То есть тот свой последний (как она думала) день в отцовском доме провела она в полной решимости… Хотя и не могла также не испытывать грусти от сознания того, что с отцом, быть может, расстается навсегда.
А отец, уже отправив сестре письмо, сказал:
— Пожалуй, надо дождаться ответа. Помнится, Филлис, отношения у вас с вашей тетушкой сложились не самые хорошие. Принять племянницу она, конечно, не откажется, но сразу же спросит: дождались ли мы ее ответа или нет? Иначе говоря, по приглашению ли вы приехали.
Он, мистер Гроув, в этот день что-то загрустил… И даже, узрев дочь на садовой стене (Филлис, чтобы хорошенько рассмотреть остров Сент-Альдхельм, мимо которого предстояло им с Маттеусом и его другом проплыть ночью, встала на стене в полный рост), ни слова не говоря, помог ей поскорее со стены слезть… Правда, потом не разговаривал с ней весь день, лишь поблагодарил (как всегда) за ее хлопоты с разогреванием обеда, а также вечером, уходя в свою спальню раньше обычного, пожелал ей спокойной ночи.
И тогда, немного подождав (всплакнув и услышав первые всхрапывания из отцовской спальни), Филлис отправилась…
В мантилье, с узелком… в последнюю минуту вспомнила о теплом платке на голову… в час, когда лампы еще горели во всех домах и поэтому ничего нельзя было увидеть из окон, Филлис легкой походкой миновала деревню, затем меж двух едва угадываемых в первом свете луны стен кустарника дошла до большой дороги… Как раз в это время луна налилась в полную силу, и Филлис подумала, что товарищ Маттеуса уже, наверное, должен обогнуть на лодке Сторожевой мыс. Этот мыс такой высокий, что лунная от него тень, как сказал Маттеус, падает теперь на всю гавань… И Христоф должен успеть его обогнуть до того, как луна поднимется выше.
На всякий случай и она, Филлис, спряталась в тени густого, огораживающего пшеничное поле терновника.
Теперь, когда ходьба уже не отвлекала, нетерпение охватило ее… Вот-вот должны раздаться шаги Маттеуса.
Но вместо них послышалось совсем другое…
Ах да, в это время — омнибус! Так что приходилось ждать, когда он проедет.
Впрочем, хотя и хотелось ей, чтобы омнибус проехал здесь поскорее, не могла она не вспомнить, какой крутой видела здесь дорогу днем, в то время как лошадей сейчас, судя по топоту и колесному шуму, почти не удерживали. Наверное, правит слишком молодой человек: разгон экипажа такой, что, пожалуй, — до самых королевских купален.
Как вдруг — окрик!.. Карета остановилась. И как точно! На самом перекрестке дорог, большой и деревенской. Всего в каких-нибудь двух десятках шагов от нее.
Вышли двое; дорожный баул одного пассажира (его фигура показалась Филлис знакомой) был намного больше, чем у другого.
Карета покатила дальше, а Филлис, вглядевшись в человека с большим баулом пристальнее (все-таки луна не солнце), так вся и застыла…
— Никого! Где же ваш деревенский почтальон? — воскликнул Хамфри Гоулд. — Неужели он подумал, что не будет с омнибуса ни писем, ни пассажиров…
На что его спутник, наоборот, отвечал со спокойствием, вообще присущим жителям этой деревни:
— Сейчас подъедет. Просто мы приехали раньше, этот парень гнал по-сумасшедшему. Да, я забыл вас, мистер Гоулд, спросить… А подарок для невесты?.. Раз уж вы решили — и правильно сделали! — не верить тому, кто вам написал об этом гусаре… Подарок вы привезли? У нас в деревне так принято.
— Подарок для мисс Гроув? О да! И она его заслужила. Слишком я занялся в городе своими делами — мог бы приехать и пораньше. А что касается… Нет, этого быть не может, чтобы мисс Гроув была именно такая, как мне написали… Ее отец, мистер Гроув, человек из общества, о нем хорошего мнения и мой отец. И она сама, как я понял, девушка с достаточным соображением… Чтобы, будучи невестой человека из семьи, надеюсь, уважаемой во всей этой местности, путаться с каким-то ганноверским солдатом… Я не хочу в это верить!
Спутник Гоулда согласился, стал высказывать свое совершенно лестное мнение о беспорочности дочери доктора Гроува.
…Подъехал деревенский почтальон, мистер Гоулд и его спутник, положив на повозку багаж, уселись в ней… Сонный почтальон дернул вожжи, взбодрил столь же сонную лошадь каким-то громким словом… Повозка тронулась.
А она, Филлис, потрясенная, оставаясь в тени кустарника, все смотрела и смотрела напряженными, совсем сейчас не видящими глазами… Этот нечаянно подслушанный разговор вдруг осветил ей всю чудовищность ее поведения!
Конечно, Филлис знала, что полюбила, что позволила себе полюбить другого только потому, что поверила всем этим слухам, которые представили мистера Гоулда обманщиком. В то время как он, именно он, Хамфри Гоулд, не поверил никаким толкам о ее встречах с каким-то мужчиной… Не поверил в то, что — о, ужас! — было на самом деле.
Повозка почтальона грохотала уже далеко, а она все стояла на том же месте, за высоким густым терновником.
…И такая густая это была тень, в которой она сейчас стояла! Вот… Всегда так: чем ярче луна, тем чернее от всего тень… Совсем как в людской жизни. И она, Филлис, теперь даже боялась выйти из этой тени, боялась яркого, разоблачающего света.
…Да, это он, хамфри, сохранил доверие к своей невесте! А не она, Филлис, к своему жениху. И как трогательна эта заботливость, с какою он вез, наверное, в этом большом бауле подарок. Ей, своей невесте, подарок…
Нет, нет! Она, Филлис, должна сдержать обещание. Пусть ее уважение к мужу заменит место ее любви. отец был прав, когда напомнил ей об этой их, Гоулдов, фамильной традиции: супружеский долг, уважение друг к другу должны стать выше любого другого чувства. особенно же когда любовь к другому явилась уже после того, как слово было дано первому.
Она… останется! Выйдет за Хамфри Гоулда. отец прав: достоинство превыше всего!
Что ж, надо понять. Именно так ее, Филлис, воспитал отец, мистер Гроув, ревностный прихожанин церкви. Да и то сказать: у всякой ли девушки на ее месте хватило бы сейчас храбрости… Храбрости, которой, говорят, не хватило в самый ответственный момент даже одной из цариц египетских.
…Да, она, Филлис, останется… Да, будет терпеливо страдать. Но — останется верной своему слову!
Так она, Филлис, уверяла теперь себя… Собираясь с духом, готовясь к тому, чтобы повести себя твердо, когда увидит Маттеуса. Да, сейчас… Вот он! Как легко перепрыгнул он полевую калитку! Вышел на дорогу. И она… Она тоже… Вышла ему навстречу. Вышла (она, Филлис, это осознавала) — навстречу своему позору! И — своей любви.
А он, Маттеус, так прижал ее к себе!..
«Это в первый и последний раз… — с отчаянием говорила себе Филлис, будучи в объятиях возлюбленного. — Да, надо ему сказать. Надо!»
…И здесь, может быть, Маттеус сделал ошибку как мужчина. Если бы он, когда она сказала ему о своем решении остаться, оставил ее в своих объятиях и стал бы убеждать во имя их любви!
Но как раз это оказалось в нем внове… То, каким он оказался внимательным к ее решению. Несмотря на то, что он, Маттеус (это она ощущала всем своим существом), действительно любил ее (о том, что как раз этого… мужского… не чувствовала она в своем женихе, в Хамфри Гоулде, Филлис раньше не думала).
Нет, никто еще так не уважал ее, как он, Маттеус, — и в такой-то час!
…Так что потом, когда Маттеус, пройдя вдоль живой изгороди, повернул к калитке в поле (лодка, наверное, уже подплыла к берегу, и ему надо было спешить), она, Филлис, чуть было не побежала… Чтобы бежать с ним вместе.
Но это уже было потом… Сначала же она все не отпускала его, вела себя (в чем потом призналась даже мне) очень странно: сама уже твердо решила сдержать слово, данное своему оказавшемуся верным слову жениху… И его же, Маттеуса, умоляла остаться!
Но ведь и он, Маттеус, тоже должен был остаться верным своему слову. И даже, оказывается, от исполнения им своего слова зависел теперь не только его друг Христоф, но и еще двое солдат из их палатки: они родом были из Ганновера, но тоже решили бежать… И как только наступило свободное перед отходом ко сну время, все они, все четверо из их палатки, скрылись из лагеря: трое направились в гавань, за лодкой, а он, Маттеус, должен был быть в этой бухте. хотя бы, оказывается, и без нее.
И теперь, после всего… Когда, наконец попрощавшись с Маттеусом, Филлис в слезах возвращалась домой и услышала из лагеря редкие, все более редкие удары в барабан… эти звуки уже не взволновали ее. Теперь лагерь гусар для нее уже не существовал. Был мертв, как ассирийский лагерь… Когда над ним пролетел Ангел смерти…
Несмотря на проявленную Филлис решимость, с какой она возвратилась к исполнению своего долга невесты (по возвращении домой первым делом уничтожила оставленное отцу прощальное письмо), тоска долго не давала ей заснуть. И на другой день вышла она из спальни довольно поздно.
А отец, видимо, едва удерживал себя, чтобы не разбудить…
— Мистер Гоулд приехал! — торжественно сообщил он.
Прежде всего, конечно, мистер Гроув был рад за дочь, но также был сейчас преисполнен гордости за себя… Что он все это время не терял веры в живучесть лучших традиций уважаемого семейства Гоулдов!
Оказалось, жених уже приходил… Он остановился в деревенской гостинице и обещал прийти через два часа.
— Мистер Гоулд привез невесте замечательный подарок!.. — все так же высокопарно сообщил отец. И передал ей зеркало.
При этом он, ее отец, видимо, слишком сейчас преисполнен был гордости за себя, за свое терпение и веру в их с дочерью лучшее будущее, чтобы заметить странность ее спокойствия — и при сообщении о приезде ее жениха, и при виде такого подарка…
Хотя зеркало было действительно замечательное! Любая девушка в деревне позавидовала бы такому… Большое — так что можно было посмотреться по грудь, — в чудесной, из накладного серебра, рамке…
Филлис вгляделась в себя и поняла, что лицо, а главное, глаза… Нет, нельзя, чтобы она была такой печальной. Она же — невеста!
И опять она, Филлис, надела мантилью… Отец всегда, когда они с ним собирались в церковь или на прогулку, напоминал ей надеть ее: все-таки она не простая деревенская девушка, а дочь доктора.
Как она собиралась на этот раз? Так, как обычно собираемся мы, когда решаемся на путь, предназначенный обязанностью, долгом, соображением… Господи!.. Какие только не придумали люди «соображения», чтобы забыть о велениях сердца.
И когда он, Хамфри Гоулд, ее жених, пришел (ровно через два часа, минута в минуту!), Филлис уже поджидала его у калитки.