* * *

Выражение «невидимая рука» — самый знаменитый образ в экономике. Автор этого оборота, Адам Смит, использовал его трижды, впервые — в 1776 году в «Исследовании о природе и причинах богатства народов». Он писал, что, инвестируя, человек «имеет в виду лишь свой интерес… преследует лишь собственную выгоду, причем в этом случае, как и во многих других, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения».

Ученые по сей день оживленно спорят, что подразумевал Смит под «невидимой рукой», но для современных экономистов метафора стала жить своей жизнью и, возможно, далеко отошла от смысла, который вкладывал в нее Смит. Теперь она означает, что, когда люди и компании конкурируют на рынке, результат оказывается полезным для общества: продукция производится эффективнее и потребляется людьми, которые ее больше всего ценят. Может быть, и существуют фанаты свободного рынка, которые полагают, что это точное описание фактического функционирования рынков, но в основном экономисты видят в нем, скорее, полезную отправную точку. Рынок способен хорошо распределять ресурсы, но это тенденция, а не строгое правило. «Невидимая рука» не всегда руководит нами, иногда требуется и «видимая рука» правительства.

Мы наблюдали много примеров этого влияния. Радар стал незаменимой гражданской технологией, но был разработан для военных целей и щедро профинансирован государством. iPhone — порождение капиталистического гения и, по некоторым параметрам, самый успешный продукт в истории — опирается на государственное финансирование вычислительной техники, компьютерных сетей, GPS и Всемирной паутины.

Некоторым важнейшим изобретениям, сформировавшим современную экономику, государство не просто помогло в процессе развития, а целиком их породило. Это, например, общества с ограниченной ответственностью, интеллектуальная собственность и, самое очевидное, государство всеобщего благосостояния как таковое.

Однако, если рынки могут давать сбой, может ошибаться и государственный регулятор. Японским женщинам десятилетиями отказывали в доступе к противозачаточным таблеткам, потому что этого не одобряли власти. Одним из самых больших препятствий, с которыми столкнулся Малком Маклин при внедрении контейнерных перевозок, явилась американская бюрократия в сфере грузоперевозок: чиновникам, видимо, казалось, что единственный приемлемый вариант — никогда ничего не менять. А когда ученые разработали криптографию с открытым ключом, замечательную технологию, которая делает возможной коммерцию в интернете, правительство США попыталось заткнуть им рты.

Порой государство создает основу для новых идей. Порой оно же становится главной помехой. А порой все гораздо сложнее, как это было с M-Pesa — проектом, чью судьбу определило начальное финансирование британского правительства и легкое пренебрежение со стороны кенийских властей. Танец государства и рынка не перестает удивлять. Иногда государство ведет, иногда отстраняется, иногда буквально оттаптывает ноги.

 

37. Банки

На оживленной лондонской Флит-cтрит, что напротив Чансери-лейн, есть каменная арка, пройдя через которую любой может перенестись в прошлое. Всего в нескольких метрах южнее, в тихом дворике стоит странная круглая часовня, а рядом с ней, на колонне, — статуя двух рыцарей на одной лошади. Часовня — это Темпл-черч, освященная в 1185 году в качестве лондонской резиденции монашеского ордена тамплиеров. Она важна не только с архитектурной, исторической и религиозной точки зрения. Это первый в Лондоне банк.

Рыцари-тамплиеры были монахами-воинами религиозного ордена с построенной на теологических принципах иерархией, миссией и этическим кодексом, прекрасно вооруженные и преданные вере. Как же их вовлекли в банковские игры?

Тамплиеры посвятили себя защите христианских паломников, следующих в Иерусалим. Город был взят во время первого Крестового похода в 1099 году, и туда, преодолевая тысячи километров, начали стекаться пилигримы со всей Европы. Любой паломник неизбежно сталкивается с трудностями. Нужно оплатить пищу на много месяцев, транспорт, жилье, и при этом желательно не носить с собой крупные суммы наличными, чтобы не привлекать разбойников. Тамплиеры обо всем позаботились. Человек мог оставить свои деньги в лондонской Темпл-черч и забрать их в Иерусалиме, а вместо наличных захватить с собой кредитное письмо. В эпоху Крестовых походов рыцари-тамплиеры играли роль Western Union.

Честно говоря, неизвестно, как тамплиеры заставили систему работать и защищали себя от мошенничества. Возможно, существовал секретный код, удостоверяющий документ и личность путешественника. Остается только догадываться. Но это не единственная тайна тамплиеров. Орден окутан легендами, и даже Дэн Браун использовал Темпл-черч в одной из сцен своей книги «Код Да Винчи».

Тамплиеры не первая в мире организация, оказывавшая такие услуги. Несколькими веками ранее при Танской династии в Китае использовали фэйцянь — «летающие деньги». Они представляли собой документ из двух частей, который позволял купцам оставлять прибыль в региональной конторе и забирать деньги уже в столице. Однако эту систему обслуживало государство, а тамплиеры были гораздо ближе к частному банку, хотя и находились в подчинении папы римского, вступали в союзы с королями и принцами по всей Европе и представляли собой группу монахов, давших обет бедности.

Рыцари-тамплиеры не только перевозили деньги на большие расстояния, они оказывали целый спектр достаточно современных финансовых услуг. Если человек хотел приобрести остров у западного побережья Франции, как сделал английский король Генрих III в 1200-х годах, купив остров Олерон к северо-западу от Бордо, тамплиеры могли выступить в роли посредников. Король в течение пяти лет выплачивал лондонскому Темплу двести фунтов в год, а когда его люди вступили во владение островом, тамплиеры позаботились, чтобы предыдущий владелец острова получил причитающуюся ему оплату. А английские королевские регалии, которые сегодня хранятся в лондонском Тауэре, в 1200-х годах находились в Темпле в качестве обеспечения ссуды. В данном случае тамплиеры действовали как элитный ломбард.

Орден тамплиеров, конечно, не остался банком Европы навсегда. После того как в 1244 году европейские христиане полностью утратили контроль над Иерусалимом, существование ордена потеряло смысл, и после всего он был распущен в 1312 году. Кто же заполнил вакуум банковских услуг?

Ответ на этот вопрос вы увидели бы воочию, если бы оказались в 1555 году на большой ярмарке в Лионе — крупнейшем во всей Европе рынке международной торговли, история которого уходит во времена древних римлян. Именно на этой ярмарке поползли слухи. Видите итальянского купца? Он ничего не покупает и не продает, но при этом сколотил состояние. Как? Ведь, кроме стола и письменного прибора, у него ничего нет. Пока шла ярмарка, он каждый день сидел, принимал других купцов, подписывал их бумаги и каким-то образом невероятно разбогател. Местных, откровенно говоря, все это крайне настораживало.

Для новой международной элиты — великих европейских купеческих домов — действия итальянца были совершенно приемлемы. Он выполнял очень важную роль: продавал и покупал долги, принося колоссальную экономическую пользу.

Система работала следующим образом. Купец из Лиона, который хотел приобрести, скажем, флорентийскую шерсть, мог пойти к этому банкиру и взять взаймы нечто под названием вексель. Этот вексель был кредитным билетом, долговой распиской, выраженной не во французских ливрах или флорентийских лирах, а в экю-де-марк — частной валюте, используемой данной международной сетью банкиров. Если бы лионский купец поехал во Флоренцию или отправил туда своего представителя, тамошние банкиры признали бы вексель от банкира в Лионе и с радостью обменяли его на местную валюту.

Таким образом, купец мог обменять не только валюту, но и свою кредитоспособность в Лионе на кредитоспособность во Флоренции, где о нем никто не слышал. Это ценная услуга — неудивительно, что загадочный банкир был богат. Каждые несколько месяцев представители сети встречались на больших ярмарках вроде лионской, сверяли книги, списывали друг у друга кредитные билеты и улаживали оставшиеся долги.

Современная финансовая система по-прежнему имеет много общего с такой сетью. Австралийка с кредитной карточкой может пойти в супермаркет, скажем, в Лионе — почему бы и нет? — и выйти оттуда с сумкой продуктов. Супермаркет связывается с французским банком, французский банк — с австралийским, а австралийский подтверждает платеж, радуясь, что с деньгами у этой женщины все в порядке.

Но у сети банковских услуг всегда имелась темная сторона. Превращая личные обязательства в долги, торгуемые в международном масштабе, средневековые банкиры создавали собственные, частные деньги, неподконтрольные европейским королям. Финансисты были богаты, могущественны и не нуждались в монете, которую чеканил суверен. Подобный механизм действует и сегодня. Международные банки образуют закрытую сеть взаимных обязательств, которая сопротивляется постижению и контролю. Масштаб деятельности позволяет обходить налоги и правила, а, поскольку их долги друг другу — вполне реальная разновидность частных денег, уязвимость банков ставит под угрозу всю мировую монетарную систему.

Человечество еще не придумало, что делать с этими банками. Без них, кажется, жить нельзя, но и с ними тоже не все благополучно. Государства продолжают искать способы обуздать банкиров. Иногда все сводится к невмешательству, но так бывает не всегда.

Случались и оригинальные попытки регулирования. Например, король Франции Филипп IV задолжал тамплиерам, а те отказались простить ему долги. В 1307 году в том месте, где сейчас находится станция Тампль парижского метрополитена, король совершил налет на орден, положивший начало серии атак по всей Европе. Тамплиеров пытали, заставляли признаваться во всевозможных грехах, какие только могла выдумать инквизиция. Орден был распущен папой римским. Лондонский Темпл сдали в аренду юристам, а последнего великого магистра ордена тамплиеров Жака де Моле сожгли в центре Парижа на глазах толпы.

 

38. Бритвы и лезвия

«На горизонте мысли видны облака, и сам воздух, которым мы дышим, преисполнен жизни, предсказывающей рождение удивительных перемен». Так начинается книга, написанная в 1894 году человеком, чьи идеи привели к формированию принципов работы современной экономики.

В книге утверждается, что «действующая система конкуренции» подпитывает «расточительность, бедность и преступность». Решение — новая система «равенства, добродетели и счастья», в которой всего одна корпорация, United Company, наиболее экономически эффективным образом производит все необходимое для жизни, то есть «пищу, одежду и жилье». Отрасли, которые «не вносят вклад» в необходимое для жизни, подлежат уничтожению. Простите, банкиры и юристы. Речь о вас.

Придет конец и деньгам. Вместо них ручной труд, необходимый для производства всего насущного, будет разделен «с идеальной справедливостью». Он должен занимать лишь примерно пять лет жизни человека, а оставшееся время освободится для интеллектуальных устремлений. Амбициозные люди станут соперничать не за материальное богатство, а за признание заслуг в увеличении «благополучия и счастья» ближнего.

План был даже более конкретным. Местом действия является город Метрополис, расположенный между озерами Эри и Онтарио, где Канада граничит со штатом Нью-Йорк. В Метрополис поступает энергия от гидроэлектростанции. Это единственный город в Северной Америке. Его граждане проживают в «исполинских многоквартирных домах… в масштабе таком величественном, какого еще не знала ни одна цивилизация». Здания округлые, 180 метров в ширину, и разделены в два раза более широкими «аллеями, проспектами и садами». В парках стоят «столпы из керамической плитки» с «куполами из цветного стекла с красивыми узорами». Они тянутся «бесконечно очаровательной галереей».

Я упомянул, что автор этой замысловатой утопии предложил идею, которая в результате сформировала нашу экономику. Как вы, наверное, догадались, ко всему описанному она отношения не имеет. Эта идея появилась у него годом позже. Его звали Кинг Кэмп Жиллетт, и изобрел он одноразовые лезвия для бритвы.

Если вы спросите, почему это так важно, вот иллюстрация. Если вы когда-либо покупали картриджи для струйного принтера, вас, вероятно, раздражала цена, почти равная стоимости самого принтера. Кажется, как такое возможно? Принтер — довольно большое и сложное устройство. Разве он может быть лишь немного дороже расходного материала — небольшого количества чернил в маленькой пластмассовой емкости?

На самом деле, конечно, принтер стоит гораздо дороже. Однако для производителя продавать аппаратуру по более низкой цене, а чернила по более высокой — разумная модель бизнеса. В конце концов, какая у покупателя альтернатива? Купить у конкурента новый принтер? Пока он будет хоть немного дороже картриджа для уже имеющегося, клиент будет с неохотой платить за картриджи.

Эта модель бизнеса известна как двухставочный тариф, а еще ее называют моделью «бритвы и лезвий», потому что именно в этом продукте она впервые обратила на себя внимание — привлечь человека выгодной ценой бритвы, а затем постоянно получать с него деньги, продавая новые лезвия по грабительским ценам.

Кинг Кэмп Жиллетт изобрел лезвия, благодаря которым это стало возможно. До этого бритвы были большими, массивными, к тому же довольно дорогими, поэтому затупившиеся лезвия не выбрасывали, а точили (или «правили»). Жиллетт понял, что, если придумать разумный надежный держатель, лезвия можно сделать намного тоньше и дешевле в производстве.

До двухтарифной модели Жиллет додумался не сразу, и сначала дорогими были обе части. Бритва стоила пять долларов — почти треть недельной зарплаты обычного рабочего. Философская озабоченность «расточительностью» и «бедностью», видимо, не мешала изобретателю принимать деловые решения. Цена оказалась запредельной, и в каталоге Sears за 1913 год даже напечатали извинение в том, что по закону они не имеют права снизить цену, а также сердитое замечание: «Gillette Safety Razors добавлены в каталог для удобства некоторых наших клиентов, которые хотят получить именно эту бритву. Мы не утверждаем, что она принесет вам большее удовлетворение, чем дешевые безопасные бритвы, указанные на этой странице».

Модель дешевых бритв и дорогих лезвий сложилась позже, когда срок действия патентов истек и конкуренты перешли к действию. Сегодня двухтарифные цены можно встретить повсюду. Возьмем PlayStation 4. Каждый раз, когда Sony продает эту приставку, она теряет деньги: розничная цена устройства меньше, чем затраты на производство и дистрибуцию. Но для нее это нормально, потому что прибыль компания получает, когда владелец PlayStation 4 покупает игры. А как насчет Nespresso? Nestle делает деньги не на самой кофеварке, а на картриджах.

Очевидно, что для работы такой модели нужно каким-то образом помешать клиентам пользоваться дешевыми неоригинальными лезвиями. Одно решение юридическое — защитить лезвия патентом. Но патенты не длятся вечно, поэтому такие бренды, как Nespresso, уже сейчас сталкиваются с конкурентами, которые продают дешевые альтернативы. Некоторые прибегают к другому решению, технологическому. Точно так же, как чужие игры не работают на PlayStation, некоторые кофейные компании оборудуют свои машины сканерами чипов, чтобы не позволить вам украдкой заварить чашку неоригинального напитка.

Двухтарифная модель ценообразования включает и так называемые затраты на переход. Хотите заварить кофе другого бренда? Покупайте другую кофеварку. Этот подход особенно популярен в отношении цифровых товаров. Если у вас уже есть огромная библиотека игр для PlayStation или книг для Kindle, переключиться на другую платформу очень сложно.

Затраты на переход необязательно финансовые, иногда они принимают форму времени или трудозатрат. Скажем, если я уже знаком с Photoshop, мне может быть проще заплатить за дорогое обновление, чем купить дешевую альтернативу, которую придется заново осваивать. Поэтому продавцы программного обеспечения заманивают клиентов бесплатными пробными версиями, а банки и коммунальные компании — сниженными начальными ставками. Когда цена незаметно вырастет, некоторые потребители не станут ничего менять.

Затраты на переход могут быть и психологическими, проистекающими из лояльности к бренду. Если отдел маркетинга компании Gillette убедит меня, что аналогичные лезвия бреют хуже, я с радостью буду приплачивать за использование оригинального фирменного продукта. Возможно, это объясняет любопытный факт: после того как патенты Gillette истекли и конкуренты получили возможность выпускать совместимые лезвия, прибыль компании выросла. Возможно, к тому времени клиенты уже привыкли думать, что Gillette — элитная марка.

Впрочем, двухтарифная модель, пионером которой стал Жиллетт, крайне неэффективна, и экономисты недоумевают, почему покупатели на нее соглашаются. Самое правдоподобное объяснение заключается в том, что она сбивает с толку: люди либо не понимают, что их потом будут использовать, либо понимают, но им сложно выбрать лучшую альтернативу. Это именно та ситуация, когда ожидаешь, что государство вмешается и внесет ясность. Так бывает во многих других случаях, когда рекламируемая цена — лукавство: при обязательных дополнительных затратах или, например, скидках предварительно завышенной цены.

Регулирующие органы во всем мире пытаются выработать правила, которые положат конец сбивающей с толку монополии, хотя придумать что-то действенное оказалось непросто. Наверное, это неудивительно, ведь двухтарифное ценообразование зачастую не хитрая приманка, а вполне разумный и эффективный способ покрыть расходы компании. Например, поставщик электроэнергии мог бы взимать крупные суммы за поддержание подключения к сети, а потом — меньшую цену за поставленный киловатт/час. Такая схема ценообразования вполне разумна, но клиентам все равно сложно было бы понять, что для них выгоднее.

Поразительно, что циничная модель бритвы и лезвий — взимать с клиентов оплату за базовые вещи вроде чернил и кофе — очень близка по духу придуманной Кингом Кэмпом Жиллеттом единой United Company, которая создает все необходимое для жизни по минимальной стоимости. В цветистом заключении к своей книге Жиллетт достигает новых высот высокопарности: «Приходи ты, приходите все, вступайте в ряды всеохватывающей Объединенной народной партии… Давайте же разорвем кокон, который держит в оковах человеческий интеллект, и пусть полярная звезда каждой мысли осветит истины мироздания». Очевидно, вдохновить новую модель бизнеса легче, чем новую модель общества.

 

39. Налоговый рай

Хотите платить меньше налогов? Один из способов — приготовить сэндвич. Конкретнее, «двойной ирландский с голландским». Допустим, вы американец. Вы создаете компанию на Бермудских островах и продаете ей свою интеллектуальную собственность. Затем она открывает дочернее предприятие в Ирландии. Теперь создаем в Ирландии еще одну компанию, которая будет выставлять счета, напоминающие доходы ваших европейских операций. Открываем компанию в Нидерландах. Вторая ирландская компания переводит этой голландской компании деньги, а та немедленно отправляет их первой ирландской компании. Той самой, штаб-квартира которой находится на Бермудах.

Вам скучно и вы уже запутались? Отчасти в этом весь смысл. Двухтарифное ценообразование, которое сбивает с толку клиентов, просто образец простоты по сравнению с трансграничным налоговым законодательством. Офшоры в этом крайне заинтересованы, поэтому в финансовых потоках разобраться в лучшем случае крайне сложно, а в худшем — ничего не поймешь. Головоломные бухгалтерские приемы позволяют международным корпорациям, например Google, eBay и IKEA, свести к минимуму налоговое бремя, причем совершенно законно.

Конечно же, людей это раздражает. Налоги напоминают взносы в клубе. Нечестно уклоняться от них, при этом ожидая преимуществ и услуг, которые этот клуб дает членам: оборону, полицию, дороги, канализацию, образование и тому подобное. Но офшоры имели такой дурной имидж не всегда. Иногда они становились безопасной гаванью для преследуемых меньшинств, позволяя спастись от тирании на родине. Евреи из нацистской Германии, например, имели возможность попросить скрытных швейцарских банкиров спрятать их деньги. Но те вскоре подмочили свою репутацию, с неменьшим удовольствием пряча золото, украденное самими нацистами, и неохотно возвращая его жертвам ограбления.

Сегодня к офшорам противоречивое отношение по двум причинам: минимизация налоговых затрат и уклонение от уплаты налогов. Минимизировать налоговое бремя разрешено: в этом суть двойного ирландско-голландского сэндвича. Так как законы едины для всех, малые предприятия и даже простые люди могут создавать законные структуры в обход границ. Они просто не зарабатывают достаточно, чтобы окупить затраты на бухгалтеров.

Если же обыватель хочет платить меньше налогов, варианты ограничены различными формами уклонения, а это уже нелегально. Сюда входит и мошенничество с налогом на добавленную стоимость, и незадекларированная работа с оплатой в конверте, и провоз лишних сигарет через зеленый таможенный коридор. Британские налоговые власти признают, что уклонение от налогов во многом сводится к бесчисленным нарушениям такого рода, часто мелким, а не к действиям богачей, которые доверили свои деньги банкирам, доказавшим, что они умеют держать язык за зубами. Сложно утверждать наверняка. Если бы удалось точно измерить масштаб проблемы, ее бы не существовало.

Неудивительно, что банковская тайна, видимо, родилась в Швейцарии. Первые известные правила, ограничивающие число ситуаций, когда банкиры могут делиться информацией о своих клиентах, были приняты еще в 1713 году Большим советом Женевы. Настоящий взлет швейцарских банков пришелся на 1920-е годы, когда многие европейские государства резко повысили ставку налога, чтобы расплатиться с долгами времен Первой мировой войны, и многие богатые европейцы стали искать способы припрятать свои состояния. Признавая роль банковской тайны для национальной экономики, в 1934 году Швейцария удвоила ее надежность: раскрытие банкирами финансовой информации стало преступлением.

В наши дни эвфемизмом налогового рая является «офшор», хотя у Швейцарии нет выхода к морю. Постепенно налоговые гавани начали появляться на островах, например на Джерси и Мальте, а самые знаменитые — на Карибских островах. На то есть причины, связанные с логистикой. Маленький остров не слишком подходит для производства и сельского хозяйства, поэтому финансовые услуги здесь представляют собой очевидную альтернативу. Однако настоящее объяснение роста популярности офшоров историческое: это распад европейских империй в течение нескольких десятилетий после Второй мировой войны. Не желая явно субсидировать Бермудские и Британские Виргинские острова, Великобритания побуждала эти государства развивать финансовые услуги, подключенные к Лондону. Однако финансовая помощь все равно поступала. Она была косвенной и, наверное, случайной, а налоговые доходы текли на острова постоянно.

Экономист Габриэль Цукман придумал хитроумный способ оценки богатств, скрытых в банковской системе офшоров. Теоретически, если сложить активы и пассивы, декларируемые всеми глобальными финансовыми центрами, баланс должен сходиться, но этого не происходит. Каждый центр, как правило, сообщает о том, что пассивы больше. Цукман занялся подсчетами и обнаружил, что в мировом масштабе они превышают суммарные активы на 8 процентов. Это говорит о том, что как минимум 8 процентов мирового богатства незаконно скрывают. Другие методы подсчета дают еще более высокие оценки.

Проблема особенно остро стоит в развивающихся странах. Так, по данным Цукмана, в офшорах скрыто 30 процентов богатств Африки. Он вычислил ежегодное недополучение налоговых поступлений, которое составило 14 миллиардов долларов. На эти деньги можно построить множество школ и больниц.

Решение Цукмана — прозрачность. Необходимо создать глобальный реестр, в котором будет указано, кто и что должен, и тем самым положить конец секретности банков и анонимности корпораций и трестов. Это помогло бы бороться и с уклонением от налогов. Однако минимизация налоговых затрат — более тонкая и сложная проблема.

Для того чтобы понять это, представим, что я владею пекарней в Бельгии, сыроварней в Дании и магазином с сэндвичами в Словении. Я продаю сэндвич с сыром и зарабатываю на этом один евро. Сколько налогов с этого дохода я должен заплатить в Словении, где я продал сэндвич, в Дании, где сделан сыр, и в Бельгии, где выпечен хлеб? Очевидного ответа нет. Когда увеличение налогов в 1920-х годах столкнулось с растущей глобализацией, Лига Наций разработала протоколы для решения такого рода вопросов. Они оставляли компаниям некоторую свободу выбора, где декларировать прибыль. Такой подход обоснован, но он открыл двери для сомнительных бухгалтерских фокусов. Например, одна тринидадская компания продала сестринской компании шариковые ручки по 8,5 тысячи долларов за штуку. В результате в Тринидаде, где налоги низкие, был задекларирован больший доход, а в государстве с более обременительным налоговым режимом — меньший.

Большинство трюков не столь очевидны, и их сложно оценить количественно. Тем не менее Цукман считает, что 55 процентов доходов компаний, расположенных в США, проходят через некие сомнительные юрисдикции, например Люксембург или Бермуды, и это обходится американским налогоплательщикам в 130 миллиардов долларов в год. По другой оценке, потери развивающихся стран во много раз превосходят суммы, получаемые ими же в виде иностранной помощи.

Можно придумать разные решения, скажем декларировать доходы в глобальном масштабе и на уровне национальных правительств выработать способ определения, где и какие доходы облагать налогом. Аналогичная методика уже действует при распределении национальных доходов, полученных американскими компаниями, между отдельными штатами.

Для того чтобы заняться офшорами, нужна политическая воля. В последние годы заметны некоторые инициативы, особенно со стороны Организации экономического сотрудничества и развития, но они пока довольно «беззубые». Наверное, не стоит этому удивляться, учитывая, какие силы вовлечены в этот процесс. Умные люди больше заработают, воспользовавшись лазейками, чем пытаясь их закрыть. Для отдельных правительств это стимул соревноваться за понижение налогов, так как лучше получить меньший процент от чего-либо, чем ввести большой процент и остаться ни с чем. Для крохотных, поросших пальмами островов иногда имеет смысл даже нулевая налоговая ставка, так как местная экономика получает мощный толчок от возникшего в результате бума юридической и бухгалтерской отрасли.

Может быть, самая большая проблема состоит в том, что налоговые гавани в основном приносят выгоду финансовым элитам, в том числе некоторым политикам и многим их спонсорам. А избиратели не очень настаивают на решении проблемы, так как она скучная и запутанная.

Кто-нибудь хочет сэндвич?

 

40. Этилированный бензин

Этилированный бензин безопасен. Его изобретатель Томас Миджли был в этом совершенно уверен. На пресс-конференции на глазах скептически настроенных репортеров он театральным жестом достал емкость с тетраэтилсвинцом — добавкой, о которой шла речь, — и вымыл им руки. «Я ничем не рискую, — объявил Миджли. — И если бы даже я делал это каждый день, тоже не рисковал бы».

Наверное, Миджли все-таки покривил душой. Он мог бы упомянуть, что недавно несколько месяцев провел во Флориде, поправляя здоровье после отравления свинцом.

Некоторым людям, которые занимались производством изобретенного Миджли вещества, повезло меньше, поэтому темой заинтересовались журналисты. Однажды в четверг, в октябре 1924 года, у Эрнеста Элгерта, рабочего на фабрике Standard Oil в Нью-Джерси, начались галлюцинации. В пятницу он уже бегал по лаборатории и кричал от ужаса. В субботу сестра опасно неуравновешенного Элгерта позвонила в полицию. Его отвезли в больницу и насильно обездвижили. В воскресенье он умер. В течение недели то же самое произошло с четырьмя его коллегами по лаборатории, и еще тридцать пять оказались в больнице. Всего там работало сорок девять человек.

Все это ничуть не удивило других сотрудников завода. Они давно знали, что тетраэтилсвинец опасен. Лабораторию, где его разрабатывали, прозвали «дом с дурацким газом». Не шокировало это и компании, вовлеченные в добавление тетраэтилсвинца в бензин, — Standard Oil, General Motors и корпорацию Du Pont. Первый конвейер в Огайо уже закрывали после двух смертельных случаев. На третьем заводе, в другом районе Нью-Джерси, тоже были жертвы. Рабочих преследовали галлюцинации: им виделись насекомые, и они пытались их прихлопнуть. Лабораторию стали называть «домом бабочек».

Сегодня этилированный бензин запрещен почти повсеместно. Это одно из многих ограничений, которое формирует современную экономику. Тем не менее «ограничение» стало бранным словом. Политики часто обещают отменить их, и редко слышишь, чтобы кто-то призывал увеличить их число. Ограничения — это компромисс между защитой человека и дополнительными издержками для бизнеса, и изобретение этилированного бензина было одним из первых случаев, когда такой компромисс вызвал в обществе яростные разногласия.

Ученые забеспокоились: разумно ли добавлять в бензин свинец, если машины изрыгают выхлопы на городские улицы? На это Томас Миджли беззаботно ответил, что «на среднестатистической улице, вероятно, свинца будет так мало, что ни его, ни его абсорбцию выявить будет невозможно». Основывалось ли такое равнодушие на каких-то данных? Вовсе нет. Ученые настаивали на правительственном расследовании и добились своего, но финансирование мероприятия было поручено General Motors с условием, что компании придется согласиться с результатами.

Отчет вышел в разгар шумихи вокруг отравленных коллег Эрнеста Элгерта и отрицал вред тетраэтилсвинца для здоровья. Общественность встретила его со скепсисом. В мае 1925 года правительство под этим давлением организовало в Вашингтоне конференцию. Эта схватка решала многое. В одном углу — Франк Говард, вице-президент Ethyl Corporation, совместного предприятия General Motors и Standard Oil. Он называл этилированный бензин «даром божьим» и утверждал, что «постоянное развитие топлива для двигателей важно для нашей цивилизации». В другом углу — доктор Элис Гамильтон, ведущий в стране специалист по свинцу. Она утверждала, что этилированный бензин — это ненужный риск. «Там, где есть свинец, — говорила она, — даже под самым строгим надзором рано или поздно появляется отравление».

Гамильтон знала, что свинцом люди травились тысячи лет. В 1678 году рабочие, делавшие свинцовые белила для красок, по описаниям современников, страдали от недомоганий, в том числе «головокружений с постоянными сильными болями в области бровей, слепотой и отупением». Во времена Древнего Рима по свинцовым трубам проводили воду: от латинского названия свинца plumbum возникло английское слово plumber — водопроводчик. Уже тогда находились люди, которые понимали, что это небезопасно. «Вода, проводимая по глиняным трубам, полезнее, чем проходящая по свинцовым, — писал две тысячи лет назад инженер-строитель Витрувий. — В этом можно убедиться, наблюдая за рабочими, занимающимися свинцом. У них бледная кожа».

В конце концов правительство решило проигнорировать Элис Гамильтон и Витрувия. Этилированному бензину дали зеленый свет. Полвека спустя государство передумало, а через пару десятилетий после этого экономист Джессика Рейес отметила интересный факт: стало сокращаться количество преступлений с применением насилия. Возможных причин этого явления много, но Рейес предложила такое объяснение. Мозг ребенка особо подвержен хроническому отравлению свинцом. Может быть, дети, которые не дышат парами этилированного бензина, во взрослом возрасте совершают меньше преступлений?

Различные штаты США выводили этилированный бензин из употребления в разное время. Рейес сравнила даты принятия законов о чистом воздухе с последующими показателями числа преступлений и пришла к выводу, что снижение уровня преступности больше чем наполовину, на 56 процентов, связано с тем, что машины перешли на неэтилированный бензин. Конечно, это не доказывает, что использование этилированного бензина было ошибкой. В бедной стране власти могут прийти к выводу, что загрязнение — это та цена, которую стоит заплатить за прогресс. Потом, после того как доходы вырастут, они решат, что можно позволить себе ввести законы по защите окружающей среды. У экономистов есть название для этого принципа: он называется «экологическая кривая Кузнеца», .

В случае этилированного бензина на такой компромисс идти не стоило. Действительно, благодаря добавке свинца коэффициент сжатия в двигателе повышается, что увеличивает мощность автомобиля. Но похожий эффект дает этанол, который при этом не влияет на мозг, если только его не пить. Почему же General Motors продвигала не этанол, а тетраэтилсвинец? Циники могут заметить, что гнать спирт из зерна умеет любой старый фермер: его нельзя запатентовать и выгодно контролировать его распространение, а тетраэтилсвинец можно.

Есть и другой способ оценить экономическую выгоду от применения этилированного бензина: нужно поинтересоваться, сколько стоит переоборудовать машины на неэтилированное топливо после вступления в силу законов о чистом воздухе. Джессика Рейес взялась за расчеты. Оказалось, это стоит примерно в двадцать раз меньше, чем цена всех преступлений, не учитывая других затрат, понесенных из-за отравления детей свинцом. В школе, например, они получили меньше знаний.

Почему же в США так долго придерживались неправильного решения? Произошла типичная история об оспоренных научных данных и проволочках с введением правил, как было с асбестом, табаком и многими другими вещами, которые медленно нас убивают. В 1920-х годах правительство призвало продолжить исследования, и еще четыре десятилетия этим вопросом занимались ученые, спонсируемые Ethyl Corporation и General Motors. Политика предотвращения конфликта интересов в американских университетах сформировалась лишь в 1960-х годах.

Сегодня предостаточно угроз для здоровья людей. Безопасна ли генетически модифицированная пища? А как насчет наночастиц? Вызывает ли технология Wi-Fi рак? Как отличить мудрые слова Элис Гамильтон от необоснованных опасений чудаков-ретроградов? Такие катастрофы, какой обернулось применение этилированного бензина, преподали нам урок об исследованиях и принятии правил, но слишком оптимистично думать, что проблема решена полностью.

А что же ученые, которые придумали добавлять в бензин свинец? По всем свидетельствам, Томас Миджли был добродушным человеком и, может быть, даже сам верил в то, что можно каждый день мыть руки тетраэтилсвинцом, и ничего не случится. Но его изобретательская жилка оказалась губительной для многих. Вторым его крупным вкладом в цивилизацию были хлорфторуглероды (CFC) для холодильной техники, разрушающие озоновый слой.

После пятидесяти страдающий полиомиелитом Миджли применил свой изобретательский ум, чтобы поднять ослабевшее тело с постели. Он придумал хитроумную систему блоков и веревок. Они запутались вокруг его шеи, и он задохнулся.

 

41. Антибиотики в животноводстве

На маленькой обветшалой свиноферме близ Уси в китайской провинции Цзянсу из такси выходит иностранец. Семья удивлена: они живут в конце разбитой дороги, ведущей через рисовые поля, и иностранные гости, которые приезжают на такси и просят разрешения зайти в туалет, — редкостное зрелище.

Незнакомца зовут Филип Лимбери. Он возглавляет агитационную группу под названием Compassion in World Farming и приехал на ферму не для того, чтобы ругать крестьян за условия содержания свиней, хотя они и удручают. Свиньи набиты в клетки, и им негде развернуться, но ведь и люди живут немногим лучше: туалет, как оказалось, представляет собой яму в земле между домом и свинарником. Лимбери здесь, чтобы узнать, не загрязняет ли свиной помет местные водоемы. Он пытался посетить крупные коммерческие фермы поблизости, но там его видеть не захотели. Поэтому он превратился в специалиста по семейным свинарникам.

Крестьяне рады поговорить. Да, они сбрасывают отходы в реку. Да, это запрещено. Но ничего страшного — можно подкупить чиновника. Затем Лимбери замечает гору ампул. Он рассматривает их. Это антибиотики. Их прописал ветеринар? Нет, объясняет крестьянка. Чтобы купить антибиотики, рецепт не нужен, а услуги ветеринара в любом случае стоят дорого. А препараты дешевые. Она регулярно вводит их свиньям и надеется, что благодаря этому они не заболеют.

Эта крестьянка не исключение. Тесные и грязные фермы — благодатная почва для развития болезней, но с помощью постоянных низких доз антибиотиков ситуацию удается держать под контролем. А еще от антибиотиков животные тучнеют. Ученые изучают кишечную микрофлору, чтобы выяснить причину этого явления, но для фермеров это не столь важно: главное, что жирные животные приносят больше денег. Неудивительно, что здоровым животным антибиотиков вводят больше, чем больным людям. В крупных развивающихся экономиках, где с увеличением доходов растет спрос на мясо, применение сельскохозяйственных антибиотиков в течение двадцати лет удваивается.

Широкое нецелевое применение антибиотиков не ограничивается сельским хозяйством. Многие врачи тоже не без греха, а ведь они-то должны знать, что делают. Обязаны понимать ситуацию и регулирующие органы, которые позволяют людям покупать антибиотики без рецепта. Но бактериям безразлично, кто виноват. Они активно вырабатывают резистентность к лекарствам, а специалисты в области здравоохранения опасаются, что мы входим в постантибиотическую эпоху. В недавнем обзоре говорилось, что устойчивые к лекарствам микроорганизмы к 2050 году будут убивать до десяти миллионов человек в год — это больше, чем в настоящее время умирает от онкологических заболеваний. Вред от потери эффективности антибиотиков сложно измерить деньгами, но в обзоре такую попытку предприняли и получили 100 триллионов долларов. Если вы думаете, что сейчас делают все возможное, чтобы сохранить целительные свойства антибиотиков, вы, к сожалению, ошибаетесь.

История антибиотиков началась с большого везения. Молодой человек по имени Александр Флеминг зарабатывал на жизнь скучной работой в сфере доставки. Но после того как умер его дядя, он получил достаточно денег, чтобы уволиться и поступить в Медицинскую школу Больницы Девы Марии в Лондоне. Там он стал ценным членом стрелкового клуба. Капитан команды не хотел терять Флеминга, когда тот закончил учебу, и устроил его на работу. Так Флеминг стал бактериологом. В 1928 году Флеминг собирался на праздники домой в Шотландию и, уезжая, не помыл чашки Петри. Когда он вернулся, произошло знаменательное событие. Он заметил, что одна из чашек в его отсутствие заплесневела и плесень убила бактерии, которые он в ней выращивал.

Флеминг попытался разобраться в причинах этого явления и вырастил больше плесени, но он не был химиком и не смог понять, сколько ее нужно. Он опубликовал свои наблюдения, но в то время никто не обратил на них внимания. Прошло десять лет, и удача улыбнулась еще раз. В Оксфорде Эрнст Чейн просматривал старые медицинские журналы и случайно наткнулся на статью Флеминга. А Чейн, бежавший из нацистской Германии еврей, был химиком, причем химиком блестящим.

Чейн и другой ученый, Хоуард Флори, решили выделить и очистить достаточное количество пенициллина для дальнейших экспериментов. Им потребовались сотни литров заплесневелой жидкости, а их коллега Норман Хитли соорудил замысловатого вида аппарат, состоявший из бидонов для молока, ванн, керамических медицинских суден, предоставленных местной гончарной мастерской, резиновых трубок, питьевых бутылочек и дверного звонка. Все это сооружение обслуживали шесть женщин — «пенициллиновых девушек».

Первым пациентом, получившим экспериментальную дозу, стал сорокатрехлетний полицейский, который поцарапал щеку, обрезая розы, и получил заражение крови. Импровизированная система Хитли не могла производить пенициллин с достаточной скоростью, и мужчина умер. Но к 1945 году пенициллин, первый массовый антибиотик, начал сходить с конвейера. Чейн, Флори и Флеминг получили Нобелевскую премию, и Флеминг, воспользовавшись возможностью, сделал предостережение.

«Несложно, — отметил он, — вывести в лаборатории устойчивые к пенициллину микробы, если подвергать их воздействию концентраций антибиотика, недостаточных для того, чтобы их убить». Флеминг беспокоился, что «несведущие люди» будут принимать слишком малые дозы и позволят развиться резистентным бактериям. Но проблемой оказалось не невежество. Мы осознаем риск, но все равно принимаем препараты.

Допустим, я заболел. Не исключено, что болезнь вызвана вирусом, а значит, антибиотики не помогут. Даже если это бактериальная инфекция, организм, вероятно, с ней справится сам. Но если существует хоть какой-то шанс, что антибиотики ускорят выздоровление, есть стимул их принимать. Или, предположим, у меня есть свиноферма. Регулярно давать моим свиньям низкие дозы антибиотиков — прекрасный способ вывести устойчивые штаммы бактерий. Но это не моя печаль. Единственный стимул для меня — позаботиться о том, чтобы прибыль от инъекций была больше, чем расходы на препараты. Это классический пример трагедии общин: отдельные люди рационально преследуют собственные интересы, что в конце концов приводит ко всеобщей катастрофе.

До 1970-х годов ученые продолжали открывать все новые антибиотики: когда бактерии становились резистентными к одному типу, вводили другой. Но затем поток разработок иссяк. Возможно, новейшие антибиотики начнут появляться снова: некоторые исследователи, например, предложили многообещающую методику — искать противомикробные соединения в почве. Однако, опять же, все дело в стимулах. На самом деле миру нужен новый антибиотик, который поставят на полку и будут использовать только в самом крайнем случае. Но продукт, который не используется, не слишком прибылен для фармацевтических компаний, поэтому нам придется придумать вескую причину, чтобы подтолкнуть исследования.

Еще нужны новые, более продуманные правила использования новых антибиотиков как врачами, так и фермерами. Дания показала, что сделать это можно: страна славится беконом и строго контролирует применение антибиотиков в свиноводстве. Видимо, один из подходов — улучшить другие правила, чтобы содержание животных в большей мере отвечало требованиям гигиены, и снизить тем самым заболеваемость. Недавние исследования показали, что если животных держать в лучших условиях, постоянные низкие дозы антибиотиков мало влияют на их рост.

У крестьянки из Уси благие намерения, и она явно не осознает последствий злоупотребления антибиотиками. Но даже если бы она их понимала, у нее все равно были бы экономические стимулы ими злоупотреблять. Именно это и нужно изменить.

 

42. M-Pesa

Пятьдесят три афганских полицейских посмотрели на сообщение в своих телефонах и решили, что произошла какая-то ошибка. Они знали, что в 2009 году начали участвовать в пилотном проекте по выплате заработной платы в государственном секторе через новую мобильную систему M-Paisa. Но, может быть, они упустили приятную мелочь — повышение зарплаты участникам? Или кто-то неправильно указал начисленную сумму? Если верить сообщению, жалование существенно увеличилось.

На самом деле сумма была именно такой, какая полагалась им и раньше, но до этого они получали зарплату наличными, и ее передавали из министерства через старших офицеров. И по пути часть денег, примерно 30 процентов, растворялась. Кстати, в министерстве скоро поняли, что одного из десяти полицейских, которому исправно вручали наличными зарплату, вовсе не существовало.

Полицейские очень обрадовались тому, что стали вдруг получать жалование целиком. Их командиры радовались гораздо меньше, так как потеряли свою долю. Говорят, один из них пришел в такое раздражение, что предложил избавить своих сотрудников от проблем с использованием M-Paisa. «Давайте мне телефоны и PIN, — предложил он, — и я получу вашу зарплату сам».

Афганистан принадлежит к числу развивающихся стран, экономики которых в настоящее время преобразуются благодаря мобильным деньгам — возможности отправлять платежи с помощью текстовых сообщений. Вездесущие киоски, где можно пополнить счет мобильного телефона по предоплатному тарифу, в сущности, работают как отделения банков: кладешь наличные, и агентство отправляет тебе СМС, прибавляя эту сумму к твоему балансу. Или отправляешь агенту СМС, а он выдает наличные. Текстовым сообщением можно перевести часть баланса другому человеку.

Истоки этого изобретения разнообразны. Впервые прижилось оно в Кении, а его история начинается с презентации, которая состоялась в 2002 году на Всемирном саммите по устойчивому развитию в Йоханнесбурге. Докладчиком был Ник Хьюз из Vodafone. Он говорил о том, как стимулировать крупные корпорации тратить исследовательские фонды на идеи, которые кажутся рискованными, но могут помочь развиваться бедным странам.

В аудитории присутствовал человек, который знал ответ на этот вопрос, — чиновник из DFID (United Kingdom’s Department for International Development), Департамента международного развития Великобритании. Это учреждение располагало деньгами, чтобы инвестировать в «проблемный фонд» для улучшения доступа к финансовым услугам. Телефоны казались интересным вариантом. В Департаменте заметили, что клиенты африканских мобильных сетей используют предоплаченное время на телефоне как своего рода валюту. Поэтому Хьюзу последовало предложение: положим, DFID пожертвует миллион фунтов при условии, что Vodafone сделает то же самое. Поможет ли это Хьюзу привлечь внимание начальства к своим идеям?

Все получилось. Однако исходная идея Хьюза заключалась не в том, чтобы справиться с коррупцией в государственном секторе и с множеством других творческих применений мобильных денег. Цели были намного скромнее и сводились к обслуживанию микрофинансирования, в то время горячей темы в области международного развития. Есть сотни миллионов потенциальных предпринимателей, но они слишком бедны для банковской системы, и ссуды им не дают. Если бы они смогли занять небольшую сумму — достаточную для покупки, скажем, коровы, швейной машины или мотоцикла, — это позволило бы им основать процветающий бизнес. Хьюз хотел проверить, смогут ли люди, воспользовавшиеся микрофинансированием, выплачивать долги с помощью СМС.

К 2005 году Сьюзи Лоуни, коллега Хьюза, начала работать в Кении с мобильной сетью Safaricom, частично принадлежащей Vodafone. Не всегда верилось, что пилотный проект ждет успех. Лоуни вспоминает, что один из обучающих семинаров для клиентов микрофинансовых организаций она проводила в душном жестяном сарае, пытаясь перекричать проходивший рядом футбольный матч. Прежде чем она смогла растолковать принцип работы M-Pesa, пришлось объяснить азы работы с мобильным телефоном. (В Кении pesa означает «деньги», а в Афганистане то же самое означает paisa.)

Вскоре стало ясно, что люди пользуются этой службой намного шире, не только для выплаты ссуды микрофинансовым учреждениям. Заинтригованная, Лоуни поручила разобраться в происходящем.

Одна участница пилотного проекта рассказала, что перевела деньги мужу: того ограбили, и ему надо было купить билет на автобус, чтобы добраться домой. Другие пользовались M-Pesa, чтобы избежать ограбления в дороге: клали деньги перед поездкой и снимали по прибытии. Фирмы на ночь переводили деньги на счет, вместо того чтобы держать их в сейфе. Люди платили друг другу за услуги. Рабочие в городе через M-Pesa посылали деньги родным в деревню. Так безопаснее, чем доверять водителю автобуса конверт с наличными. Лоуни поняла, что перед ними большое явление.

Всего через восемь месяцев после запуска проекта на M-Pesa зарегистрировался миллион кенийцев. Сейчас пользователей почти двадцать миллионов. За два года переводы в системе достигли 10 процентов, а затем почти половины ВВП Кении. Вскоре в Кении киосков M-Pesa стало в сто раз больше, чем банкоматов.

M-Pesa — классический пример замещающей технологии, когда изобретение приживается потому, что плохо развиты альтернативы. Мобильные телефоны позволяли африканцам «обойти» прискорбно плохое развитие стационарных телефонных сетей, а система M-Pesa показала, что банковские системы в этих странах, как правило, слишком неэффективны, чтобы извлекать прибыль из обслуживания нищего большинства. Человек, подключенный к финансовой системе, принимает как должное, что для оплаты коммунальных услуг не надо тратить часы на то, чтобы дойти до офиса и стоять в очереди, и что накапливать сбережения можно не под матрасом, а в более безопасном месте. Примерно двум миллиардам человек такие удобства пока недоступны, хотя это число быстро уменьшается, во многом благодаря распространению мобильных денег. В течение нескольких лет большинство беднейших кенийцев — тех, кто зарабатывает менее одного с четвертью доллара в день, — подписались на M-Pesa.

К 2014 году мобильные деньги существовали на 60 процентах рынков развивающихся стран. Одни, например Афганистан, приняли их быстро, других они еще не достигли. С другой стороны, у большинства клиентов в развитых странах тоже нет возможности отправить деньги по СМС, хотя это проще, чем через банковское приложение. Почему M-Pesa прижилась в Кении? Одна из важных причин заключается в благожелательном подходе властей, регулирующих банковский и телекоммуникационный сектор. Не везде бюрократы так настроены на сотрудничество.

Согласно одному исследованию, сельские домохозяйства в Кении больше всего любят M-Pesa за то, что членам семьи удобно посылать деньги домой. Но есть еще два преимущества, которые, возможно, еще более основательны.

Первое обнаружили те самые афганские полицейские: это борьба с коррупцией. Кенийские водители тоже быстро сообразили, что полиция не берет взяток в M-Pesa: счет привязан к телефонному номеру и может использоваться в качестве доказательства. Во многих странах царит повальная коррупция: в Афганистане взятки составляют четверть ВВП, а кенийские матату, городские маршрутки, из-за воровства и вымогательства теряют треть своих доходов.

Можно подумать, что владельцы матату с радостью встретили амбициозные планы правительства Кении обязать их использовать мобильные деньги: в конце концов, если у водителя нет наличных, у него не получится вымогать взятку. Однако многие по понятным причинам сопротивлялись нововведению. Операции с наличными упрощают не только коррупцию, но и уклонение от налогов. Водители матату догадались, что если доходы можно отследить, то можно обложить их податями.

Расширение налоговой базы путем формализации «серой» экономики — еще одна большая перспектива внедрения мобильных денег. Они могут значительно изменить культуру в целом, начиная с коррумпированного полицейского начальства и заканчивая увиливающими от налогов таксистами.

 

43. Регистрация собственности

Некоторые важнейшие элементы современной экономики невидимы. Нельзя увидеть радиоволны, например. Нельзя увидеть и ограниченную ответственность. И наверное, главное — нельзя увидеть права собственности. Но их можно услышать.

К такому выводу пришел примерно четверть века назад один перуанский экономист, прогуливаясь по идиллическим рисовым полям на острове Бали в Индонезии. Когда он проходил через территорию фермы, собака при его приближении начала лаять. Затем лай вдруг прекращался, и тут же начинала тявкать следующая собака. Границы между фермами были невидимы глазу, но собаки точно знали, где они проходят. Экономиста звали Эрнандо де Сото. Вернувшись в столицу, Джакарту, он встретился с пятью членами кабинета министров, чтобы обсудить введение официальной системы прав собственности. «Все необходимое уже известно, — дерзко заявил де Сото. — Спросите собак на Бали, кто чем владеет».

Эрнандо де Сото — значительная фигура в экономике развития. Из-за энергичного противодействия маоистским партизанам в Перу — коммунистической организации «Сендеро Луминосо» — на него трижды совершали покушение. Его большая идея — сделать так, чтобы юридическая система видела не меньше балийских собак.

Но не будем забегать вперед. Индонезийское правительство пыталось оформить права собственности, но многие правительства избрали противоположный подход. В 1970-х годах в Китае, например, где маоисты были не повстанцами, а правительством, сама идея, что кто-то может чем-то владеть, считалась крамольной и буржуазной. Крестьянам в колхозах чиновники из Коммунистической партии твердили: у вас нет ничего. Все принадлежит коллективу. «А как насчет зубов у меня во рту?» — поинтересовался кто-то. «Даже твои зубы принадлежат коллективу», — был ответ.

Все это привело к отвратительным результатам. Если у человека ничего нет, что побудит его работать, инвестировать, улучшать свою землю? Коллективные хозяйства погрузили крестьян в отчаянную, невыносимую бедность. В деревне Сяоган в 1978 году группа крестьян тайком сговорилась отказаться от коллективной работы и разделила землю, чтобы каждый забирал себе излишки, которые оставались после выполнения коллективных квот. Коммунисты сочли это предательским сговором, поэтому его скрывали от властей.

В конце концов крестьян раскусили: их выдало то, что за год их фермы произвели больше, чем в предыдущие пять лет, вместе взятые. Это был невероятно опасный момент. Крестьян оскорбляли, обращались с ними как с преступниками. Но им улыбнулось счастье. К власти пришел Дэн Сяопин. Он дал понять, что это некий эксперимент, который имел преимущества, и 1978 год стал началом головокружительного преобразования Китая из нищего государства в крупнейшую экономику на планете.

Опыт Китая показывает, что права собственности — невероятно мощный инструмент развития экономики, и до определенного момента они могут функционировать неформально, в рамках общины. Но, как утверждает Эрнандо де Сото, у неформального общинного договора есть ограничения. Если все соседи признают, что я владею своим домом, это значит, что я могу совершать с ним некие важные действия. Я могу там спать, я могу перекрасить кухню или даже построить ее заново. Если ко мне полезет вор, я могу позвать на помощь, и соседи придут. Тем не менее есть критически важный аспект, когда признания прав на дом всеми соседями мало. Это не поможет мне получить ссуду.

Для получения значительного кредита обычно требуется гарантия в виде залога имущества. Земля и строения — особенно хорошее обеспечение, потому что они, как правило, дорожают, и их сложно скрыть от кредиторов. Однако если я хочу использовать свой дом в качестве гарантии для банковской ссуды, которая поможет мне начать свое дело или обустроить новую кухню, сначала надо доказать, что дом действительно мой. А банк должен быть уверен, что он сможет забрать дом себе, если я не выплачу кредит. Чтобы превратить дом из места для сна в фундамент делового кредита, требуется невидимая информационная сеть, которой может пользоваться правовая и банковская система.

Для Эрнандо де Сото именно в этой невидимой сети заключается разница между домом как активом, или полезным имуществом, и домом как капиталом — активом, признаваемым финансовой системой.

Очевидно, что в бедных странах многими активами владеют неформально: де Сото называет это «мертвым капиталом», бесполезным для обеспечения ссуды. По его оценке, в начале XXI века мертвый капитал в развивающемся мире составлял примерно 10 триллионов долларов — больше чем 4000 долларов на человека. Другие исследователи полагают, что это преувеличение и истинные цифры, вероятно, составляют три или четыре триллиона долларов, но сумма все равно огромная.

Как активы становятся капиталом? Как сплетается невидимая сеть? Иногда это происходит сверху вниз. Наверное, первая близкая к современной регистрация имущества была проведена во Франции. Наполеону требовалось собирать налоги, чтобы финансировать бесконечные войны, а собственность — прекрасный объект для налогообложения. Поэтому император издал декрет: всю французскую собственность тщательно нанести на карту и зарегистрировать ее владельцев. Такая карта собственности называется «кадастр», и Наполеон с гордостью провозгласил: «Хороший кадастр наделов дополнит мой гражданский кодекс». После покорения Швейцарии, Нидерландов и Бельгии кадастровые карты ввели и там.

В середине 1800-х годов идея земельного реестра быстро распространилась по Британской империи: государственные землемеры составляли карты, а земельный департамент оформлял документы о праве собственности. Все происходило быстро и довольно эффективно, и, конечно, в то время ни один человек, облеченный хоть какой-либо властью, не заботился о том, что распределение наделов обычно сопровождалось конфискацией у туземных народов, которые тоже заявляли на эту землю свои права.

В Соединенных Штатах процесс шел снизу вверх. К самовольным поселенцам государство десятилетиями относилось как к преступникам, но затем в них стали видеть отважных первопроходцев, и неформальные претензии на собственность легализовали с помощью Закона 1841 года о преимущественном праве покупки и Закона о фермах и участках, принятого в 1862 году. Опять же, правам коренных народов, живших там тысячи лет, не придавали особого значения. Вряд ли это было справедливо, зато выгодно. Превращая захваченные территории в юридически признанную собственность, регистрация земель дала толчок инвестициям и улучшениям. Некоторые экономисты, прежде всего сам Эрнандо де Сото, утверждают, что сегодня реестры собственности и кадастровые карты в развивающихся странах лучше всего создавать таким же образом, снизу вверх, признавая неформальные права.

Но действительно ли усовершенствованные реестры собственности открывают то, что де Сото называет «мертвым капиталом»? Конечно, здесь не все однозначно. Это зависит от наличия банковской системы, способной предоставлять кредиты, и экономики, ради инвестиций в которую стоит брать деньги взаймы. Еще это зависит от того, насколько гладко работают реестры.

Де Сото обнаружил, что в Египте официальная регистрация прав собственности включает 77 процедур, 31 учреждение и занимает от пяти до тринадцати лет. На Филиппинах все в два раза сложнее: 168 процедур, 53 агентства и от тринадцати до двадцати пяти лет ожидания в очереди. Из-за таких препятствий даже зарегистрированная собственность вскоре придет в исходное незарегистрированное состояние: когда ее надо будет продать, и покупатель, и продавец решат, что оформление сделки требует слишком много времени.

Но если все делается правильно, результаты бывают впечатляющими. Например, в Гане фермеры, имеющие четкое право на передачу собственности, больше вкладываются в землю. По данным Всемирного банка, оценившего доходы и экономическое развитие, страны с более простыми и быстрыми реестрами собственности меньше страдают от коррупции и «серого» рынка, в них больше кредитов и частных инвестиций.

Реестры собственности занимают странное место в политическом спектре. Правые требуют, чтобы государство отошло в сторону и освободило место предпринимателям. Сторонники левых идей настаивают на более активном вмешательстве правительства в экономику. Создание и поддержание реестра собственности находится в центре диаграммы Венна: если де Сото прав, правительству надо действовать, но бюрократии при этом должно быть как можно меньше.

Реестры собственности не модны, их не любят, даже не знают о них. Но без них многие экономики приказали бы долго жить.