Это было невероятно — Мошка домовая мушка сидела в карете, на диване из белого шелка. Невероятно, что разбойники позволили им уехать, — она слышала, как Блит говорит кучеру пароль на случай, если им встретится другой отряд его банды. Она была уверена, что чары Клента вот-вот развеются и доброта главаря разбойников обернется едкой насмешкой.

Кучер протяжно свистнул лошадям. Карета качнулась на рессорах и сдвинулась с места. Кто-то из разбойников хлопнул на прощание по крыше, прямо над головой Мошки — та чуть не подпрыгнула от страха.

Было невозможно поверить, что они с Клентом въедут в Манделион в карете, с лакеями в белых одеждах, точно благородные вельможи. Наверняка это сон, они проснутся под смоковницей, деревом Дораса, бога сновидений. Или на мосту карета рассыплется, как одуванчик на ветру, а их благородная покровительница обернется белой лебедью и взмоет в небо.

Все это время за Мошкой наблюдали две жемчужины. На коленях белой леди покоилась шкатулка, украшенная каменьями, вместо ручки на крышке красовалось выгнувшее спину чучело горностая с глазами из жемчуга. Больше на Мошку никто не смотрел. Молодая леди отрешенно поглаживала чучело, словно это живой зверек.

— Замечательно, — проговорила она медленно, не поднимая глаз.

На несколько секунд повисла тишина, затем Клент произнес:

— Ах, я с превеликим удовольствием услужил вам, миледи, и, если мне будет позволено столь откровенное признание, мой ораторский дар был вдохновлен мыслью о даме, чья неземная красота пробудила бы голос даже в камне…

Что-то в словах Клента и в подобострастном выражении лица не понравилось Мошке. Он говорил, то и дело поправляя шляпу, заламывая ее то на один бок, то на другой.

— Правда? А мне показалось, вас вдохновляет перспектива получить должность и мою протекцию. Ну же, сэр. Говорите прямо.

— Я питаю надежду, леди Тамаринд, что вы дадите мне заказ написать эпическую историю вашей семьи. Восхождение к власти герцогов Авурлейсов, их мудрое и многовековое правление Манделионом, их трагическое изгнание во время войны, и последовавшие за этим годы Птицеловов, а потом триумфальное возвращение вашего брата, предъявляющего права на трон…

Глаза Мошки округлились, когда она поняла, что сидит рядом с сестрой герцога Манделиона.

— Очень хорошо, — проговорила леди Тамаринд, и голос ее был мягок, как утренний снег. — Вы ее напишете, и вам заплатят. Полагаю, читать ее мне нет нужды.

Шляпа Клента съехала на бок, а в глазах загорелся восторг.

— И… О-о… Полагаю, мне понадобится рекомендательное письмо, чтобы я смог войти в круги… высшего общества.

Мошка почувствовала, что письмо ему важнее денег.

— В Манделионе общество собирается в Медвяных садах, окружающих мою восточную резиденцию. — Леди Тамаринд ненадолго задумалась. — Я напишу письмо с высочайшим одобрением ваших личных качеств и рекомендацией принять вас в нижний круг Медвяных садов. Для человека, которого я знаю так мало, большего я сделать не могу.

Клент с ликованием выдохнул, и разговор на том окончился.

Монотонный шум дождя по крыше, цоканье копыт по мостовой и мягкое сиденье располагали к дремоте. Вскоре Мошка провалилась в сон.

Перед сном она размышляла о будущем, эти мысли сложились в причудливые, фантастические образы. Ей снилось, как в Манделионе она находит отца. Тот не умер, а уехал, теперь работает школьным учителем, у нее полно братьев и сестер, все они ходят в школу. Вот ее первый учебный день, Мошка волнуется. К чему бы она ни прикоснулась, эта вещь вспыхивает пламенем. Чтобы все было в порядке, Мошка должна надеть белые перчатки, но их украл Клент. Она пытается рассказать отцу, а тот не отвечает и вообще делает вид, что не замечает ее. Тогда она бежит к Кленту и требует перчатки назад, но тот сидит, наглый, довольный, и натягивает ее перчатки на свои крупные, пухлые руки. Мошка бросается на него, он вспыхивает и превращается в обугленную головешку.

Стенка кареты стукнула Мошку по затылку, она открыла глаза и увидела перед собой спящего Клента. На миг ей показалось, что он сейчас вспыхнет и сгорит, как во сне.

— Ненависть становится силой, только если отдаваться ей с умом.

Этот тихий, спокойный голос окончательно вернул Мошку в реальность. Леди Тамаринд смотрела прямо на нее. Мошка, собравшись с мыслями, поспешила объясниться:

— Он…

— Твои беды меня не волнуют. Меня волнует просьба твоего хозяина. Почему ему так хочется попасть в высшее общество?

Разум Мошки озарила вспышка ненависти.

— Он шпион, — сказала она шепотом. — Поганый соглядатай. У него документы от Книжников. Я видела.

Леди Тамаринд бесстрастно смотрела на Мошку. Поняла ли она, о чем речь? Может, она сочла поведение Мошки недостойным? Или не поверила?

— Шпион Книжников, — произнесла едва слышно леди Тамаринд. — А как его зовут?

— Эпонимий Клент.

— Эпонимий Клент, — повторила леди Тамаринд, будто уже слышала это имя.

Она, не отводя взгляд, склонилась к Мошке.

— Лицо мужчины ничего тебе не скажет. Но вот имя… Это другое дело. Эпонимий. Такое имя подошло бы герою баллады. Но таким героям доверять не стоит. А сама ты шпионка, как твой хозяин?

— Не-ет… Он прятал от меня свои бумаги.

Клент всхрапнул во сне, и Мошка умолкла. Но вскоре тот мирно засопел, и девочка продолжила:

— Я просто его помощница. Так уж вышло. Но я хочу учиться в школе. Я читать умею.

Во взгляде леди Тамаринд появился интерес. Голос ее стал мягче, как бархат, если гладить его против ворса.

— Тебе, похоже, нравится жемчуг, девочка. Хочешь получить жемчужину?

От такого предложения Мошка едва не лишилась чувств — да за жемчужину она бы с радостью сожгла весь Чог, с мельницей и солодовней, с гончарной мастерской и кухней. От таких мыслей ей сделалось не по себе, и она отвела взгляд от всевидящих глаз леди Тамаринд.

— Если сослужишь мне службу, — сказала та, — и сослужишь хорошо, я награжу тебя. Ты получишь жемчужину и еще кое-что получше. Сколько в тебе храбрости, девочка?

— Хватит, чтобы дернуть черта за хвост, но не сесть ему на загривок, — ответила Мошка старой чогской поговоркой.

— Как тебя зовут? — спросила леди мягко.

— Мошка Май, — сказала Мошка и сразу вспомнила, что она преступница в бегах. Но как не ответить этой снежной королеве? Назвать чужое имя немыслимо. Имя — твое отражение, чужое на тебя не налезет. — А вы леди Тамаринд? Сестра герцога? Герцога Манделиона?

— Так и есть. Ты готова поверить, что даже у сестры герцога есть могущественные враги? Опасные враги.

Мошка вспомнила разговор матросов в Халберде.

— Ключники! — возбужденно прошептала она.

Рука леди Тамаринд замерла на чучеле зверька. Мошка поспешила объяснить свою осведомленность:

— Я слышала разговоры матросов в таверне. Они думали, что я сплю, и говорили, что Ключники хотят подгрести Манделион под себя… Как получилось в Скарри… Но что вы этого не допустите. А кто такие эти Ключники?

— Самая страшная гильдия в королевстве, — чуть поколебавшись, сказала леди Тамаринд. — Давным-давно они просто делали замки с ключами и шкатулки, но после свержения короля гильдии набрали жуткую силу. Скажи, дитя, ты слышала о ловцах воров?

— А то! — Ловцы воров регулярно мелькали в «Рассказах висельника». — Они ловят за деньги тех воров, кого не могут поймать констебли. Верно?

— Отчасти. Слушай внимательно, девочка. Ловцы воров не лучше тех, кого преследуют. Все ловцы работают на Ключников, они делают так, чтобы любой преступник, отказавшись работать на Ключников, угодил за решетку. Ключники правят преступным миром в четырех городах и укрепляют свою власть в других. Теперь ты понимаешь, насколько опасны мои враги?

Мошка слушала с открытым ртом.

— То, что ты работаешь на меня, — величайший секрет. Нас никто не должен видеть вместе, — продолжала леди Тамаринд.

Мошка кивнула.

— Хорошо. Сейчас Ключники набирают силу, и, если я их не остановлю, они завладеют Манделионом. Я должна знать, выступят ли другие гильдии против Ключников. В том числе Книжники. — Леди Тамаринд склонилась к Мошке, ее голос превратился в еле различимый шепот. — Мне ни в коем случае нельзя себя выдавать, но я должна знать их планы.

— Вы хотите, чтобы я шпионила за Книжниками?

Мошка провела сухим языком по сухим губам.

— Останься со своим хозяином, разузнай о нем побольше. Через него ты войдешь в контакт с другими Книжниками. Может, он пристроит тебя в школу Книжников. Учись как следует, и какое-нибудь знатное лицо возьмет тебя в услужение. Когда у тебя будут сведения для меня, разыщи Плюмажный сквер. Перед статуей Добряка Свояка увидишь куст фазаньих перьев. Спрячь в них письмо, у самой земли. Мне его передадут.

Мошка слушала, наморщив лоб. Она старалась все запомнить.

— Теперь слушай внимательно, ради твоей же безопасности. Берегись тех, кто не снимает перчатки даже за столом. Следи внимательно за карманами и кошельком — ловцы воров запросто подкинут тебе чужое добро и выставят воровкой. И еще, девочка. Если тебе покажется, что тебя подозревают… опасайся гиблых мест…

Клент протяжно зевнул и открыл глаза. Тамаринд откинулась на спинку, придав лицу непроницаемое выражение. А Мошка закрыла глаза и притворилась спящей.

Вроде бы она слушала дыхание Клента и задремала буквально минут на пять, но тут карета подскочила на кочке, и Мошка очнулась. Женщина в белом сидела, отвернувшись к окну, в глаза бросилась звездочка шрама. Уж не приснился ли Мошке тот разговор?

Девочка протерла глаза и потянулась. За окном проплывала деревня. Дорога бежала вдоль реки, на которой тут и там виднелись белые паруса и реющие на ветру флаги с эмблемой Речников, серебристой водомеркой на черном фоне. По вечернему небу плыли облака, ветер трепал штору на окне.

Карета въехала на мост, облепленный магазинами, ремесленными лавками и тавернами. Река была такой широкой, что поначалу Мошка приняла ее за озеро. Но вскоре показался другой берег, уходящий краями в туман, сливающийся с горизонтом. Это была река Слай, и на том берегу возвышались башни и шпили столицы королевства, Манделиона.

Мошку переполнял восторг, она высунулась из окна, чтобы лучше рассмотреть город. На востоке и западе вздымались два самых высоких шпиля, обрамлявшие город, словно рама картину. За длинной крепостной стеной, местами порушенной, пестрела мозаика крыш, а купол собора в вечернем небе казался легким, как мыльный пузырь. С корабельных верфей доносился стук молотков о дерево и металл, напоминавший стрекот кузнечиков.

Ветер дышал свежестью. Он нес запахи речных цветов и песчаных отмелей, пение журавлей и аистов и текучие, серебристые образы подводного мира. Глядя вдаль, Мошка почувствовала, что где-то там, за горизонтом, река впадает в океан и ее могучее течение растворяется в бескрайних водах, сливаясь с ритмами приливов и отливов.

Карета добралась до конца моста. Дорогу обступили здания, такие высокие, что у Мошки закружилась голова. В опускавшихся сумерках череда темных стен складывалась в бесконечную мозаику, а кружева гипсовой лепнины будто парили в воздухе. Мошка улавливала особую связь между этими изысками архитектуры и своей новой покровительницей, ибо их объединял белый цвет. Даже белые паруса на реке представлялись ей свитой леди Тамаринд. И бледный месяц, показавшийся из-за облака, точно завиток сливочного масла на кромке ножа, был ее союзницей.

— Скажите кучеру, где вас высадить, мистер Клент, — сказала леди Тамаринд.

— Я полагаю… наши друзья… живут в восточной части Стрэддл-стрит, миледи.

Карета обошла скопление двуколок и повернула на прибрежную улицу, где между домами проглядывала река. Путники остановились у магазина с витриной, закрытой ставнями. Мошка с неохотой поднялась и вслед за Клентом вышла из кареты.

— Миледи… а-а… как же… как же письмо?

— Будет отправлено вам по этому адресу в скором времени.

В голосе леди Тамаринд звучала непреклонность, но кукольный образ придавал этой суровости нечто по-детски трогательное. После этих слов леди скрылась за шторой, и карета тронулась с места. Клент постарался придать лицу невозмутимое выражение и, поднявшись на крыльцо, постучал в дверь. На вывеске мужская рука пожимала женскую.

— Мистер Клент… а что мы делаем в брачном доме?

Ответить Клент не успел. Дверь открылась, и на пороге показался коренастый человечек в широкополой шляпе капеллана. На лице у него застыла гримаса то ли сочувствия, то ли презрения. Однако стоило Кленту сказать первые слова, как тот расплылся в радушной улыбке, явив миру ровный ряд желтых зубов.

— Ах, вас направила сюда мистрис Бессел? Коли вы друг Джен, добро пожаловать в дом Бокерби. Пренепременнейше отведайте моего табаку, хоть одну понюшку, прежде чем ложиться спать.

Каждую фразу человечек начинал произносить голосом глубоким и раскатистым, точно церковный колокол, а заканчивал крикливым тоном уличного торговца.

Мошка и Клент прошли за хозяином по неряшливому обшарпанному коридору в неряшливую обшарпанную гостиную. Единственный стол был заставлен вазами, где вместо цветов стояли сушеные стебли борщевика с крупными бежевыми соцветиями. На конторке лежала большая засаленная книга, в которой парочки выискивали свои имена, чтобы проверить их совместимость.

Вся стена за конторкой была усеяна нишами, похожими на птичьи гнезда, выдолбленные в скале. В каждой стояла фигурка Почтенного покровителя. Многие Почтенные Мошке были незнакомы. Она узнала Добрячку Куколку, покровительницу полуправды, Добряка Случайника, покровителя клятвопреступников, и Добрячку Юдин, покровительницу двуличности. Самая большая ниша была у Добряка Лимфо, бдящего ока: тот, по легенде, благоволил даже тем договорам и союзам, которых Торквест, смыкающий руки, не коснулся бы и мизинцем своих железных рукавиц.

Мошка знала, что добропорядочные браки заключаются в церкви, но коли ты слишком беден или скрываешь свою связь, обращайся в брачный дом. Сюда приходили юные матери-одиночки со своими кавалерами, и влюбленные пары, не получившие благословения родных, и двоеженцы тайком от своих богатых, но нелюбимых супруг — в общем, все, кто хранил личную жизнь в тайне. Они украдкой проникали в брачный дом и за несколько шиллингов получали брачное свидетельство. Судя по внешности Бокерби, в этом заведении он совмещал обязанности священнослужителя и церемониймейстера.

Бокерби снял с каминной полки табакерку из красного дерева и предложил Кленту. Тот, взяв щепотку табаку, сунул ее в нос и резко вдохнул.

— Итак, — сказал Клент, усевшись в просторное кресло-качалку и указав Мошке на скамейку у стены, — что в городе нового, мистер Бокерби?

— Вы у нас бывали, сэр? Нет? — Бокерби пожал одним плечом и тоже втянул носом табак, наморщив лоб. — Как бы вам сказать… У нас тут черт-те что творится.

— Я заметил, городская стена местами погорела.

— То дела минувших дней, мистер Клент. По большей части. М-да, Манделион изрядно потрепало.

— Войной?

— Да. А потом Птицеловами. Нам досталось неслабо, сильнее, чем другим. Мне было всего одиннадцать, когда они пришли к власти, а я все помню, словно это было вчера.

Мошка все ждала, когда Клент и Бокерби покосятся на нее и перейдут на язык полунамеков или вовсе выставят ее из комнаты, но ничего подобного не случилось. Неожиданно для себя она оказалась достаточно взрослой для таких разговоров.

— Первое, с чего они начали, — запретили девкам плясать на день святого Пискуна. А кого ловили, называли «дьявольскими плясуньями» и связывали им большие пальцы на ногах — так, что они едва могли ходить. А потом пошли чистки. Помню, в церкви целые скамьи пустели, люди пропадали семьями, а спрашиваешь, что стряслось, — все молчат.

Бокерби усмехнулся. Мошка в который раз поразилась, что взрослые могут смеяться, даже если в рассказе нет ничего смешного.

— Вот таким вот ползуном я был, когда заварилась каша, — продолжил мистер Бокерби и, сложив указательный и большой пальцы, «зашагал» ими по подлокотнику кресла. — Сущим крабом. Как сейчас помню, я тогда воровал рыбу под Липсом. Шел ночью домой. Луны нет — ни зги не видать. Так-то по берегу мельницы стоят, у каждой колесо на свой лад звучит — по ним обычно и узнавал дорогу. Но в ту ночь все колеса молчали. Я уж начал думать, околдовали меня и домой я теперь не вернусь, как вдруг вижу — движутся два огонька, повыше и пониже. Ясное дело, кто-то идет по мосту с фонарем. Так я перепугался, что на том мосту и просидел до рассвета. А как солнце встало, увидел, почему мельницы молчат. Все колеса были увешаны клетками с бочку размером, а клетки набиты людьми — мужиками, бабами, детьми — все одеты к празднику святого Джарри, и все мертвые. Птицеловы устроили облаву среди ночи: сворачивали им шеи и втыкали крылья.

— Крылья? — осторожно переспросил Клент.

— Наверно, кроме Манделиона, они такого нигде не вытворяли. Ну да, крылья на гвоздях…

Тут Бокерби наконец обратил внимание на Мошку, глянул на нее беспокойным взглядом и устало махнул рукой, как бы отгоняя это ужасное воспоминание.

— Можете представить, как все обрадовались, когда герцог вернулся с сестрой из Джотландии.

— Как он, кстати, поживает? — спросил Клент деликатно, словно справляясь о здоровье близкого друга.

— Да… Он уже не тот, что прежде. — Бокерби замялся, подбирая слова. — Мы тогда свалили Птицеловов, семнадцать лет назад, и он вернулся. Все ликовали — флаги, смех, шапки в воздух. Прошла пара лет, и началась заварушка с Мертвой Буквой, когда Книжники грызлись между собой. Герцог жестоко подавлял мятежи, но потом все вроде улеглось. Теперь снова начались беспорядки, и народ боится, что герцог выведет мушкетеров на улицы. Я против ничего не говорю, не подумайте. Просто его… методы управления год от года становятся все чудней. Но ведь это герцог! Аристократы — все чудаки…

Клент вздохнул:

— Что ж… Почтенные блюдут мудрость властей предержащих и дерут три шкуры с убогих. Спасибо за ваше радушие, мистер Бокерби, но боюсь, нам пора на алтарь сновидений. Если вы проводите нас в наши комнаты…

С этими словами Клент поманил Мошку пальцем, призывая ее следовать за ним.

Бокерби взял свечу и повел их из гостиной по коридору в маленькую комнату со столом, кроватью и клозетом. Там пахло мышами.

Едва Бокерби ушел, Мошка свалилась на койку у изножья большой кровати, но беспокойные мысли не давали ей заснуть. Как ни странно, выдав леди Тамаринд секрет Клента, она стала меньше его ненавидеть. Слишком много всего свалилось на нее за один день, и присутствие Клента непонятным образом успокаивало ее.

— Мистер Клент, герцог что, имбецил?

Клент на миг застыл, а потом огорченно покачал головой.

— Это мне награда за расширение твоего словаря. Еще раз услышу, что ты называешь герцога подобными словами, посажу тебя на сухой паек, пока не поумнеешь. В Манделионе неосторожное слово может стоить жизни.

— Но если он не имбецил, почему все говорят о его чудачествах и любви к симметрии?

— Ах, это, — сказал Клент и присел на подоконник. — Любовь герцога к симметрии восходит ко временам его пребывания у королев Мэриел и Пэри. Ты ведь слышала о королевах-близняшках?

— Они — внучки последнего настоящего короля?

— Очень хорошо. А ты знаешь, почему на всех портретах их руки скрыты в длинных рукавах?

Мошка, никогда не видевшая портрета королев-близняшек, покачала головой.

— Все близнецы рождаются вместе, но королевы-близняшки родились, держась за руки. Правая рука Мэриел срослась по краю с левой рукой Пэри. А между их мизинцами рос еще один палец, которым могла двигать любая из сестер. Когда им было пять, родители решили, что пора их разделить. Лишний палец достался Мэриел, но с тех пор они всегда стали носить перчатки и платья с длинными рукавами, чтобы посторонние не могли различить их. Люди, склонные к суевериям, говорят, что лишним пальцем, который остался у Мэриел, по-прежнему может двигать каждая из сестер. Наш нынешний герцог, Вокадо Авурлейс, и его сестра, леди Тамаринд, родились в изгнании, в Джотландии, где их семья жила под покровительством королев-близняшек и их матери. С раннего детства он постоянно общался с сестрами. Став юношей, он начал ухаживать за ними. Все бы хорошо, но он воспринимал их как одну женщину, что, в общем-то, неудивительно, ведь их почти не отличишь. Когда же сестры предложили обручиться с одной из них, он выбрал Пэри. И первое время все шло хорошо. Но когда Пэри спросила, почему он выбрал ее, а не Мэриел, герцог не придумал лучшего ответа, чем сказать, что его пугает палец Мэриел. В тот же день Пэри расторгла помолвку. Одни говорят, она обиделась за сестру, другие — что считала лишний палец частью себя и не могла принять такого отношения к нему. Герцог много лет живет в Манделионе и все эти годы не перестает мечтать о королевах-близняшках. За едой он раскладывает куриные кости и черешневые косточки по парам и вздыхает над монетами с профилями королев: на одной стороне Мэриел смотрит направо, на другой — Пэри смотрит налево. Герцог верит, что, если перестроит Манделион, придав ему симметрию, достойную королев-близняшек, они его простят и приедут сюда, чтобы править королевством вместе с ним.

— Думаешь, приедут? — спросила Мошка.

— Разве что когда жареный петух прокукарекает. А пока дела королевства плохи, ведь герцог и слышать не хочет о других кандидатках в жены.

— Но у леди Тамаринд ведь могут быть дети! Она не замужем?

Клент проницательно посмотрел на Мошку, и ей стало неловко. А если он видел, как ее приворожила эта женщина? Если догадался, что Мошка его предала?

— Нет, — сказал Клент. — И насколько я могу судить, у нее нет ни кавалера, ни фаворита.

— Почему? Из-за шрама?

— Леди Тамаринд носит свой шрам как цветок. Если она одна, значит, сама так хочет.

— А откуда у нее этот шрам?

— Не знаю. Кажется, он уже был у нее в тринадцать лет, когда она вернулась из Джотландии.

В это самое время леди Тамаринд подъезжала к своей резиденции на восточной окраине Манделиона. В Медвяном саду она пересела из кареты в носилки, и ее понесли во дворец. И хотя она не могла знать о том, что в брачном доме только что обсуждали ее шрам, мысли ее были заняты именно им.

Она никогда не забывала о нем надолго. В тех редких случаях, когда она улыбалась, он стягивал кожу на щеке, словно призывая вернуть лицу бесстрастное выражение. Зимой шрам всегда был холодным, как изморозь на стекле. А когда она ругалась, шрам пульсировал, будто во рту трепыхалась бабочка.

«Что ж, — подумала она, вспоминая сцену с разбойниками, — на самом деле было страшно».

Пока один лакей помогал ей подняться с носилок, остальные, не теряя времени, отмыкали шесть замков на парадных дверях Восточного шпиля.

— Мои дела в столице улажены, — сказала она мажордому. — Будьте добры отослать записку мистеру Кольраби о том, что я жду его как можно скорее, затем подайте чаю, газету и мешок дохлых кошек.

Войдя в холл, она услышала, как замки по очереди мягко щелкают, запираясь. На каждом замке имелась эмблема Ключников, гарантирующая высшее качество. Взломай его вор, Ключники выплатили бы владельцу солидную компенсацию. Но самое главное, эмблема давала знак: дом под защитой Ключников, обворуй его — и навлечешь на себя их гнев, и по твоему следу пойдут безжалостные ловцы.

Увы, замки Ключников не защищали от самих Ключников, что немало огорчало леди Тамаринд. Поэтому она нашла охрану, неприступную для любого злоумышленника.

Когда фрейлины подали ей мешок, полный дохлых кошек, она поднялась по парадной лестнице на второй этаж. Перед дверью в зал она надела длинную кожаную перчатку, защищавшую руку до плеча, достала за хвост одну кошку и, открыв дверь, плавно кинула тушку на середину зала. Тут же из-под клавикордов метнулось извилистое зеленое тело и, раскрыв огромную пасть, усеянную острыми зубами, проглотило кошку на лету.

Две фрейлины стояли у двери, пока Тамаринд осматривала своего любимца. Она была довольна его видом: под зеленой ребристой кожей перекатывались бугры мышц, над левым глазом темнел старый шрам, а один из зубов, выбиваясь из общего ряда, торчал в сторону.

Поначалу ее покои охранял охотничий сокол, обученный выклевывать глаза любому незваному посетителю. Как-то раз, вернувшись домой, она обнаружила, что сокол утратил воинственный нрав, стал совсем ручным, зато покрупнел. Тогда она завела свирепого волкодава, первое время он оправдывал надежды, а потом, к вящему удивлению леди, разродился щенками. Снова пришлось искать замену. Куда дольше прослужил королевский питон, но и его постигла та же участь. И тогда леди Тамаринд выбрала самого экзотического охранника. Судя по всему, Ключники так и не придумали, как подменить крокодила.

Пока крокодил дожевывал кости, леди Тамаринд уселась на глубокий подоконник и открыла свою шкатулку с горностаем. Внутри лежало кольцо с печаткой, благополучно сбереженное от алчных лап разбойников и коварных лап Ключников. Иной человек сказал бы, что столь изысканное украшение нельзя все время хранить взаперти. Но Тамаринд знала, чем ей грозит, если прознают, что кольцо у нее.

Из ее окна Манделион напоминал гигантскую бабочку из камней и шифера. Симметричность городского ландшафта бросалась в глаза. При мысли о мании брата шрам начал пульсировать.

«Что это за чувство? — думала она. — Неужели страх? Нет, не страх».

Она перешла к другому окну и взглянула во двор, на позорный столб и виселицу. Там, внизу, человек стоял на коленях, дожидаясь, пока констебль, накалив клеймо в огне и остудив в воде, прижжет ему руку. Или буква «В» — за воровство, или «П» — за подлог.

«Было бы проще сразу их вешать, — размышляла Тамаринд. — Заклейми человека вором, и он нигде не получит работы. Он снова отправится воровать, еще ожесточеннее. А куда ему деваться? Клеймо не говорит о природе человека, а создает ее».

Кончиком пальца она обвела шрам на щеке.

«Может, все-таки страх? Нет, не страх».

Дом в Джотландии, где она выросла, выходил окнами на площадку для бадминтона. Она ясно помнила, как играла в бадминтон последний раз. Помнила, как блестела листва после дождя, как она тянула брата за рукав со всем пылом своих тринадцати лет. Она едва ли понимала, как глубоко его ранила размолвка с Пэри. Но она знала, что ему вредно часами просиживать в комнате, рассматривая лица сестер на монетах или в медальоне. И она знала, что обязана вернуть Вокадо к жизни.

Услышав птичье пение, брат поморщился, как от зубной боли. Поначалу он играл вяло, точно во сне, но потом вошел в раж, и Тамаринд носилась как угорелая, отбивая его подачи. Потом ракетка Вокадо вырвалась из руки и улетела в кусты. Тамаринд бросилась на помощь, но брат оттолкнул ее. Она упала на колени рядом с лужей и увидела собственное отражение, трогательное в своем недоумении.

— Гляди, Вокадо! — воскликнула она. — У меня есть близнец!

Она не представляла, какой вулкан ярости разбудит это невинное слово. Подняв лицо, она улыбнулась брату, и в тот же момент ракетка резанула ее по щеке…

Во дворе констебль прижег руку преступнику и продемонстрировал клеймо судье и собранию. Сюда, на второй этаж, не долетал ни запах паленой кожи, ни слова констебля. Но Тамаринд и так знала, что он говорит.

— Честная метка, милорд.