Вагончики стояли на тоненьких рельсах и казались игрушечными. И мотовоз, подцепивший вагончики, чтобы везти их в глубину тесовских болот, был совсем маленьким, детским. Будто в страну детства направлялся состав…
В накуренных вагончиках сидели мужики в бушлатах и телогрейках — вахта. Василий Петрович Терентьев, мой напарник по охоте, так хорошо рассчитал, что пришли мы к самому отходу вахты. Увидев нас с ружьями, мужики заулыбались, стали подходить здороваться с Василием Петровичем за руку. Его здесь знали и уважали. Еще бы, председатель поселкового охотколлектива. А на Тесово половина мужиков — охотники. Так что подходили с шутками, с подначками, как к своему.
— Петрович, никак собрался пустить пуха нашим глухарям?
— Постреляет дядя Вася из своей дудорги! Канонада как на войне будет…
— Привет защитникам природы! Эх, тяжело будет нынче черным петухам!
— Где уж нам! — отвечал Василий Петрович. — Небось и глухарей не осталось. Болота раскурочили. Спасу от вас нету…
— Мы от болота кормимся! — отвечали ребята. — Хочешь не хочешь, курочим. А глухарей мы твоих не трогаем — у нас целый птичник на двадцать девятом…
— Бережем для тебя!
— Знаю, как бережете! — отвечал Василий Петрович. — Просто вы глухарей за дичь не считаете. Вам бы медведя или лося завалить! Так, Гурков?
Гурков — молодой розовощекий парень с бедовым прищуром синих глаз, отвечал важно:
— Об этом знает только темная ночь!
— Ага, сам же и признался! — сказал Василий Петрович. — Доберусь я до тебя, Гурков! И ружье у тебя не зарегистрировано!
— Это какое? — спросил пытливо Гурков, не переставая улыбаться.
— А то, что ты у Скалоновой вдовы купил осенью, двадцать восьмого калибра…
— Эка, — сказал Гурков. — Зарегистрировал я ту фузею… Ребята подтвердят. Сначала не хотел, признаюсь… А потом, думаю, Василий Петрович все равно прознает и спросит. Так что я готовился ответить на этот вопрос…
— Ну, а по ночам все-таки что делаешь? — спросил Василий Петрович.
— Сплю, дядя Вася, сплю! — невинно отвечал Гурков под смех товарищей. — Без задних ног. Работа у нас больно тяжелая — торф добываем. Да и кто по ночам браконьерничает, подумай сам?
— А чего говорил тогда? — спросил Василий Петрович.
— А чтобы поддразнить тебя маленько, — отвечал Гурков.
— Маленько можно, — миролюбиво согласился Василий Петрович. — А ежели не маленько, то лучше не надо…
Состав тронулся, задрожал на стыках. Вагончики зашатало, но они валко топали по рельсам, вызванивая и постукивая. К окнам вплотную подходили деревья. По стеклам барабанили распустившиеся ивовые почки, похожие на заячьи лапки. Пласты снега белели в глубине потеплевшего болотистого леса.
Василий Петрович, подзарядившись пилюлей — у него побаливало сердце, — уже рассказывал ребятам о войне. Стоило ему где-нибудь присесть и найти слушателей, он рассказывал фронтовые эпизоды. Василий Петрович прошел всю войну кадровым офицером. Ему есть что вспомнить.
— Почему мы не ждали войну? Говорили, что Гитлер застал нас врасплох… У нас полковник выступал в училище. И говорил, мол, ваше поколение будет героями. Подходит великая жатва. Намеками говорил. Но мы-то поняли. А потом ускоренный выпуск — сокращенная программа была. И уже в мае отправили в полки. Так что готовились… И попал я сразу под Мелихово. Бои там суровые были. Немцы мелиховскую гору нашпиговали дзотами, пулеметными гнездами. И молотят оттуда. А мы наступали с низины. В день по нескольку атак было. Народу положено тьма… А приказ есть приказ — взять Мелихово. Вот мы всю зиму и брали, грудью ложились… Там меня и ранило. Помню, везли меня в повозке, а навстречу свежее пополнение. Молодые ребята. Кровь с молоком… У меня эти лица до сих пор в глазах стоят. Потом я узнал, что под Мелиховом отвлекающая операция была, чтобы оттянуть немецкую дивизию…
Ребята слушали Василия Петровича серьезно и строго. Среди них были и совсем юные. Для них рассказ о войне был подлиннее, чем в кино и книгах. Это был рассказ дяди Васи, которого здесь хорошо знали и любили.
Я слушал Василия Петровича и думал о том, как он организовывал охотничий заказник. До инфарктов доходило… А началось все с того, что Василий Петрович решил вместе с депутатами создать экологическую комиссию при поссовете. Начальство было категорически против. Областной зампред приезжал по этому поводу. Показывал списки возможных комиссий. Вот — по охране порядка. Вот — бытовая, вот — административная. Вот — коммунально-озеленительная. Хотите?
— Такие комиссии у нас в поселке есть, — отвечал Василий Петрович. — Но мы, депутаты, хотим понять, почему у нас клюква пропала. После войны по 500 тонн заготавливали на тесовских и лощицких мхах. Я сам тогда в райпо работал, знаю… Орехи из лещины мешками таскали — а счас? Где раки, рыба? Реки обмелели из-за мелиорации ненужной… Вот нам и требуется экологическая комиссия, чтобы охранять то, что еще осталось.
— Ну, что же с вами делать? Защищайте и охраняйте свои речки и болота! — согласился зампред, не ожидавший встретить в районном поселке такого могучего фанатика природы.
— За разрешение спасибо! — ответил Василий Петрович. — Только у нас в округе нет болот…
— А что же? — удивился зампред. — Я в машине ехал — вокруг болота…
— То, что вы болотами называете, — это мох. Исконно русское название. Даже в летописях старинных этим словом пользовались. Почитайте. Ипатьевские летописи…
— Спасибо, почитаю, — сказал зампред несколько обескураженно.
— А вообще-то мох — это зона биологической активности природы, — продолжал наставлять Василий Петрович. — А почему так? Потому что здесь влага, тепло, особый микроклимат. Где мох — там и грибы и ягоды, охота всякая… Вы приезжайте к нам осенью на охоту, я вас провожу по мхам…
— Спасибо! — сказал зампред. — Обязательно приеду…
И приезжал. И Василий Петрович водил его на лощицкий мох. Вместе с зампредом добивался, чтобы там заказник организовали… И зампред этот за сердце хватался не один раз. В Москве в каком-то кабинете уже решили этот мох на торф перевести, в плане уже стояли торфоразработки… Против плана даже зампреду и ученым людям, депутатам и общественности, что объединились в экологическую комиссию, не просто было выстоять.
Переночевали мы на торфоучастке, где работала смена. Там был небольшой вагончик, снятый с рельсов. В вагончике — теплая печка, лежанки, сколоченные из сосновых досок.
Еще не рассвело, а мы были уже на току.
— Вот здесь стой! — сказал Василий Петрович, поставив меня у корча, напоминавшего лося. — Скоро услышишь…
Напрягаясь, слушаю тишину леса, проглотившую шаги Василия Петровича. Где-то рядом сонно посвистывала пичужка. Она посвистывала сквозь сон, открывала глазок, словно размышляя, просыпаться ей или еще рано. И пикнув, снова погружалась в сон. Я стоял и думал: а вдруг глухарей здесь уже нет. Может быть, этот Гурков и разогнал их всех. Удобно ведь — глухариное место рядом. После работы пали себе вволю. Никаких запретов. Да и кому запрещать — товарищи не выдадут, тесовские мужики дружные… И регистрировать свое ружье Гурков не хотел, сам же сказал. И на лосей, видно, похаживает. Недаром его Василий Петрович критиковал. Хотя Василий Петрович — мягкий человек. Фронтовик, а мягкий. Ему бы охотничьи заказники вокруг организовывать. А надо воспитывать, закон применять, чтобы глухарей и другую дичь сохранить. Из-за бракошей в наших местах глухаря не стало. Столько лет не открывалась охота. А вот открылась с разрешением добыть одного за утреннюю зарю, а их нет. Гурковы выбили… Так и думал. И вдруг над собой услышал как бы дедовское кряхтение и шорох. Это совсем недалеко. Где же он? Будет токовать или нет? Увидеть бы!
Через минуту глухарь зашевелился опять — до него было метров шестьдесят. Я уже определил и направление. Скорее бы затоковал! И тут глухарь щелкнул своим толстым клювом — ток-ток-ток!
Я притих, ожидая вторую часть песни — скры-скры-скры, когда глухарь теряет слух. Мальчишкой я добывал на Сахалине глухарей. Но там глухарь другой — каменный. Тот слух не теряет и поет по-другому, без скрыканья. Когда же этот запоет по-настоящему? Как полагается нормальному глухарю! И тут — ток-ток-ток — скры-скры-скры! И я успел передвинуться навстречу звукам, утопая по колено в сыром мху. Глухарь был уже совсем рядом. Но где он токовал? Я оглядывал деревья, но птицы не находил. Видно, глухарь крутил головой, выделывая свои коленца, отчего песня звучала со всех сторон. И вот, наконец, я рассмотрел силуэт, напоминающий большую птицу. Но это была ветка! Между сосновых веток наискосок темнела еще одна. А я чуть не принял ее за дичь… Я сделал еще два шага, напрягая зрение и пытаясь установить, что же это такое. Тут ветка, на которую я смотрел, зашевелилась — и взлетела! Такой шум поднялся — на весь лес. Богатырская птица все-таки обманула меня, подпустив буквально на пятнадцать шагов… Какая неудача. Сам себе не поверил! Пока я досадовал и переживал, посветлело. Я стоял на краю леса, за которым была низинка с озерцом. Слышался посвист прилетевшей на утреннюю жировку утиной стайки. И тут раздалось еще: «Клинг-клинг-клинг»!
Это же медное солнце ударилось своим отражением о поверхность озерца. То были журавли. Так они приветствовали весеннее утро.
«Клинг-клинг-клинг!» — били литавры на все тесовское болото. А когда журавли закончили свои победные кличи, я услышал, что неподалеку токует глухарь. Совсем недалеко, на той же опушке, где я стоял, — только поближе к журавлям.
Этого певуна я скрадывал с особой осторожностью, подскакивая на мху и замирая, когда песня затихала. Вон он! На этот раз глухарь показался мне величиной с голубя-вяхиря. Это потому что сидел на высокой сосне. Он вытягивал шею навстречу солнцу и пел, в сущности, совсем не музыкально, но так естественно и гармонично. Видимо, токуя, глухарь все-таки заметил меня. Неожиданно смолк. Зашевелил головой, присматриваясь к елочке, за которой я укрылся. Вот-вот глухарь взлетит. Но я успеваю выстрелить. Черный петух кубарем, сшибая сучки, валится с дерева. Я бегу на звук падающего тела. Если подранок, успею подхватить, чтобы не убежал. Под сосной лежит недвижно богатырская птица, сложив крылья и не шевелясь… Поднимаю ее, чувствуя почти головокружение от счастья — надо же как повезло! Вдруг вижу, недалеко на елку уселась глухарка и смотрит на меня с укоризной, поквокивая, улетать не собирается… Удивительно красив глухарь, добытый мной. Еще красивее глухарка, сидящая на елке. Какой-то древностью веяло от нее. Вот они, птицы из сказки — богатырские птицы! Глухарка ничуть не боялась меня. Видно, знала, что я никогда не подниму на нее стволы. Поквокав и выразив возмущение, глухарка наконец поднялась на крыло. Где-то рядом токовал мошник, туда она и улетела.
— С полем! — говорит Василий Петрович, появившись неожиданно из-за елки.
— Взаимно! — говорю я, увидев у него за плечами черную птицу.
Выходим к тому корчу, где оставил меня Василий Петрович. Отсюда идет тропа на торфяные делянки. Оказывается, так близко от глухариного токовища — торфоразработки. Вот курятник-глухарятник! И словно отвечая на мои мысли, Василий Петрович говорит:
— Ребята глухарей не выбивают… В этом году глухарей не меньше, чем в прошлом… Берегут тесовцы. Лишнего не берут… — И спросил почему-то: — Программу двадцать седьмого съезда партии читал?
— Читал! — говорю я, удивленный вопросом.
— Обратил внимание на строчку — «шире использовать сопропель»?
— Ну да!
— А что такое сопропель, знаешь?
— Ил, — говорю я. — Озера илом зарастают, некому чистить…
— Так вот надо чистить! — говорит Василий Петрович. — И использовать сопропель… Поля подкармливать. А мы на торфяники набросились, а озера зарастают… Сопропель лучше. А то мы все мхи переведем. А это же золото — торф… Еще не все понимают. Сколько раз я писал — в самые высокие инстанции — насчет этого. Значит, прочли, если строчку в основополагающем документе поставили. Теперь надо воплощать! Сохраним и клюкву и глухарей, если по-хозяйски начнем работать.
Мы вышли на черную делянку, на краю которой огромным буртом лежал торф. Целое лето тесовские ребята скребут этот торф своей чудо-техникой, укладывают, вывозят. Тянется делянка к глухариным местам… А рядом — озеро квадратной формы. Здесь торф уже выбрали, котлован залило водой.
— Но торф еще в коровниках используют для подсыпки! — говорю я. — Сопропель вместо подстилки не годится.
— Вполне опилками можно обойтись! — говорит Василий Петрович. — Сколько опилок пропадает — ты поинтересуйся! Торфяники — это благополучие наших речек. Они, как губка, сохраняют влагу…
Василий Петрович посмотрел на неприглядное квадратное озеро и добавил:
— Карьеры после выработки тоже можно привести в божеский вид… Я уже поговорил с начальством. Здесь можно рыбу разводить. Надо дуплянок настроить — для гоголей… Карьеры — это такой резерв для воспроизводства. Нужно только охотничий заказник организовать. Думаю, Тесовским назвать…
— Нормально, — отвечаю я.
— Мне директор тесовский обещал помочь. И мужики помогут. Из них общественников наберу. Тогда все рядом будет — и глухари, и рябчики, морошка и клюква, рыба и утки… Чтобы все по-хозяйски.
Над Тесовским болотом поднималось весеннее солнце, высвечивая черные бурты и черное квадратное озеро, за которыми сразу начинались глухариные места.