POV Катя
Обычно тяжело просыпаюсь из-за вечного недосыпа. Не помню, когда последний раз спала больше семи часов, а сегодня видно проспала много времени. Тело начало чувствовать, но открывать глаза я не спешила, потому что во сне было… так Хорошо! Там тепло. Там мы отдыхали на море в южных землях вместе с папой, мамой и сестрой, как в последний раз шесть лет назад. Засыпали ночью на песке возле моря, а на утро просыпались обгоревшими, покрывшимися красным загаром. Соленый морской воздух и свежие запахи цветочных деревьев… мммм… красота.
Я потянула сладкий запах растений, оказывается запах почувствовала не во сне, а наяву. Это аромат их розовой вишни, лепестки которой сильно источали аромат. Принюхалась и вспомнила. Всё вспомнила. Разочарованно открыла глаза, готовая попасть в суровую реальность, где больше нет места тем воспоминания. Где больше… никогда… не будет… папы… мамы… Марины.
Я на огромном деревянном балконе, от солнца скрывала соломенная крыша, если не ошибаюсь. Через стеклянные огорождения видна синяя полоска горизонта и волны-барашки, которые пенились на море. От сильного ветра сегодня сильно бушевали.
Но я не одна на балконе возле ограды обнаженный по пояс мужчина, одну ногу удобно положил на деревянный стул, второй касался пола, развернут боком, а ладонь с зажженной сигаретой то отрывал от стола и затягивался, то обратно опускал. Мужчина был полностью поглощен видом на море и курением, но едва я пошевелилась и подняла голову от шелковой ядерно-красной подушки, обернулся, затушив бычок о пепельницу.
А я тем временем огляделась. Кровать огромная четырех спальная, шелковые вульгарные красные простыни, а я в бело-девственной ночнушке с треугольным вырезом, ткань тоже шелковая, прохладная идеальная для жаркой погоды на острове. Ночнушка едва прикрывала соски, длина до неприличия мала, а по ощущениям между ног… нет белья.
— Проснулась?
С пронзительной иглой боли в груди я покивала головой на вопрос.
На секунду при пробуждении курящий мужчина на балконе показался отцом. На том отдыхе отец часто курил, в те моменты врачи еще не пригрозили, что умрет, если продолжит курить.
Но Это не отец.
В теле блуждала легкая усталость. События после встречи с преподавателями стерлись из памяти, видимо, хорошо успокоили. Смутно, как сквозь сон, вспомнились иголки, насильно врывающиеся в вены и пропускающие лекарства в кровь.
Максим развернул плетенный стул, так чтобы оказаться спиной к огорождению и морю, а ко мне лицом. Локоть поставил на подлокотник, а кулаком, подперев щеку, долго наблюдал за мной.
Любовался картиной, ее красками, искусством художника, но только глаза, как и прежде холодно-серые. Я в миллионный раз задалась вопросом о его глазах. Если раньше считала линзами, то сейчас закрались подозрениям. Зачем часто менять линзы? Я видела янтарные зрачки, серые, черно-карие, голубые, болотные, даже сиреневые под цвет ламп в особняке на выпускном вечере.
— Мы играем? — опять надоедливый вопрос.
И это вторая фраза, которая прозвучала после моего пробуждения, после того, как линия жизни вдруг оборвалась. Когда стояла возле обрыва, потом кто-то толкнул в спину и дал упасть. А теперь ждал, когда разобьюсь.
И единственное о чем заладил Максим — это игра!?
Пару секунд назад сил не было, все выкачали через шприцы, но откуда-то взялись дополнительные. Я использовала резервные. Засуетилась, поднялась с прохладных простыней, заправила «кольца» волос за уши, чтобы не мешались, начала осматриваться по комнате. Кроме кровати, стола со стульями и деревянного пола больше ничего нет.
А вещи… где вещи? Не в ночнушке же идти.
Богач не отреагировал на мое внезапное поднятие.
— Я… не хочу здесь задерживаться. Максим, не хочу играть ни в какую игру. Извини, ничего личного, но хочу домой.
В курсе ли парень о происходящих событиях, например, о краже бедняков и их якобы смертях?
Я металась по балкону, не зная, куда смотреть, где взять одежду, что-то бормотала под нос, задавала вопросы, как здесь оказалась, а Максим молчал на суету. Я старалась не смотреть на него, потому что чувствовала от него странные напряженные волны. Он будто натянут, встал на старт, готовый к бегу.
Немного успокоившись, хотела попросить вещи, потому что ночнушка слишком короткая, развевалась на ветру и возможно в процессе передвижения я продемонстрировала все нижние части тела, но услышала холодное:
— Терпение лопнуло…
Странная фраза вызвала волну дрожи и в тот же момент в шею стрельнул мощный разряд. Ток беспрерывно пронзал несколько точек на шеи. Ногтями пыталась сорвать эти «точки», но вместо это нащупала звенья металлического ошейника. Сердце бешено заколотилось от непрекращающегося тока в теле, кровь ускорила поток по венам, которые были готовы взорваться от перенасыщения. И в те несколько секунд от электрического разряда от ошейника казалось, что просто сдохну от боли или сердце откажет.
Но потом отпустило, перестало беспрерывно трясти, осталась лишь периодичная воображаемая боль, проецируемая сознанием.
Максим заботливо поднял на руки и аккуратно уложил обратно, где спала. Я отползла по красным скользящим простыням в самый конец кровати, а Максим остался в начале. Между нами метра три, необходимые для восстановления спокойствия.
— Говори кодовое слово…
Поднял запястье правой и показал металлический браслет толщиной в палец, под стать моему ошейнику.
— Один. два… — палец держал на украшении, будто готов нажать кнопку.
И понимаю, что насчет три вновь подпалит как животное, ударит током по венам. Моя поганая жизнь — это единственное, что оказывается осталось. Больше ничего нет. Только вот эта жизнь, за которую цеплялась.
— Х… — пыталась произнести, да только очень трудно пересилить. Опустить гордыню, загнать ее внутрь и посадить на цепь, чтобы не кусалась. Жизнь дороже глупой гордыни. Переборола себя, начала произносить очень тихо, но Максим должен услышать. Покорно посмотрела на шелковые вульгарные простыни, разделившие нас. — Х. хо… ззя, — от каждой буквы трясло. — Хоз-зяин…
Удалось на выдохе произнести.
Максим мог заставить повторить, потому что сказано очень тихо, почти под нос, но он не попросил, не стал дополнительно унижать. Вместо этого, наконец, показал неприкрытую эмоцию — уголок губ насмешливо опустил вниз.
— Куколка… — столько неприкрытого удовлетворения после вынужденной капитуляции. Взгляд «отморозился», зрачки перестали быть пустыми серыми стеклами, а наполнились металлическими темными мазками. Цвет остановился на грани серых и синих.
Хотелось прикрыться руками от очевидного самодовольства.
Как бы не храбрилась физически мне с ним не справиться, а тем более, когда я на правах «рабочего материала» — вещи без имени и прошлого.
— Почему ты меня ненавидишь? — вновь задала тот же вопрос, что и при последней встрече.
Его голос зазвучал более мягко и равнодушно, словно былая проблема исчезла:
— Я говорил… это не правда. Сложно объяснить, но ты сильно напоминаешь одну тварь, которую хочется наказать. И самым правильным было бы отдать тебя кому-нибудь, например, тому же Кабану и посмотреть со стороны. Понаблюдать за твоей ломкой…
— Ну так отдай другим. По какой причине медлишь? У бедного мальчика не разделенная любовь?
Логично. Если я напоминала «тварь» по его словам, значит, неизвестная девушка разбила мужское сердце. У меня тоже разбито, мной и вовсе попользовались для успокоения и выкинули, но разве я злюсь на мужской пол? Я даже на Сашу не злюсь, только разочарована трусостью — не нашел смелости объясниться.
— Давай обниму… утешу… поглажу бедняжку! — предложила с сарказмом, протянула руки к нему, намекая, чтобы подполз по простыням прямо в объятия. — Теперь я поняла, почему не даешь к себе прикасаться. Она последняя, кто прикасался и таким образом ты хранишь ей верность?
После этой фразы прекратила нести чушь и издеваться, представила ему право ответить, но тот не соизволил. Максим не пробиваем, не злится, уголок губ все также надменно опущен вниз и зрачки «бегали» туда сюда, рассматривая меня, злую от несправедливости, прижатую буквально к стене комнаты и доведенную до дрожи.
— Неудачная первая любовь случается у каждого второго и люди от этого не наказывают друг друга… — добавила, но смолчала о своей первой любви, зачем ему это знать?
— Значит я слабее, чем остальные люди, потому что мне хочется наказать.
Удивленная признанием Максима в слабости, я не нашла слов и гадала, где же грозная аура самца? Ведь каждый жест должен излучать самоуверенность и непоколебимость? Как бы глупо не звучало, но признаться в слабости — это смело.
Максим продолжил объяснять:
— Если бы хотел, то испортил тебя еще в твои шестнадцать лет. Но что-то остановило, подсказало, что ты чуть лучше своих одноклассниц-«прошмандовок», поэтому отпустил не тронутой и напоследок пожелал не попадаться на глаза.
Испортил? Не тронутой? Это он о девственности? Это настолько было очевидно?
— Но второй раз… — покачал головой, отрицая действие. — Второй раз я чисто физически не могу отпустить. Мне необходимо для практики… для более подробного изучения этого процесса завести куклу. Ты единственная, которая мне интересна для игры. В конце концов, хочу получить удовольствие, а не злиться от того, что вынужден этим заниматься.
Он собрался уходить и оставить в одиночестве, но мои поспешные слова догнали его возле стеклянных дверей, ведущих с балкона в жилую комнату:
— Бонифаций…? — остановился возле двери, пальцы его замерли над ручкой. Словно произошел оглушительный выстрел мужчина застыл без движения.
— Ты знаешь… кто такой Бонифаций?
Эта фамилия или кличка просверлила дыру в голове. С первых дней, как прилетела на остров — в это логово, она постоянно всплывала: неизвестный парень искал меня; он же поиздевался над Мэри и опозорил подругу на весь университет; по его приказу Кабан развлекался с нами в бассейне.
В мыслях кровавыми чернилами выгравировано это имя. Оно терзает.
Максим развернут боком, но я увидела как появились первые признаки улыбки. Мужские плечи задрожали от смеха.
Второй раз видела его смех, второй раз.
— Ты его знаешь? — озарила догадка.
Максим развернулся и засмеялся, глядя на меня, зрачки сузились в маленькие точки, в которых купалось наигранное веселье.
— Я его знаю? — спросил недоумевающе у себя же и ткнул пальцем в голую грудь. Протер запястьем губы, словно смахивал пылинки, или чесал. За маской веселья скрылась холодная ярость, судя по напрягшимся венам на руках и груди. — Я презираю весь род Бонифациев!
Максим резко присел на кровать рядом со мной. При желании мог прикоснуться к обнаженным коленями, но вместо этого начал разговор:
— Знаешь, кого благодарить за пребывание здесь, — пальцем указал на простынь, сминая и раздавливая ее. — Августина Бонифация — главу рода Бонифациев!
Говорил естественно не о кровати, а об острове и жителях.
— Любишь сказки? Я расскажу по секрету одну страшилку. Когда-то давным давно… еще во времена великой войны… примерно сто лет назад… на южных землях были широко распространены Лагеря смерти*. Слышала о таком или для девочек — это слишком жестокие темы? Война и смерть?
— Слышала. Геноцид слабых южных племен? Газовые камеры?
Максим кивнул, признавая правоту:
— Замечательные место. До сих пор сохранены подобные лагеря смерти, особенно в южных землях.
Максим придвинул лицо и пристально посмотрел в глаза, насколько это возможно близко, чтобы наше дыхание разделилось одно на двоих.
— Там обожают делать опыты на людях, например, инъекции препаратов в глаза, с целью посмотреть насколько лекарство улучшит качество зрения. Есть вероятность умереть, а есть — выжить. Возможны дефекты даже при положительном результате исследования, такие как изменение цвета зрачка при разном освещении и градус «видимости» сокращен. Если обычные люди боковым зрением видят почти сто восемьдесят градусов, то испытуемые обхватывают около ста-ста двадцати градусов, за счет этого, когда хочешь стрельнуть чем-нибудь уродцу в глаз, порой косишь и попадаешь не в того, в кого жаждешь…
Я внимательно слушала и пыталась понять, что через взгляд Максим пытался донести. Что затаилась внутри? Завороженная тихим голосом, я внимательно слушала пока не почувствовала на месте ожога от бычка мягкое прикосновение пальцев.
Максим обводил уродливый кружок, который почти исчез. Осталась лишь бело-розовая шелуха от кожи, которую аккуратно вычесывала, чтобы не образовалось шрама.
— И когда кто-то прячется в темноте… переодевает нижнее белье, надеясь затеряться от наблюдающего, то всё отлично видно. Новое зрение дает возможность видеть в темноте лишь немного похуже, чем при дневном свете.
Не может быть…
Максим опустил ладонь с моего ожога и скучающе посмотрел в ожидании реакции.
Голова пульсировала от полученной информации. Я подтянула колени к груди, пальцами помассировала виски, успокаивая разбушевавшуюся фантазию.
Не мог быть Максим испытуемым. Это жестокие сказки.
— Почему ты рассказываешь о лагерях Смерти? И причем здесь Бонифаций?
— При том, что после войны именно Бонифации и Вацлавы — два старинных рода из южных земель в тайне от правительства сохранили Лагеря Смерти, где проводили научные опыты над людьми. А здесь… — Максим поднялся с кровати.
Выпрямился, раскрыл руки широко в стороны, запрокинул голову к соломенному потолку, наслаждаясь порывами ветра на высоком этаже, и впечатление — будто уплыл в мечты. На его губах сумасшедшая улыбка, наполненная чем-то неизвестным — болью или горечью. Или наоборот предвкушением.
Я боялась услышать продолжение, меня знобило, вновь ударило воображаемым током. Обхватила металлический ошейник и дернула за него, чтобы порвать звенья и освободиться, но лишь поцарапала кожу.
— А здесь современный, упрощенный Лагерь смерти внутри университета, используемый для создания Кукол. Рабочий материал… — кивнул подбородком и рукой в мою сторону, но ощущение, что этой рукой прошел сквозь грудную клетку и прокрутил внутренности. Выкрутил их по спирали, разворотил до крови.
— Из рабочего материала пытаются создать Куклу. Есть такая особенность у человеческой психики. У одних шаткая. К ним не так прикоснешься и те сходят с ума.
Покрутила головой, не желая слышать голос Максима. Потом закрыла глаза и заткнула уши ладонями, но время от времени отнимала, чтобы услышать продолжение. Боялась и одновременно хотела услышать информацию.
— Замолчи… — прошептала в колени, а Максим продолжал словами вбивать знания.
— А другие с устойчивой психикой реагируют на моральное и физическое насилие блокировкой психики. Они прячутся в коконы, сохраняют сознание где-то внутри и входят в своеобразное состояние куклы — это золотые самородки. В состоянии «куклы» они ничего не понимают, как животные, только испытывают голод, холод, жару или похоть. Ну в точности животные…
— Заткнись… — приказала.
Легла на живот, прикрылась подушкой и простыней, отвернулась в другую сторону от мужчины и посмотрела сквозь стеклянную преграду на яркое солнце, которое зажгло. Толстая пленка слез залепила зрачок, отчего зрение нарушилось.
— Ты лжешь также, как солгал о своем финансовом состоянии.
В ответ донеслись грузные шаги по деревянным балкам и простой равнодушный совет:
— Отдыхай. Успокойся и прими свою участь. Я закажу нам завтрак…
Стеклянная дверь хлопнула, отрезая меня и Максима. И настала тишина за исключением дуновения ветра на ухо. Я прикрылась ладонями, пряча перекошенное от эмоций лицо, не зная, как будет лучше — заплакать или засмеяться.
Он заботился о моем спокойствии после того, как признался, что собрался довести до самоубийства личности? Смех душил. Я прикусила губу, не просто с целью сдержать эмоции, а хотела откусить губу или язык и захлебнуться в крови, но в последний момент останавливалась.
Они всё продумали. Поиграли на тщеславии бедняков и пригласили в один из самых богатых университетов, а потом посадили под замок. Украли нас и ставят опыты и всё ради денег, ради создания Кукол.
Думают просчитали каждый момент, нет, ошибаются. Развлекать богатеньких ублюдков и измываться над своей психикой не позволю.
Я крутилась по скользким простыням, металась как пойманная добыча, ногтями драла и кусала подушку. Максим пришел позже, когда я успокоилась и находилась, словно во сне. Хозяин квартиры расплывался перед глазами, а его голос звучал глухо.
На белом подносе — еда в постель. Я молча отказывалась и стеклянными глазами смотрела на Максима, а тот не выдержал. Раздраженно схватил за запястье, преодолевая мое сопротивление, и зажал меня между ногами. Посадил и пытался кормить, но в ответ я выплюнула фруктовый смузи на деревянный пол, отказывая есть или пить.
Ставить на себе опыты не позволю, лучше самой выбрать, как умереть!
Максим швырнул на пол спиной, отчего показалось, что хрустнули позвонки. Веки с огромным трудом открылись, словно все силы по капле выкачали и даже резервные силы не оставили на черный день. Потому что чернее дня не будет.
— Ненавижу тебя, Максим, — прошептала, глядя с пола на его, возвышающегося надо мной огромной тушей. Вот теперь я нашла определение своему отношению. Он показал правильную сторону.
— Ничего личного, Катя, это задача… работа.
Он будто оправдывался. Зачем оправдываться, если мы по разные стороны. Он — на одной я — на другой. Его цель — разорвать мою душу (сознание, психику) в клочья, оставить ошметки и выбросить на помойку, а моя — сохранить психику или зашить.
Да только, как бы не храбрилась страшно смотреть в мутные равнодушные стекла, лопатками ощущая неровные доски балкона, и не закрыть глаза, глядя на замах руки. Я и не смогла стойко выдержать, позорно закрыла веки. В тот же момент мощная пощечина хлестко ударила, так что шею едва не вывернуло. Челюсть свело судорожной болью.
Его цель — привести меня в сознание, а моя цель — умертвить себя.
— Ах ты, упертая зараза! — швырнул обратно на кровать. Наверное, со стороны я была похожа на психически больную, но по-другому не могла защититься. Я не стану служить развлечение для богатеньких ублюдков, лучше сразу умереть. Голодом и жаждой заморю себя. Сдохну, как можно быстрее, мне не зачем дальше цепляться за жизнь.
Не понятно Максим дрался со мной или я с ним, когда он завалил на лопатки и зажал ногами мои бедра. Что-то кричал в лицо, а я не слушала. Уже отключилась от происходящего, нажала рубильник, приостановила любые страхи и сомнения.
Потом он отнес в душ. Включил ледяную воду и встал вместе со мной под охлаждающие струи. Мокрая одежда мгновенно тряпкой прилипла к коже. Максим тряс, как куклу, пытался привести в сознание, лупил по щекам настолько сильно, что голову скручивало то влево, то вправо. Думала зубы хрустнут, щеки адски горели, но мне было всё равно.
— Не ломайся рано… — вновь подхватил на руки и в мокрой одежде, льнувшей к телу, понес в медицинское крыло. В процессе ходьбы с волос стекала вода на асфальт. Я была неестественно прогнута в спине, руки плетьми висели вниз, а Максим подкидывал меня, чтобы встряхнуть и привести в сознание.
Потом больница и белая кровать… капельница, ненавистный голос психиатра.
— Она себя убивает. Специально. А я говорила у нас с ней будут проблемы. Плохой материал для Куклы, кто хотел поэкспериментировать? Ну? Кто хотел поэкспериментировать? Сколько раз говорила — материал должен быть достаточно побит жизнью…
Лекарства. Палата провоняла противными лекарствами, которые забивались в носовые проходы, горло и глаза. Вены посинели от того, сколько их кололи иголками. Я чувствовала только умиротворение, глядя сквозь множество врачей в белых халатах в окно на свободный ветер и солнце. Боковым зрением фиксировала Максима, стоявшего в уже высохших после нашего купания шортах. А он не умел смотреть боковым, мог только прямо, поэтому его взгляд всегда прямой на мне, руки спрятаны в карманах, расслаблен и спокоен.
И вновь я безмолвная оказалась на его руках, Максим что-то говорил про упертых зараз, которые повадились передвигаться на нем, но он не соглашался оставшуюся жизнь носить меня на руках.
Уже поздно ночью на том же балконе я успокоилась. Молча лежала и наблюдала за луной на небе. Сзади на соседней подушке на стороже, почти впритык тело Максима. Должно быть не рад тому, какой выбрал дефектный рабочий материал.
— Максим… сколько мне осталось?
Он пододвинул подушку, локоть поставил рядом с моей головой.
— Всё зависит от личных качеств испытуемого, — немного помолчав, добавил. — Это моя ошибка. Не надо было тебе говорить подробности.
Я промолчала и продолжила рассматривать сквозь стеклянное огорождение забора роскошный вид на море. Даже до сюда доносилась приятная песня шумной воды. На песке, очерчивая береговую линию, горели яркие фонари, которые полностью захватили мое внимание.
Перебинтованную кисть лелеяла возле груди, как маленького ребенка. С полным желудком таблеток чувствовала себя наевшейся на годы вперед и цеплялась за огоньки света на берегу. У меня отобрали все огоньки, нет больше ни одного. Хоть один маленький фонарик осветил бы путь и я бы мотыльком вспорхнула.
Обезумевшая, потерявшаяся хваталась за любую нить и тянулась. Но каждый раз нити обрывались.
Меня приговорили к скорой кончине, точную дату смерти не назначили, но в том, что она случится скоро — не секрет.
В таблице у ректора на третьем курсе бедняков числилось всего несколько штук из приглашенных шестидесяти в каждом году. Значит, максимум два года при лучшем раскладе. Необходим огонек, чтобы продолжить жить, ведь умирать легко только в сказках.
Неизвестный огонек отсоединился на пляже, должно быть чей-то телефон. Молодежь развлекалась и купалась ночью. И ко мне в тот же момент пришла цель… молнией поразила нервные окончания. Я потрогала металлический ошейник, на котором теперь должна сидеть.
Вот она цель… есть за что еще цепляться. Вернуться — я не вернусь домой. Но осталась маленькая смутная цель, которая заставила сердце забиться чаще и кровь прилить к телу, а легкие наполниться кислородом.
Максим лежал за спиной и совершенно точно не видел моей безумной улыбки, изуродовавшей лицо.
До Августина Бонифация мне не добраться. И его лагерь Смерти простой девчонке не уничтожить — это глупые надежды наивных дурочек. Мечты… Но одну цель можно достичь. Здесь учится его наследник Бонифаций. И если я здесь умру, как человек, его сынка потяну за собой. Судя по поступкам, он такая же мразь, как и отец. Не знаю каким способом, но потяну парня за собой в могилу. Нас похоронят вдвоем… по соседству… а земляные черви будут лакомиться нашей плотью.