Инженеры уходят в бой…
Поезд отошел тихо, без гудков. За окном поплыли забитые железнодорожными составами пути, а затем затемненные пригороды Ленинграда. В вагоне преобладали военные. Из соседнего купе доносились обрывки фраз; «Прорвались к Таллину… Бои под Одессой… Передавали — наши самолеты бомбили Берлин…»
Из бумажника вытаскиваю тщательно сложенное полученное утром командировочное предписание: «9 августа 1941 года. Заместителю начальника инженерного электроэнергетического факультета Военной электротехнической академии имени С. М. Буденного военинженеру 3 ранга тов. Харченко В. К. надлежит отправиться в распоряжение Начальника НИВИИ Красной Армии для выполнения специального задания. Время возвращения к месту штатной службы 26 августа 1941 г. Основание: телефонограмма ГВИУ КА».
Вместе со мной в Москву по вызову Главного военно-инженерного управления Красной Армии едут заместитель начальника кафедры теоретических основ электротехники нашей академии военинженер 2 ранга И. Н. Гуреев и старшие преподаватели военинженер 2 ранга П. Г. Бондаренко и военинженер 3 ранга М. А. Марголин. Словно прочитав мои мысли, сидящий напротив Гуреев спросил:
— Как думаете, Виктор Кондратьевич, скоро обратно вернемся?
— Дня через три-четыре, Иван Николаевич, ну от силы через неделю…
Как мы тогда ошибались! Снова попасть в Ленинград мне удалось лишь спустя много месяцев, пройдя сквозь тяжелые военные испытания…
А с Ленинградом связано было очень многое… В детстве и юности город на Неве воспринимался мной как символ революции, неразрывно связанный с легендарной «Авророй», кронштадтскими матросами с пулеметными лентами через плечо, путиловскими рабочими в кожанках, идущими на штурм Зимнего дворца…
Приехал я в Ленинград с Украины весной 1929 года. За плечами было восемнадцать лет, профтехшкола, давшая специальность столяра-станочника. В руках старенький чемоданчик с нехитрыми пожитками. У меня было страстное желание работать и учиться. В городе у меня не то что родственников, даже знакомых не было. Да, на такой шаг может решиться только молодость, которая верит в свою счастливую звезду, а главное — в здоровье и силу!
Работу в Ленинграде найти оказалось не так-то просто. Пришлось пойти на биржу труда и стать на учет по своей профессии столяра-станочника. Несколько раз посылали на временную работу, а осенью 1929 года вручили направление на электротехнический завод «Красная заря» (бывший Эриксоп), на Выборгской стороне.
На заводе начал трудиться на столярном фрезерном станке. Вскоре товарищи выбрали меня секретарем комсомольской ячейки цеха, а еще через несколько месяцев — в заводской комсомольский комитет. Незабываемым событием была поездка в Москву на IX съезд ВЛКСМ, куда меня направили в составе делегации комсомольцев Выборгского района. Молодежь у нас на заводе подобралась боевая, многие ребята из потомственных рабочих семей, прошедших через революцию и гражданскую войну. Комсомольские собрания всегда проходили живо. Критиковали нас, молодежных вожаков, доставалось и администрации… Часто организовывались различные экскурсии и походы. Ездили к шефам-морякам в легендарную крепость на Балтике — Кронштадт. До сих пор помню грозные бетонные форты и… чрезвычайно вкусные макароны «по-флотски», которыми нас угостили шефы.
Жить довелось в производственно-бытовой коммуне, находившейся в Шувалове — пригороде Ленинграда. Коммуна носила имя Василия Фокина — руководителя комсомольцев Выборгского района, героически погибшего в боях с белогвардейцами.
В двухэтажном рубленом добротном доме на улице Володарского, 16, размещалось около сотни молодых рабочих «Красной зари», Оптического, имени Карла Маркса, Металлического и других предприятий Выборгской стороны. Место здесь было чудесное, особенно зимой, когда снегом покрывались перелески и холмы, с которых так хорошо было кататься на лыжах. Рядом было и Парголово — излюбленное место лыжных прогулок ленинградцев. Не удивительно, что многие «коммунары» (так нас все называли) стали увлекаться лыжным спортом.
Почти все комсомольцы не только работали, но и учились. Сейчас можно только удивляться, как при такой нагрузке мы проводили многочисленные собрания, шумные диспуты. Особенно любили встречи с участниками Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны. Слушая этих людей, мы еще больше начинали ценить все то, что завоевало для нас старшее поколение, все данное Советской властью.
На заводе «Красная заря» в августе 1930 года меня приняли в кандидаты в члены ВКП(б), а через год на цеховом собрании поздравили как члена Коммунистической партии.
В конце 1931 года вызвали в райком партии и предложили пойти на комсомольскую работу в трест Лентрамвай. Уходить с завода, расставаться с товарищами не хотелось, но пришлось подчиниться партийной дисциплине. Но и на новом месте трудиться долго не пришлось. Опять вызов в райком. Секретарь начал издалека. Рассказал о происках японских империалистов в Маньчжурии у границ Советского Союза, о фашизме, поднимающем голову в Германии. Конец беседы был совершенно неожиданным: предложил пойти учиться в Военно-техническую академию имени Феликса Эдмундовича Дзержинского.
О военной службе я как-то не думал. Правда, активно принимал участие в военизированных походах, любил стрелять в тире. А тут всю свою жизнь связать с армией, стать кадровым командиром! Но видимо так было нужно. К тому же и учиться направляли на военного инженера-электрика, а получить высшее техническое образование было моей заветной мечтой.
Так в октябре 1932 года стал слушателем Военной электротехнической академии.
В первые месяцы армейской жизни было трудновато. Нет, не физически. Работа на заводе была хорошей закалкой. Помогло и систематическое занятие спортом, особенно лыжами. Непривычен был жесткий, рассчитанный по минутам режим, необходимость безоговорочного повиновения командирам. Сначала казалось странным, что командир отделения, сверстник по возрасту, мог сделать замечание за небрежно заправленную койку, заставить вымыть пол в казарме. Однако постепенно все пришло в норму. Через три месяца нам присвоили звания командиров отделений. В петлицах появились два треугольника. Товарищи шутили, когда девушки спрашивали о звании: «Имеем ромб врассыпную!»
Не легко было и когда начались занятия в аудиториях академии. Систематически не хватало времени. Учеба требовала его очень много, тем более что общеобразовательная подготовка была не ахти какая, а отставать от товарищей не позволяло самолюбие. Много времени отнимал и лыжный спорт, которым я сильно увлекался. Хотелось продлить сутки хотя бы на несколько часов. Ну а так как это невозможно, то приходилось время выкраивать за счет сна. Ничего, молодой, здоровый организм справлялся!
В академии работали очень хорошие преподаватели. Они делали все возможное, чтобы слушатели получили глубокие, твердые знания. С особой теплотой вспоминается энтузиаст электротехники Луценко… Отличным специалистом и педагогом был заведующий кафедрой электрических машин Аглицкий. Всегда с интересом слушали лекции заведующего кафедрой электродвигателей Арефьева. Преподаватель высшей математики Ладон заставил нас проникнуться уважением к абстрактным цифрам, понять их важность в будущей работе. С интересом слушали мы и лекции по радиотехнике Самарина. До сих пор с благодарностью вспоминаю начальника кафедры физической подготовки Соловьева, который сумел привить нам вкус не только к спорту, но и к строевой подготовке. Его девизом было: «Настоящий командир должен быть отличным строевиком!» Соловьев отличался редким оптимизмом и заражал нас своей бодростью, а это здорово помогало в учебе и в жизни. Летом играл в волейбол. Зимой же занимался горнолыжным спортом и прыжками с трамплина. Мне страстно хотелось птицей взлететь над заснеженными деревьями. Начинать, конечно, пришлось с небольшого. Вскоре были освоены в Юкках прыжки с трамплина длиной в десять — двенадцать метров. В 1937 году стал чемпионом Красной Армии по прыжкам с трамплина, а годом позже — занял второе место на первенстве Советского Союза. Звание чемпиона Красной Армии по этому виду спорта удерживал до 1941 года.
…Мысли о прошлом неожиданно прервал резкий толчок. Стремительно нарастающий грохот буферов… Поезд несколько раз дернулся и остановился. В наступившей тишине слышен гул самолета. «Неужели фашист?» — обожгла мысль. Даже не тревожная. Об опасности тогда не думалось. Просто это казалось невероятным. Ведь по сводкам фронт еще так далеко! А потом, неужели допустят фашиста к Москве наши прославленные соколы? Сомнения рассеяла четкая, похожая на стук отбойных молотков пулеметная очередь. Где-то совсем рядом ухнул тяжелый разрыв, потом еще несколько. По обшивке вагона застучали осколки и комья земли. Звякнуло разбитое оконное стекло. Шум авиационного мотора постепенно затих. Паровоз дал короткий свисток, поезд тронулся. Несколько километров он шел медленно. Видимо, машинист боялся, что фашистский самолет повредил путь, затем за окном снова с привычной частотой замелькали телеграфные столбы.
Поезд прибыл в Москву утром, часов в десять. Широкий перрон поразил непривычной пустотой. Почти не было встречающих, не сновали с предложением услуг вездесущие носильщики. Да и в толпе, хлынувшей из вагонов, было очень мало женщин, а в одежде мужчин преобладали защитные гимнастерки.
…Из Москвы до места назначения нужно было добираться пригородным поездом с другого вокзала. Туда долго пришлось трястись на трамвае. До посадки оставалось немного времени, и я с удовольствием выпил в буфете кружку холодного пива — роскошь в Ленинграде уже недоступная.
Паровик тянулся медленно. Он подолгу останавливался на каждой станции, пропуская идущие с фронта санитарные поезда. Они шли молчаливо-суровые, как грозное напоминание о бушующей войне. Лишь изредка в окнах мелькала белая косынка медицинской сестры или бледное лицо раненого с многодневной щетиной на подбородке.
Два раза нас обгоняли эшелоны с войсками. На железнодорожных платформах везли новенькие орудия, грузовики, полевые кухни, повозки. В широко открытых дверях товарных вагонов стояли бойцы в еще не обмятых зеленых гимнастерках.
До нужной мне железнодорожной станции поезд шел раза в три дольше, чем указывалось в довоенном расписании. Дальше до Научно-исследовательского военно-инженерного института предстояло добираться пешком — минут пятнадцать — двадцать хорошего хода. День был солнечный и жаркий, и, хотя вещей у меня было немного — всего один портфель, пока дошел, вспотел порядочно.
И когда неожиданно впереди за ветвями деревьев показались серебристые воды пруда, а за ним, на пригорке, белое трехэтажное здание института, мелькнула совершенно неподходящая мысль: «Эх, хорошо б сейчас искупаться!» Сразу же стало стыдно за неуместное желание: «Люди на фронте воюют, вызвали для выполнения специального задания — а тут купаться захотел!»
Разговор с начальником института военинженером 1 ранга В. И. Железных был короткий:
— Прибыли? Ну и отлично! Поступите в распоряжение военинженера 2 ранга Иоффе — начальника электротехнического отдела!
Владимира Ивановича Железных хорошо знал еще по академии. Он работал начальником факультета, а я был его заместителем и всегда поражался энергии и целеустремленности этого человека. Сейчас Владимир Иванович выглядел очень утомленным. Чувствовалось, что Железных систематически недосыпал. Однако говорил он, как всегда, неторопливо, тщательно взвешивая каждую фразу.
Через несколько минут в кабинет быстро вошел стройный, подтянутый военинженер 2 ранга, смуглый, с густой шапкой курчавых жестких волос — Михаил Фадеевич Иоффе. С ним я тоже был знаком еще по академии. Правда, не очень близко, так как учились на разных факультетах, да и выпускался он на два года раньше. Рассказывали, что М. Ф. Иоффе прекрасно учился и отлично выполнял графические работы. Представленный им дипломный проект подземной электрической станции был глубоко продуман и фундаментально разработан. Мне Михаил Фадеевич больше был известен как хороший спортсмен. Не раз приходилось встречаться на лыжных соревнованиях и на ледяном поле. Играл Иоффе в хоккей горячо, азартно, а главное, был уж очень подвижен, — казалось, один заполнял всю площадку.
Окончив академию, Иоффе служил в Карельском укрепленном районе, где занимался энергооборудованием и электризуемыми заграждениями. Во время советско-финляндского конфликта принимал непосредственное участие в боевых действиях и был награжден орденом Красного Знамени.
Иоффе предложил пройти к нему в кабинет. Там сидело несколько военных, из которых мне знаком был только военинженер 3 ранга Д. С. Кривозуб. Расспросив, как обстоят дела в Ленинграде, Михаил Фадеевич начал рассказывать:
— Будем вместе работать над электризуемыми заграждениями.
Разговор прервал телефонный звонок. Взяв трубку, Иоффе встал: видимо, звонило какое-то большое начальство.
— Извините, срочно вызывают в Москву! — Михаил Фадеевич стал укладывать в сейф бумаги со стола… — С работой отдела вас ознакомит Дмитрий Семенович Кривозуб.
С этим чернобровым, с сократовским лбом, рослым военным инженером я часто встречался еще в академии, хотя он и окончил ее на два года раньше. Знал Дмитрия Семеновича как отличного лыжника, занимавшего первые места на академических соревнованиях, и волейболиста, выступавшего за сборную академии. Кривозуб неплохо играл в шахматы и особенно страстно увлекался альпинизмом: побывал на сборах в Хибинах, поднимался на Эльбрус, путешествовал по Тянь-Шаню, участвовал во второй всеармейской олимпиаде. С Дмитрием мы давно не виделись, поэтому поинтересовался:
— Как попал в институт? Учился в адъюнктуре и вдруг неожиданно исчез из Ленинграда, словно растворился…
— История простая. В декабре сорокового закончил адъюнктуру. Предложили остаться на кафедре. В это время в академию приехал Михаил Фадеевич. Уговорил перейти в институт. Напирал в основном на то, что буду заниматься полезным и творческим делом, а не по девять раз читать одни и те же лекции. С февраля сорок первого работаю здесь…
— Ну, а мы зачем потребовались?
— Через неделю после начала войны, — рассказывал Кривозуб, — Иоффе срочно вызвали в какие-то высокие сферы, чуть ли не в Государственный Комитет Обороны, и приказали дать заключение на предложение одного изобретателя-железнодорожника. Он выдвинул идею электризации почвы и создания таким образом непреодолимого рубежа для врага. Иоффе доложил, что в принципе это возможно, но нужны очень большие мощности. Затем он напомнил о существующем оборудовании для электризуемых заграждений. Есть, например, комплект с электростанцией АЭ-1, готовится серийный выпуск АЭ-2. Электризуемыми заграждениями заинтересовались и предложили дать развернутые соображения по их развитию и боевому применению. Вот для этих-то работ и вас вызвали из академии…
Теперь мне многое стало ясно. Уже в первые дни войны мне пришлось заниматься электризуемыми заграждениями в укрепленном районе на Карельском перешейке. Еще в начале тридцатых годов для защиты Ленинграда здесь были построены десятки мощных железобетонных огневых точек с орудиями и пулеметами. Многие из этих сооружений были двухэтажными, имели свои электростанции, колодцы для снабжения водой — все это позволяло в случае необходимости вести бой даже в условиях полного окружения. После советско-финляндского конфликта, в соответствии с мирным договором, граница была отнесена от города Ленина более чем на сотню километров. Укрепленный район, на который было затрачено много сил и средств, оказался в глубоком тылу. Поэтому часть сооружений была законсервирована, на некоторых была снята часть оборудования. В начале войны было решено срочно восстановить боеспособность Карельского укрепленного района. Нашей академии было поручено заняться устройством электризуемых заграждений. Для этого намечалось использовать систему Ленэнерго — электрическую энергию электростанций Ленинграда и Волховской ГЭС.
Впервые в боевой практике электризуемые заграждения были применены русскими войсками во время русско-японской войны. По предложению минного офицера эскадренного броненосца «Пересвет» лейтенанта Н. В. Кроткова при обороне крепости Порт-Артур устраивались так называемые электрические изгороди. При этом гладкая проволока, по которой пропускался электрический ток высокого напряжения, прикреплялась к деревянным кольям с помощью фарфоровых изоляторов. Ток на заграждения подавался с центральной электрической станции крепости.
Теоретически идею использования электризуемых заграждений для военных целей еще в 1894 году выдвинул в своей книге «Не быль, но и не выдумка» замечательный русский электротехник В. Н. Чиколев. Без сомнения, лейтенант Кротков знал об этой работе и на практике осуществил предложение Чиколева. Во время первой мировой войны электризуемые заграждения, впервые примененные русскими саперами в Порт-Артуре, широко использовались многими воюющими армиями.
На Карельском перешейке электризуемые заграждения состояли из трех-четырех рядов деревянных кольев, к которым на роликовых изоляторах подвешивалась колючая проволока. Ток должен был подаваться по кабелям от специальных подстанций. Все это предстояло соорудить в очень сжатые сроки. Поэтому здесь дружно работали бок о бок саперы, пехотинцы, местные жители под общим руководством слушателей и преподавателей академии.
Не хватало материалов и инструментов. Через несколько дней стали дефицитными изоляторы. Сразу же народная смекалка подсказала выход: нашли черные резиновые трубки. Их разрезали на короткие, в три-четыре сантиметра кусочки. Разрезав вдоль, надевали на проволоку и прибивали скобой к колу. Когда черные трубки кончились, нашли большой запас красных. Кое-кто их красил дегтем или смолой — чтобы меньше были заметны на кольях и не подсказывали противнику, что заграждение находится под током…
Кроме стационарных подстанций на Карельском перешейке для устройства электризуемых заграждений использовались и передвижные электростанции АЭ-2. Они подавали ток на специальную сетку шириной два с половиной метра, подвешиваемую на специальных кольях на высоте около тридцати сантиметров над землей.
В Главном военно-инженерном управлении Красной Армии работам по устройству электризуемых заграждений придавали большое значение. Вот почему из нашей академии в Москву срочно было вызвано несколько специалистов, а меня направили в Научно-исследовательский военно-инженерный институт. Однако работать в нем пришлось очень недолго.
Для создания вокруг Москвы системы электризуемых заграждений было организовано при штабе Западного фронта управление специальных работ во главе с М. Ф. Иоффе. Заместителем его назначили И. Н. Гуреева, меня — начальником штаба. Управлению были подчинены несколько электротехнических рот. В помощь военным инженерам призвали специалистов из Мосэнерго и Моссельэнерго А. И. Галицына, А. А. Кузнецова, Н. С. Лебедева, Г. В. Сербиновского и других.
Сначала на картах наметили принципиальную схему электризуемых заграждений в системе оборонительных полос вокруг столицы. Затем произвели рекогносцировку местности. При этом старались наши заграждения теснее увязать со строительством укреплений. Правда, делать это приходилось, сообразуясь с пометками на картах и схемах, так как обычно мы работали первыми. Фортификаторы приступили к разбивке своих сооружений несколько позднее.
Строительство подмосковного пояса электризуемых заграждений было разделено на участки. Участки возглавили опытные специалисты: М. И. Ершов, И. В. Тихомиров, Д. С. Кривозуб, М. С. Рошаль, П. Г. Бондаренко…
Всего по фронту линия наших электризуемых заграждений простиралась на сто пятьдесят километров. Начиналась она на севере у Хлебниково, шла западнее Нахабино и Красной Пахры и оканчивалась на юге в районе Подольска. В истории военного дела это был первый случай использования электризуемых заграждений в таких масштабах.
Электризуемые заграждения представляли собой четыре ряда обычного усиленного проволочного забора, из которых три были обычными, а один, наиболее удаленный от противника, находился под током. Энергия должна была поступать от московских электростанций по существующим линиям электропередач. Предполагалось использовать имеющиеся трансформаторные подстанции и будки. Однако предстояла большая работа по прокладке магистралей непосредственно к заграждениям, кое-где необходимо было установить дополнительные трансформаторы. Положение усложнялось острым недостатком материалов. Достаточно сказать, что несколько тонн медной проволоки удалось получить только по решению Государственного Комитета Обороны. Лес для кольев заготовляли сами, всеми возможными путями доставали гладкую и колючую проволоку, шланговый кабель.
В этих вопросах совершенно незаменимым оказался наш помпоснаб военинженер 3 ранга Константин Владиславович Зимницкий. Вначале мы довольно скептически относились к его хозяйственным способностям. Высокий, всегда опрятно, даже щеголевато одетый и, несмотря на полноту, подвижный, Константин Владиславович внешне не подходил под установившийся стандарт пронырливого ловкача-доставалы. Однако Зимницкий в труднейших условиях военного времени ухитрялся получать самые дефицитные материалы: кабель, изоляторы, проволоку и даже наряды на лес.
* * *
Вначале штаб управления размещался в главном здании Научно-исследовательского военно-инженерного института. Здесь было просторно, так как институт был эвакуирован на восток.
Как-то меня вызвал Иоффе:
— Виктор Кондратьевич! Вы назначены начальником гарнизона!
Никакого восторга от этого назначения я не испытывал. В нашем гарнизоне дислоцировалось много воинских частей. По многим самым разнообразным вопросам командиры их обращались к начальнику гарнизона.
— Дайте трактора, пушки застряли! — просит майор, командир артиллерийского полка.
Ну а где их взять? Что у меня — МТС или филиал Челябинского тракторного?
В другой раз спрашивают, где находится гарнизонная гауптвахта. А ее в гарнизоне вообще не было. Чаще же всего просили помочь продовольствием. Трудно было отказать, когда небритый, с воспаленными глазами командир, только что вышедший из боев, просил:
— Дайте хоть что-нибудь! Понимаете, люди голодные…
У эвакуированного Научно-исследовательского военно-инженерного института осталось хорошее подсобное хозяйство. Было много свиней, успели снять отличный урожай картофеля.
Ну, я по простоте душевной и по неопытности в хозяйственных вопросах писал записки: «Выдать начальнику стройучастка такому-то столько-то свиней, столько-то килограммов картошки». Больше всего получало, конечно, наше управление специальных работ, однако не отказывал в трудных случаях и другим частям, находившимся в нашем гарнизоне. Тем более что фронт с каждым днем приближался и думать об эвакуации в тыл свиней и картофеля не приходилось.
Из-за неискушенвости в финансово-интендантских тонкостях оформление всех этих дел производилось не всегда по правилам. Не до них было в то время…
Позже, в 1942 году, когда гитлеровцев разбили и отбросили от Москвы, я горько пожалел о своей простоте, граничащей с легкомыслием! Как бы понадобились тогда расписки о получении продуктов, оформленные по всем правилам, да еще с печатями!
Вернувшийся из эвакуации хозяйственник института Степанов потребовал отчета о брошенном им в 1941 году подсобном хозяйстве.
Он кричал:
— Куда девали наших свиней?
Для меня дело пахло крупной неприятностью. Степанов написал жалобу начальнику инженерных войск Западного фронта генерал-майору инженерных войск Михаилу Петровичу Воробьеву.
С объяснениями к генералу ездил М. Ф. Иоффе, как мой непосредственный начальник. О чем они говорили, мне неизвестно. Знал лишь одно: Михаил Фадеевич умел постоять за своих подчиненных. Кроме того, он обладал редкой способностью убеждать собеседника в своей правоте. Как бы там ни было, «свинячье» дело закрыли…
В октябре 1941 года фронт медленно приближался к Москве. В сером осеннем небе все чаще раздавался надсадный, вибрирующий звук моторов гитлеровских бомбардировщиков. Почти каждый день над ближайшей железнодорожной станцией, входившей в черту нашего гарнизона, пролетали разведывательные самолеты с черными крестами на крыльях.
А однажды ранним октябрьским утром на железнодорожной станции стали рваться и немецкие авиационные бомбы. Вскоре мне доложили, что бомбежка не причинила существенного ущерба, только вот одна невзорвавшаяся бомба застряла около главного пути.
— Что делать? — спрашивали железнодорожники.
— Движение по пути с бомбой, и желательно по соседнему, прекратить! Сейчас же выезжаю к вам!
Минут через двадцать вместе с шофером и солдатом-минером был на месте происшествия. Почти все авиационные бомбы разорвались на пустырях. Только одна разрушила старый сарай и немного повредила жилой дом. К счастью, дело обошлось без жертв.
Одна из бомб не взорвалась. Она-то и вызвала переполох. Попала бомба не между рельсами, как сообщили мне по телефону. Выкрашенный в серый цвет стабилизатор торчал в гравийном полотне в каком-нибудь полуметре от рельса. Почему она не взорвалась, я не знал. Ясно было одно: пока страшный гостинец, готовый взорваться в любую минуту, не обезврежен, пропускать поезда через станцию нельзя!
Конечно, проще всего было подорвать бомбу на месте. Но, судя по стабилизатору, она весила килограммов пятьдесят. Взрыв не только разрушил бы железнодорожный путь и оставил большую воронку, но и мог повредить станционные здания. Это задержит движение эшелонов на несколько часов.
Железнодорожников с красными флажками поставил в оцепление, со строгим предупреждением никого не подпускать к бомбе, и вместе с минером принялись за работу…
В плотный, утрамбованный гравий лопата входила плохо. Приходилось осторожно отбрасывать чуть ли не по одному камешку. Работали по очереди. Когда бомба была отрыта, гимнастерки на нас были мокрые. С трудом вытащили бомбу, оттащили на пустырь и уложили в какую-то яму. Подорвать ее было делом уже не трудным.
Узнав об этой истории, М. Ф. Иоффе строго меня отчитал:
— Что, других дел не было или геройство решил показать?
Тогда немного обиделся на Михаила Фадеевича. Позже понял, что он был прав. Хороший командир должен организовать работу, а личное участие нужно лишь там, где это действительно необходимо…
* * *
Во второй половине октября в управлении специальных работ появилось не совсем обычное подразделение — взвод специального назначения. У прикрытых брезентом грузовиков этого подразделения всегда прохаживались часовые с автоматами наизготовку и никого не подпускали близко. Даже в штабе управления только ограниченный круг лиц знал, что на грузовиках находится техника особой секретности.
Командовал взводом двадцатипятилетний невысокий блондин, младший воентехник Евгений Александрович Кожухов. История появления у нас этого взвода была не совсем обычная…
Будучи по служебным делам в Главном военно-инженерном управлении, М. Ф. Иоффе случайно встретил Е. А. Кожухова. Зная какими делами занимается этот командир, Иоффе деловито спросил:
— Какими судьбами?
— Да вот срочно сформировали отдельный взвод, отобрали технику и на автомашинах отправляемся на Западный фронт.
— Как личный состав, в порядке ли техника? — поинтересовался Михаил Фадеевич.
— Людей, пятьдесят человек, отбирал из целого батальона. Командиры отличные: Андрей Гребенюк, Георгий Буроменский, Василий Москальченко, Владимир Осинцев. Приборы тоже взяли наиболее чувствительные. Получили новенькую радиостанцию РАФ на ЗИС-6 повышенной проходимости.
— Отлично! — голос Иоффе уже отливал металлом. — Приказом начальника инженерного управления Западного фронта генерала Воробьева взвод будет передан в управление специальных работ. Приказ сейчас будет подписан…
На вооружении взвода были совершенно секретные в то время приборы для управления взрывами по радио. Таких не имела ни одна армия мира. Сейчас можно уже рассказать кое-какие подробности об их создании.
Зарождение этого принципиально нового боевого средства относится к самым первым годам существования Советской власти. Летом 1921 года к Владимиру Ильичу Ленину обратился талантливый изобретатель железнодорожный техник Владимир Иванович Бекаури.
Он рассказал Владимиру Ильичу о тех колоссальных перспективах, которые открывает использование последних достижений радиотехники в области военного дела. Особенно подробно изобретатель говорил о возможности управлять по радио самолетами, танками, кораблями, а также взрывать на большом расстоянии различные фугасы. Он показал схемы, предварительные расчеты…
18 июля 1921 года Бекаури доложил о своих предложениях в области военной техники на заседании Совета Труда и Обороны и 9 августа получил мандат, подписанный Председателем Совета Труда и Обороны В. И. Ульяновым (Лениным), Председателем Всероссийского Совета Народного Хозяйства П. А. Богдановым и секретарем СТО Л. А. Фотиевой.
В документе говорилось:
«Дан на основании постановления Совета Труда и Обороны от 18 июля с. г. изобретателю Владимиру Ивановичу Бекаури в том, что ему поручено осуществление в срочном порядке его, Бекаури, изобретения военно-секретного характера.
Для выполнения этого поручения т. Бекаури предоставляется:
1. Организовать технические бюро и отдельную мастерскую.
2. Производить всевозможные по ним расчеты работ.
3 Получать по нарядам от государственных снабжающих органов материалы, инструменты, инвентарь и прочее необходимое оборудование, а в случае невозможности получения из государственных ресурсов приобретать указанные предметы на вольном рынке.
4. Производить соответствующие опыты и испытания…»
Вскоре в Петрограде было создано Особое техническое бюро по военным изобретениям специального назначения (Остехбюро).
Началась напряженная работа, и уже к концу 1924 года были изготовлены и испытаны первые образцы приборов для управления взрывами на расстоянии с помощью радиоволн. Результаты испытаний были доложены Народному комиссару по военным и морским делам М. В. Фрунзе, который всегда придавал большое значение оснащению нашей армии новейшими видами военной техники и оказывал Остехбюро всемерную поддержку.
После ряда испытаний приборы «Беми» (по начальным буквам фамилий Бекаури и его ближайшего помощника В. Ф. Миткевича — впоследствии академика) в 1929 году были приняты на вооружение Красной Армии. В налаживании их серийного производства на одном из ленинградских заводов помогли М. Н. Тухачевский и С. М. Киров. В 1932 году в составе Особой Краснознаменной Дальневосточной армии создается первая в мире отдельная рота специального назначения, снабженная приборами «Беми».
К сожалению, талантливый изобретатель в 1937 году трагически погиб. Работы над совершенствованием приборов для управления взрывами по радио продолжили соратники и ученики Бекаури.
К началу Великой Отечественной войны в составе советских инженерных войск были отдельные роты и взводы специального минирования, имевшие на вооружении прибор Ф-10 для взрыва фугасов на расстоянии. Этот прибор был значительно более совершенен, чем его отдаленный предшественник «Беми». Прежде всего это касалось повышенной устойчивости к действию различных «посторонних» радиостанций. Сам прибор весил около шестнадцати килограммов. В комплект также входили аккумуляторные батареи весом восемнадцать килограммов. Прибор Ф-10 сохранял свою работоспособность до 40–60 суток. Он предназначался для минирования наиболее важных объектов: железнодорожных и шоссейных мостов, дамб, важных участков дорог, особенно в дефиле, крупных зданий.
Началась Великая Отечественная война. Советские минеры начали применять приборы Ф-10 для взрывов на расстоянии. Так, действовавшая на Северном фронте рота специального минирования уже к 7 июля установила несколько радиоуправляемых фугасов. Вес их зарядов составил одиннадцать тонн взрывчатых веществ. 12 июля с расстояния около ста пятидесяти километров были взорваны три фугаса с зарядом по двести пятьдесят килограммов каждый в зданиях города Струги Красные. Там в это время расположились гитлеровцы из 56-го механизированного корпуса. Это был первый в мире случай боевого использования управляемых по радио фугасов.
На Северо-Западном фронте действовали два взвода специального минирования. На стыке Северо-Западного и Западного фронтов с начала июля использовал приборы Ф-10 отряд заграждений под командованием военинженера 2 ранга В. Н. Ястребова. На Западном фронте было четыре отдельных взвода специального минирования. На Юго-Западном фронте было три взвода специального минирования. В основном они действовали в Киевском укрепленном районе.
Под Москвой осенью 1941 года был сформирован запасной батальон специального минирования. Один взвод под командованием старшего сержанта Н. Н. Сергеева был направлен в Харьков.
Прибыв в Харьков в середине октября, когда передовые танковые части 6-й гитлеровской армии уже вели бои на подступах к городу, саперы сразу приступили к выполнению заданий. Прежде всего им было приказано заминировать так называемый «дом Косиора», здание, где в мирное время жили руководящие партийные и советские работники.
Хорошо зная, что гитлеровцы, наученные горьким опытом первых недель войны, тщательно проверяют все крупные здания в захваченных населенных пунктах, Сергеев решил перехитрить врага. Мина с прибором Ф-10 была установлена в подвале на глубине около пяти метров. Сверху же, в двух метрах от поверхности, поставили обычную мину замедленного действия с зарядом сто килограммов и часовым замыкателем.
Расчет старшего сержанта полностью оправдался. Ворвавшись в город, гитлеровцы стали производить тщательный поиск мин в больших зданиях, предназначенных для расположения войск. Им удалось найти верхнюю мину, установленную в «доме Косиора». Однако основной «сюрприз» фашисты так и не обнаружили.
В здание въехал начальник гарнизона Харькова генерал-майор фон Браун со своим штабом. Однако прожил он здесь недолго. В 4 часа 20 минут 13 ноября 1941 года дом, в пламени и дыму, взлетел в воздух. Под его обломками нашли свою могилу генерал и десятки гитлеровцев. По команде, переданной воронежской радиостанцией, мина сработала!
Мины, управляемые по радио, успешно использовались и на других участках советско-германского фронта. Гитлеровское командование после целого ряда «таинственных взрывов» начало догадываться о том, что советские инженерные войска применяют новое боевое средство. Однако никаких конкретных сведений фашисты не имели. Об этом убедительно свидетельствует приказ Гитлера, захваченный нашими войсками во время разгрома вражеских армий под Москвой. В нем говорилось:
«Русские войска, отступая, применяют против немецкой армии «адские машины», действие которых еще не определено. Разведка установила наличие в боевых частях Красной Армии особых специалистов — саперов-радистов специальной подготовки. Всем начальникам лагерей для военнопленных пересмотреть содержащийся состав с целью выявления специалистов этой номенклатуры.
При выявлении военнопленных по специальности сапер-радист специальной подготовки последних самолетом немедленно направить в Берлин. О чем докладывать по команде лично мне».
Весной 1942 года Гитлер снова приказывает любыми средствами добыть сведения о «русской адской машине».
Однако грозные приказы так и остались невыполненными. Саперы — специалисты по радиоуправляемому минированию в плен не сдавались. Ничего не удалось узнать и фашистским специалистам. Немного приоткрыть завесу тайны, окружавшую «технику особой секретности», противнику удалось только осенью 1942 года, да и то благодаря предателю из военизированной охраны, перебежавшему к гитлеровцам и выдавшему места установок мин в городе Краснодар.
Потеряв несколько саперов, подорвавшихся на элементах неизвлекаемости, гитлеровцам тогда удалось заполучить в свои руки несколько приборов Ф-10. Немецкие специалисты, которым они были переданы для изучения, не могли скрыть своего восхищения высоким техническим совершенством «русских адских машин».
Несмотря на все требования Гитлера, ученым и инженерам третьего рейха только в 1943 году удалось разработать «свою» конструкцию управляемых по радио фугасов. Нужно сказать, что гитлеровская мина по весу и габаритам была значительно больше советской, в связи с чем поиск ее нашими саперами существенно облегчался.
Управляемые по радио советские мины причинили гитлеровцам немалые потери. Но дело было не только в этом.
Приборы Ф-10 вместе с обычными минами замедленного действия создавали в стане врага нервозность, затрудняли использование и восстановление мостов, железнодорожных узлов, крупных зданий и других важных объектов. Они заставляли противника терять время, столь драгоценное для наших войск суровым летом и осенью 1941 года. Выигранное время давало нам возможность закрепиться, подтянуть к угрожаемым направлениям войска.
У нас на Западном фронте во время битвы под Москвой действовали четыре взвода специального назначения. 1-й взвод лейтенанта Василия Николаева и 19-й взвод лейтенанта Николая Семенова занимались минированием в городе Ржеве и его окрестностях.
Наибольшая работа была проделана 17-м взводом специального назначения, которым командовал лейтенант Николай Батурин. Свой боевой путь взвод начал от города Рогачева, в верховьях Днепра. Саперы взвода ставили на дорогах, мостах и в узких дефиле мощнейшие управляемые по радио фугасы с зарядом до двух-трех тонн тротила или аммотола. Только на дороге Нелидово — Белый взводом было установлено и взорвано десять фугасов. Воронки от их взрывов были таких размеров, что гитлеровцы вели восстановительные работы несколько недель, в течение которых магистраль практически не действовала.
Ответственные задачи получал и взвод специального назначения, действовавший в составе нашего управления. В конце октября 1941 года мне поручили вместе с Евгением Кожуховым составить план минирования ряда важных объектов. Всего спланировали установить восемь мин с зарядом пятьсот килограммов каждый.
Благодаря энергии Кожухова и солдат его взвода эта опасная и сложная задача была быстро выполнена. Большинство фугасов ставились с элементами неизвлекаемости. Для обмана саперов противника сверху основных зарядов, как правило, устанавливались для отвода глаз мины замедленного действия с простейшим часовым замыкателем или химическим взрывателем замедленного действия.
В начале ноября взвод Кожухова заминировал большой высоководный мост через реку Истра рядом с Ново-Иерусалимским монастырем. Фугасы с приборами Ф-10 были установлены в опорах моста. Само же пролетное строение после отхода наших войск на левый берег Истры было взорвано. Конечно, можно было бы попытаться взорвать мост, когда на нем будут находиться фашисты, но Кожухов понимал, что враг, наученный советскими саперами, прежде чем начать переправу, тщательно бы все проверил и, возможно, обнаружил бы фугасы.
Когда гитлеровцам после жестоких боев удалось форсировать реку, захватить монастырь и город Истра, на восстановление моста было брошено два саперных батальона вермахта. Фашисты работали днем и ночью. Мост был на одном из основных направлений наступления гитлеровской армии на Москву.
Понтонные переправы обладали сравнительно малой пропускной способностью, и на правом берегу Истры скопилось много автомашин. Кроме того, понтонные парки нужно было снимать, так как фашистское командование готовилось к форсированию Москвы-реки и канала Москва — Волга.
Наконец в конце ноября по восстановленному мосту двинулась длинная колонна автомашин с военными грузами. Однако торжество врага было недолгим. Совершенно неожиданно в пламени и дыму опоры, а за ними и все пролетное строение моста взлетели на воздух!
Команда на взрыв была подана по приказу штаба Западного фронта из Москвы с помощью передвижной армейской радиостанции. Ярости гитлеровского командования не было границ — ведь срывалось снабжение группы войск, наступающей на важнейшем направлении! Притом в самый ответственный момент — накануне решающего удара на Москву!
После подрыва моста через Истру саперы лейтенанта Кожухова занимались минированием сходненского рубежа обороны. Здесь они ставили управляемые по проводам минные поля из противотанковых и противопехотных мин. Затем в районе Звенигорода устанавливали мощные управляемые осколочно-заградительные мины. Здесь впервые применили на практике простое предложение сотрудника управления полковника Я. М. Рабиновича, с помощью которого одной электрической батареей можно было почти мгновенно подорвать сразу целый «куст» из двенадцати осколочно-заградительных мин.
Вскоре мы получили сведения, что на одном из минных полей, установленных под руководством Кожухова, наши пехотинцы подорвали почти батальон фашистов, пытавшихся наступать на Звенигород. В конце ноября взвод минировал управляемыми по радио фугасами здания и мосты в районе Архангельского. К счастью, до этих мест гитлеровцев не допустили.
После разгрома немецко-фашистских войск под Москвой части специального назначения обезвреживали установленные без элементов неизвлекаемости фугасы. Задача очень опасная и тяжелая. Ведь фугасы приходилось вытаскивать с многометровой глубины, из промерзшей земли. Ломы, кирки и даже лопаты приходилось применять с величайшей осторожностью. (Честно говоря, их использовать вообще было нельзя, но обстановка требовала…)
И только когда до мины оставались считанные сантиметры, в дело пускались саперные ножи и просто руки…
При этом малейшая ошибка могла быть последней. При мне наш «неистовый минер» полковник Я. М. Рабинович инструктировал командиров:
— Осторожность и еще раз осторожность! Помните, что здесь ошибаться нельзя. Не торопитесь. Спешка уже стоила жизни вашему коллеге — командиру 19-го взвода лейтенанту Семенову! Заторопился и — подорвался, пытаясь обезвредить фугас!
Нет, полковник совсем не хотел запугать молодых командиров. Просто старый минер еще раз напоминал об осторожности, так необходимой в нашем деле…
Впоследствии управляемые по радио мины успешно применялись советскими инженерными войсками во время великой битвы на Волге, а позднее на Курской дуге, а также и в некоторых других местах.
Однако вернемся к управлению специальных работ…
* * *
В начале ноября штаб нашего управления перебросили в поселок Дубки, что на тридцать третьем километре Минского шоссе. К этому времени все задачи по устройству и оборудованию электризуемых заграждений в системе Московской зоны обороны были полностью выполнены. В нужный момент любой их участок мог быть поставлен под напряжение.
Когда гитлеровцы приблизились к рубежам Московской зоны обороны, управление было передано в распоряжение начальника инженерных войск Западного фронта генерал-майора инженерных войск Михаила Петровича Воробьева.
Командующий фронтом генерал Г. К. Жуков возлагал большие надежды на электризуемые заграждения. Но гитлеровцы не дошли до них. Они были остановлены на ближних подступах к Москве. Только западнее Нахабино вражеская разведка напоролась на электризуемые заграждения и потеряла девять человек. Взятые в плен гитлеровцы показали, что слух о заграждениях под током распространился в немецких войсках, заставил их при подходе к нашей проволоке действовать очень осторожно.
Несмотря на сложность обстановки на Западном фронте и множество задач, которые приходилось выполнять, мы старались следить за боевыми действиями советских инженерных войск на других фронтах.
22 июня 1941 г. первые удары врага обрушились на наших пограничников, а также на части инженерных войск, до последнего мирного часа трудившиеся на строительстве укрепленных районов по новой западной границе. Поэтому инженерные войска понесли тяжелые потери.
Нам еще до войны было известно о строительстве мощных железобетонных сооружений на новых западных границах СССР. Казалось, о них должен был разбиться бронированный вал фашистских захватчиков. К сожалению, так не случилось. Подавляющая часть этих сооружений была к началу войны еще в процессе строительства и не имела вооружения.
Не оправдались наши надежды на линии укреплений, находившихся на старой, существовавшей до 1939 года, границе. Здесь у значительной части долговременных огневых сооружений было снято вооружение для отправки в новые укрепленные районы. Случалось, что оборонительные рубежи наши отходящие войска не успевали занять…
Там же, где фортификационные сооружения были в состоянии боевой готовности, они оказали существенную помощь обороняющимся. Так, Карельский укрепленный район осенью 1941 года сыграл важную роль в отражении наступления врага на Ленинград с северного направления. Около двух месяцев держался Киевский укрепленный район и был оставлен только по приказу командования.
Более чем на две недели задержал противника Полоцкий укрепленный район, свыше десяти суток понадобилось фашистам для прорыва Могилев-Ямпольского укрепленного района.
В начальный период войны перед инженерными войсками стояла задача любыми средствами замедлить продвижение вражеских танковых клиньев. В связи с этим уже в конце июня — начале июля начинают создаваться фронтовые и армейские специальные отряды заграждений. Отходя под натиском врага, саперы взрывали мосты, железнодорожные станции и пути, устраивали лесные завалы, устанавливали мины и фугасы.
Только за первые восемь дней июля отряд заграждений под командованием полковника М. С. Овчинникова, действовавший в полосе Западного фронта, взорвал более пятидесяти, шоссейных мостов и подготовил к взрыву около двадцати железнодорожных мостов. Так же умело действовали на Западном фронте отряды заграждений под руководством полковника Я. М. Рабиновича и военинженера 2 ранга В. Н. Ястребова.
На Юго-Западном направлении хорошо воевали саперы 37-й армии под руководством полковника А. И. Голдовича. Только под Киевом ими было установлено около ста тысяч противотанковых и противопехотных мин, шестнадцать километров электризуемых заграждений, установлены приборы для взрыва на расстоянии по радио…
В Дубках управление специальных работ простояло около месяца. К этому времени стало ясно, что наша «полугражданская» организация в военных условиях себя не оправдывает. Об этом командование управления не раз докладывало генералу М. П. Воробьеву. Да и сам он, как опытный командир, хорошо это знал. Понимал он и необходимость создания сильных инженерных частей, так как отдельные саперные батальоны слишком слабы для выполнения возросших задач по инженерному обеспечению войск. Во время одного из докладов И. В. Сталину генерал Воробьев изложил свои соображения о Целесообразности сформирования инженерных бригад из нескольких батальонов. В конце ноября 1941 года Верховным Главнокомандующим был подписан приказ о формировании первых инженерно-саперных бригад специального назначения, предназначенных для устройства и преодоления различных, прежде всего минно-взрывных, заграждений.
После появления этого приказа управление специальных работ было ликвидировано, а штаб приступил к формированию в Калуге 33-й отдельной инженерно-саперной бригады специального назначения. На должность командира бригады назначили подполковника Аксючица, имевшего большой опыт командования инженерно-саперными частями.
М. Ф. Иоффе назначили заместителем командира бригады, меня — начальником штаба, И. Н. Гуреева — начальником технического отдела. Таких соединений в то время не имела ни одна армия. По штату она состояла из семи батальонов инженерных заграждений, батальона электризуемых заграждений, а также батальона специального минирования, который должен был заниматься установкой мин замедленного действия и управляемых на расстоянии по радио. Два последних батальона были влиты в бригаду уже полностью сформированные и имеющие некоторый боевой опыт. Для формирования же батальонов инженерных заграждений нам передавался личный состав бывшей 1-й саперной армии.
Из строителей и землекопов, многие из которых даже в руки не брали винтовку, нужно было сделать умелых воинов-саперов, в совершенстве владеющих не только стрелковым оружием, но и хорошо знающих устройство и способы обращения с противотанковыми и противопехотными минами, как нашими, так и противника.
На вооружении бригады состояло несколько типов мин. Были, например, металлические квадратные противотанковые мины ТМ-35. Однако их заряд, всего полтора килограмма тротила, как показал опыт боевых действий, был мал — не всегда перебивал гусеницу гитлеровских танков. Поэтому наши саперы стали усиливать мину — укладывали под нее при установке две большие (четырехсотграммовые) тротиловые шашки или четыре-пять малых (двухсотграммовых).
В небольших количествах имелись металлические, похожие на высокие кастрюли, противотанковые мины ТМ-41, созданные в считанные дни осенью 1941 г. конструкторами Научно-исследовательского военно-инженерного института Н. И. Ивановым и П. Г. Радевичом.
Батальон специального минирования имел ограниченное количество телеуправляемых фугасов (мин) Ф-10 и ФТД, а также химических и часовых взрывателей (замыкателей) для устройства мин замедленного действия. Мин и взрывателей заводского изготовления в бригаде явно не хватало. Поэтому нашим рационализаторам было где развернуться. Саперные умельцы наладили, например, широкое производство так называемых осколочно-заградительных мин. Для них брались артиллерийские снаряды калибра 122 и 152 мм без взрывателей. Вначале снаряды просто закапывались в землю. В очко взрывателя вставлялась семидесятипятиграммовая тротиловая шашка с электродетонатором. Это были так называемые управляемые мины. Готовились и «автоматические». Для этого в гнездо шашки вставлялся запал с взрывателем МУВ. От чеки взрывателя шла тонкая проволочка или веревочка. Достаточно было задеть за них, как выдергивалась чека взрывателя.
Вскоре была разработана самодельная выпрыгивающая осколочная мина. Основу ее составляла вышибная камера. В первых вариантах это была наполненная ружейным порохом консервная банка, куда вставлялся электровоспламенитель. В тротиловую шашку, которая находилась в горловине снаряда, вместо взрывателя вставлялся капсюль-детонатор с обрезком в 5–10 мм огнепроводного шнура. Электровоспламенитель, срабатывая от батареи или подрывной машинки, вызывал вспышку пороха, который подбрасывал в воздух артиллерийский снаряд и одновременно зажигал пороховую мякоть огнепроводного шнура, служившую в качестве замедлителя. Снаряд рвался в воздухе примерно через полсекунды после воспламенения порохового заряда.
Для взрыва от одной батареи или подрывной машинки нескольких мин наши рационализаторы разработали специальное самодельное коммутационное устройство, впоследствии названное «Крабом». Для автоматического подрыва мин разрабатывались различные самодельные электрозамыкатели. Причем лучше всего зарекомендовали себя электрозамыкатели, изготовляемые из обычных коробочек из-под сапожной ваксы.
Главным специалистом по различным взрывным сюрпризам был у нас военинженер 2 ранга Яков Михайлович Рабинович — наш «неистовый минер». Высокий, худощавый, с ястребиным носом, он постоянно возился с различными запалами и взрывателями. Рабинович носил их, в нарушение всех правил, даже в карманах. Мы все время боялись, что Яков подорвется сам и покалечит окружающих.
Как-то еще в сентябре М. Ф. Иоффе, захватив меня и Рабиновича, отправился на рекогносцировку местности для установки минных заграждений. В потрепанной, видавшей виды эмке я ехал сзади вместе с Рабиновичем. Вдруг чувствую, что сижу на чьем-то портфеле. Вытаскиваю.
— Яков Михайлович, твой?
Рабинович быстро отбирает свое имущество и ворчит:
— Осторожнее, в нем триста капсюлей-детонаторов!
Тут уж не выдерживает сидящий впереди М. Ф. Иоффе:
— Опять раскидываете свои капсюли? Вы же нас всех когда-нибудь взорвете!
Рабинович, страстно любивший минно-взрывное дело, старался привить свою страсть и всем командирам бригады и с любовью проводил с нами занятия. Начинал он их с показа различных взрывчатых веществ. На столе лежали прямоугольные светло-желтые, похожие на мыло, тротиловые шашки. Рядом кучки какого-то порошка. Вот Рабинович не спеша поднес зажженную спичку к светло-желтым кучкам. Они загораются чадным пламенем.
Яков Михайлович спокойным, чуть скрипучим голосом поясняет:
— Тротил от огня не взрывается, горит коптящим пламенем!
Т-р-а-хх! — с грохотом взрывается от огня маленькая кучка белого порошка. Все невольно вздрагивают, дребезжат стекла.
— Это азид свинца, — неторопливо продолжает наш преподаватель. — От пламени он взрывается. Две десятых грамма азида свинца есть в каждом капсюле-детонаторе, а всего в нем полтора грамма взрывчатых веществ. При неосторожном обращении капсюль-детонатор может оторвать два пальца! Это я знаю точно, — Рабинович показал свою изуродованную кисть руки.
Наш доморощенный бригадный поэт Дмитрий Кривозуб тотчас же набросал шуточные стишки:
В дни нашего контрнаступления под Москвой бригада выполняла задание по разминированию объектов, подготовленных к взрыву на случай приближения неприятеля. На одном из мостов на Минском шоссе был установлен управляемый по радио телефугас ФТД. В отчетной документации указывалось, что он имеет устройство необезвреживаемости — то есть при попытке обезвредить срабатывает специальная взрывная ловушка, и все взлетает на воздух. По инструкции, в таких случаях фугас нужно подрывать. Однако мост был крайне необходим нашим войскам, гнавшим врага на запад.
Яков Михайлович Рабинович мост разминировал. Правда, он чудом избежал гибели. В момент обезвреживания ловушки у него выдернулась чека, удерживающая шток ударника взрывателя. Опытный минер не растерялся. Удержав пальцами рвущийся под действием пружины ударник, он сумел выдернуть взрыватель из промежуточного детонатора и отбросить в сторону. Через десятые доли секунды в воздухе сухо треснул взрыв капсюля-детонатора…
После Дмитрий Кривозуб пошутил:
— Вы, Яков Михайлович, буквально побывали в миллиметрах и мгновениях от собственной смерти…
— Наше дело минерское, все в собственных руках, — улыбнулся Рабинович.
Когда 33-я инженерно-саперная бригада специального назначения прибыла на Западный фронт, наше контрнаступление заканчивалось. Батальоны бригады неплохо потрудились, устанавливая минные поля под Юхновом и Сухиничами. Здесь нам впервые пришлось заниматься организацией тесного взаимодействия с пехотой, и прежде всего увязкой устанавливаемых минных полей с системой огня.
Служба в 33-й бригаде была для меня хорошей школой. Именно здесь впервые пришлось учиться штабной службе. Делать все приходилось, присматриваясь к более опытным командирам, иногда на ощупь, учась на собственных ошибках. А ошибок-то допускать нельзя было, потому что даже за малейшее мое упущение пришлось бы расплачиваться иногда и кровью советских людей. Не запланировал, например, транспорт для доставки мин на передний край. Минные поля не были выставлены в срок. Противнику удалось несколько потеснить наши войска.
Контратакой положение было восстановлено, но были неоправданные потери…
* * *
Разгром немецко-фашистских войск под Москвой, сокрушительные удары под Ростовом-на-Дону и Тихвином вселили уверенность, что в 1942 году Красная Армия сможет перейти к широким наступательным действиям. Естественно, в этих условиях объем оборонительных работ должен был резко сократиться.
С другой стороны, перед инженерными войсками ставились совершенно новые ответственные задачи по обеспечению наступательных действий Красной Армии. Прежде всего — это разведка и преодоление различных минно-взрывных заграждений противника. Опыт боев под Москвой показал, что гитлеровцы широко используют мины и различные взрывные сюрпризы.
Для высоких темпов наступления немаловажное значение имела своевременная прокладка дорог, устройство переправ, а также преодоление различных искусственных и естественных препятствий. Эти задачи не могли успешно решать саперные армии вследствие слабой технической оснащенности и громоздкой организационной структуры.
Значительно лучше для выполнения новых задач подходили отдельные инженерно-саперные бригады, которые должны были придаваться фронтам и армиям в наступлении. Они предназначались для инженерного обеспечения наступающих войск, а также выполнения некоторых оборонительных задач, например быстрой установки минных полей для прикрытия флангов своих войск от возможных контратак противника. С апреля 1942 года началось дополнительное формирование таких бригад.
В один из майских дней Михаила Фадеевича вызвали к генералу М. П. Воробьеву. Иоффе вернулся радостно возбужденный:
— Получил назначение на должность командира 16-й отдельной инженерной бригады специального назначения. Она только формируется на Юго-Западном фронте. Разрешено взять тебя — заместителем и Тихомирова — начальником штаба.
Иоффе вместе с Игорем Всеволодовичем Тихомировым отправились к новому месту службы через несколько дней.
Я задержался, сдавая дела преемникам. Прощание с остающимися товарищами было теплым и грустным…
К тому же испортилась погода. Небо затянуло тучами, пошел дождь. Вечером после дружеского ужина Дмитрий Кривозуб прочитал написанное экспромтом стихотворение:
Конечно, стихотворение далеко от совершенства. Однако оно всех нас тронуло своей подкупающей искренностью. На прощание, по русскому обычаю, расцеловались. Кто знает, что принесет нам фронтовая судьба!..