С пускаться по щебенке было определенно легче, чем подниматься, но гораздо страшнее. Спуск во многом напоминал замедленный бег, вот только вниз Хатин просто неслась. Увязая ногами в камешках, она постоянно набирала скорость и размахивала руками – просто чтобы не завалиться вперед.

Так она плыла в сердце собственного камнепада, с каждым вздохом благодаря губернатора за то, что заставил надеть ботинки.

Когда же склон наконец перешел в равнину, Хатин воздала ей должное, шлепнувшись на зад и плавно проехав так остаток пути. Затем с трудом поднялась на ноги и побежала, пока навстречу ей не встали мертвые деревья, а следом за ними – живые.

«Ищи Арилоу. Ищи "Возмездие". Вели им убираться из ущелья. Пусть уходят подальше от долины, подальше от Гиблого Города».

Эти и только эти мысли занимали ее голову, пока она летела сквозь джунгли. Прошло, казалось, несколько часов. Хатин заблудилась. Оставался лишь один путь – вниз.

* * *

В конце концов ее чуть не подстрелил Феррот. То, что ему в руки вообще попал мушкет, здорово его беспокоило, и он мотал стволом из стороны в сторону, оборачиваясь на всякий звук. Когда из буйных зарослей внезапно вылетела маленькая голова в капюшоне, палец его дернулся, что едва не стало роковой ошибкой. Однако Феррот сумел сдержаться.

Узнав Хатин, он беспечно отшвырнул оружие в сторону и, кинувшись в подлесок, сгреб ее в объятия. Хатин тут же обмякла, изможденная, словно вернулась домой из долгого путешествия и ввалилась через порог.

– Арилоу? – только и спросила она.

* * *

Двое мстителей переплели руки, и на этом сиденье, опираясь на плечи носильщиков, восседала Арилоу. Лицо ее обмякло от усталости, а брови выгнулись печальными дугами. Когда Хатин бросилась сестре на шею, та ничуть не изменилась в лице, однако Хатин было все равно. Арилоу жива и невредима. Зажмурившись, Хатин крепко обняла безвольную сестру.

Она уже хотела заняться ранами на руках и ногах Арилоу, но Феррот поднял ее, как малое дитя, и понес. И так она, почти убаюканная его мерным шагом, принялась невнятно пересказывать все, что видела и слышала.

На чужих руках ехала не только она. Многие взрослые несли маленьких пучеглазых детишек, ослабевших от голода и усталости. Хотел владыка того или нет, но своей дрожью он оказал мстителям услугу. При звуках его первого рыка половина охранявших детей стражников дала деру сразу, вторая – когда столкнулась с «Возмездием».

– Пойдем чащей, – пророкотала Плясунья. – Выйдем на восточном склоне горы. К рассвету мы должны быть на равнине.

– Надо бы до рассвета, – заметил Джейз. – Едва небо осветится, владыка заметит, что у пленников вместо голов ведра, и когда это произойдет, лично мне хочется быть далеко, очень далеко отсюда.

– А как же… – Хатин изо всех сил пыталась не дать усталости завладеть ею. – Как же Гиблый Город?

Собственный голос показался ей далеким, а звуки, с которыми мачете вонзались в стебли, с которыми трещал под ногами подлесок, начали ее убаюкивать. Глаза слипались, и когда наконец Хатин услышала ответ, она едва узнала голос Плясуньи. Звучал он веско, как пророчество.

– Для них все потеряно. Возможно, для них все было потеряно уже в тот миг, когда они заложили первый кирпич в кладку в Скорбной Лощине. В Гиблом Городе родилась ненависть хитроплетов, и ненависть хитроплетов этот город разрушит. История уже две сотни лет ждала, чтобы закончиться вот так.

Хатин представила, как стоит на улицах Гиблого Города и смотрит на Копьеглав. Гора ревела, распахнув красную пасть, словно ягуар, и с перекошенных губ стекал поток света. Когда он приблизился, она поняла, что это не полотно огня, но армия пламенеющих фигур, и каждая несет в руке по факелу, увенчанному дрожащим сгустком тьмы. Трава у них на пути шипела и скручивалась, бревенчатые стены вспыхивали, оконные стекла со звоном лопались. Люди бежали от армии, но та настигала их, и они загорались и вмиг пропадали со звуком рвущейся бумаги. На землю, теряя форму, сыпались монеты, ключи и брегеты, обращаясь сверкающими лужицами вроде талого масла. Хатин ничто не грозило. Огненные люди промчались мимо, обтекая, а она ощутила только дуновение прохлады. Неподалеку мужчина столкнулся с огненным чужаком и рухнул на колени, вопя и хватаясь за щеки. Хатин приблизилась к нему, и он поднял на нее взгляд знакомых карих глаз. Она увидела чудовищные ожоги. Он протянул дрожащие руки к большой раковине с водой у нее в руках…

– Хатин, хватит ерзать! – сказал Феррот. – А то уроню сейчас.

– Я не могу… мне надо… – На лбу у Хатин проступила тревожная рябь, когда она попыталась вырваться из рук Феррота и пут собственных сбивчивых слов. – Его лицо… я помню, как он выглядит, – беспомощно чирикала она. Потом, умолкнув, горестно взглянула вниз, на Гиблый Город. – Там же… там же целый город… Прошу, поймите…

Хатин чувствовала, как Джейз сверлит ее взглядом. Ей показалось, что он-то все понимает, и то, что он понимает, ему не нравится.

– Нет времени возвращаться, – решительным и холодным тоном произнес он. – Владыка во второй раз к тебе не прислушается. А горожане и вовсе не станут тебя слушать.

– Хатин, как думаешь, кто из них пошевелится и поможет хитроплету в беде? – спросила Плясунья.

– Не знаю. Может, никто. Или один-два человека. Одного вполне хватит. Опусти меня, Феррот, прошу. – Когда Феррот опускал ее на землю, у Хатин чуть не разорвалось сердце при виде выражения его лица. Он словно видел, как она истекает кровью, и ничего не мог поделать. Хатин, исчерпавшая запас красноречия на вершине вулкана, отвернулась от друзей и пошла прочь, сквозь джунгли.

Что-то ломилось следом, раздвигая папоротники, под которыми она проходила, пригнувшись, и перешагивая упавшие стволы, под которыми она проползала.

– Стой. – В этом единственном слове, в этом глубоком бархатном голосе было столько власти, что ослабевшие ноги Хатин остановились сами собой. Она обернулась.

– Плясунья, я иду к Минхарду Проксу.

– Нет, – мягко и нерушимо твердо произнесла Плясунья.

– Из-за нас его лодку вынесло в море, Плясунья, и он вернулся совершенно другим. Я не знаю – и не понимаю, – что да как, но в самом начале он был добрый. – Хатин вспомнила его розовые щеки, полные изумления светлые глаза. – Добрый и потерянный. Как кокос, который мотает на волнах, его кидает туда-сюда, а он и не понимает зачем. Я должна надеяться, что он еще прежний, что в нем еще осталась доброта, только… потерянная.

– Если кто и заставит Минхарда Прокса слушать, то только ты. Сами горы раскрыли уши перед тобой. И потому ты не сделаешь больше ни единого шага к Гиблому Городу. – Теперь в голосе Плясуньи безошибочно угадывалась угроза. Великанша сейчас как никогда напоминала вулкан, а ее движения были медленны и непреклонны, как поток лавы. До сих пор эта безжалостная сила поддерживала Хатин, защищала. Теперь все изменилось.

– Это сильнее меня, – прошептала Хатин, чувствуя в себе слабую решимость.

– Я не дам тебе спасти этих людей. Эти самые люди две сотни лет назад вешали в Свечном Дворе наших жрецов, они же перебили твою деревню, они же охотились за нами по всему острову. Другие лица и имена, но души – прежние. Нет. Они притворялись, что не видят нашего горя, а теперь мы притворимся слепыми. Это правосудие, Хатин. Его мы искали на своем пути. – Великанша пригнулась под навесом лиан и подошла ближе; листья папоротников отбрасывали на ее щеки тени, похожие на акульи зубы. Глаза были чернильно-черные.

– Это не наш путь, Плясунья, – очень тихо возразила Хатин. – Он – мой. Я не могу стать воином, как ты, и поэтому иду таким путем. Ты свой прошла давным-давно.

Когда слова эти слетали с ее уст, Хатин ощутила их странный привкус. А стоило Плясунье потянуться к левой руке, чтобы распутать вдовьи ленты, Хатин вдруг поняла, что сейчас увидит.

Рассеянный свет луны лег на девственно чистую кожу. Татуировки не было.

– Но… ты ведь убила пеплохода, который убил твоего мужа. И губернатора!

– Мне не хватило. Моего мужа убили две сотни людей. Все, кто отказался выступить в его защиту, не спрятал его. Каждый житель Гиблого Города. Злобные, трусливые людишки. Что ж, я научила их бояться. Облекла их кошмары, в которых по ночам приходят хитроплеты, в плоть и сталь. Чего-то подобного, Хатин, я ждала пятнадцать лет. Это моя ночь и ночь Копьеглава. Не становись у нас на пути.

Черный камешек в животе у Хатин будто лопнул от крика, с которым Джимболи отправилась навстречу смерти. Ноги у Хатин дрожали, но не подгибались. Она не могла сделать ни шага, не могла упасть. Что ей оставалось, как не стоять?

– Так сколько смертей ты хочешь, Плясунья? Города хватит? Это уймет твою боль? Или тебе по-прежнему нужно будет «Возмездие», чтобы жить местью других? Крови не хватит. Этой ночью ничего не закончится. Если мы позволим Копьеглаву поглотить жителей Гиблого Города, история не закончится, она продолжит себя пересказывать. Их месть и наша, подпитывая друг друга, сцепятся, словно коты в драке, навечно. Моя деревня вновь сгинет, как и твой муж, это будет повторяться снова и снова. Лица и имена другие, зато причины все те же. Нам никакой мести не хватит. Мы можем лишь не дать другим погибнуть, как погибли наши близкие. Даже если придется восстать против вулкана.

Это было странное противостояние, словно мерились взглядами гора и одуванчик. Кругом тревожно шелестела чаща, но ни женщина, ни девочка не шевельнулись, даже когда под ногами сперва у одной, а потом у другой спешно прополз уж.

Лишь сверкающие всеми цветами радуги цикады стали свидетелями того, как одна поединщица опустила взгляд и смиренно склонила голову.

* * *

На каминной полке у Прокса всегда стояли часы. Они дробили время, подавая его ежечасно в виде крохотных звонких осколков. Они стали единственным товарищем, и потому, когда ровно в четыре часы, отсалютовав привычным звоночком, упали набок и свалились на пол, Прокс ощутил себя преданным.

Он машинально оторвался от бумаг и взглянул на осадок в бутылке и маятник – проверить, насколько сильным был подземный толчок. Взглянул как раз когда все полетело вниз с подоконника.

Кресло взбрыкнуло, будто не желая больше держать его вес, и Прокс встал, опираясь на стол, – ощутил, как тот скачет. И вот когда уже ему начало казаться, что дрожь земли унялась, весь дом содрогнулся, и подпрыгнули пластинами ксилофона половицы.

В ушах стоял невероятный по силе рев – это доносился шум с улицы. Прокса будто бы опустили головой под воду. Пошатываясь, он подошел к окну и чуть не упал на раму. Увидел за стеклом похожий на конец света восход.

Копьеглав ожил и полыхал. Одного сутулого пика уже не хватало, и на его месте прыгал огромный, цвета пламени, бутон орхидеи. Над вулканом сгущалось огромное черное облако, подсвеченное медным светом. Время от времени из облака сыпались огненные шары и, подскакивая, неслись вниз по склону.

– Нет…

Под руками у Прокса лежали карты, покрытые аккуратной параллельной штриховкой. Ферма-убежище. Убежище. Лагерь для детей в Землях Праха. Прокс снова увидел, как по гребню холма бредет колонна крохотных фигурок, неся в руках ведра, но сейчас он понял, что у них есть лица.

– Соберись! – зашипел он своему отражению, и оно ошеломленно зашипело в ответ, а после раскололось, когда на зеркало опрокинулся подсвечник. Прокс еще успел заметить, как то, что от него осталось, разлетается на кусочки, и тут фитилек утонул в растопленном воске, оставив хозяина в темноте.

Прокс на ощупь добрался до двери кабинета и распахнул ее. За ней располагалась комната судебных слушаний, в которой он проводил встречи и принимал гостей. В ней тоже царил мрак.

– Камбер! – отчаянно, повинуясь инстинкту, заорал Прокс. Камбер последние месяцы был мягкой опорой для его мыслей. Кого еще звать теперь, когда мир пропал? Кто у него оставался?

В дальней части зала распахнулась большая дверь, ведущая на улицу. В проеме сверкнул фонарь и, раскачиваясь, полетел Проксу навстречу. За фонарем – рука, стройная элегантная фигура. Камбер шел неровно, будто по палубе корабля.

– Камбер! Дети… – Прокс махнул в сторону окна и горы́ за ним.

– Слишком поздно, – мягко и непреклонно ответил Камбер.

– Я сам отправил… туда…

– Не без причины отправили. Идем, надо уходить. – Камбер взял Прокса под руку и, приняв на себя часть его веса, потянул к выходу. Пламя свечи выписывало в темноте золотистые вопросительные знаки. – Как еще было добиться от их родителей прилежания? Идите за мной, на старом складе будет безопаснее.

Сверху донесся грохот, похожий на пушечный выстрел, и на головы им посыпалась штукатурка. Ближайшее окно взорвалось кусками металла и хрустальной пылью, и в комнату влетело нечто огромное и черное как вол.

Фигура исполина заполнила собою все вокруг, как смерч, раскидав столы на стены и отбросив Камбера в кресло. Свет от мерцающего пламени выхватил из темноты длинный деревянный меч со скругленным острием, усеянный осколками черного стекла. Камбер, попытавшись было встать, застыл при виде этого оружия и осторожно сел обратно. Руки он при этом держал чуть приподнятыми над подлокотниками, словно пытался утихомирить незнакомца; лицо его отображало напускное спокойствие.

Прокса заворожил вид усеянного осколками меча. Древнее оружие хитроплетов. Подобное он видел только на картинках. Прокс отправил детей хитроплетов на смерть в огонь вулкана. Ему даже не надо было видеть лицо незнакомца: это было воплощение мести. Проксу оставалось оцепенело таращиться на меч, гадая, как он окончит жизнь. Как дошел до такого? И кем станет после смерти, мучеником или чудовищем?

– Ну хорошо, – сказал он безликой фигуре, не в силах выдавить из себя хоть что-то громче шепота. – Ладно.

Черный силуэт стоял неподвижно, и Прокс заметил еще один – поменьше, тот, что лез в окно. Он подобрал оброненный Камбером фонарь и огниво, сверкнула искра, и погасшее пламя вновь ожило. Слабенькое, оно явило маленького человека, похожего на мальчишку: ободранные в кровь коленки и руки, кожа – мертвенно-бледная от запекшегося пепла. Вот он отдернул капюшон, под которым оказалась плоская мордашка: широко посаженные глаза заволокло пеленой усталости, уголки маленьких губ скользнули вверх, образовав улыбку, отмеченную морщинкой беспокойства. На лбу печатью неуверенности проступила рябь складочек величиной с подушечку большого пальца.

– Господин Прокс… – Человечек говорил с придыханием, негромко, со знакомым шипящим акцентом. – Господин Прокс, я пришла спасти вас.