие они есть. История, — говорил он, вертя в руках свой Fwn, — похожа ни исследование могучего елового леса, которое рассказывает лишь о примулах, растущих на самой опушке. История, которая говорит о богатых, — это ложь. В целом человечество никогда не было богато .

Главным было то, что Джордж чувствовал, что люди смотрят на него так, словно он один из всех здесь сидящих, он один знал, настоящий смысл таинственной «бедности». Но время, проведенное его дочерью в деревне, теперь ощущалась как часть далекого прошлого. Разумеется, оно было настоящим. Но оно не ощущалось настоящим. Рафаэль говорил и говорил о бедности как об истине, лежащей в основе человеческого положения. Обычная история была подобна врачебному исследованию человеческого тела, интересовавшемуся только сережками с драгоценностями и генно-модифицированным волосами, которые носил человек. Она была подобна изучению великих океанов Земли, повествующему лишь о жемчужницах и, более того, утверждавшему, что жемчужницы были единственным, о чем стоило говорить. Будто все средоточие океана и вся его сила и глубина, его способность вздыматься и поглощать целые цивилизации, его все еще не нанесенные на карту абиссальные равнины, вся его разнообразная жизнь, от криля до касаток — все это должно пониматься лишь как фон для нескольких жемчужин. Абсурд!

— Что же нам нужно вместо этого? Нам нужна история, очищенная от королей и принцев, — это раз. Нам нужна история, которая охватывает все и понимает, что бытие-в-мире у людей всегда было в подавляющем большинстве своем небогатым, — Рафаэль предложил ссылку на бытие-в-мире , но Джордж не пошел по ней. Он знал, что такое бытие и что такое «мир». Зачем идти по ссылке, которая объясняет эти две вещи?

— Давайте начнем прямо здесь и сейчас, — сказал Рафаэль, и музыка поменялась вслед за его голосом. Это на самом деле было захватывающим. Джордж никогда раньше не интересовался историей, но все же думал, что его принадлежность к избранной группе людей, заново изобретающих историю здесь, на Манхэттене, — это волнующе.

— Первое, что нужно сделать, — советовал Рафаэль, — это научиться различать различные степени бедности. Меня не интересуют верхние слои в этом явлении, люди с небольшим количеством денег, тяжелое положение которых создается обществом или обстоятельствами — например, войной. Не сейчас. Мы оставим эту историю на другой день. Меня интересует старый нижний ярус. Чего не понимают богатые люди — это того, что большую часть человеческой истории бедность была чем-то, что всегда могло стать еще хуже. Казалось, что люди находятся на самом дне, но они всегда могли погрузиться еще глубже. Так было, потому что большую часть человеческой истории бедность была вопросом наличия средств к существованию. Бедный означало имеющий необходимый минимум. То есть это означало наличие чего-то. А что-то всегда можно урезать. Не сейчас! Теперь в мир пришло новое проявление бедности — самое важное событие в истории человечества после изобретения фермерства. Теперь мы имеем абсолютную бедность. И, — снова регулируя Fwn так, что музыка подходила для записи очередного слогана, — абсолютная бедность — это абсолютная свобода! Ее нельзя уменьшить, ей нельзя угрожать, ее нельзя завоевать.

Джордж не был в этом уверен, но, знаете ли... Ладно.

Следующая неделя была посвящена революции — чему-то, о чем остальной состав слушателей загодя возбужденно болтал по Fwn. Втайне Джордж думал, что это не соответствует сути, потому что он принял близко к сердцу мнение Рафаэля (или то, что он считал мнением Рафаэля), что история слишком часто приносилась в жертву сенсационному и занятному вместо поисков Истины. И, конечно, нельзя сомневаться в том, что революции позволяют создавать более увлекательные книги. Он посмотрел те, что рекомендовалось посмотреть: две об Американской революции (была Американская революция! Кто бы мог подумать?), одну о Французской, в которой было много изобретательных обезглавливаний, и три о русской, которая, похоже, представляла собой исключительно скопления толп. Рассказу о последней было особенно тяжело следовать — полный корабль революционеров пристал к берегу и весь экипаж ринулся по улицам города, вверх и вниз по каким-то лестницам и … что дальше? Что-то неопределенное, но очень глубоко прочувствованное. Что-то интеллектуально запутанное, но эмоционально очень сильное.

— Есть еще одна вещь, которую пропустили обычные историки, — говорил Рафаэль, — они знают, что революции происходят время от времени… то есть долгие промежутки человеческие общества существуют без них, а потом они внезапно происходят. Но никто на деле не выяснил логику, лежащую в их основе. Неизбежная ли это часть исторического процесса? Совпадают ли они с голодом или войнами? Могут ли они распространяться от страны к стране, как болезнь? Приходят ли они тогда, когда общества под властью тирании начинают реформироваться? — да, да, не тяни, — я скажу вам правду, которую упустили другие историки. Что нужно для перманентной революции? Не промышленный пролетариат и даже не массы крестьянства. Нужен достаточно большой люмпен-пролетариат, — Джордж собрался посмотреть ссылки на эти неудобоваримые слова, но увидел, что Рафаэль меняет музыкальное сопровождение — скорее всего это означало, что он собирается произнести лозунг, к которому все и сведется. Поэтому он подождал. — И, разумеется, — большое количество незанятого населения — отличное топливо для перманентной революции, — сказал он, — Власть продолжает подстраиваться, если Народ пытается восстать против нее, и Власть научилась нескольким уловкам для сдерживания революции — стратегические уступки, боле эффективные технологии для полиции и армии, идеологическая пропаганда. Но самый лучший трюк Власти — держать людей слишком занятыми, чтобы они могли восстать. Держать их уставшими и отвлекать их. Так без восстаний прошло полторы сотни лет. Но новые волосы изменили правила игры. Новые волосы означают, что есть миллионы людей, которым совершенно нечего делать со своим временем. Миллионы праздных бедняков, находящихся в слишком хороших условиях, чтобы умирать, но не занятных никаким делом, нужным для того, чтобы оставаться в живых. Идеальный революционный класс!

Но пока в Нью-Йорке Джордж слушает лекции, за пределами огороженных (в прямом смысле, высокие стены строят даже вдоль побережий, чтобы «длинноволосые» не высаживались с моря) и тщательно охраняемых (полицией и армией с боевыми роботами) территорий, где живут богатые, уже давно идет настоящая война. Беседа Джорджа и Родиона (весьма таинственного персонажа, который на момент действия романа тоже живет в Нью-Йорке) показывает, насколько далеки богатые обитатели Манхэттена от событий, происходящих не только на других континентах, но и за пределами города, где они живут:

— Эти новости из Флориды плохи, — сказал Родион.

— Что?

— Иногда я удивляюсь тому, почему следить за новостями так ужасно немодно, — сказал Родион, — я имею в виду, что я, полагаю, неподобающе старомоден. Однажды — я не думаю, что стоит вдаваться в детали здесь и сейчас — но однажды, знаете ли, я сам был новостью. Поэтому с тех пор я довольно бдительно слежу за ними. Просто я не мог обсуждать это в вежливых разговорах на вечеринках, — он усмехнулся про себя.

Если бы не его стремление говорить о себе, Джордж мог бы последовать за намеком « когда-то я был новостью ». Вместо этого он сказал:

— Что до просмотра новостей, это одна из моих особенностей. Я имею в виду, что я не раб моды прятать голову в песок.

— А что вы думаете о событиях во Флориде?

— События во Флориде, — сказал Джордж, кивая. Потом: — События когда?

Родион провел большим пальцем по своему лысому черепу:

— За последние несколько недель.

— Там что-то было, — сказал Джордж, глядя в утробу кофейной кружки из белого камня, — думаю, были бунты. Хотя бунты есть всегда.

— Ну, — с сомнением сказал Родион, — полагаю, это так. Хотя и не в Нью-Йорке!

— Раньше при очистке Куинс были проблемы.

— Да! Верно! Думаю, я хотел сказать: не на Манхэттене.

— Господи, нет, — с чувством сказал Джордж, — слава богу, не здесь.

— Я думаю, — неуверенно сказал Родион, — что во Флориде дело не ограничилось просто так называемыми «бунтами», — а когда Джордж уставился на него с напряженностью куклы, глядя большими глазами с черными зрачками, словно у акулы, Родион добавил:

— Думаю, оно было более согласованным. Попытка революции.

— Правда? — теперь Джордж почувствовал, что это тема, о которой он кое-что знает!

— Длинноволосые захватили почти весь Кис. Много людей было убито. Они называли себя спартаковцами — не то чтобы то, — Джордж моргнул, — не то, чтобы то, как они себя называют, имело значение. Сейчас их сотни тысяч в море, на десятках тысяч небольших лодок. Под этим именем.

— В море! — теперь Джордж, подумав об этом, заметил множество показанных в новостях изображений выглядящих потрепанными флотилий. Но поскольку у него была привычка смотреть новости с приглушенным звуком и отключенной лентой текста, он не был вполне уверен, что означают эти изображения.

— Они могут жить в море так долго, как захотят, — сказал Родион, — опреснитель в лодке для воды и бесконечное сияние солнца. Для них это идеальное место, правда. В любом случае опасения были в том, что их действия скоординированы. Они проделали нечто вроде десантной операции, захватили Кис. Потом они начали вторжение на материк. Число погибших исчислялось тысячами. Несколькими тысячами.

— Боже мой, — сказал Джордж.

— Сейчас, разумеется, его уже остановили, — сказал Родион, не будучи уверенным, почему он чувствовал желание успокоить этого человека. Кроме того, конечно, что этот человек — его волосы доставали до плеч, как у мятежного тинэйджера — вызвал у него некоторый проблеск отеческого инстинкта. — К счастью, власти стали достаточно хорошо справляться после Триюниона.

— Я всегда буду помнить о Триюнионе, — благочестиво сказал Джордж, — я помню, что в Триюнионе были беспорядки, когда похитили Лиа. Эти две вещи некоторым образом связаны у меня в памяти.

— Лучше смотреть новости, — сказал Родион, — чем попасть в новости.

— Я люблю смотреть , сказал Джордж, неосознанно цитируя.

— А эти облака, — через некоторое время сказал Родион, — те, что скользят поверху с востока. Теперь они выглядят слишком похожими на café noir . Не уйти ли нам внутрь до того, как разразится гроза?

— Да, сказал Джордж, вставая, — пойдемте.

Судя по тому, что Джордж забыл смысл легенды о страусе, плоха и общая ситуация с образованностью и начитанностью. Хотя многие из богатых и чувствуют опасность своего положения, они не знают точно, чего и кого боятся, как показывает диалог Питера и Мэри (жены Джорджа). Социальные науки в этом мире явно сильно деградировали.

— Опасность исходит не от длинноволосых, — сказал Питер, — конечно, я знаю, что люди беспокоятся из-за них. Громадные массы, немытые массы. Но настоящая опасность — не они.

— Неужели?

— Нет. Опасны имеющие средний заработок. Те, кто всю жизнь борются за то, чтобы зарабатывать столько, что хватает лишь на еду, те, кто завидует состоятельным, отчаянно пытающиеся не свалится в выгребную яму к по-настоящему бедным. Это те, за кем нужно следить.

— Вы на самом деле не понимаете основ, — сказала ему Мэри.

— Да!?

— Бедные и есть опасность. У нас есть способ контролировать люмпен-буржуазию. У нас есть нечто, чего они хотят. Правда в том, что мы — то, что они хотят, то, кем они хотят стать. Они не хотят уничтожить нас, потому что они стремятся стать нами и уничтожить нас означало бы разрушить их собственные мечты. Бедные — другое дело. Мы не можем предложить им ничего в качестве приманки и ничего, в чем мы можем им отказать в качестве наказания.

Но есть и те, кто откровенно ненавидит и презирает и длинноволосых, и тех, кто работает. Среди них Арто, участвовавший в подавлении восстания во Флориде, который считает себя сверхчеловеком, о чем он проговаривается в диалоге с Родионом:

— Мы? — мягко спросил Родион.

— Богатые. Да, знаю, длинноволосые иногда цепляются за жизнь целую вечность, как мох или что-то подобное. Но я не называю это настоящей жизнью . И по моему опыту работающие простаки изнашивают себя, словно части машины, своей безостановочной деятельностью. Обычно они долго не живут. Мы же — вершина всего сущего, не так ли? Мы — это то, для чего все существует. Мы — сверхмужчины и сверхженщины.

— Я сам был работающим простаком, — скромно сказал Родион, — много десятилетий.

С другой стороны, есть и коротковолосые, сочувствующие длинноволосым, например, продающие спартаковцам оружие. Спартаковцы — одно из самых многочисленных движений «длинноволосых». Их агитаторы добираются даже до отдаленных мест, но программа их, за исключением общей идеи восстания и избавления от богатых, весьма туманна. В этом мире есть и марксисты (или, по крайне мере, те, кто себя так называет), но они лишь коротко упоминаются и об их планах ничего не известно. Спартаковцы же, похоже, в теоретическом плане скатились в домарксистскую эпоху, мечтая о некоей утопии для длинноволосых в тропиках, где вдоволь солнечного света. А в своих речах они нередко используют цитаты (иногда слегка перефразированные) из «Маскарада анархии» Перси Шелли:

Но женщина-спартаковец продолжала говорить все более и более страстно, — Нас много — скуден счет врагов, — сказала она, — мы сильны, а они слабы. Мы можем выдерживать испытания там, а их жизнь, увы, полна неожиданностей. Почему мы просто не избавимся от них? Присоединяйтесь к нам, живите с нами и для нас и великой цели! Станьте чем-то большим, чем вы есть сейчас! Восстаньте ото сна, как львы! Товарищи, революция грядет!

Юная девушка по имени Исса, бежавшая из одной из деревушек где-то в современной восточной Турции, собирается присоединиться к небольшой группе спартаковцев, лидер которой — пожилая женщина, которую зовут Судхир. Недоверие преодолевается не сразу...

Судхир выглядела менее враждебной, чем в их последнюю встречу.

— Сядь, дорогая, — сказала она, и дорогая , похоже, не было враждебным или ироничным. Они обе сели на пол, прислонившись спинами к стене.

— Ты понимаешь, почему я беспокоюсь?

— Вы думаете, что я шпионка.

— Я не могу поступать опрометчиво. Я не могу рисковать. Быть спартаковцем значит посвятить себя борьбе. Ты понимаешь, что это значит?

— Это означает вашу жизнь, — серьезно сказала Исса.

Судхир пристально посмотрела на нее, — Да, — сказала она тихим голосом, — это великая война нашего века. У богатых есть техника и они безжалостны. Но мы сильны числом и справедливость за нами.

Это две самые важные вещи. Богатые поняли, пусть и с опозданием, что они должны или уничтожить нас, или исчезнуть сами. Поэтому они планируют уничтожение. Последнее изобретение — это целенаправленная болезнь, действующая только на длинноволосых. Это лишь первая из целой серии атак. Они планируют величайший геноцид из всех, что видел мир. Нам ведь следует ответить ударом на удар?

Исса подумала об этом.

— Все на самом деле так ужасно? — сказала она.

— Думаешь, что Триюнион не показал, как это действительно ужасно? Думаешь, этого не сделала Флорида?

— Я знаю, где находится Флорида, — сказала Исса, не уверенная в том, что еще сказать, потому что она все еще не знала, что на самом деле случилось в этих местах — кроме общего понимания того, что это были места, где произошла кровавая расправа.

— Что там произошло? — добавила она, чувствуя, что лучше спросить, чем оставаться в неведении.

Судхир не ответила. Вместо этого она сказала:

— Если ты шпионка, ты необычайно плохо подготовилась к своей миссии. Или, может быть, это своего рода гениальность. Может быть, это гениальная стратегия.

— Или, может быть, я не шпионка.

— Я знаю, что ты имеешь в виду, говоря это, — сказала Судхир, — ты имеешь в виду, что я ищу шпионов, потому что я жажду внимания врага, — Исса не только не имела этого в виду, но на самом деле не понимала, что подразумевает Судхир. Но она не стала ее прерывать.

Пожилая женщина продолжала, — унизительно думать о том, что мои враги настолько презирают нас, что даже не утруждают себя контрразведкой. Но я предпочитаю рассматривать это как их слабость. Посвятишь ли ты свою жизнь этой борьбе?

— Хм, — сказала Исса, глядя в пол, — какой именно борьбе? Какие обязательства меня просят принять?

— ...Если бы мы смогли скоординировать всех длинноволосых в мире так, чтобы они действовали как один , нас нельзя было бы остановить. Ты знаешь самое глубокое высказывание политической мудрости, когда либо произнесенное?

Это вызвало какое-то глубинное воспоминание из памяти Иссы, что-то, погребенное под тяжестью ледника ее каждодневного существования.

— Поступай с другими так, как хочешь, чтобы они поступали с тобой? — предположила она.

Судхир выглядела по-настоящему пораженной этим.

— Тебе нужно научиться не прерывать других так часто, — сказала она, — в твоем возрасте! Слушай и учись. Не говори так много. Самое глубокое высказывание политической мудрости, когда либо произнесенное Его приписывают самому Неоклу. Вот оно: Вас много — скуден счет врагов !

Спартаковцы планируют дерзкую, отчаянную операцию, результат которой, как они считают, должен стать ключом к объединению всех длинноволосых. Но так ли это, каков их дальнейший план действий, какое общество они собираются строить, если смогут достичь победы? Неизвестно. Спартаковцев много, у них есть разветвленная организация, лидеры, преданные своему делу, но у них нет революционной теории. Финал романа открыт.

 

Майкл Муркок

Эпический Пух

*

Иногда я задумываюсь, насколько изобретение парового двигателя повлияло на викторианские баллады и романы. Например, при чтении Дансени мне часто кажется, что все свои ранние рассказы он написал, пока ехал на поезде:

Стиль, который чаще всего встречается в «высоком» фэнтези, — это ясельный, колыбельный стиль, мягкий и успокаивающий; певучий рассказ, который хорош не конфликтом, а его отсутствием. Его цель — укачать, приласкать, солгать, что всё будет хорошо:

В один прекрасный день, когда солнце снова встало над Лесом и в воздухе разлился майский аромат; когда все речонки и ручейки в Лесу звонко журчали, радуясь, что опять стали маленькими и хорошенькими, а вода в тихих, сонных лужицах только грезила о чудесах, которые ей довелось повидать, и о славных делах, которые она совершила; когда в тёплой лесной тишине Кукушка заботливо пробовала свой голос и трепетно вслушивалась, стараясь понять — нравится он ей или нет; когда Горлицы кротко жаловались друг другу, лениво повторяя, что дрругой, дрругой виноват, но всё рравно, всё рравно всё прройдёт, — именно в такой день Кристофер Робин свистнул на свой особенный манер и Сова тут же прилетела из Дремучего-Дремучего Леса — узнать, что требуется.

«Винни-Пух», 1926 г.

Именно в таком стиле написана большая часть «Властелина Колец» и «Обитателей Холмов», и главным образом именно поэтому эти книги, как и многие им подобные в прошлом, пользуются успехом. Именно в таком стиле написаны многие забытые британские и американские бестселлеры, вечные детские книги — к примеру, «Ветер в ивах» — и множество региональной литературы. Более утончённая его версия встречается в произведениях Джеймса Барри — «Дорогой Брут», «Мэри Роуз» и, конечно же, «Питер Пэн». В отличие от стиля Эдит Несбит («Пятеро детей и Оно» и т.д.), книг Ричмал Кромптон о Уильяме, Терри Пратчетта или даже доблестной Дж.К. Роулинг, этот стиль сентиментален, несколько бесстрастен, зачастую отмечен печалью и иногда ностальгией. Он не очень остроумен, зато очень причудлив. Юмористический эффект часто достигается помимо намерения автора, потому что он, подобно Толкину, относится к словам всерьёз, но без удовольствия:

Однажды летним вечерком «Плющ» и «Зеленый Дракон» потрясла неслыханная новость. Великаны на окраинах Шира и прочие зловещие знамения были позабыты и уступили место событию куда более важному: господин Фродо решил продать Бэг-Энд, более того — уже продал, и кому — Саквилль-Бэггинсам!

«Братство Кольца», 1954 г.

— Деньжат отвалили — ого—го! — завидовали одни.

— За бесценок отдал, — возражали другие. — Лобелия раскошелится! Жди!

(Долгая, но полная разочарований жизнь Ото закончилась на сто втором году — за несколько лет до того.) Но цена-то ладно, а вот зачем было господину Фродо расставаться со своей несравненной норой — вот что не давало покоя завсегдатаям обоих трактиров!

Мне не раз говорили, что нечестно цитировать ранние части «Властелина колец» и что дальше становится лучше. Я открываю книгу совершенно наугад и вижу некоторое улучшение в области формы и содержания, но тон остаётся тем же:

Пиппина снова тянуло в сон, и он краем уха слушал Гэндальфа, рассказывавшего о гондорских обычаях и о том, как Властитель Города построил на вершинах окрестных гор, вдоль обеих границ, огненные маяки, отдав повеление всегда держать близ этих маяков свежих лошадей, готовых нести гондорских гонцов на север, в Рохан, и на юг, к Белфаласу.

«Возвращение короля», 1955 г.

— Никто и не упомнит, когда в последний раз зажигались на Севере сигнальные костры, — говорил Гэндальф. — Видишь ли, в древние времена гондорцы владели Семью Камнями, и маяки были не нужны.

Пиппин тревожно дернулся.

Стоит признать, что Толкин время от времени поднимает планку в некоторых ключевых сценах, но даже тогда ужасные стихи нередко портят дело.

Кроме того, он до замечательного часто игнорирует подтекст собственного произведения. Подобно Честертону и прочим консервативным христианским писателям, перепутавшим веру с художественной стагнацией, он видит в мелкой буржуазии, в честных ремесленниках и крестьянах, наш бастион против Хаоса. Подобная литература нередко изображает эти сословия в сентиментальном свете, потому что они традиционно меньше всех склонны жаловаться на недостатки современного общества. Любой, кто хоть раз смотрел английское кино 30-40-х годов, в особенности военное, вспомнит, что в то время они олицетворяли простой здравый смысл, противостоящий извращённому интеллектуализму. «Властелин Колец» во многом если и не совсем против романтизма, то против романтики. У Толкина, как и у его товарищей-Инклингов (донов, которые встречались в оксфордском кабинете Льюиса и зачитывали друг другу то, что в данный момент писали), было чрезвычайно двоякое отношение к рыцарскому роману, а также ко всему остальному. Без сомнения, именно поэтому в его трилогии столько смазанных моментов, когда напряжение полностью исчезает. Но он, по крайней мере, писал намного лучше, чем его оксфордские современники, которые вряд ли разделяли его уважение к поэзии на среднеанглийском. Сам Толкин утверждал, что замысел его романа был чисто лингвистическим и что в нём нет каких-либо символов или аллегорий, но его убеждения пронизывают всю книгу. Чарльз Уильямс и Клайв Льюис, сознательно или бессознательно, точно так же проповедовали свой ортодоксальный торизм во всём, что бы ни писали. Можно поспорить, являются книги Толкина реакционными или нет, но они без сомнения глубоко консервативны и открыто антиурбанистичны, почему некоторые и приписывают им некий вагнеро-гитлеризм.

Я не думаю, что это «фашистские» книги, но в любом случае они не противоречат идеям просвещённого торизма XVIII в., которыми англичане так часто утешают себя в наши нелёгкие времена. Эти книги не сомневаются в благородстве намерений белых мужчин в серых одеждах, которые откуда-то знают, что для нас лучше всего.

Возможно, я так агрессивно реагирую на Льюиса и Толкина потому, что подобная утешительная ортодоксальность для меня так же противна, как и любая другая эгоистичная и человеконенавистническая доктрина. Возможно, стоило бы посочувствовать их беспокойству, что периодически проглядывает из-под толстых слоев чванливого самодовольства, типичного для второсортного учителя, столь радостно высмеянного Пиком и Роулинг. Но трудно испытывать сочувствие перед оскалом их скрытой агрессии, которой к тому же часто сопутствует глубоко укоренённоё лицемерие. Их теории возвышают чувства той разочарованной и полностью дискредитированной части подавленного английского среднего класса, которая даже в своём падении слишком боится открыто жаловаться («Нас ведь выгнали из Родезии, знаете ли»). Не говоря уже о том, чтобы жаловаться Высшей Власти — своему Богу-Тори, который, по всей видимости, их подвёл.

Именно авторы романов-бестселлеров, вроде Уорвика Дипинга («Соррелл и сын»), после Первой Мировой Войны адаптировали старую сентиментальную мифологию, в частности миф о Самопожертвовании, чтобы помочь нам перенести войну — и подготовить нас к дальнейшим войнам. Тем самым они подарили нам гнилую мораль, основанную на бездеятельных «приличиях» и самопожертвовании, благодаря которой мы, британцы, могли бы утешить себя в нашей моральной апатии. Даже Джон Бакен отвлёкся от своих антисемитских речей, чтобы внести свой вклад в это благородное дело. Главным правилом была умеренность. Она-то и убивает фэнтези Толкина, которое из-за своей умеренности не дотягивает даже до полноценного рыцарского романа, не говоря уже об эпосе. Холмики и рощи Шира, его внутреннего Суррея, — «безопасны». Дикие пейзажи повсюду за пределами Шира «опасны». Сам жизненный опыт опасен. Пагубность «Властелина колец» состоит в том, что он одобряет ценности государства, пребывающего в упадке, средний класс которого потерял свою моральную состоятельность.

Своей же трусливой самозащитой английский средний класс создал проблемы, решением которых стала беспощадная логика Тэтчер. Человечность была осмеяна и задвинута на задний план, а приемлемой заменой ей стала сентиментальность. И похоже, что немногие видят разницу между ними.

Инфантилизм намного глубже укоренился во «Властелине Колец», чем во многих и многих книгах, написанных под его влиянием, детскость которых более заметна. Это «Винни-Пух», притворяющийся эпосом. Если Шир — это садик в пригороде, то Саурон и его приспешники — старая бука буржуазии — Толпа: безмозглые футбольные фанаты, что бросают бутылки из-под пива через изгородь, худшие аспекты современного городского общества, какими их видит трусливый класс, исполненный ностальгии. Хороший вкус для этого класса — сдержанность (мягкие цвета, протест шёпотом), а цивилизованное поведение — общепринятое поведение при любых условиях. Не то чтобы во «Властелине колец» нет отважных персонажей или они не хотят сражаться со Злом (которое, впрочем, так и не получает полноценного определения), просто эти отважные персонажи напоминают полковников на пенсии, наконец-то решившихся написать в «Таймс». Поскольку Толкин не в силах взглянуть на своих пролов и их дьявольских предводителей поближе, мы не можем быть уверены, настолько ли плохи Саурон и Ко., как нам говорят. В конце концов, должно же в них быть что-то хорошее, если они ненавидят хоббитов.

Привлекательность Шира в чём-то напоминает привлекательность «зелёного леса», которая, несомненно, лежит у большинства из нас в подкорке:

Но у легенды о Робин Гуде нет счастливого конца, в то время как Толкин идёт против духа собственной истории и навязывает нам счастливый конец, в соответствии со своей политикой:

И, наконец, есть последнее и самое глубокое желание, Великое Избавление: Бегство от Смерти. Волшебные сказки дают множество примеров и способов того, что можно было бы назвать подлинно эскапистским или (я бы сказал) дезертирским духом. Но это делают и другие произведения (особенно те, которые вдохновлены наукой), и то же делают другие науки. Волшебные сказки сочинены людьми, а не эльфами. Эльфийские сказки, несомненно, полны историй об Избавлении от Бессмертия. Но от наших сказок не следует ожидать того, чтобы они возвышались над средним человеческим уровнем. Хотя это иногда случается. Немного уроков затрагивается в них яснее, чем этот — о бремени такой вечности, или дурной бесконечности повторения, на которое оказывается осужден «беглец». Потому что волшебные сказки особенно подходят для того, чтобы научить таким вещам с древности и по сей день. Смерть — тема, особо вдохновлявшая Джорджа Макдональда.

Дж.Р.Р. Толкин, «О волшебных сказках»

Но «утешение» волшебных сказок имеет другое назначение, нежели воображаемое исполнение древних желаний. Самым значительным является Утешение Счастливого Конца.

Великие эпосы восхваляли смерть, но не игнорировали её — и это лишь одна из причин, по которой они лучше, чем искусственные рыцарские романы, среди которых «Властелин Колец» выделяется потому только, что он относительно нов.

По крайней мере с начала Индустриальной революции люди тоскуют по идеальному и, как они полагают, исчезнувшему, сельскому миру, по мифической невинности (Моррис — хороший пример), так же страстно, как иудеи тосковали по Эдемскому саду. Этот отказ найти удовольствие в городской индустриальной жизни, это желание взглянуть на сельскую жизнь, опять же, глазами ребёнка — одна из основных тем массовой английской литературы. Романы, где действие происходит в деревне, наверное, всегда продаются лучше, чем романы, где действие происходит в городе, — возможно, потому, что большинство людей теперь живёт в городах.

Подобная тоска по «исчезнувшим» пейзажам кажется мне несколько странной — вероятно, потому, что если я прямо сейчас выгляну из окна, то увижу превосходный сельский пейзаж, простирающийся больше, чем на двадцать миль вдаль, а за ним — море и почти пустое побережье. В нашем графстве, как и во многих других, есть потрясающе красивые, разнообразные и почти безграничные ландшафты, не затронутые избыточным туризмом и худшими видами индустриализации. Да, в других графствах большие города уничтожили сельскую местность, что окружала их, — но благодаря быстрому транспорту лондонец теперь может попасть в Нортумберленд и потратить на это столько времени, сколько бы ему понадобилось, чтобы доехать до Бокс-Хилла сорок лет назад. Я полагаю, люди просто ненавидят современный мир и наше меняющееся общество из-за неофобии. А из-за ксенофобии они не в силах представить красоту природы за пределами своего личного Шира. Нет, лучше они будут читать «Заклинателя лошадей» и книги Мисс Рид и жаловаться друг другу в пригородном поезде, что придётся провести отпуск, как обычно, в Борнмуте, потому что на Испанию в этом году нет денег. Всё равно их не интересует красота деревни — им нужен лишь солнечный день и хороший вид.

Авторы вроде Толкина подводят вас к краю бездны, показывают вам прелестный парк внизу и ступеньки, вырезанные в скале, и предупреждают, чтобы вы спускались осторожнее, потому что перила чуточку шатаются, а поставить новые ещё не разрешили.

А.А. Милн не нравился мне никогда, даже когда я был очень маленьким. Подозрительные дети очень рано расслышат эдакое заговорщицкое нашёптывание в его тоне. Давай устроимся поудобнее, говорит он (в конце концов, детские книги часто пишут консервативные взрослые, которые непременно хотят сохранить ложное отношение к детству), давай забудем о нашим бедах и ляжем спать. Я в ответ на это садился на своей постельке и демонстрировал чрезвычайно плохие манеры.

Согласно К.С. Льюису, его фэнтези для детей (серия о Нарнии, состоящая из семи книг, из которых «Лев, колдунья и платяной шкаф» была опубликована первой, а «Последняя битва» — последней) представляет собой намеренную пропаганду христианства — нечто вроде серии Баума о стране Оз, если бы Эдит Несбит переписала её для какого-нибудь миссионерского издательства. Только Несбит вряд ли позволила бы себе такие же ужасные многоэтажные предложения с кучей придаточных, смехотворные эпитеты, прилагательные с неясным смыслом и бессознательные повторения, как у Льюиса. И уж точно она не стала бы писать для детей так снисходительно, как этот бездетный дон, который оставался убеждённым холостяком почти всю свою жизнь. И Баум, и Несбит писали лучше и сложнее:

Хитрая Момби, конечно, не зря превратилась именно в грифона, ведь в быстроте и выносливости ему нет равных. Однако она позабыла о том, что Деревянному Коню усталость и вовсе неведома, он мог бежать день и ночь без отдыха. Поэтому уже после часовой гонки грифон стал отдуваться и пыхтеть и бежал уже не так быстро, как прежде. К этому времени они достигли пустыни. Усталые ноги грифона увязали в песке, очень скоро он упал и растянулся, совершенно обессиленный, на голой бесплодной земле.

Л. Фрэнк Баум, «Чудесная страна Оз», 1904 г.

Через мгновение его нагнала Глинда на Коне, который был, как всегда, бодр и полон сил. Она выдернула из пояса тонкую золотую нить и накинула ее на голову запыхавшегося, загнанного грифона, отняв таким образом у Момби способность к волшебным превращениям.

В тот же миг животное вздрогнуло всем телом и исчезло, а на его месте очутилась старая колдунья. Злобно сверкая глазами, она стояла перед прекрасной, безмятежно улыбающейся Волшебницей.

Эльфрида затараторила, словно из пулемёта, и тут же стало ясно, что её стихи были лучше, чем стихи Эдреда, а также что небольшие грамматические ошибки — пустяк для могущественного Кротошмыга, ибо стены комнаты Эдреда стали раздвигаться и отодвигались всё дальше и дальше, и наконец дети оказались в просторном белом зале, где ряды высоких колонн тянулись, словно целые улицы, насколько хватал глаз.

Э. Несбит, «Удача Хардинга», 1909 г.

В зале толпились люди в нарядах всех стран и веков — китайцы, индийцы, крестоносцы в доспехах, дамы с лицами под слоем пудры, господа в дублетах, кавалеры, противники круглоголовых, в длинных локонах, турки в тюрбанах, арабы, монахи, аббатисы, шуты, гранды в кружевных воротниках и дикари в соломенных юбках. Словом, здесь можно было увидеть все наряды на свете. Вот только все они были белого цвета, как будто всех пригласили на редут — это такой маскарад, куда можно надеть что угодно, только определённого цвета.

Люди, стоявшие рядом с детьми, мягко подталкивали их вперёд, и наконец дети увидели посреди зала серебряный трон, покрытый тканью в серебряную и зелёную клетку с бахромой. По одну сторону трона стоял Кротошмыг, по другую — Кротошмыг, который был пошмыгистее, а на самом троне восседал во всём своём величии и украшении самый шмыгистый Кротошмыг. Он был значительно больше, чем оба его стража, а его мех сиял серебром, подобно лебединым перьям.

А вот типичная выдержка из первой книги Льюиса о Нарнии, которая была лучше, чем некоторые из её продолжений. Если сравнить этот отрывок со всем остальным, что Льюис писал как для детей, так и для взрослых, то его качество окажется выше среднего:

Незадолго до полудня они очутились на вершине крутого холма, у подножия которого они увидели замок — сверху он был похож на игрушечный, — состоявший, как им показалось, из одних островерхих башен. Лев мчался так быстро, что замок становился больше с каждой секундой, и, прежде чем они успели спросить себя, чей это замок, они уже были рядом с ним. Теперь замок не выглядел игрушечным. Он грозно вздымался вверх. Между зубцами стен никого не было видно, ворота стояли на запоре. Аслан, не замедляя бега, скакал к замку.

«Лев, колдунья и платяной шкаф», 1950 г.

— Это дом Белой Колдуньи! — прорычал он. — Держитесь крепче!

В следующий миг им показалось, что весь мир перевернулся вверх дном. Лев подобрался для такого прыжка, какого никогда еще не делал, и перепрыгнул — вернее было бы сказать, перелетел прямо через стену замка. Девочки, еле переводя дыхание, но целые и невредимые, скатились у него со спины и увидели, что они находятся посредине широкого, вымощенного камнем двора, полного статуй.

В детстве я считал, что Льюис относился к читателю с меньшим уважением, нежели Баум и Несбит, у которых к тому же был лучший стиль и более богатый словарный запас. Трусливый Лев был мне намного симпатичнее, чем Аслан, а книги Кромптон о Уильяме были лишены морализаторства. Думаю, книги Алана Гарнера, Сьюзен Купер и Урсулы ле Гуин мне тоже понравились бы больше, чем Нарния. Они серьёзнее относятся к детям, да и таланта у них побольше. Вот Гарнер:

Но когда Колин пришел в себя, он услышал звуки другие, необычайной красоты, которые он не мог потом забыть всю свою жизнь. Это были звуки рожка, и были они прекрасны, как лунный свет на снегу, и другой такой же звук отозвался откуда-то от небесных пределов, и Броллачана начали пронзать серебряные молнии. Он слышал топот копыт и крики: «Мы скачем! Мы скачем!» И все облако так ярко засверкало серебром, что стало больно смотреть.

«Луна в канун Гомрата», 1963 г.

Звук копыт приближался, земля дрожала. Колин открыл глаза. Теперь серебристое облако катилось по земле, разделяясь на отдельные куски света, которые затем превратились в паутины звездных лучей, и вот уже они оформились в скачущих всадников, во главе с его величеством, в короне оленьих рогов, как в солнечных лучах.

Но когда они проносились по долине, один из всадников отстал, и Колин увидел, что это… Сьюзен. Она не могла уже за ними угнаться, хотя скакала с такой же скоростью. Свет, из которого она казалась сотканной, стал гаснуть, и на место светлой фигуры появилась ее плотная фигурка, которая остановилась там, в долине, одинокая, оставленная унесшейся в небеса светлой кавалькадой.

А всадники с холма поднялись в воздух, разрастаясь в небе, и им навстречу появились девять прекрасных женщин с волосами, развевающимися по ветру.

И они ускакали вместе в ночь, над волнами и островами, и Старое Волшебство стало теперь навеки свободно. И вскоре народилась молодая луна.

Очевидно, что Гарнер пишет лучше, чем Льюис и Толкин. Единственная слабость трёх его фэнтезийных романов («Волшебный камень Бризингамена» (1961), «Луна в канун Гомрата» (1963) и «Элидор» (1965)), как и у многих похожих авторов, — сюжет. Позже, в романе «Совы на тарелках» (1970), его навыки построения сюжета существенно улучшатся.

Что касается произведений Урсулы К. ле Гуин, Джиллиан Брэдшоу или Сьюзен Купер, то их трудно упрекнуть в неумении построить сюжет. На мой вкус, среди этих авторов и прочих, кто работает в жанре «современные дети, вовлечённые в древнее мистическое противостояние», Сьюзен Купер несомненно подарила нам одну из лучших серий, столь же волшебную, сколько «Ящик наслаждений» Мейсфилда. Она называется «Восход тьмы» и в ней немало сильных моментов.

Лучшие книги в этой серии — одноимённая «Восход тьмы» и заключительная «Серебро на дереве» (1977), но лучшие образцы стиля встречаются в «Сером короле» (1975):

Там, где они только что были, их уже не было. Они стояли где-то в другом времени, на крыше мира. Вокруг них было лишь открытое ночное небо, подобное чёрной перевёрнутой чаше, а на небе горели звёзды, тысячи тысяч ярких огненных искр. Уилл услышал, как Бран резко втянул воздух. Они стояли и смотрели вверх, а вокруг них горели звёзды. Во всём огромном пространстве не было ни звука. У Уилла закружилась голова, будто бы они стояли на самом краю вселенной, и если бы они упали, то выпали бы из самого Времени... Он огляделся, и постепенно к нему пришло понимание, что действительность, в которой они находились, была противоположна их представлениям о ней.

Это не они с Браном стояли в чёрной ночи, вне времени, наблюдая за звёздами — наоборот, за мальчиками наблюдали. Каждая горящая точка на огромном безграничном куполе, полном звёзд и солнц, сосредоточилась на них, разглядывала их, изучала, осуждала, ибо, отправившись на поиски золотой арфы, Уилл и Бран бросили вызов Высокой Магии Вселенной в её безграничном могуществе. В своём путешествии они должны были предстать перед ней безоружными, и лишь если у них будет на то право от рождения, им позволят пройти. Под светом этих безжалостных звёзд, разбросанных в бесконечности, любого самозванца сдуло бы в небытие, словно муравья с рукава.

Урсула ле Гуин с её трилогией, состоящей из «Волшебника Земноморья» (1968), «Гробниц Атуана» (1971) и «На последнем берегу» (1972), — единственный автор из вышеперечисленных троих, чьи истории происходят в полностью вымышленном мире. Для детей она пишет так же добросовестно, как и для взрослых (ле Гуин — выдающийся и уважаемый научный фантаст, и её книги отмечены многими наградами). Вот отрывок из самого начала первой книги, который перекликается с «Золотой ветвью» Фрезера:

И вот настал день тринадцатилетия Дани — изумительный осенний день, когда еще не опали ярко-желтые листья с деревьев. Из своих странствий по горам Гонта вернулся Огион, и Обряд Посвящения был исполнен. Колдунья взяла у мальчика имя, которое дала ему в детстве мать. Безымянный и нагой ступил он в холодный родник под высокими утесами, из которого берет свое начало река Ар. Когда мальчик вошел в воду, облака затмили солнце, и огромные тени упали на гладь источника. Паренек пересек небольшое озерцо с холодной, как лед, водой и вышел на другой берег, дрожа от холода, но держась как полагается — уверенно и прямо. На берегу его ждал Огион. Он взял мальчика за руку и, нагнувшись, прошептал ему на ухо его Настоящее Имя: ГЕД.

«Волшебник Земноморья»

Так паренек получил свое Имя из уст того, кто был мудр и знал, как пользоваться данной ему силой.

Еще один весьма успешный американский автор — Ллойд Александер, действие книг которого происходит в вымышленном, но созданном под очевидным влиянием кельтской мифологии мире. Тем не менее, как по мне, он едва ли сопоставим с тремя вышеупомянутыми авторами. Он чаще полагается на клише и его стиль слабоват:

Рогатый Король стоял без движения. Рука его была занесена над Тареном. Но вдоль его меча голубой змеёй извивалась молния. Языки пламени лизали великана, и он загорелся, как сухое дерево. Оленьи рога превратились в обугленные суковатые ветки. Маска-череп растеклась, словно расплавленный металл. Рёв боли и ярости вырвался из горла Короля с оленьими рогами.

«Книга Трёх», 1964 г.

Тарен закрыл лицо руками. Земля грохотала, стонала, рушилась и, казалось, вот-вот разверзнется под ним. И всё исчезло в его затуманенном сознании.

Кроме того, постоянно мелькающий в его книгах Херн-Охотник, также доставшийся в наследство от Фрезера, утомляет. Иногда, если этот персонаж появляется в подобных книгах, это вызывает неловкость, как будто бы он здесь лишь потому, что так надо — подобно стареющему епископу на пороге маразма, который тем не менее до сих пор служит.

Сейчас для детей пишут намного больше фэнтези, подобного тому, что я здесь перечислил. Как правило, оно существенно лучше, чем имитации, предположительно предназначенные взрослым. Возможно, авторы чувствуют себя легче, когда пишут о детях и для детей — как будто бы это в меньшей степени обязывает их лгать (или, по крайней мере, отвечать на фундаментальные вопросы) себе и своим читателям.

Джиллиан Брэдшоу — одна из более современных писательниц и автор ещё одной артурианской трилогии, но эта серия выделяется тем, что написана от лица Гвалхмая, сына короля Оркнейских островов и королевы Моргаузы (возможно, колдуньи). Гвалхмай встречает сидов, некоторые из которых помогают ему в его путешествии к своему отцу, сражающемуся против саксонских завоевателей. Стиль Брэдшоу прост и жив, а захватывающий сюжет разворачивается быстро.

Она подняла руки, и Тьма совершила скачок. Но Королева снова оказалась вдали, а я был в Камлане. Я поднял взгляд и увидел Луга на западе, напротив Моргаузы. Он держал руку над островом, и Королева не могла его коснуться. А ещё дальше не было ничего, кроме сияния, столь яркого и прекрасного, что невозможно было смотреть. Всего на миг я увидел, что эти двое готовятся напасть друг на друга, а потом моё поле зрения сузилось. Я увидел остров и войска, Семью и себя.

«Майский ястреб», 1981 г.

Войска пришли в движение, послышались звуки битвы. Я понял, что вижу то, что произойдёт, и пришёл в ужас. Закрыв лицо руками, я закричал: «Довольно!» И вмиг наступила тишина.

У этой книги есть продолжения — «Королевство лета» (1982) и «В тени зимы» (1983).

Некоторые среди вновь появившихся детских авторов демонстрируют больше оригинальности и таланта, чем большинство тех, кто предположительно пишет для взрослых. По моему мнению, одна из лучших среди них — Робин МакКинли. Она подаёт большие надежды — её роман «Меч королевы» (1982) получил в 1984 году премию Ньюбери. «Меч королевы» — первый роман в серии «Хроники Дамара». Благодаря своему свежему и интересному подходу МакКинли легко подстраивает жанр фэнтези под себя.

Её живой, изящный и сдержанный стиль выгодно отличается от множества неуклюжих архаизмов и конфетизмов, засоряющих чуть ли не всё фэнтези в наше время. А главная героиня, Ангарад Крюи, намного симпатичнее, чем племя длинноногих, слегка неуклюжих, обожающих пони подростков, что теперь чересчур часто появляются в фэнтези. МакКинли — ещё один автор, которого мне хотелось бы читать в детстве вместо безвкусной жвачки, которая была распространена тогда на бесчисленных уровнях и подуровнях английского среднего класса.

Мощь, источаемая этим лицом, стекавшая по рукам в щит и меч, исходила от демона. Харри поняла, что ей с этим не совладать, и, несмотря на жар Гонтурана в руке, сердце ее похолодело от страха. Два жеребца снова вздыбились и кинулись рвать друг друга. Шею белого теперь покрывали алые ленты крови, словно в дополнение к настоящим лентам у него в гриве. Харри вскинула руку с мечом и почувствовала отдачу. Клинки сшиблись, посыпались искры, поднялся дым и ослепил ее. Горячее дыхание другого всадника коснулось ее лица. Губы его раздвинулись, и она увидела его язык — алый, больше похожий на пламя, чем на живую плоть.

«Меч королевы»

После многих подобных образцов современного фэнтези я могу лишь удивляться тому, сколько взрослых авторов описывает своих персонажей, как будто это дети, и сколько детских авторов пишут полностью зрелых и здравомыслящих персонажей, которые разумно рассуждают и поступают.

Если бы только МакКинли и подобные ей авторы больше писали для взрослых! Возможно, они чувствуют, что литература для подростков позволяет им больше уважать своих читателей.

В последнее время стали появляться книги и другого сорта, своего рода «Пух наносит ответный удар» — например, романы Ричарда Адамса, где люди заменены на животных, но знакомый дух англиканского среднего класса, поддерживающего тори, остаётся. Вообще, всё подобные книги как будто написаны с присюсюкиванием, характерным для их произношения.

Адамс уже более безнадёжен, чем Толкин. Он хуже пишет, но если вы до сих пор безнадёжно ищете впечатления столь же сильного, как трепет, вызванный изгнанием кролика Питера из сада мистера МакГрегора, то вам безусловно понравится:

Не успел Одуванчик закончить рассказ, как Желудь, который сидел с наветренной стороны, неожиданно вскинул голову, навострил уши, и ноздри его затрепетали. Странный, противный запах усилился, и через несколько мгновений беглецы совсем рядом услышали тяжелую поступь. Неожиданно листья папоротника на другой стороне тропинки разошлись, и оттуда высунулась вытянутая, похожая на собачью голова с черно-белыми полосками — морда опущена, зубы скалятся, нос почти касается земли. Потом приятели разглядели крупные мощные ноги, грязное черное туловище. Глаза уставились прямо на них, злые и умные. Голова медленно повернулась — сначала в одну сторону, потом в другую, — зверь оглядел всю сумеречную лесную тропинку и снова уставился на них свирепыми, страшными глазками. Челюсти разомкнулись, и кролики увидали зубы, сверкавшие белизной, и белые же полоски на морде. Несколько долгих мгновений все неподвижно смотрели на это чудовище. Потом Шишак, стоявший к нему ближе других, повернулся и двинулся прочь.

«Обитатели холмов», 1972 г.

— Это лендри, — шепнул он на ходу. — Может быть опасен, может — нет, но я бы с ним лучше не связывался. Пошли отсюда.

За этой книгой последовал «Шардик» (1974). Он был лучше написан и, по всей видимости, предназначен для взрослых, но столь же глуп. В нём речь шла о большом медведе, погибшем за наши грехи, — Пухевеликомученике. Позже, в «Чумных псах» (1977), мы увидим консервативное человеконенавистничество, почти достигающее паранойи.

Иногда мне кажется, что между грёзами упадочной Британии о её блестящем прошлом и её редкими надеждами на лучшее будущее британский средний класс всё чаще обращается к фантазиям о сельской жизни, говорящих животных и безопасных лесах, так похожих на рисунок на обоях детской. Постаревшие хиппи, домохозяйки и гражданские объединяются в этом печальном трансе. Конечно, они не едят лотосы — это было бы слишком рискованно и экзотично. Вместо этого они пожевывают успокоительную британскую капусту. Можно сказать, что большая часть американской научной фантастики написана роботами, о роботах, для роботов. В таком случае большая часть английского фэнтези написана кроликами, о кроликах, для кроликов.

Сколько это будет продолжаться?

Я считаю, что среди детских писателей только Льюиса и Адамса можно обвинить в полностью извращённом романтизме, суть которого в сентиментальных проповедях о необходимости умерить наши притязания. На них и покоится сорт консерватизма, исповедуемого ими. В случае Льюиса подобное словесное поглаживание по голове, призванное успокоить — «в конце концов, зачем учиться играть Моцарта, если можно играть Роджерса и Хаммерстайна?», — распространяется даже на его публицистику, в частности, на ужасное, но тем не менее оказавшее значительное влияние «Упражнение в критике». В любом случае, Льюис и Адамс второстепенны. Больше всех читают и почитают именно Толкина, который предал романтизм больше всех — больше даже, чем Теннисон с его «Королевскими идиллиями», пользовавшимися в викторианской Англии похожей популярностью.

Извращённый романтизм так же непривлекателен, как извращённый реализм, скажем, Айн Рэнд. Иронию Джеймса Кейбелла, иногда слишком очевидную, легче стерпеть, чем менее очевидную сентиментальность Толкина, в основном потому, что стиль Кейбелла более остроумен, изобретателен и сдержан. Уильям Моррис наивен и глуповат, но в общем и целом добродушен (хотя утопист из него лучше, чем фантаст). Дансени не очень перегружен смыслом, но безобиден. Чарльз Уильямс обращается к самолюбию среднего класса, хотя и делает это менее заметно, чем Льюис. Последний использует оболочку фэнтези для проповедей, которые так же тошнотворны, как те, что можно найти в любом сентиментальном викторианском романе. Кроме того, Льюис — плохой писатель, но это и не удивительно. Когда вы находитесь в кругу лучших друзей, где все друг друга хвалят, некогда шлифовать свои произведения.

В идеале художественная литература должна предоставить нам средства к побегу от реальности, но также, по крайней мере, навести нас на вопросы; другими словами, она должна предоставить нам отдых от волнений и в то же время указать на причины этих волнений. Лин Картер в своих «Воображаемых мирах» — единственной книге об эпическом фэнтези, которую я смог найти, — приводит типичный для любителей научной фантастики или триллеров аргумент для оправдания собственного мещанства. «Обвинение в эскапизме, — говорит Картер, — чаще всего предъявляют фэнтези и научной фантастике те, кто забывает или не замечает тот простой факт, что вся литература — и, если на то уж пошло, вся музыка, поэзия, драматургия, живопись, философия — есть временный побег от мира вокруг». Подобно многим своим коллегам — профессиональным фантастам, Картер питает неприязнь к литературе, не являющейся преимущественно эскапистской, и обвиняет её в том, что она «мрачна» и «негативна», потому что она не предоставляет ему необходимого морального и психологического успокоения. Нестандартный взгляд, например, взгляд Дэвида Линдсея («Путешествие к Арктуру»), современника Толкина, объявляется негативным. Естественно, что если вы глубоко и, как правило, бессознательно привязаны к стереотипам собственной культуры, изучение их равносильно для вас их разрушению.

Картер объявляет Спенсера «скучным», Джойса — «ужасно нудным», и, не жалея клише и эвфемизмов, сообщает нам кошмарно построенными предложениями следующее: прерафаэлиты были «шепелявыми эстетами», молодого Форда Мэдокса Брауна вовлекла в это движение чисто валлийская живость Морриса (Моррис родился в Уолтемстоу, что недалеко от Лондона; годы жизни Брауна — 1821-93, годы жизни Морриса — 1834-96), а поскольку Толкин получил Командора ордена Британской империи (не рыцаря), его следует называть «Сэр Джон». Но, по крайней мере, Картер — не сноб, в отличие от некоторых его американских единомышленников. Нет никого хуже американского литературного сноба из провинции — Гор Видал тому лишь самый яркий пример. В недавней антологии Роберта Бойера и Кеннета Загорски «Фантастическое воображение» сказано: «Рассказы, которые вы найдёте здесь — не просто высокое фэнтези, но и прекрасная литература».

Среди авторов, там представленных, — К. С. Льюис, Джон Бакен, Фрэнк Р. Стоктон и Ллойд Александер. Ни одного из них нельзя сравнить, скажем, с Фрицем Лейбером, произведения которого печатались в основном в журналах и сериях в мягких обложках. Годами претенциозные американские любители триллеров игнорировали Хэммета и Чандлера в пользу менее талантливых английских писателей, например, Дороти Л. Сэйерс. Теперь то же самое происходит с американскими фантастами. Если вы копируете английский стиль настолько тщательно, насколько можно, похвала вам гарантирована, но если вы используете более живой американский язык, на вас смотрят как на менее литературного автора. Суть дела остаётся в том, что превозносимые авторы не являются первосортными или литературными.

Просто они чаще, чем обычно, льстят посредственности и укрепляют средний класс в его сентиментальности. Поэтому, как следствие, они не представляют угрозы тщательно поддерживаемым общественным и интеллектуальным нормам.

Тем не менее, и у Теннисона есть неплохие стихи. К тому же, он послужил вдохновением для превзошедших его поэтов, которые изучили материал, вдохновлявший его, и нашли ему лучшее применение. К примеру, и Суинбёрн, и Моррис использовали старинные балладные размеры намного успешнее, чем сам Теннисон. К тому же, они не смягчали жестокое содержание этих баллад, в отличие от него. Безусловно, и сам Толкин послужит вдохновением для авторов, которые найдут сырью, что представляют собой его творения, лучшее применение. Я был бы очень рад, если бы сельскому фэнтези наступил долгожданный конец.

Пожалуй, самое печальное последствие произведений Толкина — новый коммерческий жанр, который он породил. В мире, где я вырос, лучшим англоязычным писателем двадцатого века считался Джойс. Я лично считаю, что Фолкнер лучше, другие выбрали бы, скажем, Конрада. Томас Манн — колосс и образец мифической, моральной литературы. Но ввести Толкина в подобное обсуждение значит расписаться в наших низких стандартах и устремлениях. Неужели мы настолько поглупели, что «Властелин колец» провозглашается книгой, наиболее полно выразившей наше столетие, вместо «Улисса»? У наиболее последовательных имитаторов Толкина английский, кажется, неродной язык, который им к тому же весьма дурно преподавали.

Многие из них настолько невероятно плохи, что не поддаются никакому описанию. Вряд ли их даже стоит отдельно перечислять. Терри Пратчетт как-то сказал, что всех его читателей зовут Кевин. Ему повезло — он единственный Терри в мире фэнтези, кто умеет составлять приличные сложноподчинённые предложения. В мире скандальных фильмов и искусственно выращенных поп-групп неудивительно, что авторы, которые лишь переписывают сюжеты более талантливых писателей, получают признание. Неудивительно также и то, что они купаются в роскоши, подобно наиболее успешным проституткам. Но если мы делаем вид, будто подобная капуста с эффектом привыкания есть нечто большее, чем самый плохенький любовный роман или вестерн, это лишь говорит о нашем интеллектуальном упадке и о том, что наши образовательные стандарты находятся в свободном падении.

Перевод А. Голиковой