Жители деревни Плетеных Зверей от этой новости оторопели. Незнание того, кто из них убил инспектора, испугало всех, но не так сильно, как новое известие. Что бы это могло означать?

В Погожем не знали, у кого искать помощи, да и как о ней просить, если единственной, кто обеспечивал связь со всеми уголками острова, была миледи Пейдж. Происходящее оказалось равносильно тому, как если бы их кусок острова отрезало и вынесло в открытое море. Как теперь найти виновника? Ведунья Пейдж была их небесным оком – разведчицей, разыскивающей преступников. Кто теперь встанет во главе и скажет, что делать?

Прошлой ночью обновлялись послания в сорочьих хижинах. Город отправился спать в надежде, что наутро миледи Пейдж доставит им новости со всего Острова Чаек, но та перестала быть вестницей. Она сама стала известием, в котором не хватало подробностей.

– Горожане постоянно спрашивали, куда запропастился Скейн. Надо прочесть новости в сорочьих хижинах. Может, есть информация об убийцах и об их передвижениях… Пришлось рассказать им то же, что мы рассказали прислуге миледи Пейдж: Скейн с помощником пропали в море, – объяснил один из гонцов.

Сельчане ощутили досаду. Знай они о судьбе миледи Пейдж, то, возможно, смогли бы честно поведать об обстоятельствах смерти Скейна. Миледи Пейдж оставила тело всего через несколько часов после Скейна. Возможно, обе смерти как-то связаны между собой, а может они – простое совпадение. Однако сельчане выбрали себе легенду и отныне должны ее придерживаться, ведь в противном случае они не сумели бы объяснить исчезновение Прокса.

– Горожане говорили: надо отправиться в соседний город с вестью, попросить нового Скитальца. Мол, дадим дом и козу из любой деревни в округе. А мы сказали: ведь у нас уже есть госпожа Скиталица, неужто забыли? Если голова на месте, отдайте дом ей и коз тоже. А они… они посмотрели на нас с нескрываемым удивлением, – сказал посланник.

Хатин бродила, мысленно представляя, как Арилоу сидит в доме знати в Погожем, а во дворе раздается блеяние коз. К двери тянется извилистая длинная очередь: горожане хотят, чтобы она отыскала им пропавшего ребенка или сбежавшего мужа и сообщила цену на жемчуг в Верхогляде. Глаза Хатин заволокло туманом, и в горле сдавило так, что она с трудом смогла сглотнуть.

С утра прохлада после шторма еще держалась, но после вновь сменилась жарой, от которой дрожал маревом воздух над берегом. Было светло, красиво, но… как-то неправильно – все пошло вкривь и вкось. Погожий смотрел свирепо, точно огромный пес, обезумевший от жары и выжидающий, кого бы цапнуть; все кругом ждало, замерев, когда сомкнется его челюсть.

Новости о смерти миледи Пейдж и исчезновении Скейна с Проксом, как положено, поместили в сорочью хижину, но быстрого ответа никто не ждал. Почти все Скитальцы рассылали свои разумы на проверку сорочьих хижин в начале недели, когда старые новости заменяли более актуальными, и не возвращались к ним до следующей.

И все же спустя несколько дней по горным перевалам из города Хвост-Узлом пришли новости в образе Джим-боли.

После бури деревня Плетеных Зверей сжалась и подобралась, как будто готовилась защищаться. И потому о возвращении Джимболи они узнали только по заливистому свисту да шипению, похожему на то, с каким дождь гасит костер. Несколько минут спустя она уже стояла, посвистывая, на вершине горы и вращала над головой высушенный и набитый горошинами мочевой пузырь хряка.

Прыжками она спустилась по осыпающемуся склону и остановилась, тяжело дыша и ухмыляясь. Ее тощие лодыжки и просторное платье были перепачканы свежей красной грязью, а над головой, на длинном поводке, порхала птичка-мерцунка.

– Джимболи! – с укоризной воскликнула мама Говри. – Ты дождешься, что однажды вулкан проснется и унесет тебя! Будешь тогда его отпрысков нянчить…

– Я стану той еще нянькой! И потом, я прошлой ночью кутила с этой горой, и кратер ее полнился ромом – так что вулкан не проснется еще несколько дней. – Джимболи снова усмехнулась, но никто не пенял ей за кощунство, ведь она была из тех немногих чужаков, кто умел улыбаться.

Вытянутое лицо Джимболи вызывало восхищение у девушек-хитроплетуний, ведь они брили свои лбы, чтобы их лица казались длиннее. Угловатый подбородок придавал ее облику шаловливый вид, а из-под темно-красной банданы выбивались блестящие иссиня-черные волосы. Почти всегда Джимболи улыбалась, и к ней почти невозможно было не испытывать симпатии.

Ее улыбка напоминала прилавок ювелира: среди крепких белых зубов сидели зубы из панциря черепахи, коралла, бирюзы, нефрита, жемчуга и даже золота. А на одном нефритовом зубе был выгравирован павлин. Зубы искусной работы, но не хитроплетской – это становилось ясно с первого взгляда. Хитроплеты не меняли зубы, когда крепили к ним украшения. Другие предпочитали полностью заменять зубы, потерянные с возрастом или в каком-нибудь происшествии. Обычно Джимболи вставляла им выдранные и подправленные, однако те, кто побогаче, предпочитали зубы из металла или драгоценных камней. У самой Джимболи все искусственные зубы во рту были именно такими.

Джимболи не была хитроплетом, и, похоже, вообще не знала свое происхождение.

– Во мне по капле всех кровей, и почти все они свернувшиеся, – так она обычно говорила о себе.

Странствуя, Джимболи поднаторела в общении на разных наречиях, а еще, на памяти Хатин, была единственным чужаком, достойным общаться на ее языке, пусть и не соблюдая всех тонкостей. Зубы она удаляла бесплатно, принимая их в качестве платы, а еще до того ловко сверлила их, снабжая накладками, что многие хитроплеты предпочитали ее работу труду своих мастеров. Джимболи была для всех любимой зубной феей.

А еще ее ценили как источник новостей и сплетен, которые она передавала куда причудливее и интереснее, чем это делали скупые письма в сорочьих хижинах. На этот раз, правда, новости не радовали и не забавляли.

Из Хвоста-Узлом она вышла на прошлой неделе, прошла через Скачущую Воду и миновала небольшие заставы Прыжок, Хромой Мыс, Улыбка Моря, Игривый Угорь, Прыгучий Камень… И всюду находили погибших Скитальцев. Все они тихо улетели в одну ночь, наверное, в тот же час, что и миледи Пейдж, сбросив тела, как змеиные шкуры.

– Поговаривают, это настоящий бич, – сообщила Джимболи. – Некоторые надеются, что их разумы просто сдуло в море штормом, и что они еще вернутся. Кто-то усаживает их в кроватях и пробует кормить бульоном. Но, думаю, эту затею бросят, когда тела от жары начнут разлагаться. – Она с улыбкой оглядела заохавших и шепчущихся сельчан.

После злосчастных инспекторов Джимболи первой из чужаков навестила деревню, и все обступили ее, торопясь получить вести от друга. Соваться в город, где царило нечто невообразимое, хитроплетам не хотелось.

– Никаких отметин на телах? – живо и деловито спросила мама Говри, будто интересовалась рецептом. – Ни царапин, ни укусов? Следов яда нет?

– О-о-о, какие у тебя мысли страшные, мама. Если бы я была твоим ребенком и слушала твои сказки на ночь, то выглядела бы, наверное, вот так… – Джим-боли выпучила глаза и вздернула волосы вверх, будто те встали дыбом от ужаса. Потом рассмеялась. – Нет, вроде бы ни царапинки. Да и следов борьбы нет: почти все они устроились напоследок с удобством, кроме миледи Пейдж, ведь она – единственная, кто лежал в грязи лицом вниз. Но и этому есть свое объяснение – она просто выпала из гамака. Пейдж лежала на своей парчовой шали – той самой, в которую куталась, спасаясь от комаров.

– Откуда ты все это знаешь, доктор Джимболи? – спросила одна молодая женщина.

– Самые лакомые кусочки приносит Риттербит, верно, дружок? – ответила Джимболи и погладила питомца по головке.

Риттербит был неизменным спутником Джимболи и никогда не слезал с ее плеча. Это была красивая черная мерцунка; когда она расправляла хвостик, на нем открывалось золотистое пятнышко. На шее у птицы имелся ободок из красной кожи, от которого к коралловому ожерелью на шее Джимболи тянулась тонкая цепочка из бронзовых звеньев с колокольчиками.

– Я поймала его, когда он клевал мою тень, – объяснила Джимболи маленькому мальчику, который разглядывал Риттербита, не скрывая восхищения. – По его довольному виду я поняла, что он успел склевать ниточку моей души. Я поймала его в плетеную клетку, но так и не придумала, как с ним быть. Могла бы, пожалуй, и шейку свернуть, но ведь малыш – такой милашка, правда? Влюбилась в него, наверное. Отпустить его я не могла, поэтому пришлось держать при себе, чтобы он не растащил мне душу по ниточкам.

Хатин подозревала, что это – очередная басня Джимболи, ведь Риттербит выглядел уж больно ручным, словно приручали его с самого дня вылупления. Впрочем, невозможно было понять, шутит Джимболи или говорит правду.

– Смертоносный клюв мерцунки не оставляет на теле жертвы следов, – напомнил подошедший Ларш, по-прежнему не замеченный остальными. – Вдруг Скитальцы…

– Нет, на то, чтобы распустить душу, у мерцунки уйдут недели, если не месяцы, – перебила Джимболи. С Ларшем она отчего-то не ладила. Знала, наверное, что при желании он сумеет вырезать накладки на зубы не хуже, а даже лучше нее. – Человек медленно, день за днем, будет угасать. Чтобы преставиться вот так, за одну ночь, нужно чтобы на твою тень слетелась как минимум стая мерцунок и чтобы они унесли ее единым холстом. В общем, губернатор не видит смысла винить в произошедшем птиц, шторм или неведомую хворь. Он почти уверен в том, что за всем стоит чей-то злой умысел.

Джимболи принялась чистить смычковое сверло с круглой головкой, не забывая при этом, что ее окружают нетерпеливые слушатели.

– Он так и сказал? – осведомилась Эйвен.

– Да, и он не единственный, кто так считает. В округе рыщет пеплоход. Ждет, что его призовут на охоту, – такой слушок ходит. Должен ведь губернатор что-то предпринять, раз на его земле помер один из Скитальцев. Не удивлюсь, если он и впрямь воспользуется услугами.

Пеплоходы происходили из племени танцующего пара. Оно жило на холмах в глубине острова, вокруг вулкана по имени Камнелом, среди озер жутковатых расцветок, источающих едкие запахи. Даже сегодня многие из племени танцующего пара носили иссиня-черные кушаки или одежды – как свидетельство своего происхождения. Ткань красили при помощи индигоноски, растущей на холмах, и настаивали на пепле особых – погребальных – костров. Поговаривали, будто каждый дух, заключенный в одежде пеплохода, служит ему и наделяет магической силой.

Стоит ли удивляться, что когда колонисты привезли с собой столько праха да еще в удобных урнах, пеплоходы только обрадовались. Чего совсем не скажешь о самих колонистах, обнаруживших, что люди в синем крадут их предков. Однако позднее с пеплоходами договорились, и те приобрели репутацию охотников за головами, к которым, правда, обращались неохотно и только экстренных случаях. Если пеплоход получал добро на поимку преступника, то вместе с этим после сожжения казненного ему разрешалось собрать пепел. Тогда это была не просто казнь: сожженному преступнику предстояло провести вечность, вкрашенным в бандану или носок пеплохода.

Все знали, что поблизости в глухой лощине живет один такой пеплоход, но на глаза людям он попадался редко, чему они были несказанно рады.

Джимболи молча и искусно пробурила дырочку в резце-десятилетке, вставила аккуратную пластинку розового коралла и огляделась.

– Чего притихли? Для Скитальцев это, может, и дурные вести… хочу сказать, для других Скитальцев… Но для вас-то это просто праздник, а? Ваша Скиталица теперь единственная на целый день пути от Погожего или даже по эту сторону Скорбеллы… а то и вовсе на острове. – Сверкнув зубами, Джимболи оглядела сельчан. – Когда в следующий раз на вас окрысятся, вы сможете посмотреть людям прямо в глаза и сказать: о, ну не знаем, захочет ли наша госпожа Скиталица отыскать вашу козочку, когда та заплутает, или – гм-м-м – разве вас не надо будет предупредить, когда снова нагрянет шторм?

По лицам односельчан Хатин видела, какое впечатление произвели на них слова Джимболи. До сих пор Плетеных Зверей занимал один вопрос: кто из них перерезал веревку на лодке Прокса, и связана ли смерть Скейна с гибелью других Скитальцев? Как изменится жизнь теперь, когда Арилоу сделалась главной Скиталицей, никто толком не задумывался. Но вот они позволили себе украдкой заглянуть в чужой мир, мир знати. Добрая пища, дом, козы, парадная дверь, в которую всегда стучатся. Процветание и почет.

Люди зашептались – осторожно и с надеждой в голосе, а Хатин слушала, объятая холодным ужасом. Все Скитальцы погибли. Арилоу не умерла вместе с ними. Скоро в мире поинтересуются: почему? В голову пришел лишь один ответ. В глубине души Хатин все еще верила, что Арилоу неким чудом все-таки окажется Скиталицей. И вот когда последняя надежда умерла, Хатин увидела, как легко порвется истертое полотно легенды о Скиталице из их деревни, – стоит кому-то задать несколько конкретных вопросов.

Поэтому о том, чтобы показывать ее людям, не говоря уже о посте главной Скиталицы, не могло быть и речи. Несколько дней после смерти Скейна Арилоу трясло; она была неспокойна и настороженна. Хатин даже подумала, не подцепила ли она клещей. Этим утром, однако, Арилоу раздражительно и изможденно морщилась, как после бессонной ночи. В кои-то веки соизволила обратить внимание на окружающий мир, но лишь за тем, чтобы выказать свое недовольство. Все утро кидалась на фрукты, отталкивая руки помощников, протягивавших пиалы с водой. Разве могла она в таком виде предстать перед людьми?

Хатин издали наблюдала за тем, как Джимболи пошла меняться с Ларшем. Сегодня торг вышел особенно горячим. Кроме инструментов для лечения зубов, Джимболи таскала с собой всякие разности, даже мелких зверьков и птиц. А всякий раз, заглядывая к Плетеным Зверям, она приносила в плетеной клетке бледношеего голубя: тощий, он безутешно клевал изнутри прутья. Все удивлялись, на что они сдались Ларшу. Мяса с них – почти никакого, одни косточки. Правда, Хатин разок видела, как Ларш отпускает голубя. Ему, наверное, было жаль этих пленников. Хатин никому об этом не рассказала – решила, что не поймут.

Джимболи, конечно же, догадывалась, в чем дело; она только улыбалась и приносила еще больше голубей.

Затем Джимболи, как обычно, пошла играть с маленькими детьми. И как ей так быстро удается походить на своего?

Судя по всему, она решила увлечь детишек игрой в метание камней. На краю Лабиринта стоял высокий камень, в котором виднелась гладкая дыра, похожая на увеличенное в разы игольное ушко. Дети выстроились у черты, которую Джимболи провела на песке, и кидали камешки в это отверстие. Правда, не попадали… Что она там у них спрашивает? Хатин решилась подойти ближе и подслушать, однако сорваться в бег ее заставили не их слова.

По ту сторону «иглы» она вдруг увидела двух человек. Мать Хатин нагнулась сполоснуть Арилоу ноги, смыть с них пыль в набежавшем прибое. Обе стояли спиной к дыре в камне. Когда Хатин уже подбегала к Лабиринту, сквозь ушко наконец пролетел один острый камень – прямо в затылок Арилоу. Хатин набрала воздуха, готовая закричать… Арилоу вскинула руки и, уронив голову, неуклюже рухнула на колено. В нее попали. Нет, не попали. Это неловкое падение спасло ее, а камень пролетел выше.

Тут уже из-за камня выбежала мама Говри и начала орать на виновников. Дети бросились врассыпную, а Джимболи стояла, пораженная, среди разбросанных камешков, прижав ладони ко рту.

Была в этом некая странная красота – одновременно скрытая и явная. Если хочешь проверить, Скиталец человек или нет, зачем утруждаться, зарывая где-то склянки и развешивая по округе белые ленты? Можно ведь просто метнуть ему камень в затылок. Не уклонится – останешься ни с чем, а уклонится… что ж, тогда перед тобой, пожалуй, и правда Скиталец. Хатин больше не смела надеяться, что Арилоу – Скиталица, однако по некой прихоти судьбы ее сестра все же уклонилась от камня.

Хатин подбежала к ней. Прекрасные губы Арилоу растянулись в болезненной гримасе. Ободранная коленка блестела от морской воды.

– Больше я ей этого не позволю, – прошептала Ха-тин на ухо сестре. – Больше она никогда тебе ничего плохого не сделает.

Она обещала это в порыве праведного гнева, но ощущала, что и сама повинна кое в чем. Когда она была помладше, случилось нечто такое, из-за чего Хатин никогда и никому не смогла бы признаться, как не доверяет всеобщей любимице Джимболи.

* * *

Когда Джимболи первый раз пришла в деревню, Хатин было шесть лет, и тогда это событие показалось ей самым чудесным из всего, что случалось. Джимболи играла в ведьму-чайку и гонялась за детьми по Лабиринту. Хатин с тоской наблюдала за ними, взяв под руку не замечающую ничего Арилоу.

Дико размахивая руками, Джимболи с криками бросилась к ним. На лицо ей ниспадали волосы… Увидев, что девочки не бегут, Джимболи замерла на месте.

– Мне очень жаль… мы не можем играть, – жалобно проговорила Хатин, ужасно смутившись. – Это… это Арилоу.

Джимболи оглядела пляж, и тут ее губы растянулись в озорной разноцветной улыбке. Потом резко нагнулась, обхватила Арилоу сильными руками за талию и подняла.

– Попалась твоя госпожа Скиталица! – проскрипела она ведьминским голосом. – Попробуй спаси ее, если сможешь!

Она побежала прочь, закинув Арилоу на плечо, и Ха-тин гналась за ней, едва не наступая на пятки. Она сперва пришла в недоумение, затем перепугалась, а потом развеселилась, увидев, что рядом бегут перепачканные песком ребятишки. За всю жизнь это был единственный раз, когда ей удалось по-настоящему поиграть…

Затем Джимболи отвела детей к своей палатке из козлиных шкур. Показала деревянных ритуальных кукол с настоящими зубами, жуткие ряды человеческих и звериных клыков на дугах из проволоки – для тех, кто со своими зубами расстался.

– А вы что, малышня? – спросила Джимболи, ощерившись. – Ни у кого зубки не шатаются?

Такие, конечно же, отыскались. Джимболи выстроила их, как петухов перед боем, и соперники принялись наперебой показывать, как сильно у них шатаются зубы. У Джимболи в карманах нашлось много пряных фруктов и деревянных игрушек, и вскоре она уже заключила сделки на все зубы – если те к утру «сами» выпадут.

– А что же ты, Хатин? – спросила Джимболи. – Улыбка у тебя поредеть не желает? Нет? Ладно… А у тебя, Арилоу?

К недоумению Хатин, Джимболи раскрыла рот ее сестре. Похоже, у нее таки нашелся расшатавшийся зуб.

– Вряд ли зубы ее сильно заботят, так что переживать она и не станет. Что скажешь насчет награды, если приведешь ко мне госпожу сестру? – В руке Джимболи сжимала небольшой черный камешек, раскрашенный под жабу. Он аккуратно уместился бы в ладошке Хатин, однако девочка замотала головой.

Лишь когда остальные дети начали расходиться по домам, взгляд Хатин упал на нечто, торчавшее из кармана походной сумки Джимболи. Оно был похоже на маракас: какой-то предмет, сшитый из лоскутов кожи, на украшенной бусами ручке. Пока остальные выбирались из палатки, Хатин задержалась посмотреть на него.

– Острый глаз, – произнес за спиной голос Джим-боли. – Заприметила мою погремушечку.

– Что это такое? – спросила Хатин, поражаясь собственной наглости. Джимболи несколько мгновений смотрела на нее своими сверкающими глазами. Затем, приняв, похоже, некое решение, она присела на корточки и, широко улыбаясь, наклонилась к Хатин.

– В ней, – зашептала она ей на ухо, – двадцать девять белых зубов, отполированных изнутри и снаружи, блестящих, как губернаторский фарфор. Хозяева этих зубов мертвы – должны быть мертвы, иначе погремушка бы не работала.

– А для чего она? – Хатин страсть как захотелось узнать.

– Что ж… надо взять ее в руку, подумать о ком-нибудь хорошенько… и потрясти. А больше я тебе ничего не скажу. Прощай, маленькая остроглазка.

Той ночью Хатин не спала, все думала о странной погремушке. Было страшно, но разум не мог забыть о ней, как не могли друзья Хатин не теребить расшатавшиеся зубы. А рано поутру она решила, что пообещает Джимболи к следующему ее приходу собрать выпавшие у Арилоу зубы – в обмен на секрет погремушки.

Сквозь дымку Хатин отправилась к маленькой палатке Джимболи, торопясь застать ее одну. И удивилась, увидев, что клапан палатки не закреплен и на лежанке внутри никого нет. Зато на глаза ей попалась та самая погремушка. Она лежала не в кармане сумки, а на самом виду, прислоненная к деревянному подголовнику.

Хатин вошла. Не давая себе отчета в том, что делает, она нагнулась и осторожно подняла погремушку, разочек тряхнула. Раздался гневный треск, костяной перестук.

Клапан палатки внезапно отдернулся, и погремушку выбили у нее из руки.

– Ты хоть понимаешь, что натворила? – Хатин уставилась на Джимболи, которая почему-то выросла футов на девять. – Это погремушка мертвых. О ком подумаешь, когда трясешь ее, у того на неделе точно так же застучит в горле. Этот человек умрет, ты понимаешь?

Хатин хотела ответить, но сумела только коротко взвизгнуть от ужаса.

– Я попытаюсь обратить заклятие, – резко сказала Джимболи, – в обмен на живой зуб. На твой или твоей сестры. Живо! Ступай и приведи ее!

Хатин послушно помчалась домой, хотя и подозревала, что Джимболи видела, как она входит в палатку, и притаилась поблизости – намеренно оставив погремушку на виду, чтобы заманить Хатин ради лишнего зуба – может, даже зуба самой Скиталицы. Хатин задавила всхлипы, чтобы никого не разбудить, тайком приготовила Арилоу и повела ее к палатке Джимболи.

Раздосадованная, Джимболи тем не менее ловко раскрыла рот Арилоу и просунула внутрь клещи. Резкий рывок, и вот уже Арилоу тихонько булькает и стонет, тыча языком в щеку. От бессилия Хатин залилась слезами.

– Все хорошо. – Рассматривая маленький зуб на скудном раннем свету, Джимболи быстренько подобрела, и рот ее открылся в улыбке, точно сундук с сокровищами. – Теперь все будет хорошо, Хатин. Я позабочусь о том, чтобы никто не умер.

Ничего хорошего не было. Хатин плакала потому, что когда ее пальцы сомкнулись на погремушке, чутье подсказало, что это за вещь и как она работает. А в момент, когда внутри защелкали зубы, мысли Хатин сами собой обратились к Арилоу.