Не-Трисс твердила себе, что они идут по верху моста, а не по внутренней поверхности. Это был единственный способ сохранять хладнокровие. Перед ней простиралась настолько широкая дорога, что поперек нее могли бы выстроиться плечом к плечу тридцать мужчин. По обе стороны ее окаймляли стены разной высоты, погружавшие дорогу в еще более глубокую тень. Небо за стенами отливало тусклым блеском, словно смазанный маслом свинец, на его фоне кружили и порхали тени. Они были быстрыми, словно коньки, и кричали голосами, похожими на голоса чаек. А впереди…
— Что это? — прошептала Пен.
В тридцати ярдах впереди них тенистая тропа исчезала в огромной темной горе, полностью перекрывавшей путь и похожей на гигантскую кротовину. «Или гнездо ласточек под свесом крыши», — подумала Не-Трисс, на секунду вспомнив их путь вверх. Гора была настолько темная, что Не-Трисс показалось, будто она с шипением высасывает свет из воздуха. Очертания горы были неровными, с выступами, и щетинились пиками.
Хотя, когда они приблизились, чернота начала утекать. Непрозрачная гора превратилась в скопление маленьких серо-коричневых домиков, теснившихся практически друг на друге, словно кто-то сложил из камней пирамиду. Узкие щели окон без стекол, провалившиеся неровные крыши, напоминающие корочку влажной буханки хлеба, а в некоторых зданиях прорублены ступени таким образом, чтобы дать доступ к домам, расположенным выше. Кругом висели и болтались веревки и лестницы, и вся картина напоминала странное поле для игры «змеи и лестницы». Виднелись шпили, не такие высокие, как церковные, но неприятно тонкие и увенчанные флюгерами, вертевшимися независимо от направления ветра. Были также флагштоки, с которых свисали поникшие потрепанные знамена, слишком выцветшие, чтобы можно было различить цвета.
— Это деревня, — ответила Не-Трисс, не в состоянии скрыть изумление в голосе.
— Но мы же под мостом, не так ли? — пробурчала Пен. — Откуда под мостом отца взялась деревня? Он знает об этом?
На удивление хороший вопрос.
— Без понятия, — отозвалась Не-Трисс. — Хотела бы я знать.
В горе из домиков что-то шевелилось. Это были не единичные вспышки активности, привлекающие глаз, а постоянное слабое движение, как в муравейнике или как порой плывет горячий воздух в жаркий день. Там и здесь лениво хлопали флаги, словно хвосты лошадей, отмахивающихся от слепней. Очертания крыш менялись, словно по ним суетливо бегал кто-то маленький и еле заметный. В окна выглядывали лица. Не-Трисс не замечала, чтобы кто-то смотрел прямо на них, — они исчезали слишком быстро, но ее глаз цеплял их мимолетные появления.
— Мне кажется, тут есть люди и они смотрят на нас, — прошипела Пен. — Кто они?
Не-Трисс вспомнила, что плененная женщина-птица говорила об Архитекторе. «Из всех запредельников в этих краях он самый могущественный и опасный». В коттедже мистер Грейс произнес то же самое слово, предлагая бросить ее в камин. «Единственный способ показать запредельникам, что мы серьезно относимся к делу». Он считал, что Не-Трисс — дитя запредельников или созданная ими кукла. И если ее сделал Сорокопут, наверное, он тоже запредельник.
— Запредельники. — Она с трудом выдавила из себя это слово.
— Что это значит? — спросила Пен.
Не-Трисс пожала плечами, пытаясь сохранять спокойствие, хотя ее сердце колотилось как безумное.
— Думаю, сейчас узнаем.
Голос ветра изменился, он словно покрылся рябью, и в нем послышалась музыка. Не-Трисс кожей чувствовала, какая музыка будет звучать, но эти звуки все равно ее удивили. Она поняла, что ожидала услышать классические инструменты — трубы, флейты, скрипки, барабаны. Но раздались дерзкие переливы саксофона и пронзительные звуки кларнета. Не-Трисс уже слышала джаз в тщательно начищенных туфлях и джаз в заляпанных грязью ботинках. Это тоже был джаз, но босыми ногами по траве и с широко распахнутыми от радости глазами, с мелодией такой же неровной, как порывы ветра, и текучей, как ивовые ветви. Нечеловеческая музыка, она это определила с первой ноты. Более настоящая, чистая, хаотичная… а еще холодная. Человеческий джаз — неуклюжая имитация этой музыки, но в нем есть кровь, дыхание и тепло. Мелодия взывала к ней, но она знала, что не может ответить. Ее ноги покалывало, но если она приподнимет ступню хоть на дюйм, она пустится в пляс и не сможет остановиться. «Не обращай внимания на играющую музыку», — сказала ей женщина-птица.
— Не слушай музыку! — прошептала она. — Не танцуй!
Несмотря на собственную решимость, она ускорила шаги, стараясь попасть в ритм музыки. Рядом с ней Пен тоже пошла быстрее, и вскоре они уже неслись по дороге. И вдруг они перестали приближаться к деревне, оказавшись в самом ее центре, и у Не-Трисс возникло странное чувство, как будто они находятся тут уже какое-то время.
Какой-то мужчина низко поклонился им, словно благодаря за танец. Не-Трисс лишь мельком заметила его лицо, когда он выпрямился. Его длинный вытянутый нос и выступающий подбородок соединялись и сливались, словно ручка чашки. Потом он отошел в сторону, растворяясь в толпе, жизнерадостно шумевшей, но расплывавшейся перед ее глазами, когда она пыталась сфокусировать взгляд. Людской поток разделялся на две реки, обтекая девочек и явно не обращая на них особого внимания. Не-Трисс почувствовала, как ее решительность тает, растворяясь в смятении и неуверенности ребенка, потерявшего родителей посреди чужого города.
Здравый смысл твердил ей, что она находится на обычной улице, вымытой дождем и блестевшей в лучах солнца. Но острый взгляд подмечал неправильности: отдельные капли выбивали ямки в поверхности лужиц и снова улетали вверх, подчиняясь неумолимой гравитации. Ее ослепляли блестящие витрины магазинов и любезные красногубые улыбки безупречно одетых продавщиц. Но не настолько, чтобы она не видела странностей их товаров. Золотые часы, сделанные из кремня, серебра и стекла, — их крошечные стрелки шли в обратном направлении.
— Посмотри! — Пен бросилась к витрине ближайшего магазина, чуть не сбив Не-Трисс с ног.
Секунду назад Не-Трисс могла бы поклясться, что это скобяная лавка. Теперь же в витрине магазина виднелись слоеные пирожные, клубничные слойки и блестящие пудинги, услужливо расставленные среди огромных, сделанных из мороженого спящих лебедей и девушек в пышных юбках, украшенных сверкающими цукатами. За ними стояли коробки с блестящими разноцветными сладостями: леденцами, фруктовыми конфетками, карамельками, самыми разными видами лакричных конфет и пухлыми фигурками желе. Были и другие сладости, незнакомые: крошечные серебристые яйца, камешки, испещренные мятными точками, и что-то вроде светло-желтой клубники с черными листьями.
— Посмотри, — снова повторила Пен с благоговейным восторгом, округлив глаза. — Трисс, у тебя есть деньги?
— Нет, и у нас нет времени на покупки. — Не-Трисс готова была прибить себя за то, что взяла с собой легко отвлекающуюся Пен. И то, что сестра в забывчивости снова назвала ее Трисс, тоже не внушало уверенности.
— Я правда голодна, — упрямо заявила Пен, сопротивляясь попыткам Не-Трисс увести ее. — Я могу войти… а ты их отвлечешь. Притворись, что ты больна, или…
— Нет! — прошипела шокированная Не-Трисс. — Я не стану помогать тебе воровать конфеты! — Она бросила взгляд за плечо, желая убедиться, что их никто не подслушивает. — Пен… здесь все не так, как у нас. Если тебя поймают на воровстве, никто не станет вызывать полицию или звонить родителям. Они… — Она помолчала, доверяя своим инстинктам, но не фактам. — Они съедят тебя!
— Не глупи, — пробурчала Пен, но семена сомнения были уже посеяны.
Секунду спустя она отпрянула от витрины с блестящими от страха глазами. Не-Трисс снова посмотрела в окно магазина и краем глаза уловила какое-то движение. Карамель в одной из огромных коробок шевелилась, а обертка из фольги поблескивала, как панцирь жука. С покрасневшим лицом Пен дала увести себя от магазина с конфетами.
— Где мы? — спросила Пен. — Что это за место? Что с ним не так?
— Я не думаю, что хоть что-то из этого настоящее, — прошептала Не-Трисс. — Или, может быть, настоящее, но на самом деле выглядит иначе. Я думаю, что здесь все и вся… странные и опасные. Как Архитектор. Как киноэкран, который пытался тебя проглотить. И как я. Надо спешить…
Не успела она договорить, как Пен вырвала руку и бросилась прочь. Когда Не-Трисс догнала ее, сестра стояла, наклонившись, и рассматривала, как два мальчика играют в кости на земле. Когда кубики упали на землю, Не-Трисс заметила, что на их сторонах не точки, а вырезанные лица с открытыми ртами, словно пытающимися что-то прокричать.
— Не смей! — Не-Трисс поймала Пен за руку в тот момент, когда та потянулась за костями. — Помнишь экран?
Но внимание Пен уже переключилось, и она устремилась дальше. Не-Трисс оставалось только идти за ней и не позволять ей тянуть за веревки, срывать персики с железных деревьев, заглядывать в бочки с соленой водой и баламутить воду, чтобы ярко-голубая рыба в бочке подпрыгивала и мерцала.
Каждый раз, когда Пен отвлекалась, Не-Трисс чувствовала, как постепенно в ней усиливается паника. Она всей кровью ощущала, что они с Пен — караси в пруду со щуками и что каждая неосторожная мысль и действие ее маленькой спутницы привлекают ухмыляющихся хищников. Вскоре они сбросят дружелюбные маски… «Но нас же заметили с самого начала, — осознала она. — Все это — ложь и игра. Люди вокруг нас — они только притворяются, будто занимаются своими делами. На самом деле они наблюдают за нами. Все до единого». Что сказала женщина-птица о том, как уцелеть в Подбрюшье? «Не обращай внимания на играющую музыку. И что бы ни происходило, помни, зачем ты пришла».
— Пен, нам нельзя отвлекаться! — воскликнула она.
Протолкавшись сквозь толпу, она обнаружила Пен перед украшенным статуей чертенка фонтаном. Девочка с немым восхищением уставилась на хрустальную арку воды. Не-Трисс схватила ее за руку в десятый раз и попыталась оттащить. Но Пен продолжала зачарованно смотреть вперед.
— Что с тобой? — прошептала Не-Трисс с усиливающейся тревогой. — О, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Пен, нам надо идти! Они приближаются, я чувствую!
Она более настойчиво потянула Пен за руку. Но безуспешно. Пен даже не шелохнулась. Рука девочки была ледяная. Не-Трисс осознала, что Пен не моргает и не дышит. Мысли Не-Трисс сделали сальто и встали на место. Она глубоко вдохнула и на несколько секунд крепко зажмурилась. Когда она снова открыла глаза, ее зрение прояснилось. Она стояла на улице одна, схватившись за ручку старого насоса. По росту и объему он примерно напоминал Пен, и его цвет был таким же синим, как ее жакет.
Не-Трисс резко повернулась, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Пен исчезает за углом, а за ней по пятам идет высокая статная женщина в длинном зеленом пальто. Не-Трисс бросилась следом и поравнялась с ними в тот момент, когда женщина открывала дверь увитого жимолостью дома. Изнутри пахнуло теплом и ароматами готовящегося ужина.
— Куда вы ее ведете? — Не-Трисс схватила Пен за плечо, остановив ее прямо на пороге.
Лицо Пен омрачала удивленная гримаса, будто она не совсем проснулась.
— Моя малышка устала и хочет есть, — ответила женщина. Ростом она превосходила отца Трисс, но почему-то при этом не выглядела пугающе. Улыбка озарила ее лицо, словно солнечный луч. Серые туманные глаза все понимали и все прощали. — Я просто веду ее домой поужинать, а потом она хорошенько выспится в пуховой постели.
Не-Трисс слышала, как чайки смеялись и смеялись. «Семь лет рабства, — веселились они. — Семь лет драить полы и молоть муку. Семь лет нянчить ее противных детей, а они будут кусаться и царапаться».
— Она не ваша малышка, — заявила Не-Трисс, оттаскивая спящую на ходу Пен от порога, — и мы пришли сюда не ради вас!
Женщина одарила их добрейшей улыбкой и внезапно стала еще выше. Или это Не-Трисс становилась меньше, слабее, тая от ее улыбки, словно пар на окне.
— Трисс? — сонно спросила Пен и моргнула. — Что происходит? Где мы?
Фальшивый город начал искажаться, будто его обитатели перестали притворяться, что занимаются своими делами, и безмолвно уставились на двух девочек. Дома утратили свой жизнерадостный солнечный вид и снова превратились в странную грибообразную кучу, которую Не-Трисс заметила вначале, тускло-серую, как сушеные кости. Не-Трисс охватила жуткая паника. Ее бок обожгло льдом. С коротким вскриком она обернулась, и к ее ногам, словно конфетти, упало несколько коричневых сухих листьев. Посмотрев вниз, она увидела дырку на боку платья. К своему ужасу, Не-Трисс осознала, что сквозь прореху не видит кожу — только мертвые листья, побеги папоротника и смятые клочки бумаги. Что-то в нее вцепилось, и ее начинка начала вываливаться.
Хлопнув по боку свободной рукой, она почувствовала такую же сильную боль с другой стороны. Обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть пару существ ростом с ребенка, нагнувшихся, чтобы получше рассмотреть ее внутренности, и щупавших листья своими длинными пальцами. Прикосновения их ногтей ощущались, словно ей по желудку скребли осколками стекла.
— Отстаньте! — беспомощно взвизгнула она, попятившись.
Но они приближались, утомившись наблюдать и расставлять ловушки. Она все еще не могла сфокусироваться на их лицах, но видела и чувствовала их глаза — жесткие, детские и разноцветные, словно мраморные камешки. Куда бы она ни поворачивалась, злобные пальцы все время хватали ее, тревожа раны. Одна ее рука была занята петухом, и она не могла защищаться как следует.
Кто-то с гоготом выдернул из ее бока длинную сухую лозу и потащил прочь. Боль была ужасной, но еще хуже оказались головокружительная слабость, которая пришла следом за болью, и ощущение, будто она теряет самое себя. «Они все чудовища. Меня разорвут на части чудовища. Но я тоже чудовище».
Когда в нее снова вцепились безжалостные пальцы, она оскалила зубы-шипы и зашипела как можно громче:
— Не трогайте меня! — Не-Трисс закричала так, что ее голос перекрыл шум окружающей толпы. — Я кусаюсь! — Она почувствовала, как сквозь подушечки пальцев пробиваются когти-шипы.
Нападавшие резко отступили, словно солома, которую уносит ветер. Холодные жесткие глаза вокруг нее утратили блеск и стали утомленными, оценивающими. На секунду она подумала, что обвела их вокруг пальца, но потом настойчивый шепот ножом разрезал толпу.
— Они знают, как войти!
— Они знают, кто мы!
— Они всем расскажут! Мы не должны выпускать их!
Толпа снова начала наступать. Не-Трисс поняла, что у нее остались считаные секунды. Она толкнула сонную Пен себе за спину, повернулась лицом к толпе и… сорвала ткань с головы петуха. Обнаружив, что его неожиданно явили миру, он дернулся, захлопал крыльями и прокукарекал. Его крик оглушил девочку, даже улицы содрогнулись от этого звука. Со всех сторон послышались жуткие вопли, странные существа, окружавшие Не-Трисс, сложились вдвое, прижав руки к ушам и вскрикивая от боли.
— Мы хотим видеть Сорокопута! — прокричала Не-Трисс, с трудом перекрывая шум.
Раздававшиеся вокруг вопли не были человеческими. Они напоминали звук, который она издала в момент самой ужасной боли, только усиленный во сто крат.
— Убирайтесь! — вопила толпа. — Убирайтесь, или мы разорвем вас на части! Сдерем с вас кожу живьем!
Не-Трисс осознала, что враждебная толпа раздается, давая ей дорогу к отступлению. Впереди она даже видела манящую арку моста, по которому они с Пен пришли в деревню. Позади нее дрожала Пен. Маленькие ручки вцепились в ее рукав. Но Не-Трисс прошла весь этот путь не для того, чтобы просто убежать. Она стиснула зубы.
— Мы хотим видеть Сорокопута! — снова крикнула она.
Грохот стал таким сильным, что у нее заболели уши. Толпа хлынула вперед, готовая поглотить девочек, и Не-Трисс начали щипать, царапать, дергать, тыкать в нее пальцами и кусать со всех сторон. Вокруг нее кружилась мозаика из едва различимых лиц. С острыми чертами и серовато-коричневатой кожей. Морщинистые лица с человеческими глазами. Бесцветные девушки с мокрыми волосами. Не-Трисс потребовалась вся ее воля до последней капли, чтобы не броситься наутек. И вся ее сила, чтобы удержать петуха за ноги. Но она справилась, а птица вытянула шею и начала кукарекать, кукарекать, кукарекать.
Перья петуха отливали бронзовым блеском. Он встряхнул ярким, словно пламя, хохолком, отбрасывая лучи света. И те, кого касались эти лучи, кричали и пятились, словно обжегшись об угли. Вокруг дрожали и тряслись здания, словно курятник, набитый перепуганными наседками. Солома и тростник отрывались от крыш и падали вверх, оставляя зияющие дыры. На улицах появлялись трещины, расходились камни, утекал гравий. Лужицы взлетали в воздух коричневым дождем. Тем существам, кто был меньше ростом, приходилось хвататься за свесы крыш, чтобы их не унесло вверх.
Не-Трисс почувствовала, как ее тело становится невесомым и пустым. Где-то над головой ее манила неведомая бездна. Она крепко зажмурилась.
— Мы хотим, — завопила девочка во всю силу своих легких, — поговорить с Сорокопутом!
Один голос перекрыл гомон. Он не был громким, но заставлял прислушаться к себе, словно скрипичная нота, прорезающая бурю.
— Оставьте их. Я поговорю с этими леди… если они закроют голову птицы.
Щипки и царапанья внезапно прекратились, и Не-Трисс открыла глаза, обнаружив, что толпа отхлынула от нее с протестующим шипением. Трясущейся рукой она набросила ткань на голову петуха. Потребовалась секунда-другая, чтобы мир с щелчком и треском встал на место. Когда голова перестала кружиться, Не-Трисс обнаружила, что стоит посреди пустой улицы и видит только мимолетные движения в окнах и на перекрестках. Пен, испуганно задыхаясь, цеплялась за ее руку. Дальше по улице Не-Трисс увидела мастерскую с распахнутой дверью. У входа стоял невысокий плотный мужчина в шляпе-цилиндре. Он был в одной рубашке без пиджака, как будто вышел покурить. Она неотрывно смотрела на него, а он небрежно махнул рукой, приглашая ее подойти. Не-Трисс вместе с Пен, не отпускающей ее руку, осторожно приблизилась.