Грандибль, сердито пыхтя, перевернул головку Воющего Синеперча. Этот сыр отличался вздорным характером – зажатый прессом, он недовольно сопел и вычихивал облачка голубой пыли. Всякий раз, когда Грандибль пользовался устройством Неверфелл для переворачивания сыров, он отчетливо слышал, до чего гнетущая тишина поселилась в его туннелях. Рыжеволосый дух подземелий больше не ходил за ним по пятам, доводя своей болтовней до нервного тика. Баламутившую дни сыродела толкотню и суету вымели резким движением метлы, оставив его наедине с молчаливой пустотой.

Мастер-сыродел с первого взгляда понял, что Неверфелл пришла из верхнего мира. Утомленный ядовитыми уловками двора, Грандибль увидел в девочке человека, который никогда ему не соврет. Человека, которому он сможет довериться. Потому он решил прятать ее и защищать от Каверны. Старый сыродел прекрасно понимал, что со своим бесхитростным лицом Неверфелл станет легкой добычей для жителей подземного города, как утенок, угодивший в кошачье логово.

Но Неверфелл не была счастлива в сырных туннелях. Она слишком быстро росла, слишком быстро двигалась, в тесных пещерах ей не хватало места и воздуха. Грандибль не рассказывал девочке, откуда она родом, – зачем мучить ее мыслями о небе, которого она никогда не увидит? Но, несмотря на его старания, забытые небеса позвали Неверфелл. Впрочем, Грандибль всегда знал, что рано или поздно это случится. Интересно, скажи он Неверфелл правду, это что-нибудь изменило бы?

«Мечты – это шипы», – грубо напомнил он себе. – Они лишь впиваются в кожу и причиняют нам боль».

Оставив в покое сыр, Грандибль вернулся к размышлениям о тишине, но в этот раз она была нарушена. Колокольчик над дверью звякнул, затих, а потом, набравшись храбрости, зазвонил снова. Старый сыродел снял с крюка тяжелый моргенштерн и, сгорбившись, поплелся к парадному входу. Отодвинув заслонку, он хмуро посмотрел наружу.

Он быстро понял, что к нему пришли двое. Вот только они изо всех сил пытались заглянуть в глазок и яростно отталкивали друг друга, а потому перед глазами Грандибля мелькали в основном щеки и весьма настойчивые подбородки.

– Что вам нужно? – неприветливо поинтересовался сыродел.

Пришедшие заговорили одновременно, отчего понять их было не так-то просто.

– …по поручению Максима Чилдерсина, главы Совета…

– …следовательница Требль выражает свое почтение…

– …все, что вы можете сообщить о местонахождении вашей бывшей ученицы Неверфелл…

– …сбежала из экипажа Чилдерсина…

– …пекутся о ее безопасности и очень хотят с ней поговорить…

– …в главное управление Следствия, чтобы побеседовать…

– Вы ее потеряли, да? – оборвал их Грандибль. – Бестолочи. И вы, судя по всему, думаете, что она вернулась ко мне. Предположим, так и есть. Только с чего вы взяли, что я вам ее отдам?

Посыльные на миг замолчали, а потом снова заговорили, только теперь куда холоднее и официальнее.

– Сыродел Грандибль, властью, данной мне, приказываю вам открыть…

– …ордер на обыск ваших владений…

Широкий, пожелтевший от возни с сырами палец Грандибля щелкнул задвижкой, и посыльные, кашлянув, шарахнулись от двери. Глаза у них слезились, из носа текло. Грандибль с мрачным удовлетворением подумал, что в нынешнее время редко встретишь истинного ценителя перезрелого Плинктонского Гуддезана, и вернул заслонку на место.

Значит, Неверфелл сбежала. Ему не нужно было знать причины, что ею двигали, но было ясно, что она хочет скрыться как от Совета, так и от Следствия. Теперь оба посланника будут уверены, что ей удалось добраться до его сырных туннелей. Вот и хорошо. Грандибль не зря столько лет готовился к осаде. Наконец-то всем его ловушкам найдется применение. И пока Следствие и Совет будут прорываться в сырные туннели, он выиграет время для Неверфелл, где бы они ни была.

– Что сделал Грандибль? – Требль воззрилась на посыльного с обожженным лицом и покрасневшими глазами. – Ставлю десять к одному, что девчонка у него. Вот только как она проскользнула мимо наших патрулей? Неужели прорыла новый туннель? Впрочем, не важно. Сообщите тем, кто занят поисками, чтобы возвращались и брали в осаду нахального заквасочника. Пусть знает – никому не позволено игнорировать приказы Следствия.

– Что сделал Грандибль? – Мадам Аппелин резко выпрямилась, но ее спутник рассеянно пробежался пальцами по темным волосам создательницы Лиц, и она снова откинулась на спинку кресла.

– Забаррикадировался в своих туннелях и обстреливает головками Плюющейся Джесс всех, кто рискнет приблизиться к его двери. Ему перекрыли воду и поставки провизии, но несложно догадаться, что у него там запасов на долгие годы. Все выглядит так, будто он прячет у себя девчонку, но… Я бы не торопился с выводами. Возможно, это всего лишь отвлекающий маневр, и Неверфелл прячется совсем в другом месте. Так что я не собираюсь осаждать сырные туннели. Насколько я знаю Требль, Следствие уже этим занимается. Мои люди продолжат искать Неверфелл.

– Ты обещал, что присмотришь за ней, – упрекнула его мадам Аппелин. – Сказал, что никакой опасности нет и если что-то случится…

– Успокойся, Весперта. Поверь мне, я сберегу твои секреты. Даю слово, – улыбнулся Максим Чилдерсин.

Мадам Аппелин в тысячный раз мысленно прокляла себя. Она сама скроила каждую из таинственных и непостижимых улыбок Максима Чилдерсина, подлаживаясь под его лицо и характер. А теперь эти улыбки возымели над ней такую власть, какой не было ни у кого в мире. Создательнице Лиц было крайне унизительно признавать, что она попалась в ловушку собственного мастерства.

– Полагаю, – продолжал рассуждать вслух Чилдерсин, – нам следует пустить слух, что туннели Грандибля взяты в кольцо осады. Скорее всего, это выманит девчонку из укрытия. К счастью для нас, у нее есть одна большая слабость – желание во что бы то ни стало защитить друзей.

План Чилдерсина был хорош, и от этого сердце мадам Аппелин мучительно сжалось. Она всегда знала, что Максим Чилдерсин воспринимает верность как слабость – если, конечно, речь не шла о верности семье. Она хотела знать, что прежде всего Максим Чилдерсин предан ей, и скрупулезно подсчитывала, сколько времени он уделяет семье, сколько думает о них – и о ком-либо еще, кроме нее. Иногда мадам Аппелин хотелось накрыть его абажуром, как светильник-ловушку, чтобы он сиял только ей одной. Даже его одержимость властью над Каверной больно ранила создательницу Лиц, будто город был женщиной, а следовательно – соперницей.

В любой другой день нелепый костюм Картографа привлек бы к Неверфелл куда больше внимания, пока она спускалась по длинному извилистому туннелю, ведущему от Ракушечного пояса в Рудники. Но в последнее время Картографы вели себя не просто беспокойно, а совершенно непредсказуемо. Они собирались большими группами то тут, то там, бормотали о разломах и изменениях, о загибах и перекрутах, о Западновалах и Югосходах. Их неудержимо тянуло к определенным местам, где они часами пялились на стены или лежали, прижавшись ухом к полу. Постепенно все привыкли к этому странному зрелищу, и потому люди старались держаться от Неверфелл подальше, но таращиться на нее никто не таращился.

Когда они спустились в Рудники, Эрствиль повел Неверфелл «коротким путем», то есть протащил по лабиринту трещин и расщелин, куда она едва могла протиснуться. Неверфелл чувствовала себя лезвием, которое от заточки о камень становится все тоньше и тоньше.

Наконец они добрались до подбрюшья Нижнего города. Неверфелл сразу поняла, что не сможет долго расхаживать в обличье Картографа. Рано или поздно кто-нибудь схватит ее и запрет от греха подальше, чтобы она никого не свела с ума. Но в Каверне была еще одна профессия, представители которой почти всегда носили маски.

Заправлявшей яслями матроне явно не понравились грязные бинты, при помощи которых Неверфелл попыталась скрыть лицо. Но семь яиц заставили женщину забыть о своих подозрениях. Они ударили по рукам, и Неверфелл получила набор деревянных масок.

– Хорошо, – прошептала матрона, пряча яйца в карман фартука. – Можешь остаться и приглядывать за детьми, но если ты замешана в чем-то незаконном, я знать об этом ничего не хочу. Поняла?

Неверфелл кивнула, вцепившись в тренировочные маски. Стоило ей посмотреть на них, как в животе зашевелился противный склизкий комок. Она держала в руках тщательно вырезанные Лица Эрствиля – они всегда принадлежали только ему, и потому видеть их на безликом дереве было неправильно.

Когда Неверфелл подняла глаза, Эрствиль уже собрался уходить.

– Ладно, спрятаться здесь было не такой уж бредовой идеей, – ворчливо признал он. – Только сиди тихо и не высовывайся.

– Ты тоже береги себя. Если мы правы и последние убийства в самом деле были репетицией, люди, расспрашивающие о них, привлекут ненужное внимание.

– Не сомневайся, мы правы, – мрачно пробормотал Эрствиль. – Не слушай старуху Требль. Я глаза и зубы готов поставить на то, что мы не ошиблись. И за меня не волнуйся.

Сказав это, Эрствиль взобрался на свой ржавый моноцикл и покатил по туннелю, ловко крутя педали.

В яслях с грубо обтесанными стенами царила неуютная тишина. Крохотные кроватки стояли тесными рядами; всего там было около сотни детей – от сморщенных пухлощеких новорожденных до младенцев с легким пушком на голове и карапузов постарше, которые уже могли сидеть. Но лица у них были одинаковые, как пуговки.

Эти дети не плакали от голода, страха темноты или одиночества – в яслях раздавался лишь мягкий шелест дыхания да мерный шаг нянечек, которые ходили между кроватками в деревянных масках. Когда они наклонялись над детьми, те кривили личики и краснели от натуги, силясь повторить то, что видят. Самых старательных кормили молоком из оловянных бутылочек, а тем, кто ленился, приходилось голодать. Порой нянечки останавливались и помогали детям сложить черты в нужном выражении; их пальцы скользили по лицам так, будто работали с нежной глиной.

На новенькую нянечки не обратили внимания. Только самые внимательные могли заметить, что она моложе прочих, а ее завязанные в хвост густые волосы недавно покрасили.

Моноцикл Эрствиля летел по узким улицам Нижнего города, легко входя в повороты и уклоняясь от случайных прохожих. Для Эрствиля моноцикл был продолжением его собственных ног. Он мог остановиться в мгновение ока, развернуться на пятачке, прыгнуть в сторону, как скворец. Эрствиль влился в поток мальчишек, столь же ловких, как и он сам. Они разлетались воробьями в разные стороны, перебрасывались трелями, свистели и хлопали друг друга по спине.

От них Эрствиль узнал, что следователи вернулись в Нижний город. Что ж, этого стоило ожидать. Но он удивился, что пока их было немного. Когда Клептомансер похитил Неверфелл, следователи буквально заполонили Рудники. Но сейчас они ограничились тем, что допросили пару человек, организовали несколько проверочных пунктов и назначили высокую награду.

Это хорошо. Гончие пока не знают, что она здесь. Но Чилдерсины – отдельный вид скорпионов. Кто знает, что задумал старый пес? У него наверняка и среди чернорабочих есть шпионы, которые уже рыщут в поисках Неверфелл. И вынюхивают, не задает ли кто неудобные вопросы. Как он сейчас.

Поворот, поворот, воробьиный подскок, скрип тормозов. Улыбнуться, перекинуться парой слов с крутильщиком водоподъемного колеса.

– Убийство Себа Блинка? – Крутильщик качает головой, глаза под набрякшими веками серые от усталости – он двенадцать часов смотрел на бесконечную череду деревянных перекладин под ногами. – Нет, тут никакого секрета нет. Его брат убил. Столкнул в мельничный поток прямо с Грипова камня. Сам видел, я и еще двадцать человек как раз на смену заступили. Никто такого не ожидал, они с братом всегда были не разлей вода.

Набрать скорость, попетлять, заложить вираж, лихо затормозить. Попить воды из каплесборника, поболтать с девчонками, которые смывают каменную пыль с волос.

– Да, так и есть. – Тощая девочка наклоняет голову, чтобы уложить волосы жгутом. – Тук Парлет убил свою жену. Тридцать лет прожили душа в душу, а потом он забил ее киркой. Нашли его прямо возле нее. Сидел, рыдал, как дитя малое, сам во всем признался, когда следователи за ним пришли.

Разогнаться, войти в крутой поворот, нырнуть в переулок, снизить скорость. Хлопья ржавчины летят из-под колеса. Помочь сгорбленной женщине дотолкать тележку до верха наклонного туннеля; она разворачивает полотно последних новостей, стыдливо, словно подвенечное платье в шариках нафталина…

– Да, я знала Джоба Головастика. Никогда бы не подумала. Всегда был таким заботливым сыном… Наверное, сорвался. Хотя странно, я видела его за час до того, как все случилось, и он был спокойным, как валун. Но, говорят, он своей вины не отрицал.

Попрощаться и мчаться дальше, собирать информацию, как воробей собирает крошки. Убийства, убийства… Им не было ни конца ни края. Когда Эрствиль вернулся в ясли, где оставил Неверфелл, его память словно пропиталась кровью.

Спрыгнув с моноцикла, он забросил его на плечо и вошел в убогое помещение. Три женщины в масках спорили шепотом, но жестикулировали так яростно, что казалось, будто они кричат друг на друга во весь голос. Эрствиль сразу понял, что матрона и старшая нянечка нападают на худую темноволосую девочку, в которой он без труда узнал Неверфелл – слишком уж характерно она размахивала руками.

– Что происходит? – спросил он не так уж громко, но спорщицы тут же шикнули на него и ткнули пальцами в кроватки, где спали малыши.

– Ты сказал, что с ней проблем не будет! – прошипела матрона. – Я отвернуться не успела, а девчонка уже пытается научить детей новым Лицам. Причем не из тех, что полагаются чернорабочим!

– И Лицо-то какое страшное! – подхватила старшая нянечка. – Щеки растянула, глаза выпучила. Я сама видела, пока она маску не надела.

– Этого больше не повторится, – заверил их Эрствиль, после чего схватил Неверфелл за руку и оттащил в угол. – Ты совсем головой не думаешь, Нев? Меня не было всего три часа! Ты должна была просто сидеть в маске, но тебе понадобилось пугать детей! Нянька видела что-нибудь, кроме того Лица, что ты скорчила? Они догадались, кто ты?

– Нет, не думаю, – тихо ответила Неверфелл. – Прости, но… я не могла учить детей покорности и послушанию. Я хотела дать им новое Лицо – для выражения грусти или злости. Только я не умею показывать Лица, поэтому просто растянула пальцами рот и оттянула кожу под глазами… Понимаю, я стала похожа на раздавленную лягушку, но это лучше, чем ничего! К тому же такому Лицу можно научиться самостоятельно, без помощи масок и создательниц Лиц. Нужны только пальцы.

– Разумеется, ты же у нас леди Щедрость с тысячей лиц, – язвительно процедил Эрствиль. Слова Неверфелл остро напомнили ему о собственном жалком наборе. – Ты не забудь, что я шеей ради тебя рискую. И подобные шуточки нам с тобой могут стоить жизни. А теперь помолчи и послушай, что я узнал.

Поколебавшись, Эрствиль пересказал Неверфелл все, что ему удалось выяснить об убийствах в Рудниках.

– Все это дурно пахнет, но я не могу понять почему. Все убийцы чернорабочие, все жертвы – тоже. Двое признались, у остальных есть свидетели. И убийства не похожи друг на друга.

Странно было видеть Неверфелл в маске, совсем как в старые добрые времена в сырных туннелях. Но теперь Эрствиль знал, что там, под деревом, ее лицо меняется с калейдоскопической скоростью.

– А! – вдруг воскликнула Неверфелл. – Я поняла! Послушай, Эрствиль, мы с тобой копали не в том направлении, как и следовательница Требль. Мы искали жертв яда, которые сошли бы с ума и покончили с собой – совсем как великий дворецкий. Но яд поразил не жертв, Эрствиль! Отравлены были убийцы. От яда у них помутился рассудок, и они внезапно напали на своих близких. А для великого дворецкого не было никого ближе, чем сам великий дворецкий, потому что две половины личности жили в одном теле. Кто-то подсыпал яд в мотыльковое печенье, Правый глаз и Левый сошли с ума – и попытались убить друг друга.

Долгое время Эрствиль молчал. Его нисколько не волновала судьба великого дворецкого. Но он думал о женах чернорабочих, их родителях и детях – всех, кто себе на горе оказался не в то время не в том месте и принял смерть от самого родного человека.

– Это хуже всего, – только и сказал он. – Тут, внизу, у нас нет никого, кроме друг друга. Мы все тянем одну лямку, плечом к плечу. Одно дело, когда нас убивают придворные. Но… натравливать нас друг на друга… – Эрствиль запустил пальцы в волосы. – Я передумал. Насчет свержения Максима Чилдерсина. Если я могу сделать хоть что-нибудь, бросить хоть крохотный камешек на весы, я в деле. Мне плевать, что весь мир у него в кубке, я хочу увидеть его голову на пике. И думаю, таких, как я, здесь наберется немало.

– Ты что, хочешь рассказать остальным?.. Уверен, что это безопасно? – взволнованно спросила Неверфелл.

– Про тебя я рассказывать не буду, – успокоил ее Эрствиль. – Только про яд. И нет, это совсем не безопасно. – Он мрачно покачал головой. – Но нам нужна помощь. Так что придется рискнуть.

Потом он вздохнул и неуверенно посмотрел на Неверфелл:

– А ты можешь научить меня лягушачьему Лицу? Думаю, мне все-таки пригодится Лицо для злости.