Я повстречался с этим огромным парнем в один ненастный вечер. Я стоял у дверей лавки в захолустном городишке, милях в пятидесяти от Бенсонс-Вэлли, и ждал, не попадется ли попутная машина. Дождь лил как из ведра, и холод стоял собачий.

Я топал ногами, чтобы согреться. За целый день я не получил ни одного заказа и теперь томился в этой дыре; шансов поймать до утра попутный грузовик у меня было не больше, чем у самого Бэкли. Правда, я не торопился, но ведь знаете, когда надолго расстаешься с домом, то, приближаясь к родным местам, все больше и больше чувствуешь нетерпение.

В тот год я работал в Балларате и его окрестностях — писал вывески для магазинов. Лавочники были так же бедны, как и я, и дела у меня шли из рук вон плохо, и все-таки мне удалось, экономя на ночлеге, сколотить несколько фунтов.

Я стоял под дождем и прикидывал, что лучше — истратить несколько шиллингов на комнату в гостинице или переночевать на товарной платформе у вокзала. И тут на старой легковой машине подкатил этот парень.

Он высунул нос из-под брезентового верха и спросил:

— Ждешь попутной в Мельбурн, приятель?

— Нет, но я отдал бы все пиво, какое мне суждено выпить в будущем году, чтобы попасть в Бенсонс-Вэлли.

— Тогда садись. Я могу ехать и через Бенсонс-Вэлли.

Я схватил свой старый чемоданишко, бросил его на заднее сиденье, а сам уселся рядом с шофером.

— Я видел, когда ехал сюда, в поселок, что ты все машешь проезжающим машинам, — объяснил он. — И вот подумал: заберу его, если еще застану на обратном пути.

Это был плечистый детина, не очень молодой, но и не старый. Его плотно обтягивало толстое поношенное пальто, шея была укутана шарфом, на руках — шерстяные перчатки, а старая шляпа была надвинута на самые глаза.

Не только он сам, но и его разболтанный самоход показался мне очень уютным и приветливым. Машина была из той рухляди, какую можно приобрести во время кризиса за бесценок, а потом убивать все свободное время на то, чтобы поддерживать в ней жизнь. Косой дождь хлестал со стороны шофера, и я заметил, что он набросил на крышу машины второй брезент, чтобы уберечься от потоков воды.

— Большое спасибо, — сказал я.

— Не за что. Я ведь знаю, что значит мокнуть на дороге. Ты, видать, продрог, смотри, не схвати простуду. — Он перегнулся назад и взял с заднего сиденья потертый коврик. — Вот, закутайся получше, — пробормотал он и снова круто повернул машину к правой обочине.

Стеклоочиститель работал только на одной половине ветрового стекла, лампочки в фарах были примерно в одну свечу, поэтому мой спутник вел машину, подавшись вперед, напряженно вглядываясь в колеблемую ветром сетку дождя и крепко сжимая баранку.

— Больше всего опасайся простуды, — предостерег он тоном знающего человека. — Я еду в город к сестре, ребенок занемог у нее, грипп в тяжелой форме, — должно быть, простудился. Да и сам я, видно, схватил насморк, проснулся вчера утром — холод во всем теле.

Как бы в подтверждение своих слов он вытащил из кармана пальто огромный носовой платок.

— Меня бог милует, — сказал я. — Я редко простужаюсь.

— А вот меня нет, — ответил мой спутник. — Только она недолго держится у меня, простуда.

— Ты что же, принимаешь патентованные лекарства или как?

— Еще чего! — воскликнул он с негодованием. — У меня от простуды есть свое средство. Да и от других болезней оно тоже годится.

— Это верно, — поддержал я. — Мне кажется, лучше всего дать простуде самой пройти.

— Вот уж нет! Не советую, — возразил он серьезно. — От простуды бывают всякие… как их там… осложнения. Это дело опасное.

— Да, говорят, микроб гриппа может вызвать и разные другие болезни.

— Простуда — она больше от озноба, а не от микроба, если хочешь знать мое мнение, — сказал он тоном, не терпящим возражений.

Я где-то читал, что грипп вызывается инфекцией, но не был твердо уверен в этом. И потом, этот человек прихватил меня с собой по собственному почину. Я решил не настаивать на своем.

— Вот я и говорю: видно, напал на меня где-нибудь озноб, продолжал мой знаток простудных заболеваний. — Проснулся вчера утром — нос весь распух и заложен, голова болит, как гнилой зуб, ломота во всем теле. Ну, я сразу пустил в ход свое старое средство.

Он достал носовой платок и громко высморкался.

— Слышишь? Уже очищается. Мое средство никогда не подводит.

— Да, — вежливо согласился я. — Видно, это хорошее средство, раз простуда проходит за одни сутки.

— Лучшего нет на свете. Вчера в обед говорю хозяину (я ведь уборщиком работаю в трактире): «Схватил сильную простуду, говорю, хочу уйти пораньше, полечиться старым своим способом — натереться ворванью».

— Ворванью?! — воскликнул я.

— Ну да, ворванью. — Мое удивление явно забавляло его. — Вечером я позвал к себе одного дружка, и он меня всего растер. Потом я надел шерстяное исподнее и шерстяную фуфайку и лег спать. Вся простуда вышла потом за ночь, и делу конец. Тут простое дело: тепло против холода, ничего больше!

Он свернул носовой платок и положил его в карман.

— Так… Тепло против холода, — сказал я неуверенно.

Ну да. Тепло против холода — в этом вся соль, — заключил мой спутник.

— Понимаю, — повторил я. — Тепло против холода.

Я искоса поглядел в полутьме на моего соседа. Он невозмутимо и сосредоточенно вел машину. Дождь по-прежнему швырял брызгами в ветровое стекло, вода просачивалась даже на щиток приборов, грязь фонтанами летела из-под колес, когда старая колымага подпрыгивала на ухабах. Забавная птица этот парень, подумал я.

— Некоторые принимают аспирин или пьют лимонный сок перед сном, — заметил я, лениво продолжая разговор.

— Аспирин не годится, — презрительно ответил мой спутник. — и всякие другие микстуры, которые расхваливают по радио. Тепло — вот главное. Все дело в тепле против холода, а в ворвани очень много тепла.

— Простая ворвань? — спросил я, озадаченный и все еще не зная, смеяться мне или нет.

— Ну, не совсем. Я добавляю эвкалиптовое масло, немного оливкового и еще кое-что. Все это вещества, в которых много тепла. Однажды, когда я работал в трактире в Фернтри-Галли…

Он сидел, как и прежде, наклонившись над рулем и зорко вглядываясь в дождливую ночь.

— Там часто останавливался один человек, коммивояжер какой-то большой каучуковой фирмы. С ним приключился потешный случай. На передней веранде сидело за столиками много народу. Ночь была душная, все поснимали пиджаки. И я тоже пристроился в углу и слушал, как этот тип заливался соловьем насчет лечения болезней. Форменный всезнайка. Потом он толковал насчет того, какое большое будущее у каучука, и о всяких международных делах, и о скачках — мало ли о чем! Послушать его профессор по всем наукам, хотя, думается, неплохой малый, только силён трепаться. Такой заговорит даже чугунный горшок. Ну ладно… На дворе сильно похолодало, все, вижу, надели пиджаки, кроме этого каучукового коммивояжера. Я подумал — парень обязательно схватит простуду, если не побережется.

— И что же получилось? — спросил я.

— Ясно, схватил простуду, как миленький. Наутро смотрю — нет его за завтраком. Поднимаюсь к нему в комнату, стучу. «Войдите», — говорит. Вхожу. Вижу — совсем плох. Стонет, охает, весь в поту, сморкается. «Что случилось?» спрашиваю. «Не знаю, — отвечает, — но мне совсем скверно». — «А помните, вы сидели вчера вечером на веранде без пиджака? И не надели его, когда стало холодно, а?» — «Да, — говорит, — как будто так оно и было». — «В том-то и штука, — говорю я ему. — Ну ладно, я вас поставлю на ноги». Тут я побежал вниз и принес свою ворвань.

— И что же, помогло? — поинтересовался я.

— Я тер его и тер, пока он не стал красен как рак с ног до головы. Когда я кончил, ему вроде стало лучше, но сам я выбился из сил. «Есть у вас шерстяное белье?» — спрашиваю. «Нет». Тогда я ему одолжил свое. «Хотите позавтракать?» — говорю. «Нет аппетита». — «Непременно надо подкрепиться». И я принес ему двойную порцию яичницы с ветчиной. Он здорово пропотел — был мокрый как мышь. Зато через два дня он был как стеклышко!

У этого типа не все дома, решил я.

— И знаешь, — продолжал он как ни в чем не бывало, — однажды я тем же способом — тепло против холода — вылечил одного человека от воспаления легких.

— Почему бы и нет? — пробормотал я, еле удерживаясь от смеха.

— Да, — сказал мой спутник гордо. — Этот малый тоже жил у нас в трактире. Встал однажды утром с сильным ознобом. Его лихорадило и ломало. Я уложил его в кровать, мигом притащил мою ворвань и одел его в шерстяное белье. Он тоже не хотел есть, но я его заставил. Я ведь не верю этим врачам, которые думают, что голодом можно прогнать лихорадку…

— И он поправился?

— Еще как! Через два дня вышел на работу.

— А ты уверен, что у него было воспаление легких?

— А как же! Воспаление легких, в точности. Я нескольким докторам рассказал, как он себя чувствовал, и все они подтвердили: воспаление легких. Только не поверили, что я его вылечил своим способом.

И неудивительно, подумал я. Я уже согрелся под теплым ковриком, и мне хотелось теперь узнать как можно больше о моем новом знакомце.

— А первую помощь ты умеешь оказывать? — спросил я.

— Да, немного учился этому делу. Видишь ли, я уже лет десять в спортивные сезоны работаю тренером в футбольных клубах. Могу вправить вывих, помочь при растяжении связок, сделать искусственное дыхание, когда парня сшибут с ног. Учился и растиранию тоже. Я массажист.

— Наверно, приятно заниматься всем этим?

— А как же! Это у меня любимое дело.

— Тебе бы врачом быть, — заявил я.

Он посмотрел на меня с подозрением — не насмехаюсь ли я над ним.

— Быть врачом — хорошее дело, — задумчиво ответил он, видимо решив, что я не собираюсь поднимать его на смех. — Лечить больных, делать операции и все такое… Помогать людям, когда они захворают, или вот еще раненым… В молодости я как-то об этом не думал. Да и не по карману мне было учиться.

— Очень жалко, — сказал я.

Его искренность была трогательна. Но и сам я чувствовал, что мои слова звучат теперь вполне серьезно.

— Чудно, почему это люди так боятся боли и крови? — продолжал он. — Случись какое несчастье — сразу подымают панику и не знают, что делать, пока не придет врач. У меня всегда с собой аптечка — и ворвань тоже. Это все у меня там, под задним сиденьем…

Он не успел договорить, как в тусклом свете фар, прямо перед машиной, в струях дождя возникла фигура женщины. Мой спутник рванул на себя ручной тормоз и выскочил из машины. Мне же никак не удавалось отворить дверцу.

— Слава богу! Слава богу, что вы подъехали! — истерически кричала женщина. — Мой муж… Он умирает! Машина перевернулась… Вон он лежит там… Уже больше часа…

Наконец я справился с дверцей, сбросил с себя коврик и пошел сквозь дождь к тому месту, где мой спутник уже стоял на коленях перед распростертым на земле мужчиной. Рядом, уткнувшись в кювет, лежала на боку сильно помятая машина. Женщина, по виду жена фермера, была уже не первой молодости. Платье ее промокло до нитки, она дрожала всем телом и что-то бормотала в беспамятстве. Руки ее были выпачканы в крови, кровь была и на лбу, но, видимо, сама она не пострадала при аварии.

Я опустился на колени рядом с моим широкоплечим спутником. Он внимательно осматривал раненого при свете электрического фонарика, который он вытащил из кармана. Мужчина лежал в луже крови, в грязи, под головой его было пальто жены. Я понял, что ему очень плохо. Он был без сознания и только слабо стонал и конвульсивно вздрагивал.

Как всегда при виде страданий и крови, мне стало не по себе, но мой спутник внимательно осмотрел пострадавшего. Он проверил пульс, приложил ухо к груди, слушая сердце, ощупал раненого с ног до головы. Делал он все это уверенно, целиком углубившись в исследование.

— Скорей, скорей за доктором! — послышался сквозь шум дождя голос женщины.

Мой спутник поглядел на нее.

— Садитесь в мою машину, — сказал он строго. — Ваш муж потерял много крови. Ему нужна серьезная помощь — и немедленно.

Я встал и повел упирающуюся женщину к машине.

— Мы доставим его к врачу так быстро, как только сможем, — говорил я, стараясь ее успокоить. Но она вырвалась и, плача, побежала назад к мужу.

— Не трогайте его: у него, кажется, переломан позвоночник! — услышал я ее крик.

Верзила взял ее за плечи и твердо повел к нашей машине.

— Позвоночник у него пел, миссис, позвольте уж мне знать. Но я должен оказать ему первую помощь, прежде чем везти к врачу. Садитесь на переднее сиденье, миссис, а мы сию минуту положим вашего мужа на заднее.

Она подчинилась, продолжая плакать.

— А не лучше ли сразу к врачу? — подал я голос.

— Он умрет в дороге. Из него кровь хлещет. Тяжелая рана в правом бедре и в боку, и правая нога сломана. Но голова цела, слава богу. Я остановил кровотечение, а сейчас дам ему маленько тепла — он совсем окоченел… Если не сделать этого, ему крышка.

Я уже почти забыл наш предыдущий разговор, и мысль о том, что этот полоумный вздумает натирать несчастную жертву своей ворванью, пронзила меня, как острой иглой.

— А ты уверен? Это нужно?

— А как же!

Прежде чем я мог сказать хоть слово, он подтолкнул меня к бесформенной груде окровавленного тряпья.

— Он еще жив… Умеешь ты водить машину?

— Да. Но с этой твоей колымагой…

— Ладно, она ходит, как молодая… Теперь послушай: мы перенесем его сейчас на заднее сиденье. Ты поведешь машину, а я пока полечу его. До города доберемся в какие-нибудь полчаса. Иначе не выручить этого парня. Бери-ка его под мышки.

Я повиновался. Мой спутник побежал к машине, вытащил мой чемодан и переложил его на переднее сиденье.

Мы отнесли слабо стонущего человека в машину. Укладывая раненого на сиденье, я заметил на полу кабины сумку и бутыль с жидкостью. Аптечка и ворвань, подумал я, о боже милостивый!

Каким-то чудом мотор еще не заглох. Разворачивая машину, я с ужасом подумал о том, к чему может привести медицинская помощь, которую сейчас примется оказывать умирающему мой верзила.

Женщина как будто немного успокоилась, она сидела выпрямившись, как в столбняке. Я обливался потом, но старательно вел машину назад, в сторону городка. Все мое внимание было направлено на то, чтобы избегать толчков и держаться правой стороны дороги. Вдруг я услышал громкий стон и на мгновение обернулся. Мой спутник снял с раненого брюки и исподнее и при свете своего фонарика перевязывал его. Женщина не решалась посмотреть туда. Вдруг она стиснула мою руку.

— Скорее! Ради бога, скорее!

— Да, нажми как следует, — отозвался верзила. — Если нажать, она дает двадцать пять миль.

Потом я услышал бульканье и новый стон. Хорошо хоть, что он дал раненому глотнуть водки, подумал я.

Стоны становились громче — мой лекарь продолжал перевязку. Поворот — и вдали замелькали слабые огоньки городка. Я снова обернулся. Верзила — помоги мне боже! — втирал свое снадобье в ноги и бока раненого между искусно наложенными повязками.

— Давай сюда коврик! — крикнул он. — Там есть еще один, скатанный. Давай и его!

Я с трудом выполнил это распоряжение. Когда мы доехали до окраины городка, я не мог удержаться и опять бросил взгляд назад. Верзила укутывал ноги пациента ковриком. Он, по-видимому, снял с него и остальную мокрую одежду и укрыл его своим пальто и вторым ковриком — без сомнения, предварительно растерев своим лекарством плечи и грудь раненого. Когда женщина указала мне дом врача и я затормозил, мой спутник влил в рот больному еще глоток водки и снова принялся за растирание.

— Ступайте позовите доктора, миссис, — сказал он.

Женщина взбежала на крыльцо. Мы вдвоем подняли раненого на руки, причем мне досталась наиболее тяжелая и наименее разбитая часть его тела. Вышедший навстречу нам врач велел нести его прямо в операционную; мы положили неподвижное тело на высокий стол. Жена фермера была в полуобмороке. Появилась какая-то женщина и занялась ею.

Врач тут же выпроводил нас из операционной. Только теперь я заметил, что верзила мой был весь измазан кровью и дрожал от холода в своей полотняной рубашке. Мы молча уселись в прихожей. Прошло бесконечно много времени, или так нам показалось. Потом в дверях появился врач. Женщина бросилась к нему.

— Как он, доктор? Он не умрет? Он…

— Думаю, что все обойдется, — сказал врач. — Повреждения тяжелые, но мне кажется, он выкарабкается из беды благополучно. Тот, кто остановил кровотечение и снял с вашего мужа мокрую одежду, спас ему жизнь.

Жена фермера сквозь слезы бросила благодарный взгляд на моего сурового спутника, но не успела сказать ни слова — он посмотрел на меня и кивнул на дверь.

Когда мы усаживались в машину, он сказал:

— Ты слышал? Доктор говорит, я спас ему жизнь. Я-то хорошо знал — раз кровь остановлена, остается одно: тепло против холода.

Я промолчал. Когда машина тронулась, он добавил:

— Мне придется завернуть в трактир, переодеться в сухое. А потом поедем. Не миновать мне новой простуды, да ничего — ворвань у меня еще осталась.

Мы надолго замолчали.

Поглощенный своими думами, я очнулся, только когда он громко спросил, стараясь перекрыть шум мотора:

— Бенсонс-Вэлли — это ведь первый город по этой дороге?

— Да, — сказал я. — Поезжай вон на те огни.

Он подвез меня прямо к «Королевскому дубу». Когда я выходил из машины, он перегнулся назад, схватил мой чемодан с заднего сиденья и подал мне.

Пока я искал в своем уме слова, чтобы поблагодарить его, он протянул мне бутыль с ворванью.

— Возьми-ка, — сказал он. — Наверняка ты схватил простуду. Разотрись этим хорошенько перед сном. Помни — тепло против холода!

Он отпустил сцепление, и старенький автомобиль умчался.

На следующий день я отдал бутыль Алану Грину, велосипедисту. Он потом говорил мне, что лучшего средства никогда не встречал; но когда бутыль опустела, он так и не нашел аптекаря, который сумел бы определить состав этого лекарства.