Хатин, стараясь сохранять спокойствие, отвязала Арилоу и повела обратно на пляж. Она шла послушно, однако рука, за которую ее держала сестра, подергивалась, а в глазах по-прежнему сиял жутковатый блеск.

На пляже все промокли, но вряд ли они мерзли так, как мерзла она. Узнав по неуклюжей шаркающей походке Ларша, она направилась к нему.

– Проверка окончена? – Его взгляд скользнул с охваченной отчаянием и холодом Хатин на Арилоу, ее мокрое напудренное лицо.

Сглотнув, Хатин кивнула.

– И что? Что сказал инспектор Скейн?

Хатин прикусила изнутри губы и посмотрела ему в глаза.

– Он больше не носит имя Скейн. – Она говорила медленно и с холодной сдержанностью. Глаза Ларша округлились, взгляд потемнел; смысл сказанного потряс его до глубины души.

Старинные предания хитроплетов гласили, что после смерти ты отправляешься в Пещеру Пещер и там платишь за вход Старице. В первой пещере отдаешь свое имя…

У мертвых имен не было.

– Как?.. – и Ларш умолк.

Хатин выгнула брови и слегка покачала головой.

– Где?

– В Обманном Лабиринте. В лапе Когтистой Птицы. Ларш моргал и моргал, поводя бровями, словно пытался отделаться от падающих с неба капель дождя.

– Отведи свою госпожу сестру в пещеру, – не сразу произнес он.

Даже когда Хатин сумела провести Арилоу обратно в пещеру, ее разум и сердце переполняла боль за Скейна и Эйвен, и потому она смывала пудру с лица сестры с особенной осторожностью. Маленькими гребешками из ракушек выскребала грязь из-под ногтей Арилоу до тех пор, пока небо снаружи не почернело и уже ничего нельзя было разглядеть. Только когда Арилоу застонала и задергалась, Хатин поняла, что царапает ее.

Камышовый полог хлопнул, пропуская внутрь фигуру. Перекрещенные лучики свинцового света, что просачивались снаружи, высветили свирепое лицо со шрамом в виде птичьей лапки. Это была Эйвен. Когда Хатин сбивчиво ахнула от удивления и облегчения, она не ответила.

– Оставь меня с ней, – сказала Эйвен. – Тебя ждут у Хвоста Скорпиона.

В пещере, где накануне туманной ночью Хатин застала одного лишь Ларша, сейчас было полно народу. Казалось, собралась вся деревня, не считая Эйвен, Арилоу и самых младших детей.

На каменной плите лежал инспектор Скейн. Ему сложили руки на животе, словно он сытно отобедал и прилег вздремнуть. Все выглядело бы правдоподобно, если бы Скейну удосужились закрыть глаза, но, похоже, суеверный страх не позволил хитроплетам этого сделать.

…а когда отлетевшая душа оставляла имя в первой пещере, она переходила во вторую, где предстояло отдать глаза, чтобы двигаться дальше…

Хатин с ужасом осознала, что Скейна уложили на алтарную плиту с резьбой, изображающей жертвоприношение. Может, так вышло по чистой случайности, а может, сельчане, не сговариваясь, решили, что телу грех пропадать, так почему же не задобрить им духов…

– Здесь говорить нельзя. – Мама Говри, как всегда, была собрана. – Если заговорим, голоса достигнут входа. Мы отправимся на Тропу Гонгов.

Скейна завернули в парусиновый плащ Уиш и отнесли в дальнюю часть пещеры, где черная гладь озера напоминала зеркало.

Там все вошедшие скинули с себя верхнюю одежду и принялись быстро и мерно дышать, словно торопясь вобрать как можно больше благодати из воздуха. Затем Уиш опустилась у кромки черного озерца на колени и, сделав последний глубокий вдох, нырнула. Спустя несколько минут она, как кит в фонтане мелких брызг, снова показалась на поверхности.

– Путь чист, – отдышавшись, сообщила она. На проверку Тропы Гонгов всегда посылали лучшую ныряльщицу, а после Эйвен ею была Уиш. Сделав еще несколько глубоких вдохов, она снова погрузилась в воду, выгнув по-дельфиньи спину над поверхностью озера.

Следом нырнула мама Говри, а после, один за другим, и остальные сельчане. Хатин шла одной из последних; когда она входила в воду, лицо и руки у нее гудели, кожу покалывало от частого дыхания. Тропу Гонгов она проплывала всего несколько раз. Сделав глубокий вдох, Ха-тин окунулась в ледяное озеро.

Нужно было всего лишь перетерпеть пронзающую боль при погружении, чтобы затем стать той, кем она была, – юркой и неуловимой, как угорь, ныряльщицей.

Хатин нащупала знакомые кремниевые зацепы для рук и потянулась глубже к началу подводного тоннеля. Перевернулась лицом кверху, чтобы плыть по нему, перебирая руками и ногами по потолку. Скудный свет почти сразу же пропал, и ей осталось плыть на ощупь по памяти.

Здесь не было слышно ничьих голосов, здесь звучала иная мелодия: вода шептала о каждой темной капле, что со звоном вливалась в этот тайный поток на протяжении всей его длины. Эта странная музыка и дала Тропе Гонгов имя.

Где-то внутри Хатин-ныряльщицы еще оставалась другая часть ее существа: та, чьи мысли полны тревог, та, что дрожит от страха перед самим страхом и трепещет при мысли, что может запаниковать, и ей некуда будет вынырнуть за глотком воздуха. Однако Хатин-русалка познала странный покой в черноте – несмотря на все опасности.

Любой, кто поплыл бы по тоннелю до самого конца, уперся бы в тупик, но Хатин в свое время научили, как отыскать низенькое ответвление, и вот она нырнула вбок и вниз, в смежный проход. Она позволила телу всплыть; когда легкие расширились, изо рта у нее вырвались пузырьки воздуха. Вынырнув, она сделал вдох, и к ней вернулся мир с его тревогами. Услужливые руки вытащили ее из воды, освобождая путь тем, кто плыл следом.

Этот грот был одним из многих секретов деревни. Каждого ребенка учили, как проходить Тропу Гонгов, и потому каждый в случае опасности мог, не опасаясь погони, бежать в Хвост Скорпиона, а оттуда – в тоннель. Сеть переходов связывала грот с огромным сточным колодцем близ Погожего и местами за городом, однако единственным источником света здесь служили мириады светляков. Чиркнул кремень, затрещал фитилек, на едва ощутимых дуновениях воздуха робко затрепетало пламя, и Хатин обнаружила, что стоит посреди грота, полного зубов.

…а в третьей пещере мертвых предстояло расстаться со ртом…

Ряды призрачных зубов, торчавших из пола и свисавших с потолка, были размером со взрослого хитроплета. Сталагмиты и сталактиты. Грот обнажил свой оскал, за которым виднелась темная глотка.

Сельчан, которые населяли мир Хатин, было почти не узнать. Тюрбаны старух, вышитые фартуки молодых жен, пояса юношей с инструментами и безделушками – все, что помогало узнать любого с первого взгляда, осталось позади. В полутьме глаза хитроплетов на обрамленных мокрыми волосами лицах казались желтыми звездами во впадинах.

И все же Хатин признала всех, даже в темноте. По зубам.

Почти всякий хитроплет, когда обзаводился взрослыми зубами, украшал их, как велел того обычай: крошечными пластинками из бирюзы, перламутра, нефрита, агата или розового кварца. Пламя фонаря играло, мерцая в крохотных самоцветах и отражаясь в широких, застывших от страха улыбках.

– Хатин здесь? – спросил ряд полумесяцев из ляпис-лазури. Это говорила одна из самых видных старух, и доброта в ее голосе притупила лезвие страха. – Расскажи, что случилось, дитя.

И Хатин нерешительно поведала собранию улыбок об испытаниях Скейна, об исчезновении Арилоу… Тут она запнулась, а после рассказала лишь о том, как нашла сестру у кромки моря, не упоминая при этом об Уиш. В этот миг она ощутила, как кто-то нежно коснулся ее руки; теплое и живое, прикосновение казалось странным в этом царстве тьмы и смерти. Более твердым голосом она закончила историю о том, что было после, вплоть до смерти Скейна.

– Что скажем второму инспектору? – выдавила из себя Хатин.

На некоторое время повисла тишина, не предвещавшая ничего хорошего.

– Она не знает, – произнес голос Ларша. – Хатин, второй инспектор пропал. Кто-то перерезал веревку.

– Мы не знаем, когда это случилось, – послышался рядом голос Лоана. Должно быть, это он коснулся ее руки. – Когда мы хватились, то ни его, ни лодки давно уже не было на месте. Мы ничего не могли поделать.

Хатин все поняла. Даже если волны не разбили лодку о камни, течением Прокса вынесло в открытое море, где он попросту сгорит на солнце.

– Итак, – спросила мама Говри, чьи зубы были отделаны перламутром, – кто это был?

Наступила тишина: все в гроте свыкались с беспощадным в своей простоте вопросом.

– Кто-то испугался. Решил, что наша госпожа Скиталица провалит испытание, или что инспектор о чем-то догадывается. Запаниковал, нашел его пустое тело, убил его. Следов на нем пока не нашли, но если есть прокол от иглы морского ежа или припухлость от яда рыбы-скорпиона, обнаружить это труда не составит. Затем этот кто-то перерезал веревку, чтобы второй не вернулся и не стал задавать вопросов. Я понимаю, зачем все это сделано, и – нравится нам это или нет – мы уже не в силах что-либо изменить. Остается лишь всей деревней готовиться к неприятностям. И найти того, кто это сделал.

Еще одна пауза.

– Вряд ли стоит ждать, что она сознается, – язвительно заметила Уиш. – В конце концов, ее тут и нет.

Поначалу Хатин решила, что Уиш намекает на Арилоу. Еще бы: ведь та оставалась с инспектором наедине. Маловразумительное объяснение произошедшему нашло в голове Хатин крохотный уголок и стало понемногу обретать слова и форму, однако в следующее мгновение Хатин поняла, кого действительно подозревает Уиш.

– Интересно, – холодно заметила мама Говри, – стала бы ты так легко бросаться обвинениями, если бы Эйвен стояла тут?

– Это она вошла в море, – напомнила Уиш. – И никто не знает, где она пробыла целый час.

– Ее унесло течением! – не выдержала Хатин. – Мы все это видели!

– Насколько нам известно, она сумела добраться до рифов и вышла на берег через Обманный Лабиринт, – ответила Уиш. – Потом она могла запросто проплыть назад по мелководью и перерезать веревку.

Хатин сделала глубокий вдох, и вновь ощутила прикосновение невидимой руки; она сжала запястье девочки, как бы призывая сдержаться.

– Это мог совершить любой из нас, – тихо произнес Лоан. – В лабиринте были десятки людей. Я там был. Да и ты тоже.

Повисла колючая тишина, и Уиш ничего не ответила.

– Если бы умер только один инспектор, – сухо проговорила мама Говри, – мы могли бы обставить все так, будто он упал со скалы. Но сразу оба… – Никто не сомневался, что Прокс погиб или уже не жилец. – Надо решить, уехали они от нас или вообще сюда не добрались. Носильщики инспекторов – хитроплеты. Кто-нибудь знаком с их родней? Их можно задобрить?

– Они – хитроплеты из Жемчужницы, – пробормотала одна из старух. – Я бы сказала, что девять дней из десяти они помогают нам распространять ложь. Но если когда и должен приблизиться десятый день, считайте, что он уже наступил.

– Значит, их мы не будет втягивать в историю. Итак, носильщики знают, когда инспекторы отправились в деревню, и что у них было достаточно времени на то, чтобы добраться сюда до начала бури. Они не поверят, будто эту парочку застиг в пути ливень и их накрыло оползнем. Тогда оба господина инспектора сели в лодку для проверки, их подхватило течением и унесло в открытое море.

– А как быть с миледи Пейдж? – спросил один из юношей. Собрание зашепталось, поскольку эта ведунья Скитальцев пользовалась большим уважением и даже почтением.

– Да… она… – Хатин внутренне вздрогнула, припомнив тихую угрозу и оценивающий взгляд ее жестоких золотистых глаз. – Она обещала следить за нами.

– Если она и правда следила за нами, то обо все знает, – просто заявила мама Говри, – а если не следила, то и не ведает. Как ни крути, смысла тревожиться нет.

И мама Говри продолжила свою речь, жестко и строго, точно распределяющий войска генерал. Все прекрасно понимали: любой изъян в легенде может обернуться виселицей, но страх отступил, ведь мама Говри взяла все в свои сильные руки, и каждый знал, что говорить. Стоявший у стены папа Раккан слушал и медленно, ритмично кивал. Он был жрецом, которого у деревни как бы и не было, и никто не ждал его речи.

– А как же… – произнес под конец один из друзей Лоана. – Как нам быть с безымянным инспектором, что лежит в пещере?

Мама Говри взглянула на папу Раккана, и через несколько мгновений на него в нерешительности воззрились и остальные. Вот и весь ответ – папа Раккан обо всем позаботится.

Черная вода снова приняла их, одного за другим. Сельчане проплыли обратно по Тропе Гонгов, выбрались из озерца и, подобрав аккуратно сложенные вещи, надели их. Когда направлялись к выходу из пещеры, навстречу буре, почти никто и не взглянул на завернутое в парусину тело Скейна. Многие убирали со лба волосы и готовились, как перед выходом на подмостки, надеть маски с неизменными улыбками на лицах, чтобы встретить своего зрителя – небо и камни – во всеоружии.

Выходили по двое или по трое. Представление начиналось. Говорили о том, как буря потихоньку унимается, и что скоро можно будет спокойно приняться за восстановление хижин. Нескольких детишек отправили к пещерам – убедиться, что инспекторы нашли себе сухое укрытие, а потом те прибежали назад, сообщив, что никого не нашли, лишь Эйвен да младших детишек. Затем одна из ныряльщиц «обнаружила», что лодки Эйвен по-прежнему нет, и тут уже всей деревней испугались: вдруг бедолаг унесло в открытое море?

– С этим пока ничего не поделаешь, – заключила мама Говри. – Надо ждать, пока шторм утихнет, и на тропах станет безопасно. Затем отправим вести в Погожий.

Повелитель Облаков помнил все в обратном порядке. Теперь, когда смерть пришла, он уже и забыл, зачем вообще надевал траурные цвета. Наутро хмурые тучи бесследно растаяли. Шум дождя сменился журчанием водопадов в расселинах на склоне.

Никто не заводил разговоров – вся деревня ждала, чем окончится игра. Несомненно, следовало отправить весточку миледи Пейдж с просьбой осмотреть водную гладь – не дрейфует ли где унесенная в море лодочка. Но долго ли можно тянуть с вестью о смерти инспекторов, ссылаясь на то, как опасно ходить по скользким горным тропкам? «Позволим госпоже Скиталице отыскать лодку с инспекторами», – говорили сельчане, и никто не смел признаться, даже самому себе, что с каждой секундой промедления крепнет их надежда на то, что помощь не поспеет, и Минхард Прокс не получит шанса опровергнуть сочиненную ими легенду. Для сельчан, по большей части людей добрых, это была горькая и неприятная правда.

Наконец мама Говри согласилась, и двое юношей отправились с сообщением к миледи Пейдж. Остальные с тяжелой душой вернулись к починке потрепанных штормом домов. Им предстояло томительное ожидание, ведь только по возвращении вестников все узнают, много ли видела миледи Пейдж.

Вернулись юноши лишь во второй половине дня. В глазах посланников горел огонек неуверенности, словно они наткнулись на что-то и никак не могли решить: уносить ноги или покорно это принять.

– Миледи Пейдж мертва.

Миледи Пейдж, ведунью Скиталицу, сорок лет бороздившую улицы Погожего, словно тучный галеон, нашли в ее собственном дворе: она лежала лицом на земле, и коза теребила губами ее шаль. На теле – ни следа, отметины или синяка, лишь безмятежная и мудрая улыбка застыла на губах. При жизни она никогда не стеснялась говорить все, что было у нее на уме, но отправиться в страну загадок решила вовсе без объяснений.