1

Палаточный городок был разбит на поляне, на берегу небольшой стремительной таежной речки. От ближайшей деревни – Нижней Семеновки, археологов отделяло несколько десятков километров. Тайга, раскинувшаяся на многие километры во все стороны от лагеря, в эту пору была особенно чудесна. Кристально чистый воздух был пронизан необыкновенной свежестью, косые лучи яркого сентябрьского солнца тут и там пронзали навесу из тяжелых сосновых лап, речки и ручьи звенели прохладной прозрачной водой, и наслаждаться их звоном не мешали ни раздражающий писк комаров, ни многоголосое жужжание прочих насекомых, как это происходит, скажем, в июне-июле.

Весь оставшийся день археологи занимались благоустройством территории. Организовали кострище, установили тент над столом, приладили тут и там фонарики, работающие от громоздких аккумуляторов, и, наконец, бросили все мужские силы на сооружение небольшого пирса. Вбили колья, сделав перила, вырыли и укрепили ступеньки, а затем сколотили из привезенных досок, небольшую, два на полтора метра, платформу. Чтобы закрепить ее двум смельчакам пришлось около получаса провести по пояс в холоднющей речной воде.

Когда начало смеркаться, шестнадцать участников экспедиции собрались вокруг большого костра. Ванштейн, его помощники «Чук и Гек», доктор Смирнов и охранник Николай Федорович сидели чуть в сторонке, за бутылкой французского коньяка.

Остальные сидели кружком и пели под едва слышный за нестройным хором юных голосов аккомпанемент Гришиной гитары. Сидели обнявшись, с наброшенными на плечи осенними куртками, передавая по кругу бутылки с водкой и вином, жадно затягиваясь сигаретами. Сидели, образовав живой круг, и пели звонкими, счастливыми голосами, упиваясь своей молодостью и бесконечной свободой, которую дарили всполохи костра, разведенного посреди бескрайней сибирской тайги.

Даже на губах повидавшего так много на своем веку профессора Ванштейна, иногда поглядывавшего на компанию своих подопечных, можно было заметить улыбку.

Прозвучали последние слова песни, гитара замолчала, а парни и девушки, радостно смеясь, поаплодировали сами себе. Гриша отложил инструмент и тоже улыбнулся. Рыженькая пятикурсница Света, симпатичная, если не обращать внимание на чересчур большой нос, встала и направилась к деревьям:

– Я попудрить носик.

Сидевший рядом здоровый, молчаливый парень Егор в смешной желтой панаме тут же вскочил:

– Я провожу.

– Обещаешь не подглядывать? – засмеялась рыженькая.

– Да ни ни! – и они скрылись в темноте.

– Далеко не уходите! – скорее для проформы крикнул им вслед старший из помощников Ванштейна (Гек).

– Глубоко не засадите! – тут же в рифму добавил Антон, достаточно громко, чтобы его услышали почти все сидевшие в кружке. Ребята рассмеялись.

Докурив сигарету, Гриша наплескал себе в пластиковый стакан. Отложил гитару и поднялся:

– Друзья, – прогремел он своим мощным голосом, – Предлагаю выпить за человека, благодаря которому была организована эта экспедиция. За человека, чье имя уже вписано в историю археологической науки золотыми буквами, но которому, и я в этом ничуть не сомневаюсь, еще предстоит сделать множество интереснейших открытий. За Вас, Яков Абрамович! – Гриша повернулся к профессору с поднятым стаканом, увидел как тот благосклонно кивнул, поднимая рюмку с коньяком, и одним залпом заглотил водку под одобрительный гул компании.

– Нуты могешь! – ткнул севшего на место Гришу Антон.

– А то!

Из леса в обнимку вышли Света с Егором. Девушку заметно покачивало от выпитого. Они подошли к костру, и заняли свои места в живом кругу.

 

2

Оглянувшись по сторонам, Софья наклонилась к самому уху сидевшего с левой стороны Антона и что-то заговорщицки прошептала.

Глаза Антона округлились. Он несколько секунд изумленно смотрел на девушку, а потом отчаянно закивал головой. Софья улыбнулась и поднялась со своего места.

– Ребята, – голос ее прозвучал на удивление звонко и все тут же замолчали, устремив взгляды на девушку. Даже Ванштейн со товарищи, прервали свое бурное обсуждение какой-то, по всей видимости интересовавший всех четверых, проблемы. – Я бы хотела спеть для вас, – смущенно улыбнулась Софья.

Последовала секундная пауза, а потом компания разразилась одобрительными возгласами:

– Да!

– Да, конечно!

– Спой!

– С удовольствием…

Сергей и Антон молча переглянулись.

Софья порхнула к Грише и о чем-то спросила в самое ухо. Гриша секунду поразмыслил, что-то вспоминая, потом улыбаясь сказал:

– Без проблем детка! Я могу наиграть даже «Времена года», правда тогда их никто не узнает.

Софья кивнула и повернулась к живому кругу.

Отблески костра плясали на ее прекрасном лице, отражаясь от ее бездонных глаз. Антону показалось, что воздух стал тягучим, и в нем повисло напряжение. Гришины пальцы ударили по струнам, извлекая из гитары первые аккорды проигрыша.

Пока Гриша играл вступление, Антон пытался судорожно сообразить, что же это за песня. Но понял лишь тогда, когда Софья пропела первую строчку, а после этого и до самого последнего слова, он уже не мог думать ни о чем…

Кристально чистый, обволакивающий с ног до головы голос разнесся по поляне. Все замерли.

Софья посмотрела прямо в глаза сидевшему без движения Антону. И как много он сумел увидеть, почувствовать в этом взгляде. Сердце замерло, а внизу живота образовалась тревожная пустота. Она смотрела на него, наверное, меньше секунды. А перед тем как спела следующую строчку, закрыла глаза. Может быть, чтобы лучше прочувствовать настроение песни, а может быть, чтобы не увидеть его слез:

Антон отвернулся.

Может быть, дело было в песне, может быть в голосе, таком чистом, пронзительном, проникающем в самое сердце, но Антон был не единственным, в чьих глазах появились слезы.

Софья продолжала петь. Щеки раскраснелись, голова чуть наклонилась в бок, пальцы теребили замок куртки. Гриша самозабвенно перебирал струны. Он был на грани экстаза. Еще никто никогда не пел под его гитару так хорошо…

Теперь голос набрал полную силу. Он заполнил собой всю поляну и понесся сквозь высокие ели, тревожа мохнатые колючие лапы, нырнул в ручей, растворяясь в бурном потоке, устремился к ночному небу, с которого смотрела только что родившаяся луна.

У Антона возникло ощущение, что лес подпевает ей. И это ощущение было невыносимым, оно разрывало сердце на куски.

Софья открыла глаза и снова посмотрела на него. Их взгляды снова встретились. И он понял все, еще до того как слова припева, обжигая барабанные перепонки ворвались в его затуманенный разум. Он понял все! Он вскочил на ноги, и под удивленными взглядами товарищей по экспедиции, зашагал к ручью. Он мог уйти от ее глаз, но он не мог убежать от ее голоса и этих ранящих сердце как острый нож слов припева этой дурацкой песни, долбанного саундтрека к плохонькому фильму. И слова эти настигли его:

Сидящие вокруг костра забыли про Антона. Все снова смотрели на Софью. Смотрел на нее и Сергей. Обычно холодный, как далекий космос, блеск нестерпимо голубых глаз заметно потеплел, и в этот момент эти неземные глаза были красивы как никогда.

Девушка, набрав полную грудь воздуха, в третий и последний раз исполнила припев:

Софья замолчала, опустив голову. Гриша убрал руку от струн, заставляя замолчать и гитару. Повисла мертвая тишина, через мгновение разразившаяся бурей (насколько на это способны четырнадцать пар ладоней) продолжительных аплодисментов.

 

3

Когда аплодисменты смолкли, на ноги поднялся Яков Абрамович Ванштейн, естественно с рюмкой в руке:

– Вы прекрасно пели, девушка! И я говорю Вам спасибо и предлагаю за это выпить. Но также я предлагаю и даже смею настаивать, чтобы этот тост стал на сегодня последним. У нас был трудный, долгий день, а завтра нам предстоит много работы. Так что советую всем как следует выспаться, – и он одним глотком осушил рюмку. Все выпили.

– Ну что, баиньки? – пробасил Гриша.

Все согласно закивали и начали убирать со стола. Потом все дружно сходили до ветра, почистили зубы и начали расходиться по палаткам.

Софья подошла к сидевшему в стороне, на берегу ручья Антону. Присела рядом:

– Антоша, милый! Это ведь всего лишь песня!

Слез уже не было, но его глаза все еще были красными. Хотя она вряд ли могла это заметить в слабом свете догоравшего костра. Антон кивнул.

– Пойдем, ты столько времени провел за рулем! Тебе нужно поспать! – голос ее был нежным и заботливым. Ни следа пронзительности, разрывавшей сердце.

Он взглянул в ее переполненное заботой лицо и снова кивнул.

– Ну, не раскисай! Вставай!

Он встал.

Она настояла, чтобы он почистил зубы и умылся и проводила его до палатки, где он должен был провести ближайшие дни вместе с Гришей и молчуном Егором.

– Спокойной ночи, – она поцеловала его в губы. Он не ответил на поцелуй, но все же сказал:

– Спокойной ночи! – и скрывшись в палатке застегнул за собой замок. В эту ночь ему снились тревожные сны. Он что-то искал на лесной поляне при свете молодой луны. Искал, зная что у него мало времени, потому что кто-то крадется за ним из лесной чащи. Искал, но никак не мог найти.

Охранник Николай Федорович, обошел лагерь, проверяя все ли в порядке, аккуратно затушил костер, выключил фонари и громко икнув, забрался в свою палатку. Лагерем завладела ночь.

 

4

Проворочавшись два часа в своей отдельной, стоявшей чуть в стороне палатке, Сергей так и не смог уснуть. Он натянул ботинки, накинул куртку и вылез в ночную прохладу. Не спеша добрел до речки, опустился на ступеньку пирса, и поднял голову к черному небу. В такой позе он застыл.

– Почему ты не подошел ко мне тогда, в Москве, в ночном клубе? – Софья, закутанная в длинный шерстяной шарф остановилась рядом с ним и тоже подняла лицо к небу.

– Тогда было не время, – тихо ответил он.

– А теперь время?

– Думаю, что да, – он оторвался от созерцания ночного неба и взглянул на девушку. Ее профиль, в мерцающем свете звезд завораживал.

– Слушай, зачем тебе все это? – она кивнула на расположившийся на поляне лагерь, – Зачем тебе все мы? Ванштейн, Гриша, Антон? Почему ты здесь?

Он продолжал смотреть на звезды. И на мгновение ей показалось, что единственным ответом на ее вопрос останется журчание таежного ручья и шелест ветра в хвойных лапах. Но загадочный итальянец все-таки ответил:

– Из-за женщины, – мягко проговорил он и поднялся.

– Ухты! Как в романах Дюма, – вздохнула Софья и потрогала свои волосы, – Она красива?

– Она прекрасна, как греческая богиня, – он посмотрел ей прямо в глаза.

– Богиня… – повторила она с придыханием и подалась вперед.

– Прекраснее любой богини, – прошептал он.

– И что же? Игра стоила свеч? – в ее голосе появилась сводящая с ума хрипотца. Руки легли ему на плечи.

Он вздрогнул всем телом. Потерявшими вес руками, бережно как тончайшую хрустальную вазу, обнял ее талию:

– Игра стоила гораздо большего…

Их губы встретились. Их первый поцелуй такой сладкий, такой будоражащий длился несколько секунд. Но для них эти секунды растянулись в вечность.

Она оторвалась от его губ, мимолетом взглянула в лицо и опустила глаза:

– Сеньор желает продолжить знакомство? – будоражащая хрипотца только усилилась, он чувствовал, как подрагивают ее руки, сплетенные на его затылке.

– Только если сеньорита не против, – он уже с трудом сдерживался.

– Не против, – нежно прошептала она, на мгновение прижавшись животом к твердой как камень выпуклости на его брюках.

– Идем! – взявшись за руки, они направились к его палатке. Они шагали бесшумно, словно парили над землей.

И как только за ними с характерным звуком закрылась молния замка на двери в палатку, их губы снова слились. Теперь уже в отчаянно-страстном, горячем, не знающем преград и границ поцелуе.

 

5

За полчаса до рассвета совсем еще молоденькая девушка с растрепанными волосами выскользнула из стоявшей в стороне двухместной палатки и почти бегом добралась до другой, большой, в которой спали и видели сны другие девушки. Нырнула внутрь и тут же уснула, чтобы через пару часов проснуться, как ни в чем не бывало.

Когда Софья, оставив на прощание, горячий поцелуй, выскользнула из палатки, Сергей одним рывком сел в своем спальном мешке. Нашарил в темноте свою куртку, достал из внутреннего кармана пакетик с кокаином. Принял двойную дозу, поморщился, спрятал порошок обратно в куртку. Лег на спину. Так с открытыми глазами он пролежал почти час, пока, наконец, не провалился в беспокойный сон.

Он идет по симпатичной мощеной улочке. Старинный тротуар покрыт еще совсем тонким ковром из пожелтевших опавших листьев. Лучи солнца, клонящегося к закату, весело играют на окнах небольших милых домиков. На балконах сушится выстиранное белье, где-то справа льется из колонки вода. Но странно, на улице ни души. Не спешат с работы мелкие клерки, не выходит из парикмахерской на углу солидная дама с зонтиком. Не проедет кабриолет с молодым щеголем, в невыносимо узких брюках за рулем. Не играют на крыльце окрестные ребятишки.

Он идет вперед, заглядывая в окна, в надежде увидеть чье-нибудь любопытное лицо, или хотя бы силуэт, или на худой конец покачивающуюся занавеску. Но все напрасно, дома вокруг совершенно пусты. Звук льющейся воды внезапно исчезает, полная тишина бьет прямо по нервам, он чувствует, как под шелковой синей рубашкой, (как он мог надеть эту рубашку с коричневыми брюками?) по спине от самого затылка побежала тонкая струйка пота.

Небо с невероятной скоростью затягивается рваными черными тучами, солнце, блеснув прощальным лучом, исчезает за черепичной крышей трехэтажного домика с красно-желтой, незамысловатой вывеской «БАКАЛЕЯ». Поднимается ветер.

Он идет вперед, чувствуя, как тело начинает бить озноб.

По испещренному трещинами тротуару, увлекаемый порывами ветра, проносится смятый обрывок газеты. Он успевает заметить заголовок первой страницы, напечатанный огромными кричащими буквами. Успевает прочесть всего одно слово, и это слово отдается в голове тяжелыми ударами молота по наковальне.

Гибель…

Ветер усиливается. Небо окончательно затянули тучи. Он упорно идет вперед, хотя ему очень холодно, хочется зайти в один из домов, найти одеяло, лечь, укрывшись и свернувшись калачиком, и отдохнуть, да отдохнуть.

Вдруг сквозь шум ветра пробиваются первые аккорды знакомой мелодии. Он из последних сил ускоряет шаг, заворачивает за угол. Через два дома по правой стороне он видит столики летнего кафе. В окнах кафе горит мягкий свет, из открытой двери звучит музыка. Вступает мужской прокуренный голос с сильным итальянским акцентом:

– Я держу мир на веревочке, я сижу верхом на радуге…

За крайним столиком, под едва держащемся на ветру зонтом, он видит женскую фигуру.

Изящная рука подносит ко рту чашку, она делает маленький неторопливый глоток. Поворачивает голову в его сторону, глаза спрятаны за дымчатыми стеклами очков. На ней легкое ситцевое платье с бесконечными разрезами по бедрам. Его тянет к ней, он еще ускоряет шаг, почти переходит на бег.

– Жизнь прекрасная штука, – продолжает напевать прокуренный голос.

Он уже близко, уже чувствует сладкий аромат ее рыжих волос. Уже открывает рот чтобы что-то сказать, но особенно сильный порыв ледяного ветра подхватывает переднюю часть подола ситцевого платья и бросает его ей на грудь. Он видит, боже, он отчетливо видит каждый изгиб бедер цвета спелого персика, каждый волосок, составляющий аккуратный треугольник, и даже…

Желание турбинным насосом гонит кровь к чреслам, угрожая разорвать изнутри, комом встает поперек горла мешая дышать. Собрав всю волю, он делает еще шаг, еще, протягивает дрожащие от возбуждения руки… и обнаруживает, что она исчезла.

Из дверей кафе на улицу высыпает горстка детей лет десяти-двенадцати. Они показывают на него пальцем и оглушительно громко хохочут. Они смеются подталкивая друг друга локтями, вытирая слезы с глаз. Он с ужасом понимает, что стоит перед ними совершенно голый, а его хозяйство торчит как вилы из стога сена. Он пытается прикрыться, пытается убежать, но ноги словно пристыли к тротуару. А дети смеются все громче и громче, это уже похоже на истерику. Вдруг он замечает, что его вид веселит не всех малышей. Маленькая девочка, которую почти не видно из-за спин других, озадаченно смотрит на него чудесными голубыми глазами, беззвучно шевелит губами и накручивает на пальчик непослушную прядь длинных черных волос.

– Хватит, – ее звонкий голос перекрывает безумный смех, и все медленно оборачиваются к ней. – Хватит, разве вы не видите, дяде холодно.

– Дура, – не совсем уверенно отвечает мальчишеский голос.

Но тут же его поддерживают еще несколько голосов, – Дура, стерва, заткнись, заткнись стерва!

Дети отходят от голубоглазой девочки на несколько шагов, окружают ее полукругом.

– Стерва, стерва, – они уже скандируют звенящими от возбуждения голосами.

Возле каждого из них появляется груда камней. Мальчик в синих спортивных шортах, с жидкими белесыми волосами первым опускает руку к своей груде. Задержавшись на секунду, рука возвращается с серым камнем, размером с мандарин и острыми рваными краями.

Чудная знакомая мелодия, сменяется сумасшедшими звуками тяжелого рока.

Его хозяйство опало. Ему больше не холодно, наоборот он буквально сгорает от жара, исходящего прямо от земли. Пот заливает глаза. Все происходящее воспринимается как фильм в замедленном действии.

Мальчишка в шортах заносит руку с камнем за плечо, толпа возбужденно кричит:

– Давай, покажи ей, проучи стерву! Стерва!

– Стерва, – неслышно повторяют его губы и рука резко выпрямляется отпуская серый булыжник прямо в широко открытые прекрасные голубые глаза, глаза налитые слезами, горькими слезами детской обиды.

Камень просвистев в воздухе, с отвратительным звуком врезается в верхнюю губу девочки. Вскрикнув, она хватается за лицо и опускается на колени, по подбородку льется кровь.

– Стерва! – уже визжат голоса, десяток маленьких юрких детских рук шарят в поисках камней. Шарят не долго, и все до одной находят. Одна за одной руки уходят за плечи, потом выпрямляются, метая камни.

Камень разрывает ухо, стоящей на коленях девочки.

– Дура!

Камень гулко ударяется в грудь.

– Заткнись!

Камень попадает в ладонь, закрывающую окровавленное лицо, ломая два пальчика.

– Получи, получи СТЕРВА!

Камни попадают в лицо, живот, плечи, ноги. Они крушат кости, рвут плоть.

Он обнаруживает, что может двигаться. Он бросается к детям, хочет остановить ужасное действо. Но боковым зрением замечает, что она снова сидит за своим столиком, а подол ситцевого платья развевается на ветру. Он замирает, аккурат посредине. Его глаза и устремления мечутся между горсткой обезумивших детей и вожделенной женщиной.

Сознание готово разорваться…

– Сергей, Сергей!

Он открывает глаза и ему требуется долгая секунда, чтобы понять, где он, и кто зовет его по имени. Наконец он привязывается к месту и времени и узнает голос:

– Секунду, профессор, – выкрикнул он и выбрался из спального мешка. Голова гудела, во рту поселился отвратительный ржавый привкус, как всегда бывало после таких снов-видений. Он знал, что образы из сна растворятся через считанные минуты, а вот мерзкий привкус останется на пару часов.

Итальянец выбрался из палатки в недавно родившийся сентябрьский день. День, который принесет так много смертей… Смертей, одна из которых оставит на его сердце глубокий, незатягивающийся шрам. Но пока ничто не нарушает таежной тишины, а Беретты мирно покоятся в скрытых от взглядов кобурах…

Сергей улыбнулся разбудившему его Ванштейну:

– Доброе утро, сеньор Строганов, – проговорил тот, явно чем-то обеспокоенный.

– Доброе утро, Яков Абрамович!