Глава 16
Уже через десять минут вокруг лорда Фелмотта собралась небольшая компания Кроу. Белый Кроу, Молодой Кроу и Старый Кроу управитель поместья, уставились на бессильно обмякшую фигуру хозяина с таким видом, словно луна упала с неба и свалилась у их ног. С кухни доставили кубок бренди, и Мейкпис поднесла его к губам больного.
– Милорд, милорд! Вы меня слышите? – тревожно спрашивал Старый Кроу, вглядываясь в лицо хозяина. – О, дело плохо! И очень опасно!
Лицо лорда Фелмотта приобрело цвет старого фарфора. Но глаза все еще жили. И в них Мейкпис видела призраков, сверкающих и клокочущих черной яростью, словно жуки, карабкающиеся по горящему полену. Однако внутри сложного механизма его тела какой-то зубец соскочил, и теперь он едва мог шевелиться.
Мейкпис гадала, осталось ли в смертной оболочке что-то от прежнего сэра Томаса. Может быть. А может, и нет. Но в груди билось его сердце, и, возможно, известие о предательстве сына разбило его. Может, его собственной сути оставалось как раз достаточно, чтобы уничтожить всю машину.
– Нужно перенести его милость в спальню, – объявил Старый Кроу. – Незаметно. Остальные слуги не должны знать, что он занемог. Семья не захочет показать недостойную слабость в такое время.
Мейкпис стала помогать, и никто ее не остановил. Как только его милость был благополучно устроен в спальне, Кроу о чем-то быстро посовещались шепотом, став в такой тесный кружок, что их орлиные носы едва не соприкасались.
– Нам нужен врач, – пробормотал Старый Кроу. Его маленькие черные глазки бегали туда-сюда, словно он мысленно щелкал костяшками счетов. – Пошлем человека, который объездит Пейлвич, Карнстейбл, Тредстик и Гратфорд и проверит, есть ли где доктор, не ушедший с полком.
Повернувшись к Белому Кроу, он задал вопрос, горевший в мозгу Мейкпис:
– Что случилось с Джеймсом?
– Джеймсом?
Похоже, Белый Кроу немного растерялся.
– Да, Джеймсом. Джеймс выжил?
– Сам я его не видел, но да, слышал, что его видели живым после битвы.
Джеймс жив! Облегчение жаром разлилось по лицу и шее Мейкпис.
– В таком случае где он? – спросил старик. – Сбежал с Саймондом?
– Нет, – покачал головой Белый Кроу. – Насколько я слышал, он остался с солдатами и храбро сражался, хотя положение было тяжелым. Полагаю, он все еще там, с остальными. Но я не стал задерживаться, чтобы составить список выживших. После битвы началась неразбериха, а я решил как можно скорее сообщить новости.
– И ты не сделал ни малейшего усилия, чтобы разыскать его? – Лицо Старого Кроу приобрело темно-фиолетовый оттенок. – Уж тебе-то лучше остальных известно, что делать! Если его милость не оправится, хозяевам скоро понадобится новый сосуд! Саймонд сбежал, Роберт пропал без вести, а остальные рассеяны по стране. Нам необходим Джеймс!
Мейкпис затаила дыхание. Все это время она думала только о судьбе единокровного брата и болезни дяди. И тут перед ней во весь рост встала грозившая опасность. Очень скоро Кроу вспомнят, что Джеймс им ни к чему.
– Мы найдем его, если это возможно, – постановил Старый Кроу. – И нужно сообщить остальным членам семьи или тем, до кого сумеем добраться. Это вопрос, который должны решать они. – Он устремил на Мейкпис взгляд, полный подозрения и враждебности. – Что же до девчонки… Она может оказаться частью этого змеиного гнезда. В любом случае нельзя оставлять ее на свободе. Что, если она начнет болтать со слугами или попытается известить Джеймса? Заприте ее.
Таким образом Мейкпис вновь оказалась заключенной в Птичьей комнате. Только когда в скважине повернулся ключ и она удостоверилась, что осталась одна, Мейкпис позволила себе сползти по стене.
Запах комнаты пробудил медведя. Он узнал зарешеченное окно, холодные стены с клоками обоев. Его воспоминания были смутными. Но он помнил, что это место боли.
«О медведь, медведь…»
Мейкпис было нечем его утешить.
«Джеймс, что сказал тебе Саймонд? Как убедил тебя помочь ему украсть грамоту? Что, по его словам, он собирался сделать с ней, как только заполучит? Обещал тебе власть, славу или свободу?
Знал ли ты, что он намеревался убить сэра Энтони и предать весь полк? Нет, конечно, нет. Ты хотел быть героем. Хотел служить королю. Хотел быть частью братства по оружию. Но тебе была известна только половина плана, не так ли?»
– О Джеймс, ты дурачок, – пробормотала она. – Почему ты последовал его плану, а не моему? Ты доверился не тому родственнику!
Через три дня жидкой каши и одиночества Молодой Кроу пришел вызвать Мейкпис из Птичьей комнаты.
– Приведи себя в порядок, – хмуро приказал он. – Старшие хотят поговорить с тобой в комнате с картами.
Мейкпис с бьющимся сердцем пошла за ним вниз по лестнице.
«Молчи, медведь», – думала она, жалея, что не может заглушить собственное сознание. Медведь не понимал, что происходит, но Мейкпис подозревала, что он способен ощущать ее собственную, с трудом подавляемую панику. Она даже чувствовала, как он неловко переминается с ноги на ногу. «Молчи, медведь…»
Комната с картами, похороненная в самом сердце Гризхейза, была маленькой, без единого окна, освещенная свечами, стоявшими в маленьких нишах, покрытых наслоения сажи. Между нишами размещались стенные панели. На них были нарисованы карты различных сражений, в большинстве своем великие триумфы христиан: осада Мальты, осада Вены и сражения против сарацин во время Крестовых походов. По голубым морям плыли крохотные одинаковые корабли. Генералы-гиганты возвышались над маленькими палатками своих армий.
Завидев три темных силуэта Старших, молча ожидавших ее в комнате, Мейкпис вдруг задалась вопросом, участвовал ли кто-то из сидевших в них призраков в этих битвах. Возможно, они видели, как раздуваются эти нарисованные паруса, как изрыгают дым вышитые пушки.
Когда они вместе с Молодым Кроу вошли в комнату, двое из трех собравшихся подняли глаза.
Здесь был сэр Мармадьюк. Мейкпис снова поразили его размеры, и девочка вздрогнула, припомнив, как удирала от него по темным пустошам. При виде этого человека ее всегда одолевала паника, она замирала, словно мышь при звуках совиного крика.
Леди Эйприл, с белыми, как олово, острыми, как лезвие ножа, скулами и маленькими руками-лапками, примостилась на краю стула, наблюдая за Мейкпис немигающим, лишавшим присутствия духа взглядом.
Глаза Мейкпис скользнули по третьей фигуре, и мир будто изменил форму и исказился. Третий человек оказался намного моложе своих компаньонов и был одет в зеленый бархатный камзол и вышитые туфли. Каждый дюйм его фигуры был так же знаком ей, как линии на собственных ладонях. И все же некая невыразимая странность преобразила его. Сделала неузнаваемым, как в кошмаре.
Он наконец вскинул голову, чтобы взглянуть на нее, и губы дрогнули в улыбке. Она так хорошо знала каждую его черту: ямочки на щеках, крошечные шрамы и рубцы, оставшиеся после драк и свалок, и его честные руки забияки.
– Джеймс, – прошептала она, чувствуя, как рассудок затуманивается отчаянием.
Улыбка была чужой. Из глаз брата смотрели мертвецы.
Глава 17
– Нет, – очень тихо сказала Мейкпис. Но голос был таким слабым и безжизненным, что даже она сама почти его не слышала.
«Нет, Джеймс, нет. Я могу вынести все, кроме этого».
Она сознавала, что Старшие говорят о чем-то, но их слова падали вокруг нее, как град.
– Джеймс, – повторила она.
Похоже, ось, на которой был укреплен ее рассудок, сломалась.
– Перья Господни, она совершенно слабоумная! – отрезал сэр Мармадьюк.
– Нет, но она очень любила единокровного брата. – Старший Джеймс послал Мейкпис улыбку призрака, казавшуюся почти нежной. – Она была его преданным орудием. Оба забавлялись чем-то вроде игры. Воображали себя пленниками, подобно принцам в Тауэре, изобретали маленькие планы побега. Но искра гениальности в замысле всегда принадлежала ему. Она была предана брату, но слишком застенчива для таких заговоров.
Мейкпис сцепила зубы, боясь потерять самообладание. Если она ослабит узду, даст волю эмоциям, весь ад вместе с медведем может вырваться на свободу.
– И ты уверен, что она ничего не знала о похищении грамоты? – осведомилась леди Эйприл безжизненным, словно выточенным из камня голосом.
– О, девчонка спрятала ее на ночь по просьбе Джеймса, но понятия не имела, что это такое. – Губы Старшего Джеймса на миг сжались в угрюмой ухмылке. – Она была пешкой Джеймса, точно так же как Джеймс был инструментом Саймонда. Оба не знали, куда отправился Саймонд. И никто понятия не имел, что Саймонд намерен сбежать.
Хотя Мейкпис так и не пришла в себя от тоски и потрясения, но все же пыталась осознать правду. Джеймс одержим. Ее брат стал врагом.
Заледенев от внутреннего холода, Мейкпис вспомнила, что говорил лорд Фелмотт о воспоминаниях сэра Томаса: «Беспорядочная мешанина, как неразобранная библиотека».
Призраки, поселившиеся в Джеймсе, получили доступ к его воспоминаниям. Все, что знал Джеймс, теперь известно Старшим. Каждая тайная беседа. Каждый план. Каждый разделенный секрет… При этой мысли Мейкпис стало плохо. Плохо и холодно.
«Джеймса, должно быть, поймали и притащили в Гризхейз, чтобы поселить в нем призраков лорда Фелмотта».
И все же она ощутила укол сомнения. Голос нового Старшего не принадлежал Джеймсу, но и не походил на голос лорда Фелмотта.
– Неужели до этого дошло? – недовольно заметил сэр Мармадьюк, с нескрываемым презрением оглядывая Мейкпис. – Взгляните на нее! Как мы могли подумать о том, чтобы использовать эту рябую неряху?
– Но у нас нет такой роскоши, как время, – возразил Старший Джеймс. – Лорд Фелмотт быстро идет ко дну.
– Возможно, мы сумеем использовать ее в качестве временного убежища, пока не найдем что-то получше? – предложил сэр Мармадьюк.
Леди Эйприл издала пугающе неодобрительное шипение.
– Нет! Вы знаете, как сильно нам приходится рисковать каждый раз, когда мы избираем новое жилище! Если начнем переливаться из сосуда в сосуд, как избыток вина, некоторые просто прольются. Разве мы в последнее время не потеряли многих родственников?
– Действительно! – воскликнул Старший Джеймс. – Вспомните, во время последней передачи наследия мы потеряли двух членов нашего круга. После того как Саймонд проткнул нас, мы лежали, истекая кровью, целых пять минут, прежде чем этот мальчишка вернулся, чтобы нам помочь. Повезло еще, что все семеро наших не были потеряны навеки!
Так вот оно что! Призраки, поселившиеся в Джеймсе, не принадлежат Томасу Фелмотту. Раньше они населяли сэра Энтони, убитого Саймондом на поле боя. Джеймс, должно быть, вырвался из схватки, чтобы помочь умирающему родственнику, и появился как раз вовремя, чтобы призраки сэра Энтони им завладели.
Даже в своем оцепенении Мейкпис сообразила, что ей грозит ужасная опасность. Теперь в Джеймсе не осталось места для призраков, обитавших в сэре Томасе. А рядом больше нет никого, наделенного даром.
Джеймс и его дурацкий героизм…
Мейкпис закрыла глаза и попыталась дышать ровнее. Но чувствовала, как внутри скапливаются жар, безмолвная, беспомощная ярость и печаль.
«Тише, медведь, тише».
– Девчонку хотя бы учили чему-то? – спросил сэр Мармадьюк.
– Она умеет читать и писать, – поспешно ответил Молодой Кроу, – хорошо сидит в седле, но не более того. Девочка трудолюбива, но вряд ли годится для запасного сосуда. Очень сомнительно, чтобы ваши светлости посчитали ее подходящим домом.
– Все хуже и хуже, – прорычал сэр Мармадьюк. – Вы же знаете, насколько все легче, когда они как следует обучены! Носить оболочку необразованного болвана – все равно что пытаться танцевать гавот в сапогах для верховой езды! На подготовку сосуда могут уйти месяцы тренировки, у нас этих месяцев нет! Идет война, а нам нужен круг лорда Фелмотта во всей его силе!
– Мы уже до смерти замучились спорить на эту тему, – отрезала леди Эйприл. – Есть и другие запасные варианты, но они необходимы… обучены… воспитаны для определенных целей. Более того, они сейчас далеко и почти все сражаются во имя короля! Лорд Фелмотт угасает. Необходимо действовать сейчас.
– Женщина не может унаследовать титул или поместье лорда Фелмотта, – подчеркнул сэр Мармадьюк, но выглядел при этом скорее задумчивым, чем готовым продолжать спор. – В настоящий момент Саймонд – наследник в глазах закона.
– Предоставьте это нам, – посоветовала леди Эйприл. – Очень скоро мы пошлем депеши в Оксфорд и прикажем королю объявить Саймонда изменником.
Мейкпис задохнулась от этого небрежно-деловитого тона, но в то же время слова произвели на нее некоторое впечатление. «Мы прикажем садовнику подстричь эту изгородь. Мы прикажем портному подшить рукава. Мы прикажем королю объявить Саймонда изменником».
– Что же до других сложностей, – продолжала леди Эйприл, – Кроу все уладят. Когда Саймонда лишат наследства, следующий по линии наследников – вы, сэр Мармадьюк. Если позволите титулу перейти к вашему второму сыну Марку, которому не суждено унаследовать ваши поместья, мы сможем женить его на этой девушке, как только он вернется из Шотландии. Ваш сын официально примет титул лорда Фелмотта и возьмет на себя управление его поместьями, а неофициально будет жить по наставлениям супруги.
Старшие надолго замолчали. Только лица подергивались в судорогах. На глазах у девочки проходили три различных совещания. Три древних смертоносных комитета пытались принять решение.
– Но кухарка вряд ли подходящая партия для моего сына, – возразил сэр Мармадьюк.
– Ее можно сделать подходящей, – категорично заявила леди Эйприл. – Кроу, что у вас имеется по нашему делу?
Молодой Кроу откашлялся и открыл большую книгу в кожаном переплете.
– Мой отец нашел записи о некоей Мод Фелмотт, дочери сэра Годфри Фелмотта и Элизабет Венси. Оба происходили из боковой ветви семьи, и оба уже мертвы, пусть Господь примет их в свое лоно. Маленькая Мод прожила достаточно долго, чтобы принять обряд крещения, после чего ушла к своей вечной награде. Будь она жива, ей сейчас было бы пятнадцать… ровесница Мейкпис.
Предположим, Мод не умерла. Она выжила, стала подопечной семьи в одном из их шропширских поместий. А сейчас ее привезли обратно в Гризхейз, чтобы отпраздновать помолвку.
Так вот каким образом Мейкпис собираются превратить в «подходящую партию»! Ей дадут новое имя, новую историю, новых родителей и новое будущее. Помощница кухарки Мейкпис не просто умрет, а исчезнет, как мыльный пузырь, не оставив следов.
– Но… люди должны помнить настоящую Мод! – выпалила Мейкпис, поддавшись возраставшей панике. – В фамильном склепе наверняка есть плита с ее именем!
– Ее близкие родственники мертвы, а слуги разошлись кто куда, – ободряюще заверил Молодой Кроу, обращаясь не к Мейкпис, а к Старшим. – А имена с плит можно стесать.
Мейкпис представила Кроу, орудующих зубилом над маленькой надгробной плитой. И тут же вообразила, как они откалывают ее имя, лицо, ее суть…
– Мод – маленькая мертвая девочка, погребенная в земле! – Мейкпис знала о необходимости скрывать свои чувства, но все это зашло слишком далеко! – Я не могу украсть ее имя!
– Оно не украдено, а подарено! – поправил Молодой Кроу с широкой раздраженной улыбкой. – Думай об этом как о подержанном товаре!
– Но если я возьму новое имя, все начнут гадать, что случилось! – в отчаянии воскликнула Мейкпис. – Здесь все меня знают! В доме. В поместье. В деревнях. Если вы оденете меня как леди и станете звать Мод, все равно никого не одурачите! Все знают, кто я такая!
– И всем абсолютно безразлично! – холодно перебил Старший Джеймс. – Ты никому не нужное ничтожество. У тебя нет ничего такого, чего бы ты не получила от нас! И никто во всем графстве не поднимет голоса против нашей семьи! Если наши собаки погонят тебя по пустошам, пока не свалишься, никто тебе не поможет. А потом никто слова не вымолвит. Будешь той, кем мы прикажем быть. И если мы утверждаем, что ты наследница судьбы куда более великой, чем того заслуживаешь, и богатства, поражающего твое воображение, значит, таковой ты и станешь.
«Молчи, медведь. Молчи, медведь».
Новая тюрьма Мейкпис была куда роскошнее прежней: обтянутая зеленым шелком комната с лакированной мебелью и кроватью с вышитым пологом и балдахином. Она была заново обставлена, когда шли разговоры, что Саймонд, возможно, женится на наследнице. В сундуке для одежды лежали тонкое, чистое белье, юбка серебристого шелка, летний лиф из синего бархата, расшитый по вырезу жемчугом, и белый головной убор, отделанный таким тонким кружевом, словно его сплел паук.
На столе даже стояла ваза с двумя твердыми желтыми апельсинами.
Мейкпис иногда готовила блюда с апельсинами и восхищалась экзотическим жгучим ароматом кожуры, когда ее резала, но сама никогда не пробовала столь редкий фрукт. Но теперь при виде апельсинов ей делалось нехорошо.
Некоторое время она могла думать только о Джеймсе. Храбром, отчаянном Джеймсе, так влюбленном в собственные планы и неспособном видеть в них недостатки. Почему он не рассказал ей о своем сговоре с Саймондом? Возможно, гордился тем, что перерос ее и теперь будет строить планы с таким же взрослым мужчиной, а не с младшей сестрой. Но Джеймса больше не было. Осталось жилище для призраков. Такая же судьба постигла их дядю. Но потерян ли он навсегда?
Мейкпис поняла, что отчаянно цепляется за надежду. Два призрака из круга сэра Энтони были потеряны во время передачи наследия, а это может означать, что Джеймс получил пятерых призрачных «незваных гостей» вместо семи. Если внутри у него еще осталось немного места, возможно, его личность не погибла окончательно. Он молод, зол и упрям. Что, если он еще борется? Что, если его еще можно как-то спасти?
Однако прямо сейчас ей нужно подумать о собственном спасении. Саймонд сбежал. Сэр Роберт мертв. Война разбросала все «запасные варианты» и наследников. Лорд Фелмотт быстро идет ко дну. Когда он умрет, Фелмотты разорвут ее и в прах разнесут медведя, когда обнаружат, что он живет в ней. Тогда в Мейкпис вселятся семь древних надменных призраков, и она почувствует, как ее сознание задохнется и умрет.
Но может быть, сын сэра Мармадьюка откажется унаследовать поместья и жениться на ней? Возможно ли такое? Неужели ему по сердцу такая судьба? Кто пожелает жениться на девушке с огрубевшими руками, переполненной призраками его предков? Разве может он идти с ней по церковному проходу и надеть кольцо на палец под ее неотступным мертвым взглядом? Разве может спокойно увести чудовище вроде Мейкпис в свою спальню и зачать от нее наследников?
Но она сообразила, что значения это больше не имеет. К тому времени, как сыну сэра Мармадьюка сообщат о договоренности, ею уже завладеют призраки Фелмотта. Даже если он откажется жениться, будет слишком поздно ее спасать.
Мейкпис наспех обыскала комнату. Как она и ожидала, окна были чересчур малы и протиснуться сквозь них не получится. Она может подать сигнал из окна. Но снаружи нет ни единого дружеского глаза, чтобы этот сигнал увидеть. Дверь запиралась снаружи. В вышитой коробке для рукоделия не было ни ножниц, ни булавок – ничего, что можно использовать вместо оружия.
Мейкпис с силой прижала пальцы к вискам и попыталась спокойно подумать.
Старшие знали все, что знал Джеймс. Но Джеймс знал не все. Существовали тайники, о которых она так и не сказала ему, открытия, о которых никогда не упоминала. Он понятия не имел о приборе из слоновой кости, украденном Мейкпис из драгоценной коллекции навигационных инструментов сэра Томаса, о тряпичной веревке, которую она постоянно удлиняла всякий раз, когда ей в руки попадал никому не нужный клочок ткани. И главное, она никогда и словом не обмолвилась о медведе.
«Я доверяю тебе», – часто твердила она ему. Но было ли это правдой?
Нет, осознала она с чувством, похожим на грусть. Все эти годы, даже строя совместные с Джеймсом планы, в глубине души она ждала, что он предаст ее. Когда же Мейкпис увидела в нем сонм давно усопших врагов, отвечавших ей мертвенными взглядами, в сознании поднялась настоящая буря. Но в этой буре существовал центр, тихая сердцевина, где спокойный, полный облегчения голос говорил: «А, наконец-то. Больше не нужно ждать, когда упадет меч».
Она всегда любила Джеймса. Но на деле никогда ему не доверяла. И почему-то это было самым грустным открытием.
Внимание Мейкпис привлек листок с новостями, лежавший на туалетном столике. Чтение, как обычно, было медленным и болезненным процессом, но ей хотелось узнать, нет ли каких вестей о Саймонде и как идет война.
Листок был явно напечатан кем-то, стойко преданным делу короля. В половине историй описывалось, как королевские войска выживают благодаря мужеству и Божественному вмешательству. Другая половина напыщенно разглагольствовала о войсках мятежников, совершавших ужасные преступления, убивавших женщин и детей, сбивавших головы с каменных статуй святых и сжигавших стога сена.
Кроме этого было полно историй о чудесах. Рассказывалось о невыносимо холодной ночи после сражения при Эджхилле, когда раны и увечья сияли мягким неземным светом, а утром почти зажили.
Одна история привлекла внимание Мейкпис.
Один солдат из Дербишира, едва выживший в битве, где многие погибли, позже, к великой печали близких, стал вести себя очень странно, а внешне преобразился до неузнаваемости. Он твердил, что его терзает призрак одного из мертвых товарищей, который не давал ему ни сна ни отдыха, но постоянно нашептывал что-то в его голове и заставлял говорить непонятные вещи и странно двигаться. Оксфордский хирург по имени Бенджамен Квик оперировал солдата. Просверлил маленькую дырку в черепе с помощью им самим изобретенного инструмента. После операции пациент стал самим собой и больше никогда не жаловался на призраков.
Мейкпис читала и перечитывала историю. В душе снова затеплился крошечный огонек надежды. Вполне возможно, что доктор просто излечил человека от лихорадки или наваждения, но что, если солдата действительно преследовали призраки? Можно ли изгнать духов с помощью нового открытия в науке и медицине?
Такое никогда раньше не приходило ей на ум. Если в теле Джеймса все еще сохранились хотя бы следы его прежнего, возможно, доктор сумеет спасти брата.
Глава 18
В воскресенье, когда настало время церковной службы, Мейкпис заняла свое новое место на галерее вместе с семьей. После того как священник в последний раз произнес «аминь», слугам было позволено выйти из часовни, но Старшие остались сидеть. Мейкпис ничего не оставалось, как последовать их примеру.
Наконец шаги живых затихли. Воцарилось гробовое молчание.
Священник заговорил снова:
– В последней битве у Хангердонского холма Всемогущий Господь в своем бесконечном милосердии унес из этого мира многих своих слуг и собрал у своего престола, где они, покрытые славой, будут стоять вечно.
Потом он говорил о двух давно усопших Фелмоттах, которые были потеряны для этого мира, когда клинок Саймонда покончил с жизнью его дяди: Робине Бруксмире Фелмотте, рыцаре-командоре в царствование Генриха III, и Иеремии Фелмотте из Титсбери, победителе в сражениях при Крейке и Барнсовере, члене Тайного совета при четырех королях.
Время от времени Мейкпис казалось, что она слышит слабый змеиный выдох кого-то из Старших у себя за спиной. Возможно, это шелестящее шипение – все, что они могут предложить вместо слез. Они потеряли друзей и родных, которых знали. На которых рассчитывали в течение веков. Возможно также, что эта потеря грубо напоминала им о собственной недолговечности. Один быстрый удар клинком, несчастный случай – и они лишатся вечности. Они не могут вопить и кричать, как призраки простых презренных людей, и просто растаять в воздухе.
Имена сэра Роберта и сэра Энтони были упомянуты кратко. Их трагедия вторична. Они всего лишь разбившиеся бутылки, из которых пролилось бесценное вино.
После службы портниха сняла мерки с Мейкпис, а сапожник обмерил ее ноги. Сейчас, когда она стала Мод, ей требовалось много новой одежды. Разумеется, никто и не подумал спросить, какие цвета и фасоны она предпочитает.
В первой половине дня к ней пожаловала сама леди Эйприл.
– Открой рот, – велела она и, когда Мейкпис неохотно повиновалась, пристально уставилась на ее зубы, после чего настояла, чтобы девочка распустила волосы, и провела по прядям расческой с тонкими зубьями, которую тоже исследовала на предмет вшей.
За этой процедурой последовали вопросы, заданные тем же холодным, бесстрастным тоном. Есть ли у Мейкпис блохи? Зуд или боли? Она все еще девственница? Бывают ли головные боли? Боли в спине? Головокружения? Пила ли когда-нибудь Мейкпис крепкое спиртное? Становится ли ей плохо от какой-нибудь еды? После всего этого Мейкпис объявили, что ей предстоит искупаться в ванне.
Девочка с трепетом приняла новость. Она еще никогда не мылась в ванне и слышала, как люди говорили, что ванны опасны. Вода может просочиться внутрь через поры в коже и навлечь самые разные болезни.
Обычно Мейкпис, как большинство людей, просто обтиралась тряпкой, но даже в этих случаях не раздевалась, а снимала несколько предметов одежды, опасаясь замерзнуть. Нагота – лучший способ простудиться.
Несмотря на ее протесты, в комнату внесли большую фамильную деревянную ванну и поставили перед пылающим камином. На лестнице слышался топот ног: это слуги таскали из кухни ведра с горячей водой.
– Нельзя ли поставить ширму вокруг ванны, чтобы уберечься от сквозняков?
Мейкпис почувствовала, что краснеет. Она не слишком спешила раздеться перед леди Эйприл. Хотя у старухи и женское тело, но Мейкпис знала, что сборище призраков, населявших его, возможно, состоит из мужчин. Если Фелмотты сохраняли призраки тех, кого считали «важными», вряд ли в их числе было много женщин.
– Как быстро ты учишься быть стыдливой!
Трудно сказать, был ли тон леди Эйприл пренебрежительным или одобрительным. Улыбка была слишком тонкой, чтобы понять ее смысл.
Но вокруг ванны все же развесили простыню, сделав импровизированную палатку, чтобы оградить Мейкпис от любопытных взглядов. Как только все было сделано, леди Эйприл покинула комнату.
Мейкпис в одной рубашке осторожно вошла в уже начавшую остывать воду и села на край ванны. Медведь нервничал, но успокоился, поняв, что вода не кусается. Мейкпис пыталась не думать об открывшихся порах, создавших тысячи крошечных дырочек в ее обороне. Однако в тепле и паре было нечто роскошное и сонно-успокаивающее. Она неуклюже плеснула на себя водой, наблюдая, как ее мозоли светлеют и размягчаются.
Тихий шум на другом конце комнаты подсказал, что дверь снова открылась. Простыня-ширма раздвинулась, и Мейкпис увидела одну из горничных, Бет-хлопотунью. Она держала щетку и горшочек с натертым белым мылом, смешанным с сухими лепестками. Медведь уловил запахи золы, масла и лаванды и немного растерялся, поскольку не понимал, опасно ли мыло или его можно есть.
– Бет!
Это было первой возможностью Мейкпис после продвижения по социальной лестнице поговорить с другой служанкой без посторонних глаз. Она понизила голос до шепота:
– Бет! Мне нужна твоя помощь.
Бет вспыхнула, но не подняла глаз. Только встала на колени у ванны и, словно не слыша, принялась взбивать пену.
– Я пленница, Бет! Это красивая клетка, но на двери замок и меня день и ночь охраняют! Мне необходимо сбежать из Гризхейза!
Но Бет отказывалась взглянуть на нее. Слишком поздно говорить о дружбе. Мейкпис всегда старалась держаться подальше от других слуг, чувствуя, что невидимая граница между ними в любую секунду может превратиться в пропасть. Теперь она понимала, что Бет, должно быть, думала о ней точно так же. Кто может ее винить? И к чему проявлять симпатию к поросенку, которого откармливают для праздничного стола?
Но тут Бет на мгновение встретилась с ней глазами.
«Пожалуйста, – говорил ее испуганный взгляд. – Пожалуйста, не надо».
– Тебе приказано не разговаривать со мной, верно? – прошептала Мейкпис. – Но нас никто не слышит. А я им не скажу.
Бет бросила на нее еще один быстрый взгляд, и на этот раз Мейкпис безошибочно прочла в нем страх и недоверие.
«Конечно, скажешь», – безмолвно отвечала девушка.
И тут Мейкпис поняла. Сама она не донесет Фелмоттам на Бет, но вскоре уже не будет собой. Она станет сосудом, а ее новые жильцы неспешно пролистают все воспоминания и обнаружат маленькое ослушание Бет.
– Дай мне щетку, – велела Мейкпис с упавшим сердцем, – я сама потру себе спину.
У Бет задрожали губы. Она с отчаянным видом огляделась.
– Нет! – прошептала она, панически сморщившись. – Пожалуйста, не отсылайте меня! Я… мне велели вымыть вас и посмотреть, нет ли прыщей, или язв, или шрамов… признаков болезней.
Так вот почему принесли ванну! Ее по-прежнему оценивают на пригодность в качестве члена семьи.
Тем не менее она не могла справиться с подозрением, что ее просто стирают, как белье, которое потом можно надеть.
– В таком случае расскажи о каждой бородавке! – рявкнула Мейкпис. – О каждом шраме, мозоли и волдыре! Зачем останавливаться? Расскажи, что я по-прежнему безумна и бьюсь в припадках! Расскажи, что я беременна и больна сифилисом!
«Они все равно заберут меня, но я хочу, чтобы при этом их тошнило от омерзения. Если я заставлю их испытать хотя бы крупицу того, что испытываю я, это и будет победой!»
«Медведь, медведь, прости меня, медведь! Я обещала, что когда-нибудь мы будем свободны, но этому не суждено случиться.
Я хотела защитить тебя. Поэтому и твердила, чтобы ты молчал и сдерживался. Чтобы о тебе никто не узнал. Успокаивала тебя. Покорила. Я не собиралась укрощать тебя, медведь, но именно так получилось.
Прости, медведь».
Когда настал вечер, Мейкпис увидела, как во двор въехал и остановился экипаж. Вокруг немедленно поднялась суета, и ненадолго она позволила себе надеяться, что вернулся кто-то из наследников или запасных сосудов или нашли Саймонда. Но из экипажа никто не вышел и никто туда не вошел. Он просто стоял и ждал. Сумерки окрашивали дерево в тусклое серебро.
Не пролетело и часа, как за ней пришли.
Маленький столик был достаточно тяжел, чтобы послужить оружием, и при этом достаточно легок, чтобы она смогла его поднять. Мейкпис встала за дверью и, когда она открылась, размахнулась и со всех сил атаковала первого, кто вошел. Девочка надеялась, что это будет один из Кроу, которые, по крайней мере, были простыми смертными.
Но это был не Кроу, а сэр Мармадьюк с его многовековой памятью о ложных выпадах и парированных ударах. Он протянул руку и вырвал у нее столик с быстротой разящей гадюки. Она сопротивлялась, когда ей связывали ноги и руки. Пыталась брыкаться, ударить кого-то головой и не сдавалась, даже когда ее несли вниз. И дралась всю дорогу до часовни.
Глава 19
Часовня превратилась в дом с привидениями. Здесь горело всего с полдюжины свечей – одинокие огоньки во мраке. Они освещали мраморные таблички, алебастрового рыцаря, деревянную скульптуру покойного аристократа, окруженную приземистыми плакальщиками.
Мейкпис могла только гадать, чьи это гробницы. Похоже, вечно мертвые были единственными светлыми пятнами. Единственными реальными вещами, сияющими в колодце тьмы.
Но Мейкпис была реальной. Веревки, больно впивавшиеся в запястья, были реальными. Безжалостная хватка сэра Мармадьюка и Молодого Кроу была реальной.
– Мистрис Гоутли! – завопила она так громко, что голос богохульным эхом отдался по всей часовне. – Бет! Элис! Помогите мне.
Но они не посмели бы прийти на помощь, и Мейкпис это знала. Она совсем одна. Зато другие слуги могли услышать, а это означало, что они запомнят. Мейкпис хотела, чтобы они поняли: она пришла сюда не покорно и не по доброй воле. Если они запомнят это, она останется чем-то. Хотя бы шрамом на их воспоминаниях. Укором совести, который они попытаются игнорировать.
Одна свеча стояла на алтаре, накрытом пунцовой тканью. Темно-красной, траурно-красной. Вышитый серебром крест на краю алтаря казался трещиной на языке.
Перед алтарем стояли два стула. Совсем как в Двенадцатую ночь. На одном сидел немощный лорд Фелмотт. Голова бессильно валилась набок, глаза поблескивали в свете свечи и двигались, двигались, как насекомые, застрявшие под стеклом.
На второй – троноподобный, на котором сэр Томас бился в судорогах в ночь принятия наследия, – силой усадили Мейкпис. Связанные за спиной руки больно давили на поясницу. Молодой Кроу обмотал девушку веревкой и привязал к спинке стула.
– Перестань выставлять себя напоказ! – прошипела леди Эйприл, появляясь из темноты. – Ты в доме Господнем, выкажи хоть немного уважения!
– В таком случае пусть Господь услышит меня!
Эта угроза была единственной, которую могла придумать Мейкпис. И была единственная сила, к которой она могла воззвать. Сила более устрашающая, чем Фелмотты.
– Бог все видит! Он видит, что вы творите! Увидит, что вы меня убиваете. Увидит вашу черную магию…
– Да как ты смеешь?! – воскликнула леди Эйприл.
На мгновение казалось, что она ударит Мейкпис, однако поднятая рука медленно опустилась. Ну разумеется, разве она посмеет поставить синяк на щеке, которая скоро будет принадлежать лорду Фелмотту!
– Наши традиции получили благословение обеих церквей, – процедила старуха, – и шестерых пап. Именно Господь благословил нас способностью продолжать жить, веками собирая накопленную мудрость! И мы, в свою очередь, верно ему служили: многие Фелмотты стали священниками, а некоторые возвысились до епископов и даже до архиепископов! Бог на нашей стороне! Как ты смеешь проповедовать нам?
– В таком случае расскажите это всем! – отрезала Мейкпис. – Расскажите миру, как ваши мертвецы крадут тела живых! Расскажите, что получили разрешение Бога, и посмотрим, что вам ответят.
Леди Эйприл подошла ближе. Откинула с лица Мейкпис непокорную прядь волос. Перехватила ее шею полоской ткани, как раз под подбородком, и завязала концы на спинке стула.
– Я скажу тебе, – выговорила леди Эйприл ледяным тоном, – что на самом деле нечестиво и неестественно. Неповиновение, неблагодарность, дерзость.
Мейкпис знала, что старуха не шутит. Призраки леди Эйприл были уверены, что таков естественный порядок мира, яркого и сияющего. Как пламя вздымается вверх и вода бежит вниз с холма, так все находит свой предопределенный уровень. Словно огромная пирамида с непритязательными массами в самом низу. Потом идет средний класс. Еще выше – аристократы и, наконец, Господь Всемогущий в качестве сияющей вершины. И каждый класс смотрел на тех, кто повыше, с покорностью и благодарностью.
Неповиновение для леди Эйприл было хуже грубости. Хуже преступления. Неповиновение нарушало естественный, установленный Богом порядок. Все равно что вода, текущая в гору, мыши, питающиеся кошками, луна, источающая кровь.
– Вы все – отродье дьявола! – бросила Мейкпис. – И нет никакого благочестия в том, чтобы повиноваться вам!
– Кроу, – холодно велела леди Эйприл, – держите ей голову.
Молодой Кроу вцепился в голову Мейкпис, удерживая ее на месте, и, пока она пыталась высвободиться, леди Эйприл стиснула ей челюсть, заставляя широко раскрыть рот.
– Помогите! – только и смогла завопить Мейкпис, прежде чем широкую деревянную трубку втиснули ей в рот, раскрыв его так широко, что заныли челюсти. Зря она кричала. Зря потратила последнее слово. Никакие друзья не придут на помощь.
И тут от входа донесся скрипучий нервный голос:
– Милорд, миледи…
В дверях часовни стоял Старый Кроу.
– Считаете, что это самое подходящее время? – гневно бросила леди Эйприл, все еще сжимая вставленную в рот Мейкпис трубку.
– Простите… На пустошах замечен костер. Вы сами приказали, на случай если мы увидим что-то…
– Мы этим займемся, – хрипло пробормотал сэр Мармадьюк и направился к двери, но, поколебавшись, остановился. Лицо у него судорожно морщилось, словно в конвульсиях.
– Вы все еще хотите ехать сегодня вечером, леди Эйприл? Если вражеские войска близко, дороги будут опасными, – остерег он еле слышно.
– Нам это известно, – резко ответила леди Эйприл. – Поэтому все должно быть сделано быстро, чтобы мы сумели уехать. Мы везем срочные депеши и деньги для короля и поэтому должны отправиться в путь сегодня, если хотим встретиться с нашим гонцом. Мы не можем позволить себе застрять здесь.
– В таком случае отдайте вашу печатку человеку которому доверяете, и пошлите вместо себя.
– Отдала бы, если бы кому-то здесь доверяла.
Тонкие губы леди Эйприл на секунду растянулись и тут же сморщились. Похоже, мышцы лица давно разучились улыбаться.
– Поезжайте! Мы все уладим! И прикажите Кэтмору держать экипаж наготове: мы скоро спустимся.
Сэр Мармадьюк в сопровождении Старого Кроу вышел из часовни. Дверь за ними закрылась.
– Нужно, чтобы ее рот и глаза были открыты, – велела леди Эйприл.
Молодой Кроу, все еще сжимавший голову Мейкпис, поднял ее веки большими пальцами и вынудил открыть глаза, мгновенно наполнившиеся слезами. Мир стал расплываться. Ее заставили открыть глаза и рот, чтобы призракам было легче войти. Мейкпис извивалась и безмолвно вопила, пытаясь освободить руки.
– Поздно жаловаться, Мод, – продолжала леди Эйприл. – Ты согласилась на это. Согласилась каждой ночью, которую проспала под нашей крышей, каждым обедом за наш счет. Твои плоть и кости сделаны из нашего мяса и питья. Они наши. Поздно плакать над расплатой. Это твой шанс выказать свою благодарность.
Мейкпис чувствовала, как по щекам течет влага. Глаза слезились от боли в насильно раскрытых веках. При этом Мейкпис по-дурацки злилась, представляя, что леди Эйприл подумает, будто она плачет. Лица остальных казались просто небрежными мазками в слабом розоватом свете свечей.
– Милорды, – объявила леди Эйприл куда более почтительным тоном, – путь для вас готов.
Мейкпис поняла, что старуха, должно быть, обращается к призракам, ожидавшим внутри лорда Фелмотта.
– Девушка крайне недисциплинированна. Вашему лазутчику лучше идти первым, усмирить ее и подготовить для вашего круга.
«Лазутчику?»
Мейкпис впервые слышала это слово, но от него озноб пробежал по спине.
Последовала длинная пауза. Но молчание казалось осязаемым, словно воздух перед дождем. И шипение… щекочущее уши шипение. Шепоты… слабое, шелестящее царапанье звуков.
И тут Мейкпис увидела нечто вроде пряди, мелькнувшей между губ Томаса Фелмотта, как змеиный язык дыма. Его рот безвольно открылся, и странная прядь протянулась дальше, свилась и стала разбухать: мягкий извилистый плюмаж тени. Он не колебался, не бился, не таял. Наоборот, продвигался вперед, волнообразно, целенаправленно, стелился по направлению к ней.
Мейкпис снова вскрикнула, стала вырываться и безуспешно попыталась вытолкнуть трубку языком.
Шепот стал громче. Всего один голос что-то неразборчиво бормотал, рассыпая пыльные щепки звуков. Она наблюдала за тенью, что колебалась, словно слепец, но при этом подвигалась все ближе к ее лицу. Это был дым и в то же время не дым. Но он душил свет.
И тут тень одним гибким движением прошлась по лицу и влилась в рот. В глазах у Мейкпис потемнело, изображение исказилось, когда Это скользнуло внутрь.
Лазутчик был в ее сознании. Она снова кричала, кричала и не могла остановиться, даже если и захотела бы. Потому что чувствовала, как он скользит и шарит по ее мыслям, легкий и настойчивый, как моль. Он силой пробился в самые тайные ее уголки, и как же было неправильно, как дурно ощущать его там. Словно огромный червь извивался в голове. Она мысленно набросилась на него, но червь обвил ее. Вынудил отступить. С размаху придавил Мейкпис к стенкам ее собственного черепа, чтобы освободить место для себя.
Но в воплях Мейкпис слышался не только ужас. В нем была и ярость, постепенно вылившаяся в рев. И ревела не только она.
Неожиданно она учуяла медведя. Почувствовала вкус медведя. Ее кровь пылала, подобно раскаленному металлу. Рассудок был в огне. Где-то в ее черепе медведь размахнулся и ударил – неуклюжий скользящий удар, нанесенный с жуткой темной силой. Удар, сотрясший ее до мозга костей. Ей стало нехорошо, но все равно чувствовалось, как медведь рвет лазутчика, который дергался и извивался, словно ошпаренная змея.
Раздался ужасный сухой треск, и Мейкпис поняла, что прокусила деревянную трубку. Щепки вонзились в десны, когда дерево не выдержало. Она попыталась растянуть веревки, связывавшие запястья, и они вдруг порвались. Девочка схватилась за полосы ткани вокруг груди и шеи и стала дергать за них, пока и они не лопнули.
Леди Эйприл отскочила назад со скоростью, не соответствующей ее возрасту. А Молодой Кроу не успел удрать, не успел даже уклониться, и страшный, оглушающий удар Мейкпис пришелся ему в висок и швырнул через всю комнату. Он ударился о ряд церковных скамей с такой силой, что вся дубовая масса досок пошатнулась и стала валиться, как костяшки домино.
Мейкпис встала, выплевывая обломки трубки и струйки дыма, оставшиеся от разорванного призрака. Окружающий мир, пульсируя, возвращался к ней. Способность мыслить оказалась чайкой, затерянной в буре. Мейкпис стала медведем. Медведь стал Мейкпис.
Вспышка осознания. Леди Эйприл со скоростью, рожденной веками практики, выхватывает из рукава кинжал и вопит, вопит, срывая голос. Зовет на помощь? Помощь живых? Помощь мертвых?
Еще одна вспышка. Красная полоска боли поперек груди. Леди Эйприл обладала быстротой стрекозы. И лезвие кинжала леди Эйприл стало красным. Но боль и тошнота были всего лишь нотами в штормовой музыке, наполнившей голову Мейкпис.
Молодой Кроу лежал у ее ног, ошеломленный и обессиленный. Одна рука была неловко вывернута. Он глянул на нее, и она увидела безумную девчонку, отраженную в его тусклых глазах. Но тут его глаза метнулись к чему-то за спиной Мейкпис. Леди Эйприл, поднявшая его шпагу. Леди Эйприл, готовая атаковать.
Внезапно холодные, ледяные глаза леди Эйприл заглянули глубоко в глаза Мейкпис и увидели медведя.
Мейкпис заметила нечто похожее на потрясение в этих древних глазах. Заметила вопрос: «Девочка, что ты наделала»?
Но в это мгновение Мейкпис с ломающей черепа силой выбросила вперед руку-лапу. Чудовищный удар сотряс каждое сухожилие в ее руке.
Мгновение мрака. Вспышка.
Леди Эйприл скорчилась на полу. Теперь она казалась куда меньше прежней леди Эйприл. Спящая старуха. Истекающая кровью.
Мейкпис встала, ловя губами воздух. Мысли и зрение резкими толчками то зажигались, то гасли. Где она?
Часовня. Озерки света. Сломанное дерево. Два тела на полу. Боль, разливавшаяся повсюду, или, может быть, многоцветный свет из оконного витража.
«Думай. Думай!»
Мейкпис против воли нагнулась, чтобы коснуться запястья леди Эйприл. Она боялась, что змееподобные призраки, извиваясь, вырвутся из старухи и метнутся к ее рту. Но она должна знать.
Пульс бился: зловещая, неустанная дрожь жизни. Присмотревшись, Мейкпис заметила, что лежавший рядом Молодой Кроу тоже дышал.
Вспомнив о дыме-змейке, силой прорвавшемся в ее разум, Мейкпис испытала мгновенное кошмарное искушение с силой наступить на череп леди Эйприл и раздавить его, как яичную скорлупу. Но она не сделала этого.
«Они заслуживают смерти, – думала Мейкпис как в бреду, – но я не заслуживаю звания убийцы».
– Думай, – шептала она себе. – Думай!
Ее взгляд упал на серебряное кольцо-печатку леди Эйприл. Она долго смотрела на него, и в голове стал складываться план. Нет, нечто слишком безрассудное, чтобы именоваться планом. Отчаянная, смехотворная игра. Но это все, что у нее было.
Мейкпис опустилась на колени и расстегнула на леди Эйрпил плащ с капюшоном. Лапы болели, пока она возилась с застежкой. Нет, болели руки. Ее руки.
Она стащила с морщинистых рук старухи кольцо и перчатки. Стащила мешочек, висевший на поясе, и сумку. Потом поспешно накинула плащ, натянула перчатки, надела кольцо. Рассовала остальную добычу по карманам, а в последний момент захватила и кинжал. Она помедлила лишь затем, чтобы глянуть на другой стул, где полулежал лорд Фелмотт. Его глаза жили. И следили за ней.
Он по-прежнему выглядел сэром Томасом, и казалось жестокостью оставлять его здесь. Но что поделать?
– Простите, – прошептала она.
Было десять часов вечера, и даже под властью опьяневшего от разгула медведя Мейкпис знала, каким маршрутом лучше идти, чтобы избежать лишнего внимания. Все эти годы она старалась запоминать различные проходы и коридоры, знала, где скрыться, где можно пройти бесшумно, а где твои шаги отдаются эхом. Все это стало для нее второй натурой, что было к лучшему, поскольку сегодня ее первая натура больше не вела себя естественно…
Мейкпис едва успела нырнуть в тень подоконника, как мимо прошагал сэр Мармадьюк. Она не смела дышать, пока он не скрылся из виду. Сэр Мармадьюк не бежал, так что, скорее всего, не слышал криков леди Эйприл. Но как только он войдет в часовню, сразу увидит разрушения и два тела на полу. Еще несколько минут – и он поднимет тревогу.
Мейкпис бросилась в длинную галерею первого этажа, сняла шлем с рыцарских доспехов и вытащила приготовленные на случай побега свертки и старательно сшитую из тряпок веревку.
Времени пробираться во двор из кухни не оставалось. Но она не могла рисковать и выйти из парадных дверей. На расстоянии или в темноте она в своей краденой одежде могла сойти за леди Эйприл. Но в большом зале будет слишком много народа и свечей, чтобы остаться незамеченной.
Придется поставить на карту все – и проиграть.
Она наскоро привязала конец веревки к старому держателю факела в стене. Открыла ближайшую оконную створку. Окна тянулись вдоль боковой стены дома и выходили на темную дорожку из каменных плит за углом от основного двора. Замирая от страха, Мейкпис сбросила в окно свободный конец веревки и взобралась на подоконник. Обмотала веревку вокруг рук и принялась спускаться, стараясь кончиками пальцев ног нащупать в темноте щели между камнями. Опираясь на них, Мейкпис продолжала спускаться. Она слышала хриплые звуки собственного дыхания и треск рвущихся ниток, которыми когда-то старательно сшивала тряпки.
Веревка лопнула, когда Мейкпис была в четырех футах от земли, но она умудрилась приземлиться аккуратно, не особо ушибившись. Опустив капюшон пониже налицо, она с притворно уверенным видом обогнула дом.
Сквозь ткань капюшона Мейкпис могла различить очертания ожидавшего экипажа и силуэт кучера, сидевшего на козлах. Оставалось надеяться, что кучер увидит только плащ леди Эйприл и не станет удивляться появлению хозяйки из-за угла.
Мейкпис подняла руку в перчатке, так чтобы кольцо поблескивало в слабом лунном свете. Силуэт кучера почтительно кивнул и коснулся лба. Дверь экипажа была открыта. Девочка подошла ближе, поставила ногу на ступеньку. Осмелилась поднять голову и… оказалась лицом к лицу с мистрис Гоутли.
Старая кухарка скорчилась на сиденье экипажа. Рядом стояла корзина с замотанными в муслин свертками. Припасы для путешествия леди Эйприл, разумеется.
Мистрис Гоутли потрясенно уставилась на Мейкпис и, тяжело задышав, прижала ладонь к груди. Мейкпис не сомневалась, что узнана, и могла только предположить, насколько виноватой и растрепанной выглядит. Девочка молча смотрела в широкое мрачное лицо наставницы, мучительницы и компаньонки. Женщины, которую она любила, но никогда не доверяла ей ничего важного. Губы Мейкпис зашевелились, придавая форму слову, которое прошептала ей Бет: «Пожалуйста».
Прошло несколько долгих секунд, прежде чем мистрис Гоутли опустила глаза.
– Прошу прощения, миледи, – сказала она достаточно громко, чтобы услышал кучер. – Счастливой поездки.
С этими словами она прошла мимо Мейкпис, присела в неуклюжем подагрическом реверансе и похромала к дому.
Едва осмеливаясь верить в подаренный ей шанс, Мейкпис быстро вскочила в экипаж, дважды постучала в крышу, и кучер свистнул лошадям. Экипаж покатился к воротам.
«Спасибо, мистрис Гоутли, – думала она. – Спасибо».
Откуда-то из глубины дома послышались крики. Мейкпис показалось, что она различает голос сэра Мармадьюка.
– Закройте ворота, – доносились едва слышные слова. – Закройте ворота!
Но Мейкпис разбирала сказанное лишь потому, что прислушивалась. Зато кучер понятия ни о чем не имел. Потому что шаг сменился рысцой, а когда они выехали из двора и ворот, рысца превратилась в галоп. Мимо проносились липы, растущие вдоль аллеи. Скоро они оказались на главной дороге и помчались прочь. Морщинистые безразличные лица пустошей в лунном свете казались пронизанными серебром.