– Господин Прокс?

На плечо заботливо легла чья-то рука, и он с усилием, превозмогая боль, приподнял веки. За окошком портшеза покачивались пальмы, будто начищая до ослепительной голубизны небо, а вид до́ма с белоснежным фасадом обжигал разум.

– Мы на месте, господин Прокс.

Собственная голова казалась отлитой из меди, и он с трудом ее поднял.

– Вот. – Из горлышка бутылки в кожаном чехле вынули серебряную пробку, и поднесли сосуд к губам Прокса, позволив тому сделать небольшой глоточек. Он хотел было ухватиться за бутылку, но ее отняли. – Простите, ваш желудок еще слишком слаб и может принимать лишь по глотку за раз.

Дверь портшеза распахнулась, и Прокс чуть было не вывалился в пылающий ад безжалостных красок и звуков. Как долго он странствовал? Несколько дней? Ему показалось, что на улице полдень, но точно он сказать не мог. Когда носильщики принялись сгружать поклажу с эпиорнисов: сумки, оплетенные кожей бутыли с водой и клетки с курлычущими голубями, – Прокс непонимающе уставился на них.

Его бережно, но твердо взяли под левый локоть, и он с благодарностью оперся на чужую руку.

– Боюсь, им захочется вас поприветствовать, но, думаю, мы все можем проделать быстро и безболезненно, – пробормотали ему на ухо, пока вели по дорожке к сияющему дому.

– Поприветствовать? – сухо проскрежетал Прокс. – Что? Кто?

Не успел он дождаться ответа, как из дома навстречу хлынули эти самые что и кто: услужливые и уважительные речи да церемониальные, поблескивающие на солнце цепи.

– Это губернатор Нового Трудмоста, – пробормотали над ухом. – Он глух как тетерев. Достаточно будет поклониться и улыбнуться ему.

Губернатор сменился молодым человеком с крепким рукопожатием и резким голосом.

– Это помощник губернатора. – Проксу казалось, что бормотание рождается прямо у него в голове. – Ему бы ничего так не хотелось, как вашей поддержки. Пока не отдохнете, ничего не позволяйте ему подсовывать вам на подпись.

Со всех сторон долетали голоса, которые лупили, точно в гонг, по мозгам.

– После выпавших на вашу долю испытаний вы наверняка жаждете правосудия…

– …предприняли собственные шаги, которые, думается, вы найдете…

– …символ…

– …слишком уж долго хитроплеты…

– …хитроплеты…

– …разумеется, как только поправитесь, – говорил ему помощник губернатора, – но, я считаю, весь город захочет услышать ваш рассказ. Из-за потери Скитальцев страсти и без того кипят, и, мне кажется, горожане вправе…

Не переставая разглагольствовать, помощник провел Прокса в комнату в дальнем конце коридора. Прокс испытал облегчение, только когда за ним затворилась дверь.

Он неверным шагом прошел вперед, наскоро окинув приготовленную комнату затуманенным взором. Орхидеи. Желтый самородок медовых сот в фарфоровой чаше. Графин воды. Кровать под балдахином… Кровать под балдахином? Неужели и впрямь комнату готовили для него? Письменный стол. Ах, похоже, что и правда для него.

Прокс проковылял к столу и рухнул в кресло перед ним. Пока он не касался лица, его снедало ощущение, будто оно облеплено мокрой глиной. Одного одного взгляда в маленькое, покрытое царапинами зеркальце хватило, чтобы понять почему.

Прокс едва смог узнать себя. Все лицо у него было изуродовано красными волдырями. Какие-то уже затвердевали, покрываясь сухой коркой. Другие лопнули, брызнув на щеки яично-желтой сукровицей. Больше всего пострадали лоб, скулы и переносица – на них словно и не осталось кожи.

Прокс уставился на свое отражение, вспоминая, как заботился всегда о собственной внешности. Однажды, бреясь, он поранил подбородок и потом целый день изводил себя мыслью, что все только и делают, что пялятся на его порез. В горле пересохло настолько, что даже комок не встал. Прокс потянулся за водой.

В первый день, когда Прокса вынесло в море, он даже не почувствовал, как беспощадно печет солнце – лишь какое-то странное тянущее ощущение в коже, и только. Вооруженный треснувшим веслом, Прокс был слишком занят тщетной борьбой с течением и бурей и не обращал ни на что внимания.

И только ночью он проснулся от ощущения, что на его лицо наложили влажную липкую маску. Коснувшись ее, он почувствовал обжигающую боль, когда под робкими пальцами что-то лопнуло и оторвалось. Он опустил пальцы в воду из ракушки и промокнул больное место – не помогло. В безумном отчаянии зачерпнул ладонями воды за бортом и плеснул себе на лицо, но боль только усилилась десятикратно.

Прокс пробовал пить понемногу из ракушки, которой снабдила его маленькая девочка. Вскоре же поддался жажде и сделал большой глоток. Десятью минутами позже его охватили мучительные боли, тошнота и головокружение. На второй день он уже отворачивал лицо от солнца. Однако то и дело поднимал голову, высматривая воображаемые корабли или деревни вдоль берега, и всякий раз, просыпаясь, обнаруживал, что смотрит в небо.

Вторая ночь и третий по счету день прошли во власти иллюзий. Весло выпало из рук, это он помнил, и он решил оглядеться и поискать его, как тут же в ушах поднялся рев, перед глазами вспыхнули звезды, которые то гасли, то загорались снова, а потом вдруг мир погрузился во тьму. Полыхнули шутихи, красно-золотые огни, линия горизонта извивалась лентой, зазвучали бестелесные голоса…

Прокс сделал большой глоток и еле удержался, чтобы не опорожнить весь графин. Замер, не отнимая горлышка от губ. Медленно поставил графин на стол и развернулся в кресле.

– Кто?.. – еле выдавил из сухого и колючего горла Прокс. – Кто… вы… вообще такой?

Человек, проводивший Прокса в комнату, а после скромно усевшийся у стены, оторвался от созерцания висевшей у кровати карты. Глаза у него были терпеливые, бледно-карие, и в них читалась некая морозная суровость Всадников, как в вечернем небе, обещающем снегопад. И хотя ростом он был выше среднего, ме́ста, казалось, занимал меньше, чем мог бы, – возможно, из-за угодливости. Одет он был хорошо, но не броско: камзол и бриджи из добротной серой шерсти, повязанный скромным узлом шейный платок.

То, что ему было за сорок, если не за пятьдесят, выдавали неспешно редеющие и присыпанные сединой волосы. Сейчас на его узком лице читалась смесь испуга и радости, как будто то, что его наконец заметили, внесло в происходящее ноту новизны и чего-то забавного. К каблукам его крепились колокольчики, обозначая статус некого чиновника. Впрочем, при ходьбе они не звенели.

– Меня зовут Камбер. – Это был тот самый вкрадчивый и мягкий голос, который сопровождал Прокса последние несколько дней в дороге и по мере надобности шептал что-то на ухо. – Мы уже представлялись друг другу раньше, но вам тогда было… не очень хорошо, и я, в общем-то, и не ожидал, что вы запомните. На деле же до самой осени вас, скорее всего, будут ожидать все новые и куда более важные знакомства, и посему мое имя вы вольны забывать сколько заблагорассудится. К нему не прилагается должностная цепь, господин Прокс. Я – ничто. Я лишь окошко, и мое дело – давать вам видеть ситуацию, дабы вы могли принимать должные решения.

– Какие еще… решения?

– Что ж, это вряд ли обнадежит… но выпавшие на вашу долю испытания сделали вас в некотором роде знаменитостью. Вы, видите ли, выживший. Суть политики в том, чтобы выгадать момент, а вы отныне фигура немалая и символичная, явившаяся во время, когда страсти кипят очень бурно. Помните, вам говорили о разразившемся кризисе?

– Скейн… – Прокс попытался припомнить, что ему рассказывали в те дни, когда его мучила лихорадка.

– Не только Скейн, – кротко произнес Камбер. – Все они. Все Скитальцы мертвы. Поначалу мы не были уверены, но понемногу, по чуть-чуть со всех уголков острова поступали вести, и – все об одном. Взрослые погибли в один вечер, с разницей в несколько часов. А после, в ту же ночь, тем же манером умерли и дети, в ком раскрыли или подозревали дар Скитальца. О, точнее будет сказать, все, кроме одного.

Прокс вспомнил юную провидицу с безмятежным лицом и серыми глазами. Думать о ней, как об участнице заговора, в результате которого его смыло в море, было невыносимо. Однако то, что она выжила, было слишком подозрительно – не отмахнешься.

– Так что же вы хотите сказать? – тупо спросил он. – Плетеные Звери неким образом умертвили Скитальцев, чтобы главнейшей осталась леди Арилоу?

– Я ничего не хочу сказать, – тихо ответил Камбер, – но надо смотреть фактам в лицо. Во-первых, благодаря письму инспектора Скейна мы теперь знаем, что он расследовал некий крупный заговор на Обманном Берегу и опасался за свою жизнь. И он – единственный из всех Скитальцев, чье тело так и не нашли. Во-вторых, Плетеные Звери солгали относительно его исчезновения. Инспектор Скейн не сел с вами в лодку, а чал не развязался в бурю – его перерезали. Вы не должны были выжить, господин Прокс, однако выжили, и с вашей помощью мы сумели поймать Плетеных Зверей на том, что они дважды умышленно солгали. Ну и в-третьих: единственный оставшийся в живых Скиталец на всем Острове Чаек теперь – леди Арилоу из Плетеных.

Думаю, можно с полной уверенностью утверждать, что в бухте Скейн узнал немного больше дозволенного, и сельчанам пришлось его убить на несколько часов раньше намеченного срока. А это, разумеется, означало, что с пути надлежало убрать и вас. Кто бы еще ни стоял за этим крупным заговором, очевидно, что Плетеные Звери – его сердце.

Тишина, во время которой Прокс размышлял над услышанным, затянулась.

– Вам нужны мои показания, – произнес наконец Прокс, глядя на опаленные костяшки пальцев, – чтобы их арестовали. Так ведь?

Камбер потупился и чуть нахмурился, словно что-то его ранило и смущало.

– Коль скоро речь об аресте жителей деревни Плетеных Зверей, то… нет. Недавно пришли новости о произошедшем там. Видите ли… к тому времени, как в дело вступили закон и порядок, простые окрестные жители взялись вершить правосудие. Деревни Плетеных Зверей больше нет. Это, конечно, удручает, но все произошло слишком быстро, нельзя было предотвратить… – Камбер развел руками, длинными и утонченными, весьма подходящими к жесту. – Плетеные даже не представляли, какую беду накликали.

– Все они… – Голова Прокса внезапно наполнилась образами: маленькие кулачки, сующие ему ракушечные ожерелья, растянутые в улыбках сухие губы стариков… – Почившие предки!.. Хотите сказать, что деревня уничтожена?! Там же… Там были дети. Уж дети-то…

Перед ответом Камбер выдержал почтительную паузу.

– Вы добрый человек, – произнес он. – Вас это, вижу, огорчает. Это огорчает и меня. Да, пострадали невинные люди, но это не меняет того факта, что виновные по-прежнему на свободе.

– Но… если все мертвы…

– Не совсем так. Почти все жители деревни были… учтены. Однако их госпожа Скиталица оказалась хладнокровной и очень практичной девушкой. Похоже, как только над деревней нависла опасность, она прихватила помощницу и покинула селение. Разумеется, на их поимку выписан ордер, губернатор счел разумным нанять пеплохода. – Камбер коротко нахмурился и облизнул губы, словно пробуя на вкус мнение, которое хотел высказать, и передумал. – Дело в том, что она исчезла, а это значит, что наши проблемы еще далеки от разрешения.

– Что вы имеете в виду?

– Скитальцев больше нет, господин Прокс, и до сего момента никто не мог толком представить, какие последствия повлечет подобный катаклизм. Остров поделен на провинции, и границами служат вулканы, коварные горы, топи и джунгли. Без Скитальцев наши системы сообщения попросту умирают. Мы никому ни о чем не можем сообщить, ничего не можем выяснить или проверить. Если завтра на северную часть острова обрушится ураган, мы об этом узнаем лишь спустя несколько дней, когда он пронесется по Скорбной Лощине. Вскоре все бандиты, контрабандисты, пираты и головорезы сообразят, что больше ничей разум не приглядывает за ними в холмах. Наши рыбаки и ныряльщики ждут, когда Скитальцы укажут им на косяки рыб и лучшие кораллы. Купцы торгуют, оставляя друг другу сообщения в сорочьих хижинах, а если они лишатся такой возможности, то этой зимой города на окраине будут голодать.

Темный заговор, в центре которого – Арилоу, явно на это и был рассчитан. Они наверняка ждали, что у нас не останется иного выбора, кроме как обратиться к хитроплетам, к их госпоже Скиталице и рыбе-дальновиду. Неплохой шанс сменять ракушечные ожерелья на губернаторские цепи, вам так не кажется? Это дело рук далеко не одной деревни, господин Прокс. У заговорщиков свои люди в каждом селении, в каждом городе, и они готовы были ударить одномоментно по всем Скитальцам. Эту «ночь длинных ножей» долго и тщательно планировали, и что бы заговорщики ни замышляли дальше, планы их вертятся вокруг Арилоу. Мы столкнулись с тайным обществом хитроплетов, которые так и не забыли, каким могуществом обладали прежде, и вот нашли способ вновь подняться. Арилоу – их вождь, их священный идол.

– Да ведь она ребенок, – пробормотал себе под нос Прокс. – Лет тринадцать-четырнадцать.

– Уверен, вы понимаете, о чем говорите, – тихо ответил Камбер, – но я всегда затруднялся определить возраст хитроплетов. Для своих лет они почти все слишком малы и худы.

– И в том, что она замешана, нет никаких сомнений? Может, она лишь пешка в чужой игре?

– Не отрицаю, вы можете судить об этом лучше меня. – Еще одна затянувшаяся почтительная пауза, из-за которой Прокс почувствовал себя болваном. – Я слышал, что у деревни Плетеных Зверей не было ни вождя, ни жреца, но если вы заметили, что делами там управляет еще кто-то помимо госпожи Скиталицы, то эти сведения, конечно же, были бы нам полезны.

Прежде чем встать, Камбер еще некоторое время смотрел на неузнаваемое лицо Прокса. – Господин Прокс, я злоупотребляю вашим временем на отдых. Продолжим завтра.

– Постойте… – Прокс с трудом поднялся из кресла. – Вы так и не сказали: чего от меня все ждут?

– От вас ждут, что вы станете во главе, господин Прокс. Кто-то должен руководить нами, дабы остановить нарождающуюся анархию и сплотить всех в борьбе с угрозой, которую представляют хитроплеты. Кто-то должен отыскать Арилоу, пока она не собрала войска и не причинила еще больший ущерб. Сейчас вы для всех герой, люди вас послушают, да и мое начальство впечатлили ваши способности.

– Но как? Мне надо обратиться в Шквальную Гавань и… – Прокс умолк. Говорить что-либо еще было бессмысленно. Если бы он отправил начальству запрос на полномочия, чтобы разобраться с угрозой хитроплетов, пришлось бы ждать, наверное, полгода, и письмо, которое он, наконец, получил бы, разрешало бы добавить плетеные тесемки к седельным сумкам.

– Выход есть. Двести лет назад, когда ради блага всего острова наши предки искали способ избавиться от хитроплетов, они обнаружили, что действующие законы Всадников об убийствах запрещают истреблять хитроплетов лишь в том случае, если закон признает их людьми. Тогда приняли новый закон в котором прописывалось: если хитроплеты расплодятся чрезмерно или станут чинить слишком много бед, то они более не могут считаться людьми и в глазах закона становятся… что ж… лесными волками. А когда лесные волки становятся бичом острова, пора объявлять время Большого ущерба и назначить Чиновника по его устранению, который непосредственно и машинально наделяется действительными на всем острове полномочиями, дабы… управлять им. Такой чиновник волен поступать, как сочтет нужным, ни на что не спрашивая дозволения из Шквальной Гавани.

– Значит, думаете, если я стану этим Чиновником по устранению…

– О, я не думаю. Я лишь канал, орудие. И в настоящий момент я – то самое орудие, которое никому не даст давить на вас, заставляя принимать решение без предварительного отдыха, господин Прокс.

Прокс вновь уставился в зеркало. Кто взглянет на него из отражения, когда сойдут волдыри?

«Вы не должны были выжить…» Прокс ощутил резкую боль. Вспомнил, как в лодке его рвало, и подумал: может, вода в ракушке была отравлена? Может, сельчане задумали тогда убить его? Прокс попытался вспомнить, отчего вдруг проникся симпатией и доверием к девочке, принесшей ему воду. Однако разум все еще горел раскаленным добела безумием трехдневного пребывания в море и не мог отыскать ту причину.

– Мне не нужен отдых, чтобы принять решение, – сказал Прокс. – Я согласен. Я возглавлю охоту на леди Арилоу.

Камбер медленно опустил голову в небольшом поклоне.

– Договорились. Завтра утром на вашем столе будут бумаги, готовые на подпись. Я позабочусь, чтобы местный дом правосудия перешел под ваше начало, и вы могли устроить в нем штаб.

– Нужно будет направить вооруженный отряд в Погожий, – пробормотал себе под нос Прокс. – Чтобы больше никаких расправ. И самосуда.

– Разумеется. Правда, понадобится время. Как вы знаете, через владения вулканов дороги нет, и посему кратчайший безопасный путь отсюда – строго на юг, потом через перевал Бродяги, а после – на север вдоль берега и до самого Погожего. Это по меньшей мере четыре дня пути. – Прокс глянул в окно и вздрогнул, когда глаза пронзило копьем солнечного света. Что-то не давало ему покоя, что-то связанное со сказанным, с бумагами, которые ему обещали предоставить завтра на подпись. Вот только он не мог понять, что именно.

– Где?.. Где, говорите, мы сейчас?

– В Новом Трудмосте, так город обозначен на карте, – ответили ему, – но никто его так не называет. Вы ведь слышали о Гиблом Городе?

* * *

Хатин разбудил бьющий в глаза солнечный свет. Она села и выглянула наружу из пузыря застывшей лавы, ставшего им приютом.

Облака, застилавшие накануне все, расступились под напором растущего дневного жара. Казалось, сама Скорбелла, шурша белыми юбками, и все ее странное белое царство отступили от девочек. Небесная синева сгущалась, а комковатая жирная земля кругом была усеяна маленькими синими и розовыми цветочками и небольшими холмиками, оставленными птицами-норниками. Каким-то чудесным образом сестры уцелели и снова видят солнце. Судя по тому, как высоко оно висело в небе, был уже почти полдень. Несмотря на головокружение, Хатин сообразила, что прошло часов двенадцать или около того с тех пор, как они с Арилоу спаслись от разъяренной толпы.

Моргая, Хатин выбралась из укрытия и обнаружила, что стоит на возвышенности, а перед ней раскинулась широкая и плоская прогалина. Ниже тянулась Скорбная Лощина – длинное ущелье, оставленное Копьеглавом, когда он в ярости уходил после боя; по его дну змеилась нить реки. Вдалеке толпились холмы, и посреди своей горбатой армии высился сам Копьеглав: голова его скрывалась в серой дымке страданий и гнева.

Почти у самого основания Копьеглава Хатин разглядела пелену белого дыма, идущего из сотни труб, и ослепительную зелень затопленных под рисовые посадки полей.

Хатин знала лишь один город, построенный в ущелье, оставшемся после бегства Копьеглава, по которому вулкан мог однажды вернуться на бой. Островитяне прозвали его Гиблый Город – из-за основателя Мистлмана, не внявшего когда-то советам и уговорам хитроплетов. Дочь правителя была одной из первых, кого похитили и принесли в жертву в попытке задобрить вулканы и спасти город. Густым джунглям к северу от ущелья дали имя Свечной Двор как будто со злым умыслом: напомнить, как вешали на деревьях и лозах местных хитроплетов словно оставленные сохнуть сальные свечи. С тех пор хитроплетам никто не верил… но и в Скорбной Лощине городов не строил.

Впрочем, Гиблый Город никуда не делся. Дерзко стоял на месте, служа мрачным свидетельством победы над хитроплетами. Да и место было прекрасное, удобное – недалеко от реки, окруженное ровными пастбищами и в доступной близости от обсидиановых и нефритовых рудников.

Хатин опустилась на корточки и минут десять наблюдала, как над ней кружат гигантские орлы, а те в ответ наблюдали за ней. У нее были дела безотлагательные и те, о которых думать пока не стоило. Вот так вот, все просто.

За ними шел пеплоход. Не толпа, распаленная ведьмой Джимболи, а сам пеплоход. Значит, ему выдали лицензию. Погожий несколько дней ждал, когда наконец губернатор выдаст пеплоходу бумагу на то, чтобы выследить и поймать убийц миледи Пейдж… и вот он ее выдал. Хатин сглотнула и еще раз все обдумала. Пеплоход охотился за ней и ее сестрой как за убийцами. Значит, и губернатор поверил в бредовые обвинения, в эти ядовитые намеки, предъявляя которые Джимболи разожгла в людях безумие: якобы Арилоу стоит во главе заговора хитроплетов – убить других Скитальцев.

Слишком поздно взывать к справедливости и отстаивать невиновность. Им уже вынесли приговор. И если бы не Повелитель и Скорбелла, они были бы уже мертвы. Впрочем, через несколько дней из Погожего явятся другие, они пойдут длинным обходным, но безопасным путем через южные перевалы. Они станут спрашивать о юных хитроплетуньях, одна из которых – совсем не от мира сего…

Гиблый Город – последнее место, где им стоило искать спасения, и, наверное, самое негостеприимное для двух бродяжек…

…Хатин вдруг вспомнила беседу Эйвен и Уиш. Это было давно, в день, когда старший сын Уиш ушел искать возмездия. Слова Уиш звучали резко, словно клекот чайки:

– Ты убедила его пойти? Мало мне дочь потерять, так еще и сын за местью отправился! Уж в Гиблом Городе его точно вздернут на дереве!

Эйвен отвечала:

– В «Возмездии» он найдет друзей и помощь. Вот увидишь.

Да, старший сын Уиш отправился в Гиблый Город искать помощи у тайного общества «Возмездие» и отомстить за убийство сестренки, но он так и не вернулся. Скорее всего, его убили, или же он угодил в тюрьму за покушение. Однако надежда в груди Хатин вновь яростно забила в свой маленький барабан. Возможно, сын Уиш еще жив и его удастся разыскать в Гиблом Городе.

Хатин поднялась на подкашивающиеся ноги и пошла обыскивать птичьи норки. Первая же попавшаяся оказалась занята: в ней сидел кругленький пушистый жилец. Когда тот высунулся наружу, даже голод не сумел заставить Хатин взять в руки камень. Она стала дожидаться, когда птица улетит, после чего раскопала норку. Хатин взяла яйца птицы, завернула их в листья и опустила в лужу горячей грязи, выжидая, пока те сварятся. Когда она разбила скорлупу, изнутри еще сочился клейкий белок, но немного утолить голод яйца все же помогли. Арилоу выглядела опьяненной – долгий побег и припадки прошлой ночи совершенно вымотали ее. Она не противилась, когда Хатин вливала ей в рот недоваренное яйцо.

Хатин отыскала родник, вода в котором не бурлила и имела привычный цвет и отвела к его берегу сонную, спотыкающуюся Арилоу.

– Боюсь, нам снова пора в путь, Арилоу, – сказала она, омывая сестре окровавленные и покрытые ссадинами ноги. Вряд ли Арилоу понимала, что ее пробуют утешить, но для Хатин такое общение давно стало привычным. – Зато дальше нам только под гору. Идем туда… в Гиблый Город. Надо отыскать Феррота, если он еще жив. Надо добраться до «Возмездия».