Герцог Бэкингем погиб от руки убийцы. Как мы уже говорили, королева была в отчаянии, что дало повод кардиналу торжествовать вдвойне и на некоторое время вывело из меланхолии короля.

Однако ненадолго. Его величество вернулся к своему обычному состоянию духа, чему способствовало упорное нежелание ларошельцев сдаться на милость победителя. Находясь в осаде и будучи отрезанными от остального мира, упрямые гугеноты свято верили в помощь спешащего, как они надеялись, на выручку Бэкингема и отбивали все попытки королевских войск — впрочем, довольно вялые — захватить город штурмом. На предложения о сдаче ларошельцы отвечали гордым отказом.

После достопамятного армантьерского дела, когда лилльский палач опустил тело миледи в воды Лиса, четверо наших друзей имели обыкновение проводить свободное от службы время в знакомой читателю кальвинистской харчевне «Нечестивец».

Как только стихали барабаны, выбивающие утреннюю зорю в лагере осаждающих, харчевня начинала заполняться военными. Большинство из них узнавали четырех мушкетеров, не так давно отобедавших на бастионе Сен-Жерве и продержавшихся там более часа, уложив целую роту неприятельских солдат. Этот подвиг прославил наших героев, что немало тешило самолюбие Портоса и д'Артаньяна, оставляло равнодушным Арамиса и, по-видимому, раздражало Атоса.

— Я думаю, что рано или поздно мне придется вызвать на дуэль господина де Бюзиньи, — говорил Атос, отворачиваясь от назойливого швейцарца и хмуря брови.

— Полноте, любезный Атос, — шепнул д'Артаньян ему на ухо. — В конце концов, он не делает ничего дурного. В его глазах мы храбрецы. Такие же, как античные герои. А смелость у этих немцев в почете.

— По-видимому, оттого, что больше у них ничего нет в запасе, презрительно отвечал Атос, окончательно поворачиваясь спиной к незадачливому швейцарцу.

В это время сияющий великан Портос, окруженный несколькими офицерами из числа драгун и гвардейцев, благосклонно отвечал на их почтительные комплименты и зычным голосом пророчествовал:

— Нет, господа, говорю вам — бездельники гугеноты не продержатся больше трех, от силы четырех недель. По слухам, они уже съели всех лошадей в городе и принялись за собак и кошек. — Портос запил свое утверждение внушительным глотком бургундского.

— Посмотрите-ка на Портоса, он вещает, как дельфийский оракул, улыбаясь, проговорил Арамис.

— И все же, господин Портос, они держатся стойко, не правда ли? сказал драгунский офицер со смуглым лицом, стоящий поблизости.

— Им придает сил надежда на помощь Бэкингема, — отозвался Портос. — В противном случае, любезный Жерар, они капитулировали бы в течение двадцати четырех часов.

— Говорят, его высокопреосвященство уже посылал на аванпосты господина Ла Удиньера в качестве парламентера, чтобы сообщить им плохую новость.

— Какую же?

— Что Бэкингем умер и рассчитывать больше не на кого.

— Ну, эта новость плоха не только для ларошельцев, — вырвалось у Портоса, но он тотчас же прикусил язык, встретив взгляд Атоса.

— И что же ларошельцы, господин Жерар? — вмешался Арамис, чтобы загладить неловкость, допущенную другом, и перевести разговор на другую тему.

— Они не поверили. Комендант Ла-Рошели встретил господина Ла Удиньера у верков того полуразрушенного бастиона…

— Бастиона Сен-Жерве?

— Да, да… вот именно. И заявил, что он и слышать ничего об этом не хочет.

— Вот так штука, — снова вступил в общий разговор Портос. Получается, что Бэкингем и после смерти продолжает портить кровь господину кардиналу. Ха-ха-ха!

Офицеры во главе с Портосом расхохотались, и только офицер, названный Жераром, огляделся по сторонам и недовольно проговорил:

— Говорите тише, господа.

— Не беспокойтесь, любезный Жерар. После того как д'Артаньян получил от кардинала патент лейтенанта мушкетеров, все знают, что мы лучшие друзья его высокопреосвященства, а господин де Тревиль, наверное, считает нас тайными осведомителями кардинала, пробравшимися в его роту!

Все расхохотались еще громче, а господин де Бюзиньи, который не все понимал по-французски, но от этого веселился ничуть не меньше других, кликнул трактирщика и спросил еще бургундского.

Между тем, пока господа королевские офицеры и мушкетеры проводили таким образом время, тот, чье имя заставляло Жерара беспокойно осматриваться по сторонам, а короля Франции чувствовать себя школьником, не выучившим урока, возвращался с военного совета в свою резиденцию, расположенную в незаметном доме, стоявшем в дюнах у Каменного моста.

Кардинал, по своему обыкновению, ехал верхом, закутавшись в простой плащ, в сопровождении лишь трех человек. Двое из них были Каюзак и капитан гвардии Ла Удиньер, третьим был Рошфор.

Кардинал казался погруженным в глубокую задумчивость, и это соответствовало действительности. Мысли Ришелье были поглощены затянувшейся осадой. Как уже говорилось, воздвигая дамбу, долженствовавшую окончательно уморить голодом население Ла-Рошели, кардинал одновременно приказывал подбрасывать в осажденный город письма, подрывающие моральный дух его защитников.

Однако его усилия были сведены на нет известиями, принесенными одним из жителей Ла-Рошели, которому удалось, миновав все ловушки и капканы, расставленные осаждающими, пробраться в город прямо из Портсмута, где он видел грозный английский флот, готовый поднять паруса и в несколько дней достигнуть французских берегов.

Более того, в письме, доставленном ловким гугенотом, Бэкингем лично извещал мэра Ла-Рошели о великом союзе против Франции, который должен быть заключен со дня на день и результатом которого могло бы явиться одновременное вторжение в пределы Франции английских, австрийских и испанских войск.

Письмо публично читалось на всех площадях, а недовольные, пытавшиеся от голода бунтовать, были по приказу мэра вздернуты на главной площади Ла-Рошели.

Стратегическим планам кардинала к тому же изрядно мешали раздоры маршалов, Бассомпьера и Шомберга, с герцогом Ангулемским, которые его высокопреосвященству, отвечавшему за все, приходилось постоянно улаживать.

Сегодня был пойман очередной гонец, посланный ларошельцами к Бэкингему. С ним поступили, как и со всеми предыдущими, — повесили под частую барабанную дробь.

Наблюдая церемонию повешения в обществе монарха, что уже стало милой традицией, кардинал поймал себя на мысли, что после всех понесенных потерь ларошельцы неминуемо поступили бы точно так же, доведись им захватить в плен шпиона из лагеря королевских войск. Эта мысль засела в его мозгу, заставила вновь и вновь возвращаться к ней.

— Послушайте, Рошфор, — проговорил кардинал, полуобернувшись к своему ближайшему спутнику, почтительно державшемуся несколько позади.

Тот немедленно пришпорил своего коня и поравнялся с кардиналом.

— Да, ваше высокопреосвященство, — отозвался он.

— Не кажется ли вам, что наши усилия будут вознаграждены и город сдастся немедленно, если его защитники поверят наконец, что помощь англичан не придет?

— Без сомнения, ваше высокопреосвященство.

— Не так ли? — с усмешкой протянул кардинал. Неожиданно он переменил тему:

— Вы, наверное, еще не успели забыть шевалье д'Артаньяна?

— Того самого, которого вы, ваше высокопреосвященство, соизволили недавно наградить патентом лейтенанта мушкетеров?

— У вас хорошая память, Рошфор, — отвечал кардинал, все так же странно усмехаясь. — Вы удачно выразились — «соизволил наградить». Именно соизволил. Он, конечно, храбрец — этот д'Артаньян. Но такой чин ко многому обязывает, не правда ли?

— Совершенно верно, ваше высокопреосвященство, — ответил Рошфор, теряясь в догадках, куда клонит его покровитель, всесильный министр, наводящий страх на всю Европу.

А кардинал тем временем вновь погрузился в свои мысли, пытаясь разобраться в том, что же происходит с ним.

При мысли об этом молодом гасконце Ришелье испытывал сложное чувство раздражения, почти злобы, но злобы, смешанной с восхищением. Его высокопреосвященство не мог отказать в незаурядности нашему герою д'Артаньян обладал умом и храбростью. Но сами по себе эти качества, достойные всяческого уважения, встречались в окружавших кардинала людях не столь уж редко. Д'Артаньян же, помимо всего прочего, был открыт и благороден, кардинал видел, что юноша чист сердцем, и именно это привлекало его больше всего. Такое сочетание, достаточно редкое даже в те отдаленные дни, почти перевелось в людях в наше развращенное время.

И все же его высокопреосвященство не мог отделаться и от чувства острой досады, которую неизменно вызывало у него гордое и независимое поведение юноши. Этот гасконец из захудалого рода провинциальных дворян дерзнул бросить вызов ему — могущественному первому министру — человеку Франции. И вышел целым и невредимым из всех передряг.

Следует признать, что кардинал был сильно уязвлен делом с алмазными подвесками — ведь здесь была замешана женщина, которая отвергла его любовь. И если бы не зловещий характер миледи, заставлявший герцога Ришелье опасаться своей сообщницы до такой степени, что он испытал облегчение, узнав о ее казни, судьба д'Артаньяна могла бы быть другой.

Кардиналу все время казалось, что их отношения с гасконцем остались невыясненными до конца: ему хотелось подвергнуть д'Артаньяна какому-нибудь грозному испытанию, возможно, смертельно опасному. И если бы гасконцу вновь удалось уцелеть, у его высокопреосвященства был бы прекрасный повод произнести со вздохом облегчения: «Ну что же, это — судьба!» — и оставить в покое нашего героя. Его высокопреосвященство хотел испытать звезду д'Артаньяна еще раз.

— Поскольку ларошельцы не верят сообщениям о гибели их могущественного союзника, полагая в этом нашу военную хитрость, надо уверить их в обратном с помощью того, кому они поверят, — вновь заговорил кардинал, обращаясь к Рошфору.

— Кого же? — немедленно отозвался тот.

— Человека одной с ними веры, бретонского рыбака или гасконского гугенота, например. Пусть он попадет в шторм, благо погода все время хуже некуда. Пусть его судно прибьет к берегу в том месте, где они смогут подобрать его. Гугеноты скорее прислушаются к словам своего единоверца. Для убедительности в экипаж судна можно включить парочку фламандцев, кое-как владеющих английским.

— Великолепно, ваше высокопреосвященство. «Бретонский рыбак», конечно, будет доверенным лицом вашего высокопреосвященства.

— Ничуть не бывало, Рошфор, — возразил кардинал.

— Но в таком случае я ничего не понимаю.

— Стоит ли рисковать верными людьми? Напрягите свою память, Рошфор: нет ли у вас подходящей кандидатуры? — спросил кардинал Ришелье, глядя в глаза своему спутнику.

— Ну, кто же он? Надеюсь, это храбрый и достойный человек. Другой с этим делом не справится.

«Он хочет, чтобы я назвал имя сам», — подумал Рошфор. И произнес:

— Мне кажется, что лучшая кандидатура — это лейтенант мушкетеров его величества господин д'Артаньян.

— В самом деле? Но он гасконец и так же похож на бретонского рыбака, как я на его величество Людовика Тринадцатого.

— Неважно, ваше высокопреосвященство! — воскликнул Рошфор, еще раз мысленно поздравив себя с правильным выбором покровителя. — В конце концов Ла-Рошель пожалована этим господам Генрихом Четвертым, на которого они молятся до сих пор, а он, как известно, тоже был родом из Гаскони и убежденным гугенотом.

— Пока не принял мессы, — невозмутимо заметил кардинал.

— Он сделал это под влиянием святого Варфоломея, - в тон ему добавил Рошфор.

— Итак, — сказал кардинал, жестом подзывая к себе Ла Удиньера. Немедленно разыщите мне лейтенанта королевских мушкетеров господина д'Артаньяна.

Ла Удиньер почтительно притронулся к шляпе и повернул свою караковую кобылу. Он пришпорил ее, и глухая дорога, петлявшая в дюнах, огласилась глухим перестуком копыт.

«В лучшем случае — затея удастся, и я получу Ла-Рошель, а в худшем избавлюсь от прыткого гасконца: добрые гугеноты помогут мне в этом. В любом случае — я в выигрыше», — подумал кардинал, провожая взглядом капитана своей гвардии.