— Так мы договорились? — спросил Сорокопут, и обе девочки согласно кивнули.

Он сделал глубокий вдох и начал произносить клятву. Это был неуловимый музыкальный язык, напоминавший то, как женщина-птица произносила подлинное имя Архитектора. Слова были Трисс незнакомы, но она почувствовала, что они направлены не на нее. Сорокопут пытался привлечь внимание кого-то еще, и чем дольше он говорил, тем сильнее было покалывающее ощущение, будто кто-то огромный обращает на них свой древний бесстрастный взгляд.

Оно ждало их обещаний. Оно их услышало. Что-то неопределенное в мире изменилось с неслышным щелчком, как будто в воображаемом замке повернулся ключ. Напряжение отступило, и Не-Трисс почувствовала себя легче, хотя ее затошнило. Пен засопела и крепче вцепилась в рукав Не-Трисс. Даже Сорокопут побледнел и поморщился, словно пытаясь скрыть дискомфорт.

— Так, — проговорил Сорокопут, обретя прежний цвет лица, улыбку и хладнокровие. — Давай спрашивай. — В его тоне все еще слышались недовольные нотки.

Не-Трисс сглотнула, перед тем как приступить. В ее голове было слишком много вопросов, и все они рвались наружу.

— Что я такое на самом деле? — спросила она. — И… и зачем меня сделали? Почему Архитектор забрал настоящую меня? Куда он ее увез? Что он делает?

— И где Себастиан? — добавила Пен. — И что все вы делаете под мостом отца? И почему все вверх тормашками?

— Тише, тише! — Сорокопут поднял руку, умеряя их пыл, потом переключился на убедительный шепот. — Лучше я начну сначала, иначе мы будем ходить по кругу. — Сорокопут окинул Не-Трисс взглядом с головы до пят, и ее снова поразило сочетание гордости и холодной оценки. — А пока мы будем говорить, я заштопаю прорехи в твоих боках, если позволишь, — добавил он. — Мне не нравятся эти зияющие дыры.

Не-Трисс вспомнила его обещание не причинять им вред и устало подтащила свой стул поближе к нему. Одновременно шевельнулись ближайшие куклы. Кое-кто отпрянул от нее. Другие протянули свои худые деревянные руки на шарнирах.

— Прекрати! — вскрикнула Пен, уставившись на Сорокопута. — Перестань заставлять их шевелиться!

— Это не я. — Глаза Сорокопута мерцали, как звезды сквозь туман, когда он вставлял нитку в иголку. — Это она. — Он кивнул на Не-Трисс, к ее тревоге и удивлению. — Но мы еще поговорим об этом. Я уже упоминал, что моему народу стало все труднее жить в местах, которые когда-то были для них родными…

— Почему? — Голос Пен пробил его слова, словно пуля оконное стекло.

В глазах Сорокопута что-то блеснуло, и Не-Трисс показалось, что он с трудом сдержался, чтобы не поморщиться. Когда он снова заговорил, чувствовалось, что он делает это с неохотой. Кончик иглы в его руках легко жалил ее, когда он начал чинить ей бока.

— Карты. — Он прочистил горло. — В основном из-за карт. Мы… привыкли жить в глуши, в диких лесах, суровых горах, необычных местах. Потому что они были неведомыми. Таинственными. Затерянными. Не нанесенными на карты. И… нам так надо. Мы не можем выжить там, где правит определенность, где все известно, картографировано, описано и разделено. Определенность — смерть для нас.

Сорокопут бросил на Пен взгляд, в котором читалась изрядная доля неодобрения, и Не-Трисс поняла, что это был один из тех вопросов, на которые он надеялся не отвечать.

— И иногда она губит нас быстро, — добавил он и вопросительно посмотрел на Не-Трисс. — Осмелюсь предположить, ты уже заметила, что кое-какой человеческий инструмент с нами не ладит?

Указательным и средним пальцами он сделал движение, имитирующее, как сходятся лезвия ножниц. Не-Трисс поморщилась, и Сорокопут кивнул. Она обратила внимание, что он обрезает нитки не ножницами, а крошечным зазубренным костяным ножом.

— Нож создавался для сотен задач, — продолжил он, вставляя новую нитку в иглу. — Колоть. Рубить. Свежевать. Вырезать. Но ножницы предназначены только для одной работы — разрезать пополам. Разделять насильно. Одно с одной стороны, другое с другой — и ничего посередине. Определенность. Мы — создания середины, и поэтому ножницы нас ненавидят. Они хотят пройти сквозь нас и придать нам смысл, но никакого смысла не появится без того, чтобы нас не убить. Особенно берегись старых ножниц или ножниц, сделанных на старинный манер.

— Да, — неохотно признала Не-Трисс. — Они и правда меня ненавидят… и мне кажется, чем дальше, тем сильнее.

— Чем больше ты ведешь себя как мы, тем больше становишься для них частью нашего народа.

Сорокопут сквозь дыру в боку вставлял на место вырванную из нее лозу, и она чувствовала, как та шевелится внутри, словно сухая змея.

— Как бы там ни было, — продолжил он, — мы столкнулись со сложностями, когда вы начали делать все более и более точные карты. В небе летают всевидящие самолеты, повсюду проникают железные дороги, и пешие туристы хотят иметь подробные карты, чтобы проникать в отдаленные места. Мы отступали и отступали, пока отступать стало некуда.

Кто-то пытался защищать свои территории от определенности, другие сражались между собой за последние клочки земли… — Сорокопут неодобрительно взмахнул рукой, небрежно отметая десятилетия кровавой истории. — Мы проигрывали. Мы умирали. А потом один из нас — тот, кого ты называешь Архитектором, — пришел к нам с планом. Он заметил то, что все остальные упустили, потому что мы отступали все дальше и дальше от деревень и городков. Он осмелился пойти наперекор и вступить на окраину большого города. И однажды в воскресенье он кое-что заметил. Церковные колокола больше не причиняли ему вреда.

— Церковные колокола? — переспросила Не-Трисс.

Сорокопут кивнул:

— Мы всегда их избегали. Нас начинает тошнить, в голове звенит…

— Это потому что вы злые, — быстро предположила Пен.

— Это определенность, — возразил Сорокопут. — Каждое воскресенье люди ходят в эти ледяные гробницы, чтобы продемонстрировать свою веру, уверенность в том, что бог на небесах, викарий — его посланец и с миром все правильно. — В его глазах блеснуло веселье, и оно не было добрым.

— Но все до сих пор в это верят! — воскликнула Не-Трисс.

— Неужели? О, они все еще ходят в церковь, как заведенные, и слушают проповеди викария. Но они помнят, как тот же самый викарий вещал им, что война — божий промысел, что все набожные молодые люди должны отбросить мотыги и взять в руки ружья. И они удивляются: «Неужели это правда? Это адское чудовище, пожравшее наших сыновей, это правда божий промысел?»

Сорокопут ухмыльнулся, и Не-Трисс поймала себя на мысли, что все-таки он ей не нравится.

— Я не претендую на знание о том, есть бог или нет, — продолжил он, — или вечны ли холодные звезды. Война — дело рук человечества, и никого более. Но для нас это поистине оказался божий промысел, это я точно могу тебе сказать. Война разрушила веру. Все виды веры. До войны каждый сверчок знал свой шесток и не особенно смотрел по сторонам. А теперь? Аристократы и крестьяне умирали бок о бок на полях Фландрии, и трупы в грязи выглядели совершенно одинаково. А герои, вернувшиеся домой из ада, не утруждались укладыванием кудрей, побираясь по улицам. А женщины! Когда-то они занимались своими незначительными делами и не смели и шагу ступить в сторону. Но те, кто во время войны работал на фермах и фабриках, почувствовали вкус к тому, чтобы управлять собственной жизнью, верно? Так что их мужчины теперь паникуют. Боятся. Сомневаются. И все эти сомнения, сотрясения основ имели место преимущественно в больших городах.

— Почему? — спросила Не-Трисс, не желая нарушать поток мыслей Сорокопута.

— Потому что большие города — это прекрасный… хаос. Они не похожи на деревни, где все знают друг друга и корни уходят глубоко. Они перемешивают сотни людей и идей, словно химикалии в пробирке, пока не происходит вот это — бум! В больших городах можно потеряться. Стены поднимаются высоко и закрывают все ориентиры, и тебя почти все время окружают незнакомцы. А автомобили? Все знают, что такое лошадь, но автомобили! Никто не знает, почему они ездят. А те, кто ими управляет, не утруждают себя следованием правилам! К тому же машины выплевывают огромные черные клубы дыма, и все вокруг смазывается и теряет определенность. Это прекрасно.

— Так вот почему вы здесь? — Не-Трисс попыталась вернуть Сорокопута к основной теме. — Это была идея Архитектора?

— Да. — Сорокопут ухмыльнулся. — Видишь ли, он действительно архитектор во всех смыслах. И блестящий. Он умеет заговаривать кирпичи и известку, и они принимают такие формы, что ты сойдешь с ума, глядя на них. Он может построить дворец с сотней комнат и сделать так, что снаружи он будет выглядеть небольшой лачугой. Он понял, что самый лучший способ найти в городе места, не нанесенные на карты, — это построить их. Но он знал, что не сможет сделать это в одиночку. Ему нужен был союзник, архитектор из людей, а лучше инженер, который выдаст его идеи за свои, иначе их невозможно будет воплотить.

— На что он намекает? — Пен обвиняюще смотрела на Сорокопута. — Он же говорит о нашем отце, да?

Не-Трисс слишком хорошо поняла, о чем идет речь, сама того не желая. Она до сих пор ощущала гордость настоящей Трисс за своего знаменитого отца, за мосты Трех Дев, за достопримечательности, которые прославили Элчестер…

— Все эти постройки, которые сделали отц… мистера Кресчента знаменитым… — Она сделала глубокий вдох. — Он не разрабатывал ни одну из них, верно?

— Что? — Пен потрясенно наблюдала, как Сорокопут отрицательно качает головой.

— Нет, — подтвердил он. — Но он многое получил.

— Какой была его часть сделки? — Не-Трисс подумала о маленькой заблуждавшейся Трисс, обожествлявшей своего отца, и неожиданно почувствовала ярость за нее. — Что мистер Кресчент должен был сделать взамен на свою известность?

— О, ты не понимаешь, — ответил Сорокопут. — Это и была его часть сделки. На самом деле он очень не хотел. Все это казалось ему подозрительным. Пришлось сделать ему очень крупное предложение, чтобы он согласился.

— Что… — Не-Трисс не закончила предложение, потому что уже начинала догадываться.

— Война только что закончилась, — объяснил Сорокопут. — Тысячи молодых людей еще оставались в Европе, ожидая, когда их заберут домой. Их семьи здесь отслеживали объявления в газетах в поисках новостей. Но иногда новости были ошибочными. Ваши родители получили письмо от командира вашего брата. Обычное письмо, какое часто получали в то время, вместе с его вещами. Но они не хотели верить. И тогда Архитектор сказал вашему отцу, что, если он заключит с ним сделку и даст ему что-то, принадлежавшее Себастиану, он снова получит весточку от своего сына.

Наконец ужасные письма от Себастиана обрели смысл.

— Но… где он? — взорвалась Пен. — Где Себастиан? Почему он не вернулся домой?

— Потому что он умер, — спокойно и безжалостно ответил Сорокопут. — Он не ушел, но и не жив. Извини. Его просто… остановили.

— Остановили? — Рот Не-Трисс пересох.

— Мы можем что-то с этим поделать? — спросила Пен.

— Понятия не имею. Тебе придется спросить об этом у Архитектора. — Сорокопут улыбнулся, ясно давая понять, что у нее кишка тонка.

— Какую вещь попросил Архитектор? — спросила Не-Трисс.

— Что-то принадлежавшее вашему брату и связанное с его смертью, я полагаю. — Сорокопут пожал плечами. — Архитектор мне никогда не рассказывал подробности, но я полагаю, это что-то такое, что ему понадобилось для выполнения своей части сделки.

— Это… — Не-Трисс вспомнила, какая боль сквозила в этих письмах. — Это жестокая, ужасная шутка! Он наверняка знал, что они надеялись на возвращение Себастиана домой! А теперь он где-то в ловушке… — Она подумала о том, какая трещина пролегла в семье Кресчент, сминая всех. — Разве этого было недостаточно? Зачем Архитектор похитил еще и Трисс? Разве он причинил мало вреда?

Сорокопут искренне удивился ее реакции.

— Сделка есть сделка, — сказал он. — Если Кресчент не обратил внимания на формулировки, тем хуже для него. Он хотел поверить в ложь и поверил. И может быть, когда он не получил то, чего ожидал, они ссорились, но у него хватило здравого смысла, чтобы выполнять свою часть сделки и построить то, что хотел Архитектор. До недавнего времени все так и было.

Еще несколько кусочков головоломки встали на свои места. Статья в газете. Загадочный разговор между Пирсом и Селестой, который подслушала Не-Трисс.

— Он перестал строить то, что просил Архитектор, верно? — медленно произнесла она. — Начал работать над пригородом Мидоусвит…

— Он нарушил сделку. — В голосе Сорокопута неожиданно появилась мстительная ярость, словно он говорил о каком-то немыслимом грехе.

Не-Трисс вспомнила реакцию Архитектора, когда Пен начала угрожать, что расскажет всем и нарушит условия сделки. Она вздрогнула, вспомнив, как он совершенно утратил контроль над собой, словно ребенок. «Это будет нарушение нашей сделки!»

— В мире нет ничего такого, что выводило бы Архитектора из себя больше, чем это, — прокомментировал Сорокопут. — И вот до чего дошло дело с семьей Кресчентов. В его голове месть и только месть. У него есть кое-какие планы относительно юной Терезы — кое-что, что должно произойти через пару дней, если вы меня спросите. И вот тут появляешься ты. Ты ему нужна была на замену маленькой Терезе — ненадолго, чтобы он успел воплотить свой план. Обычно, когда появляется нужда в такой подмене, достаточно оставить простую куклу, едва прикрытую чарами… так сказать, легкий отвод глаз. Кукле не надо думать. Если это младенец, она просто плачет и просит есть, а через неделю исчезает. Если ребенок постарше, он спит беспробудным сном, пока не умрет. Но Кресченты знали о запредельниках, поэтому Архитектору нужно было что-то более убедительное. Намного более убедительное. Эта, — он кивнул в сторону Пен, — принесла нам все, что требовалось. Дневники, чтобы дать тебе память. Вещи, дорогие для ее сестры, в них была сила. А потом я использовал свое мастерство на полную мощь… и дал тебе умение думать. Помнить. Верить, что ты Тереза. Действовать. Чувствовать. И применил к твоему телу из колючек и соломы самые могучие чары, которые только знал, чтобы ты выглядела и двигалась, как человек. Вот почему мои куклы начали шевелиться, когда ты подошла к ним ближе. У них нет разума, как у тебя, но они могут делать вид, что он у них есть, когда их касаются чары.

— Значит, источник всех моих воспоминаний — дневники Трисс? — Не-Трисс постаралась не думать о том, что было бы, выпади эти страницы из дыр в ее боках. — Но… тогда я должна помнить лишь то, что там написано, верно? А я помню больше… как все было и что я чувствовала. Я помню… Себастиана.

— Дневники были забиты воспоминаниями Трисс, — ответил Сорокопут. — Они — это нить, если хочешь. Ты помнишь только те события, которые там описаны, но ты вспоминаешь их так, как вспоминает она. Готово. — Он обрезал нитку и изучил свою работу. — Крепкие швы. — Он бросил на Не-Трисс проницательный взгляд. — Не могу не заметить, что внутри есть вещи, которые я туда не клал. Другие предметы, принадлежавшие дражайшей Терезе, да?

Не-Трисс покраснела. Ей не приходило в голову, что Сорокопут может увидеть все, что она проглотила.

— Так вот как тебе это удалось! Вот почему ты до сих пор такая шустрая. Я думал, что ты сейчас уже лежишь на смертном одре, не в состоянии поднять голову и произнести хоть слово. Умница. Это тебя не спасет, конечно же, но тем не менее.

Он говорил радостно и одобрительно, а в сердце Не-Трисс угас крошечный огонек надежды. Он был ее создателем, но не отцом. Он проявлял гордость шеф-повара, наслаждающегося своим шедевром, но ему наплевать, что случится с остатками блюда после банкета. Он ей не поможет.

— Трисс? — Пен уставилась на нее. — Что он имеет в виду, говоря «это тебя не спасет»?

— О! — Сорокопут переводил взгляд с одной девочки на другую. — Как мило. Ты ей не сказала, да?