Арамис исчез, не появился он и на следующий день.
Это не на шутку встревожило двоих друзей, разместившихся в старой квартире Атоса на улице Феру.
Они понимали, что Арамис находится в отчаянном положении и ему впору думать не о том, как спасти д'Артаньяна из тюрьмы, а о том, как скрыться от вездесущей агентуры отца Жозефа и от всевидящего ока грозного министра.
— Проклятие! — воскликнул Портос, разглядывая из окна второго этажа улицу, по которой взад и вперед сновал обычный для этого времени дня парижский люд. — И зачем это Арамису вздумалось ввязываться в это дело!
— Арамис постоянно «ввязывается», как вы говорите, не в одно, а в целую дюжину «дел». Какое из них вы имеете в виду? — меланхолично спросил Атос.
— Да этот заговор принца, будь он трижды неладен!
Из-за него нашему другу теперь грозит эшафот.
— Что же не идет этот бездельник Гримо! Может быть, он не сумел отыскать монастырь? — проговорил Атос. Из этого следовало, что Атос также томится в ожидании новостей.
— Да нет. Арамис подробно все объяснил. Теперь и я найду этот монастырь с закрытыми глазами, — пробурчал Портос. Затем он шумно вздохнул и посмотрел в окно.
— Мне пришла в голову отличная мысль, — заметил Атос.
— Так говорите скорее!
— У нас ведь есть еще Планше. Он тоже может поработать связным, раз уж мы решили не рисковать попусту.
— Верно. Мысль действительно превосходная!
— Последнее время мне нечасто приходят в голову мысли, — тем же тоном проговорил Атос. — Тем более «превосходные».
Тут Портос чертыхнулся.
— В чем дело, Портос?
— В вашей идее есть один изъян, друг мой. Я только сейчас обнаружил.
— Очень может статься. Я же говорил вам, что мне вообще редко последнее время приходит что-нибудь путное.
Что же вы обнаружили?
— Что, для того, чтобы вызвать Планше, придется самим выйти на улицу.
— Ничуть не бывало.
— Но как это сделать?
— Послать за Планше слугу нашей хозяйки.
— Но разве мы можем доверять какому-то неизвестному малому.
— Я и не думаю доверять ему что-то серьезное. Но нам ничто не мешает пригласить хозяйку и попросить ее отправить слугу в казармы Пьемонтского полка к сержанту по имени Планше. Он пойдет туда, разыщет Планше и сообщит, что его ждут на улице Феру. Думаю, нашему сержанту не потребуется много времени, чтобы догадаться, кто его приглашает, даже если слуга забудет номер дома.
— Вы совершенно правы, Атос. Давайте так м сделаем.
Они так и сделали.
Покуда друзья дожидались Планше, вернулся Гримо из монастыря. На маленьком клочке бумаги бисерным почерком Арамиса было написано следующее:
Улицы Парижа стали совсем недоступны для меня, и я вынужден сделаться затворником. Но прежде чем я окончательно уединюсь, мне предстоит выполнить мой христианский долг, этою требует моя совесть. Я отправляюсь на вылазку, надеюсь, она будет недолгой и успешной. Если же нет. прощайте, милые мои друзья, и пусть Бог поможет вам завершить то дело, которое мы начали вместе и в котором я так мало сумел помочь вам. Моим душеприказчиком я попросил быть того, кто передаст это послание. Он же известит ту (последнее слово было густо зачеркнуто и исправлено на «того»), того единственного, кроме вас, человека на свете, который, быть может, будет оплакивать меня. Ваш А.
Прочитав записку, друзья вновь обратили свои взоры на Гримо.
— Так ты, значит, не застал Арамиса в монастыре? — спросил Атос.
— Он покинул монастырь прошлой ночью и оставил это.
В монастырь меня не пустили.
— Понятно, у миноритов строгий устав, — задумчиво проговорил Атос. Кто передал тебе записку, Гримо?
— Один священник. Отец Мерсенн. Хороший человек.
В устах молчальника Гримо такой отзыв мог служить вы дающейся рекомендацией. Годы, проведенные в услужении у Атоса, приучили Гримо излагать только главную мысль.
— Из того, что сообщил нам Гримо, следует, что мы не знаем, что сталось с Арамисом.
— Черт возьми! Верно.
— Но мы знаем, что какое-то благородное дело послужило причиной того, что он решил рискнуть собой еще раз.
— Ax! — вскричал Портос. — Держу пари, что и в этот раз тут замешана какая-нибудь дама. Он неисправимый романтик, наш Арамис.
— Думаю, вы ошибаетесь, Портос. На этот раз дело серьезнее. Вспомните, в записке говорится, что его побуждает к этому совесть. Будь речь о даме, он написал бы — «сердце» или «душа», в конце концов!
— А я говорю вам, что ошибаетесь вы, — упорствовал Портос, на которого торжественный и печальный слог послания Арамиса не произвел такого впечатления, как на Атоса, подчас склонного к черной меланхолии. «Совесть», «душа», «сердце»! Наш милый Арамис — поэт, а поэты никогда не отличают одно от другого и всегда все перепутают!
Право, Атос, вы ошибаетесь, глядя на вещи слишком мрачно.
— Я хотел бы ошибаться, — покачал головой Атос. — Но жизнь обычно подтверждает мои наихудшие предположения.
— В таком случае, давайте снова заключим пари!
— Вы говорите — «снова», Портос?
— Черт побери, конечно, снова. Новое пари!
— Новое пари?!
— Как, вы забыли?!
— Да о чем вы тут толкуете, Портос?!
— Да о том самом пари, которое мы с вами заключили в «Сосновой шишке», когда только что приехали в Париж и собирались переночевать.
Само собой разумеется, этот разговор происходил уже без Гримо, которого Атос отослал в соседнюю комнату по-солдатски коротким жестом.
— Я совсем забыл, — сказал Атос. — Но теперь припоминаю.
— А я, напротив, помню очень хорошо. Вы выиграли у меня сорок пистолей.
— Тогда причина ясна. И вы предлагаете мне новое пари?
— Ну разумеется. Я бьюсь об заклад, что «христианский долг» нашего таинственного Арамиса, о котором он пишет в своем послании, вполне можно заменить словами «племянница богослова», безо всякого ущерба для смысла!
— Будь по-вашему.
— Ставлю сорок пистолей.
— Э-э, друг мой. Так дело не пойдет. Могу предложить двадцать и дюжину бутылок бургундского.
— Так вы снова не при деньгах? Хорошо, принимаю ваши условия. И заметьте, дорогой Атос, я делаю это единственно из желания отучить вас видеть во всем мрачную сторону.
Атос не удержался от улыбки.
— Благодарю вас, друг мой Портос. Я буду утешаться этим, если проиграю.
— Отлично. Что мы будем делать дальше? — жизнерадостно спросил Портос.
— Не знаю, как вам, а мне теперь и думать противно о том, чтобы сидеть взаперти.
— Что вы предлагаете?
— Отправиться на разведку.
Портос задумался на мгновение:
— Но ведь нас, должно быть, разыскивают по всему Парижу.
— Очень возможно, но что отсюда следует? Нам ведь все равно придется когда-нибудь покинуть эти стены. Почему не сделать это сейчас?
— Это правда…
В этот момент появился несколько встревоженный Планше.
— А вот и Планше! — сказал Атос, не меняя тона.
— Мое почтение, сударь. Вы посылали за мной? И господин Портос здесь! Мое почтение, господин Портос. Какие-то новости о моем бедном хозяине?
— Новости таковы, Планше, что твой хозяин, к несчастью, по-прежнему остается там, где он был, то есть в Бастилии.
— Ax, сударь! Это плохая новость, — ответил опечаленный Планше.
— Но у нас есть еще одна новость для тебя, Планше.
— Так, сударь. — И Планше насторожился.
— Мы собираемся предпринять вылазку.
— Ох, сударь! Вроде той, что называлась «бастион Сен-Жерве»?
— Ты никак напуган, любезный. Тебя ведь не было тогда с нами на бастионе.
— Это истинная правда, сударь. Но там был Гримо.
И он поделился со мной впечатлениями.
— Думаю, они были достаточно яркими, — невозмутимо сказал Атос. — Так вот, мы с господином дю Баллоном собираемся предпринять вылазку. Можешь называть это разведкой, если тебе угодно. Гримо с мушкетом будет сопровождать нас, но, так как нас двое, а он один, я хочу тебе предложить…
— Право, сударь… — Любой, наблюдавший сцену со стороны, незамедлительно пришел бы к выводу, что Планше не в восторге, скорее наоборот.
-..присоединиться к нам, — не обращая внимание на замешательство сержанта славного Пьемонтского полка, заключил Атос.
— Постойте, друг мой, — вмешался Портос. — Но ведь мы пришли к выводу, что Планше нужен нам совсем для другого дела. Вспомните, мы собирались поддерживать связь с Арамисом с его помощью, так как, если бы это делал один Гримо, он быстро примелькался бы и за ним могли проследить.
— Если уже не сделали этого, — прежним невозмутимым тоном заметил Атос.
— Ах, сударь! — И Планше бросился к окну.
— Что ты там видишь, Планше?
— Проехала карета… два лавочника прошли… дама со стремянным…
— Остановись, Планше, иначе тебе придется продолжать до вечера. Я ведь только высказал предположение.
Атос повернулся к г-ну дю Баллону:
— Дело в том, Портос, что меня приводит в дурное расположение духа сама мысль о том, что мы вынуждены прятаться, сидеть в четырех стенах, вздрагивая от стука в дверь. Кардинал, верно, пришел в бешенство, когда узнал о побеге этого испанца. Да, он наверняка пожаловался королю. О реакции короля можно только догадываться, но я не верю, что господин де Тревиль не нашел способа умерить раздражение монарха. И не такой человек господин де Тревиль, чтобы дать в обиду своих мушкетеров.
— Не забывайте о д'Артаньяне, Атос!
— Это так, но я хочу закончить свою мысль. Наш гасконец порядком насолил министру в истории с подвесками, потом была миледи, потом — Тур. Словом, кардинал имеет личные мотивы. Кстати, король Людовик Тринадцатый тоже. Но когда речь идет о всей роте — тут дело иное!
— Впрочем, — пожал плечами Атос, — я ведь не господин Морен, который, говорят, составляет гороскопы и предсказывает будущее нашему королю, а заодно и первому министру. Я не могу знать наверное, что происходит сейчас в Париже, и именно это меня раздражает. Поэтому я предлагаю разведку.
— Куда же мы направимся?
— К господину де Тревилю, я полагаю. Но прежде — в казармы.
— Но ведь теперь все мушкетеры, должно быть, ходят в мятежниках.
— Так что из того?! Мушкетеры всегда ходят в мятежниках и бунтовщиках. Но — против кардинала, а это, что бы там ни говорили, втайне очень радует его величество.
— Позволю себе почтительнейше заметить, сударь, что если, по вашим словам, вас повсюду ищут, то вы не успеете пройти и полпути, — вмешался обеспокоенный Планше.
Малый явно дорожил своей карьерой в Пьемонтском полку.
— Нас еще вернее схватят, если мы останемся сидеть тут, ожидая вестей от Арамиса, — заметил Атос. — Посудите, кардинал отдал приказ разыскать и схватить аббата д'Эрбле, а также господ дю Баллона и де Ла Фер. Никому и в голову не придет, что вышеозначенные господа преспокойно разгуливают по Парижу в мушкетерских плащах. Ведь прошло уже четыре дня после побега из Бастилии, наверное, всю роту уже не раз выводили на плац и каждому из подчиненных господина де Тревиля уже пришлось давать объяснения по поводу происшедшего. В самом деле, — продолжал Атос. — Ответьте мне, Портос, где рассудительный человек спрячет колосок, если он хочет, чтобы никто не смог найти его. Правильно, в поле! Среди тысячи других таких же, как две капли воды схожих с ним. Остается только сожалеть, что мушкетеров в Париже значительно меньше, чем колосьев в поле.
— Атос, вы великий человек! — восторженно заявил Портос. — Как я сам до этого не додумался. Плащи мушкетеров, в которых мы прискакали сюда из Бастилии, по-прежнему у нас. С нами будет двое слуг, вооруженных мушкетами. Превосходно! Давайте отправимся сейчас же.
— Все же лучше подождем, когда наступят сумерки, — заметил Атос. — И кроме того, мэтр Планше, кажется, не хочет составить нам компанию.
— Ах, сударь! Я этого вовсе не говорил, — отвечал Планше, охваченный томлением духа.
— Не хочет?! — удивился Портос.
— Нет же! Вы меня не так поняли, господин Атос! Господин Портос! воскликнул Планше, избегая встречаться взглядом с Гримо, который воззрился на него с немой укоризной.
— Я не настаиваю, любезный Планше, — мягко проговорил Атос, но в тоне его несчастному Планше послышался новый оттенок. Оттенок легкого презрения. Планше знал, что Атосу, как никому другому, свойственно презрение к опасности. Перед лицом ее граф де Ла Фер превосходил благородством самых благородных, а мужеством — самых мужественных. Планше представил себе Атоса на бруствере бастиона Сен-Жерве с развевающимся знаменем в руках.
Потом перед его мысленным взором предстал его господин в тюремной камере… Этого сердце честного Планше вынести не могло.
— Сударь, раз вы рискуете собой ради господина д'Артаньяна, то мне и подавно полагается быть там, куда вы пойдете, и делать то, что вы будете делать. Располагайте мной, я еще не подвел ни разу, не подведу и впредь!
— Отлично сказано, Планше! Отлично! — одобрительно прогудел Портос.
— Что ж, я и не сомневался в твоем решении, Планше, — так же мягко ответил Атос. — А теперь надо отполировать до блеска шпаги, почистить и зарядить пистолеты, осмотреть мушкеты. Через несколько часов начнет темнеть, а мы отправимся в казармы. Там узнаем новости.
Позже, когда слуги занялись осмотром и подготовкой вооружения, Гримо не выдержал. Он толкнул Планше локтем в бок и спросил:
— Струсил?
Планше оставил шпагу, клинку которой он старался придать сходство с зеркалом, и сердито ответил:
— Ты хочешь сказать, что мы и не в таких переделках бывали! И ты прав, Гримо. Ведь я ни минуты не колебался, когда господа мушкетеры (Планше по привычке называл всю троицу не иначе как «господами мушкетерами») предложили мне участвовать в ночном штурме Бастилии, и моей вины в том нет, что он не удался. Но теперь-то, сам посуди, если ты еще не разучился думать своей головой, как разучился говорить языком, весь Париж только и говорит, что о побеге из Бастилии. И всем уже известно, что бежал какой-то важный испанец, шпион короля Филиппа. И что брат нашего короля поднял мятеж и идет на Париж, а этот испанец у него командует кавалерией! А побег-то устроили мушкетеры! Ты понимаешь, чем это пахнет, дурья голова?
Эшафотом на Гревской площади!
Вместо ответа Гримо только ухмыльнулся.
— Что ты хочешь этим сказать?! — разъярился Планше.
— Хм, — ответил Гримо.
— Что такое?! Что за идиотская ухмылка?!
— Гревская площадь — дворянам. Для тебя — Трагуарский Крест.