«Конечно, захватчики не нашли мадам Аппелин. И как я раньше не догадалась? Они же не знали о тайной комнате. Скорее всего, она спряталась там, чтобы переждать, пока они закончат грабить ее жилище». Странно, но, вглядываясь в крохотное, едва различимое пятно света по ту сторону темного коридора, Неверфелл чувствовала, что боится. Она не боялась, когда ей пришлось выступить против Максима Чилдерсина, не боялась, когда давала показания в Зале смирения, а сейчас… Она до сих пор ощущала, что их с мадам Аппелин судьбы связаны. Но раньше эта связь представлялась ей сияющим канатом, за который она могла ухватиться – и по которому могла забраться в давно забытое, но отчего-то знакомое место. Теперь же, после предательства мадам Аппелин, эта связь сковывала ее черной цепью, конец которой убегал куда-то во тьму.

И сейчас эта цепь словно тащила ее в дом, туда, где мерцал последний источник света. Неверфелл убеждала себя, что ей незачем идти одной, что она спокойно может дождаться подкрепления, когда внезапная мысль ударила ее, как кирпич.

Зуэль.

Если мадам Аппелин в самом деле укрылась в тайной комнате, то даже после ухода захватчиков выйти на улицу она не отважится – слишком велика опасность наткнуться на тех, кто давно точит на нее зуб. А значит, рано или поздно она отправится по секретному переходу к своему союзнику Максиму Чилдерсину – и встретит в Утренней гостиной девочку, которую презирает всем сердцем. Девочку, которую может обвинить в своем разоблачении. Беззащитную Зуэль Чилдерсин, которая пока даже не подозревает о грозящей ей опасности.

Может быть, эта идея уже пришла мадам Аппелин в голову. Не исключено, что она уже направляется к тайному переходу…

Неверфелл вытерла вспотевшие ладони о плащ и зашла в дом. Она решила не предупреждать карауливших на дороге слуг – зачем зря тратить время и оставлять вход без присмотра? Черная цепь неизбежности увлекала ее за собой.

Немногие пережившие нападение ловушки пробуждались к жизни, заслышав ее шаги, и Неверфелл открывались картины разрушения. Столик в приемной был опрокинут, пол устилали осколки дорогого фарфора. Неверфелл наклонилась за упавшим светильником, чтобы взять его с собой.

При виде разоренной рощи у нее больно сжалось сердце. От тысячелетних окаменевших деревьев остались уродливые пни, торчавшие, как сломанные самоцветные бивни. Ковер из мха переливался разбитыми черепками коры. Неверфелл подняла длинную щепку, прохладная тяжесть удобно легла в руку. Щепка была розовой с вкраплениями дымчато-сливочного и напоминала дорогую конфету. Неверфелл надеялась, что с ней будет чувствовать себя в большей безопасности.

Она миновала еще одну разбитую дверь, за которой скрывалась выставочная комната мадам Аппелин. Несколько алебастровых масок парили в воздухе, но остальные валялись на полу, словно позабытые избалованным ребенком игрушки.

Неверфелл пошла дальше и не заметила, как самая дальняя маска едва слышно выдохнула и беззвучно сошла со своего места.

Найти лестницу оказалось непросто – темнота скрадывала ее воздушные очертания. Наконец свет ловушки отразился от кованых виноградных листьев. С сердцем, бьющимся где-то в горле, Неверфелл начала подниматься по металлическим ступенькам, которые тихо звенели у нее под ногами. Неверфелл поймала себя на мысли, что повторяет движения из сна, который не был сном, привидевшегося ей в день предательства.

Она не слышала, как кто-то крадется за ней по разоренной роще, стараясь не наступать на обломки каменных деревьев.

Когда Неверфелл поднялась на галерею, вокруг зародилось слабое свечение. Она стояла на длинном металлическом балконе, который крепился к стене примерно в двух метрах от свода пещеры. На потолке и верхней части стены росли самые большие светильники-ловушки, какие Неверфелл доводилось видеть. Одна была почти трехметровой, в неверном свете Неверфелл различала бледные круги и медового цвета пятна на стебле. Неудивительно, что фальшивые небеса над рощей сияли так ярко. Неудивительно и то, сколько стараний приходилось прикладывать Глиняным девочкам, чтобы ловушки работали в полную силу.

Во сне обезьяна привела Неверфелл к потайной двери. Теперь смутное воспоминание блуждающим огоньком указывало ей путь. Неверфелл осторожно обошла большую ловушку, та заворчала и приоткрыла пасть, словно дикий зверь, которому снится охота, потом снова ее закрыла. Неверфелл провела пальцами по стене, выложенной гладкой плиткой, и отыскала спрятанную ручку. Потайная дверь отворилась.

«Когда я зашла в эту комнату в прошлый раз, то чуть не лишилась рассудка. Зуэль пришлось меня держать».

Она покрепче сжала светильник и шагнула через порог.

В маленькой комнате ее тут же окружили сотни лиц. Одни были вылеплены из глины, другие отлиты из гипса, но по большей части там хранились карандашные зарисовки и наброски, сделанные углем. Неверфелл с первого взгляда поняла, что все лица принадлежат одной женщине – и все они повторяют выражения Трагического набора.

Самым большим потрясением для нее стало то, что этой женщиной не была мадам Аппелин. Ее кожу покрывали веснушки, а волосы были длинные, с рыжеватым отливом. Тонкие черты лица поражали своей выразительностью. Присмотревшись, Неверфелл поняла, что рисунки развешены в определенном порядке. На эскизах слева от двери женщина выглядела довольно худой, но чем дальше, тем более изможденной она становилась. Глаза Неверфелл лихорадочно метались по комнате, наблюдая ее умирание. Справа от двери, как финал печальной истории, белела посмертная маска с ввалившимися щеками и замершими навсегда губами.

В противоположной стене имелась еще одна дверь, но все внимание Неверфелл приковала к себе расположенная над ней роспись темперой и пастелью. Женщину наконец изобразили в полный рост, так что стали видны кандалы на ногах. Кто-то вырывал у нее из рук рыжеволосого ребенка. Лица обоих были мучительно искажены, и неизвестный художник запечатлел их боль во всех подробностях.

На полу у ног Неверфелл валялась разбитая маска. Приглядевшись к осколкам, Неверфелл поняла, что это было лицо ребенка, охваченного горем и яростью такой силы, что маска, казалось, вот-вот закричит. Чем дольше Неверфелл на нее смотрела, тем сильнее ныли давно сошедшие синяки на руках.

Маски задрожали, и Неверфелл поняла, что это дрожит светильник-ловушка. А потом услышала сзади едва различимый шорох – будто перышко упало на мрамор – и обернулась.

В комнате все-таки было лицо мадам Аппелин – между Неверфелл и выходом на галерею. И лицо это было не из глины или гипса, а самое что ни на есть живое.

Неверфелл резко отшатнулась, и шило, зажатое в руке мадам Аппелин, лишь на несколько сантиметров разминулось с ее головой.

– Вы не моя мать, – задыхаясь, проговорила Неверфелл. – Вот моя мать! – Она махнула рукой на десятки изображений рыжеволосой женщины. – И вы убили ее!

– Она уже была больна, когда пришла сюда. – Мадам Аппелин нацепила едва ли не самое ласковое Лицо из Трагического набора, но теперь, когда Неверфелл видела оригинал, смотреть на подделку было особенно больно. – Я всего лишь позволила ей умереть.

– Но почему? – вырвалось у Неверфелл. – Только ради того, чтобы вы могли спокойно зарисовать ее мучения и использовать их для Лиц?

– Только? Ты сказала только? Возможно, самое полезное, что она сделала в своей жизни, – это умерла перед моим альбомом. До Трагического набора Лица были лакированными масками. Я превратила их создание в искусство!

Когда мадам Аппелин произнесла эти слова, что-то внутри у Неверфелл надломилось. Она яростно вскрикнула и бросилась на создательницу Лиц, намереваясь поразить ее острой щепкой… но в последний миг собственная рука будто воспротивилась решению Неверфелл. Она знала, что мадам Аппелин – враг, холодный и расчетливый, но ее Лицо было лицом рыжеволосой женщины с рисунка, родной матери Неверфелл. Она не могла ударить это Лицо, о чем мадам Аппелин прекрасно знала.

– А вот от тебя не было никакого проку, – прошипела она, и голос ее сочился ядом. – Все идеально совпало. Максим Чилдерсин хотел прорыть секретную шахту к поверхности, до которой он мог бы добраться через Перекрут за своим домом. Ему нужна была помощь кого-нибудь из Трущоб. Мои туннели были расположены в идеальном месте, так что он обратился ко мне. И я назвала свою цену. Мне нужна была женщина из верхнего мира с очень выразительным лицом, на котором я могла бы вызывать яркие эмоции по своему усмотрению. Предпочтительно с зелеными глазами, чтобы ее Лица в первую очередь подходили мне. Одна женщина из верхнего мира.

Агенты Чилдерсина нашли идеальный экземпляр. Они сказали этой женщине, что масла Каверны смогут излечить ее болезнь, и она заплатила им, чтобы тайком попасть в город. Но она отказалась бросать своего ребенка. И потому в шахту спустилась с тобой на руках.

– Вы ненавидите меня. – Неверфелл никак не могла понять, чем вызвана ледяная едкость в голосе мадам Аппелин.

– Я всегда тебя ненавидела. С той самой секунды, как впервые увидела твое лицо… Впрочем, я нашла тебе применение. Твоя мать демонстрировала самые яркие эмоции, когда тебя у нее забирали. Но ты… В твоем лице было столько злости, столько непримиримости! У меня кровь стыла в жилах, когда я смотрела на тебя. Нет, дети не должны так выглядеть.

Давно утраченные фрагменты памяти возвращались на свои места. Видение, воскрешенное Вином Чилдерсинов, снова явилось Неверфелл, только теперь оно было исполнено кристальной ясности.

Это повторялось каждый день. Полчаса в объятиях матери – так тепло, так безопасно и так недолго. Минутная стрелка молча возвещает о наступлении нулевого часа, и сильные руки уносят ее прочь. Она кричит, срывая голос, цепляется за любимую руку, но ее в который раз отрывают от мамы и бросают в кладовку…

– Ваша кровь всегда была холодной, – произнесла Неверфелл. Губы не слушались ее.

– У меня есть чувства! – возразила мадам Аппелин. – Вот только ты плевать на них хотела. После смерти матери твое лицо стало шипом, который без конца ранил меня. И я попросила у Чилдерсина Вино, чтобы стереть твои воспоминания. Я кормила тебя самыми дорогими деликатесами, чтобы запечатлеть реакцию, купила десятки платьев, чтобы обрамить твое лицо, но все это время чувствовала, что твоя мстительная сущность никуда не делась. Вино лишь усыпило ее. И она затаилась. А потом ты просто исчезла, как будто тебя и не было. Проклятый Клептомансер!

Еще два кусочка мозаики встали на место. Клептомансер похитил пятилетнюю Неверфелл, а потом по ка-кой-то давно забытой причине оставил ее в туннелях мастера Грандибля. И мадам Аппелин назначила большую награду за поимку вора, укравшего ребенка, который слишком много знает.

– Не было ни дня, чтобы я о тебе не вспоминала, – продолжала мадам Аппелин. – Невозможно, чтобы лицо ребенка выражало столько ярости, столько неповиновения. Я создала тысячи Лиц и всегда боялась, что сквозь них проглянет твое. Это было бы все равно что увидеть призрака.

Ты, наверное, винишь меня за то, что я лишила тебя воспоминаний. Но я очистила тебя. Освободила от теней прошлого. Это меня они преследовали последние семь лет. Ты не давала мне покоя.

Мадам Аппелин вдруг рванулась вперед, и Неверфелл едва успела отскочить в сторону, прикрыв лицо рукой. Шило больно оцарапало тыльную сторону ладони. Нападая и уклоняясь, Неверфелл и мадам Аппелин невольно поменялись местами, и теперь уже Неверфелл стояла спиной к двери.

– И вот однажды я снова увидела тебя, – прошипела мадам Аппелин. – Живую и невредимую, в моих туннелях! Я сразу тебя узнала. Максим заверил меня, что беспокоиться не о чем, но наемный убийца, которого он подослал, не справился с заданием. Ты не утонула! А когда Максим выкупил тебя у Следствия, он вдруг передумал и решил сохранить тебе жизнь. Но я всегда знала, что этого делать нельзя. Если бы только Зверолов стоил тех денег, которые я ему заплатила!

– Вы украли Лица моей матери, – прошептала Неверфелл. – Украли и продали. Вы расхаживали в них по городу и заставляли людей делать то, что вам нужно. Вы применили мамины Лица даже ко мне! И вам было мало того, что вы когда-то убили ее. Вам понадобилось и меня убить.

– Не смотри на меня! Только не с таким Лицом! – Мадам Аппелин била дрожь, перья в ее волосах тряслись, как усики-антенны. – За семь лет ты ничуть не изменилась. Нужно было сразу от тебя избавиться!

Мадам Аппелин опять занесла шило для удара, и Неверфелл пришлось отступить на галерею. Светильники-ловушки пробудились ото сна. Привлеченные резкими движениями, они жадно впитывали выдыхаемый воздух. Некоторые вслепую хлопали челюстями, блеклые зубы ловушек в полумраке напоминали меховую опушку.

Мадам Аппелин разила шилом снова и снова, словно огромный рассерженный скорпион. А Неверфелл оставалось лишь уклоняться и уворачиваться. Она все еще сжимала в руке острую каменную щепку, но добрая улыбка ее матери до сих пор была приклеена к лицу убийцы.

Ты не моя мать.

Ты не моя мать.

Ты не моя мать.

– Ты не моя мать! – закричала Неверфелл и взмахнула щепкой, не зная, что именно собирается сделать – ранить мадам Аппелин или парировать удар. – Сними ее Лицо!

Щепка прочертила косую линию в воздухе и лишь по касательной задела подбородок мадам Аппелин. На алебастровой коже выступила крохотная жемчужина крови. Мадам Аппелин взвыла от ужаса, схватилась рукой за подбородок и отпрыгнула назад.

Но прыгнула слишком далеко. За ее спиной распахнула пасть самая большая ловушка. Неверфелл успела увидеть лишь, как создательница Лиц, раскинув руки, падает в хищную утробу. В следующий миг челюсти сомкнулись.

На галерее воцарилась зловещая тишина. Несмотря ни на что, совесть не позволила Неверфелл просто развернуться и уйти. Она попыталась разжать зубы ловушки, но тщетно. Столько лет светильник кормился жалкими личинками и вот наконец поймал добычу себе под стать. Расставаться с ней он не собирался, о чем ясно говорила его ухмылка. Она была шире всех, что мадам Аппелин когда-либо доводилось ваять. Из пасти ловушки не доносилось ни звука.

Неверфелл медленно вернулась в комнату и, словно во сне, обвела взглядом наброски. Лица на них выражали боль, но также были полны силы, стойкости, нежности и любви.

«Так она смотрела на меня. Вся ее любовь… предназначалась мне».

Неверфелл сняла со стены один рисунок, аккуратно сложила его и спрятала в карман.

Когда Неверфелл вернулась на свой пост у входа в дом мадам Аппелин, чернорабочие уже показались на улице. Неверфелл с облегчением разглядела в передних рядах Эрствиля и не замедлила стиснуть его в объятиях. Эрствиль воспринял это с обычным угрюмым смирением.

– Сработало, – коротко отчитался он.

Неверфелл вспомнила, что эта часть плана вызвала больше всего споров. Все понимали, что невозможно тайком провести в Трущобы сотни чернорабочих, даже если двор погрузится в хаос. В итоге они пришли к решению вызывающе дерзкому, если не сказать безумному. Вместо того чтобы незаметно просачиваться в Верхний город, чернорабочие должны восстать и притвориться, что нападают на дворец. Потом они позволят атаке захлебнуться и отступят… к Трущобам, то есть как раз в том направлении, куда изначально и собирались.

– Они клюнули, – с затаенной гордостью сказал Эрствиль. – Половина придворных – та, что не пытается уничтожить друг друга, – спряталась во дворце. А когда мы отступили, они решили, что одержали победу. Никто не пытался нас остановить. Они даже забаррикадировали туннели, по которым мы ушли. Так что если кто-ни-будь соберется нас преследовать, ему сначала придется разобрать завалы.

– Кто-нибудь… – Неверфелл боялась этого вопроса, но не могла его не задать. – Кто-нибудь пострадал?

Лицо Эрствиля окаменело, потом он осторожно – но все-таки чувствительно – ткнул ее кулаком в плечо.

– Это война, Неверфелл. Мы знали, на что идем. Из четырех сотен мы потеряли меньше десяти. Так что веди нас к своему прекрасному небу, пусть их смерть будет ненапрасной.

«Четыреста чернорабочих с детьми доверили мне свою судьбу». Неверфелл не знала, пугаться ей свалившейся ответственности или грустить, что куда больше людей предпочли остаться внизу. Она собиралась вывести на поверхность пятую часть населения Нижнего города. Остальные согласились восстать, но не захотели покидать Каверну. Внешний мир страшил их своей неизведанностью. Наверное, не все готовы отказаться от пусть тяжелой, но хотя бы привычной жизни.

Ход, начинавшийся за маленькой дверью в потайной комнате, попетляв, завел их в тупик с люком в потолке. Когда Неверфелл подняла крышку и огляделась, то обнаружила, что туннель заканчивается под столом в Утренней гостиной.

– Зуэль! – Она поспешила обнять подругу. – Ты здесь! У тебя получилось!

– Неверфелл! – Зуэль обняла ее в ответ. – Я уж думала, что тебя схватили! Мои родственники пока не смогли пройти по коридору мимо лабораторий, но это лишь вопрос времени. Я только надеюсь, что Вина так просто не утихомирятся.

Чернорабочие всех возрастов выбирались из люка под столом и с любопытством осматривали гостиную. Впрочем, белая скатерть, начищенные серебряные приборы и хрустальная посуда их мало заинтересовали. Нет, все взгляды были прикованы к потолку.

Зуэль открутила стеклянную полусферу и оставила ее на столе. На месте полусферы зияло круглое отверстие примерно в метр шириной. Из него лилось сероватое сияние. Неверфелл забралась на стол и, запрокинув голову, посмотрела в дыру. Шахта убегала вверх; слабые блики на стенах подсказывали, что изнутри она выложена зеркалами. И где-то высоко-высоко, в самом ее конце, виднелся крохотный пятачок света.

«Небо. Я вижу небо».

Душа Неверфелл рвалась ввысь, как стая голубей, она почти видела их летящими по спирали в ореоле белых перьев. Накатившая волна облегчения едва не сбила ее с ног. Только тогда Неверфелл поняла, что до последнего момента боялась ошибиться и обнаружить за полусферой гнездо огромных светильников-ловушек наподобие тех, что росли над рощей мадам Аппелин.

Неверфелл оглянулась на чернорабочих, которые все это время следили за ней, затаив дыхание.

– Это путь на поверхность, – осипшим голосом объявила она. – Он открыт. Думаю, солнце еще не встало, но… Я вижу небо. Давайте, посмотрите сами!

На столе тут же стало не протолкнуться – всем хотелось заглянуть в шахту и увидеть небо.

– Чем это пахнет? – шепотом спросил кто-то.

– Это запах верхнего мира. – Неверфелл улыбалась так широко, что казалось, еще чуть-чуть – и лицо у нее треснет. – Запах свободы.

– Нев, нам надо спешить! – окликнул ее Эрствиль. Трое рабочих доставали из люка странное устройство. Оно напоминало помесь треноги, арбалета с шестью тетивами и кошки. – Ты уверена, что это сработает?

– Понятия не имею! – Неверфелл с интересом разглядывала причудливый механизм. – А что это?

– Не помнишь? Наверное, Вино еще блокирует часть воспоминаний. Вот, выпей. – Зуэль протянула ей очередной фиал.

Торопливо откупорив сосуд, Неверфелл осушила его и уставилась на устройство. Глаза ее широко распахнулись от узнавания и восторга.

– А! Это же я придумала! Ух ты, ух ты, ух ты!

– Нев, нам сейчас не до шуток, – проворчал Эрствиль.

– Не волнуйся, все будет хорошо! – заверила его Неверфелл и принялась устанавливать треногу на столе так, чтобы арбалет смотрел прямо в шахту. – Ну, я надеюсь. Шахта оказалась несколько шире, чем я ожидала, но длины когтей должно хватить. Главное – хорошо прицелиться, чтобы все было симметрично.

Она проверила встроенный спиртовой уровень, подложила тряпицу под ножку треноги и снова посмотрела в шахту.

– Веревку не забыли? – спросила она чернорабочих. – Отлично. Привязывайте к вот этой штуковине. И… полетели!

Неверфелл дернула за спусковой крючок, и стальные тетивы хором загудели, запуская кошку в шахту. Кошка взмыла в воздух, на лету разворачивая когти и увлекая за собой веревку. Когти чиркали по зеркальным стенам, моток веревки стремительно таял, а потом сверху донеслось далекое бряцание, и веревка повисла в воздухе. Неверфелл подергала ее, но кошка крепко держалась за края шахты и вроде бы не собиралась падать никому на голову.

– Кажется, получилось. Она зацепилась за самый верх!

Эрствиль залез на стол и забрал у Неверфелл веревку.

– Если я свалюсь, значит, нет, – проворчал он и начал карабкаться.

Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем Эрствиль три раза дернул за веревку, подавая сигнал, что все в порядке. К ней тут же привязали веревочную лестницу, и невидимый Эрствиль принялся сноровисто подтягивать ее вверх.

Наконец лестницу тоже дернули три раза – Эрствиль сообщал, что все готово.

– Поднимайтесь, живее! – крикнула чернорабочим Зуэль. – Мы не знаем, сколько времени у нас осталось.

За всю свою жизнь Максим Чилдерсин не мог припомнить столь неудачного дня. А он прожил много – неестественно много! – лет.

День не задался с самого утра, когда Следствие настояло на том, чтобы провести слушание в непривычно ранний для Чилдерсинов час, порушив ему все расписание. Максим Чилдерсин подозревал, что Требль сделала это специально. Она использовала все доступные ей средства, чтобы досадить ему, не говоря уже о том, что снова и снова отказывалась умирать. Хотя наемные убийцы старались изо всех сил!

Впрочем, раздражение из-за пропущенного завтрака – и недополученной порции солнечного света – меркло по сравнению с тем, что случилось потом. У Чилдерсина до сих пор в голове не укладывалось, как слушание могло обернуться такой катастрофой. Он чувствовал себя гроссмейстером, который за два хода до блистательного завершения партии внезапно обнаружил на шахматной доске котенка, весело скачущего по клеткам и сшибающего фигуры.

Должен быть способ все исправить, убеждал он себя, очищая меч и убирая его в ножны. Еще не все потеряно. В девяти случаях из десяти поражение у нас в голове. Что ж, поражение точно было в голове у его союзников, которые в панике бежали из Зала смирения. Чтобы привести их в чувство, потребовалась вся его харизма и немного Духов. По крайней мере к ним вернулась способность ясно мыслить, и по ставшим смертельно опасными улицам Чилдерсин двигался с внушительной охраной. Попытка следователей арестовать его с треском провалилась.

«Мне всего лишь нужен новый план. Более кровавый, чем предыдущий, но тут уж ничего не поделать. Мы слишком увязли во всем этом, чтобы теперь отступать. Я должен объединить своих союзников, чтобы они не попрятались по норам – и не заключили трусливую сделку с правосудием».

В первую очередь Чилдерсин собирался напомнить своей семье, кто здесь патриарх, и заручиться их поддержкой. Иначе они перегрызутся, как пауки в банке, желая занять его место.

Винодел был приятно удивлен, когда обнаружил, что толпа, осаждающая фамильный дом, существенно меньше, чем он ожидал. Следователей в пурпурной форме тоже нигде не было видно. Чилдерсин рассудил, что они, верно, слишком заняты восстановлением порядка. А участники осады удивились еще больше, когда в тыл им ударили превосходящие силы противника под предводительством человека, который, как они думали, забился в свои пещеры и боится даже нос высунуть.

К тому времени, как сражение завершилось, тихая улочка, некогда очаровавшая Неверфелл, растеряла всю свою прелесть. Штукатурка потрескалась, кровь запятнала глазурь фасадов. Чилдерсин переступил через тела, распростертые на пороге его дома, и постучал в дверь условным стуком.

Семья была несказанно рада его видеть. Все торопились сообщить Чилдерсину о том, что случилось за время его отсутствия. Услышав, что Зуэль вернулась, Чилдерсин сорвался с места и кинулся к лабораториям. Увидев, что Зуэль устроила в коридоре, ведущем к Утренней гостиной, Чилдерсин преисполнился гордости за племянницу – и вместе с тем горького разочарования. Он всегда знал, что его юная наследница – талантливый винодел и прирожденная интриганка. Увы, ей недоставало того, что Максим Чилдерсин ценил превыше всех остальных качеств, – верности семье. Теперь он окончательно в этом убедился.

Разъярить Вина куда проще, чем успокоить, как посеять хаос куда проще, чем установить порядок. Но Максим Чилдерсин много веков был виноделом, и это он научил Зуэль всему, что она знала. Он начал медленно продвигаться вперед, опутывая бочки напевными чарами. Родственники и без его помощи закуют усмиренные Вина в цепи и уберут обратно в лаборатории. А у него есть дела поважнее, например побеседовать с любимой племянницей.

Чернорабочие непрерывным потоком лезли из люка в полу, чтобы устремиться по веревочной лестнице в шахту. Все знали, что время поджимает, и не могли дожидаться, пока каждый доберется до верха. Сердце Неверфелл в страхе сжималось всякий раз, когда лестница – самая крепкая, что им удалось найти, – начинала скрипеть. Неверфелл неотрывно смотрела на веревки, гадая, выдержат ли они.

Далеко не все из тех, кто взбирался вверх по шахте, были чернорабочими. Дворцовые слуги с опрятными Лицами, выражавшими готовность услужить, явились чуть ли не в полном составе и тихо пристроились к очереди. К огромному облегчению Неверфелл, мастер Грандибль тоже пришел. Он щурился от яркого света и бережно прижимал к груди сумку с нежнейшими сырами, словно они были его детьми.

Злилась ли Неверфелл на старого сыродела? Нет, где-то в пути она растеряла всю злость, как монетки, забытые в прохудившемся кармане. И все же когда угрюмый взгляд мастера Грандибля остановился на ее лице, Неверфелл почувствовала, что у нее горят щеки.

– Да, я знаю, – ответила она на незаданный вопрос. – Мое лицо испорчено.

Челюсти мастера Грандибля заходили ходуном, и он впервые на памяти Неверфелл сменил Лицо. Из просто мрачного оно превратилось в воистину свирепое.

– Какой идиот тебе это сказал? – рявкнул он. – Испорчено? Да я их сам сейчас испорчу. – Он взял ее за подбородок и внимательно осмотрел. – Ну да, оно стало печальнее. И мудрее. Но нигде не подгнило. Ты наконец наращиваешь корку, как правильный сыр.

Глаза Неверфелл затуманились, она едва видела, как мастер Грандибль начал взбираться по лестнице и исчез в шахте.

– О нет! – испуганно воскликнула Зуэль. Все это время она стояла, прижавшись ухом к двери. – Я слышу дядю Максима! Я думала, его арестовало Следствие! Почему он здесь? Моя ловушка могла задержать остальных, но не его. Лезьте быстрее!

– Быстрее нельзя! – запротестовала Неверфелл.

Многие несли с собой детей – в сумках или заплечных мешках, другие тащили на закорках своих стариков и тех, кто не мог идти сам. Но слова Неверфелл потонули в испуганном гомоне, вырвавшемся из люка в полу. Чернорабочие, прежде соблюдавшие порядок, теперь ломились в Утреннюю гостиную, словно за ними гнался дикий зверь.

– Что происходит? – Неверфелл схватила за руку мальчишку-посыльного.

– Картографы! – задыхаясь, ответил он. – Картографы идут за нами. Не знаю, откуда они взялись, но их десятки. Они поют и размахивают своими инструментами. Мы пытались перегородить проход мебелью, но они просто снесли баррикаду.

– Ой! – Неверфелл прижала ладонь ко рту. – Как же я не подумала?

Ее глаза метнулись к стеклянной полусфере, которая еще недавно закрывала шахту.

– Неоткрытая пещера! Мы сняли печать, которая мешала летучемышиным Картографам ее обнаружить! Теперь они знают, где она, и, разумеется, уже сообщили остальным… Скоро здесь будут все Картографы Каверны!

– Как нам их задержать? – спросила Зуэль, по-прежнему прижимаясь ухом к двери.

– Возможно, у меня получится уговорить их уйти… или хотя бы подождать, – задумчиво произнесла Неверфелл. – Дворцовые слуги дали мне Духи, с помощью которых я смогу… ох, привлечь людей.

– Это очень здорово, Неверфелл, – с нарочитой невозмутимостью отозвалась Зуэль. – Вот только нам нужно добиться обратного эффекта!

Чернорабочие все прибывали, и в Утренней гостиной уже было не протолкнуться.

– Я последняя! – закричала худая женщина. – За мной никого! Закрывайте люк, они уже близко!

Люк опустили, запоры вернули на место. Чернорабочие дружно перевернули обеденный стол и положили его на люк, а дверь в туннели Чилдерсинов подперли буфетом.

– Забирайтесь быстрее!

Двадцать человек под лестницей. Пятнадцать. Десять. Двое.

Что-то глухо ударилось о люк, и обеденный стол подпрыгнул. В следующий миг задрожала дверь, словно кто-то врезался в нее плечом.

– Иди! – Зуэль подтолкнула Неверфелл к лестнице. – Забирайся, Неверфелл!

Времени на споры не было. Неверфелл схватилась за перекладину и начала подниматься.

Зуэль осталась одна в Утренней гостиной. Едва Неверфелл скрылась в шахте, буфет, загораживающий вход, отлетел в сторону. Хрустальные кубки разбились вдребезги, серебряные подносы, звеня, покатились по полу. В дверях стояли Чилдерсины с Максимом во главе.

Максим Чилдерсин переступил через обломки импровизированной баррикады с Лицом, какого Зуэль у него никогда не видела. Она инстинктивно догадалась, что дядя приберегал его для врагов семьи. Зуэль примерзла к месту, как напроказившая пятилетняя девочка. Вот только ей было уже не пять лет, и поблажек из-за возраста никто ей делать не собирался.

Она бросила вызов одному из величайших гроссмейстеров и потерпела поражение. Этого стоило ожидать. Теперь Неверфелл и ее сообщников стряхнут с лестницы, а потом Максим Чилдерсин пошлет своих людей в пустыню, чтобы убить тех, кто успел выбраться. Опять Зуэль выбрала себе противника не по росту.

Стоило ей об этом подумать, как перевернутый стол и доски пола затрещали и брызнули щепками. Сквозь дыру с рваными краями выглянули Картографы, глаза их горели огнем, в волосах застряли опилки.

Чилдерсины были вооружены мечами и кинжалами. Зато на стороне Картографов был эффект неожиданности, и какой! Чилдерсины шарахнулись назад. Картографы наступали, жужжа и мяукая, и тусклый свет поблескивал на секстантах.

– Загоните их обратно! – рявкнул Максим Чилдерсин опешившим родственникам. – Не дайте им с вами заговорить!

Он ударил ближайшего Картографа мечом, подавая пример домочадцам, и Зуэль, опомнившись, схватилась за лестницу и полезла вверх.

Она переставляла руки и ноги, стараясь не думать о том, что в любую секунду на лодыжке могут сомкнуться дядины пальцы. Только когда лестница дернулась и натянулась, Зуэль осмелилась посмотреть вниз. Метрах в пяти от нее взбирался по лестнице дядя Максим, ее наставник и покровитель. Зуэль не могла лезть быстрее – над ней было еще несколько человек. И перерезать веревки карманным кинжалом у нее бы тоже не получилось.

– Неверфелл! Кинь мне Духи!

На лице Неверфелл промелькнуло удивление, но тратить время на вопросы та не стала, послушно сунув руку в карман. Фиал блеснул каплей дождя, и Зуэль едва не свалилась в шахту, пытаясь поймать его на лету.

– Зуэль, – в голосе Максима Чилдерсина звучала мягкая укоризна, – неужели ты думаешь, будто моя воля столь слаба, что на меня подействуют Духи?

– Нет. – Зуэль дрожащими пальцами вытянула пробку и перевернула фиал, так что его содержимое пролилось вниз. – Но я думаю, что они подействуют на Картографов.

Капли Духов упали на голову и плечи Максима Чилдерсина. После крохотного затишья внизу все пришло в движение. В шахту набились Картографы, гогочущая масса, сверкая очками, ползла вверх. В считаные секунды они схватили Максима Чилдерсина за ноги и полы камзола и стянули с лестницы.

С громко бьющимся сердцем Зуэль наблюдала, как ее учитель исчезает в толпе Картографов. Чилдерсин тщетно пытался зацепиться за зеркальные стены шахты, чтобы спастись. Наконец Зуэль отвернулась и полезла вверх, мокрые от пота ладони скользили по перекладинам. Она невольно подумала, скольких Картографов убил ее дядя, чтобы сохранить эту шахту в тайне. И знают ли о его злодеяниях те, что внизу?..

Впрочем, даже если и знают, вряд ли их это волнует. Как не волнует и то, что минуту назад он зарубил их товарищей. Картографы по натуре своей не были злыми или мстительными и не желали причинить ему вред.

Они всего лишь хотели с ним поговорить.

Каверна распадалась на части.

Следовательница Требль знала это, чувствовала каждым нервом, каждой клеткой тела. Она слышала предвестников грядущего разрушения в каждом эхе, доносившемся из туннелей. Она ощущала их в дрожи земли, которая сотрясалась от далеких битв, где в ход шло оружие, припасенное на самый крайний случай. Она узнавала об этом из каждого доклада, которые приносили ей, как обрывки изорванного в боях знамени. И все же она металась раненым зверем, кричала и боролась с хаосом, отодвигая катастрофу и заставляя подчиненных бояться ее чуть больше, чем надвигающейся анархии.

– Как вы умудрились потерять целую армию бунтовщиков?!

Никто не знал, что ответить. На руках у Требль были голые факты. Орду чернорабочих успешно отогнали от ворот дворца. Потом успешно заблокировали в туннелях Нижнего города, отрезав им пути к отступлению в Рудники. И всего за час восставшие в полном составе благополучно испарились.

– Пошлите разведчиков! Отправьте туда…

Требль запнулась на полуслове. Она хотела отправить в туннели мальчишек-посыльных, чтобы они оперативно докладывали о происходящем. И в любой другой ситуации это было бы разумно. Вот только сейчас мальчишки-посыльные, как и все чернорабочие, представляли собой проблему.

Никогда прежде Требль не задумывалась, до какой степени Каверна полагается на молчаливый труд жителей Рудников. Снова и снова Следствию требовались люди для выполнения рутинных заданий – отнести записку, расчистить завалы, притащить камни из каменоломни, чтобы возвести баррикаду, доставить провизию, – и всякий раз Требль с досадой вспоминала, что чернорабочие им больше не подчиняются. Она чувствовала себя человеком, который лишился руки, но по привычке пытается ею пользоваться.

Чернорабочие, невидимые шестеренки Каверны, встали намертво. Никто не приводил в порядок улицы после сражений. Никто не закачивал воду в трубы. Никто не приносил корм для светильников-ловушек – и те уже потихоньку начинали мигать и гаснуть. Когда они потухнут, наступит удушливая темнота, но придворные продолжат рвать друг друга, как взбесившиеся хорьки.

– Отправляйся к Трущобам, – приказала Требль ближайшему подчиненному. – И возьми с собой еще двоих. Бунтовщики не могли растаять, как шоколад. Через полчаса жду с докладом.

Следователи ушли. Требль проводила их тяжелым взглядом. Она догадывалась, что в эту самую минуту они подумывают о том, как переметнуться на чужую сторону, оказавшись за пределами дворца. Хотя, возможно, они уже переметнулись. Требль вдруг ощутила острую потребность побыть в одиночестве и очистить голову. Во дворце осталась лишь одна комната, где воздух еще не пропитался страхом. Дойдя до зала для аудиенций, Требль обнаружила, что его никто не охраняет, и толкнула дверь.

Светильники слабо замерцали, прогоняя несговорчивую темноту. Белые стены и колонны делали зал похожим на усыпальницу. Усыпальницу великого дворецкого, а может, и всей Каверны.

Как у него получалось веками следить за тайными сговорами и планами и держать своих подданных в узде? Глупо было думать, что она сможет взять город под контроль после его смерти.

Краем глаза Требль заметила движение. Заостренные маятники, установленные для защиты трона, снова рассекали воздух, как в день смерти великого дворецкого. А в дальнем конце зала кто-то выдохнул так, словно долго задерживал дыхание. Светильник над троном пробудился к жизни, озарив того, кто занял место великого дворецкого. Этот человек был с ног до головы закован в доспехи, лицо его пряталось под маской с выпученными глазами. Клептомансер собственной персоной сидел на троне и целился из арбалета прямо в следовательницу Требль.

– Я знал, что рано или поздно ты придешь. – Голос Клептомансера был спокойным, как вода в подземном озере, не помнящем бурь. – Ты как охотничья собака, которая возвращается на могилу хозяина.

Требль, столько лет успешно избегавшая наемных убийц, мысленно обругала себя за неосторожность. Как она могла прийти сюда без оружия?! «Он не дождется, что я начну молить о пощаде, – угрюмо подумала Требль. – Я шла по жизни с высоко поднятой головой и уйду из нее точно так же».

– У меня нет времени болтать с ворами и убийцами, – надменно сказала она. – Стреляй или сдавайся.

– Пожалуй, я предпочту третий вариант, – невозмутимо ответил Клептомансер. – Я помогу тебе спасти Каверну. Ты слышишь ее предсмертные крики. Я тоже.

– И что ты можешь сделать? – Безнадежность ситуации обрушилась на Требль, спеленав ее черными крыльями. – Безумец с арбалетом, который даже имени своего не помнит.

– Ты единственная, кто пытается поддерживать порядок, – ответил Клептомансер. – Но ты видишь все вверх ногами. Чернорабочие восстали, и ты пытаешься раздавить их, запугать и добиться, чтобы они снова тебе подчинились. Придворные рвут друг другу глотки, и ты пытаешься урезонить их, заставить объединиться.

Чернорабочие, оставшиеся в Каверне, уже ощутили вкус бунта. Им нечего терять, кроме своих жизней, не знающих ничего, кроме тяжелой работы и нищеты. Страх тут больше не поможет. Тебе придется с ними договариваться. Придворные помешались от жадности и жажды власти. Доводов рассудка они не услышат. Тебе придется их запугать.

– Но как? – Требль было невыносимо смотреть, как грязный вор пятнает трон великого дворецкого, но его слова странным образом успокаивали ее, и она не могла отмахнуться от них, сочтя бредом сумасшедшего. – Что я могу предложить чернорабочим?

– Для начала спроси, что им нужно. Не сомневайся, они не станут медлить с ответом.

– А как мне запугать придворных? – Гордость мешала Требль признать, что ряды Следствия значительно поредели.

– Напугай их тем, кто страшнее восставших чернорабочих, опаснее их соперников, бессердечнее Чилдерсина и прочих тиранов. Напугай их мной.

Следовательница, сейчас я могу уничтожить всех в городе двадцатью разными способами. Последние десять лет я занимался не только бессмысленными кражами. Я готовился. В город перестала поступать вода, потому что я испортил механизм. И он не заработает, пока я его не починю. Дворцовые слуги поведали мне обо всех секретных приспособлениях великого дворецкого, включая те, что могут разрушить дворец до основания. Разумеется, у меня нет пороха, но едва ли он мне нужен, когда я располагаю запасом Настоящих Сыров. Головки Стакфолтера Стертона спрятаны в стенах по всему городу. Если они взорвутся, целые районы окажутся под водой – или задохнутся от ядовитых газов.

– Ты не посмеешь! – Охваченная яростью, следовательница Требль шагнула к трону. Ее не волновал устремленный в грудь арбалет и смертоносные маятники. – Если ты уничтожишь Каверну, то вместе с ней погибнут и Рудники. Ты сам погибнешь!

– Следовательница Требль, я именно тот, кем ты меня назвала. Я безумец. И все об этом знают. Так что придворные поверят моим угрозам. Рудникам, как я уже сказал, терять нечего. А теперь послушай, что происходит в городе. Я расскажу тебе, кто с кем сражается – и как их остановить. Я даже доставлю им твои послания. Они не отважатся закрыть глаза на наш ультиматум.

– Наш… ультиматум? – Следовательница Требль остановилась в нескольких сантиметрах от раскачивающегося маятника и почувствовала холодное движение воздуха на лице. У ее ног разверзлась пропасть безумия, но иного пути к спасению она не видела.

– Да, наш. Великого дворецкого убили, потому что он не был недоступен. Я собираюсь оставаться в тени. Сегодня я в первый и последний раз сижу на этом троне – и в первый и последний раз лично отдаю приказы. А это значит, что мне потребуется человек, который будет управлять городом за меня и выполнять мои поручения. Ты будешь моим лицом, моим голосом, моими руками.

– Но почему я?

– Потому что тебе знакомо понятие чести и ты как-то выжила с этим при дворе. Потому что ты пришла сюда не для того, чтобы занять трон. Потому что ты продолжаешь давно проигранную битву. И потому что я могу предсказать твои действия. Я знаю, что сейчас ты отправишься в свой кабинет и откроешь пакет с приказами, который я для тебя подготовил.

Требль хотела бы поспорить с Клептомансером, но на самом деле испытала огромное облегчение. Она вдруг поняла, что пришла в зал для аудиенций в отчаянной надежде услышать приказы, которые вернут ее жизни смысл. И она их получила.

После ухода Требль Клептомансер какое-то время еще сидел на троне, тщательно обдумывая ситуацию.

– Да, – сказал он сам себе. – Теперь я вижу, как будут развиваться события. Я сделал правильный выбор. Мой охотничий пес загонит кроликов в норы.

А значит, с этим покончено. Он достиг последней цели и теперь может открыть оставленное себе письмо. Клептомансер достал его из кармана, сломал печать и прочитал.

Если ты читаешь это, значит, у тебя получилось украсть Каверну. Твой большой план увенчался успехом. Наслаждайся плодами своего труда. Возможно, правда, что твой рассудок лежит в руинах и до конца жизни тебе не следует пить Настоящие Вина.

Клептомансер повертел письмо, надеясь отыскать тайные постскриптумы, поднес к свету, потряс, изучил печать – но, кажется, все, что он хотел себе сообщить, заключалось в этих строках. Значит, таков был его план?

Все его махинации внезапно подошли к концу. Клептомансер уставился на письмо невидящим взглядом.

В груди белой розой распускалось осознание.

Разумеется. Вот почему он стал легендарным вором, лучшим из лучших, мастером своего дела. Все это время его целью была Каверна, ужасная, непостижимая Каверна. Пока другие Картографы тщетно вздыхали о красоте ее вероломной географии, он решил завоевать ее хитростью.

Каверна, сама того не понимая, стала его соперницей и целью. Он обвел ее вокруг пальца, сразился с ней – и победил. Она, несомненно, придет в ярость, возненавидит его и попытается уничтожить, но он уже перехитрил ее, и теперь Каверне придется играть по его правилам. В отличие от прежних фаворитов, он стал ее повелителем, а не игрушкой, которую можно выбросить, когда она наскучит.

И все же впервые за десять лет Клептомансер ощутил пустоту в душе. «Я преуспел. Я выиграл. Город мой. И что же я собирался с ним делать?»

Жемчужный свет с каждой ступенькой становился все ярче и ярче. Неверфелл не разрешала себе смотреть вверх, но теперь она ясно различала грязь и ссадины на костяшках пальцев – так ясно, как никогда не позволяли видеть светильники-ловушки. Прохладный свежий воздух пел в ушах.

Вверх, стучало сердце. Вверх, вверх, вверх.

– Здесь нет ловушек… – испуганно произнес кто-то у нее над головой.

Конечно, нет. Откуда им взяться в зеркальной шахте?

– Они нам не нужны! – крикнула Неверфелл, голос жестяным эхом отразился от стен. – Они нам больше не понадобятся! Теперь мы можем дышать без них!

Неверфелл снова и снова наполняла легкие свежим воздухом, чувствуя, как они расправляются, в груди покалывало, лицо горело.

Затем сверху донесся странный звук – поток серебряных нот, завершившийся пронзительным присвистом.

– Что это? – в панике зашептались чернорабочие.

А Неверфелл ощутила, как по щеке скользнула теплая капля.

– Птица, – тихо ответила она, вытирая слезы. – Птица поет.

Где-то у нее над головой кто-то шумно вздохнул, потом взвыл и застонал. Чернорабочие снова заволновались.

– Это ветер! – объяснила им Неверфелл.

Она буквально сходила с ума от невозможности сию же минуту очутиться на поверхности. Ей стоило больших трудов не лезть вперед, расталкивая остальных.

– Не бойтесь! – подбадривала она их. – Я вам все покажу!

Наконец вместо очередной ступеньки ее рука схватила пустоту, и Неверфелл вылезла из шахты на каменистую площадку. Запрокинув голову, она увидела, что вверху нет потолка, совсем нет, нигде, даже далеко-далеко, и от счастья ей захотелось кричать. Всюду, насколько хватало глаз, простиралось серебристо-свинцовое небо. Облака, похожие на дым и огромные, как горы, накатывали волнами, в просветах мелькал серп чистого серебра. Неверфелл знала, что это луна. Вокруг выхода из шахты торчали из земли бесформенные скалы, они изгибались, словно хотели получше рассмотреть, кто потревожил их в предрассветный час. Некоторые смыкались, образуя подобие дверных проемов. Приглядевшись, Неверфелл поняла, что перед ней изъеденные дождем и ветром руины старого города. Над равниной темной громадой нависала гора, ее силуэт на фоне неба казался вырезанным из черной бумаги.

– Смотрите! Это… это… смотрите!

Неверфелл раскинула руки, словно цветок, раскрывающий лепестки навстречу небу. Потом она заметила, что все вокруг сидят на корточках и с опаской поглядывают по сторонам, как выращенные в клетке кролики. Никто не смотрел на небо. Все сидели, уткнув глаза в землю.

– Неверфелл… – Зуэль дернула ее за рукав. Поднять голову она не осмелилась. – Это и есть твой мир?

Неверфелл проглотила зарождавшийся в груди ликующий смех и заставила себя посмотреть на окружающий пейзаж глазами своих друзей, которые ежились от непонятного ветра и страшились холодного взгляда луны.

– Это всего лишь его часть. Дальше будет лучше. – Неверфелл повысила голос. – Идите за мной! Нам нужно поскорее спуститься вниз. Что бы ни происходило в Каверне, кто бы ни захватил власть, рано или поздно они пошлют кого-нибудь за нами.

Но поскорее не получилось. Чернорабочие испуганно переглядывались и цеплялись друг за друга. Некоторые вернулись к шахте и спустились вниз, предпочтя небу привычный сумрак подземного города. И Неверфелл не могла их остановить. Они пугались вороньего карканья, криков канюка, таинственных шорохов и свиста ветра среди скал.

Вокруг становилось все светлее, и Неверфелл чувствовала, будто у нее в груди надувается воздушный шарик. На серых камнях под ногами проступали другие цвета, а край неба медленно наливался янтарным, окрашивая в шафран подбрюшье облаков.

– Скорее надевайте очки! – предупреждающе крикнула она тем, кто шел за ней.

Чернорабочие принялись рыться в сумках и торопливо нацеплять очки с закопченными стеклами. Все, кто собирался покинуть Каверну, запаслись ими заранее, ведь неизвестно, как привыкшие к тусклому освещению глаза подземных жителей воспримут солнечный свет.

Но когда первые лучи солнца пронзили горизонт, все словно забыли о том, что им нужно бежать и прятаться. Небо на востоке лениво сменило цвет с густо-янтарного на нежно-персиковый с прожилками белых облаков, а ветер перестал беспокойно завывать и наконец определился, в какую сторону дуть. Мрачные темные скалы, повинуясь магии солнца, окрасились пурпурным, бордовым, охристым и серо-синим. Птицы мелькали черными молниями, а воздух был диким, бесконечным и словно спешил куда-то. Пахло нагретой пылью и высохшей росой, и все это были ароматы пробуждающегося мира.

Склон горы ложился под ноги, скалясь зубцами камней, и спускался к сине-золотым дюнам, за которыми ждал мир, где шелестели листвой деревья, журчали ручьи и шуршали прибрежной галькой моря.

Неверфелл не выдержала и побежала. Она поскальзывалась, спотыкалась, падала, но поднималась и бежала дальше, все быстрее и быстрее, ибо не было стен, которые могли ее остановить, или потолка, о который она могла удариться. Над головой было только небо, невыносимо синее, как глаза русалки. И ветер бежал вместе с ней.