В ноябре 1977 года отмечалось 60-летие Октябрьской революции. Дата довольно круглая, если учесть, что это всегда был главный праздник большевиков-коммунистов. Они как бы чувствовали ненадежность своей власти и спешили насладиться ею сполна. В такие дни вино продавалось без ограничений, народу разрешалось прибалдеть до упора за "святое дело", а потому танцы в ДК проходили в пьяном угаре. Дверь на сцену была открыта и все считающие себя хоть в какой-то степени знакомыми с музыкантами или работниками клуба могли свободно пройти в служебную часть здания, показав тем самым свою избранность перед остальными. Большинство просто искало место для распития бутылки, буфет был забит. Нырнул под сцену и я. Народу там тоже много, почти все пьяные, двое дрались, их пытались разнять. С удивлением я узнал

Чижа: сильно пьяный, в разорванной рубашке и в крови. Его противник повыше и явно поздоровее. Бандитская морда, решил я: "Кто это?" -

"Да, Зега, друг Чижа, вместе работают!"- просветил меня приятель

Вовик. Прозвище Зега прилипло еще в детстве, когда на вопрос: "Как тебя зовут?" – парень немо отвечал "Се-е-га".

Новый 1978 год мы встречали вдвоем с Чижиковым в его прибежище под сценой. В последний день года людей на танцах мало, новогодний бал отшумел накануне, пришли только те, кому уж совсем некуда податься.

Чиж достал бутылку шампанского: "Крошка дала", – так он звал свою мать. Я принес "Обратную сторону Луны" и Чиж поставил кассету на полу разобранный магнитофон. Чарующие звуки в сочетании с алкоголем производили почти наркотическое действие. После полуночи Сергей сбегал наверх "выпить пару рюмок с коллективом".

Оба Сергея родились 1 мая, и с 78 года мне доводилось этот день праздновать вдвойне. Тем более что тогда он считался вторым государственным праздником: коммунисты оседлали этот древний полу языческий вальпургиевый "день весны и труда". За неделю до него по всей Советской развешивали "матюгальники", по которым гнали первую программу Всесоюзного радио, напичканную уныло-оптимистическим официозом, а в праздники вдобавок сдобренную гимнами о Советской

Родине, Партии, Ленине и тому подобном замшелом пропагандистском скарбе. Все эти завывания – "Ленин всегда с тобой!", "Партия наш рулевой!" и бодренькие марши "Мы к Коммунизму на пути!", "Любовь,

Комсомол и Весна!", "Это время гудит БАМ!" – наперебой врывались во все уши со всех сторон.

На площади Революции перед свежепобеленным привидением Вечно

Живого с рукой протянутой в направлении все более неясного будущего, загодя строилась полированная трибуна. На нее перед началом демонстрации трудящихся взбиралось местное руководство во главе с первым секретарем Горкома Партии. С раннего утра центр города оцепляла милиция. Движение транспорта по Советской от Грина до

Энгельса прекращалось, а примыкающие улицы перекрывались автобусами и грузовиками. Строго соблюдался график прохождения колонн демонстрантов. Люди шли как на работу. Колонны формировались у проходных предприятий и около школ. Здесь явившихся сверяли по спискам, раздавали флаги, транспаранты с утвержденными ЦК КПСС и опубликованными заранее в центральных газетах призывами, портреты вождей на палках, бумажные самодельные цветы, или, на худой конец, ветки с привязанными к ним надувными шарами. Главное, больше красного – любимого цвета коммунистов. Все это сонмище народа толпилось на Советской от "Хлебного" до санэпидемстанции и под присмотром милиции, солдат и сотрудников в штатском ожидало торжественной минуты начала демонстрации.

После короткого напутствия с трибуны, в высь летели сигнальные ракеты, оркестр из вечно полу пьяных духовиков ревел марш, и Красный

Ход начинался! Автомашины, украшенные живой скульптурой наверху и обвешенные со всех сторон щитами с лозунгами похожие на бутафорские броневики. Огромные плакаты на велосипедных колесах, знамена всех видов от наградных и почетных до спортивных обществ и союзных республик. Впереди колонны "Белки" сразу после панно с эмблемой фабрики выложенного из кусочков меха, вышагивали рядом со своим директором Квакиным счастливые передовики мехового производства.

Через рупоры выкликали приветствия коллективам, проходившим мимо трибуны, сопровождая их комментариями об успехах данного предприятия или учебного заведения.

Диктор выкрикивал: "Слава слободским меховщикам! Ура!" – "Ура!" – кричали в ответ.

"Слава советским педагогам! Ура!" – "Ура!".

"Слава работникам советской торговли! Ура!" – "Ура!".

"Слава советской молодежи! Ура!" – "Ур-Ра-А!" – орали в ответ все более пьяными голосами.

На Энгельса колонны рассыпались кто куда. Флаги и транспаранты едва успевали подбирать на хранение активисты партии и комсомола.

Справедливости ради замечу, весь этот карнавал нравился советским людям. И теперь они с ностальгией вспоминают свое навсегда канувшее в Лету беззаботно инфантильное прошлое.

1 мая 1978 года перед началом демонстрации я с трудом пробрался через заграждения из автобусов на углу Вятской и Советской во двор дома, где жил мой друг. Крошка хлопотала у накрытого стола, собирались родственники. Из открытого окна доносились бравурные марши и радостные вопли – демонстрация в самом разгаре. Чиж раскраснелся, будучи уже явно навеселе, бегал с места на место, выкрикивая свои замечания по процедуре праздника. Гости сидели за столом, шла чинная семейная беседа, я помалкивал, изображая скромного молодого человека, которым, впрочем, и был. Мать Сергея уважала меня как чуть ли не единственного непьющего среди его друзей. Родственники, тети и дяди, вместе с поздравлениями давали

Сергею наставления, имея в виду его несколько легкомысленное на их взгляд поведение. Крошка протяжно жаловалась на то, что он связался с Ольгой Зверевой, мать которой, ее когда-то, якобы, обокрала:

"Люся, вот, хорошая девушка была, жалко, уехала учиться".

Одни гости уходили, другие приходили. Ворвался как всегда жизнерадостный двоюродный брат Славик – Медяк. Когда он впервые зашел ко мне домой в очках и на высоких каблуках, с рыжими волосами до плеч, мои родные мать с бабушкой испугались: "Какую страшную девку Женя привел!" Незадолго до этого Славик познакомился со своей будущей женой Галей, в чем-то похожей на него. Произошло это на моих глазах. Наша небольшая придурковатая компания (кроме Медяка был еще

Дима) непринужденно расслаблялась в фойе ДК в начале вечера, когда народа еще мало и места предостаточно. "А че, вижу, парень симпатичный, танцует хорошо" – вспоминала она потом. Жили они душа в душу. Оба простые до наивности. Как-то на очередном дне рождения

Чижа, Галя подсела ко мне и за разговором задрала юбку, обнаружив голубые панталоны чуть не до колена: "Смотри, первый раз надела!"

Все присутствующие это видели и впоследствии долго потешались, вспоминая.

Другой двоюродный брат Чижа – известный городской дурачок Саша

Рыков. Его развитие остановилось на дошкольном возрасте. Саша не мог долго оставаться на одном месте. От излишней энергии он постоянно куда-то спешил. К Чижу забегал по несколько раз в день, слава Богу, не надолго. Любимой фразой у него была: "Ну, я пошел". Говорил он с некоторым дефектом, отчего своего кузена величал Сееза Сизиков.

Часто сбегая из дома, путешествовал по всему Союзу почти бесплатно, подкрепляясь в дороге булкой хлеба, которую предварительно выедал изнутри, оставляя аппетитную оболочку на десерт. Убогого не обижали, был он тогда безобиден. Изредка мать устраивала его на пару недель

(больше не хватало терпения) поработать в Вахрушах на конвейере промышленным роботом. Получив аванс, он срывался в очередное турне.

Еще один братец допился до белой горячки, да, так и не отошел полностью после лечения. Жил он в Зяблицах у сожительницы, куда однажды и заманил меня подремонтировать телевизор, возражать не рекомендовалось. Жаловался на плохой сон: "Если съем вот этих синих шесть и этих зеленых шесть, а сверху бутылку водки, то сплю как убитый".

Старший двоюродный брат Сергея жил в Кирове, у нас любил появляться в летной форме. Чиж, как вы уже заметили, дававший всем клички, звал его Фаза. Как-то глядя на очередную трансляцию съезда коммунистов, Фаза нетерпеливо заметил: "Маленькую бы атомную бомбочку на них всех!"

Чиж по возвращении из армии (сержант стройбата в Байконуре) и ко времени нашего знакомства был симпатичным пареньком, еще не утратившим во внешности некоторой доли невинности. Когда он достаточно трезвый дабы воздержаться от демонстрации своих семейных трусов появлялся на танцплощадке в фойе родного ДК, за полчаса успевал околдовать какую-нибудь дурочку и тащил к себе под сцену послушать музыку, выпить вина. Далее действовал по своей любимой поговорке: "Вали, сама не ляжет!" Для особо упорных в ход шел гэдээровский женский возбудитель, припасенный Аристовым за время срочной службы. Со временем у Чижа стали собираться целые компании из приятелей и девиц легкого поведения, устраивающие сцены дикого секса. После использования по назначению пьяных девок отволакивали подальше в темноту подсценного пространства, где торговали желающим за бутылку красного. Секс в Советском Союзе, все-таки, был! Как-то по утру Зега опохмелился стаканом мочи Чижа, ленившегося каждый раз выбираться из своей норы. "А чо, как пиво, только выдохлось".

Вскоре среди женского общества приходившего на танцы распространились жуткие слухи о Чиже. Тень их упала и на меня ни в чем не повинного: "Если уж этот, хорошенький, такой гад, то чего ждать от его волосатого приятеля!" Постепенно вокруг Чижа остались только известные в городе женщины сомнительной популярности: евреистого вида Лара Глухова, упомянутая Ольга, залетная Люба с прокуренным почти мужским голосом и любимой поговоркой "а хули нам красивым бабам", а позже некие дамы с мясокомбината, угощавшие своих поклонников неизменными копчеными костями, – деликатесом тех времен.